CC BY
336
УДК 821.161.
М. М. Касимова
Рассказы Ю. П. Казакова в контексте послевоенной прозы о деревне
В статье раскрывается специфика послевоенной прозы с учетом литературного развития деревенской прозы конца 1950-х - начала 60-х годов, а также анализируются рассказы «На полустанке», «Запах хлеба», раскрывающие тему миграции в творчестве Ю. П. Казакова.
Stories by U. P. Kazakov in the context after war prose about a village. The author speaks of specification of statesmen’s after war prose taking into consideration the literary process of the village prose at the end of fifties and beginning of sixties.
Ключевые слова: послевоенная проза о деревне, тема миграции, бездуховность.
Key words: context after war prose about a village, subject of miqration, immorality.
Автор нескольких десятков рассказов и одной очерковой книги «Северный дневник» Юрий Павлович Казаков (1927 - 1982) вошел в историю русской литературы по праву большого таланта. В ней проза писателя формировалась в обстановке активного обсуждения в критике рубежа 1950-х - 1960-х годов проблемы современного литературного героя. Его произведения в критике и литературоведении в итоге стали восприниматься составной частью лирической волны советской литературы 50 - 60-х годов (Ю. Казаков, В. Солоухин, О. Берггольц, В. Лихоносов, С. Крутилин, Ю. Смуул). Развиваясь в русле лирической прозы, его рассказы опирались на лучшие традиции И. Бунина, А. Чехова, К. Паустовского, что дало возможность писателю возродить из забвения лирическую струю повествования и тем самым заявить авторскую позицию в поэтике повествования о жизни простого советского человека. Глубокий реализм, психологизм и высокая трагедийность, присутствующая в канве сюжета многих его рассказов («Двое в декабре», «Некрасивая», «Манька», «Вот бежит собака»), даёт нам право рассматривать его литературное наследие как прямое продолжение традиций реализма XIX века.
Литературный дебют Ю. Казакова совпал с полосой глубоких перемен, обостренным вниманием к личности деревенского жителя и каждого отдельного человека, с искренностью, задушевностью, доверительностью тона в выражении движений его души. Творчество Ю. П. Казакова, одного из представителей интеллигенции шестидесятых годов, развивалось в послевоенные годы, когда, по мнению Е. А. Добренко, был «период литературного развития, протекающего под знаком кризиса и назревающей ломки авторского слова» [2, с. 177]. Его рассказы, повествующие о жизни деревенского и городского жителя, появились в контексте общего для ли-
© Касимова М. М., 2013
тературы второй половины 50-х годов - начала 60-х процесса «изменения» статуса героя, его движения от «безупречного» типа героя к герою «проблемному». Они были проникнуты лиризмом, любовью к природе, музыкальностью ритма. В них главным были не какие-либо необычайные события, а проникновенное запечатление повседневности, обретающее под пером писателя поэтическое звучание. Рассказам Ю. Казакова, в отличие от ряда других писателей, которые сознательно стремились включать в канву сюжета «обычных героев» и рассмотреть их в обычной ситуации, был характерен показ деревенского жителя в многогранности и в несоизмеримости с одноплановыми оценками его жизненного бытия. Драматизм несовпадения состояний, за которыми стояла, по мысли писателя, «несли-янность» душ, помогли писателю глубоко психологически раскрыть «тайные» движения души. Как справедливо отмечала критика тех лет, Ю. Казакову было присуще неиссякаемое желание воспроизвести не только мир, окружающий человека, но и эстетические закономерности свершающихся экономических и социальных обновлений в жизни жителей деревни и города. Социально-исторические предпосылки, определившие движение новых форм в художественном осмыслении судьбы деревенского жителя в послевоенные годы, помогли Ю. Казакову откликнуться на изменения в сознании и мышлении деревенского жителя, как и в общественной жизни страны. «Старые» формы открытого выражения авторской позиции, характерные для 40-х - 50-х годов, но уже изжившие себя в творчестве Ю. Казакова «зажили» новой жизнью. В сюжете его рассказов проглядывало слияние поэтических и прозаических начал индивидуального бытия в раскрытии жизни и судьбы деревенского жителя.
