CC BY
26
ИСТОРИОГРАФИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ И ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2022. Т. 9, № 3 (35). С. 103-114. УДК 930.1
DOI 10.24147/2312-1300.2022.9(3).103-114
А. А. Попова
РАБОВЛАДЕНИЕ В ДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ: СУДЬБА КОНЦЕПТА В ПОЗДНЕСОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ*
Концепт рабовладения в древней Месопотамии являлся одной из наиболее обсуждаемых проблем в советской историографии, поскольку был признан важным звеном марксистской теории исторического процесса. В ходе многочисленных дискуссий наполнение концепта претерпевало изменения, однако его сущность - признание значительной роли рабовладения в производственных отношениях Месопотамии - оставалась неизменной на протяжении всего советского периода и с некоторыми оговорками после. Мы исходим из тезиса, что концепт рабовладения в ходе своего развития разделился на несколько связанных, но практически не зависящих друг от друга нарративов, которые в позднесоветское время подверглись процессу деунификации, исследованию которого посвящена данная работа.
Ключевые слова: советская историография; история науки; рабовладение; Месопотамия; история древнего мира.
Вопрос о характере древневосточных обществ являлся одним из самых обсуждаемых в советской науке, поскольку играл принципиальную роль в формировании марксистского представления об историческом процессе. В начале 1930-х гг. В. В. Струве выдвинул теорию о рабовладельческом характере обществ древнего Востока, что позволило органично вписать их в теорию пяти последовательно сменяющих друг друга общественных формаций, наиболее чётко выраженную в «Истории ВКП(б)» под редакцией И. В. Сталина. С этого времени концепция рабовладения на древнем Востоке стала краеугольным камнем марксистской методологии, изъятие которого могло разрушить саму основу представлений о ходе исторического процесса. Тем самым базовый тезис о
рабовладельческом характере обществ древнего Востока признавался всеми советскими историками, однако дискуссии по смежным вопросам продолжались практически весь период существования СССР и в итоге привели к последствиям, изучению которых посвящена данная работа.
Мы исходим из предположения, что к концу советского периода унифицированный нарратив о рабовладении на древнем Востоке, формировавшийся с конца 1920-х гг. до конца 1950-х гг. (подробнее см.: [1, с. 72140]), подвергся распаду на несколько взаимосвязанных, но при этом различных по своему характеру и содержанию нарративов, которые в конечном итоге оказывали влияние на развитие и содержание исторических исследований о Востоке, а также представле-
* Работа выполнена при поддержке гранта Российского научного фонда (проект № 22-28-00519 «Разнообразие под видом единства: советский исторический нарратив 1960-80-х гг. (пример истории древности)»).
ний о нём вне поля науки. Для наглядной иллюстрации этих процессов мы остановимся на примере древней Месопотамии, на основании изучения общества которой впервые были сделаны выводы о рабовладельческом характере древневосточных обществ.
Поскольку в нашем исследовании главным образом речь пойдёт о процессе распада (или деунификации) нарратива, в качестве предыстории уместно сказать несколько слов о предшествующем процессе, т. е. об унификации. Под историческим нарративом мы понимаем тип научного проблематизирую-щего высказывания, который стремится к объективному объяснению явлений. Между повествовательной и проблематизирующей (объяснительной) составляющими нарратива существует прямая связь: при усилении одной из них ослабевает другая. В период становления марксистской науки наиболее сильной была проблематизирующая часть, в связи с чем этот период характеризуется особым интересом к источникам и фактам. В своём зрелом варианте марксизм становится универсальной объяснительной моделью, соответственно в этот период роль пробле-матизирующей составляющей нарратива уменьшается при возрастании значения повествовательной. На этом этапе также возможны элементы обращения к фактам, но в данный период они нужны лишь для иллюстрации известных положений, при этом исследователи, как правило, пересказывают уже известные факты, но не постигают новые. В связи с этим авторское высказывание становится менее рискованным, так как оно не выходит за пределы очевидного знания, потому менее привлекательным для читателя. Унификация в советской науке имела и положительные моменты: поскольку терминология, методика и базовые идеи в рамках такой модели заранее известны, это упрощало процесс создания концепций, отвечающих всем принципам научности, принятым в данной системе. Однако в свою очередь это же снижало уникальность каждого конкретного высказывания и зачастую нивелировало его научную новизну [2, с. 127-133].
Унификация нарратива в советской историографии выразила формирование определённой картины мира и соответствующего ей типа мышления. Нашей же основной за-
дачей является рассмотрение возможностей и механизмов преодоления унификации в период кризиса марксистской историографии на примере важнейшего для неё концепта рабовладения.
