CC BY
0Радикализация и дерадикализация как социально-психологический конфликт
СТАТЬЯ
Радикализация и дерадикализация
как социально-психологический конфликт
Энгель Валерий Викторович — кандидат исторических наук, директор Центра изучения экстремизма и радикализма Московского экономического института (ЦИЭР), г. Москва.
Экстремизм как способ разрешения конфликта
Если с точки зрения политологии экстремизм есть действие, направленное на уничтожение политической/ экономической системы государства, а также его базовых ценностей посредством распространения ненависти к отдельным социальным группам или через применение насилия, то с точки зрения социальной психологии экстремизм — это всегда способ разрешения конфликта. Причем одно определение ни в коей мере не противоречит другому, поскольку, с позиции экстремиста, осуществляя системные разрушения, он завершает собственный конфликт с системой посредством ее уничтожения. Американский психолог Марк Сейджман, непосредственно работавший с арестованными террористами, в своей работе «Террористические сети джихада без лидера в 21 веке» показывает, что внутренний конфликт потенциального террориста может касаться как его самого, так и внешних факторов, которые вызывают у него внутренний протест и подталкивают уже к его личному конфликту с «системой» [7].
В тот момент, когда человек в своем сознании переводит самый ординарный конфликт на глобальный уровень, он вступает в противостояние с системой, которая, по его мнению, является первопричиной всех его бед. Для того, чтобы перевести конфликт на этот уровень, потенциальный экстремист
должен воспринимать его как проявление общего социально-политического конфликта, где участники поделены на антагонистические группы и решение возможно только за счет уничтожения противника или насильственной смены существующего порядка.
Научные сотрудники Казанского федерального университета Махмутова Р.Г. и Шибанова H.A., которые проводили опрос бывших экстремистов, вернувшихся из Сирии, характеризуют их деятельность как «стремление завершить конфликт, как правило, через устранение (в том числе физическое) или подавление оппонента. На практике чаще всего это завершение принимает форму перерастания в другой конфликт (как с расширением участников и предмета конфликта, так и с их сменой). Таким образом, завершение конфликта через перевод его на экстремистский уровень не предполагает безусловного конструктивного исхода для обеих или для одной из сторон» [2, с. 132].
При этом речь может идти о самых разных видах незавершенных конфликтов. Как правило, это личные конфликты, касающиеся самых разных вопросов — от бытовых до карьерных или организационных, но для того, чтобы вывести его на уровень экстремистских решений, человек должен воспринимать его как проявление глобального противоречия, затрагивающего основы государственного устройства.
Но это могут быть и социальные конфликты — с работодателем и даже с государством, которые не выполняют, например, свои социальные и иные обязательства. И это самые значимые и опасные с точки зрения радикализации конфликты, поскольку там более очевидна эта связь. Известный американский исследователь экстремизма Манус И. Мидларски в своей монографии «Истоки политического экстремизма» доказал, что, к примеру, территориальные потери в ходе войн могут спровоцировать серьезный социально-политический конфликт внутри общества, который будет иметь все черты политического экстремизма, включая распространение ненависти, которое может вылиться в замену политической системы государства на новую, террористическую и репрессивную, которая обеспечит массовое уничтожение по отношению не только к политическим оппонентам, но и к представителям определенных этнических меньшинств, которых «назначили» ответственными за национальное унижение (например, в нацистской Германии) [6].
Другой пример из современной истории — это структурное отсутствие серьезных перспектив для молодежи, особенно из числа мигрантов в той или иной стране, которое на деле объясняется как объективными (например, отсутствием необходимого образования или опыта работы у соискателей), так и субъективными причинами (коррупцией и кумовством, когда карьерный рост обеспечивается родственникам или друзьям власть имущих). Это может стать причиной серьезного социального конфликта. Если в его основу будет положено утверждение, что «настоящая причина» состоит в религиозной или этнической принадлежности жертв, а также в том, что существующая
социально-политическая система коррумпирована и должна быть заменена, например, законами шариата, поскольку «только радикальный ислам может обеспечить равенство и справедливость в обществе», то мы получим серьезную угрозу в виде радикализации меньшинств, часть из которых может примкнуть к экстремистским группам. Если говорить более точно, мы получим конфликт между сложившейся социальной системой, с одной стороны, и неудовлетворенными социальными потребностями уязвимых слоев населения, с другой. Однако, как пишет американский антрополог-исследователь терроризма Скотт Этран, «зерно истины... (структурное отсутствие альтернатив) заставляет верить в то, что истиной уже не является (только радикальный ислам может улучшить качество жизни)» [3, с. 104]. Идея разрешения этого конфликта путем насильственного сноса «прогнившей системы» и возрождения «великого халифата» как мирового государства всеобщей справедливости заставило, как утверждает российский исследователь исламизма Ярлыкапов A.A., около 5000 дагестанцев уехать в Сирию и Ирак для присоединения к ИГИЛ* в 2013-2016 гг. Еще около 3000 человек последовали их примеру в Чечне [4, с. 124].