Стремление преодолеть ощущения от контрастов жизни в послевоенной деревне, открывшихся писателю во время поездок по Северу, дало толчок к разговору писателя о том, что жизнь в послевоенной деревне была мало похожа на ту безмятежную идиллию, которая в течение ряда лет создавалась в литературе «слащавой» теорией бесконфликтности. Созидательная сущность писательского мастерства в создании краткого, лаконичного и безупречно отточенного языка диалога в выражении лейтмотива сюжета рассказа о послевоенном быте деревни и ее жителе позволила нам выявить в данной статье основные доминанты личностного и художественного пространства в раскрытии контекста послевоенной прозы о деревне. На наш взгляд, уже на рубеже 60-х годов авторские формы описания новой жизни в деревне стали наполняться в сюжете многих его рассказов качественно новым содержанием. Опора на раскрытие личностного самоопределения героя в выражении главных мотивов движения деревенского жителя к счастью включало в себя выражение высокодуховной борьбы чувств в рассказах «Манька», «Вот бежит собака», «Некрасивая».
Раннее и позднее творчество писателя в русле традиций лирической прозы было направлено против упрощенной трактовки современной жизни в деревне, не облегченной истолкованием действительных сложностей и
противоречий в жизни тех лет («Нестор и Кир», «Старики»). Это помогло писателю через поэтические и языковые приемы (диалог, рассказ от первого и третьего лица), присутствующие в тексте рассказа, передать специфику художественного сознания героя, включающего в себя откровенно полемический выпад-заряд против идеализации жизни и быта деревни.
Совершая очередную поездку на русский Север, на берега Белого моря с целью пополнения «Северного дневника», Ю. Казаков забрался в глухие места Поморья. Его знакомство в свое время с раскулаченными отцом Нестором и его сыном Киром, с двумя потомственными поморами позволило писателю подробно остановиться на условиях их быта и труда через исторический срез темы коллективизации. В рассказе затрагиваются вопросы, связанные с коллективизацией, с отношением к кулакам и процессу раскулачивания в связи с потребностью заново осмыслить период «великого перелома» в жизни деревни.
Борьба с кулачеством и постепенное вытеснение его как класса на базе сплошной коллективизации занимало в 1920 - 30-е годы важное место в жизни страны. С победой колхозного строя в творчестве ряда писателей эта тема утратила свою социальную остроту и отошла на задний план, а потом и вовсе «ушла» из литературы. В рассказе «Нестор и Кир» Ю. Казакову удалось раскрыть мир угрюмого скопидомства, притаившегося в медвежьем углу, где недавно селились раскольники, сектанты, беспоповцы, и природу тех мест, где строились по лесам скиты. Социалистическое преобразование и переход деревни к колхозному строю не оставили в душе раскулаченных поморов глубокий созидательный след. Старый уклад деревни не хотел сдавать свои позиции без боя. Ю. Казаков покажет, что путь Нестора - это стремление быть «вне» того мира, в котором он находился. Его образ писатель создаст по законам обратной связи: Нестора воспринимают окружающие его люди как кулака, однако писатель покажет, что его герой на самом деле просто умеет хорошо работать, вызывает зависть у неумех: «Как они работают! Как у них все ловко, разумно, скупо в движениях, какой глаз и какая точность!» [4, с. 167]. Нестор вспоминает, как он с отцом в двадцать пятом году, начав свое «дело», хотел принести пользу всей России, и как потом все пошло прахом.
