CC BY
21
DOI 10.26105/SSPU.2021.72.3.017
УДК 94(571.1)"1920/1930".08Мрачковский В. Я.
ББК 63.3(253.3)61-8Мрачковский В. Я.
О.А. МИЛЕВСКИЙ РАБОЧИЙ - РЕВОЛЮЦИОНЕР
В.Я. МРАЧКОВСКИЙ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ССЫЛКЕ НА ОБСКОМ СЕВЕРЕ.
О.А. MILEVSKY WORKER-REVOLUTIONARY
V.YA. MRACHKOVSKY IN POLITICAL EXILE IN THE OB NORTH
В статье рассматривается история пребывания члена «Южнороссийского союза рабочих» В.Я. Мрачковского в ссылке на Обском севере, где он провел почти 13 лет. На основе обширного источникового материала удалось реконструировать основные вехи «ссыльной биографии» Мрачковского — от его первых годов ссылки до участия в «Сургутском протесте» 1888 г. и последовавших за ним событий. Изучение ссыльного периода в жизни В. Мрачковского позволило сделать вывод о том, что зачастую чрезмерная карательная политика царизма в отношении молодых людей только соприкоснувшихся с революционным движением, а именно таковым был В. Мрачковский в период его ареста, а также мелочное и мстительное желание чиновников всех уровней Тобольской губернии угодить центральной власти и максимально жестоко наказывать противников существующей политической системы, имела пагубные для России последствия. Такая политика порождала непримиримых противников самодержавия, каковым и стал В. Мрачковский в ссылке.
The article examines the history of the stay of a member of the «South Russian Union of Workers» VYa. Mrachkovsky in exile in the Ob North, where he spent almost 13 years. Based on extensive source material, it was possible to reconstruct the main milestones of Mrachkovsky's «exile biography» — from his first years of exile to participation in the Surgut Protest of 1888 and the events that followed. The study of the exile period in the life of VYa. Mrachkovsky made it possible to conclude that that the excessive punitive policies of tsarism against young people only in contact with the revolutionary movement, namely, V Ya. Mrachkovsky during his arrest, as well as the petty and vindictive desire of officials of all levels of the Tobolsk province to please the central government and punish opponents of the existing political system as severely as possible, had detrimental consequences for Russia. Such a policy gave rise to irreconcilable opponents of autocracy that VYA. Mrachkovsky became in exile.
Ключевые слова: революционное движение, народничество, «Южнороссийский союз рабочих», политическая ссылка, Обской север, Тобольская губерния, «Сургутский протест».
KEY WORDS: revolutionary movement, populism, «South Russian Union of Workers», political exile, Ob north, Tobolsk province, «Surgut protest».
ВВЕДЕНИЕ. История изучения народнической политической ссылки на Обской Север своими корнями уходит в 1920-1930-ее гг., когда в советских историко-революционных журналах появляются первые публикации самих политкаторжан по этой тематике [16, 22, 31, 33, 34, 35]. Однако подлинное научное изучение история народнической ссылки в этот регион получила в трудах советских исследователей, среди которых особо хотелось бы выделить имя Л.П. Рощевской [24, 25]. Она очень много сделала для изучения различных
аспектов ссылки на Обской Север [26, 32]. Уделялось ею внимание и изучению истории пребывания в западносибирской ссылке первых рабочих-революционеров, членов созданного Е.О.Заславским в 1875 г. в Одессе «Южнороссийского союза рабочих» [27].
МЕТОДЫ И МАТЕРИАЛЫ. В настоящее время в связи с расширением методологического инструментария исследований, после «историографической революции» второй половины XX в., в рамках которой произошел знаковый для историков «антропологический поворот», стало возможным применять некоторые исследовательские новации и к изучению политической ссылки. Теперь все активнее используются методология повседневной истории [39] и метод «personal history», позволяющий реконструировать «ссыльную биографию» отдельного пусть даже и не слишком известного человека [17, 19, 20]. Обращение к подобным личностям «второго плана» в истории оказывается чрезвычайно эффективным при воссоздании более полной картины российской политической ссылки, ведь в самых отдаленных и глухих углах Российской империи зачастую находились не только крупные представители революционного движения, но и рядовые его участники, причем вторых было абсолютное большинство.
ЦЕЛЬ. В рамках такого подхода представляется чрезвычайно актуальным и познавательным обратиться к реконструкции «ссыльной биографии» рабочего-революционера, члена «Южнороссйиского союза рабочих», Виталия Яковлевича Мрачковского, проведшего более 12 лет в ссылке на Обском Севере.
РЕЗУЛЬТАТЫ И ОБСУЖДЕНИЕ РЕЗУЛЬТАТОВ. О начальном фазисе жизни Виталия (Виталиса) Мрачковского известно немного. Он родился в 1855 г. в Подольской губернии, в г. Каменец-Подольский. В документах следствия указано, что он «ольвиопольский мещанин» [36, с. 83]. В 1869 г. в возрасте 14 лет Виталий вместе с семьей — отец и еще два брата, мать умерла возрасте 28 лет, переехал в Одессу. Там отец определил его с братьями в слесарную мастерскую для обучения ремеслу [12, с. 77-78]. Таким образом, юноша сразу формировался как городской рабочий, не имеющей связей с землей и общиной. Такой типа пролетариев отличался более высоким классовым сознанием и грамотностью. Потомственные рабочие одевались как городские жители, а наиболее развитая их часть тянулась к повышению своего образовательного уровня.
Пройдя первые «рабочие университеты» и овладев профессией слесаря, В. Мрачковский в 18 лет поступает на фабрику Гулье-Бланшарда, а затем переходит на работу в мастерские Одесской железной дороги [12, с. 78]. И сразу погружается в кипучую жизнь этого многоликого черноморского города. Одесса в то время представляла собой крупнейший порт на юге России. Пореформенная эпоха, давшая мощный толчок капиталистическому развитию страны, напрямую затронула Одессу, превратив ее в город контрастов, в котором соседствовала барская роскошь нуворишей, обогатившихся на хлебной торговле, и нищета босяков. Среди бедноты, пополнявшей город из сельской местности в период неурожаев, высока была смертность. В 1872 г. на кладбище Одессы отправилось более 10 тысяч человек из 172 тысяч населения города, да и в последующие годы смертность оказывалась немногим меньше.
