CC BY
283
ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И МЕТОДОЛОГИИ
О. Ф. Русакова
РАДИКАЛИЗМ В РОССИИ: ПРОБЛЕМЫ ТИПОЛОГИИ
При том, что радикализм в России имеет давние и сильные традиции, восходящие к дворянской политической оппозиции Радищева и декабристов, он изучен довольно слабо. Принято считать, что радикал — это сторонник коренного переустройства общественной жизни «снизу доверху». В политическом плане радикализм является решительной и последовательной альтернативой консерватизму. Однако в общественном сознании нередко происходит отождествление радикализма в целом с его наиболее крайней формой — политическим экстремизмом. Во избежание недоразумений в отношении предмета нашего исследования необходимо внести ясность в категориальное содержание данных понятий.
Политический экстремизм отличается определенным набором характерных для него черт. Прежде всего — это склонность к политическому авантюризму, к искусственному подталкиванию социальных процессов, не считаясь с объективными обстоятельствами и зрелостью субъективного фактора. Экстремизм формирует свою социальную базу, как правило, в люмпенской, маргинальной среде, эксплуатируя недовольство масс и их революционное нетерпение. В средствах политической борьбы ставка делается на насильственные, террористические методы. В отношении к нормам права экстремизм крайне цинично и нигилистически настроен. Его мировоззрение и менталитет дуалистичны, мир делится на «своих» и «врагов», «наших» и «не наших». Экстремизм не способен на политический компромисс, непримирим и беспощаден к политическому противнику. Экстремистская политика приводит к многочисленным человеческим жертвам, провоцирует социальные конфликты и катаклизмы.
Политический экстремизм может быть окрашен как в «левый», так и в «правый» цвет. Левацкий экстремизм отличает суперреволюционность, разрыв со «старым миром», который он готов снести «до основания», стремление создать нечто совершенно новое, склонность к головокружительным социальным экспериментам. «Болезни левизны» — довольно частое явление в революционной среде, особенно в периоды политических кризисов и крайнего напряжения социальных сил общества.
«Правый» экстремизм политически сориентирован на контрреволюцию, на реставрацию прежнего общественного порядка. В нем ярко выражена тоска по уходящим временам. Он агрессивно настроен к любому реформаторству, особенно к радикальному. Его отличает воинственность и непримиримость в борьбе против реформаторских сил.
Как «левый», так и «правый» экстремизм могут весьма успешно эксплуатировать национальные чувства, религиозные настроения. Оба черпают свои силы в политическом и правовом невежестве масс, в массовых предрассудках и культурной неразвитости.
Собственно радикализм исключает крайности экстремизма, но его политическая окраска имеет самый широкий спектр. Если абстрагироваться от социальных ориентаций (буржуазной или социалистической) различных радикальных течений и взять за основу такой критерий, как предпочтение того или иного способа достижения поставленных социально-политических целей, то можно выделить по меньшей мере три типа радикализма: 1) революционно-диктаторский, или якобинский, 2) революционно-демократический, или народнический, 3) либерально-демократический.
В российской политической истории встречаются все три разновидности радикализма. Попытаемся хотя бы в общих чертах рассмотреть особенности
1*
3
названных типов радикализма в том виде, в каком они были представлены в общественной мысли в России.
Якобинский радикализм, отдающий предпочтение диктаторским методам в политической деятельности, существовал на всех этапах освободительного движения в России. Дворянская декабристская оппозиция первой четверти XIX века дала якобинца П. И. Пестеля. На разночинском этапе (60—70 гг. XIX в.) идеологами якобинского радикализма были П. Н. Ткачев, С. Г. Нечаев, П. Г. Заичневский. В начале XX века в России возник большевистский якобинский радикализм. Его лидер не отрицал своих якобинских корней и гордился этим1.
В отечественной историографии история и традиция российского якобинства в полном объеме еще не исследованы, хотя первые попытки создания обобщающих трудов в этой области предпринимались советскими историками уже в 20-е годы. В работах Б. П. Козьмина2, С. И. Мицкевича3, М. Н. Покровского4, Б. И. Горева5 давался не только анализ воззрений русских якобинцев — Пестеля, Ткачева, Нечаева, Заичневского и других, но также проводилась мысль о преемственности их идей по отношению к теории и практике большевизма. «Пестель, «Молодая Россия», Ткачев,— писал Покровский,— это единая линия развития идей... большевизма, единая линия «максималистских» (большевистских) установок...»6.
