CC BY
174
Вестник ПСТГУ
IV: Педагогика. Психология
2011. Вып. 4 (23). С. 118—132
Ранние славянофилы и западники о просвещении в России в свете крестьянской реформы (к 150-летию освобождения крестьянства)
Л. Н. Беленчук
Статья раскрывает основные направления идейных разногласий в освещении проблемы просвещения русского крестьянства в период реформы 1861 г.
Одной из общих идей, объединявших в середине XIX в. западников и славянофилов, исследователи обычно называют отношение к освобождению крестьян от крепостной зависимости. И действительно, это так: свободы и просвещения своему народу искренне желали и те и другие. Но все же между западничеством и славянофильством имелись в этом отношении существенные различия, которые мы и попытаемся обозначить.
Исходным пунктом размышлений на эту тему явилось понимание западниками и славянофилами проблемы личности.
наиболее полно тему личности из западников развил выдающийся русский критик В. Г. Белинский. Личность у В. Г. Белинского, например, совершенно автономна и независима, и в этом состоит ее величие. Он первым высказал мысль, что надо сделать из ребенка прежде всего человека, а потом — гражданина. В. Г. Белинский писал, что «каждый человек сам себе цель; назначение каждого человека развить в себе все человеческое, общее и насладиться им»1.
Проблему личности по-своему решал К. Д. Кавелин. Христианская церковь на Западе, полагал он, теряет свои позиции, ее миссия окончена, коль скоро ее идеал стал осуществляться в государстве. «Полное развитие личности, подготовленное христианством, возможно лишь в государстве»2.
Еще в большей степени мотив автономии личности звучит у А. И. Герцена. «Свобода лица — величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее, как в ближнем, как в целом народе»3. «Действительно свободный человек создает свою нравственность... Незыблемой, вечной нравственности так же нет, как вечных наград и наказаний. То, что действительно незыблемо
1 Линицкий П. А. Славянофильство и либерализм. Киев, 1882. С. 179.
2 Цит. по: Там же. С. 100—101.
3 Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1950—1954. Т. 6. С. 14.
в нравственности, сводится на такие всеобщности, что в них теряется почти все частное.»4
Автономия и достоинство личности у А. И. Герцена оправдывают и эгоизм, и властолюбие. «Не есть ли эгоизм одно и то же с индивидуализацией, с этим сосредоточиванием и обособлением, к которому стремится все сущее, как к последней цели? Всего меньше эгоизма в камне — у зверя эгоизм сверкает в глазах; он дик и исключителен у дикого человека; не сливается ли он с высшей гуманностью у образованного?»5 И в серии статей «Капризы и раздумье» (1843—1847) он писал: «. властолюбие само по себе вытекает из хорошего источника — из сознания своего личного достоинства; основываясь на нем, человек так бодро, так смело вступал везде в борьбу с природой и развил в себе ту гордую несгнетае-мость, которая нас поражает в англичанине»6.
Возможность такой «морали» Герцен видит в упадке религиозности Европы: «Когда для морали был один источник — религия, тогда она была последовательна: она стройно шла из одного начала. Новый человек, этот Криспин, слуга двух господ, хочет сохранить выводы прежней морали, но источником ей поставил отвлеченный долг. <...> Отшатнувшись от твердого берега, люди испугались. Со страху они построили на скорую руку дощатый балаган нашей морали и подумали, что это новый храм, в то время как, в сущности, этот балаган — не что другое, как временный лазарет»7. А. И. Герцен справедливо утверждает, что, когда рушится религиозная мораль, рушится мораль вообще. Поэтому он и предлагает от нее отказаться совсем в пользу эгоизма, чтобы не фарисействовать.
Линию западничества продолжил Н. Г. Чернышевский, который в статье «Очерки гоголевского периода русской литературы» (1856) писал, что «Жизнь и славу нашего времени составляет. гуманность и забота об улучшении человеческой жизни. К этим двум основным идеям примыкают все остальные частные стремления: вопрос о народности, вопрос о просвещении. Даже отдельные науки приобретают или теряют свою относительную важность по мере того, в какой степени служат они господствующим потребностям века»8. Здесь уже вовсе отсутствует духовная составляющая, а просвещение и народность поставлены в зависимость от условий жизни.
Развивая мысль Герцена, Н. Г. Чернышевский пишет: «.напрасны и все наши требования, чтобы человек отказался от эгоизма, от страстей»9.
В концепции личности славянофилов, особенно И. В. Киреевского и
А. С. Хомякова, личность человека имеет значение постольку, поскольку связана с божественной своей природой.
Здесь главным становится вопрос свободы личности. Если западники в большей степени считали ее делом социальным, внешним, выступая за свободу печати, собраний, то славянофильские деятели говорили о внутренней свобо-
4 Герцен А. И. Собрание сочинений. Т. 6. С. 131.
5 Там же. Т. 5. С. 96.
6 Там же. Т. 1. С. 92.
7 Там же. Т. 5. С. 98.
8 Чернышевский Н. Г. Избранные педагогические произведения. М., 1953. С. 297.
9 Там же. С. 283.
