CC BY
65
ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ М.В. ЛОМОНОСОВА
В.Г. Безрогое
Ключевые слова:
школа, университет, ремесленное обучение, ученичество.
СТРАТЕГИИ УЧЕНИЧЕСТВА В ИМПЕРСКОЙ РОССИИ: СЛУЧАЙ ЛОМОНОСОВА
В статье рассмотрены годы обучения Ломоносова в Германии, показана переоценка им при- 1
нятых в то время стратегий обучения.
В биографии М.В. Ломоносова период обучения протянулся с конца 1710-х годов по начало 1740-х, Он пришелся на первое двадцатилетие утверждения в России имперской идеологии (1721-1741 гг.], завершившееся воцарением Елизаветы Петровны, Представления о России как о великой империи рождали нужду в воспитании подданных, соответствующих этим представлениям. Время дало Ломоносову уникальный шанс достичь успеха на высочайшем уровне. Годы учения обусловили тот образовательный и психологический потенциал выхода из старого в новый миф, который помог Михайле взойти на петербургскую «сцену». Они делятся на следующие хронологические периоды:
• домосковский (1710-1730 г};
• московский (1731-1735 гг.);
• первый петербургский (январь-август 1736 г.);
• германский (ноябрь 1736 - май 1741 г);
• второй петербургский (июнь-декабрь 1741 г.).
Источники о годах ученичества М.В. Ломоносова чрезвычайно скудны по первым двум периодам, но они сообщают некоторые характеристики отношения Михайлы к учению и к успехам в нем. Так, уже в холмогорский период обнаруживает себя склонность Ломоносова публично подчеркивать свои успехи в обучении чему бы то ни было;
Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ 11-06-00277а.
100
Безрогов В.Г., 2011.
«Охота его до чтения на клиросе и за амвоном была так велика, что нередко биван был не от сверстников по летам, но от сверстников по учению за то, что стыдил их превосходством своим пред ними произносить читаемое к месту расстановочно, внятно, а при том и с особою приятно-стию и ломкостию голоса» (коммент. 1).
В начале января 1731 г. по прибытии в Москву Ломоносов поступил сначала в Школу математических и навигацких наук, но уже через две недели получил от ректора Славяно-греко-латинской академии позволение быть в нее зачисленным. Мы, к сожалению, не можем сказать ничего определенного, была л итакая перемена местаобучения следствием оформившегося намерения пойти по «гуманитарному», а не по «математико-военнотехническому» направлению или результатом разочарования в первоначальном плане учиться там, где преподавал до 1739 г. Леонтий Магницкий, автор «Арифметики» (1703), знакомой Михайле еще по Хол-могорам и называемой им потом среди «врат», открывших ему науку О времени обучения в этих двух московских учебных заведениях мы имеем практически лишь только воспоминания самого Михайлы. Остальные сведения весьма косвенны (общение с приходившими на Москву земляками и т.п.]. Характеризуя московский период своего достаточно успешного ученичества, Ломоносов говорил о массе факторов, отвлекавших его от учения в Славяно-греко-латинской академии: «Обучаясь в Спасских школах, имел я со всех сторон отвращающие от наук пресиль-ные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодоленную силу имели» (коммент. 2). Часть сил, например, уходила на заботу о платье как способе визуально выключиться из податного сословия. Воспоминания Ломоносова о его бедствиях в Москве расходятся с записью рассказов крестьянина В. Варфоломеева о том, что Михайла «носил тогда платье сермяжного сукна черкаского покрою; а между прочим в том [Заиконо-спасском] монастыре отправлял пономарскую должность»; в крестьянских глазах это были свидетельства хорошего материального положения [32, с. 298-300]. Ломоносов рассказывал, что выбор СГЛА как места обучения определили, в конце концов, персональные знакомства с земляками. Московский период завершился просьбой быть включенным в число студентов, отправляемых доучиваться в столичный Петербург.