В 30-е годы концепция «единой линии» от Пестеля до Ленина была подвергнута сокрушительной критике. Впредь было запрещено связывать большевизм с якобинской традицией в российской общественной мысли. Однако, несмотря на официальные запреты, советские историки в скрытой форме продолжали исследовать линию якобинского радикализма в России. В работах И. К. Пантина, Е. Г. Плимака, В. Г. Хороса, А. И. Володина, Ю. Ф. Карякина, Н. Я. Эйдельмана, Н. М. Пирумовой, Г. Г. Водолазова, Е. Л. Рудницкой и других 7 раскрывались многие типологические черты русского якобинства, косвенно проводились аналогии между русскими якобинцами XIX века и большевиками.
Открыто якобинские корни большевизма исследовались русским.зарубежьем. В работах Н. А. Бердяева и Г. П. Федотова, которые только недавно стали известны широкому советскому читателю, глубоко анализировалась духовная связь между Ткачевым, Нечаевым и Лениным8. От Бердяева идет прямая линия к западной историографической традиции, видящей в Ткачеве предшественника Ленина9.
В литературе последних лет наблюдается возрождение и усиление
1 См.: Ленин В . И . Полное собр. соч.— Т. 8 — с. 370.
2Козьмин Б. П. Ткачев и революционное движение 1860-х годов.— М., 1922; Он же. Заичневский и «Молодая Россия».— М., 1932.
3 Мицкевич С. Русские якобинцы // Пролетарская революция.— 1923, №№ 6—7.
4 Покровский М. Н. Корни большевизма в русской почве // Российская Коммунистическая партия — вождь пролетариата.— Пг., 1923.
5 Горев Б . Российские корни ленинизма // Под знаменем марксизма.— 1924, № 2.
6 Покровский М. Н. Корни большевизма в русской почве // Российская Коммунистическая партия — вождь пролетариата.— С. 83.
7 П а н т и н И. К., П л и м а к Е. Г., X о р о с В. Г. Революционная традиция в России.— М., 1986; Володин А.И., Карякин Ю.Ф., Плимак Е.Г. Чернышевский или Нечаев? О подлинной и мнимой революционности в освободительном движении России 50—60-х годов XIX века.— М., 1976; Водолазов Г. Г. От Чернышевского к Плеханову. Об особенностях развития социалистической мысли в России.— М., 1969; Пирумова Н. Разрушитель//Родина, 1990, №2; Эйдельман Н. Я. Революция «сверху».— М., 1989; Рудницкая Е. JI. «Общество Народного Освобождения» и его русские связи (кружок П. Г. Заичневского) // Революционеры и либералы России.— М., 1990.
8 См: Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма.— М., 1990.— С. 52, 58—61; Федотов Г. Трагедия интеллигенции//О России и русской философской культуре,—М., 1990.—С. 429. .
9 См: Karpovich М.А. Fonerunnerof Lenin: P. N. Tkachev // Review of Politic. — 1944, vol. 6.—n. 3.
интереса к истории русского якобинства. Это объясняется прежде всего стремлением переосмыслить феномен большевизма, с которым связывается господство тоталитарного режима в нашей стране на протяжении нескольких десятилетий, выявить его идейные истоки и корни.
Родоначальником якобинской линии российского радикализма по праву считается декабрист П. Пестель — лидер «Южного общества». Его увлечение французским якобинством проявилось в самом начале формирования декабристского движения. Еще в 1818 г. на одном из заседаний, где утверждался Устав Союза спасения, он смутил более умеренных своих коллег высказыванием о том, что «Франция блаженствовала под управлением Комитета общественной безопасности»10.
Пестель был убежден, что установлению республиканского правления в России должен предшествовать переходный период («не менее десяти лет»), когда будет установлена и действовать диктатура Временного Правления. Для поддержания данной диктатуры Пестель считал необходимым создание большого жандармского корпуса: в городах — 50 тысяч, на периферии — 62,9 тысяч, а всего 112,9 тысяч жандармов. (Для сравнения: во времена Николая I в 1835 г. по всей стране насчитывалось 3850 человек в корпусе жандармов) ". Только такая сильная власть, считал Пестель, может быть залогом предупреждения всяческих беспорядков.