Нестор недоволен искусственным усреднением, «зажимом» живой жизни. Тесное, замкнутое пространство колхоза, а, с другой стороны, широкое свободное пространство хозяйских подходов показывают, что правота его взглядов вытекает из его хозяйского подхода к труду, а отнюдь не декларируется автором. «Он резок и беспощаден, когда ополчается на непорядки», но ведь некоторые из них действительно еще есть. Он обрушивается на лодырей, на пьяниц, на любителей легкой и разгульной жизни. Он говорит о бесхозяйственности, которая была в колхозах. Он вспоминает о том, как во главе колхоза поставили в свое время бездельника и пьянчужку Хныка. А. Г еоргиевский отмечал, что «критики считали, что Нестор спорит со временем», «фанатически опровергает современные нормы об-
щежития» [1, с. 14]. Однако по существу дела оказалось, что так называемые «нормы» колхозной жизни ненормальны, искусственны. О себе Нестор говорит так: «Я - хозяин, я тут все знаю, я тут произрос. Вот и тебе задача. У нас тут на Кеге лесопильни стояли бы, холодильны, морозильни всякие на берегу, у нас бы тут дорога асвальтовая была бы, мы бы в Кеге-то, в реке-то, бары расчистили б, дно углубили, тут порт был бы! Сколько лесу, рыбы, всяких ископаемых - я с экспедициями ходил, все тут знаю. Славные поморы были у нас, и уж прощай все, не вернется! И слепая старуха, у которой рассказчик останавливался накануне, говорила то же самое и почти теми же словами» [4, с. 170]. Таков был «глас народный», к которому не хотели в недавнее время прислушиваться чиновники (в этом рассказе старые люди явились выразителями народного мнения в последующем и у писателей «деревенской прозы»).
С одной стороны, любуясь умениями героев, их природными цельными характерами, Казаков говорит и о вырождении последующего поколения на примере Кира. Перед нами «красавец, хищное животное, бронзовый, кудрявый, белозубый бог - тупая идиотическая сила». Все, о чем расскажет Казаков, изображено до такой степени ярко и выпукло, с такой красочностью и рельефностью, что природа, дома, вещи, люди, становятся не только зримы, но как бы даже осязаемы, «без всякой фразистости, манерничанья и «изысков», строго, скупо, и точнее выбирая изобразительные средства» [5, с. 39]. Трудно определить, написал Нестора и Кира автор с натуры или перед нами творческие сплавы из нескольких прототипов.
Нестор умен, не курит, пьет только изредка, да и то, очевидно, чаще тогда, когда ему поднесут, а «на чужбинку» свою копейку зря не истратит. Наряду со здравым умом, сметкой, хозяйственностью, не остаются без внимания писателя и некие проявления жадности, корыстолюбия. Старый мужик с радостью бежит в магазин, чтобы купить на дармовщину, хотя свои деньги у него есть и немалые. «Впрочем, не в том ли смысл его жизни, чтобы жать копейку?- задумывается рассказчик» [4, с. 165].
Вслушиваясь в его умные речи, читатель видит перед собой колоритную фигуру кулака-стяжателя, «жилу», как называет его председатель колхоза. Нестор умен, силен, уверен, самодоволен. За свои шестьдесят с лишним лет он многое повидал и в другие страны плавал - в Англию, в Норвегию, рыбачил, охотился и продавал свою добычу, учился два года в Норвегии. Он умеет строить шхуны, в свое время плавал с экспедицией на гидрографическом судне, и в геологических экспедициях побывал, добывал и добывает печеру, то есть точильный камень. Месторождение печуры отыскал его отец. И хотя он живет зажиточно, дом у него хороший, просторный, сложен из гладких огромных бревен, чист, вымыт, выскоблен до блеска, в нем немало комнат, коридоров, чуланов, он не удовлетворен своей жизнью, недоволен всем окружающим. Рассказчик сразу почувствовал проявление зла в душе бывшего кулака, отметив, «что-то есть в этом мужике звероватое, мощное, сразу бьет в глаза цепкость какая-то, жили-
стость, но и еще и другое, какая-то затаенная скорбь, надломленность» [4, с. 163].