Наиболее представительны документы о пребывании Ломоносова студентом в Германии, прежде всего переписка самого Михаила и письма о нем других лиц. Рассмотрим этот период и попробуем реконструировать на его основе поведенческую стратегию по отношению к учителю (наставнику в профессии), которая была выработана Ломоносовым
к этому времени и, вероятно, трансформировалась в процессе обучения у профессоров двух германских университетов. Изначальная установка, с которой трех юношей в 1736 г. отправили обучаться за границу горному делу, была сформулирована отцом одного из них, горным советником Викентием Рейзером: «Образовать для государственной службы ученых горных офицеров». В постановке задачи у заказчика переплетались представления об обучении школяров и подмастерьев: «Так как конечная цель при посылке трех молодых студентов в Фрей-берг состоит в том, чтобы они основательно изучили систематическую химию, то эта цель не будет достигнута, ежели они предварительно не пройдут физики. Химик, имея дело со множеством природных тел, должен знать силы природы и свойства тел, которые относятся к его области... Только изучив естественные науки в той мере, в какой это преимущественно надобно для металлургии, и пройдя философически курс по первой части химии Бургаве..., прилагают руки к химии, которая раскрывает перед очами то, что теория в лучшем случае предлагала как вероятную догадку. И при таком порядке [обучения] студент без труда усмотрит, что обыкновенная работа горного и монетного пробирера скорее подобна ремеслу, нежели ученому занятию, и легко может быть перенята другими» (коммент. 3). Отправленные за границу учиться Рейзер, Ломоносов и Виноградов попали не только в незнакомое, непривычное для них социальное и культурное пространство, но и оказались где-то между принятыми в Европе статусами студентов и подмастерьев. Студенты и подмастерья, принадлежавшие западной городской культуре, хорошо осознавали, вернее, чувствовали границы своего «вольного» поведения [2; 5]. Приехавшие студенты подобным знанием, укорененным в менталитете, не обладали [6, с. 148-154]. Они пыталисьдействовать в парадигме иной культуры, но ориентировались на внешние проявления своих собратьев. И, не осознавая границ дозволенного, перехлестывали через край. Вырванные из привычной обстановки, они, возможно, не понимали своего места в иерархии (коммент. 4]. В системе категорий «свое» - «чужое» ими усваивались прежде всего внешние стратегии поведения в незнакомой культуре и понимание того, что быть великим ученым - это путь к власти и авторитету. Однако в преподавании такое понимание проявилось у Ломоносова, как мы увидим, отнюдь не через обожание учеником учителя и не через старинное послушание. Власть над человеком в Московии диктовала совсем другое поведение в моменты ее видимого отсутствия, нежели в культуре Западной Европы.
Первым пунктом назначения стал Марбург [34]. В это время в нем обучалось более трех сотен студентов. Русских студентов направили к Христиану Вольфу (1679-1754), иностранному члену Петербургской АН, знаменитому философу, более известному в России в качестве математика и физика [1; 14; 35]. Почти год ушел на освоение немецкого языка хорошего уровня. В сентябре 1737 г. Ломоносов решается написать своему петербургскому куратору первое письмо по-немецки, прилагая к нему рисунок Каина, выполненный по альбому, который русские студенты взяли с собой. Еще через год в Петербург в качестве отчета отправляется первая студенческая научная работа на латинском языке (октябрь 1738 г.). Следующая будет в мае 1739 г., незадолго до переезда в саксонский город Фрейберг. Два года и восемь месяцев пробыл Ломоносов первый раз в Марбурге. Что и как изучал Михайла в этом гессенском городе? Как выстраивал отношения со своими учителями?
Отвечая на этот вопрос, необходимо прежде всего отметить наличие по данному поводу инструкций, направляемых учащимся в письменном виде их академическим начальством. Первое наставление студиозусы получили в августе 1736 г. и в получении оного собственноручно расписались. Показывая «пристойные нравы и поступки», они должны были учиться прежде всего «химической науке и горных дел», а попутно «естественной истории, физике, геометрии и тригонометрии, механике, гидравлике и гидротехнике», осматривать «рудокопные места», «машины и строения», трудиться «в лабораториях». Не забыты были надлежащие упражнения в «русском, немецком, латинском и французском языках» (коммент. 5). Исполняя оную инструкцию, Ломоносов с ноября до апреля 1737 г. «брал уроки немецкого языка, арифметики, геометрии и тригонометрии», а с мая - французского и рисования. Основными базовыми курсами были общеуниверситетские лекции по химии у профессора Ю. Дуйзинга, а также эксклюзивные лекции русским студентам по механике, гидравлике и гидростатике самого Вольфа. Доминировавшей формой обучения гостей из России были частные уроки у профессоров и их учеников. Это выделяло и возвышало россиян над остальными марбургскими студентами, но и до некоторой степени обособляло их, лишало содержательного общения со сверстниками, направляло больше на самообразование.
Поэтому, вероятно, неслучайно, что к октябрю 1737 г. относится первый след зарождавшейся у Ломоносова концепции харизматической обоснованности и оправданности всех своих действий исполнением «Высочайшей воли Ея Императорского Величества». Впоследствии, уже после переезда во Фрейберг, данная патриотическая концепция детализируется
в сознании двадцативосьмилетнего Михайлы во время его конфликта с горным советником И.Ф. Генкелем [23, с. 20-21; 34-35].
Сохранился своего рода «бюджет времени», составленный Ломоносовым в октябре 1738 г. на исходе второго года пребывания в Марбур-ге. В нем упоминается ежедневное посещение двух публичных лекций. Остальное время отводилось на самоподготовку: «Я у господина ре-гирунгсрата и профессора Вольфа слушал Collegium physicum theore-ticum по утрам от 11 до 12 часов и Collegium logicum после обеда от 4 до 5 часов. В настоящее же время я у того же господина регирунгсрата Вольфа посещаю Collegium physicum experimentale от 9 до 10 часов утра и Collegium methaphysicum от 3 до 4 часов после обеда. Химию повторяю по сочинениям Бургава, Шталя и Штабеля. До сих пор я по утрам от 10 до 11 часов упражнялся также в рисовании» (коммент. 6).