Кричащее богатство и такая же откровенная нищета «жемчужины у моря» подталкивала тогда уже вполне самостоятельного В. Мрачковского к размышлениям о несправедливости существующего миропорядка. К тому же в начале 1870-х гг. в Одессе стали возникать народнические кружки. Весьма активно, в том числе и среди рабочих, действовали близкий к «чайковцам» кружок Ф.В.Волховского, «башенцы» (Г.А.Попко, И.Ф.Влошенко и др.), кружок И.М. Ковальского. Слухи об агитаторах из студентов, идущих с книжками в народ, проникали и в рабочие кварталы города.
Здесь же в 1875 г. зародилось и первое серьезное рабочее сообщество — «Южнороссийский союз рабочих», организованный Е.О. Заславским. В орбиту влияния этой организации
и попал В. Мрачковский. В своих показаниях на следствии он указал, что «летом 1875 г., бывая у знакомого ему рабочего железной дороги Курганского, видел что он и другой рабочий Короленко, читают газету «Вперед» (издавалась кружком П.Л.Лаврова — О.М.). На просьбу дать и ему эту газету, Курганский и Короленко отвечали, что она запрещена и что прежде, чем получить ее для чтения, он должен побывать на сходке» [37, с. 107]. Это и произошло в ближайший праздничный день в одном из трактиров. Так началось участие В. Мрачковского в работе «Южнороссийского союза рабочих». Вскоре грамотный и активный рабочий уже избирается депутатом и ведет революционно-пропагандистскую работу в железнодорожных мастерских, вовлекая новых участников в состав «Союза» [12, с. 78].
Однако «Союз» просуществовал недолго. Благодаря предательству машиниста П.Тол-стоносова и В.Тавлеева его деятельность удалось раскрыть одесским жандармам. Среди членов «Союза» начались обыски и аресты. Арестовали и В. Мрачковчского. История этой организации и ее краха весьма хорошо изучена [12, 37, 38]. А в советское время она легла в основу исторического романа писателя В.В. Канивца «Предвестники» [13]. Среди героев романа автор вывел и фигуру В. Мрачковского. Причем В. Канивец не слишком комплиментарно изобразил его в своей книге, где он показан «кичливым», «тщеславным», «наивным», «доверчивым и недалеким» [13, с. 210, 292, 307]. В свою очередь этот набор качеств, по мнению автора, и сделал В. Мрачковского одним из виновников провала организации [13, с. 414-415].
На самом деле все обстояло иначе, и, кроме прямого предательства П.Толстоносова и В.Тавлеева (Тавлеева убили 5 сентября 1876 г.), в гибели «Союза» вины В. Мрачковского не больше, чем, например, у того же Я. Рыбицкого (Рыбецкого), пренебрегавшего конспирацией и ведшего «летучую пропаганду» в трактирах, в результате чего запрещенные книги и попали к П. Толстоносову [38, с. 107]. А далее он через знакомых ему по работе машиниста В.Энглези [38, с. 77] и В. Мрачковского [38, с. 106], необдуманно ему доверившихся, смог получить больше информации о деятельности «Союза» и в конце концов выдал его жандармам. Именно это следует из донесения начальника Одесского ГЖУ от 10 декабря 1875 г [30, с. 19]. Открытие деятельности «Союза» привело к началу арестов. 19 декабря 1875 г. арестовали и В.Мрачковского [38, с. 84]. Всего к дознанию привлекли 31 человека, из которых 20 содержалось под стражей, 6-х отдали на поруки и 5-х выпустили под особый надзор полиции [38, с. 88].
Попав в лапы жандармов, В. Мрачковский некоторое время держался весьма достойно, но тяготы одиночного заключения и сильное давление со стороны жандармских дознавателей сделали свое дело. В результате В. Мрачковский, тогда начинающий и еще идейно невыработанный революционер, как и еще 5 арестованных по этому делу, сознался в принадлежности к «Союзу» и дал подробные показания о характере его деятельности.
Однако после доставления в августе 1876 г. подсудимых в столицу, в Дом Предварительного заключения (ДПЗ), ситуация изменилась. В. Мрачковский и другие подследственные, давшие откровенные показания, оказавшись в совершено иных условиях и получив возможность через перестукивание, прогулки и т.д. поддерживать связь с товарищами, ощутив дружескую поддержку, воспрянули духом и решили дать бой на суде. Процесс по делу «Южнороссийского союза рабочих» проходил в Петербурге с 23 по 29 мая 1877 г. Судилось 15 человек. На судебных заседаниях власти пошли на хитрость и после оглашения обвинительного акта подсудимых удалили в другое помещение, «откуда пять из них (давшие откровенные показания, в том числе В. Мрачковский — О.М.) были вызываемы по одиночке в залу заседания... Это была судейская проделка, целью которой было добиться от этих лиц, подтверждения их прежних наговоров. А так как присутствие товарищей могло смущать этих лиц, то им предлагалось принести повинную единолично» [38, с. 124].
Но цели своей устроители судебного процесса не достигли. Все подсудимые держались на суде чрезвычайно достойно. В.Мрачковский полностью отказался от прежних показаний и заявил, что «в тайное сообщество он не вступал, но книги и идеи революционные распространял» [38, с. 124]. Он не признал себя виновным, а далее нанес серьезный удар по позиции обвинения, сделав следующее заявление: «Я также считаю нужным заявить Особому присутствию правительствующего Сената, что как моим так и Толстоносова показаниям нельзя придавать никакого значения. Мои показания составлены в жандармском управлении, а я их только переписал. На это я согласился потому, что меня содержали в отхожем месте. Таким способом я надеялся вырваться из-под замка и освободиться от жестокого заключения» [38, с. 125].
В отношении показаний П. Толстоносова он заявил, что они не должны иметь значения, так как то, что он наговорил в них, это ложь, и он «не знал также, как и я, ни Рыбецкого, ни Заславского, ни Луценко, ни Наумова... Жандармское управление ему прежде обещало дать 500 рублей, если он откроет какое-то противозаконное сообщество, но он ничего не знал, кроме тех книг, которые получил от меня же; он этого и не желал сказать сначала, и не говорил. На него подействовали угрозой; потом принялись записывать показания» [38, с. 125].
Опроверг он и некоторые положения из обвинительного заключения, указав на их явную ошибочность и при этом приняв на себя дополнительную вину. В. Мрачковский, например, заявил, что, «прочитав в обвинительном акте показание Толстоносова, он чрезвычайно удивился, потому что все, что Толстоносов показал на Рыбецкого, было с ним, Мрачков-ским, а не с Рыбецким; что он Мрачковский, первый дал Толстоносову запрещенные книги и что распространением их они занимались вместе» [38, с. 127].