Концепция В. В. Струве как основа унифицированного нарратива
Несмотря на тот факт, что теория о рабовладельческом характере обществ древнего Востока была сформулирована ещё в первой половине 1930-х гг., историки перманентно возвращались к этой проблеме на протяжении всего советского периода. На наш взгляд, это было обусловлено несколькими факторами: во-первых, классики марксизма, акцентируя внимание на изучении европейских обществ, ничтожно мало говорили о развитии Востока, что формально давало возможность разнообразно трактовать эти немногочисленные высказывания. Во-вторых, с приходом к власти Н. С. Хрущёва был раскритикован культ личности Сталина, что привело к исключению вождя из пантеона классиков марксизма. В связи с этим «освящённая» авторитетом Сталина «История ВКП(б)» перестала быть наиболее значимым учебным изданием в СССР, а выводы, высказанные в этой работе, могли подвергаться критике, что во многом спровоцировало возрождение дискуссии об азиатском способе производства на древнем Востоке в 1960-е гг. В-третьих, ассириология, являясь сравнительно молодой наукой, особенно активно развивалась в течение XX в., предоставляя новый источниковый материал, который нельзя было игнорировать, желая оставаться в пределах современного научного знания. Эти источники и построенные на их основе выводы зачастую не укладывались в рамки статичных марксистских схем, постепенно подтачивая их основы. Но поскольку «расстаться» с древневосточным рабовладением, являвшимся важной составной частью пятичленки, уже было невозможно, основная задача историков постсталинского периода состояла в доказательстве легитимности данного концепта путём адаптации новых источников и фактов в поле марксистской науки.
Базовая проблема, с которой сталкивались все востоковеды, занимавшиеся вопросами древневосточного рабовладения, в об-
щем виде парадоксальна: как при наличии небольшого количества рабов в хозяйственной жизни обществ древнего Востока доказать, что рабство являлось их экономической основой? Советские историки подходили к её решению различными способами. Уже упоминаемый нами В. В. Струве, опираясь на выводы немецкого исследователя А. Дайме-ля, на примере шумерского города Лагаша доказывал односекторальность древней экономики. Согласно его теории, вся земля в Лагаше условно принадлежала нескольким богам, а фактически храмам, ассоциированным с общинами. Храмово-общинная земля была разделена на несколько категорий, на каждой из них работали как свободные общинники, так и рабы, состав которых пополнялся военнопленными и закабалёнными должниками. На земле, принадлежащей собственно храму, работали обедневшие общинники шублугали или гуруши (этот термин, по мнению Струве, имел уничижительное значение). Они владели небольшими участками, с которых кормились, не получая никаких дополнительных довольствий от храма, кроме выдач шерсти, которая также полагалась рабам (игинуду) . В процессе становления шумерской государственности шублугали всё чаще переходили из общинной организации в храмовую, закрепляясь за ней. Несмотря на то, что строгой границы между ними по-прежнему не было, этот процесс приводил к тому, что шублугали меняли своё положение свободных общинников на положение зависимых, тем самым по своему социальному статусу они приближались к рабам. Как отмечал позже грузинский исследователь Г. А. Меликишвили, по сути общинники были превращены государством в рабов, от которых их отличало лишь то, что им была оставлена некоторая доля старой общинной организации2.
Рассматривая социальное положение работников государственного хозяйства периода III династии Ура, Струве обратил внимание на то, что значительная часть производителей энгаров (пахарей) была занята в работах на государственной земле непрерывно в течение года. Это, по мнению исследователя, означало, что у них не могло быть собственных средств производства, а значит, в экономическом отношении они представ-
ляли собой рабов3. Сходным социальным статусом обладали все занятые в государственном хозяйстве работники-мужчины (гуруши) и женщины-работницы (geme), состав которых пополнялся из купленных в других странах рабов и обедневших общинников . Это приводило исследователя к выводу, что среди производителей, трудившихся в государственном секторе периода III династии Ура, процент рабов был значителен.
Частная собственность, согласно теории Струве, появилась на так называемых «высоких полях», искусственно орошаемых землях, находящихся вне храмово-общинного сектора. Эти земли приобретали разбогатевшие общинники, которые обрабатывали их посредством рабского труда, сами тем самым превращаясь в рабовладельцев .
Таким образом Струве доказывал, что несмотря на небольшое количество рабов в юридическом смысле, внеэкономически эксплуатируемых зависимых производителей суммарно было достаточно, чтобы считать экономику древнего Шумера рабовладельческой.
Корректировка положений нарратива советскими исследователями постсталинского периода
Однако струвианская теория древневосточного рабовладения в неизменном виде просуществовала недолго, и уже в послевоенные годы развернулась дискуссия, которая продлилась до смерти академика в 1965 г. Основным оппонентом Струве выступил востоковед И. М. Дьяконов, который ранее занимался вопросами ассирийской экономики. Дьяконов, ознакомившись с шумерскими текстами, выяснил, что, в сущности, теория односекторальной экономики Струве основана на одном частном источнике и, видимо, неверно переведённом термине. Дьяконов отмечал, что термин «gana-ga» (высокие поля) означает скорее «широкую продольную сторону, наиболее отдалённую от реки», т. е. вряд ли такие земли потенциально годились для земледелия. Тем самым он отрицал возможность возникновения частной собственности на высоких полях, что наносило серьёзный удар по позициям Струве6. Более того, Дьяконов выдвинул свою теорию двухсекто-ральной экономики, согласно которой одна часть земли в шумерских городах-государ-
ствах принадлежала храму, другая, причём большая, - общине. На храмовой земле работали рабы и полузависимые общинники, а на общинной, где было возможным частное владение, - свободные граждане, которые могли привлекать для работы в том числе рабов7.