Вольф оценивал прилежание и успехи российских студентов более чем с прохладцей. Спустя год он писал о все еще не вполне хорошем знании ими немецкого языка (коммент. 7). Ломоносов имел неплохую подготовку в латинском (наследство московского периода ученичества). Уроки французского языка россияне не пожелали оплачивать, а бесплатного учителя этому предмету им найти не удалось. В начале 1739 г. Вольф сетует на неумение российских студентов пользоваться «той свободой, которой их в университете никак нельзя лишить», и считает, что им со стороны петербургских кураторов следовало бы наказать покинуть университет и поступить в качестве подмастерьев в обучение к какому-нибудь «химику»-профессионалу [24, с.93-95]. Вольфа, наблюдавшего учеников из разных частей Европы и понимавшего, что необ- | ходимо во многом извинять и помогать приезжающим издалека, очень обескураживала и беспокоила беспечность русских в финансовых делах и обязательствах по отношению к другим людям, особенно к тем, кто не были над ними формальными начальниками (коммент. 8). «Они чрезвычайно дерзки против своих кредиторов, тотчас грозя им своей шпагой, и насильно заставляют их давать им в долг деньги... На обещания они мастера...» В этом письме явно сквозит недоумение немецкого ученого -теоретика и экспериментатора, - происходившее от непонятной ему природы наблюдаемых представителей, вероятно, достаточно редких для его окружения культурных обычаев (коммент.9). Вежливость Вольфа и его обязательства перед Петербургской АН сыграли большую роль в том, что немецкий профессор поддерживал Ломоносова вплоть до момента отъезда Михайлы обратно в Петербург. Впоследствии Ломоносов постоянно подчеркивал благодеяния Вольфа по отношению к нему,
хотя не всегда без легкой издевки в адрес своего немецкого наставника (коммент.10).
В июле 1739 г. Ломоносов переезжает во Фрейберг учиться у знаменитого специалиста по минералам и рудникам, берграта («горного мастера») Иоганна Генкеля (1678-1744) [3]. Новому ученику предстояло постигать у него «разработку рудников и устройство машин» уже в полном отрыве от какой бы то ни было университетской жизни («берграт держит их у себя в доме и они не живут в университете») [24, с.107-109; 112-113]. Петербургские «режиссеры» теперь, после относительных неудач в Мар-бурге, определенно рассматривают пребывание трех студентов у Генкеля как своего рода «ученое ремесленное ученичество», усиливая внеунивер-ситетский его характер. Молодым (по крайней мере, статусно) людям велено «оказывать г. берг-физику Генкелю, яко своему начальнику, должное почтение и прилежно исполнять все его распоряжения относительно занятий, образа жизни и поведения» (коммент. 11). И вот здесь наступает своего рода кульминация всего периода заграничного ученичества Ми-хайлы Ломоносова: конфликт с наставником Генкелем.
Конфликт начался в конце декабря 1739 г., а в начале мая 1740 г. Ломоносов был вынужден покинуть Фрейберг и скрыться. В июле было принято решение отозвать его в Петербург, но оное удалось исполнить лишь в мае 1741 г.
Первая часть действия описана Генкелем так: «Сначала я почти отличал его [перед другими двумя приехавшими студентами], но вскоре заметил, что он человек не очень доброго нрава и предан пьянству... Видя, однако же, что у него светлая голова и что он оказывает успехи в изучении металлургии, я все еще надеялся, что он исправится... Поручил я ему, между прочим, заняться у огня работою такого рода, которую обыкновенно и сам исполнял, да и другие не отказывались делать, но он мне два раза наотрез ответил: не хочу. Видя, что он, кажется, намерен отделаться от работы [«он меня растирать сулему поставил»] и уже давно желает разыгрывать роль господина, я решился... испытать его послушание... объясняя ему, что он таким образом ничему не научится, да и здесь будет совершенно бесполезен... он... страшно... кричал... ругался...» [24, с 116-122; 23, с. 40-45]. Мы видим здесь наглядно выраженное отрицание индивидуальных ученических отношений и принципа главенства наставника в ремесле над подмастерьем, над его личностью и силой рук. Ломоносов отвергает ремесленное ученичество, традиционное профессиональное наставничество. Он говорит об «уязвленной невинности», ибо воля и «покровительство Всемилостивейшей Государыни Императрицы нашей»
Жизненный путь М.В. Ломоносова |
не позволяли ему «терпеливо сносить» указания Генкеля. Идея исполь-1 А зования в полемике и карьере государственного мифа, зародившаяся и еще в 1737 г., обретает в декабре 1739 г. окончательную формулиров- в ку. В свете разраставшегося во Фрейберге конфликта для поддержания и углубления внимания к себе именно в это время Ломоносов отправля- в ет в Петербург сочиненную в сентябре-начале декабря «Оду на взятие н Хотина» (коммент.12). Расчет удался: ода получила некоторый резонанс с в столице. Хотя она и не была напечатана, но автор запомнился в Акаде- I мии многим власть предержащим. Вероятно, уже с помощью этого сочи- > нения автор нащупал важный и возможный для него канал влияния на < власть, его спонсировавшую: сочинение панегирических, торжественно < официозных текстов (од, транспарантов и другой «наглядной агитации»), ) разработка планов праздничных иллюминаций, фейерверков. По крайней 1 мере, неоднозначный «одический» талант Ломоносова был, по-видимому, в числе непоследних причин, обеспечивших Михайле защиту главы академической канцелярии Иоганна Шумахера (1690-1761), все сделавшего для того, чтобы отозванного из образовательной поездки казеннокоштного студента не подвергли суровому наказанию за провальные - с точки зрения Академии наук - результаты его заграничной командировки.
