CC BY
10
Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. Вып. 22. 2022. Т. 13, № 2. С. 49-61.
Transactions of the tola Science Centre of RAS. Humanitarian Studies. Series 22. 2022. Vol. 13, no. 2. P. 49-61.
Научная статья
УДК 314.745"1930-1940"(=112/2/511/1) doi:10.37614/2307-5252.2022.2.13.22.004
РАССКАЗЫ О ПЕРЕЕЗДАХ 1930-1940-Х ГОДОВ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ СЕМЕЙ С ФИНСКИМИ И НЕМЕЦКИМИ КОРНЯМИ (ИЗ ПОЛЕВЫХ МАТЕРИАЛОВ)
Елена Владиславовна Бусырева
Центр гуманитарных проблем Баренц региона Федерального исследовательского центра «Кольский научный центр Российской академии наук», Апатиты, Россия, ebusyreva@mail.ru, orcid.org/0000-0002-2054-2910
Аннотация
Статья посвящена воспоминаниям о переездах в 1930-1940-х гг. семей с финскими и немецкими корнями, представители которых проживают на территории Мурманской области. Материалами послужили как устные рассказы информантов, так и письменные мемуары членов семьи. Рассказы и мемуары содержат интересные исторические сведения. В результате проведенного анализа были выявлены общие черты в сюжетах о переездах. Выявлено, что и для финнов, и для немцев наиболее значимым событием в нарративах о переездах была депортация по национальному признаку. Совпадали и детали в описании дороги. Чаще всего упоминались бомбежки. Воспоминания носят субъективный характер, проявляющийся в отборе информации, оценке и интерпретации событий. Они ценны, во-первых, тем, что содержат исторические детали повседневной жизни, не отраженные в официальных источниках, воспроизводят атмосферу конкретной эпохи, во-вторых, позволяют выявить ретроспективные оценки исторических процессов, знания и представления о них на уровне семейной памяти. Ключевые слова:
семейная память, нарратив, раскулачивание, депортация, эвакуация, переселенцы Благодарности:
статья выполнена при поддержке федерального бюджета по теме государственного задания Центра гуманитарных проблем Баренц региона Кольского научного центра Российской академии наук № FMEZ-2022-0028.
Для цитирования: Бусырева Е. В. Рассказы о переездах 1930-1940-х годов по воспоминаниям представителей семей с финскими и немецкими корнями (из полевых материалов) // Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. Вып. 22. 2022. Т. 13, № 2. С. 49-61. doi:10.37614/2307-5252.2022.2.13.22.004
Original article
STORIES ABOUT MOVING IN THE 1930S-1940S BASED ON THE MEMORIES OF FAMILIES WITH FINNISH AND GERMAN ROOTS (FROM FIELD MATERIALS)
Elena V. Busyreva
Barents Centre of the Humanities of the Kola Science Centre of the Russian Academy of Sciences, Apatity, Russia, ebusyreva@mail.ru, orcid.org/0000-0002-2054-2910
© Бусырева Е. В., 2022
Abstract
The article is devoted to the memories about moving in the 1930s-1940s of families with Finnish and German roots, whose representatives live in the Murmansk region. The oral history materials, as well as memoirs of relatives were used in the article. The stories contain interesting historical information. As a result of the analysis, common features were identified in stories about moving. It was revealed that for Finns and Germans the most significant event in the stories about moving was deportation on a national basis. The details in the description of the road also coincided. The bombings were most often mentioned. Although the memoirs are subjective in assessing events, they are valuable in that they not only contain historical details of everyday life that are not reflected in official sources, but also help to immerse into the atmosphere of a certain era. Keywords:
family memory, narrative, dispossession, deportation, evacuation, settlers Acknowledgments:
the study was funded from the federal budget as part of the state project No. FMEZ-2022-0028 assigned to the Kola Science Centre of the Russian Academy of Sciences. For citation: Busyreva E. V. Stories about moving in the 1930s-1940s based on the memories of families with Finnish and German roots (from field materials) // Transactions of the Kola Science Centre of RAS. Humanitarian Studies. Series 22. 2022. Vol. 13, no. 2. P. 49-61. doi:10.37614/2307-5252.2022.2.13.22.004
Введение
В последнее время устные свидетельства очевидцев миграций финских и немецких семей в 1930-1940-е гг. все чаще привлекают внимание исследователей. В основу статьи легли записанные автором воспоминания жителей Мурманской области, идентифицирующих себя с финскими или немецкими семейно-родственными общностями, о переселении в период коллективизации и в годы войны. Среди информантов есть свидетели тех далеких событий. Сведения, полученные от них, наиболее ценны именно потому, что они непосредственно участвовали в процессах коллективизации, депортации и т. д. Некоторых информантов уже нет в живых. Основное же их количество составили потомки финнов и немцев, воспроизводящие рассказы своих родителей. Возраст информантов варьируется начиная с 1922 до 1975 г. рождения. Интервью были записаны в период с 2009 по 2021 гг.
Семейная память, носителями которой являются члены семьи (рода), тесно переплетается с исторической памятью, поскольку история семьи связана с отечественной, этнической, локальной и т. д. историей. Субъектом исторической памяти может быть общность любого уровня, социальный институт (наука, школа и т. п.), социальная группа [1 : 49]. Историческая память (или социальная память) накапливает, хранит и транслирует от одного поколения общности к другому значимую для социума информацию [2 : 119-120].