де человека (свободе совести и мысли), которая отнюдь не отменяет необходимости бороться за общественную свободу, а помогает ей, ставя ее, впрочем, в определенные рамки.
Отсюда и громкие, настойчивые призывы (насколько это было возможно тогда в России) к отмене крепостного права западников и тихая, кропотливая работа мысли над тем же самым славянофилов. Отсюда и взаимное непонимание, когда западники обвиняли славянофилов чуть ли не в поддержке крепостного строя.
Разное отношение к теме личности и ее свободы обусловливало и разное понимание крестьянской реформы. Западники требовали немедленного освобождения крестьян от личной и экономической зависимости, славянофилы же видели всю глубину и сложность проблемы устройства крестьянства при сломе всех прежних отношений, быта, культуры. Поэтому свою миссию они видели в длительной подготовке общества к предполагаемым переменам.
Славянофилы принимали самое деятельное участие в проекте крестьянской реформы (этот факт долгое время замалчивался в нашей историографии). Особенно известна деятельность Ю. Ф. Самарина в комитете по разработке проекта освобождения крестьян. Когда был официально поставлен вопрос об освобождении крестьян, Ю. Ф. Самарина назначили в Самарский губернский комитет, где у его отца были обширные имения, членом от правительства. Именно проект Самарина, доработанный Н. А. Милютиным и В. А. Черкасским, а затем митрополитом Филаретом (Дроздовым), стал основой для текста манифеста 1861 г.
Ю. Ф. Самарин, будучи образованнейшим человеком своего времени, глубоко задумывался о судьбах России и ее народа, в частности о той пропасти, которая лежала между просвещенными ее слоями и крестьянством. Эта пропасть была помехой и в деле крестьянской реформы. «Российское государство и русская земля, правительство и народ так давно и так далеко разошлись друг с другом, что теперь они как будто раззнакомились; народ разучился понимать правительство, правительство отвыкло говорить языком, для народа понятным. Под языком мы разумеем не только выбор слов и оборотов, но и самые понятия, внушаемые слушателям и предполагаемые в них»10. Здесь Самарин рассматривает язык как картину мира соответствующего народа. Объясняя «неподвижность» простого люда, Самарин писал: «.в народе общественный дух замер сам собою, вследствие давнишних исторических причин. В той же части русского общества, которая, оторвавшись от народа, была увлечена правительством, то есть в дворянстве, в духовенстве, в служебном сословии, гражданском и военном, общественный дух заморен сознательно. Министр, покровитель народного просвещения, пожимая плечами, притворяет двери в университеты, изгоняет низшее купечество из гимназий; кряхтя, упраздняет кафедру за кафедрой; вычеркивает иные года из русской истории; отнимает у публики писателей, которыми гордится отечество; склоняется перед безумною цензурою, его самого приводящею в трепет, и остается на своем теплом месте. Он — только исполнитель высшей
10 Самарин Ю. Ф. Православие и народность. М., 2008. С. 300.
120
воли, и совесть его покойна; а что уровень народного просвещения, видимо, опускается — это не его печаль»11.
Предупреждал мыслитель и об опасности прямого заимствования готовых европейских форм для России. Парадоксально, замечает он, но последствие конституционных реформ — усиление централизации, не только административной, в области правительственной, но и умственной — в развитии народного просвещения. «Одна точка, один город делается самодержавным властелином целой земли. Туда, к этому средоточию политического движения, устремляются массы народа, капиталов, способностей, привлеченных заманчивой деятельностью на видном поприще; а между тем областная жизнь замирает, самодеятельность оскудевает, и мало-помалу все подпадает общей зависимости от направления, данного свыше»12. После освобождения крестьян нам нужны «веротерпимость, прекращение полицейской проповеди против раскола, гласность и независимость суда, свобода книгопечатания как единственное средство выгнать наружу все зараженные соки, отравляющие нашу литературу, и через это самое вызвать свободное противодействие искренних убеждений и честного здравомыслия»13.
Известный меценат и издатель А. И. Кошелев также являлся сотрудником крестьянского комитета. У самого Кошелева в имениях было пять школ, в которых он обучил около тысячи человек.
В своих записках этот деятель писал: одно из основных возражений против освобождения крестьян — то, что они недостаточно образованны. «Но кто определил, чем определяется степень образования? Нет ли недоразумения в самом понятии об образовании (как возможности, прежде всего, быть хозяином своих способностей и трудов)? Не упущено ли в этом случае из вида нечто, стоящее выше образования — просвещение, которое человека делает человеком? Для того чтобы распоряжаться своими действиями, не нужны сведения. из географии и истории, не нужна самая грамотность, конечно, во всех отношениях вожделенная, еще менее необходимы обычаи и привычки так называемых благовоспитанных людей; достаточно для этого, полагаю, здравого смысла, просветленного и утвержденного искренней верой. Неужели наши крепостные люди этого условия не выполняют? В замечательной смышлености не отказывают нашему народу даже иностранцы; неужели мы, живущие посреди него. до того ослеплены пристрастием ко всему иноземному, что не в состоянии видеть настоящее просвещение, живущее в нашем народе. настоящее просвещение для всякого человека истекает из коренного понятия об отношениях его к Богу и к людям.»14
В народе есть суеверия, пишет далее А. И. Кошелев, но в каком же народе их нет? Народ покорен властям не из раболепия, но из убеждения, что всякая власть от Бога. Кто же образует крестьян, если они действительно не образованны? Помещики очень хорошо понимают, что грамотность, образование и довольство
11 Самарин Ю. Ф. Указ. соч. С. 302, 307—308.