В своем последующем письме к Генкелю ученик как бы полуизвиняется, выражая намерение «предать все забвению» [23, с.34-36]. Но отношения не восстанавливаются: «Я потом опять стал обращаться с ним так ласково, как будто между нами ничего не было. Но ни строгость, ни ласки не действовали на него, и с каждым днем становилось очевиднее, что от него нельзя ожидать исправления...» [24, с.116-122]. Далее Ген-кель, понимающий, что представителю иной культуры трудно адаптироваться к незнакомым правилам, условиям и условностям, описывает, как он приостановил отправку в Петербург доклада о поведении Ломоносова в надежде, что тот «образумится» и пообвыкнет. Однако ученик продолжал дерзить, обвинять наставника в присвоении российских денег, вести себя буйно, отказывался прислушаться к обращенным к нему призывам снова взяться за учебу. Учиться у Генкеля Ломоносову уже [ было неинтересно. Любовь к знаниям не перевешивала раздражения, в том числе от детального изложения материала (коммент.13). В начале ! мая 1740 после очередного столкновения с наставником ученик бергра-та исчез из Фрейберга (чтобы не быть взятым под стражу городскими властями) и до мая 1741 г. странствовал: побывал в Лейпциге, Кассе-ле, Голландии (Роттердам, Гаага, Амстердам). Петербургская Академия ; наук пыталась его разыскать. Некоторое время ей этого не удавалось.
Академия, видно, опасалась получить еще одного «невозвращенца» из молодых людей, посланных обучаться за границу. Невозвращенцев в те годы случалось не так мало из числа посланных за границу.
Трудно реконструировать вероятную внутреннюю борьбу, шедшую в Ломоносове, решавшем: затеряться в Европе или вернуться, поставив на своего рода мессианскую идею царственного к нему покровительства. Михайла не знал тех условий, на которых его могли принять на родину обратно; «знакомые купцы из Архангельска», уже испытав крутой характер властей в отношении неисполнения повелений, не советовали «без приказания в Петербург возвращаться», представив Ломоносову «кучу опасностей и несчастий», могущих воспоследовать от такого решения. Бывший стипендиат с ноября 1740 г. пытается со своей стороны восстановить переписку с Петербургом, позиционировать себя как тем не менее полезного государству (в том числе и в качестве официального поэта-панегириста) и понять, какие виды имеют на него в столице, насколько осерчали за неисполнение инструкций. Из его письма И.Д. Шумахеру, заведовавшему всей жизнью Академии наук, такая позиция явно видна: «Я уверен, что Вы, по природной доброте Вашей, не захотите меня, несчастного и угнетенного, отвергнуть и погубить человека, который уже в состоянии служить Ея Величеству и приносить пользу отечеству, а дадите мне испытать Вашу благосклонность. Кажется мне, правда, что Вы подумаете про меня: с Генкелем рассорился и не имеет более никакой надежды обучиться, как должно, химии и металлургии. Но сего господина могут почитать идолом только те, которые коротко его не знают. Я же не хотел бы променять на него свои, хотя и малые, но основательные знания, и не вижу причины, почему мне его почитать своею путеводной звездой и единственным своим спасением» [23, с. 40-47]. Вопрос о возможности официального возвращения завуалирован заявкой на присылку новых стипендиальных денег для посещения рудников в Гарце. Известно, что посещать копи и спускаться в шахты Ломоносов явно не любил. Он идет на рассуждение о желательности для него такой перспективы, указывая, на какие жертвы он готов ради восстановления отношений с Петербургом.