Конфликты того же порядка — между сложившейся общественно-политической системой и запросами социально уязвимых слоев населения — приводят к уходу отдельных представителей общества к левым радикалам, мечтающим о социальной революции и установлению «диктатуры пролетариата».
Конфликт между государством, привлекающим мигрантов на уже занятые местными жителями рабочие места в целях экономии средств, а также допускающим изменение социальной
* Террористическая организация, запрещена решением Верховного Суда РФ от 29.12.2014 г.
среды в пользу представителей иных культурных традиций с одной стороны и частью испуганных такими переменами избирателей с другой приводит к росту числа сторонников ультраправых, в т. ч. супремасистов и т. д.
Другие конфликты, где менее очевидна связь с общественно-политической системой, также могут быть переведены на экстремистский уровень, но для этого человек должен построить в своем сознании прямую или опосредованную связь между иными, как правило, личными проблемами и существующим миропорядком. Например, нехватка средств на дорогостоящую операцию для родителей, проблемы с личной самореализацией, неспособность ориентироваться в существующих формах социальной и экономической жизни, потребность в личной безопасности и неуверенность в завтрашнем дне — все это может быть, при желании, логически увязано с «враждебным обществом», «коррумпированной властью» или с «порочным государственным устройством». Проблемы в коллективе, где человека, якобы, не ценят за его заслуги или таланты, конфликты в семье и даже домашнее насилие могут объясняться чуждыми ценностями, которые, якобы, превалируют в семье или коллективе и являются следствием порочности всей системы государственного устройства. Как писал еще в 2008 году российский исследователь Антонян Ю.М., с криминологической точки зрения «экстремизм представляет собой агрессивную, защитную по своей природе реакцию наиболее тревожной части населения на неблагоприятные экономические и социальные условия жизни, на ее низкое качество» [1, с. 246].
Если человеку удается выстроить внутреннюю причинно-следственную
связь между своими личными проблемами, своим личным конфликтом и порочной, как он считает, системой государственного и политического устройства, то срабатывает синергетический эффект, который и позволяет вывести этот конфликт на глобальный уровень и подвести человека к пониманию того, что он сам просто не в состоянии решить свой внутренний конфликт, что на самом деле это системная проблема, решение которой не под силу одному человеку, поскольку она имеет настолько глубокие корни, что требует только системных экстремистских решений.
Таким образом, мелкий конфликт бытового порядка перерастает в социальный, где врагом становится не только конкретный человек или организация, но уже государственная система, которую требуется сломать. Вместо того, чтобы решать возникшие проблемы законным, общепринятым способом посредством демократических или бюрократических процедур, межличностного общения, человек рвет со своим прошлым, прежде всего с обществом, в котором он живет, проходит процесс радикализации, где получает новое видение «справедливого мироустройства» и приступает к действиям экстремистского характера, поскольку только они, с его точки зрения, могут решить насущные проблемы как его самого, так и всего человечества.
Социально-психологические условия радикализации
Очевидно, что не все люди, находящиеся в таких конфликтах, выбирают экстремизм как путь их разрешения. Есть три необходимых условия, которые должны быть выполнены для этого. Во-первых, необходимо наличие в ближайшем
окружении будущей жертвы радикализации людей, которые «помогут» ему выстроить связь между личной проблемой и системой общественно-политического устройства, а также предложат именно экстремистский путь разрешения конфликта. Это т. н. «проводники» в экстремистские сообщества, которые вовремя подскажут «кто виноват и что делать».