На первый взгляд может показаться, что он просто хороший хозяин и что недовольство его всем окружающим и колхозом, членом которого Нестор состоит, он сам объясняет, прежде всего, беспорядком, бесхозяйственностью, царившей вокруг него. Ведь сами они, несмотря на то, что его сын Кир, дурачок, который и читать-то не умеет - великолепные рыбаки, охотники и вообще, любящие труд работники. У них снова появляются дом и деньги. Лутюет же он от того, что возврата к прежнему у них, бывших кулаков, нет и быть не может. Символично, что сын Нестора Кир -дурачок, здоровое, крепкое, сильное полуживотное. Писатель покажет, что, несмотря на значительные изменения в жизни деревни, Нестор не думает ни о каком новом положении вещей, он просто хочет вернуть прошлое.
Анализируя рассказ Ю. Казакова «Нестор и Кир», В. Перцовский писал, что «его своеобразие заключалось в том, что он сосредоточил внимание на непроизвольных, безотчетных душевных движениях человека» [8, с. 15]. Так ли это на самом деле и можно ли согласиться с этим утверждением? Может все-таки рассказы Ю. Казакова несут что-то нужное людям, а не просто писатель созерцает «безотчетные душевные движения» своих героев. В отличие от писателей В. Овечкина Г. Троепольского, Е. Дороша, исследующих преимущественно социально-экономические отношения, сложившиеся в те годы и повествующих о нелегкой судьбе деревенского жителя в эпоху коллективизации, Ю. Казаков подошел к изображению противоречий жизни в послевоенной деревне совсем с другой стороны. Сюжеты многих его рассказов по большей части, и, в частности, «Стариков», «Нестора и Кира», раскрывали нравственные и психологические коллизии, возникающие в душе деревенского жителя с которыми он -городской житель - столкнулся в деревенской среде.
Рассказы Ю. Казакова «На полустанке», «Запах хлеба», «Трали-вали», «Некрасивая», «Эта девчонка», «В город», «Легкая жизнь», «По дороге» и другие стали отражением важнейшей для писателя проблемы бездуховности и темы «разлучения душ», а также показали новые назревающие процессы в жизни деревни, тесно связанные с намечающейся миграцией сельского жителя. Главный акцент в раскрытии поступков и поведения деревенских жителей в рассказах на тему миграции «На полустанке», «Запах хлеба» Васи и Дуси писатель сделает на раскрытии внутреннего пока еще полностью не осознаваемого состояния движения души героев к счастью.
Рассказ «На полустанке» написан от третьего лица. В нем разыгрывается трагедия: прощаются двое. Васька, деревенский парень, который уезжает из деревни, и девушка, которая остается в ней. Люди и обстановка, сопровождающая героев, очерчены предельно скупо и лаконично, и в то же время все, что произошло на заброшенной северной станции, было передано писателем с необыкновенной четкостью и упором на раскрытие внутреннего равнодушия главного героя рассказа к своей жизни в деревне.