Многие исследователи отмечают весьма серьезное противостояние диктаторским взглядам и замашкам Пестеля в декабристской среде. Особенно отчетливо это проявилось в спорах представителей «Южного» и «Северного» обществ. «Пестель и «Южное общество»,— писал Бердяев,— представляли левое, радикальное крыло декабризма. Пестель был сторонник республики через диктатуру, в то время как «Северное общество» было против диктатуры»12. «Пестелевская идея военной диктатуры,— отмечали Пантин, Плимак и Хорос,— вызвала в среде декабристов резкие возражения — пример Кромвеля или Наполеона они знали не хуже Радищева. «По вашим словам,— возражал П. И. Борисов стороннику пестелевских идей М. П. Бестужеву-Рюмину,— революция будет совершена военная... одни военные люди произведут и совершат ее. Кто же назначит членов Временного правления? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения будет оно управлять 10 лет целою Россиею? Что составит его силу и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддержанный штыками, не похитит самовластия?»13.
«Южане» справедливо опасались закономерного перерастания военной диктатуры в ту или иную форму бонапартизма, в неограниченную власть отдельной группы во главе с беспощадным диктатором. Кроме того, многих декабристов отпугивала сама властная и честолюбивая фигура Пестеля. Не случайно подозрения в стремлении к личной диктатуре преследовали его до самого конца жизни. К. Ф. Рылеев в ходе процесса над декабристами заявил о своем отношении к Пестелю следующим образом: «...Заметив в нем хитрого честолюбца, я уже более не хотел с ним видеться... Пестель человек опасный для России и для видов общества»14. Некоторые исследователи считают, что даже мнимый роспуск «Союза благоденствия» был попыткой умеренного крыла декабристов избавиться от Пестеля как от человека крайних взглядов15.
10 Мемуары декабристов. Северное общество.— М., 1981.— с. 13.
11 См.: Э к ш т у т С . Перекличка судеб — Александр I и Павел Пестель / / Родина. — 1986, № 10,— с. 79.
12 Бердяев H.A. Русская идея // Вопросы философии.— 1990, № 1.— с. 89.
13 Цит. по: П а н т и н И. К., Плимак Е. Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России.— с. 131.
14 Цит по: Экштут С. Перекличка судеб — Александр I и Павел Пестель.— с. 79.
15 См.: Аникин А. В. Путь исканий. Социально-экономические идеи в России до марксизма.— М., 1990.— с. 145.
В «Русской Правде» Пестеля, несмотря на ее общий демократический характер, проглядывали черты авторитарной политической модели.
Диктатура Верховной власти существенно ограничивала такие гражданские права, как свобода собраний и формирования политических оппозиций. «Всякие частные общества, с постоянной целью учрежденные,— говорилось в «Русской Правде»,— должны быть совершенно запрещены, хоть открытыя, хоть тайныя, потому что первые бесполезны, а последние вредны» .
Пестелевская социальная программа предусматривала также проведение жестких мер в отношении так называемой «аристокрации» — помещичьих и буржуазных элитарных групп, оказывающих противодействие Верховному правительству. Их предполагалось «уничтожить, ежели они где-либо существуют»17.
Пестель был одним из первых российских радикалов, занимавшихся разработкой плана физического устранения лиц, принадлежащих к царской фамилии. С этой целью он хотел организовать «гвардию обреченных», члены которой после свершения террористической'акции будут принесены в жертву возмущенным подобной жестокостью массам18. Пестель, по свидетельству очевидцев, «с хладнокровием считал по пальцам самые жертвы имперской фамилии»19. Твердость, воля к власти, хладнокровие, отсутствие страха перед террором, политический прагматизм — вот наиболее характерные черты радикала пестелевского типа. Проблема взаимоотношения личности и государства решается им в пользу сильной государственной власти. Радикализм Пестеля вдохновлялся «идеалом всемогущего организованного государства, которое жертвует интересами отдельного гражданина во имя «наибольшего благоденствия» народного целого»20. Идеи этатизма занимают центральное место в политической программе Пестеля, как, впрочем, и в воззрениях других русских якобинцев. Другой важной чертой якобинской линии, проводимой Пестелем и его духовными преемниками, был макиавеллизм. Ради революционного дела считалось возможным «растоптать без всякой пощады даже самые нежные сердечные струны своих товарищей»21, принести их в жертву поставленным политическим задачам.