12 Там же. С. 317.
13 Там же. С. 318.
14 Кошелев А. И. Записки (1812-1883). М., 2002. С. 213-214.
враждебны крепостному праву на людей. Крепостное состояние утверждается патриархальностью. Некоторое время оно может быть удержано только подавлением всякой самостоятельности духа и умственного развития крестьян. Нельзя ожидать образования для крепостных людей от их помещиков, полагал А. И. Кошелев15. В этом, надо сказать, издатель ошибался: помещики на волне реформы, хорошо понимая необходимость образования для свободных крестьян, стали устраивать школы для них почти повсеместно. Пока в обществе вырабатывался подход к просвещению крестьянства, многие помещики (С. А. Рачинский, Ю. Ф. Самарин, Л. Н. Толстой, Тенишевы и др.) устраивали у себя в имениях школы по своему разумению.
Некоторые представители славянофильства еще до реформы освобождали своих крестьян или всемерно облегчали бремя их повинностей. В то же время, борец за освобождение русского народа А. И. Герцен пользовался огромными доходами с отцовских имений, живя в Лондоне и издавая там на «крестьянские деньги» «Колокол» и «Полярную звезду». П. А. Чаадаев поступил еще проще: сознавая, что рабовладелец — больший раб, чем крепостной крестьянин, он продал своих крестьян соседу-помещику, который сделал их жизнь почти невы-носимой16.
Славянофилы прекрасно сознавали, какой груз ответственности ложится на них в деле отмены крепостного права. Поэтому если в самой идее освобождения они были единодушны, то в путях и сроках ее осуществления их мнения сильно расходились.
Так, Иван Васильевич Киреевский, один из родоначальников славянофильства, писал своей сестре Марии, желавшей тотчас освободить всех своих крепостных: «Правда, у нас теперь толкуют постоянно об эмансипации (освобождении крестьян. — Л. Б.) — Кошелев, Хомяков и другие. Но я их мнения не разделяю. Не потому, чтобы я считал хорошим и полезным для России оставить навсегда крепостное состояние, не потому даже, чтобы я считал это возможным (крепостное состояние должно со временем уничтожиться, когда предварительно будут сделаны в государстве другие перемены: законность судов, независимость частных лиц от произвола чиновников — и многие другие, которых здесь исчислять не нужно), но в теперешнее время, я думаю, что такая всеобъемлющая перемена произведет только смуты, общее расстройство, быстрое развитие безнравственности и поставит Отечество наше в такое положение, от которого сохрани его Бог! И что такое свобода без законности? Зависимость от продажного чиновника вместо зависимости от помещика. Но выгоды помещика больше или меньше связаны с благосостоянием его крестьян. Чиновник же не связан ничем, кроме своей выгоды и другими чиновниками, тоже продажными»17. Он ссылается на бедственное положение государственных крестьян. Так что мы видим здесь не отрицание реформы, а вдумчивое и ответственное отношение к крестьянскому освобождению.
15 Кошелев А. И. Указ. соч. С. 215-216.
16 Шашков С. С. Эпоха Белинского // Дело. 1877. № 5. С. 27.
17 Киреевский И. В. Разум на пути к истине. М., 2002. С. 32-33.
Письмо И. В. Киреевского подписал и его брат, известный фольклорист и мыслитель Петр Васильевич Киреевский. «Покуда ты жива, — завершают братья письмо к сестре, — продолжай управлять ими (крестьянами. — Л. Б.), как делала до сих пор, бери с них легкий оброк, дай им свободу управлять собою, не предай их в обиду чиновников, и они будут благословлять тебя так всегда, как теперь благословляют»18.
У А. С. Хомякова было свое видение реформы. Он пытался примирить необходимость развития в русском обществе начала личности и традиций общин-ности. «Устраняя вопрос о праве на личность, он основывал будущий порядок вещей на чисто поземельных отношениях между землевладельцем и сельскою общиною. Необходимость сохранить ее неприкосновенность при всех будущих преобразованиях составляла одно из коренных его убеждений. Он дорожил ею не только как самородным произведением народной жизни и как вернейшим средством застраховать право крестьян на землю от тех несчастных и неизбежных случайностей, которых бы не вынесли разобщенные личности, но еще более как нравственною средою, в которой лучшие черты народного характера спасались от заразительного влияния крепостного права», — писал о нем его друг Ю. Ф. Самарин19. Хомяков сам управлял своими крестьянами, встречаясь и разговаривая с ними на мирских сходках, делал все распоряжения гласно и открыто, не прячась за поверенных. Когда он решил осуществить давнюю свою идею перевода крестьян с барщины на оброк, он сделал это не вдруг, но тщательно все обдумав, предварительно обсудив с крестьянами каждый пункт своего проекта20.