Несмотря на то, что позиция Дьяконова была высказана более убедительно и в итоге принята научным сообществом, рассмотренная дискуссия затрагивала лишь детали, но не сущностную составляющую - рабовладельческий характер экономики древнего Шумера. Ни один из оппонентов Струве не оспаривал этот факт, уже ставший аксиомой в советской науке.
Тем не менее теория Дьяконова не могла не вызвать вопросов, поскольку, доказывая наличие двух секторов шумерской экономики, он отмечал, что тот сектор, в котором трудились свободные общинники, был крупнее, соответственно, это возвращало исследователя к вопросу о количестве рабов в месопотамском обществе и о возможности говорить о нём как о рабовладельческом, поэтому в середине 1970-х гг. Дьяконов приступает к уточнению и корректировке своих выводов. В объёмной теоретической статье 1971 г. он признаёт, что ни численно, ни по своей экономической роли непосредственно рабы не составляли основной класс производителей в древней Месопотамии. Однако это вовсе не значит, что строй этого общества не был рабовладельческим. Дело в том, что рабы - это всего лишь одна из групп обширного эксплуатируемого класса, для которого также характерны внеэкономический тип принуждения и отсутствие собственности на средства производства. Для обозначения этого класса производителей Дьяконов вводит термин «древние подневольные работники рабского типа», их же он предлагает по аналогии с зависимыми крестьянами древней Спарты называть «илотами». Ряды этих производителей пополнялись представителями покорённых народов и гурушами (обедневшими общинниками), чей правовой статус неясен, но по своему экономическому положению, по мнению Дьяконова, они очевидно были близки к рабам. Эти работники прикреплялись к храмовой или царской земле и были обязаны выплачивать определённую
долю урожая. Таким образом, исследователь приходит к выводу, что зависимые, внеэкономически эксплуатируемые, лишённые собственности на средства производства гуруши по своему социальному статусу тождественны рабам. Учитывая тот факт, что в количественном отношении «илотов» было гораздо больше, чем собственно рабов, они совокупно составляли основной класс производителей в древнем Шумере, что также являлось очередным подтверждением рабовладельческого характера древневосточных обществ8.
Однако данное представление об устройстве древнего общества Месопотамии не было единственным. Ещё в конце 1960-х гг. американский шумеролог Й. Гельб, соглашаясь с Дьяконовым в аспекте двухсектораль-ности экономики Месопотамии, в своём варианте классового деления общества относил гурушей к категории полусвободных или крепостных [3, с. 173].
В 1975 г. с критикой позиции Дьяконова выступил Г. А. Меликишвили. Интересно, что критика грузинского историка подбиралась всё ближе к оспариванию самих основ советской концепции рабовладения. Так, статья начинается с тезиса о неправомерности отождествления рабовладельческих обществ древнего Востока и античных, поскольку для них характерны совершенно различные отношения собственности. Античная экономика знала понятие частной собственности, а в древневосточных обществах, как правило, земля номинально принадлежала храму, общине или царю и не отчуждалась, поэтому для Востока свойственно наличие условной собственности на землю9. Также исследователь не соглашается с теорией двухсектораль-ности экономики, утверждая, что противопоставление общинного и храмового (царского) секторов не было очевидным и работники из одного могли свободно переходить в другой, поскольку по своим социальным обязательствам ничем не отличались друг от друга: платили натуральный налог, работали как на своей земле, так и на храмовой, несли одинаковые трудовые и воинские повинности10.
Далее Меликишвили отмечает, что раб -это в первую очередь правовое понятие, его основная черта - эксплуатация личности рабовладельцем. В этом отношении отличие между рабом и свободным в древности от-
чётливо осознавалось, что доказывают правовые акты разных стран. Рабами чаще всего становились военнопленные, реже преступники, переход свободного в статус раба был далеко не ординарным явлением, поскольку долговая кабала как правило носила временный характер. Действительно, свободный мог оказаться в экономическом положении, похожем на рабское, но это не лишало его личной свободы. Это же работало и в обратной ситуации, когда разбогатевшие рабы Нововавилонского периода автоматически не становились свободными. Соглашаясь с позицией Гельба, Меликишвили также полагает, что гуруши гораздо более близки по социальному статусу к крепостным, чем к рабам: они лично свободны, у них есть семья, но бедность вынуждала их работать на государственной земле. Более того, учёный замечает, что внеэкономическое принуждение также не может служить в данном случае аргументом в пользу рабского состояния гу-рушей, поскольку такой же тип принуждения свойствен и феодальным обществам. Кроме того, нельзя не учитывать тот факт, что на государственных землях работали как рабы, так и свободные. Их экономическое положение и форма эксплуатации были одинаковы, при этом отношение к земле разительно отличалось от отношения к ней античных рабов, поскольку древневосточные производители условно владели землёй и отдавали только заранее оговорённую часть урожая, что давало стимул и возможность дополнительного заработка. Тем самым принуждение на этих землях могло быть не только внеэко-номическим11.