Из немногословного диалога героев на полустанке читатель узнает, что деревенский парень на областных соревнованиях штангистов «жима-нул» норму мастера спорта. Ему посулили «легкую жизнь» в городе, и в погоне за ней он без сожаления бросает свой дом, любимую девушку и родных. Что ему теперь колхоз, друзья, товарищи, а вот что касается дома, он решил: «Пускай матери с сестрой дом останется, не жалею» [3, с. 4]. Ему ничего уже не нужно в родной деревне, а вот девушка, которая его провожает, все еще надеется, ждет от него доброго слова, пока еще не понимает, что окончательно потеряла любимого ею человека. Васька равнодушен к деревенской жизни, он мечтает о будущих рекордах, о получении первого разряда, ведь он «норму мастера жиманул запросто» [3, с. 4], о переезде в ближайшем будущем из области в Москву. Скромно и тихо ведет себя оставшаяся в рассказе безымянной девушка: «припухшие глаза, темные и тоскующие, бледное усталое лицо, в котором уже нет ни желания, ни надежды, выдают, что ей пришлось пережить перед отъездом парня» [3, с. 6]. «А как же я?- тихо спросила девушка» [3, с. 4]. Она продолжала заботливо думать о Васе, говоря ему: «Ты там берегись, слишком-то не подымай... А то жила какая-нибудь лопнет... О себе подумай, не надрывайся... Я что? Я ждать буду! В газетах про тебя искать буду!» [3, с. 5]. Но ответ парня короток: «Ты обо мне не мечтай».. [3, с. 5]. На протяжении всего рассказа она все еще надеется на доброе к себе отношение: «Я всю жизнь для тебя. Ты знай это!». Покраснев, Вася негромко крикнул: «Слышь. Не приеду я больше! Слышь.» [3, с. 5]. Ваське, мечтающему о славе, не жалко преданной ему девушки, которой ему до отбытия поезда было еще неловко смотреть в глаза. Своей последней фразой, брошенной с подножки тронувшегося поезда: «Слышь... Не приеду я больше! Слышь..» [3, с. 7], он разбивает последнюю надежду девушки на счастье. Через показ отсутствия у героя любви к деревне, дому, родным, оставленной им девушке происходило самораскрытие характера деревенского жителя, не желающего уже жить в деревне. Ему вторит и второй безымянный герой: -«Уехал? - спросил он. - Н-да... Нынче все едут. Помолчал, потом смачно плюнул, растер плевок ногой. - Скоро и я уеду. - забормотал он. - На юг подамся. Тут скука, дожди. А там, на юге-то теплынь! Эти - как их? -кипарисы.» [4, с. 7].
В подступах к постановке темы миграции образы Васьки «На полустанке» и героини рассказа «Запах хлеба» Дуси как нельзя лучше помогают писателю обнажить через художественный прием диалога бездуховность героев. Но по существу в их поведении всё еще имеется определенная доля противоречивости и амбивалентности в выражении нахлынувших на них чувств, которые разыгрались накануне отъезда в душе Васьки и подобных ему сельских жителей, бросавших насиженные дома и уезжающих в город. Никто еще не знает, как в связи с социальноэкономическими явлениями, начавшимися в жизни послевоенной деревни, в дальнейшем в нравственном плане сложится жизнь мигрантов. Одно яс-
но, что жизнь тех, кто бросает свои корни, в дальнейшем может обернуться для них «возмездием и страданием» [6, с. 60].
Конфликт времени, глубоко раскрываемый писателем через показ новых явлений в жизни послевоенной деревни (миграция) в рассказах «На полустанке», «Запах хлеба», был связан в творчестве писателя с его огромным желанием показать несоответствие духовного роста человека и внедрения в жизнь деревни технического прогресса. Поставленная в рассказе «На полустанке» проблема бездуховности молодого поколения сельских жителей породит маленькую, но мучительную драму, которая разыграется в душе девушки на полустанке, и покидающего деревню Васьки, а также в душе Дуси, оказавшейся в деревне на могиле матери. И хотя нам не известно о дальнейшей судьбе Васьки, в рассказе «Запах хлеба» Ю. Казаков поэтически расскажет о буре чувств, нахлынувших на Дусю, едва переступившую порог родного дома спустя пятнадцать лет.
В отличие от Васьки («На полустанке») Дуся из рассказа «Запах хлеба», уехав из деревни, всем своим существом «ушла» там, в городе, в старательное мещанское потребительство. Ей, казалось, были незнакомы высшие волнения души, и, кажется, ее никогда не томили подспудные таланты. В ее воспоминаниях остались лишь атавистические рефлексы.