Махмутова Р.Г. и Шибанова H.A., опираясь на результаты своих полевых исследований в Татарстане, утверждают, что «сторонники экстремизма отличаются по социальному, экономическому, семейному положению, уровню образования и политическим взглядам. Но при этом каждый пришел к экстремистской деятельности через неразрешенный конфликт, когда были ущемлены его определенные потребности, при этом общество не смогло / не захотело решить проблему, а экстремисты «протянули руку помощи». В общем смысле экстремизм предлагает удовлетворение тех или иных потребностей, которые оказались ущемленными» [2, с. 134]. Это может быть материальная или духовная помощь, введение в круг «друзей и единомышленников», которые «пережили то же, что и ты», создание определенного тематического круга общения, внушение уверенности в том, что именно путь экстремизма с той или иной политической окраской является гарантией безопасности, светлого будущего человека и его семьи и пр. «Люди, вступившие на этот путь, — пишут татарстанские исследователи, — зачастую уверены, что только их противозаконная деятельность может решить их проблемы, изменить мир, общество к лучшему. Они не верят, что будут услышаны и общество захочет
их принять, и видят решение только в «вынужденном» насилии» [2, с. 133].
В отдельных случаях роль «проводника» в экстремистские сообщества выполняет разного рода экстремистская литература или соответствующие интернет-сайты, которые во всяком случае могут решить задачу идеологической обработки и даже боевой подготовки в домашних условиях. Именно так происходит радикализация т. н. «одиноких волков». Эти люди могут выйти на своих единомышленников через интернет, найдя их, например, в социальных сетях, а могут не выходить ни на кого, найдя объяснение своим неудачам и личным проблемам в интернете, увязав их в своей голове с глобальными проблемами мироустройства и получив в том же интернете инструкции по дальнейшим действиям экстремистского характера. Иными словами, для вывода внутреннего конфликта на уровень экстремистских решений необходимо, прежде всего, наличие и использование индивидом инструментов или инфраструктуры радикализации, которые могут быть разными.
Вторым условием вывода внутреннего конфликта на экстремистский уровень является его увязка с сакральными ценностями, которые разделяет жертва радикализации или которые она считает таковыми, и которым, с ее точки зрения, угрожает «реальная угроза». Поскольку цель экстремизма — это насильственная смена политического порядка, в основе которого всегда лежат те или иные ценности, то этот фактор является обязательным. Скотт Этран пишет, что радикализация может считаться успешной только тогда, когда в сознании ее жертвы, во-первых, четко формируется убеждение в существовании, не зависимо от материальных аспектов, «неоспоримых священных ценностей (Бог, нация,
культура, суверенитет, демократия, равенство)» и, во-вторых, это убеждение должно сопровождаться внутренней уверенностью в том, «что противная сторона, поскольку она явно придерживается противоположных ценностей, хочет лишить «нашу» сторону политического и социального существования или, если речь идет о самых непримиримых противниках, существования вообще» [3, с. 117]. Важно отделять сакральные ценности от не сакральных. Например, недопустимость осквернения имени Бога и создания карикатур на пророков или запрет однополых браков — это сакральные ценности, потому что они касаются основных положений религиозных доктрин, отраженных в священных книгах. В то же время, такие ценности, как право носить те или иные атрибуты религиозной одежды, например чадру у мусульман, которое не является обязательным, согласно Корану, или неограниченное право на строительство религиозных храмов, которое также не закреплено ни в одной религиозной книге, не относятся к числу сакральных, хотя и являются важными для верующих. Это понимание важно для тех, кто работает с жертвами радикализации и стремится вернуть их обществу. Иногда имеют место попытки, и весьма удачные, сакрализировать не сакральные ценности, но в этом случае возникает возможность убедить индивидуума в их несакральности и таким образом вернуть его конфликт с обществом на бытовой уровень.
Принципиальным моментом также является отделение сакральных ценностей от материальных благ и мирских забот. Как отмечает С. Этран, по-настоящему «священные ценности... неравноценны никаким экономическим благам, например, вера в Бога или Отечество. Как правило,
священные ценности очень стабильны и хорошо сопротивляются общественным влияниям. Им также не угрожает обесценивание ни во временном, ни в пространственном смыслах.... Так, люди по своей воле оставляют свои дома и семьи и, преодолевая великие трудности, отправляются исполнять миссию, связанную с предметами или событиями вековой или тысячелетней давности, как это было в случае с крестоносцами, многими первыми сионистами или добровольцами из более чем ста стран мира, которые приехали в Сирию, чтобы сражаться за восстановление давно ушедшего Исламского халифата. Люди добровольно приносят большие жертвы и идут на крайние меры, чтобы защитить или распространить неоспариваемые ценности — религиозные или светские» [3, с. 114].
Это очень важный момент, поскольку, согласно опросам, среди людей, придерживающихся, например, принципов либеральной демократии, так или иначе ассоциированной с частной собственностью и материальным достатком, готовность к самопожертвованию была существенно ниже, чем, например, среди джихадистов, и то она была обусловлена наличием «явной угрозы» [3, с. 126].