В годы николаевской реакции якобинские идеи не смогли откристаллизоваться в каком-то конкретном политическом течении, хотя, по-видимому, у определенной части оппозиционно настроенной молодежи пестелевский радикализм находил отклик. Об этом могут свидетельствовать донесения жандармов, в одном из которых говорилось: «Молодежь, т. е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающиеся в разные формы и чаще прикрывающиеся маской русского патриотизма»22.
Разночинский этап освободительного движения в России породил целую плеяду революционеров, стоящих на позициях якобинского радикализма. В эмиграции действовал русский якобинский центр «Общество Народного Освобождения»23, в руководство которого входили Ткачев, Турский, Яницкий, Григорьев, Френч. В самой России в разных городах функционировали якобинские кружки. Наиболее известными были кружок Заичневского в Орле («орлята»), кружок «Центристов» или «Центр», в Петербурге во главе с Оловенниковой-Полонской (Ошаниной), «нечаевские» кружки «Народной
16 Восстание декабристов. Т. VIL—М., 1980.-е. 204.
17 Восстание декабристов. Т. VII.— М., 1980.— с. 152.
18 См.: Павлов-С ильванский Н. II. Декабрист Пестель перед Верховным Уголовным судом.— Ростов на/Д, 1907. с. 66, 160—163.
19 Там же.
20 Дружинин Н. Декабрист Никита Муравьев.— М., 1933.— с. 224.
21 С т е п н я к-К р а в ч и н с к и й С. М. Избранное.— М., 1872.— с. 9.
22 Цит. по:Итенберг. Россия и Великая французская революция.— М., 1988.— с. 44.
23 См.: Рудницкая E.JI. «Общество Народного Освобождения» и его русские связи (кружок П. Г. Заичневского).
Расправы». Часть якобинцев активно сотрудничала с организацией «Земля и Воля». Якобинцы играли значительную роль в Исполнительном комитете «Народной Воли». Г. В. Плеханов прямо связывал образование народовольческого движения с влиянием якобинцев24.
В целом же в 60—70-е годы прошлого столетия якобинское течение не было ни основным, ни магистральным направлением российского радикализма. Более того, его идеологи вплоть до конца 70-х годов вызывали глубокую антипатию среди молодежи. В особенности это относилось к фигурам Ткачева и Нечаева. Наиболее неприемлемым в их взглядах считался политический имморализм, допускающий применение любых средств для достижения революционных целей. Отталкивала также «иезуитская система» в организации и деятельности партии. Ткачев, по словам В. Фигнер, «пользовался репутацией человека, признающего фикции полезными в революционном деле»25. Это отталкивало от него многих народников, высоко ставящих нравственные ценности. Еще большую негативную реакцию вызывала деятельность Нечаева и его единомышленников по «Народной Расправе». Л. Г. Дейч вспоминал: «Проходивший летом 1871 года процесс нечаевцев, раскрывший приемы обмана и мистификаций, к которым прибегал организатор этого кружка, в особенности возмутительное убийство невинного товарища, студента Иванова, и затем бегство за границу самого Нечаева,— все это в сильной степени оттолкнуло меня от насильственных приемов изменения государственного строя»26.
Большинство народников не могло принять ткачевские и нечаевские принципы построения революционной партии, основанные на диктатуре центрального комитета и «генеральстве». В свое время в противовес этим принципам возник кружок «чайковцев», где главным считалась высокая нравственность и демократизм в отношении его членов27.
Однако с конца 70-х годов« народничестве наступает заметный поворот в сторону признания целого ряда партийно-организационных идей якобинцев, в первую очередь, их взглядов на необходимость жесточайшей централизации и дисциплины. «В 1879 году,— писал Дейч,— в партии «Народная Воля» восторжествовали антипатичные всем взгляды почти что презираемого всеми якобинца Ткачева»28.
С провалом народнической программы «хождение в народ» усиливается интерес к вопросам политической борьбы за власть и тактике политического террора. Идеологи «Народной воли» восприняли также ряд якобинских идей относительно роли сильного централизованного государства в процессе осуществления социалистических преобразований в стране. «По-видимому,— писал П. Б. Аксельрод,— постановка проблемы государства Ткачевым оказалась наиболее близкой к ходу мыслей народовольцев и сыграла важную роль в формировании их концепции революции»29. В то же время народовольцы не могли согласиться с той второстепенной ролью, которую отводил Ткачев широким народным массам в осуществлении революционных преобразований, с тем вариантом народного счастья, когда все контролируется мудрой властью революционного меньшинства30.