В ожидании ответа некоторое время осенью 1740 г., а потом с января 1741 г. до своего отъезда на родину в мае 1741 г. он живет инкогнито в Марбурге у жены. Пробует освоить аптекарское дело. Ответ на ноябрьское письмо оказался четким и ясным: «не медлить ни одной минуты», «немедленно отправиться в Любек и оттуда тотчас по открытии навигации прибыть» в российскую столицу. Период германского ученичества
закончился. В посланном Ломоносову ордере на возвращение говорилось, что «Императорская Академия наук признала за благо отозвать его сюда и употребить здесь на другое дело» [23, с. 54-56]. Ломоносов прошел между студенчеством и ремесленным ученичеством, получив, как он полагал, «надлежащие» и «основательные» знания, более или менее самостоятельно решив вопрос о продолжительности и объеме своего обучения. По его указанию были распроданы все приобретенные им за время студенчества книги, в том числе научные, за исключением «хотя бы трех» увесистых томов, которые он просит выслать ему для того, чтобы увезти с собой в Россию: более чем тысячестостраничное сочинение на латыни Николя Коссена (1580/3-1651) «О духовном и светском красноречии 16 книг» (1626), семисотстраничное немецкое издание «Истории княжества Московитского» (1620) Петра Петрея (1570-1622) и тысячестостраничное собрание немецких и латинских стихотворений Иоганна Гюнтера (1695-1723), выпущенное очередным тиражом в 1735 г. К сожалению, мы ничего не знаем о мотивах такого решения. Но вряд ли оно было принято из ощущения, скажем, несовершенства в красноречии, поскольку риторикой Ломоносов занимался еще в Москве в Спасских школах. Стихотворения Гюнтера он любил, «знал их почти наизусть»[24, с. 44,53]. Мнения молодого человека о Петрее мы не знаем, но столь ранний интерес к истории своей страны, пусть даже выставленной в этой книге не в очень позитивном ключе, весьма любопытен для будущего царедворца и панегириста. Риторика, история, поэзия станут помимо естественнонаучных и технических штудий основными сферами применения Ломоносовым своих сил по возвращении в отечество.
С июня 1741 г. начинается последний период ученичества Ломоносова, завершившийся в самом начале января 1742 г. определением его адъюнктом физического класса в Петербургской Академии наук и назначением ему денежного содержания (оклада) за его научную и преподавательскую деятельность. С июня по декабрь 1741 г. Ломоносов трудится под руководством врача, профессора ботаники и натуральной истории Иоганна Аммана (1707-1741) над завершением начатого еще в 1731 г. И.Г. Гмелиным «Каталога минералов». Амману поручили «преподавать ему естественную историю, особенно по царству ископаемых, и руководить его занятиями» по каталогизации коллекции. Вероятно, из-за не очень сильного здоровья Аммана (он скончался в возрасте 34 лет 4 декабря 1741 г.) обязанности научного руководителя были распределены между прочими членами Академии. Две написанные М.В. Ломоносовым еще в июле-августе 1741 г. диссертации рассмотрены
осенью профессорами вкупе с тремя диссертациями Г.У. Райзера и тремя диссертациями Д.И. Виноградова, его бывших соратников по обучению в германских землях. После рецензирования и обсуждения текстов 20 ноября 1741 г. Академическая конференция решила, что для получения итогового аттестата должен последовать экзамен, для Ломоносова в России, для Рейзера и Виноградова - «за границею» у «тамошних профессоров» [24, с. 363]. Государственный переворот 25 ноября 1741 г., воцарение Елизаветы Петровны помешали намеченным планам, но не отменили их насовсем; более того, у Ломоносова появился шанс стать заметным в условиях подвижки действующих вокруг трона фигур. В январе 1742 г. Ломоносов направляет новой императрице прошение о пожаловании «тем чином, которого Императорская академия наук меня по моим наукам удостоит, в котором чину я, нижайший, отечеству полезен быть и Вашему Величеству верно и ревностно служить не премину», но настойчиво напоминает, что обещан ему был чин профессорский: «Послан был я, нижайший, в Марбургский университет для научения математики и философий с таким обнадеживанием, что ежели я, нижайший, мне указанные науки приму, то определить меня, нижайшего, здесь экстраординарным профессором, такожде и впредь по достоинству [в чинах] производить» [24, с.363-364]. Говоря о своем обучении в Германии во Фрейберге и Марбурге, кандидат на должность профессора горделиво пишет: «Во оных городах будучи, я чрез полпята года [4, 5] не токмо указанные мне науки принял, но в физике, химии и натуральной гистории горных дел так произошел, что оным других учить и к тому принадлежащие полезные книги с новыми инвенциями писать могу» [31, с. 326, 329]. Расчет на нужду в смышленых и образованных оказался верным, хотя и не принес сразу искомого звания, но отменил экзамен. Начальник Академической канцелярии И.Д. Шумахер накладывает 8 января 1742 г. максимально возможную (по тем временам) положительную резолюцию на определение пока еще не в профессора, но в адъюнкты (предшествующий профессорству чин). Профессорское собрание в марте утверждает его вердикт, и 11 мая 1742 г. новый адъюнкт впервые присутствует на аналогичном собрании уже не в качестве ученика. Ученичество заканчивается, сочинительство и исследование продолжаются, учительство начинается, организация химической лаборатории еще только намечается, не говоря о последующих деяниях, втом числе на поле организации образования и пропаганды наук.
В итоге всех четырех периодов ученичества Ломоносов формулирует новую парадигму отношения к учителю. Парадигму требовательности
к нему со стороны ученика, парадигму защиты последним своей самостоятельности, права быть не только автодидактом, но и равным наставнику участником научно-образовательного диалога (коммент. 14). Парадигму ученичества, оправданного патриотизмом и готовностью служить своему Отечеству в качестве верного его сына. Патриотическая репрезентация стала последним уроком его ученичества, способом достичь цельности при всем многообразии интересов. При всех издержках новое рассмотрение ученичества как способа преодоления зависимости от наставника явилось для России, скорее всего, прогрессивным педагогическим образцом и идеалом (коммент. 15).