Такое последовательное и неуступчивое поведение В. Мрачковского на суде несомненно повлияло на ужесточение его приговора. Но именно на этом судебном ристалище, в окружении своих товарищей, он и стал превращаться из стихийного и нестойкого противника существующей власти в подлинного революционера. По приговору ОППС его, как и М.П.Сквери, П.И.Силенко, С.С.Наумова и М.Я.Ляховича приговорили «к лишению всех прав состояния и ссылки на поселение в менее удаленные места Сибири» [38, с. 192]. Однако при этом МВД потребовало от главного управления Западной Сибири «назначить их в более отдаленные местности края с подчинением строгому надзору полиции» [27, с. 137].
Еще некоторое время лиц, осужденных на каторжные работы и на отправку в Сибирь, продержали в ДПЗ, однако после «боголюбовской истории» (телесное наказание 13 июля 1877 г. политического преступника А.С.Емельянова (Боголюбова) по приказу градоначальника Санкт-Петербурга Ф.Ф.Трепова — О.М.) и последовавшие затем тюремные беспорядки их перевели в Литовский замок. А уже оттуда осужденных на ссылку М. Сквери и В. Мрачковского отправили по этапу в Сибирь. Следует отметить, что они отправились в Сибирь отдельно от арестантских партий, в сопровождении двух жандармов каждый, в ножных кандалах, к тому же у В.Мрачковскому обрили правую сторону головы [12, с. 178].
Дорога в Сибирь лежала через пересыльные тюрьмы Москвы, Казани, Перми, Екатеринбурга и закончилась в начале сентября 1877 г. Тюмени, где с 1870 г. время располагался Тобольский приказ о ссыльных. Это учреждение занималось приемом, учетом и последующим распределением прибывавших осужденных. В Тюмени в переполненных камерах пересыльной тюрьмы несколько дней В. Мрачковский и М. Сквери ожидали решения своей участи.
И вердикт чиновников «Приказа» по их судьбе лишний раз убеждает в том, что месть правительства за непокорность в ходе судебного процесса проявилась и в выборе им мест ссылки. В отношении членов «Южнороссийского рабочего союза» министр внутренних дел особо предписывал, чтобы отправляемые «были поселены в наиболее удаленных
местностях Тобольской губернии, отдельно один от другого, с подчинением самому бдительному надзору полиции» [27, с. 138]. В результате М. Сквери оказался в полностью тогда пришедшим в упадок Пелыме, расположенном на 59°, 38' северной широты 63°, 05' восточной долготы, входящим в состав Туринского округа.
Еще более жестоко власть отомстила В. Мрачковскому, отправив его в северный и суровый по климату маленький окружной городок Сургут, располагавшийся на отметке 61°,15' северной широты и 43°, 23' восточной долготы. По данным на 1872 г. в нем проживало 1149 человек [21, с. 70]. Своими маленькими размерами, суровой северной природой и отсутствием какого-либо культурного ландшафта город производил весьма удручающее впечатление на вновь прибывавших в него людей.
«На свежего человека, еще не знакомого с сибирскими захолустьями,— делился своими впечатлениями о Сургуте один из современников, — он производит впечатление убогой, всеми забытой, затерявшейся в лесу деревушки. На небольшой, очищенной от леса песчаной площадке разбросано несколько десятков деревянных домишек, большею частью старых, почерневших от времени; ближе к берегу над обрывом прилепилась бедная и ветхая, немного покачнувшаяся церковь. С трех сторон, как стеной, город окружен вековых хвойным лесом, и лишь одна сторона свободна от него. Внизу, далеко под горой, катит свои мутные, холодные волны угрюмая красавица Обь, образуя несколько низменных островов; водная даль расстилается на десятки верст, и другой берег, поросший лесом, едва обозначается синеватой лентой» [11, с. 240].
В приведенных словах исчерпывающая характеристика места ссылки В. Мрачковского. И у него не было никакой надежды на скорое расставание с этим холодным и неприветливым для южанина краем. В то время по инфраструктуре, дальности расположения, климату и количеству населения ссылка на Обской север являлась, до открытия Якутской ссылки, второй по трудности пребывания, после ссылки на север Енисейской губернии в Туруханский край. И конечно, нахождение там молодого рабочего само по себе являлось для него серьезным психологическим испытанием.
К тому же нельзя не учитывать и того обстоятельства, что В. Мрачковский как политический ссыльный оказался осенью 1877 г. в Сургуте практически в одиночестве, с ним соседствовал только рабочий-ткач, участник «процесса 50-ти» Н.Васильев [32, с. 407]. Так что надеяться на помощь спаянной колонии ссыльных, как это случалось в других местах, не приходилось, и нужно было адаптироваться и выживать в местных условиях самому. К трудностям бытовой и климатической адаптации примешивался и финансовый фактор.
Как известно, содержание одного ссыльного из не привилегированных, а именно к этой категории относился В.Мрачковский, составляло3 руб. 30 коп: 1 руб. 50 коп. «квартирных» и 6 коп. в день «кормовых»; в месяцы, где был 31 день, выдавалось 3 руб. 36 коп. Два раза в год выдавалось пособие на одежду [31, с. 99]. Естественно, что в северных районах этих денег для более или менее сносного проживания не хватало. Прожиточный минимум в Сургуте составлял примерно 12 рублей в месяц, считая только квартиру и питание [31, с. 107], для минимального выживания необходимо было 6-8 рублей на одного человека и 16-21 рублей на семью [1, л. 17-19].
Поэтому В. Мрачковский нуждался в дополнительных заработках, а их в Сургуте оказалось крайне мало. В начале ссылки его положение оказалось особенно тяжелым — коренные сургутяне, особенно выходцы из местных казаков, относились к молодому рабочему крайне подозрительно, и найти какую-либо работу стоило немалых трудов. Народник С.П.Швецов вспоминал: «Никакого заработка, хотя бы самого ничтожного, в Сургуте иметь нельзя было, кроме как физический труд, притом тяжелый» [36, с. 215]. Первое время выручала помощь брата, высылавшего Виталию небольшие суммы, но с 1880 г. она прекратилась [12, с. 178].