Особенностью русского якобинства^разночинского периода было увлечение идеей широкомасштабного террора, призванного истребить всех представителей эксплуататорских классов и «врагов народа». В прокламации 1862 года Заичневского «Молодая Россия» от имени мифического
"См.: Плеханов Г. В. Сочинения,—T. XXIV. М., 1958,—с. 154.
25 Из автобиографии Веры Фигнер // Былое.— 1917, № 2 (24).— с. 167.
26 Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат,— М., 1989,— с. 67.
27 См.: Корнилова-Мороз А. И.— Там же.— с. 121.
м Д е й ч Л. Русская революционная эмиграция 70-х годов.— Пг. 1920.— с. 87.
29 Цит. по: Твардовская В. А. Социалистичекая мысль в России на рубеже 1870—1880 гг.—М., 1969.—с. 39.
30 Там же,— с. 38.
«Центрального Революционного Комитета» звучал типичный для якобинцев того времени призыв: «...Бей императорскую партию не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам! Помни, что тогда кто будет не с нами, тот будет против, кто против — тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами»31. Предполагалось, что террор в России должен втрое превзойти якобинский террор во Франции 1792 года32.
У Ткачева в период его революционной юности были также весьма «головокружительные» террористические планы. По словам его сестры, «он находил, что для обновления России необходимо уничтожить всех людей старше 25 лет. Через несколько времени он отказался от этого человекоубий-ственного плана, но все-таки находил, что ради общего блага, не только
33
можно, но должно жертвовать отдельными личностями» .
Как и Пестель, Ткачев считал, что сильная государственная власть в форме диктатуры может существовать длительное время, только опираясь на систему институтов насилия. Ткачевский план будущего социалистического государства предусматривал создание особой комиссии «общественной безопасности» рдя суда и. расправы над, оппозицией^ корпуса общинной, и территориальной полиции, корпуса «социалистических тюремщиков и палачей» . В ответ на критику Лаврова, усмотревшего в подобной модели прямое сходство с деспотическим режимом, против которого боролись народники, Ткачев в духе классового подхода отмечал, что здесь главное не внешняя форма, а содержание, т. е, то, в чьих интересах и против кого направлено государственное насилие35. Таким образом, по Ткачеву, приемлемы все формы политического насилия, если они отвечают интересам революционных классов.
У российских якобинцев было свое особое отношение к праву. Право рассматривалось ими прежде всего как средство политической борьбы и расправы над противником. «Только сила дает содержание праву»,— говорил Ткачев36. Нормы права, по его мнению, не могут носить всеобщий характер, а должны распространяться только на тех, кто относится к категории «трудящихся». Кроме них (трудящихся — О. Р.), никто не может быть терпим в обществе, им принадлежат все права и, кроме них, никто не может иметь никаких прав, никакого значения'57. Нетрудно догадаться, какая участь в смысле правовой защищенности личности ожидала тех, кого ткачевцы не относили к разряду трудящихся. Право же делить общество на «трудящихся» и «тунеядцев», по Ткачеву, закреплялось исключительно за «революционным меньшинством», организующим политический переворот. Такая неограниченная власть в распоряжении судьбами огромного числа людей со стороны «меньшинства» руководителей с неизбежностью могла привести к новому деспотизму и возникновению класса новых сатрапов. Это прекрасно понимали идейные оппоненты якобинцев — Бакунин и Лавров.
Бакунин и Лавров — наиболее выдающиеся и популярные идеологи революционно-демократического радикализма России 70-х годов XIX века. Первый известен своим категорическим неприятием якобинской идеи государственной диктатуры и строго централизованной политической партии как главного субъекта революционных преобразований. Второй — как противник насильственных, террористических методов борьбы и сторонник
31 Цит. по: Очерки по истории философий в России.—М., 1960.—с. 142.
32 Там же,—с. 137.
33 См.: Анненская А. Из прошлых лет / / Русское богатство.— 1913, № 1.— с. 62.
34. Набат,— 1877, №№ 1—2.—с. 17
35 Там же.
36 Цит. по: Мицкевич С. Русские якобинцы.— с. 11.
37 Там же.