Наше рассмотрение приобретения Ломоносовым формирующего его личность опыта подтверждает слова одного из директоров академического музея М.В. Ломоносова Э.П. Карпеева о том, что «естественнонаучная рациональность» была «уравновешена» патриотизмом как одной из определяющих черт ломоносовской личности. «Душевное беспокойство», «внутреннее напряжение» определили зарождение именно такой индивидуальной парадигмы на основе личностных трудностей с вписыванием Ломоносова в окружавшую его среду [18, с. 12; 19, с. 248-258]. Однако эти трудности характера обусловили не только сложности жизненного пути. Его неоднозначное своеобразие оказалось для новой, императорской России необходимым и желанным. Оно привело к созиданию человека нового типа. Человека, могущего поставить на служение себе и своему делу всю самодержавную власть в государстве. Человека, заявившего, что ученый - это большой человек, что он многое может, в том числе соединить образование, науку и предприимчивость, умение выбиваться в люди с помощью своего интеллекта.
Ломоносов очень вовремя приехал домой из ученических странствий. Все послепетровское перебродило, и Елизавета стала выстраивать имидж серьезного имперского государства, а оно без ученых мужей (и университета) сильно проигрывало бы. Начинается гонка: Россия -это большое государство на рубеже Европы и Азии - противопоставляет себя Европе. А большому государству нужны большие люди и идеи. Ломоносов собой демонстрировал, способность активно включаться в построение новой России. И.И. Шувалов и М.Л. Воронцов, по-видимому, не случайно поддерживали именно его, ожидая от него быстрых и громких результатов (правда, все более и более из года в год выяснялось, -напрасно).
В 1741 г. Михайле 30 лет - самый карьерный возраст. Им так или иначе в той или иной степени воспринят опыт Запада при сохранении
менталитета собственно российского человека. В этом заключалось его большое преимущество перед другими. Возвращаясь, он подчеркивает и приобретенную непрестанными трудами западную просвещенность, и сохраненную российскую преданность. Мастерски овладевает дискурсом патриотизма. «Имперскость» должна была воспринять «запад-ность», чтобы проталкивать имперскую идею на уровне международных отношений и рейтингового соревнования европейских государств. Поэтому подлинный научный уровень адъюнкта физического класса, а затем профессора химии подчас трудно было оценить реально. Ломоносов мог во многих ситуациях заявить о себе громче всех, прикрываясь иллюзиями просвещения и науки как «ученых прихотей» идеальных, «просвещенных монархов», «прихотей», разделяемых и придворными кругами как покровителями профессоров. Лозунг науки и просвещенности стал для него основным. Империя вставала на ноги, фигура М.В. Ломоносова идеально подошла к создавшемуся для нее контексту большого пространства, рационализируемого властью, мыслящей себя просвещенной. Своим успехом она освятила новое понимание отношений ученика с его учителями. Понимание, завещанное последующим ученикам.
- Комментарий -
1. Академическая биография 1784 года, цит.по: [25, с. 76].
2. См.: [31, Т. 10., с. 479]. Распространенный тезис об исключительно быстром прохождении Ломоносовым курса СГЛА по сравнению с другими школярами не соответствует действительности, поскольку в первых низших ее классах переход из класса в класс после 4-6 месяцев обучения был предусмотрен программой Спасских школ. Ломоносов сдавал экзамены за соответствующий период обучения почти согласно регламенту, в первых классах незначительно опережая других учеников. Далее скорость научения Михайлы затормаживается. См.статью об СГЛА в издании: [21]
3. Цит.по: [25, с. 204-205]. Эти представления корреспондировались с наблюдаемым устройством первых петровских школ, в которых каждый ученик проходил курс «наук» со своей собственной скоростью, т.е. по сути, обучаясь индивидуально.
4. Сердечно благодарю Л.В.Мошкову за указание на данное обстоятельство.
5. См.: [23, с. 14-15]. В этом же издании приведены и последующие инструкции в адрес Ломоносова и его однокашников Дмитрия Виноградова и Густава-Ульриха Рейзера. В них, в частности, говорится
об изучении минералогии, ботаники, зоологии. Инструкции предусматривали большую долю самообучения и необходимость перечисления в отчетах всех прослушанных курсов и лекций. Тон инструкций предполагает существование студентов из России в отрыве от обычной университетской жизни (инструменты, наставники, книги). Петербургские «режиссеры» обучения посланных в Германию стипендиатов не полагали для них необходимым вступать в тесные контакты с другими соучениками. Завязывание полезных контактов, по-видимому, считалось нежелательным и даже опасным, ибо могло привести к решению не возвращаться на родину (такие казусы нередко случались с их предшественниками по обучению в иноземных государствах). Нигде в инструкциях не говорится о совместных занятиях вместе с другими марбургскими, а затем фрейбергскими студентами. Как нам представляется, в этих распоряжениях речь шла преимущественно об эксклюзивных уроках, оплачиваемых особо из российской казны. Поэтому неслучайно посещение бесплатных для россиян «публичных лекций» особо подчеркивается в отчетах (Collegium Chymicum theoreticum Дуйзинга). В сохранившемся рассказе марбургского студента И.С. Пюттера о Ломоносове не сообщается ничего об их совместном обучении [24, с. 90].