Социальная память этноса отражает драматические события в истории народа [2 : 119]. Таким событием для российских финнов и немцев была депортация по национальному признаку. Семейная память, так же как и социальная память, сохраняет и передает значимые для семьи события прошлого. «Чем больше масштаб исторического события или процесса, тем больше шансов, что это окажется отражено и в семейной памяти, и не только как «фон», но и как непосредственный биографический фактор» [1 : 49]. К таким наиболее важным историческим событиям, которые сохранила семейная память, относятся период коллективизации и годы войны.
Социальная (и семейная) память сохраняется благодаря устной традиции, мемуарам [2 : 121]. В данной статье представлены цитаты из интервью 22 информантов, выдержки из опубликованных мемуаров отца информанта Г. Л.1
и неопубликованных мемуаров отца информанта В. А. Помимо этого, семейная память может передаваться не только вербально, но и через семейные фотографии и реликвии [3 : 26]. Со временем мемуары, документы, семейные реликвии начинают выполнять функцию исторического источника.
Переезды в 1930-е гг.
Причины переездов в 1930-е гг. были различными. К основным можно отнести, во-первых, раскулачивание и выселение в отдаленные районы с целью освоения территорий, богатых природными ресурсами; во-вторых, строительство военно-морских баз Северного флота на месте финских колоний; в-третьих, спасение от возможных репрессий, а также поиск работы. Самой распространенной в рассказах о переездах в 1930-х гг. была тема о выселении раскулаченных семей. Как подтвердили интервью, лишение родного дома и последующее за этим выселение становится травмирующим событием для всей семьи [4 : 8]. Из интервью информанта Э. Л., 1931 г. р.: «В тридцать пятом нас раскулачили. У отца был домик-пятистенка. Помогали мамины сестры строить. Прожили мы в нем год или нет. Приехали ночью — всё! Погрузили нас, восемь человек. Отец-инвалид был одноглазый, мама беременная. А мне что — четырех лет не было. Ну что мы могли взять с собой. Только то, что одето, да, может, какие-то узелочки с собой. Им нужен был дом наш». Переезд спецпереселенцев осуществлялся в экстремальных обстоятельствах, что сказалось на количестве перевозимого имущества, поскольку со стороны властных структур осуществлялась конфискация практически всего нажитого [3 : 80]. Информант А. Х., 1958 г. р. поделилась воспоминаниями своей матери: «Семью выгнали из дома, под дулами винтовок посадили на телегу и под конвоем повезли на станцию. Младшая дочь в это время болела, ее хотели завернуть в одеяло, но одеяло для больного ребенка взять не разрешили, сказав, что это все уже не принадлежит семье. Но матери все-таки удалось умолить конвоиров, и одеяло позволили взять. На станции членов семьи посадили в товарный вагон и долго куда-то везли. Привезли их в «чисто поле» — ни домов, ни бараков. Поставили палатку и жили в ней». Переселение происходило в соответствии с инструкциями, разработанными властными структурами. По этой причине рассказы о переселении раскулаченных содержат совпадение деталей в описаниях выселения, транспортировки и т. д. [5 : 104].
Воспоминания об утрате налаженного быта и семейных реликвий встречаются не только в рассказах раскулаченных, но и в интервью американских финнов, приехавших в Советский Союз по призыву. Из рассказа информанта Л. М., 1956 г. р.: «Бабушка с дедушкой приехали в тридцать первом году в поисках работы. Бабушка рассказывала, что, когда они уезжали из Комсомольска-на-Амуре, у них большой сундук был. Когда с Америки приехали, одежды очень много было. И фотографии в этом же сундуке были. Пришлось его оставить почему-то. Не смогли увезти, прямо на вокзале всё оставили».
Отдельная история произошла в крестьянской семье из Автономной Республики Немцев Поволжья. Как сообщил информант Г. К., 1953 г. р.: «Они сами ушли в Казахстан в тридцатых годах, но, в каком точно, не могу сказать. Собрали шмотки и всем табором ушли». Возможно, добровольный отказ от налаженной жизни связан с тем, что в 1932-1933 гг. этот регион Поволжья оказался во власти голода [6 : 3].
Следующая тема переселения связана со строительством военно-морских баз Северного флота [7 : 3]. Было дано указание ликвидировать финские колхозы
и переселить инонационалов с западного побережья Баренцева моря на Терский берег. В число переселенцев попали семьи информантов В. С., Г. К. и С. П. Из интервью информанта Г. К., 1949 г. р.: «Когда бабушку с дедушкой арестовали, маму, её сестер и других жителей Озерко погрузили на баржу и вывезли на Терский берег. Не тронули только одну тетю, потому что она вышла замуж за русского». Из интервью информанта С. П., 1975 г. р.: «В тридцать шестом году семью выслали из Эйно-губы (Озерковский сельсовет) в Умбу». Судя по интонации информантов, вынужденный переезд не вызывал одобрения со стороны переселенцев. Это и понятно, кому понравилось бы бросать скотину, налаженное хозяйство, создаваемое многие годы упорным трудом в нелегких условиях.