мирных путей осуществления социалистических реформ. Обоих объединяет вера в возможность проведения социалистической революции «снизу», отведение главной роли в борьбе против самодержавия широким народным массам. Однако при этом Бакунин уповает на прирожденные социалистические инстинкты народа и на стихийный народный бунт, а Лавров — на постепенную подготовку народа к социалистической революции путем долговременной пропагандистской работы.
Народнический радикализм Бакунина и Лаврова, таким образом, имеет как общие черты, так и особенности, хорошо известные исследователям российской революционной мысли. Главное, что отличает народнический радикализм от якобинства,— это приоритет демократических ценностей над идеями государственности и партийности. Центральное место в политической доктрине революционно-демократических радикалов отводится идее формирования свободной раскрепощенной личности. Социалистический переворот рассматривается не столько как всепоглощающая цель, а как средство освобождения личности от тирании общественных порядков, господствовавших в прошлом. Социальным идеалом революционно-демократического радикализма выступает федерация автономных производственных ассоциаций, построенных по принципу народного самоуправления. Государственный элемент либо полностью отрицается (Бакунин), либо выполняет свои функции под строгим контролем «снизу» (Лавров). Те народные радикалы, которые признавали необходимость государственных институтов власти, отводили им роль «охранителя экономического порядка»38, считая при этом, что впоследствии, когда «рабочий социализм» станет привычным, значение «государственного элемента может быть доведено до минимума, если не совсем устранено»39.
Рассмотренные выше разновидности российского радикализма — якобинский и революционно-демократический,— несмотря на ряд существенных отличий, имели много общих мировоззренческих и ментальных черт, что позволяет сделать вывод о существовании единой духовно-исторической традиции российского радикализма XIX — начала XX века.
Общие типологические черты данной традиции впервые в отечественной литературе были всесторонне проанализированы «веховцами» — авторами знаменитого сборника «Вехи» (1909 г.). Свои выводы они в дальнейшем развили в другом сборнике — «Из глубины» (1918 г.).
«Веховство» было интеллектуальной оппозицией российскому радикализму, поэтому его анализ революционной радикальной традиции обостренно критичен и даже жесток. Известно, какую бурную реакцию неприятия вызвали веховские оценки и выводы у революционной российской интеллигенции того времени. Представители всех оппозиционных политических партий — от большевиков до кадетов — сочли своим долгом опровергнуть веховскую концепцию российского радикализма.
В основе веховского анализа традиции российского радикализма лежит вывод о глубоком кризисе радикального революционного сознания и мировоззрения, проявившегося в годы первой русской революции. По мнению авторов «Вех», российская интеллигенция должна критически переосмыслить радикальную традицию, иначе ее дальнейшее развитие может привести страну к катастрофе. Впоследствии, когда многие предсказания веховцев оправдались в ходе Октябрьской революции, они возложили всю ответственность за политику большевизма на радикальную традицию в российском революционном движении.
Все радикалы независимо от политических оттенков, считали веховцы, подготавливали своими идеями большевистскую революцию. «Большеви-
38 Лавров П. Л. Избранные сочинения на социалистические темы.— Т. 4.— М., 1935,—с. 346.
39 Лавров П. Л. Избранные сочинения на социалистические темы.— Т. 4.— М., 1935.— с. 346.
2 Зак. 2407
9
ки,— писал А. Изгоев,— лишь последовательно осуществили все то, что говорили и к чему толкали другие. Они лишь поставили точки над «¡», раскрыли скобки, вывели все следствия из посылок, более или менее красноречиво установленных другими»40.
В своих статьях веховцы обрисовали духовный тип русского интеллигента-радикала, раскрыли своеобразие его духовно-психологического уклада, стиля мышления и даже выделили антропологические черты.
По мнению авторов «Вех», социальным носителем радикальных идей в России стал особый общественный слой, появившийся в стране в XIX веке — русская интеллигенция. В отличие от западных интеллектуалов — работников высококвалифицированного умственного труда,— это не профессиональная, а идеологическая группа, одержимая определенными социальными идеалами. Г. Федотов, который в веховской струе анализировал особенности русского радикализма, писал: «Вдумаемся, что объединяет все эти имена: Чаадаева, Белинского, Герцена, Писарева, Короленко — и мы получим ключ к определению русской интеллигенции. У всех этих людей есть идеал, которому они служат и которому стремятся подчинить всю свою жизнь: идеал достаточно широкий, включающий и личную этику и общественное поведение, идеал, практически заменяющий религию...»41.