Первоначально В. Мрачковский устроился в услужение к местному купцу Силину — «заготовлял для него сено, рубил дрова, выполнял домашние тяжелые работы, получая за это по 3 рубля в месяц» [36, с. 215]. Из-за отсутствия нужных инструментов он не мог применить и своих навыков по специальности. В своем прошении на имя губернатора от 15 января 1879 г. В. Мрачковский указывал: «У меня нет никакой возможности достать необходимые средства существования, так как я не имею положительно ничего, на что мог бы обзавестись кузницей или различными необходимыми при моей профессии инструментами» [27, с. 149].
Однако время шло. В Сургуте молодой трудолюбивый слесарь обрастал знакомствами. Познакомился он и с семьей бывшего уголовного ссыльного С. Сидельникова. Вскоре В. Мрачковский сблизился с этой семьей и переехал к ним на квартиру, а платою за проживание служила помощь по хозяйству этой многочисленной семье [32, с. 15]. Кроме того, там росла хорошенькая дочь Анна, к которой молодой человек явно неровно дышал. Казалось, постепенно ссыльная жизнь налаживается. К тому же подъем революционного движения в России в конце 1870-х гг. привел к повышению значения Обского Севера как места ссылки государственных преступников, и его населенные пункты начали быстро пополнялись очередными жертвами правящего режима.
К концу 1880 г. в Сургуте сформировалась компактная колония государственных преступников. В нее, кроме В. Мрачковского, входили ссыльные народники Н.Я. Фалин, Л. А. Иванов, Д.Д.Лейвин, С.П.Швецов, Н.Журавлев, а также ссыльный из поляков Ю.Ф.Овсянный [32, с. 407]. Конечно, общение с новыми людьми оказалось для В. Мрачковского настоящей отдушиной, как говорится, «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Вот, как описывал их первое знакомство Д.Лейвин: «Мрачковский выше среднего роста, плечист, имеет круглое лицо с очень небольшой растительностью темного цвета. Выражение лица его было в высшей степени добродушное, с постоянной привлекательной улыбкой» [32, с. 14].
И В. Мрачковский по возможности оказывал посильную поддержку новоприбывшим [32, с. 15]. Первоначально общение в среде политических изгнанников ограничивалось преимущественно бытовыми вопросами. Д.Лейвин, прибывший в Сургут в мае 1879 г., отмечал, что особенно скучал первое время за всякими теоретическими разговорами: никто из товарищей не имел к ним ни малейшей охоты» [32, с. 17,19]. Ситуация начинает меняться после приезда в Сургут во второй половине 1880 г. Л. Иванова и С. Швецова. После их появления оживляется общественная жизнь ссыльного сообщества. В это время при помощи новых друзей у В. Мрачковского появилась возможность заняться самообразованием. Те же Н. Фалин, Д. Лейвин, Л. Иванов и С. Швецов являлись людьми образованными, а С. Швецов и в ссылке не оставил занятий наукой и всерьез занялся изучением географии и этнографии Сургутского края.
Теперь частенько в среде политссыльных затевались дебаты по политическим вопросам, ставшие настоящей школой революции для В.Мрачковского, рано попавшего в ссылку и имевшего до этого весьма смутные представления о социальных вопросах. Как вспоминал Д. Лейвин, «работали по 7-8 часов, а затем все товарищи собирались у нас, и часов до 2-3 ночи велись всевозможные дебаты» [32, с. 23]. Именно в общении с товарищами по несчастью, арестованными, но не сломленными, формировалось и революционное мировоззрение В. Мрачковского.
В целом увеличившаяся к концу 1880 г. колония сургутских политссыльных жила весьма дружно, а иначе очень сложно было бы выжить в этом «медвежьем углу» Севера Западной Сибири. Решая проблемы добывания средств к существованию, политссыльные внесли немалый вклад в развитие ремесла в Сургуте. «Ремесленность в Сургутском крае развита мало,— может быть правильнее сказать — совсем не развита, до такой степени ничтожна»,— писал исследователь тех мест С. Швецов [32, с. 67]. Все необходимое для
жизни и быта сургутян завозилось купцами по воде. С появлением ссыльных ситуация начинает меняться.
Первоначально активность проявил Л. Иванов, который тотчас по прибытии решил открыть столярную мастерскую [32, с. 21]. И здесь ему на помощь пришел В. Мрачковский, совместными усилиями они изготовили верстак, а летом 1880 г. получили из Полтавы и все необходимые инструменты [32, с. 21], и столярная мастерская стала реальностью. Причем Л. Иванов, имеющий еще по туринской ссылке опыт столярной работы, оказался прекрасным мастером-краснодеревщиком. Д. Лейвину пригодилось знание переплетного мастерства — местному училищу понадобилось переплести немало книг, и опять В. Мрачковский изготовил для этого специальные нож и молоток, а Л. Иванов сделал сшивательный станок [32, с. 20].
В такой обстановке уже обжившиеся «сургутские политики» встретили известие о цареубийстве 1 марта 1881 г. Известие о цареубийстве едва не вызвало противостояние между ссыльными и казаками, которые на своем сходе приняли решение «не держать на своих квартирах политических ссыльных-цареубийц, о чем им и объявить, при этом поставить их в известность, что кто из них после назначенного часа останется еще в казачьем доме на квартире, тот будет силою из нее выброшен «вместе с барахлом»» [33, с. 135].
Из 5 человек только двое, Д. Лейвин и Л. Иванов, жили в казацких домах. На кратком собрании ссыльные решили стоять на своем и не уступать незаконным требованиям казаков, иную позицию занял только Ю. Овсяный. По воспоминаниям С. Швецова, «он решил отмежеваться от нас и забегал к разным властям — к исправнику, жандармам, казачьему офицеру — и всем разъяснял, что он пан Овсяный, не имеет ничего общего с нами: мы — государственные преступники, идущие против своего царя и правительства, а он — политический преступник, добивающийся независимости своей родины. Поэтому казачье постановление может относиться только к нам, государственным, а не к нему, политическому, хотя он живет в казачьем доме» [33, с. 137].