Таким образом, конфликт приобретает ценностный характер, если в сознании человека удается увязать его причины не только с существующей системой государственно-политического или социального устройства, но и с борьбой за неоспариваемые или сакральные ценности, которая сопровождает предполагаемую смену системы. Это не просто повышает значимость конфликта, но и является условием готовности к самопожертвованию среди радикально настроенных участников.
В-третьих, условием вывода конфликта на уровень экстремистских решений является идентификация индивида с какой-либо экстремистской группой, на которую ориентированы те самые сакральные ценности. Это могут быть группировки, ассоциирующиеся у него с радикальным исламом, правым радикализмом, левацкими движениями и пр. Даже те одиночки, которые прошли радикализацию самостоятельно, не примыкая ни к одной из реальных экстремистских формирований, идентифицировали себя с условными «братьями» и «сестрами» из родственной группы. Это придает экстремистам дополнительные силы, поскольку они чувствуют себя сопричастными групповым интересам. Как подчеркивает С. Этран, «радикализация зачастую предполагает слияние через «повторное рождение» идентичности» [3, с. 118]. Ссылаясь на свои полевые исследования, проведенные в Марокко, он доказал, что люди, поддерживающие джихадистов, которые «считали соблюдение исламских законов священной ценностью и тесно отождествляли себя с родственной группой,... выражали наибольшую готовность убивать и умирать за шариат» [3, с. 126].
Следовательно, социально-психологическими условиями радикализации являются:
— Наличие соответствующих «проводников» или инструментов и инфраструктуры радикализации.
— Приверженность жертвы радикализации неким сакральным ценностям, которым, с его точки зрения, угрожает опасность.
— Рождение новой идентичности жертвы, которая начинает ассоциировать себя
с какой-либо новой родственной группой, с которой он имеет общие политические интересы, заключающиеся в пропаганде ненависти к другим группам и насилии.
Дерадикализация как новый конфликт
Если согласиться с тем, что экстремизм с точки зрения социальной психологии — это способ разрешить личный конфликт, выведенный на социально-политический уровень, экстремистскими средствами, то следует признать, что дерадикализация, а значит, в значительной степени, и победа над экстремизмом, определяется двумя факторами: с одной стороны прекращением этого конфликта или его локализацией на уровне бытового или личностного, а с другой — инициированием нового конфликта, на этот раз между жертвой радикализации и его экстремистским окружением, родственной группой, с которой он себя стал ассоциировать. Собственно, второй конфликт, как правило, ведет к третьему — с прежним социумом, с которым ранее порвал экстремист и которое продолжает рассматривать его в качестве враждебного субъекта. Но без возвращения жертвы радикализации в прежний социум ее дерадикализация невозможна.
Первая задача — прекращение первичного конфликта с обществом — решается следующим образом:
а) Нарушение внутренней связи между личным конфликтом жертвы радикализации, с одной стороны,
и системой государственной власти и общественно-политического устройства, с другой, подведение жертвы радикализации к пониманию отсутствия такой связи.
б) Перевод конфликта в глазах жертвы радикализации с глобального на бытовой уровень.
в) Решение проблем, породивших бытовой конфликт.
г) Разочарование или переосмысление сакральных ценностей, прежде всего с точки зрения методов их защиты, подведение участника экстремистской группы к пониманию того, что искомых целей можно добиться не путем насилия, а законными, мирными средствами.
Иными словами, нужно, чтобы человек начал понимать, что связи между его личными проблемами и социально-политической системой государства нет или их можно решить, не прибегая к радикальным мерам. Исчезновение этой первоначально выстроенной связи сразу снижает градус конфликта, пропадает энтузиазм, который изначально вел индивидуума к радикализации.
После этого наступает очередь переоценки ценностей. Важно объяснить жертве радикализации, что ничто не угрожает его неоспоримым ценностям, а их целей можно достичь не прибегая к насилию. Например, соблюдение законов шариата не обязательно увязывать с войной или террором. Даже ведущие саудовские богословы-салафиты утверждают сегодня, что «хотя строгое соблюдение законов шариата и распространение ислама являются богоугодными и неоспоримыми ценностями, их лучше всего реализовывать ненасильственными усилиями по увещеванию» [3, с. 132].