Важнейшей чертой русской радикальной интеллигенции, утверждали веховцы, было ее отчуждение как от властных общественных структур, не позволяющее активно включиться в политическую деятельность, так и отчуждение от народной жизни. Это промежуточое положение, между властью и народом, отсутствие четкой социальной ниши, проявившееся в разночинском составе интеллигенции, порождало такие ее типологические черты, как «отщепенство» (по Струве), «раскольничество» (по Бердяеву), «скитальчество» (по Федотову). «Интеллигенция приняла раскольнический характер, что так свойственно русским,— писал Бердяев.— Она жила в расколе с окружающей действительностью, которую считала злой, и в ней выработалась фанатическая раскольничья мораль. Крайняя идейная нетерпимость русской интеллигенции была самозащитой, только таким путем она могла сохраниться во враждебном мире, только благодаря своему идейному фанатизму она могла выдержать преследования и удержать свои черты»42.
В своем анализе российского радикализма веховцы обращают внимание на то, что его революционность, начиная с 40-х годов XIX века, оказалась соединена с идеями «чистого», ортодоксального социализма, которые не пользовались большой популярностью в странах Западной Европы. Если в странах Запада социализм с самого начала был «обезврежен» буржуазной культурой и потому его крайние формы не получили широкого распространения, то в России, не успевшей вкусить как следует прелестей цивилизации, буржуазного образа жизни, не имеющей традиции индивидуализма, утвердился антибуржуазный тип социалистического сознания, полностью отрицающий частную собственность и рынок43. Отсюда такая характерная черта российских революционных радикалов, как непримиримое отношение к либерализму, ожесточенная политическая полемика с его представителями. Русские радикалы от Белинского до Ленина считали своим прямым долгом разоблачать буржуазность либерализма, снижать его влияние в политической жизни страны. В результате революционный радикализм затормозил процесс усвоения русским обществом либеральных ценностей, правового просвещения масс.
40 Изгоев А. С. Социализм, культура и большевизм. // Из глубины.— М., 1991.— с. 171.
41 Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции. //О России и русской философской культуре.— с. 407.
42 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма.— с. 18.
43 Франк С. Л. De Prof undis // Из глубины.— с. 308—309.
Внутри российской радикальной традиции веховцы выделяли различные духовно-исторические и антропологические типы, обратили внимание на тенденцию постепенного огрубления и примитивизации духовного уклада. Так, по их мнению, радикалы 30—40-х годов (Герцев, Огарев) отличались более тонкой духовной структурой, чем народники 60—70-х годов. В разночинской интеллигенции они видели более жесткий и аскетичный духовный тип, более реалистический и более активный. На смену благородному и мечтательному радикалу-дворянину, глубоко разбиравшемуся в науках и искусстве, пришел «мыслящий реалист» — враг всяких возвышенных идей, материалист и атеист. «Мыслящего реалиста» сменил еще более грубый духовный тип «железного» и «твердокаменного» большевика, который не знает пощады к противнику, не сомневается в правоте своих идей. Ему чужды сентиментальность и альтруизм. Он считает себя солдатом революции, беспрекословно выполняет директивы партии. Годы первой мировой войны внесли в этот образ еще больше суровости, воинственности и милитаризма. Бердяев, описывая антропологические черты радикала эпохи первой мировой войны и революции, писал: «Появился новый тип милитаризованного молодого человека. В отличие от старого типа интеллигента он гладко выбритый, подтянутый, с твердой и стремительной походкой, он имеет вид завоевателя, он не стесняется в средствах и всегда готов к насилию, он одержим волей к власти и могуществу, он пробивается в первые ряды жизни, он хочет быть не только разрушителем, но и строителем и организатором»44.
Большевистский радикализм, по мнению Бердяева, уже не носил следов отщепенства в отличие от разночинского радикализма. Он находил широкий отклик в пролетарской, полу-люмпенской среде, в настроениях матросов и солдат, одичавших и остервеневших от беспросветной войны, в кругах честолюбивых и амбициозных полу-интеллигентов, недоучившихся студентов и семинаристов, обладающих сильной волей к власти и революционным фанатизмом. Первая мировая война ускорила формирование политической армии большевизма. Его победа и господство были бы невозможны без широкой поддержки различных слоев населения России45.