Дуся приехала в родной дом по делам наследства. Но в ее душе, почувствовавшей запах хлеба, возникает смутное беспокойство. Оно встревожит ее уснувшую память о далеком детстве, о странной, даже пугающей внутренней полноте прожитой ею жизни в деревне. И это давно запрятанное подспудное желание связи с родными корнями прорывается на могиле матери наружу. Черствая и меркантильная Дуся начинает биться в тяжелом припадке, «выкрикивая неизвестно откуда пришедшие к ней слова» [4, с. 218] о своем сиротстве. Ее лихорадит память об утраченных человеческих ценностях и снова, как в рассказе «Трали-вали», Казаков судит эту нищету, устанавливая масштабы и характер добровольно понесенных ею потерь. Человек должен найти свое место в жизни, утверждает Ю. Казаков, осознать свою силу и нести ответственность за свои дела, за осуществление своего призвания. Нельзя быть прохожим по жизни, как странник Иоанн, или легковесным перекати-полем, как Василий Панков («Легкая жизнь»), или отщепенцем, как Егор («Трали-вали»).
Автор судит нравственную одичалость Егора, Дуси, Васи и их примитивизм в мыслях об истинной цене счастья, возможно ценой потерь родных корней, но судит по-своему, по-казаковски, то есть без прокурорского металла в голосе, без нажима на компрометирующие обстоятельства, без «волевых» методов «ведения дела». Обрушилась на Дусю черная тоска у материнской могилы, но уже через несколько часов тоска по дому, родным отпустила. Да так, что следа не осталось: «На другой день, совсем собравшись уезжать в Москву, она пила напоследок с сестрой чай, была весела и рассказывала, какая прекрасная у них квартира в Москве и какие удобства» [4, с. 218]. Но где гарантия, что запах хлеба, острый аромат кустов и дру-
гие «тонкие материи», от которых героиня, казалось бы, давно уже отмахнулась, живя в городе, мысли Васи о покинутой им девушке в рассказе «На полустанке» вновь не преподнесут им неожиданный сюрприз?
Герой Ю. Казакова в рассказах о послевоенной деревне - это чаще всего человек, далекий от благ цивилизации, к духовным разносолам не привыкший, «нежностям» не обученный. К нему Казаков подходил с планкой тонкой нравственной развитости. Преодолевая давление штампа, в котором закрепилось пренебрежение к нравственной, психологической и эмоциональной характеристике деревенского жителя, Ю. Казакову смог в жанре рассказа уловить то, что только еще носилось в воздухе, но уже в конце 60-х - начале 70-х годов стало активно анализироваться критикой в творчестве писателей, обратившихся к теме миграции и ее главного последствия - бездуховности. Все написанное Казаковым свидетельствовало о незаурядности его внутреннего опыта, высокой степени искренности, которую ему удалось передать через жанр лирического рассказа о послевоенной деревне и ее жителях.
Список литературы
1. Георгиевский А. С. Обретение дома. О творчестве Юрия Казакова // Литература в школе. - 1988 - № 6. - С. 12 - 18.
2. Добренко Е. А. Эволюция поэтики авторского слова в послевоенной советской прозе // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики: Межвуз. сб. науч. тр. - Кемерово: Изд-во Кемеровского ун-та, 1988. - С. 177 -188.
3. Казаков Ю. П. Поедемте в Лопшеныгу. Рассказы. Очерки. Литературные заметки. - М.: Сов. писатель, 1983.
4. Казаков Ю. П. Избранное. Рассказы. Северный дневник. - М.: Худож. лит.,
1985.
5. Кузьмичев И. Юрий Казаков. Набросок портрета. - Л.: Сов. писатель, 1988.
6. Лапшин М. Уроки идущим вослед. Штрихи к портрету Ю. Казакова // Москва. - 1987. - № 10. - С. 196 - 201.
7. Нинов А. Сквозь тридцать лет. Проблемы. Портреты. Полемика. 1955 - 1986. -Л.: Сов. писатель, 1987.
8. Перцовский В. Осмысление жизни // Вопросы литературы. - 1964. - № 2. -С. 27 - 45.