6. См.: [23, с. 32-33]. Спустя полвека русский студент в Женеве Павел Строганов счел бы такой учебный распорядок слишком облегченным. См. описание его рабочего дня в январе 1787 г. [36, с. 227].
7. См.: [24, с. 85-86]. Чем дальше, тем все больше профессора беспокоит беспорядочный образ жизни русских студентов. Это беспокойство, попытки наставника уладить финансовые дела склонных к кутежам и женскому полу молодых мужчин вытесняют из писем Вольфа почти все содержательные сведения об их обучении. В январских 1739 года письмах говорится о завершении в Марбурге Ломоносовым, Рейзером и Виноградовым практически всех курсов, кроме математики.
8. См.: [24, с. 98-100]. М. Ломоносов как выходец из податного сословия, испытывал, по-видимому, особо серьезные трудности в налаживании горизонтального социального общения с равными себе не родичами и выстраивании в отношениях с ними системы взаимных обязательств (в этом ему совсем не помогали получаемые из России инструкции). Вероятно, Михайле гораздо понятнее были вертикальные отношения власти и подчинения. Нетерпимость к людям равного статуса, находившимся в одном с Ломоносовым отношении к власти, подчеркивали впоследствии многие современники поэта и ученого.
9. Известно, что Вольф, ученый энциклопедического склада, создавал систему трактатов, стремившихся объять весь мир и все происходившие в нем процессы в науке «о всех возможных вещах». Мне сейчас трудно сказать, насколько Христиан Вольф в трудах «о Боге, мире и душе человека», «о силах человеческого ума и правильном их употреблении», «о деяниях и поступках людей», «об общественной жизни людей» и других предугадал или смог описать представителей той породы, которую он наблюдал у приехавших из России. См.: [4].
10. Например, такой: «Хотя я твердо уверен, что это мистическое учение [Вольфа] должно быть до основания уничтожено моими доказательствами, но я боюсь опечалить старость мужу, благодеяния которого по отношению ко мне я не могу забыть, иначе я не побоялся бы раздразнить по всей Германии шершней-монадистов» [17, с. 501-502]. В контексте интеллектуальной переписки ученых XVIII века подобный стиль заключал в себе явное издевательство или в лучшем случае подтрунивание за спиной Вольфа.
И. Цит.по: [25, с. 307]. Подобное ученичество хорошо корреспондировалось с опробованной еще в Марбурге практикой частных уроков, даваемых русским студентам специально нанимаемыми для этого учителями. Теперь поступили также, найдя для русских помимо самого Генкеля еще Иоганна Керна, «обучавшего всех троих» «чертежам и наброскам рудничных строений, плавильных печей, различных приспособлений и машин, а также штуфов», то есть образцов руды [25, с. 312].
12. По-видимому, до 12 декабря, когда в иностранную печать, широко освещавшую баталию 17 августа 1739 года между российским и турецким войсками, впервые просочились сведения о заключенном 7 сентября 1739 г. мире. Российская печать в это время еще ничего не сообщала о мирном договоре, ожидая ратификации оного. Сведения о сражении и взятии крепости Хотин появились в «Санкт-Петербургских ведомостях» 14 сентября, а в немецких газетах начиная с 29 сентября. Но и в ноябре еще в дрезденской «Das Neueste von der Zeit» писали о большой значимости победы при Хотине, о немалом количестве захваченных военных трофеев [25, с. 362-363].
13. «Он за первые четыре месяца едва с изложением учения о солях управился, на что и одного месяца хватило б» [29, с. 423].
14. Интересно, что подобная парадигма вырастала в то время не только в принятой Ломоносовым и до известной степени его сотоварищами стратегии поведения, но и в поведении других российских школяров, «петровских» студентов, обучавшихся за границей тем или иным
наукам и ремеслам. Ломоносов обобщил и сделал максимально успешной новую биографическую стратегию. См.: [28, с. 20-21; 9, с. 45].
15. Следование учителю и разрыв с ним представляют собой два взаимосвязанных и постоянно борющихся друг с другом алгоритма педагогического процесса. Ломоносов стал одним из первых, кто открыл их взаимодействие для российской педагогической культуры. О двух путях (модусах) ученичества см.: [16, с. 119-122].
- Литература -
1. Biller Gerhard. Wolff nach Kant. Eine Bibliographie. Hildesheim: Georg Olms, 2004
2. Etzold U.M. Die Buchbinder und ihr Handwerk im Herzogtum Braunschweig von 1651 bis zum 1914. Braunschweig, 2007
3. Herrmann W. Bergrat Henckel: ein Wegbereiter der Bergakademie. - В., 1962.
4. Wolff, Chr. Gesammelte Werke. Deutsch [22 Bde. in 30 tomes], Latin [37 Bde. in 42 tomes], Materialen. Hildesheim, 1962-1983.