Ренегатство Ю. Овсяного ситуации не изменило, и остальные ссыльные ответили отказом на требования казаков [33, с. 136]. В результате эта острая ситуация разрешилась вмешательством жандармского унтера-офицера, который отправился к казацкому прапорщику и заявил примерно следующее, что «раз правительство сослало сюда государственных преступников, то следовательно, так и следует, и никто не смеет противиться этому» [33, с. 137], и на этом инцидент, грозящей столкновениями, а может быть, и кровью оказался исчерпанным. И вновь жизнь ссыльных политиков потекла по-прежнему. Эта ситуация многому научила В. Мрачковского. Он понял, что в единении сила, и еще более утвердился в мысли, что в общении с властями надо держаться твердой и принципиальной позиции. Данный урок он пронесет через всю оставшуюся жизнь в ссылке и никогда ему не изменит.
31 августа 1881 г. В.Мрачковский женился на Анне Синельниковой [27, с. 151]. Семья налагала новые обязательства на В.Мрачковского. Дабы поправить финансовое положение, он решил вместе с тестем основать кузницу. Однако и это не вывело семью из нужды. Сургутский исправник в своем донесении сообщал, что «заработки его по недостатку и незначительности заказа ничтожны и не превышают 4 рублей в месяц, что при дороговизне в Сургуте на съестные припасы для Мрачковского с женою на содержание недостаточно» [27, с. 151].
В сложившейся ситуации В. Мрачковский обратился к властям за разрешением на свободу передвижения. В ответ МВД 9 октября 1881 г. позволило ему переехать в г. Тару, сопровождая это разрешение иезуитским условием обеспечения переезда за свой счет и себя и конвоиров [27, с. 151]. На это денег у семьи не имелось, и Мрачковские остались в Сургуте, тем более, что молодая семья ожидала первенца. В 1882 г. в семье Мрачков-ских родился первый сын Леонид [23, с. 75]. Но все просьбы В. Мрачковского к власти,
отправленные в августе 1882 г. об увеличении ему кормовых денег, остались без ответа [9, л. 70], и теперь все надежды на выживание связывались с только с кузницей. Основные хлопоты по ее содержанию нес именно он, его тесть любил выпить, в отличие от самого Виталия, который к зеленому змию был равнодушен [32, с. 15, 17].
Созданные ссыльными столярная мастерская и кузница обеспечивали их не только необходимым дополнительным заработком. Еще одна функция, которую они выполняли — это роль своеобразных клубов, куда за помощью приходили местные жители и где велись разговоры на различные, в том числе и на общественно-политические темы. И это являлось немаловажным фактом. Дело в том, что, постоянно контактируя и общаясь с политическими, местные обыватели видели совершенно иной тип личности и еще более тянулись к ним. Первое чувство недоверия и опаски быстро прошло, и вскоре местные «не только привыкли к «государственным», но и нашли в них занимательных собеседников, хороших и искусных работников и помощников во всяком «умственном» деле» [31, с. 100].
Старожилы Сургута Д. Кайдалова и Н. Буканин с большим теплом вспоминали о по-литссыльных: «Люди были ученые, сознательные, добрые. Друг дружке завсегда помогали. в беде помогали не только, что друг дружке, а и нам жителям» [31, с. 100]. Поэтому со временем их авторитет настолько вырос, что политические стали пользоваться полным доверием абсолютного большинства жителей города и более того, те стали оказывать им помощь и в их тайных делах. Впоследствии, в период открытого противостояния по-литссыльных и губернской администрации, эта помощь и поддержка сыграют важную роль.
Вполне можно согласиться с наблюдением, сделанным С. Швецовым, относительно культурного влияния государственных преступников на местное население: «Сибирский обыватель того времени с недоумевающим любопытством останавливался не перед мастерскими политических ссыльных, куда он свободно заходил и мог видеть в подробностях все, что его интересовало, а перед их владельцами. И глядя на них, у какого-нибудь туринца или курганца сам собою возникал вопрос: что это за люди? Почему у них такое суровое, строгое отношение к труду, всегда доброкачественному, всегда добросовестному? Почему же эти люди, чужие друг другу не «сродственники», а живут вместе, ведут общее хозяйство, имеют общую мастерскую, и нет в ней ни хозяина, ни работников. Почему они, эти чужие люди, против которых их так усердно настраивают полиция и чиновники, так дружны между собою, так стоят во всем друг за дружку, помогают один другому всем чем могут. Отчего они никогда никого не обманывают, .готовы каждому помочь. И какие все они смелые: начальства не боятся, прямо в глаза говорят ему правду и боится-то оно их. Почему это так?..
Эти и подобные вопросы не могли не возникнуть у сургутских или ялуторовских граждан при их повседневных встречах с какими-то неведомыми им людьми, почему-то откуда-то со стороны в таком изобилии попавшими в их среду. Это притягивало их внимание. они шли в мастерские по своим будничным, грошевым делам, и здесь ближе знакомясь с ними, тут у них возникали симпатии, завязывались связи и просачивалось в обывательскую среду влияние политической ссылки, расшатывающее понемногу сложившиеся вековые устои обывательской жизни. Происходило незаметное, но несомненное перерождение какого-нибудь тюкалинца или сургутянина. И современный сургутянин, заброшенный в приполярные дремучие леса и там всеми забытый, уже не тот, что был пятьдесят лет назад, и этим он обязан «столяру» и «плотнику» политическому Иванову и десяткам ивановых, убогие мастерские которых были для него единственной школой, а сам Иванов — единственным учителем» [35, с. 111-112].
Однако именно необходимость содержания кузницы и стала причиной первых серьезных столкновений В. Мрачковского с местной администрацией. После убийства Александра II министр внутренних дел М.Т. Лорис-Меликов отправил губернаторам следующее
предписание: «Ваше превосходительство, имейте обращать самое тщательное внимание на всякий отдельный слух и всякое отдельное нарушение порядка, восстановляя истину соответствующими объяснениями, и нарушенный порядок принятием надлежащих осторожных мер лично и через лиц вполне надежных и понимающих значение переживаемых Россиею дней» [29, с. 349].
В соответствии с указаниями сверху Тобольский губернатор В. А. Лысогорский предпринял меры по усилению бдительности. В одном из своих распоряжений от 14 июля 1881 г. он прямо указывал: «Полицейские власти и учреждения побудить иметь усиленное наблюдение за всеми вообще прибывающими неизвестными лицами и теми из временных или постоянных жителей, которые навлекают подозрение в неблагонадежности, а равно и за сношениями их» [29, с. 354]. Естественно, что рьяные местные служаки бросились исполнять это распоряжение, что в скором будущем породило серию конфликтов между местными властями и поднадзорными.