Особняком стоят рассказы о вынужденных переездах с целью обезопасить себя от более серьезных проблем. Первый рассказ относится к периоду коллективизации. Из интервью информанта А. Х., 1922 г. р.: «Когда началась коллективизация, там начались колхозы. Отца поставили кладовщиком в колхоз. Председателем колхоза стал из "КомитетаБедноты " один. Бухгалтером — то же самое, из "КомитетаБедноты". Те ночью пьянствовали. Те, значит, пьянствовали, а отца поставили кладовщиком. Принесут бумажку "Выдай столько-то водки, выдай хлеба ", еще что-нибудь, масла и так далее. Одни только бумажки. А куда эти бумажки? "Я потом их все подпишу. Выдавай, не возражай!" И, помню, отец матери говорил: "Они меня посадят в конце концов". И мы услышали тогда, что вербовщик появился в деревне, который вербует в Карелию. Отец пошел, вербовщика этого нашел, и тут же договор с нами заключил. Мы завербовались в Карелию в лесную промышленность. Сначала в Кондопогу переехали». Следующие рассказы относятся к более позднему периоду — началу репрессий. Из интервью информанта Т. Р., 1945 г. р.: «Отецработал в конструкторском бюро. Там проектировали тяжелые самолеты. Сначала арестовали начальника. И в тридцать шестом году отец, опасаясь репрессий, устроился работать на Мурманскую железную дорогу. Когда приехал в Мурманск, то ему предложили жить и работать в Умбе. Мотивировали тем, что там самые красивые места на Кольском Севере». В годы Большого террора случалось и так, что на спецпоселение люди ехали добровольно. Среди них оказалась мать информанта А. Ф., 1940 г. р.: «Мама в тридцатые годы работала прислугой в Питере, в консульстве Германии». Чтобы избежать репрессий, она уехала на север к раскулаченной родне, тем более что единство семьи всегда было гарантом выживания в тяжелые времена [8 : 22].
Хотелось бы напомнить и подчеркнуть, что в 1930-е гг. вынужденные переселения носили классовый характер.
Переезды в 1940-е гг.
Воспоминания информантов о переездах в 1940-е гг. начинаются с рассказов о депортации финнов и немцев из Мурманской области летом 1940 г. по этническому признаку. В соответствии с приказом НКВД СССР № 00761 от 26 июня 1940 г. семьи инонационалов были депортированы из Мурманской области в Карелию2. Депортация — насильственное переселение народов по национальному признаку, с «зарубежными соплеменниками которых ведется или может вестись война», носит превентивный характер [9 : 30]. В нарративах о депортации и последовавших за ней событиях встречается много общих сюжетов. Все эти рассказы наполнены болью, поэтому многие представители старшего поколения стараются вытеснить из сознания трагические воспоминания [1 : 49]. Но, несмотря на это обстоятельство, удалось получить ряд ценных интервью.
Интересный факт произошел в семье информанта А. Ф., 1940 г. р. Так случилось, что, когда его семью депортировали из Мурманской области, он родился по дороге: «В сороковом всех немцев отсюда выселили в июле. И получается, что я родился по дороге». Другой случай из интервью информанта Г. Л., 1953 г. р.: «Папу выселили в шестнадцать лет. Папа рассказывал, что тяжелей всего было расставаться с собакой. В сорок первом папа на подступах к Петрозаводску окопы рыл. В сорок втором его в армию призвали, а вместо армии — ГУЛАГ Челябинский». Рассказ дочери дополняют воспоминания самого отца: «Теплушки были переполнены. По нужде ходить было некуда. Лишь в Кандалакше впервые удалось добыть воды. В Карелии их перевезли на тот берег на барже». Следующий этап — это выселение финнов подальше от линии фронта, в Архангельскую область и Коми, осенью 1941 г. Из мемуаров С. Локко: «Баржу тащил буксир. Когда плыли, их обстреляли из самолетов. Среди эвакуированных началась дизентерия, голод. Антисанитарнейшие условия. Уже более трех недель в пути — и им ни разу не выдали продуктов. В Архангельске погрузили в "телячьи" вагоны и довезли до разъезда Тарза. Пришли подводы и повезли их на дальний участок лесопункта» [10 : 380-383]. Антисанитарные условия во время переезда упоминаются во многих интервью, в частности в рассказе информанта А. Р., 1955 г. р.: «Во время войны семью в составе бабушки с детьми и внуками из колонии "Доброполье" везли в Кустанайскую область около двух месяцев в вагонах для скота в антисанитарных условиях под конвоем до станции Жарколь (Федоровка), затем на лошадях и волах перевезли всех в поселок Березовка Федоровского района». Также в Казахстан депортировали семью информанта И. Ф., 1972 г. р.: «Всю семью в Казахстан отправили. Тетушка, которая осталась в Казахстане, потом, после распада Советского Союза, продала дом за восемь мешков сахара. Они тогда были последним немецким домом на улице. Не было там жизни вообще». Очень подробными воспоминаниями о дороге поделилась информант А. Х., 1927 г. р., которая оказалась непосредственным участником депортации: «Погрузили нас на баржу, и плыли мы, плыли, плыли. Не знаю, куда мы плыли. И очень долго мы плыли. Какой-то буксирчик нас тащил. И, думаете, куда мы приплыли? В Архангельск. А уже Архангельск замёрзший был. И мы когда в Архангельске вышли, было темно. И вот так стояли штабелями высоко от земли, я не знала, что это было, и спросила у папы: "Что это такое?" Он говорит: "Это там умершие" <гробы штабелями>. А когда мы плыли, эта баржа была настолько глубокая, по-моему, два яруса людей. И ещё в самом низу были, но это, по-моему, самые немощные были. Их-то зачем гнать туда? Там умирали эти люди за ночь, потому что никто никому не помогал. А сейчас я скажу отвратное. Видимо, какая-то козявка очень быстро выросла. У всех было столько много вшей! Какое-то освещение на барже было. Вот между нашими местами и той было пространство, и мы могли спокойно упасть туда, к старикам, которые за ночь умирали. От чужих вшей мы были как-то ограждены. И если у нас появились вши, то это были уже свои. Даже я помню, как мы все. Чтобы что-то нам давали, я не помню. Ничего не давали. У кого что было, то и ели. Кто что прихватил с собой. И вот такой голодовки в этой барже я не помню. У нас была картошка. А внутреннюю часть баржи как-то подтапливали для тепла. Детвора теперешняя не та, которая была. Мы эту картошку разрезали и на эту железку. И она пеклась. И все, кто был, ели. Но, как только темнота начиналась, нас
загоняли в трюм. Ну, я послушная и спускалась в трюм. А мальчишки успели увидеть, еще какое-то любопытство, почему нас в трюм загоняли. А оказывается, этих мёртвых собирали и их туда. Вот довезли нас до Архангельска, оттуда до Плесецка, а из Плесецка до Глубоковского лесопункта. Как нас везли, стреляйте, я не помню. На чем-то холодном. И когда мы приехали туда, там тоже бараки. И стали нас распределять по комнатам. Как жить, когда тут ещё люди? А стены между этими комнатами — просто доски кривые, вот такие щели. Каждый мог увидеть, что делалось в другой комнате. Это потом, конечно, любопытство разбирало. Тех выселяли куда-то, а нас вселили на их тёплое место. Потом мы узнали, что это выселяли русских немцев». Этот рассказ интересен еще и тем, что отражает особенности восприятия дороги подростком: необычное приготовление еды (запекание картошки), распространение вшей из-за антисанитарных условий, гробы штабелями и т. д. Также обращает на себя внимание высказывание «никто никому не помогал». И это можно понять, поскольку в подобных экстремальных условиях доминирует установка на самосохранение [11 : 8].