Меликишвили на протяжении всей статьи не говорит о том, что древневосточное общество не было рабовладельческим, хотя его аргументы явно приводят читателя именно к такому выводу. Тем не менее исследователь не выходит за рамки представлений советской историографии об историческом процессе. Для этого он отдельно замечает, что в своих трудах Маркс и Энгельс не говорили о крепостничестве как о специфически средневековой форме зависимости, оно могло существовать в любой период истории, однако именно в период средних веков стало занимать существенное место в производстве. Говоря в целом о характере древневосточ-
ных обществ, Меликишвили отмечает, что рабовладельческий уклад играл важную, но не ведущую роль в их экономике, однако при этом производственные отношения на Востоке постоянно эволюционировали в следующую, феодально-крепостническую фазу .
В середине 1980-х гг. своё видение социальной структуры обществ древнего Востока представил ученик Меликишвили Дж. М. Шарашенидзе. Исследователь обратился к анализу различных категорий работников, трудившихся в государственном хозяйстве времён III династии Ура. Изучив в том числе новые источники, он выяснил, что значительная часть энгаров, числившихся в государственном секторе, являлись юридически свободными, могли иметь семьи, собственное хозяйство, скот и даже нанимать рабов13. Кроме того, Шарашенидзе предлагал переводить термин «geme» как работница, но не рабыня, поскольку, согласно его выводам, этим общим термином обозначался весь наёмный женский персонал государственного хозяйства, среди них встречались как юридически свободные женщины, так и рабыни. Как правило, в наём шли женщины из семей обедневших общинников, это позволяло им при потере экономической независимости сохранить свою личную свободу, именно этот фактор отличал их от рабынь при условии идентичных форм эксплуатации и вознаграждений за труд14. Эти выводы в очередной раз пошатнули позиции теории Струве, но снова не затронули базовой теории рабовладельческого строя на древнем Востоке. Хотя в предисловии к своей монографии Шарашенидзе задаётся вопросом, можно ли на основании имеющихся на данный момент документов утверждать, являлось ли древневосточное общество рабовладельческим или же относилось к другой формации15, однозначного ответа на этот вопрос он не даёт, лишь представляя читателю аргументы, которые в большей степени говорят в пользу второго варианта.
И хотя, как мы могли видеть (на примере статьи Меликишвили), уход от ответа становится в поздней советской историографии одним из легитимных приёмов, его применение - отнюдь не свидетельство унификации нарратива с помощью новых способов. Ведь речь в данном случае идёт об ответе на один
из центральных вопросов марксистской парадигмы, который подразумевает лишь один правильный, унифицированный вариант («рабовладение являлось основой производственных отношений на древнем Востоке»). Соответственно, приём «открытой концовки», когда автор предоставляет возможность читателю на основании представленных доводов сделать самостоятельный вывод, - это одно из свидетельств начала деунификации нарратива.
Несмотря на то, что Дьяконов знал о других позициях по вопросу социально-экономических отношений в древней Месопотамии, в своём позднем, уже постсоветском труде «Пути истории» он сохраняет значительную часть своих выводов. Однако нельзя не заметить и важнейших изменений в подходе учёного к материалу. В предисловии к работе Дьяконов отказывается от марксистского видения исторического процесса. Марксизм, по мнению исследователя, евро-поцентричен, в нём слабо проработаны механизмы перехода от одной формации к другой, а самое главное, что к концу XX в. стало очевидным, что он устарел16. Тем не менее, несмотря на критику марксистской теории, отказ от неё в значительной степени являлся лишь декларативным. Дьяконов, в сущности, модернизирует её, создавая свою глобальную теорию исторического процесса, устраняя, по его мнению, наиболее очевидные недостатки. Так, сохраняя марксистскую стадиальность исторического процесса, он предлагает делить историю не на формации, а на фазы, отказываясь при этом от принципа прогрес-сизма. Поскольку механизмом перехода не могут служить революции, так как не во всех случаях перехода они были, то смена типа производственных отношений, по мнению учёного, зависит от социально-психологических факторов; для того, чтобы народ создал новую систему производственных отношений, необходима смена разделяемых обществом ценностей на противоположные (с. 9-12). Исходя из сказанного, можно заключить, что в основе периодизации исторического процесса в теории Дьяконова лежит соотношение производственных отношений и состояния социально-психологических процессов.
Исследователь признаёт, что уже со времён второй дискуссии об азиатском спо-
собе производства советским учёным стало ясно, что эксплуатация рабского труда не являлась движущим фактором древней формации, значительную роль в производстве рабы играли лишь на кратком промежутке античного периода, при этом как бы соглашаясь с тем, что классическое рабство по Марксу всё-таки существовал (с. 7).
Несмотря на отрицание марксистской теории в целом, Дьяконов не избавляется от присущей ей терминологии, которая в его нарративе не является рудиментарной, а играет смыслообразующую роль. Описывая специфику выделяемых им фаз древности, он отмечает, что способ производства зависит от соотношения рабочей силы и средств производства, именно поэтому для древности характерен не один рабовладельческий способ производства, а несколько, что позволяет говорить не об одной формации, а о нескольких фазах (с. 27). Возникновение эксплуатируемого и эксплуатирующего классов он объясняет появлением прибавочного продукта, тесно связанного с процессом смены типа орудий труда (с. 28). При этом эксплуатируемый класс противостоит классу свободных (с. 27).