Если А. С. Хомяков подчеркивал воспитательный, нравственный характер общинного труда, то А. И. Герцен, так же высоко ставя значение русской общины, ценил ее как прообраз коммунизма вследствие отсутствия частной собственности на землю. В его работах мы находим анализ положения общины и большую симпатию к русскому крестьянину. В работе «Русский народ и социализм» (1851—1852) Герцен, защищая крестьян от нападок одного французского автора, писал: «Крестьяне редко обманывают друг друга; между ними господствует почти неограниченное доверие, они не знают контрактов и письменных условий». «У русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма; эта нравственность глубоко народная; немногое, что известно ему из Евангелия, поддерживает ее; явная несправедливость помещиков привязывает его еще более к его правам и общинному устройству»21. И еще («О развитии революционных идей в России», 1858): «Сельская Россия, всему внешне подчиняясь, на самом деле ничего не приняла из преобразований Петра I. Он чувствовал это пассивное сопротивление; он не любил русского крестьянина и ничего не понимал в его образе жизни. Русский крестьянин многое перенес, многое выстрадал; он сильно страдает и сейчас, но он остался самим собою... он низко склонил голову и несчастье часто проноси-
18 Киреевский И. В. Указ. соч. С. 36.
19 Самарин Ю. Ф. Указ. соч. С. 330.
20 Там же. С. 333-334.
21 Герцен А. И. Собрание сочинений. Т. 7. С. 321-322.
лось над ним, не задевая его; вот почему, несмотря на свое положение, русский крестьянин обладает такой ловкостью, таким умом и красотой, что возбудил в этом отношении изумление Кюстина и Гакстгаузена»22.
В этой же работе Герцен отмечает: «Вопрос об освобождении крепостных не был понят в Европе. Обычно думают, что здесь дело идет лишь о личной свободе, которая при петербургском деспотизме никакого значения не имеет; между тем дело идет об освобождении крестьян с землей. Этот вопрос занимает правительство, но оно ничего не сделает; он занимает дворянство — но оно не осмелится что-либо сделать; он занимает народ, который устал, который ропщет, но, быть может, что-нибудь да сделает»23. Напомним, что работа написана в 1858 г., т. е. всего за три года до освобождения крестьянства, которое свершили именно правительство и дворянство.
Тема освобождения крестьян в русском общественном сознании тесно была связана с вопросом крестьянской образованности. В работе «Русское крепостничество» (1852) Герцен очень точно отметил подозрительное отношение крестьян к чуждому ему «привозному» образованию: «С тех пор, как русское правительство отделилось от русского народа, две России стоят друг против друга. С одной стороны Россия правительственная, богатая, вооруженная не только штыками, но и всеми приказными уловками, взятыми из канцелярий деспотических государств Германии. С другой — Россия бедная, хлебопашенная, трудолюбивая, общинная и демократическая; Россия безоружная, побежденная без боя. Что же удивительного в том, что императоры подчинили своей России — России придворных и чиновников, французских мод и немецких манер — другую Россию, бородатую, неотесанную, варварскую, мужицкую, не способную оценить привозное образование, которое снизошло на нее царской милостью и к которому невежественный крестьянин питал нескрываемое и неподдельное отвращение»24.
В статье «С чужого берега» А. И. Герцен справедливо отмечал отсутствие каких-либо системных предложений по реформам своих единомышленников в России: «Белинский и его друзья не противопоставили славянофилам ни доктрины, ни исключительной системы, а лишь живую симпатию ко всему, что волновало современного человека, безграничную любовь к свободе мысли и такую же сильную ненависть ко всему, что ей препятствует: к власти, насилию или вере»25.
Можно сказать, что главная заслуга западничества состояла в пробуждении интереса общества к проблеме образования и освобождения крестьянства, в горячем обсуждении этих вопросов, по возможности, в прессе, а особенно в гостиных и салонах, бывших основным местом общественных дискуссий в то время.
Академик Ю. С. Пивоваров, посвятивший много времени изучению западничества и славянофильства, пишет, что интересы крестьян в комиссиях по разработке реформы отстаивал только Юрий Самарин, который был теоретиком и
22 Герцен А. И. Собрание сочинений. Т. 7. С. 263.
23 Там же. С. 175.
24 Там же Т. 12. С. 55.
25 Там же. Т. 7. С. 239.
практиком земского движения. И делает вывод: «Можно сказать, что в России крепостное право было уничтожено по славянофильскому рецепту»26.
В советской историографии долгое время было принято считать славянофилов чуть ли не крепостниками. Так, А. Г. Дементьев писал, что журнал славянофилов «Москвитянин» защищал крепостное право, деспотизм и религию. «Народность и патриотизм журнала являлись псевдонародностью и лжепатрио-тизмом и носили реакционный характер»27. Подобные высказывания носили чисто идеологический характер. Вообще надо отметить, что славянофильство практически не изучалось у нас в течение 80 лет или оценивалось с негативных позиций, тогда как на Западе после Второй мировой войны вышло более 20 работ о славянофилах.
Одним из первых опроверг советские идеологические клише Н. И. Казаков в статье «Об одной идеологической формуле николаевской эпохи»28.