Рассказы о голоде во время депортации встречаются во многих интервью. Информант В. С., 1939 г. р., рассказывала: «После Карелии нас выслали в Архангельскую область. По дороге в Архангельскую область оба деда умерли от голода». Информант Г. К., 1949 г. р.: «Мама мне рассказывала, значит, тётю с детьми погрузили на поезд и эвакуировали. Она попала в Коми. По дороге у нее дети все умерли, потому что, наверное, нечем было кормить. И она там умерла». Примечательно, что информанты не употребляют слово «депортация». Данная особенность встречается и в других нарративах.
Другой мотив в рассказах — это закапывание ценных вещей перед отъездом. Со слов информанта Т. Р., 1945 г. р.: «Бабушка перед эвакуацией закопала наиболее ценные вещи, но после войны не нашли». Из интервью Н. Я., 1942 г. р.: «Когда немцы стали подходить, их опять на паромах отправили через Онежское озеро на ту сторону. Дали краткий срок на сборы. Так родители выкопали яму, всё туда покидали, что у них было на случай, если вдруг вернутся. Пока плыли на паромах, их бомбили. Из пяти паромов только один уцелел». Воспоминания о бомбежках во время переездов в военное время очень часто встречаются в рассказах информантов, это один из самых устойчивых мотивов. Так, со слов отца информанта В. Л., 1968 г. р., их «отправляли в Финляндию на баржах, которые бомбили советские летчики, а когда узнали, что на баржах советские граждане, бомбить перестали». Дело в том, что деревня находилась в Ленинградской области и оккупационные власти отправляли ингерманландских жителей этой деревни в Финляндию. Из воспоминаний информанта Э. Л., 1931 г. р.: «Во Вторую мировую войну нас эвакуировали в Тюменскую область. Сначала до Ладоги довезли. А Ладогу сильно бомбили перед баржой — нас вернули обратно. Военные боялись, что финны придут, поэтому нас эвакуировали в Тюменскую область. Четыре тети и трое детей. Одна тетя в дороге умерла, в Свердловске. Не хоронили. Прямо штабелями складывали. Заворачивали, обшивали тряпками и складывали штабелями. Остальные три тетки с детьми доехали на поезде до Омска. Там нас погрузили на баржи, чтобы отвезти до Нового Порта. В Новом Порту, как только причалили, умерла самая старшая тетка. А Елена умерла осенью сорок первого». Члены этой финской семьи смогли вернуться в Ленинградскую область из спецпоселения в 1954 г. Среди информантов есть и немецкая семья, которую также депортировали
в Новый Порт, информант Е. Б., 1960 г. р.: «Их эвакуировали только летом сорок второго года. Дедушку депортировали по национальному признаку, хоть он и был коммунистом ленинского призыва. Бабушка и мама могли не ехать, потому что бабушка была русская. Но, видимо, решили быть вместе. При этом они не знали, куда их везут, были в полном неведении. Потом узнали, что их везут в Новый Порт, в устье Оби». Информант продолжила: «Дедушка с бабушкой смогли уехать с севера лишь в пятьдесят восьмом году, только мама смогла вернуться в Ленинград сразу после войны, потому что у нее в паспорте была указана национальность "русская", как у бабушки».
Еще один пример рассказа о бомбежках — из интервью информанта Р. К., 1936 г. р.: «Добирались до Котласа в теплушках, на нарах. Тетя Айна говорила, что бомбили». «Телячий» вагон, «теплушки» традиционно упоминаются в рассказах переселенцев. Поездка в таком вагоне в тюремных условиях рассматривается как нечеловеческая [4 : 9]. Следующий рассказ о бомбежке встречаем в интервью информанта Л. К., 1942 г. р.: «Когда началась война, нас (информант говорит о родне) в Горьковскую область отправили. Сначала на машине ехали, а потом плыли. А потом, когда они плыли на барже, немецкие самолеты летали, бомбили». Эту семью эвакуировали, а не депортировали по национальному признаку, так как матери информанта удалось скрыть свою принадлежность к финнам, поэтому они оказались в Горьковской области, а не на севере.