Нарратив о социально-экономическом развитии общества древней Месопотамии в монографии Дьяконова остаётся неизменным, вплоть до дословных повторов материала, изложенного в его более ранних пуб-ликациях17. Несмотря на оговорённую в предисловии смену подхода к анализу древних обществ, выводы и иллюстрирующие их аргументы также остаются прежними. Например, отказываясь от характеристики месопо-тамского общества как рабовладельческого, исследователь не меняет своих выводов о социально-экономическом составе класса производителей, включавшего рабов и приближённых к ним зависимых работников (илотов) (с. 31-34). В свою очередь напомним, что эта аргументация создавалась именно для доказательства рабовладельческого характера обществ древнего Востока и являлась несколько неуместной в положении, когда он отрицался. Тем самым в постсоветский период Дьяконов весьма легко смог избавиться от созданной советской наукой рамки рабовладельческой формации, но кардинальным образом изменить её содержание ему не удалось.
Формирование и развитие нарратива рабовладения на древнем Востоке в сфере образования
В области советского образования параллельно сформировался нарратив древневосточного рабовладения, практически не апеллирующий к научным теориям, разработанным в рамках многочисленных дискуссий. Его основа сложилась в конце 1940-х гг. с выходом вузовского учебника истории древнего Востока В. И. Авдиева. Несмотря на существенную критику , издание, подвергшись небольшой редакции, в 1952 г. получило сталинскую премию и являлось основным вузовским пособием по данному предмету до начала 1980-х гг.
В учебнике излагалась базовая концепция рабовладения, представленная в рамках марксистской парадигмы. Развитие сельского хозяйства, возникновение металлургии и распространение меновой торговли в ранней древности привели к росту производительных сил и увеличению производительности труда, результатом этих изменений стало возникновение прибавочного продукта, для постоянного воспроизводства которого требовалось всё больше рабочей силы. Она пополнялась путём внеэкономической эксплуатации, проявившейся в виде рабства, наиболее распространённой формой которого было патриархальное, когда старший родственник-мужчина на правах рабовладельца мог продавать своих младших родственников19.
Также ряды рабов пополнялись военнопленными. Пиктограмма «человек с горной страны» была известна ещё до появления письменности, позже, несколько видоизменившись, она превратилась в знак, обозначающий понятие «раб», а это в свою очередь говорит о том, что рабство в Месопотамии было известно ещё до образования первых государств. Также рабами становились задолжавшие общинники. Бедняки брали ссуды зерном у зажиточных членов общины, однако зачастую они не могли вернуть долг с процентами, из-за чего попадали в кабалу. Тем самым постепенно оформлялся класс рабовладельцев, а классовые противоречия между ними и эксплуатируемыми приводили к образованию государственного аппарата, основной целью которого являлось удержание в повиновении массы рабов. Земельный
фонд общины постепенно поглощало государство, а свободные общинники, работавшие на собственной земле, несли в его пользу различные повинности, бедняки же, оставшиеся без наделов, превращались в рабов20.
Авдиев выстраивает наиболее непротиворечивый в рамках советского марксистского подхода шаблон развития рабовладельческих отношений и следует ему при описании различных периодов истории Месопотамии, при этом не стремясь разнообразить не только порядок частей повествования, но даже формулировки идей, которые повторяются порой дословно21.
У Авдиева не было цели показать уникальность пути развития древнего Востока22, отсюда и обилие повторяющихся пассажей в описании разных исторических периодов, которые делают нарратив однообразным, отражающим статичность описываемых социальных отношений. Автор накладывает схему возникновения классических античных рабовладельческих обществ, представленную в трудах Маркса и Энгельса, на общества древнего Востока, нивелируя их отличия, в то время как в рамках собственно научных исследований они нередко выступали причиной дискуссий. Авдиев изначально исходит из положения о тождественности путей развития древневосточных и античного обществ, в связи с чем его нарратив базируется на ряде аксиом, которые освящены авторитетом классиков марксизма, поэтому не требуют доказательств. Так, автор безапелляционно утверждает массовость рабского труда в месопотамских обществах , описывая положение рабов на протяжении всей древней истории как крайне бедственное , именно этот фактор вызывал антагонизм между ними и классом рабовладельцев. Напомним, что в рамках советской науки все эти вопросы активно обсуждались и даже в позднесоветское время ни на один из них не было дано окончательного ответа, разделяемого большинством исследователей. Учебник по своей специфике должен учитывать основные достижения современной науки, однако рассмотренное нами издание скорее стоит особняком. В нём учтена базовая абстрактная теория, описывающая развитие сходного типологически, но иначе устроенного общества, которая подтверждается ком-
пиляцией повторяющихся из раздела в раздел аргументов.
Мы уделили столь пристальное внимание труду Авдиева, поскольку отражённые в нём идеи будут встречаться в школьных и университетских учебных изданиях на протяжении всего советского периода и даже некоторое время после. В учебнике истории древнего мира под редакцией Ф. П. Коровки-на, ставшим основным для всех советских школ, несмотря на множество переизданий, нарратив об истории древней Месопотамии отличался незначительно. Конечно, текст учебника краток и упрощён, однако в нём отчётливо прослеживаются идеи, высказанные Авидевым. Так, мы встречаем пассажи о превращении общинников, не имевших возможности выплатить долг с процентами, в рабов, о становлении класса рабовладельцев, состоящего из зажиточных членов общины, о возникновении рабовладельческого строя одновременно с первыми государствами, основной задачей которых было удержание в повиновении масс рабов25. Интересно, что фрагментарно эти же идеи отразились в более позднем школьном учебнике под авторством А. А. Вигасина, Г. И. Годера и И. С. Свенциц-кой26, однако в последнем при описании древневосточного общества рабовладению всё же уделяется намного меньше внимания.