Возникает своего рода новый ценностный конфликт, когда человек либо отказывается от одних ценностей в пользу других (что происходит крайне редко), либо он переосмысливает их по-новому, отказываясь от наиболее радикальных способов их защиты в пользу более умеренных, не связанных с насилием и ненавистью. Новый ценностный конфликт — это конфликт индивидуума с экстремистской идеологией, которой он ранее руководствовался.
Позитивным результатом этого конфликта становится разочарование и отказ от этой идеологии. Иногда удается опустить первичный конфликт индивидуума с государством на уровень старых бытовых или личностных разногласий и ликвидировать их в результате простых технических решений. Собственно, это также является одним из направлений государственных программ предотвращения терроризма и экстремизма. Если это происходит, то исчезает первопричина конфликта. Все это требует серьезных усилий и, как уже указывалось, переоценки ценностей, что, как правило, происходит болезненно и сложно.
Второй конфликт — это конфликт со своим экстремистским прошлым. В тот момент, когда человек понимает, что его сакральные ценности не обязательно отстаивать через насилие и убийства, что его личный конфликт не имеет ничего общего с системой государства, у него возникает устойчивое желание смены родственной группы, с которой теперь его ничего не связывает. Новое противостояние — это не просто конфликт со своим радикальным окружением, которое продолжает исповедовать экстремистские ценности, но со всей глобальной, ранее родственной ему группой. Этот конфликт также зарождается через разочарование во взглядах на мироустройство, привитых в процессе радикализации. Он является оздоровительным и крайне важным для понимания жертвой реального положения вещей. Например, тот же Р. Браун пишет о том, что поводом к разрыву с экстремистской группой, как правило, является лицемерие и другое негативное поведение членов группы, которое окончательно отталкивает от нее людей, разочаровавшихся в целях и методах экстремизма [5].
Но, пройдя через второй конфликт, человек сталкивается с новой проблемой. Если в процессе радикализации он достаточно легко находит ассоциированную родственную группу, то при выходе из экстремистского сообщества он ощущает дефицит дружественных сообществ, которые могут стать для него новыми родственными группами. И здесь возникает третий конфликт — между жертвой радикализации, решившей/планирующей покончить со своим экстремистским прошлым, и прежним неэкстремистским обществом, которое не готово принять ее обратно, для которого она по-прежнему остается «чужой» [2, с. 137].
Таким образом, радикализация и дерадикализация с социально-психологической точки зрения всегда происходит через конфликт. Только это разные конфликты, и они отличаются друг от друга, хотя очень похожи. Но выход из экстремизма всегда психологически сложнее и болезненнее, чем вход, поскольку при выходе радикальные группировки уже воспринимают свою жертву как «чужого», а общество, с которым жертва порвала ранее в процессе своей радикализации, еще не воспринимает ее как «своего». То есть человек остается один, без моральной и часто материальной поддержки. Именно в этих условиях возникают рецидивы, когда человек не находит в себе сил бороться, а экстремистскому окружению удается погасить его конфликт с ним и вернуть обратно. Именно поэтому процессу дерадикализации необходимо уделять повышенное внимание, привлекая к нему возможности не только государства, но также общества и семьи.
Список использованных источников
1. Антонян Ю.М. Природа экстремизма // Уголовно-правовой запрет и его эффективность в борьбе с современной преступностью: сб. науч. трудов / под. ред. Н.А. Лопашенко. Саратов. 2008. 552 с.
2. Махмутова Р.Г., Шибанова Н.А. Экстремизм как социальный конфликт: тендерный аспект (опыт Республики Татарстан) // Вестник Российской Нации. 2023. №1-2 (89). С. 129-141.
3. Этран С. Психология международного терроризма и радикальных политических конфликтов // Теории и практики радикализма и экстремизма, под ред. В.А. Тишкова. Москва: ИЭА РАН. 2023. С. 101-154.
4. Ярлыкапов А.А. ИГИЛ и Северный кавказ // Ксенофобия и экстремизм: глобальные вызовы и региональные тренды, под ред. Энгеля В.В.
// Московский экономический институт, М. 2021. С. 112-128.
5. Brown R. Research on Domestic Radicalization to Violent Extremism: Insights from Family and Friends of Current and Former Extremists // Office of Justice Programs // U.S. Department of Justice, 2021.
6. Mildarsky M.I. Origins of Political Extremism. Mass Violence in the Twentieth Century and Beyond, Rutgers University, New Jersey, 2011.
7. Sageman M. Leaderless Jihad Terror Networks in the Twenty-First Century, University of Pennsylvania, 2008.