Эвакуация населения в военное время — это комплекс мероприятий по организованному вывозу всеми видами имеющегося транспорта и выводу пешим порядком населения из населенных пунктов в безопасные районы. Еще один рассказ о бомбежке во время эвакуации присутствует в воспоминаниях информанта А. Х., 1922 г. р.: «Десятый класс я окончил в Сортавала, уже перед самой войной. Весь вечер мы, выпускники, гуляли. Потом дней через тридцать, да, примерно так, — эвакуация из Сортавала срочная. Потом, дней через пятнадцать, уже бежать пришлось: женщины с коровами по берегу, мне поручили одного старика семидесятилетнего и лошадь, он показывал, как надо запрягать лошадь, а у него уже сил не хватает. Вот так и поехали. Женщины гнали коров своих, иногда садились на телегу. Причем шли и днем и ночью, потому что канонада уже слышна была. Сначала орудийная, а потом даже ближе пулеметная стрельба слышна была. И мы успели все-таки проскочить. До Олонца ушли. А потом уже в Олонце меня в армию призвали. Я длительное время не знал даже, где мои родители были. Потом, наконец, я нашел их в эвакуации в Горьковской области». Данный рассказ — пример неорганизованной эвакуации, возникшей по мере приближения фронта. Далее информант продолжает вспоминать о переправе по Ладожскому озеру: «Нашу часть по Ладожскому переправляли. Мы пешком шли, мы вышли по льду. Там порядочно — километров пятьдесят. Нам повезло, потому что облачно было, и нас не бомбили. Видели отверстия от бомб. Видели, как колеса шли, шли, и прямо туда так и ушла машина. Позже я был мобилизован по состоянию здоровья, у меня после Ленинграда не хватало семнадцати килограммов до нормального веса. И я узнал, где родители, поехал туда, и там меня второй раз через военкомат забрали. Думал, опять на фронт отправят, а меня под вооруженной охраной привезли в Челябинский лагерь. Вот так. Четыре года лагерей. В лагере были мы — ингерманландцы, были венгры, венгров много было, были цыгане почему-то. Немцы, немцы Поволжья, там целая республика,
поэтому их больше, чем нас было. После лагеря, в сорок седьмом году, я поехал в Ленинград. Меня не прописывали в Ленинграде, и это было бесполезно совершенно, я обращался в милицию. Тогда прописаться необходимо было в течение трёх суток. Мне в милиции сказали: "Чтоб в двадцать четыре часа Вас не было тут". И пришлось мне уехать. Ну, пришел я к родителям: "Так и так, я уеду". Нечего мне там делать было. "Куда?" — "Куда глаза глядят". Денег было у отца с матерью всего сто пятьдесят рублей. У них корова была. Там была школа юнг, и они приходили молоко покупать. Отец дал эти деньги: "Молоко покупать будут, немного денег у нас на хлеб будет, а больше и не надо". Всё. И я так поехал куда глаза глядят. Пришел в Сортавала на станцию, первый поезд пришел из Питера, в Петрозаводск пошел. Я сел. В Петрозаводске первый поезд пришел на Мурманск. Я сел на него. И в Мурманске оказался». Интересно, что среди наших информантов это не единственный случай переезда по принципу «куда глаза глядят». Из неопубликованных мемуаров отца информанта В. А., 1961 г. р.: «В Новоселках я не находил себе абсолютно никакого занятия и не видел перспективы в будущем, поэтому окончательно и категорически решил уходить из дому куда глаза глядят. Поезда в то время ходили редко, пассажиров была тьма тьмущая, да вдобавок ко всему прочему у нас не было ни копейки денег, а запасы скудные продовольствия тоже иссякли. Попасть на пассажирский поезд оказалось невозможным. Несколько дней мы с товарищем бродили по станции в надежде хоть как-нибудь уехать, но тщетно. Но вот однажды на станцию прибыл воинский эшелон, куда-то перебазировалась воинская часть. Мы подошли к эшелону, разговорились с красноармейцами, угостили их махоркой (к нашему счастью, у нас имелся довольно большой запас ее) и попросили, чтобы они нас взяли с собой». Конечно, желание уехать «куда глаза глядят» может возникнуть только от безысходности у молодых людей.
Дорога во время войны — это исключительно кризисное пространство и время. Приходилось неоднократно сталкиваться с рассказами о пропаже родственников, краже вещей, утрате семейных реликвий. Информант А. Х., 1922 г. р., вспоминал: <Хильда, дочь родного брата отца, когда их везли в эвакуацию в Городец на речном судне, на стоянке в одном городке пошла прогуляться. И она или не успела прийти, или заблудилась, и судно ушло. И несколько лет она не знала, где родня, она попала в детский дом в Горьковской области. Потом она сумела найти нас. Мы тоже искали, искали, подавали в розыск, но безрезультатно». Из интервью информанта Л. К., 1942 г. р.: «Во время эвакуации Лиду, младшую мамину сестру, двадцать шестого года рождения, оставили на вокзале с чемоданами, а она уснула, и у нее все эти узлы из-под головы вытащили со всеми фотографиями». Не удивительно, что среди сутолоки и большого скопления народа на вокзалах воровство процветало.
Мотивы возвращения из эвакуации встречаются в рассказах редко. Однако для информанта В. С., 1939 г. р., дорога из Архангельской области в Мурманск осталась ярким воспоминанием: «Папа после войны нас забрал и привез в Мурманск. Чтобы нас забрать, он насушил два мешка сухарей, мед у него был и растительное масло. И мы по дороге пили чай с этими сухарями. И вот я помню, нас везли на телеге, потом на бортовой машине, потом какая-то река была, потом вагон. И мы все четверо ехали на третьем этаже. Вагоны были битком набиты. Вот это я помню». Скорее всего, информант
запомнила обратную поездку и ее детали, потому что депортация происходила, когда ей был всего один год, а возвращение домой произошло уже в сознательном возрасте.