Не будем забывать и того обстоятельства, что 1880-е гг.— это период правительственной реакции. Натиск «Народной воли» самодержавие отбило. Все это еще более остро ощущалось в настроениях осужденных и высланных, они-то являлись людьми подневольными, вынужденными терпеть произвол начальства. Как отмечал С.Швецов, «в самом положении политссыльного того времени было два обстоятельства, которые в каждый момент могли послужить источником самых разных столкновений между политссыльны-ми и полицией. Это прежде всего требование политссыльными от всякого «начальства», начиная от полицейского стражника и кончая губернатором и «жандармским генералом», корректного с ними обращения. А затем, право загородних отлучек, что вызывалось отчасти соображениями экономического порядка — возможность косить, заготовлять дрова, ловить рыбу и т.п.» [34, с. 120].
И здесь-то Тобольская губерния отличалась явно не лучшую сторону. Именно в ней посредством прикрывающегося либеральными фразами В. А. Лысогорского с 1882 г. начинает устанавливаться унизительный, а зачастую и чрезмерный контроль, за проживанием политических ссыльных, что разительно контрастировало с соседней Томской губернией, на это, например, указывал Д. Кеннан [28, с. 83]. Большей свободой пользовались политссыльные и в Енисейской губернии, где они (Д.А.Клеменц, А.И.Венцковский) даже проводили многонедельные экспедиции с целью изучения региона [18]. Именно проблема отлучек вскоре стала ключевой в противостоянии сургутских ссыльных и администрации, хотя до этого они вполне спокойно выходили по хозяйственным нуждам в близлежащие леса.
Так В. Мрачковский неоднократно уезжал далеко в лес жечь уголь для своей мастерской и проживал там до 3-х недель [32, с. 30]. Теперь же ситуация в корне изменилась, и местные стражи порядка стали более активно контролировать политссыльных [32, с. 30], что порождало неприязнь и сеяло зерна будущих серьезных конфликтов. Это отмечал в своих воспоминаниях Д. Лейвин, указывая, что когда их квартиру посещал исправник, Л. Иванов бледнел, плохо контролируя себя, что объяснял «тем, что ему невыносима мысль о полной своей зависимости от такой сволочи» [32, С. 21]. Думается, подобные чувства испытывали и остальные.
Мелочная регламентация властями жизненно необходимых ссыльным выходов за пределы поселений серьезно обострила ситуацию в городах Тобольского севера. Вызвано это было еще и тем, что государственным преступникам многие способы заработка по постановлениям правительства оказывались изначально недоступны. В свою очередь дозволенные занятия ремеслом требовали не только знаний, умелых рук и инструментов, но и необходимости время от времени отлучаться за пределы Сургута, в лес или на реку, с целью добывания сырья для работы в мастерских. Поэтому, чтобы заниматься этой деятельностью, приходилось то и дело подавать прошения, а это ставило поднадзорных
в полную зависимость от настроения местного исправника. Первоначально ссыльные пробовали действовать легальными методами — отправляли депутатов к исправнику поговорить по душам [32, С. 30] и т.д. Подавали ходатайства, подтверждением чего служит «Дело по ходатайству, находящихся в г. Сургуте политссыльных Н. Гамолицкого, В.Броневского, В. Мрачковского, Л.Иванова, А.Аверкиева о разрешении им отлучек за городскую черту» [2].
В этом деле находится прошение, в котором они указывают, что отлучки им необходимы «.для добывания рыбы, дичи, собирания кедрового ореха и пр.» [2, л. 7]. Ходатайство обосновывается не только высокими ценами и низким качеством имеющейся в городе продукции. Л. Иванов подчеркивал, что «.в городе нельзя найти не только работы, но и почти жизненных припасов., потому что иначе невозможно поддерживать свое существование в таком месте, где никакие ремесла не обеспечат это существование и природные жители живут исключительно промыслами» [2, л. 8]. Власть периодически шла на уступки ссыльным, давая добро на поездки за городскую черту, но в целом наступление на их права продолжались, достигнув апогея на рубеже 1883-1884 гг.
Все это совпало с обновление контингента ссыльных-политиков — в этот период убыли из Сургута С. Швецов, Д. Лейвин, Н. Фалин и некоторые другие из старожилов, остались только В. Мрачковский и Л. Иванов. На смену уехавшим пришли новые, например, в 1883 г. народники-пропагандисты супруги А.Н. и Е.Н.Аверкиевы, а в 1884 г. студент Н.А.Блинов. В это же время в плане предотвращения побегов политссыльных из губернии и локализации наиболее отъявленных «протестантов» из их числа власти приняли решение задействовать в качестве «тюрьмы без решеток» населенные пункты Обского севера. На один из запросов МВД в 1883 г. губернатор ответил, что «наиболее удобным местом для ссылки является Сургут, так как он расположен вдали от крупных городов и главного сибирского тракта, а население там наиболее отсталое и не поддается пропаганде» [26, с. 53].
Следует признать, что идея губернатора превратить Сургут в центр содержания наиболее опасных в глазах властей политических преступников не учитывала социально-экономических реалий города и региона в целом и базировалась только на оценке его географического положения. В этом отношении огромный Сургутский край действительно поражал своей незаселенностью. Его население составляло к концу 1870-х гг. примерно 6,5 тысяч человек, не считая самого Сургута, где проживало еще около 1200 человек [32, с. 38, 39], а по плотности населения Сургутский край уступал даже Якутской области.
Делая ставку на Сургут как естественную тюрьму, власти не учли ряд важных факторов. Во-первых, это отсутствие хотя бы минимальной социальной инфраструктуры, которая давала бы возможность ссыльным, среди которых находилось немало образованных людей, по-иному приложить свои силы. Во-вторых, Сургут оказался слишком мал для помещения туда большой колонии ссыльных. В пиковый период 1887-1888 гг. получалось, что 1 ссыльный приходился менее чем на 50 жителей. Это в свою очередь создавало большие трудности для получения ссыльными хоть какого-нибудь дополнительного заработка. И наконец, в-третьих, власти не учли и чисто полицейского фактора. Имеется ввиду нехватка личного состава надзирателей для организации должного (с точки зрения существующих в губернии регламентов — О.М.), контроля за поднадзорными.