В начале 1980-х гг. в свет вышел вузовский учебник истории древнего Востока под редакцией В. И. Кузищина, который заменил книгу Авдиева. При общем сходстве структуры и презентуемого материала в издании Кузищина встречаются некоторые элементы концепций Дьяконова, например признаётся двухсекторальность шумерской экономики и тождественность социальных статусов рабов и подневольных работников государственного хозяйства27. Однако идеи однообразия развития месопотамских обществ на всём протяжении их древней истории, фокус на социально-экономических отношениях, основным процессом в рамках которых признаётся становление рабовладельческого строя и упрощённое, аксиоматическое представление о возникновении рабовладения и его сущностных характеристиках, отражённые в тексте Авдиева в конце 1940-х, прослеживаются в изданиях вплоть до конца 1990-х гг.28
Перспективы деунификации в советской историографии
В чём же причина такой устойчивости нарратива древневосточного рабовладения в советской науке и вне её? Почему через годы после распада СССР учёные, отрицая положения марксизма, продолжали возвращаться к вопросам рабства на древнем Востоке, а в учебных изданиях советский нарра-тив в принципе претерпел минимальные изменения? На наш взгляд, причина кроется в особенностях языка советской историографии, под которым мы понимаем совокупность лингвистических явлений, встроенных в систему языка науки, отражающих базовые установки и логику мышления исследовате-ля(ей) [4, с. 215]. Одной из таких установок являлась апелляция к уже известной истине, отражённой в марксистской теории исторического процесса. Использование специальных терминов, особенности аргументации, выстраивания текста и выводов - это отнюдь не формальные элементы, которые легко изъять, тем самым переформатировав нар-ратив. Это та самая совокупность особенностей языка науки, отражающих специфику мышления учёных, воспитанных в рамках марксистской традиции [4, с. 216]. В связи с этим исследователи, изучая сферы, не затронутые марксизмом, непременно переводили присущие им феномены на понятный и принятый язык науки, поскольку обозначение явления верным термином являлось важнейшим шагом на пути к его пониманию (раскрытию). Так, недостаточно описать категории работников государственного сектора Ура, необходимо понять их социальный статус, что позволит сделать выводы об их месте в системе производственных отношений и впоследствии определить их характер, вернее, вновь доказать уже заранее известную истину.
Язык советской историографии не выясняет причин и следствий событий, он пытается найти похожие черты, которые позволят вписать данное событие в рамки известной схемы с заранее определёнными причинно-следственными связями [4, с. 218]. Мы могли проследить подобное развёртывание нарратива в учебнике Авдиева, когда уже известная науке схема развития античного общества была приложена к мало затрону-
тым на тот момент марксистской теорией древневосточным государствам.
Другой установкой нарратива советской историографии является его ортодоксальность, которая выражается в стремлении сохранить канон в неизменном виде, в связи с чем слишком смелые трактовки, новацион-ные подходы и теории не поощряются научным сообществом [4, с. 218]. По этой причине исследователи позднесоветского периода не решались признать несостоятельность определения рабовладельческого характера обществ древнего Востока, хотя представленные ими аргументы нередко говорили именно об этом.
В целом, в позднесоветской историографии имеют место все эти процессы развития языка, однако всё же наблюдаются изменения, которые мы определим как деунифи-кацию нарратива. Обилие источников, обнаруженных и введённых в оборот в течение XX в., а также появление новых подходов в исторической науке, постепенно расшатывали саму базу, марксистскую теорию исторического процесса, заставляя сомневаться в выдвигаемых в её рамках аксиомах. Тем не менее сформированная годами специфика мышления, которая выражалась в языке науки, не давала возможности окончательно порвать с ней.
В конце советского времени происходят явные процессы деунификации нарратива, которые порождены стремлением исследователей выйти из замкнутого круга повторений одних и тех же повествовательных шаблонов советского марксизма. Среди проявлений деунификации можно выделить такие приёмы, как уход от прямого ответа на смысло-образующие вопросы, поставленные марксистской парадигмой, чему часто помогает введение новых сложносоставных терминов, которые отражают неоднозначность, переходный характер явлений («древние подневольные работники рабского типа»), а также минимизация упоминаний наиболее спорных концептов («рабовладельческая формация»).
Однако, на наш взгляд, процесс деуни-фикации не вёл к созданию нового языка науки. Все перечисленные выше приёмы были изобретены только как средство смягчения уже существующего унифицированного нарратива, поэтому могли существовать
только до тех пор, пока существовал этот же самый нарратив. Когда обязательность его употребления ушла (вместе с падением советского режима), эти приёмы лишились своей ценности.