В 1843 г. Уваров в Отчете правительству расшифровал термин «народность» как национальную культуру и национальный дух русского народа, отличающий его от прочих народов мира. Было бы ошибочно думать, пишет автор, что Николай I не понимал «ненормальности» существования крепостного права. Осторожно он готовил почву к его отмене. В 1842 г. на заседании Государственного Совета царь заявил, что «крепостное право есть зло. и нужно проложить дорогу к переходному состоянию»29. Правительство заботилось не столько об увековечении крепостных отношений, сколько об их прекращении без потрясения всех основ России. В этом и «заключался охранительный смысл внутренней политики Николая I в 1833-1855 гг. Никто публично не защищал в то время крепостное право», —.делает вывод автор. С кем же с таким пафосом боролись «западники»? По-видимому, с ветряными мельницами, созданными их воображением.
Теперь посмотрим, как соотносится проблема крепостного права и характера просвещения крестьян.
В хрестоматии «Ранние славянофилы» составитель Н. Л. Бродский во вступительной статье писал: «В 1842 г. образовалось противостояние западников и славянофилов. Одним из главных вопросов был такой: “Предстоит ли русскому просвещению проникаться все более и более не внешними результатами, но и самыми началами западноевропейского просвещения, или, вникнув глубже в свой самобытный православно-духовный быт, опознать в нем начала будущего фазиса общечеловеческого просвещения?”»30.
Проблема состояла в том, что крестьянство не доверяло тем методам образования, которые были в ходу у казенной школы, непопулярной у населения, о чем говорили многие педагоги и просветители. С другой стороны, Церковь не очень
26 См.: Пивоваров Ю. С. Вечный спор. Западники и славянофилы // Фома. 2009, № 6. С. 64-65.
27Дементьев А. Г. Очерки по истории русской журналистики 1840—1850-х гг. М.; Л., 1951. С. 90.
28 Казаков Н. И. Об одной идеологической формуле николаевской эпохи // Контекст-1989. Литературно-теоретические исследования. М., 1989. С. 5-37.
29 Там же. С. 29.
30 Ранние славянофилы (А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. и И. С. Аксаковы) / Сост. Н. Л. Бродский. М., 1910. С. ХЫ.
споро справлялась с обучением крестьянских детей (не хватало педагогических кадров, да и времени у священнослужителей было маловато). Надо было строить новое образование для крестьян. Его характер вызвал ожесточенные споры. Дискуссии шли сразу по нескольким направлениям. В 1840-х гг., задолго до отмены крепостного права, великий русский писатель Н. В. Гоголь в «Выбранных местах для переписки с друзьями» в письме к А. П. Толстому высказал мысль о необходимости внимательного подхода к научению крестьян грамоте.
Он отмечал, что само по себе обучение чтению крестьянину ничего не дает, что этого недостаточно. «Учить мужика грамоте затем, чтобы доставить ему возможность читать пустые книжонки, которые издают для народа европейские человеколюбцы, есть действительно вздор. Главное уже то, что у мужика нет вовсе для этого времени. Если в ком истинно уже зародится охота к грамоте, и притом вовсе не затем, чтобы сделаться плутом-конторщиком, но затем, чтобы прочесть те книги, в которых начертан Божий закон человеку, — тогда другое дело. Воспитай его как сына и на него одного употреби все, что употребил бы ты на всю школу. Народ наш не глуп, что бежит, как от черта, от всякой письменной бумаги. Знает, что там притык всей человеческой путаницы, крючкотворства и каверзничества»31.
В. Г. Белинский был возмущен этим письмом, в котором Н. В. Гоголь, как он полагал, сомневался в необходимости повсеместного обучения в школах крестьянских детей.
Объясняя русскому образованному обществу, сочувствовавшему Белинскому, свою позицию, писатель говорит: «Из двух-трех слов, сказанных такому помещику, у которого все крестьяне земледельцы, озабоченные круглый год работой, вывести заключение, что я воюю против просвещения народного, — это показалось мне очень странно, тем более, что я полжизни думал сам о том, что как бы написать истинно полезную книгу для простого народа, и остановился, почувствовавши, что нужно быть очень умну для того, чтобы знать, что прежде нужно подать народу. А покуда нет таких умных книг, мне казалось, что слово устное пастырей нашей Церкви полезней и нужней для мужика всего того, что может сказать ему наш брат писатель. Сколько я себя ни помню, я всегда стоял за просвещенье народное, но мне казалось, что еще прежде, чем просвещенье самого народа, полезней просвещенье тех, которые имеют ближайшие столкновения с народом, от которых часто терпит народ (курсив мой. — Л. Б.). Мне казалось, наконец, гораздо больше требовавшим вниманья к себе не сословие земледельцев, но то тесное сословие, ныне увеличивающееся, которое вышло из земледельцев, которое занимает разные мелкие места и, не имея никакой нравственности, несмотря на небольшую грамотность, вредит всем затем, чтобы жить на счет бедных. Для этого-то сословия мне казались наиболее необходимыми книги умных писателей, которые, почувствовавши сами их долг, умели бы им их объяснить. А землепашец мне всегда казался нравственнее всех других и менее нуждающимся в наставлениях писателя»32.