Однако власти осознают это позже, а пока, начиная с 1884 г., в Сургут перемещают из других мест губернии политических преступников. Особенно активно эта практика стала реализовываться при новом губернаторе В.А.Тройницком (1886-1893 гг.). В результате к зиме 1887-1888 гг. в Сургуте находилось уже 25 политссыльных. Это была одна из самых больших ссыльных колоний не только в Тобольской губернии, но и во всей Западной Сибири. В это время многие из них попадали в Сургут из других мест Тобольской ссылки за различные правонарушения. Так, в 1884 г. сюда перевели из Ишима В. А. Броневского,
дважды пытавшегося бежать. В 1885 г. из-за подозрения в подготовке побега из Ишима переводят Д.И. Ослопова [15, с. 155], а в 1886 г. из Туринска — народовольца Я.И. Дибо-беса [10, л. 24].
В 1887 г. из того же Туринска в Сургут отправили В.Я.Яковлева (Богучарского), докучавшего властям защитой законных прав ссыльных. В результате, «после одной из тамошних «историй», он и еще несколько человек, столь же упрямых в бумажной борьбе за свои. права, вылетели в Сургут» [16, с. 42]. Среди них были: Л.М. Рудницкий, П.И За-рембо, И.И.Лазаревич, Я.А.Меримкин, А.Т.Вадзинский, Л.В Колегаев [32, с. 408-409]. Из Ялуторовска перевели наиболее активных участников «событий 1884 г.» и участников «систематических отлучек за город»: М.П.Орлова, А.В., Молдавского, А.Н.Лебедева и Н.Л.Зотова [26, с. 55].
По подсчетам Л.П.Рощевской, из 25 политссыльных Сургута 17 человек до перевода сюда участвовали в Западной Сибири «в различных столкновениях с полицией, писали протесты и заявления, то есть проявили себя людьми не желавшими уступать и подчиняться правительству» [26, с. 56]. Следует отметить, что и до их прибытия взаимоотношения между ссыльными Сургута и местным исправником складывались непросто, что находило отражение в рапортах последнего. Так во второй половине 1884 г. отношении В. Мрачковского I отделение губернского управления отмечало, что он «видимо начал уклоняться от исполнения требований полиции» [27, с. 158].
А исправник Разумовский и помощник исправника Иноземцев неоднократно докладывали губернатору о постоянных отлучках ссыльных за городскую черту и их непозволительном поведении. В частности, это были несанкционированные отлучки Н. Гамолицкого, Л. Иванова, В. Броневского и А. Аверкиева «по разным надобностям» — на рыбалку, в лес на обжигание угля (для кузнечного ремесла А. Аверкиева и В. Мрачковского) [2, л. 40-41]. Но у того же В. Мрачковского кузница оставалась главной кормилицей, в 1886 г. у него было уже трое детей (в 1884 г.— Андрей, а в 1886 г.— Лидия) [23, с. 75], что требовало немалых дополнительных расходов.
Другой причиной столкновений с исправником являлись попытки ссыльных практически, изолированных от информации о политической жизни в европейской России, хоть как-то наладить с ней связь, будь то переписка или встреча со следующими через сургутскую пристань новыми партиями государственных преступников. Не раз в 1887-1888 гг. возникали острые конфликты между исправником и его беспокойными подопечными из-за попыток последних встретиться на пристани с товарищами по несчастью. Особую известность приобрел инцидент 2 июля 1887 г., зафиксированный в секретном рапорте окружного исправника тобольскому губернатору [3, л. 1-1об].
В другом рапорте исправника указывается: «По прибытию моему 10-го июня в гор. Сургут, Помощник мой г. Иноземцев лично заявил, что политические ссыльные гор. Сургута во время отлучки моей отказались являться еженедельно в Полицию и расписываться о явке их в книге, заведенной на тот предмет, почему об этом мной поручено Секретарю Полицейского Управления произвести формальное следствие» [2, л. 39]. Далее он уведомляет губернатора, что ссыльные Л. Иванов. В. Мрачковский, Е. Аверкиева и Н. Гамолицкий вновь отлучились за городскую черту, вследствие чего полицейский надзор за ними был усилен, два стражника были поставлены следить за каждым их входом из квартиры» [2, л. 39].
Так что колония сургутских ссыльных к началу 1888 г. представляла собой, по мнению власти, личностей «отпетых» и доставлявших только хлопоты. Фактически губернские власти сами создали в Сургуте критическую массу из людей, доведенных до крайней степени раздражения и готовых в отстаивании своих человеческих прав идти до конца.
Ситуацию усугубляло и практически полное отсутствие квалифицированной медицинской помощи. До 1888 г. на весь округ был один врач, и «когда он уезжал по округу,
а в округе есть селения, отстоящие от Сургута на 1000 и более верст, не говоря уж про сургутские пути сообщения. то все городское население на несколько месяцев оставалось совершенно без всякой медицинской помощи на попечении одного фельдшера» [32, с. 307]. Однако даже когда врач находился на месте, добиться от него помощи оказывалось весьма сложным делом. Врач Соковнин слыл горьким пьяницей, страдал запоями и толку от него как от специалиста было мало. При этом он пользовался покровительством исправника, и ему все сходило с рук. В свою очередь, среди поднадзорных находились и люди со здоровьем, изрядно подорванным «тюремно-ссыльной эпопеей», и семьи с детьми.
Именно медицинская тема стала спусковым крючком к самому серьезному в то время протесту политических ссыльных в России, в котором В. Мрачковский принял самое активное участие. Для него это стало серьезным выбором, который мог в корне изменить его жизнь и отнюдь не в лучшую сторону. Дело в том, что еще в 1883 г. Департамент полиции потребовал сообщить сведения о лицах сосланных в Тобольскую губернию, для применения к ним коронационного манифеста 15 мая 1883 г. По этому манифесту МВД могло предоставить на усмотрением Императора и Особого совещания Сената участь административно сосланных и подчиненных полицейскому надзору за государственные преступления, если они «по свойству вины их, или по проявленному им раскаянию заслуживают снисхождения» [8, л. 2]. В числе указанных губернскими властями лиц оказался и В.Мрачковский [7, л.7].
В. Мрачковского перечислили из ссыльнопоселенцев в разряд ссыльных на житье, восстановили права, кроме возвращения имущества, и ограничили срок пребывания в Сибири пятью годами, считая с 15 мая 1883 г [7, л. 67 об]. Таким образом, срок ссылки для него официально заканчивался в 1888 г., и ему было что терять. Ведь фактически все основные события «сургутской истории» проходили в самом последнем фазисе его «ссыльной голгофы», и с обывательской точки зрения разумным казалось бы никуда не вмешиваться и спокойно дожидаться ее окончания. Однако он сделал выбор в пользу товарищей.