В послевоенные годы мытарства российских финнов и немцев не закончились. Информант И. П., 1947 г. р., рассказывала: «В мае сорок пятого обещали, что их отвезут домой в Ленинградскую область, а увезли в закрытых вагонах в деревню Овчиниково Калининской области, в бедный колхоз. Оттуда они сбежали. В сорок шестом году они уехали в Эстонию, в совхоз "Сумерлинге". Там мои родители поженились. Мама, двадцатого года рождения, тоже финка. Она тоже была переселенкой из деревни Кемпеле Ленинградской области. В сорок седьмом их заставили уехать из Эстонии. Сказали "уезжайте куда угодно, кроме промышленных центров". Забрали все документы и отправили в Челябинскую область. Там я и родилась в совхозе "Митрофановский". Проработали один месяц, их не прописывают. Дали двадцать четыре часа, чтобы уехали. Всё гнали и гнали. Меня так в чемодане и возили по Сибири». Лишь в 1950 г. семье удалось осесть в Карелии. Переезду ингерманландцев в Карелию поспособствовало обращение в 1948 г. первого секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Карело-Финской Советской Социалистической Республики Г. Н. Куприянова к И. В. Сталину с просьбой дать разрешение на организацию переселения в Карелию ингерманландцев, репатриированных согласно советско-финляндскому договору 1944 г. из Финляндии в Советский Союз и оказавшихся в отдаленных районах Сибири [12 : 23]. После этого, в 1949 г., финнов, рассеянных по стране, разрешили привлекать в качестве рабочих лесозаготовительной промышленности в Карело-Финской Советской Социалистической Республике [13 : 87].
Многие информанты в своих рассказах о переездах упоминали о взятых с собой вещах. Особенно высоко, как уже неоднократно отмечалось исследователями, имеющими дело с устно-историческими материалами, ценилась швейная машинка, поэтому ее старались взять с собой. По свидетельству информантов, машинка помогала выжить в тяжелые времена: во-первых, она «одевала» членов семьи; во-вторых, давала женщинам возможность заработать шитьем; наконец, ее можно было продать, так как спрос на этот предмет был велик [14 : 28]. Еще один пример тому воспоминания информанта А. Ф., 1940 г. р., о переезде из Змеиногорска, куда семью депортировали по национальному признаку в 1940 г.: «Выслали нас на Алтай, в Змеиногорск. Там такая глушь. И мама решила нас увезти оттуда в Кемеровскую область, в Анжеро-Судженск. Мы поехали к сестре отца. Это было уже после войны, в сорок восьмом. Мне тогда восемь лет было. Я был самый старший. Она нас собрала. Это было что-то страшное. Я эту дорогу помню. Вот мама уходит за кипяточком, а мы остаемся. Когда мы выехали из Змеиногорска, она везла с собой машинку швейную зингеровскую. Станок этот литой тяжеленный! Вот она всё шила, обшивала нас. Перину везла! Всё везла. Какое-то там дедушкино-прадедушкино пальто, там ткань такая хорошая была и меховая подкладка. Подушки везла. Это что-то ужасное, ужасное. Вот она посадит нас на эти вещи, а сама ушла куда-то. Это что-то страшное. У меня уже сознание такое было, что могут прийти и забрать». Рассказ информанта отличался повышенной эмоциональностью. Фраза «это было что-то страшное» повторялась несколько раз. Информант — старший из троих детей. Он осознавал происходящее и испытывал страх от того, что вещи могут украсть или, что еще трагичнее, если мама не вернется, он останется один с младшими братом и сестрой, еще и с вещами.
Таким образом, благодаря семейной памяти, мы имеем возможность воссоздать историю семьи и отдельных ее членов в экстремальных условиях дороги. Историческая память (в нашем случае это социальная память этнических групп российских финнов и немцев) сохранила события о переселении этих народов.
В любой период переселения носили как добровольный, так и вынужденный характер. Однако анализ полученной информации показал, что чаще всего переезды в 1930-1940-х гг. осуществлялись вынужденно и были организованы властями. Это касается выселения раскулаченных семей и депортации по национальному признаку. Эвакуация в годы войны осуществлялась как организованно, так и стихийно по мере приближения фронта.
Безусловно, наибольший интерес представляют воспоминания информантов самого старшего поколения, поскольку им лично пришлось испытать все тяготы того времени. Многие интервью изобилуют трагическими сюжетами: бомбежки, смерть от голода во время пути, потеря родственников, «телячьи» вагоны, кража вещей и т. д. Ярче всего в памяти сохраняются и передаются негативно окрашенные события, которые имели значительные последствия. Во многих интервью информанты по собственной инициативе затрагивали тему о несправедливости по отношению к финскому народу. Информанты с немецкой родословной данную тему замалчивали. В этом наблюдается отличие в нарративах информантов с финскими и немецкими корнями. По интервью легко заметить, что общим драматическим событием и для финнов, и для немцев была депортация по национальному признаку. Различие заключается в том, что финнов, как правило (исключение составляет семья информанта Э. Л., 1931 г. р.), направляли в Архангельскую область и Коми АССР, а немцев в более отдалённые восточные районы — в Сибирь и Казахстан.
В целом рассказы о том, как проходило выселение раскулаченных семей, депортация по национальному признаку, эвакуация в годы войны не только расширяют круг знаний об этом периоде и событии, о процессах организованных и неорганизованных переселений, но и помогают реконструировать отдельные детали переездов и действий власти по переселению. Они также дают возможность увидеть общее культурно-специфическое и семейно-уникальное в опыте экстремального переезда и его ретроспективных оценках. Все это позволяет отнести полученные интервью к богатейшим источникам по истории «кризисной повседневности» финских и немецких семей в 1930-1940-е гг.