31 Гоголь Н. В. Размышления о Божественной литургии. М., 2006. С. 118.
32 Там же. С. 222.
Затем Н. В. Гоголь поясняет свой взгляд таким образом: «Мы повторяем теперь еще бессмысленно слово “просвещенье”. Даже и не задумались над тем, откуда пришло это слово и что оно значит. Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас. Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь, высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме.»33 Из этого отрывка очевидно, что Н. В. Гоголь и его критики (прежде всего, В. Г. Белинский) говорят о разных вещах: Гоголь — о просвещении человека, а его оппоненты — об умении читать и писать, которое, по мнению писателя, не всегда приводит к хорошим результатам, а равно может служить как добру, так и злу.
А. С. Хомяков совершенно ясно формулирует понимание просвещения славянофилами: «Стремление, отрицающее подражательность нашей образованности, не есть стремление к мертвому и темному невежеству, но к науке живой, к внутреннему освобождению ее от ложных систем и ложных данных и к соединению ее с жизнью, то есть к созданию просвещения»34. Мы готовы, все перенимать у Европы, кроме ее ошибок, пишет философ. «Принимая все без разбора, добродушно признавая просвещением всякое явление западного мира, всякую новую систему и новый оттенок системы, всякую новую моду и оттенок моды, всякий плод досуга немецких философов и французских портных, всякое изменение в мысли и быте, мы еще не осмеливались ни разу хоть вежливо, хоть робко, хоть с полусомнением спросить у Запада: все ли то правда, что он говорит? Все ли то прекрасно, что он делает?»35 Далее А. С. Хомяков определяет просвещение так: «Просвещение не есть только свод и собрание положительных знаний: оно глубже и шире такого тесного определения. История просвещения есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе. Оно может соединяться с наукой, ибо наука есть одно из его явлений, но оно сильно и без наукообразного знания; наука же. бессильна и ничтожна без него»36.
Такое глубокое понимание просвещения поддерживал и И. С. Аксаков, сетуя о неоцененности обществом статьи Хомякова «Об общественном воспитании в России» (1856). Он говорит о роковом разрыве культуры крестьян и образованных слоев, который и препятствует просвещению народа. В статье «Отношение между школой и жизнью в России» (1864) И. С. Аксаков пишет: «Тот же Петровский переворот. отражается в каждом человеке из народа, приобщившимся к нашей цивилизации, поступившим в наши школы. Вообразите себе крестьянина, купца. когда необходимость заставляет их отдать своих детей — в мужскую гимназию или женский пансион? Каким-то падением, какой-то порчей нравственной отзывается их дитя. Наше воспитание не укрепляет, а расслабляет и так разнит людей с их прежним бытом, что дети крестьян и даже купцов делаются почти непригодными к деятельности в той среде, к которой принадлежат по рождению. Мир народа им чужд, они уже не его»37. Здесь мыслитель ставит
33 Гоголь Н. В. Размышления о Божественной литургии.С. 343-344.
34 Хомяков А. С. Избранные статьи и письма. М., 2004. С. 93.
35 Там же. С. 44.
36 Там же. С. 56-57.
37 Аксаков И. С. Отношение между школой и жизнью в России // Человек. 1991. № 3. С. 74.
проблему разрыва поколений, обусловленную неразумным воспитанием, обучением во что бы то ни стало. Западнический дух образования, утвердившийся с начала XVIII в. в нашей средней и высшей школе, также противоречил домашнему воспитанию.
«Ум-самородок, крепкий характер, энергичная воля купца, вышедшего нередко из крестьян и создавшего себе состояние неутомимым трудом и предприимчивостью, — чем сказываются эти свойства в его сыне?.. Наше современное школьное воспитание порождает людей, не столько способных к созданию, сколько к расточению капиталов. Многие родители, помещая детей в гимназию. расстаются со своими детьми почти так, как крестьяне с мужиком, сдаваемым в рекруты.Что-то выйдет из сына? Не насмеется ли он над родителями, вернувшись домой? Сохранится ли связь его с родным кровом, родным бытом, преданиями — с Церковью, наконец?.. В настоящее время почти каждый, кончающий курс в общественном заведении, выходит оттуда, сильно тронутый так называемым материализмом. Не будем рассуждать добродетель это или порок, но это такой нравственный и духовный строй, который отрицает все нравственные и духовные основы русского народа»38. Т. е. образование, получаемое детьми и отроками, построено не на камне (народных традициях и культуре), а на песке (привозные идеалы и стремления, поскольку родина материализма — Западная Европа, в частности Франция).
В 1850-е гг. взгляд Н. В. Гоголя развил в своих статьях выдающийся лексикограф и фольклорист В. И. Даль. В статьях «Письмо к издателю» (Русская беседа. 1856. № 3), «Заметка о грамотности» (Отечественные записки. 1857. № 2), «О грамотности» (Санкт-Петербургские ведомости. 1857. № 245) речь шла о необходимости осторожного отношения к грамотности для простонародья. «Грамота сама по себе ничему не вразумит крестьянина; она скорее собьет его с толку, а не просветит, — писал Даль. — Перо легче сохи; вкусивший без толку грамоты норовит в указчики, а не в рабочие, норовит в ходоки, коштаны, мироеды, а не в пахари, он склоняется не к труду, а к тунеядству»39.