5. Андреев А.Ю. Российские университеты XVIII - первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. - М., 2009.
6. Андреев А.Ю. Русские студенты в немецких университетах XVIII -первой половины XIX века. - М., 2005.
7. Бабкин Д.С. Биографии Ломоносова, составленные его современниками // Ломоносов: Сб. Т.1. - М.-Л., 1946.
8. Бабкин Д.С. Юношеские искания М.В. Ломоносова //На рубеже. -1947. -№ 5.
9. Балошина Н.И. Становление системы образовательного книгоиздания в России в конце XVII - первой четверти XVIII в. // Просвещение на Руси, в России: исторический опыт. Материалы 19-й Всерос. за-очн. научн. конф. / Отв. ред. С.Н.Полторак. - СПб., 2000.
10. Бубнов Н.Ю. М.В. Ломоносов и старообрядчество // Ломоносов и книга. - Л., 1986. - С.28-35.
11. Выговская поморская пустынь и ее значение в истории России. -СПб, 2003.
12. Галанин Д.Д. М.В. Ломоносов как мировой гений русской культуры. -М„ 1916.
13. Дружинин В.Г. Словесные науки в Выговской поморской пустыни. -СПб., 1911.
14. Жучков В.А. Из истории немецкой философии XVIII в. Предклассиче-ский период. От вольфовской школы до раннего Канта. - М., 1996.
15. Зубов В.П. Ломоносов и Славяно-греко-латинская академия // Труды Института истории естествознания и техники АН СССР. T.I, - М., 1954.
16. Иванченко Г.В., Новиков В.В. Экзистенциальный опыт ученичества // Первая Всерос.научно-практ.конф.по экзистенциальной психологии. Москва, 29 марта - 1 апреля 2001 г. Материалы сообщений. - М., 2001. - С.119-122.
17. Из письма Л. Эйлеру 12/23 февраля 1754 г. // ПСС. Т.10.1959. - С.501-502.
18. Карпеев Э.П. Ессе Homo: Опыт создания психологического портрета М.В. Ломоносова // Ломоносов: Краткий энциклопедический словарь / РАН; музей М. В. Ломоносова / Ред.-сост. Э.П. Карпеев. - СПб., 1999. С.248-258.
19. Карпеев Э.П. Русская культура и Ломоносов / Отв.ред. Т.М. Моисеева. - СПб., 2005.
20. Летопись жизни и творчества М.В. Ломоносова / Под ред. А.В .Топчиева, H.A. Фигурновского, В.Л. Ченакала / Сост. Г.А. Андреева, Г.Е. Павлова, Н.В. Соколова. - М.-Л., 1961.
21. Ломоносов: Краткий энциклопедический словарь. - СПб., 1999.
22. М.В. Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников / Сост. Г.Е. Павлова / Отв.ред.П.Н. Берков. - М.-Л., 1962.
23. Михаил Васильевич Ломоносов: Переписка. 1737-1765 / Сост. Г.Г. Мартынов. - М., 2010.
24. Михаил Ломоносов глазами современников: Документы. Письма. Записки. Статьи. Эпитафии и панегирики. Надписи / Сост. Г.Г. Мартынов. - М„ 2011.
25. Морозов A.A. М.В. Ломоносов. Путь к зрелости, 1711-1741. - М.-Л., 1962.
26. Мошкова Л.В. Ранние автографы М.В. Ломоносова: проблемы и перспективы анализа // Отечественная и зарубежная педагогика. -№2.-2011.
27. Пашков A.M. Выговская поморская пустынь и ее культура // Старообрядчество: история, культура, современность. - 1996. - № 5.
28. Пекарский П.П. Наука и литература в России при Петре Великом. В 2-х т. Т.1.-СПб., 1862.
29. Письмо к И.Д.Шумахеру 16 ноября 1740 г. // ПСС. Т.10. - М., 1959. -С.423.
30. Политур Н.Р. Михаил Васильевич Ломоносов и жизнь XVIII века. 2-е изд. - СПб., 1912.
31. Полное собрание сочинений. В 11 т. М.-Л., 1950-1983.
32. Путешествия академика Ивана Лепехина. - СПб., 1805, Ч. IV.
33. Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской акаде-| мии. М., 1855.
34. Сухомлинов М.И. Ломоносов - студент Марбургского университета) // Русский вестник. -1861. - № 1.
35. Философский век. Альманах. Вып. 3: Христиан Вольф и русское воль-1 фианство / Отв. ред. Т. В. Артемьева и М. П. Микешин. - СПб., 1998.
36. Чудинов A.B. Жилбер Ромм и Павел Строганов: История необычного | союза. - М., 2010.
37. Юхименко Е.М. Рукописно-книжное собрание Выго-Лексинского об-| щежительства // ТОДРЛ, 2001. Т.52. - С.448-497.