Поэтому советские историки, оказавшись в постсоветском мире, столкнулись с действительно сложной задачей перестройки своего нарратива, обладая при этом ограниченным инструментарием. Так, Дьяконов хотя и декларировал отказ от марксистской методологии, продолжал мыслить как советский историк, поскольку пытался через известные ему термины выйти к сути проблемы. Отказавшись от рабовладельческой формации на древнем Востоке, он стремился обновить марксистскую теорию в её сущностных моментах, добавив к ней элементы современных научных подходов. Этот же эффект мы наблюдаем в учебных изданиях, но в меньшей степени, поскольку они отражают достижения современной науки с некоторым запозданием. Без полного обновления методологии и последующего за ней обновления языка науки создание новой истории Месопотамии не представлялось возможным, в результате предпринимались попытки написать уже известную историю, но без устаревших средств повествования. Поскольку база для формирования нового языка науки на данном этапе не была создана, фрагменты марксистской теории продолжали существовать длительное время после падения советского режима.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Струве В. В. Община, храм, дворец // Вестник древней истории. - 1963. - № 3. - С. 15-18, 23.
2 Меликишвили Г. А. Некоторые аспекты вопроса о социально-экономическом строе древних ближневосточных обществ // Вестник древней истории. - 1975. - № 2. - С. 31.
3 Струве В. В. Рабовладельческая латифундия в Сумире III династии Ура (ок. XXIII в. до н.э.) // Сергею Фёдоровичу Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной деятельности. 1882-1932 : сб. ст. - Л. : Изд-во АН СССР, 1934. -С. 506.
4 Там же; Струве В. В. Советское востоковедение и проблема общественного строя Древнего Востока // Вестник Ленинградского университета. - 1947. - № 11. - С. 241.
5 См., напр.: Струве В. В. История древнего Востока. - М. ; Л. : ОГИЗ : Госполитиздат, 1941. -С. 69; Его же. Термин gana-ga и проблема зарождения частного землевладения в Шумере // Вестник древней истории. - 1959. - № 2. - С. 3-20.
6 Дьяконов И. М. О работе с шумерскими историческими источниками // Вестник древней истории. - 1958. - № 2. - С. 55-57.
7 Дьяконов И. М. Купля-продажа земли в древнейшем Шумере и вопрос о шумерской общине // Вестник древней истории. - 1955. - № 4. -C. 10-40.
8 Дьяконов И. М. Основные черты древнего общества (реферат на материале Западной Азии) // Проблемы докапиталистических обществ в странах Востока : сб. ст. - М. : Наука, 1971. -С. 135-137.
9 Меликишвили Г. А. Указ. соч. С. 26-29.
10 Там же. С. 30-31.
11 Там же. С. 36-41.
12 Там же. С. 44.
13 Шарашенидзе Дж. М. Формы эксплуатации рабочей силы в государственном хозяйстве Шумера II пол. III тыс. до н. э. - Тбилиси : Мец-ниереба, 1986. - С. 114-121.
14 Там же. С. 115-117.
15 Там же. С. 13-14.
16 Дьяконов И. М. Пути истории: От древнейшего человека до наших дней. - М. : Наука : Восточная литература, 1994. - С. 7-9. Далее в тексте в круглых скобках даются ссылки на страницы этого издания.
17 Ср., напр., с. 35-36 книги «Пути истории» и: Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и «империи». Проблемы типологии // Вестник древней истории. - 1982. - № 2. - С. 5; с. 44-46 и: Там же. С. 6-8.
18 Никольский В. К, Редер Д. Г., Постов-ская Н. М. В. И. Авдиев, История древнего Вос-
тока // Вестник древней истории. - 1949. - № 3. -С. 102-109; Лурье И. М, Дьяконов И. М. В. И. Авдиев - История древнего Востока // Вестник древней истории. - 1950. - № 1. - С. 116-133.
19 Авдиев В. И. История древнего Востока. -М. : ОГИЗ : Гос. изд-во полит. лит., 1948. - С. 4148.
20 Там же. С. 49.
21 Ср., напр., с. 48, 78, 364 и 46, 379 указанного издания. Конечно, иногда к уже сказанному шаблону Авдиев добавляет детали - например, о формировании особой формы правления, деспотии, Хаммурапи (с. 85) или о роли торговли в формировании классового общества Ассирии (с. 363), - но эти дополнения не работают на то, чтобы нарушить шаблон, и тем более, чтобы в памяти студента отложились яркие черты специфики изучаемых сообществ.
22 Лурье И. М., Дьяконов И. М. Указ. соч. С. 121
23 Авдиев В. И. Указ. соч. С. 49, 378-379.
24 Там же. С. 54-55.
25 Ср., напр.: Коровкин Ф. П. История древнего мира : учеб. для 5-го кл. - М. : Учпедгиз, 1962. - С. 58; Его же. История древнего мира : учеб. для 5 кл. сред. шк. - М. : Прогресс, 1988. -С. 74; Его же. История древнего мира : учеб. для 6 кл. сред. шк. - М. : Просвещение, 1992. -С. 74-75.
26 Вигасин А. А., Годер Г. И., Свенцицкая И. С. История древнего мира : учеб. для 5 кл. общеоб-разоват. учреждений. - М. : Просвещение, 1997. -С. 69.