Список информантов
А. Х., м., 1922 г. р., из моноэтнической ингерманландской семьи, ПМА 2011 г.3
A. Х., ж., 1927 г. р., из моноэтнической ингерманландской семьи, ПМА 2009 г. Э. Л., ж., 1931 г. р., из моноэтнической ингерманландской семьи, ПМА 2013 г. Р. К., ж., 1936 г. р., из моноэтнической ингерманландской семьи, ПМА 2009 г.
B. С., ж., 1939 г. р., из моноэтнической семьи финских колонистов, ПМА 2014 г.
А. Ф., м., 1940 г. р., из моноэтнической немецкой семьи из пригорода Санкт-Петербурга, ПМА 2019 г.
Л. К., ж., 1942 г. р., из финно-карельской семьи, потомок американских и южных финнов, ПМА 2018 г.
Н. Я., ж., 1943 г. р., из полиэтничной семьи, потомок ингерманландцев, ПМА 2010 г. Т. Р., ж., 1945 г. р., из полиэтничной семьи, потомок ингерманландцев, ПМА 2009 г. И. П., ж., 1948 г. р., из моноэтнической ингерманландской семьи, ПМА 2010 г. Г. К., ж., 1949 г. р., из финно-ижорской семьи, потомок финских колонистов, ПМА 2015 г.
Э. В., ж., 1951 г. р., из моноэтнической немецкой семьи из Закарпатья, ПМА 2018 г. Г. Л., ж., 1953 г. р., из полиэтничной семьи, потомок финских колонистов, ПМА 2013 г.
Г. К., м., 1953 г. р., из моноэтнической семьи, потомок немцев Поволжья, ПМА 2021 г. А. Р., м., 1955 г. р., из полиэтничной семьи, потомок немцев из Украины, ПМА 2021 г. Л. М., ж., 1956 г. р., из финно-карельской семьи, потомок американских финнов, ПМА 2011 г.
A. Х., ж., 1958 г. р., из полиэтничной семьи, потомок ингерманландцев, ПМА 2010 г. Е. В., ж., 1960 г. р., из полиэтничной семьи, потомок немцев из Латвии и Санкт-Петербурга, ПМА 2017 г.
B. А., м., 1961 г. р., из полиэтничной семьи, потомок немцев из Латвии, ПМА 2019 г.4
B. Л., м., 1968 г. р., из полиэтничной семьи, потомок ингерманландцев, ПМА 2015 г. И. Ф., ж., 1972 г. р., из полиэтничной семьи, потомок немцев Поволжья, ПМА 2019 г.
C. П., ж., 1975 г. р., из полиэтничной семьи, потомок финских колонистов, ПМА 2021 г.
Примечания
1 Для обозначения информантов используются инициалы (см. Список информантов).
2 Секретный приказ наркома внутренних дел СССР № 00761 «О переселении из г. Мурманска и Мурманской области граждан инонациональностей» от 23 июня 1940 года // «По решению правительства Союза ССР...» / сост. Н. Ф. Бугай, А. М. Гонов. Нальчик: Эль-Фа, 2003. С. 170.
3 Указан год получения интервью.
4 Использованы также неопубликованные мемуары отца информанта В. А. из семейного архива: А. Э. К. Краткий автобиографический очерк. 56 с.
Список сокращений
АССР — Автономная Советская Социалистическая Республика НКВД — Народный комиссариат внутренних дел
Список источников
1. Алексеев А. Н. Память семейная и историческая: точки пересечения и разрывы (гипотеза о влиянии семейной памяти на мировосприятие) // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2008. № 5. С. 49-50.
2. Рафиков А. М. Социальная память и механизмы ее воспроизводства // Вестник Башкирского университета. 2006. № 2. С. 119-121.
3. Сулейманова О. А. Мигранты и вещи: опыт переезда и материально-бытовая адаптация городских семей Кольского севера. М.: Наука, 2021. 191 с.
4. Змеева О. В., Разумова И. А. Спецпереселенцы Хибиногорска: динамика идентичностей // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2017. № 7 (168). С. 7-14.
5. Разумова И. А. Создание и реконструкция общности: случай спецпереселенцев // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2019. № 8 (185). С. 102-110.
6. Зеленин И. Е. О некоторых «белых пятнах» завершающего этапа сплошной коллективизации // История СССР. 1989. № 2. С. 3-19.
7. Киселев А. А. Финны на Мурмане // Полярная правда. 1989. № 57. 11 марта. С. 3.
8. Разумова И. А. Семейный фактор интеграции исторической общности спецпереселенцев // Труды КНЦ РАН. Гуманитарные исследования. 2018. Вып. 14. С. 14-28.
9. Полян П. М. Не по своей воле. История и география принудительных миграций в СССР. М.: Объединенное гуманитарное издательство, 2001. 327 с.
10.Локко С. П. Финны на Мурмане. Мурманск: Фонд культуры, 1993. 409 с.
11.Разумова И. А. Тема эвакуации в биографических рассказах старожилов Петрозаводска // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2012. № 3 (124). С. 7-12.
12.Юсупова Л. Н. Этническая ситуация в Карелии в XX — начале XXI в.: итоги и перспективы её изучения // Молодежь Карелии в пространстве этнического самоопределения и межэтнической коммуникации: сб. ст. Петрозаводск: КГПУ, 2007. С. 6-27.
13.Муллонен И. А. Адаптация ингерманландских финнов к новым условиям жизни в Карелии во второй половине XX века // Российские финны: вчера, сегодня, завтра: сб. ст., посвящен. 20-летию Ингерманландского союза финнов Карелии / науч. ред. Е. И. Клементьев. Петрозаводск: КарНЦ РАН, 2010. С.86-93.