Большевизм, как утверждали веховцы, не только унаследовал основные типологические черты разночинского радикализма — идеологическое сектантство, причудливое соединение атеизма с религиозными формами мышления, нетерпимость к инакомыслию, рационалистический утопизм, этический и правовой нигилизм, утилитаризм в отношении науки и искусства, опрощенчество, готовность жертвовать собой и другими ради революции,— но и по-своему «переработал» их, доведя до крайнего предела. В результате такого максималистического усвоения прежних радикальных идей и настроений в большевизме оказались невостребованными многие гуманистические черты прежней радикальной идеологии. «Марксизм-ленинизм,— писал Бердяев,— впитал в себя все необходимые элементы народнического социализма, но отбросил его большую человечность, его моральную щепетильность, как помеху для завоевания власти. Он оказался ближе
и « 4fi
к морали старой деспотической власти» .
Общее понижение духовной культуры, по мнению веховцев, привело к возникновению особого типа личности, сознательно лишившей себя-высоких духовных исканий. С. Булгаков от имени одного из действующих лиц своих диалогов в сборнике «Из глубины» говорил следующее: «Признаюсь вам, что «товарищи» кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян — homo socialisticus47.
44 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма.— с. 113.
45 Там же.—с. 101—102, 112—114.
46 Там же.— с. 106.
47 Булгаков С. И. На пиру богов //Из глубины.— с. 102.
2*
11
Большевистская революция знаменовала собой победу революционного радикализма в общественной жизни России. Его политический триумф веховцы объясняли, с одной стороны, общей слабостью в России духовных начал, охраняющих и укрепляющих общественную культуру, а с другой стороны — слабостью либерального и консервативного течений в политической жизни страны48. Слабость русского либерализма состояла в отсутствии самостоятельного положительного общественного миросозерцания, в неспособности воодушевить своими идеями широкую общественность. По мнению С. Франка, русские либералы выполняли функцию умеренных западноевропейских социалистов. Подобно социалистам, они недостаточно сознавали зависимость власти от духовного и культурного уровня общества, ответственность общества за свою власть. В то же время и русский консерватизм не отвечал требованиям культурного и просвещенного политического направления. Он, как и российский радикализм, тяготел к механическому насилию и крутой расправе49.
Веховская линия критики революционного радикализма в России и особенно веховская трактовка большевизма как его логического политического финала у современных авторов пользуется большой популярностью. С запозданием на семьдесят с лишним лет веховская надежда на переосмысливание духовного и политического опыта радикализма XIX века стала осуществляться на практике, причем не только в научном плане.
Казалось бы, давно сданные в архив идеи российского либерально-демократического радикализма вновь переживают свой расцвет. Они сейчас, пожалуй, даже доминируют в общественно-политической практике России. Смогут ли они на этот раз одержать окончательную победу в историческом споре с потерпевшим поражение и основательно дискредитированным в общественном сознании людей за последние годы радикализмом революционным?
Будущее покажет.
В. С. Кобзов НОВАЯ ЛИНИЯ
Впервые на необходимость заселения Оренбургского края и укрепления юго-восточных рубежей Российского государства обратил внимание Петр I. Урал, где создавалась крупнейшая металлургическая база России, требовалось надежно прикрыть от возможных проникновений кочевников, проявлявших враждебность к усиливающемуся колонизационному потоку русских людей. Однако смерть великого преобразователя, как отмечал П. И. Рычков: «все оное в действо произвесть не допустила»1. Руководствуясь наставлениями Петра I, преемники воплотили его замысли в реальность. К концу XVIII века Южный Урал был достаточно плотно заселен и строительство новых крепостей по водоразделам уральских рек продолжалось. Образовавшиеся 6 основных линий укреплений в достаточной степени обеспечили необходимые условия для хозяйственного и экономического освоения обширного края2.
Однако внешние отношения России с другими государствами Средней Азии и кочевыми народами, населявшими приграничные степи, складывались
48 Франк С. Л. Ое Рго?ипс)|5//Из глубины,—с. 311—312.
49 Там же,— с. 312.
1 Рычков П. И. История Оренбургская. (1730—1750) — Оренбург,—1896.—с. 4—5.
2 Машин М.Д.Из истории родного края. Оренбургское казачье войско.— Челябинск, 1976.—с. 49.