Спор о пользе или вреде просвещения простого народа, отмечал ученый, может вертеться на одном только недоразумении, на различном понимании значения слова «просвещение». «Оно может служить средством к добру и ко злу; в последнем случае оно, без всякого сомнения, вредно; могут быть также отрасли просвещения, кои, при известных обстоятельствах, наклонностях и влиянии, делаются опасными; могут быть другие, кои должно распространять, а тем более применять к делу, не в том виде, как они нам передаются; вообще же против просвещения и образования мог бы восставать тот только, кто полагал бы сущность жизни нашей не в духе, а во плоти; другими словами, кто желает оскотиниться»40.
И далее В. И. Даль пишет о необходимости строить здание просвещения на своей собственной основе: «Некоторые из образователей наших ввели в обычай кричать и вопить о грамотности народа и требуют наперед всего, во что бы то
38Аксаков И. С. Указ. соч. С. 75.
39 Опыты православной педагогики. М., 1993. С. 37.
40 Там же. С. 39.
ни стало, одного этого; указывая на грамотность других просвещенных народов, они без умолку приговаривают: просвещение, просвещение! Но разве просвещение и грамотность одно и то же? Это новое недоразумение. Грамота только средство, которое можно употребить на пользу просвещения, и на противное тому — на затмение. Можно просветить человека в значительной степени без грамоты, и может он с грамотой оставаться самым непросвещенным невеждой и невежей, т. е. непросвещенным и необразованным, да сверх того и негодяем, что также с истинным просвещением не согласно. Лучшим несчастным примером этому могут служить у нас некоторые толки закостенелых раскольников: все грамотны, от мала до велика, а, конечно, трудно найти более грубую и невежественную толпу»41. И еще более определенно и настойчиво: «Если бы вы убедились на деле, что вместе с грамотой, по какой-либо неразрывной связи, к какому бы то ни было народу прививается и нравственная порча, влекущая к употреблению нового знания своего во зло, — я говорю только если бы — то, вероятно, бы согласились, что грамота не есть просвещение и что наперед грамоты надо бы позаботиться о чем-либо ином. Слово грамотей уже частенько слышится в бранном смысле, как равносильное плуту, даже мошеннику, и в этом случае именно подразумевается, что грамотность у этого человека заняла место совести»42.
В. И. Даль, как и Н. В. Гоголь, поднимает важный вопрос о книгах для крестьянства. «А что читать нашим грамотеям? Вы мне трех путных книг для этого не назовете. Упомяну мимоходом, что были когда-то так называемые лубочные издания, малополезные, но и безвредные; и их теперь нет, но и на место их нет ничего»43.
Высказывается В. И. Даль и о тщательности и разборчивости в получении научных знаний, т. к. в пореформенные годы необходимость обучения крестьян часто объясняли необходимостью совершенствования ведения сельского хозяйства. «Прикладную науку (сельскохозяйственную. — Л. Б.) хотят принести к нам из-за моря, со всеми теми данными, на которых она там основалась. Дух подражания, кидающийся на все готовое, затмевает рассудок»44.
Своим возможным обвинителям в квасном патриотизме, которые не замедлили явиться по появлении статьи в печати, В. И. Даль отвечает так: «Кто говорит, что у нас нет ничего путного и что все надо перекорчевывать по-заморскому, тот не знает своего отечества, говорит наобум и вредит этим много.
Кто утверждает, будто бы все то прекрасно, что наше, и потому именно хорошо, что оно наше, что это мы, тот обольщен самолюбием, говорит сказку за быль, морочит и себя и других и вредит этим своему отечеству.
Кто с умыслом скрывает худое. и нагло отрекается от всякого худа, которое не умеет или не в силах исправить, тот предатель.
Станем изучать все доброе, что где найдем, но не станем увлекаться этим ученьем до слепоты, которая отчуждает нас от родины. Будем также помнить, что, не изучив по крайней мере с такою же подробностью себя самого и своих,
41 Опыты православной педагогики. С. 40.
42 Там же.
43 Там же.
44 Там же. С. 48.
со всею обстановкою, нельзя приступать ни к каким преобразованиям, ни улучшениям, или это выйдут такие поправки, о коих говорил солдат портной: можно поправить, да будет хуже»45.
Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Е. П. Карнович выступили в ответ с обличающими статьями, в которых доказывали, что грамотность крестьянам необходима любой ценой и как таковая. Создается впечатление, что оппоненты говорили на разных языках, до такой степени критики В. И. Даля не прислушивались к смыслу его слов.