14. Сулейманова О. А. Багаж переселенцев (к вопросу о жизни вещей в культуре) // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2011. № 7. С.27-30.
References
1. Alekseev A. N. Pamyat' semejnaya i istoricheskaya: tochki peresecheniya i razryvy (gipoteza o vliyanii semejnoj pamyati na mirovospriyatie) [Family and historical memory: intersection points and gaps (a hypothesis about the influence of family memory on worldview)]. Teleskop: zhurnal sociologicheskih i marketingovyh issledovanij [Telescope: a journal of sociological and marketing research], 2008, no. 5, pp. 49-50. (In Russ.).
2. Rafikov A. M. Social'naya pamyat' i mekhanizmy ee vosproizvodstva [Social memory and mechanisms of its reproduction]. VestnikBashkirskogo universiteta [Bulletin of the Bashkir University], 2006, no. 2, pp. 119-121. (In Russ.).
3. Sulejmanova O. A. Migranty i veshchi: opyt pereezda i material'no-bytovaya adaptaciya gorodskih semej Kol'skogo severa [Migrants and things: the experience of moving and the material and everyday adaptation of urban families in the Kola North]. Moscow, Nauka, 2021, 191 p. (In Russ.).
4. Zmeeva O. V., Razumova I. A. Specpereselency Hibinogorska: dinamika identichnostej [Special Settlers of Khibinogorsk: Dynamics of Identities]. Uchenye zapiski Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta [Proceedings of Petrozavodsk State University], 2017, no. 7 (168), pp. 7-14. (In Russ.).
5. Razumova I. A. Sozdanie i rekonstrukciya obshchnosti: sluchaj specpereselencev [Creation and reconstruction of community: the case of special settlers]. Uchenye zapiski Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta [Proceedings of Petrozavodsk State University], 2019, no. 8 (185), pp. 102-110. (In Russ.).
6. Zelenin I. E. O nekotoryh "belyh pyatnah" zavershayushchego etapa sploshnoj kollektivizacii [About some "blank spots" of the final stage of continuous collectivization]. Istoriya SSSR [History ofthe USSR], 1989, no. 2, pp. 3-19. (In Russ.).
7. Kiselev A. A. Finny na Murmane [Finns on Murman]. Polyarnaya Pravda [Polar Truth], 1989, no. 57, 11.03. (In Russ.).
8. Razumova I. A. Semejnyj faktor integracii istoricheskoj obshchnosti specpereselencev [The family factor of integration of the historical community of special settlers]. Trudy Kol'skogo nauchnogo centra RAN, Gumanitarnye issledovaniya [Proceedings of the Kola Scientific Center of the Russian Academy of Sciences, Humanitarian Studies], 2018, issue 14, pp. 14-28. (In Russ.).
9. Polyan P. M. Ne po svoej vole. Istoriya i geografiya prinuditel'nyh migracij v SSSR [Unwillingly. History and geography of forced migrations in the USSR], Moscow, Ob"edinennoe gumanitarnoe izdatel'stvo, 2001, 327 p. (In Russ.).
10.Lokko S. P. Finny na Murmane [Finns on Murman]. Murmansk, Fond kul'tury, 1993, 409 p. (In Russ.).
11. Razumova I. A. Tema evakuacii v biograficheskih rasskazah starozhilov Petrozavodska [The theme of evacuation in the biographical stories of the old-timers of Petrozavodsk]. Uchenye zapiski Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta [Proceedings of Petrozavodsk State University], 2012, no. 3 (124), pp. 7-12. (In Russ.).
12.Yusupova L. N. Etnicheskaya situaciya v Karelii v XX — nachale XXI v.: itogi i perspektivy eyo izucheniya [Ethnic Situation in Karelia in the 20th — early 21st centuries: results and prospects of its study]. Molodezh' Karelii v prostranstve etnicheskogo samoopredeleniya i mezhetnicheskoj kommunikacii [Youth of Karelia in the space of ethnic self-determination and interethnic communication]. Petrozavodsk, Karel'skij gosudarstvennyj pedagogicheskij universitet, 2007, pp. 627. (In Russ.).
13. Mullonen I. A. Adaptaciya ingermanlandskih finnov k novym usloviyam zhizni v Karelii vo vtoroj polovine XX veka [Adaptation of the Ingrian Finns to the new living conditions in Karelia in the second half of the 20th century]. Rossijskie finny: vchera, segodnya, zavtra: sbornik statej, posvyashchennyh 20-letiyu Ingermanlandskogo soyuza finnov Karelii [Russian Finns: yesterday, today, tomorrow: a collection of articles dedicated to the 20th anniversary of the Ingrian Union of Finns in Karelia]. Petrozavodsk, Karel'skij nauchnyj centr RAN, 2010, pp. 86-93. (In Russ.).
14. Sulejmanova O. A. Bagazh pereselencev (k voprosu o zhizni veshchej v kul'ture) [Settlers' baggage (to the question of the life of things in culture)]. Uchenye zapiski Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta [Proceedings of Petrozavodsk State University], 2011, no. 7, pp. 27-30. (In Russ.).
Информация об авторе
Е. В. Бусырева — кандидат исторических наук, научный сотрудник.
Information about the author
E. V. Busyreva — PhD (History), Research Fellow.
Статья поступила в редакцию 15.03.2022; одобрена после рецензирования 01.04.2022;
принята к публикации 19.04.2022.
The article was submitted 15.03.2022; approved after reviewing 01.04.2022; accepted
for publication 19.04.2022.