27 История Древнего Востока / под ред. В. И. Кузищина. - 2-е изд. - М. : Высшая школа, 1988. - С. 111-113.
28 Ср., напр.: с. 111-113 указанного ранее второго издания учебника Кузищина и: История Древнего Востока / под ред. В. И. Кузищина. -3-е изд. - М. : Высшая школа, 1999. - С. 117.
ЛИТЕРАТУРА
1. Крих С. Б. Образ древности в советской историографии. - М. : КРАСАНД, 2013. - 320 с.
2. Крих С. Б. Унификация нарратива в советской историографии как исследовательская проблема // Диалог со временем. - 2020. - № 70. - С. 124-138.
3. Крих С. Б., Метель О. В. Советская историография древности в контексте мировой историографической мысли. - М. : ЛЕНАНД, 2014. - 256 с.
4. Крих С. Б. Язык советской историографии: основные характеристики // Ученые записки Казанского университета. Серия: Гуманитарные науки. - 2014. - Т. 156, № 3. - С. 214-222.
Сведения об авторе
Попова Алиса Андреевна - аспирант кафедры всеобщей истории Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского (Омск, Россия)
Адрес для корреспонденции: 644077, Россия,
Омск, пр. Мира, 55а
E-mail: alispopova13@yandex.ru
РИНЦ AuthorlD: 915261
ORCID: 0000-0001-8133-6806
Информация о статье
Дата поступления 21 июня 2022 г.
Дата принятия в печать 20 июля 2022 г.
Для цитирования
Попова А. А. Рабовладение в древней Месопотамии: судьба концепта в позднесоветское время // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2022. Т. 9, № 3(35). С. 103-114. й01: 10.24147/2312-1300.2022. 9(3).103-114.
A.A. Popova
SLAVERY IN ANCIENT MESOPOTAMIA: THE FATE OF THE CONCEPT
IN THE LATE SOVIET ERA
The concept of slavery in ancient Mesopotamia was one of the most discussed issues in Soviet historiography, as it was recognized as an important component of the Marxist theory of the historical process. During the discussions, the content of the concept has changed, but its essence - the recognition of the significant role of slavery in the relations of production of Mesopotamia - remained unchanged throughout the entire Soviet period and with some reservations in the Postsoviet era. The basic idea of this research is the concept of slavery in Mesopotamia during its development was divided into several related, but practically independent narratives, which were changing under deunification process. The study of specific the deunification process in narratives about slavery in Mesopotamia is the main aim of the research.
The study found that in the late Soviet scholarship the deunification manifests itself in several ways: avoid the questions which were posed by the Marxist paradigm or presentation some vague answers, the introduction of new compound terms that reflect the ambiguity, the transitional nature of phenomena ("ancient bounded laborers of slave type"), and minimization of references to the most controversial concepts ("slave-owning formation"). However, these ways were appropriate only to soften the unification narrative, but with the fall of the Soviet regime, this narrative was destroyed, and outside of this, scholars did not have the tools to create a new language of scholarship.
Keywords: Soviet historiography; history of scholarship; slavery; Mesopotamia; ancient world history.
REFERENCES
1. Krikh S.B. Obraz drevnosti v sovetskoi istoriografii [The Image of Antiquity in the Soviet Historiography], Moscow, KRASAND Publ., 2013, 320 p. (in Russian).
2. Krikh S.B. Unifikatsiya narrativa v sovetskoi istoriografii kak issledovatel'skaya problema [Unification of narrative in Soviet Historiography as a Research Problem]. Dialog so vremenem [Dialogue with Time], 2020, no. 70, pp. 124-138. (in Russian).
3. Krikh S.B., Metel O.V. Sovetskaia istoriografiia drevnosti v kontekste mirovoi istoriograficheskoi mysli [Soviet Historiography of Antiquity in the Context of World Historiographic Thought], Moscow, LENAND Publ., 2014, 256 p. (in Russian).
4. Krikh S.B. Yazyk sovetskoi istoriografii: osnovnye kharakteristiki [The Language of Soviet Historiography: A Preliminary Sketch]. Uchenye Zapiski Kazanskogo Universiteta. Seriya: Gumanitarnye Nauki [Proceedings of Kazan University. Series: Humanities], 2014, vol. 156, no. 3, pp. 214-222. (in Russian).
About the author
Alisa A. Popova - Postgraduate Student of the Department of General History of Dostoevsky Omsk State University (Omsk, Russia)
Postal address: 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia
E-mail: alispopova13@yandex.ru RSCI AuthorlD: 915261 ORCID: 0000-0001-8133-6806
Article info
Received June 21, 2022
Accepted July 20, 2022
Acknowledgements
The study was supported by a grant from the Russian Science Foundation (project No. 22-2800519 "Diversity under the guise of unity: Soviet historical narrative of the 1960s - 1980s (an example of the history of antiquity)").
For citations
Popova A.A. Slavery in Ancient Mesopotamia: the Fate of the Concept in the Late Soviet Era. Herald of Omsk University. Series "Historical Studies", 2022, vol. 9, no. 3 (35), pp. 103-114. DOI: 10.24147/2312-1300.2022.9(3). 103-114 (in Russian).