В своих статьях В. И. Далю возражал и славянофил Ю. Ф. Самарин. «Теперь принято указывать на так называемое полновластие “плутоватых писарей”, как на какую-то язву, прирожденную “мужицкому” самоуправлению. вольно же не ведать, что в общественной среде безграмотной личность грамотная, как единственная личность, владеющая ключом к писанному закону и способная сноситься с начальством, естественно и неизбежно приобретает над массою в делах известного рода решительный авторитет, который, однако, так же неизбежно и естественно будет постепенно падать по мере распространения в той же массе умения читать и писать?»46 Т. е., утверждал Самарин, важно не просто насаждать кое-где грамотность, важно широко ее распространять.
Он пишет о воспитательном значении земских учреждений, которые приучают крестьянина мыслить по-государственному, просвещаться, обучать детей. Земства организовывают не только начальные школы, но и учительские семинарии, собирают педагогические съезды и пр.47
А. И. Кошелев также, принимая многие позиции, В. И. Даля, (например, что грамотность, как и все остальное, не исключая ровно ничего, может употребляться людьми во зло), все же в главном возражал лексикографу (Нечто о грамотности. (Письмо В. И. Далю). Русская беседа, 1958. № 1): «Грамотности нигде, никогда и ни в ком бояться не должно. Боится грамоты лишь тот, кто не верит в силу истины, кто сам в своих убеждениях не тверд. Грамоту всегда мы должны приветствовать радушным: милости просим. Будет грамота, будет и свет»48.
Уточняя понимание В. И. Далем значение термина «просвещение», А. И. Кошелев писал: «Грамотность, конечно, не есть просвещение; но не могу считать ее и простым, механическим к нему средством. Стоит вглядеться в ребенка или во взрослого, выучившегося грамоте, — и нельзя не приметить, что узнание ее производит в человеке, в уме его целый переворот: словно новый мир ему открывается; он себя чувствует и выше, и полнее прежнего; грамота производит в нем ту же перемену, какую в ребенке возможность словом выражать свои мысли и чувства. Грамота, как и слово, есть орудие мысли; притом они такие орудия, которые ее наполняют и воспитывают и которые дают ей плоть и кровь; без слова и без грамоты человек никак не может достаточно развиваться»49.
45 Опыты православной педагогики. С. 51.
46 Самарин Ю. Ф. Указ соч. С. 380.
47 Там же. С. 398.
48 Опыты православной педагогики. С. 52.
49 Там же. С. 53.
Издатель считал, что обучение крестьян грамоте — одна из первоочередных задач общества. «Вы утверждаете, — пишет он, — что у нас есть заботы и обязанности относительно народа, гораздо важнейшие и полезнейшие, чем указка и перо. Согласен, что есть в народе нужды истинно жгучие; но не понимаю, почему, занимаясь удовлетворением их по возможности, мы должны откладывать попечение о распространении между ним грамотности? Разве учреждение школ, сообщение народу грамоты мешает нам заботиться об улучшении сельского управления, об утверждении крестьянского быта на основаниях разумных и законных, об улучшении как духовного, так и материального положения поселян и проч.? Я думаю, напротив, что грамотность есть к тому пособие, и притом весьма сильное и совершенно необходимое пособие. Случалось мне встречать просвещенных, но безграмотных крестьян и мещан, но когда я доискивался до причины их необыкновенного развития, то все-таки натыкался на грамоту, как на родник живой воды знания: не своя, так чужая грамота осветила и расширила их кругозор.
Если грамотность есть средство к просвещению, то не должно никого лишать этого целебного снадобья; если же она есть путь к разврату, то преследуйте ее везде и во всякое время, и начинайте с тех, кто всего ближе к нашему сердцу»50.
Мы видим, что западники и славянофилы много делали для просвещения общественности, каждая группа приближала реформу своими усилиями. Но если для западников более характерной была критическая деятельность, громкие выступления в салонах и прессе, то славянофилы готовили освобождение крестьян больше положительной работой, кропотливым трудом над каждой буквой закона, терпеливым объяснением последствий и смысла освобождения крестьян, необходимости их образования и просвещения.
Завершить статью хотелось бы словами русского писателя И. А. Гончарова, так оценившего необходимость длительной и тщательной подготовки реформы и бесчисленные споры вокруг нее: «Это колебание и нерешительность весьма естественны: колебалось все общество русское и всякий его уголок. Крупные и крутые повороты не могут совершаться как перемена платья, они совершаются постепенно, пока все атомы брожения не осилят — сильные слабых и не сольются в одно. Таковы все переходные эпохи.
Мелкая пресса смеялась когда-то над этой постепенностью и насмешливо прозвала постепеновцами (курсив мой. — Л. Б.) всех партизанов этого мудрого закона, дающего старому отживать свою пору, а новому упрочиваться без насилия, боя и крови»51.
Ключевые слова: просвещение народа, крестьянская реформа 1861 г., славянофилы, западники.
50 Опыты православной педагогики. С. 58-59.
51 Гончаров И. А. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1952. Т. 8. С. 155-156.
Early Slavophiles and Westernizers on Education in Russia in the Light of Peasant Reform (Towards the 150th Anniversary of Abolition of Serfdom)
Larisa N. Belenchuk
The article discloses the main points of conceptional contradictions as regards the interpretation of the problem of education of Russian peasantry during 1861 Reform.
Keywords: education of peasantry, peasant’s reform of 1861, Slavophiles, Western-izers.