История «Сургутского протеста» уходит корнями в 1887 г. В этом году серьезно заболел Л. Иванов. У него началось воспаление спинного мозга, парализовало руку и ногу, отнялся язык. Эффективной помощи он в Сургуте получить, естественно, не мог, но даже с оказанием минимальных медицинских услуг из-за пьянства врача Соковнина возникали большие трудности. Как писал впоследствии С. Швецов, «политссыльные товарищи Л.А. (Иванова — О.М.) еще летом, во время навигации и пароходного с Сургутом сообщения, обратились к Тройницкому с просьбой разрешить Иванову временный перевод в Тобольск, где он мог бы быть помещен в больницу и ему была бы оказана требуемая медицинская помощь» [34, с. 125].
На неоднократные просьбы ссыльных о переводе Иванова губернатор долго не отвечал [26, с. 58], хотя это решение находилось в его компетенции. Когда же наконец Л. Иванов получил разрешение на выезд в Тобольск, он был уже так плох, что по дороге 29 мая 1887 г. умер. Встречающие его в Тобольске ссыльные на свои деньги организовали похороны, которые вылились в настоящую политическую демонстрацию. «Подобные похороны имеют характер политической демонстрации,— отозвался губернатор [26, с. 58].
Это и стало триггером к «Сургутскому протесту». Известие о кончине Л. Иванова, очень уважаемого в своей среде, да еще и при явном попустительстве губернатора, вызвало их возмущение. Власть недооценила всю остроту момента, полагаясь на силу только надзирающе-карательных органов. Ситуацию еще более усугубила история, произошедшая в конце 1887 г. в семье политссыльного Колегаева. Он пришел к Соковнину за срочной помощью для своей маленькой дочери, отравившейся уксусной эссенцией, но натолкнулся на отказ пьяного врача идти на вызов. После долгих споров Соковнин согласился все же помочь ребенку только после требования через полицию и лишь в ее сопровождении.Впо-
следствии ссыльные написали на него жалобу, подписанную 20 фамилиями, по которой даже было заведено «Дело по заявлению политических ссыльных г. Сургута о нетрезвой жизни кружного врача Соковнина» [4]. Можно только представить, какие чувства по этому поводу испытывал В. Мрачковский, отец троих малолетних детей.
Но и после этого вопиющего случая власть никаких серьезных оргвыводов не сделала. В результате в декабре 1887 г. последовал новый эксцесс. Теперь он произошел с заболевшими И. Лазаревичем и В. Яковлевым. Врач не смог установить диагноз и признал их здоровыми. В результате губернатору отправили очередное прошение о перемещении в тобольскую больницу, так как «при существующих в Сургуте условиях никакое лечение немыслимо» [26, с. 58]. В Тобольске опять не отреагировали.
Следствием бездействия властей стало то, что 22 декабря 1887 г. ссыльные Сургута числом 21 человек, среди них и В.Мрачковский, подписали коллективное заявление губернатору. В нем подчеркивалось, что они использовали все легальные средства, чтобы обратить внимание «на одно из беззаконных и вопиющих нарушений наших прав». Они еще раз писали об отсутствии медикаментов и медицинской помощи, о невменяемости пьяницы и «психопата» — сургутского врача и делали следующий вывод: «Таким образом, всецело на Вас падает ответственность за смерть Иванова» [26, с. 59].
Ответа от губернатора и на это обращение не последовало. Ничего не менялось и в плане медицины. Более того, власть как будто нарочно делала все, чтобы ситуация полностью вышла из-под контроля: рецепты, написанные ссыльными врачами, признавались недействительными, в аптеке не выдавали уже никаких медикаментов, а больницу закрыли [26, с. 60]. В результате 19 января 1888 г. ссыльные отправили в Тобольск очередное заявление за подписью 18 человек (нет подписей М.И.Соколова, В.А.Броневского, и Л.И.Рудниц-кого). В этом послании поднадзорные напоминали, что они ждут губернаторского ответа и предупреждали, что «если со следующей почтой ответа не будет, мы примем молчание за отказ» [26, с. 60]. Губернатор однако по-прежнему молчал, видимо, демонстрируя твердость власти, правда, в данном случае она почему-то оказалась на стороне давно деквалифицировавшегося и ни на что негодного пьяницы доктора.
В результате ссыльные составили петицию под названием «Гонения политических ссыльных в Сургуте» и 16 февраля 1888 г. отправили ее МВД Д.А.Толстому [26, с. 60]. Фактически, это и стало началом «Сургутского протеста». Как отмечает Л. П. Рощевская, «этот документ, размноженный позже гектографом, свидетельствует, что ссыльные хотели познакомить широкую общественность с тем, что творится в Сибири. Это звучало как призыв к единодушным действиям» [26, с. 61]. Основной упор в этом послании сделан на беззакониях «таких усердных администраторов», как губернатор Тройницкий. В его заключении ссыльные указывали, что использовали все легальные способы: «Отныне мы перестаем признавать его (губернатора — О.М) власть и всякие исходящие от него распоряжения не считаем обязательными. Условия ссылки и по существу своему тяжелы, чтобы гнет их мог еще быть увеличен произвольными и беззаконными распоряжениями подобных администраторов» [26, с. 61]. На собрании ссыльные также решили подготовить побег двух товарищей — И. Лазаревича и А. Лебедева с тем, чтобы они смогли известить общественность России об условиях ссылки в Тобольской губернии [26, с. 62]. В организации побега приняли участи все ссыльные — они собирали деньги, отказывая себе в необходимом и т.д. Побег состоялся в ночь с 18 на 19 февраля 1888 г. и был организован при прямой помощи местных жителей И.Ф.Кайдалова, Л.П.Кушникова, А.Я. Баталина [31, с. 103] и одного из полицейских надзирателей Проскурякова, вплоть до 10 марта скрывавшего побег от своего начальника [26, с. 62].
Конечно, В. Мрачковский, как и остальные, не мог не понимать, что такая открытая оппозиция губернатору и МВД может породить и, скорее всего, породит весьма жестокий
ответ. Но теперь это был уже 20-летний юноша, некогда давший «откровенные показания», а настоящий испытанный и уважаемый всеми ссыльными человек, полностью разделявший их идеи и готовый идти до конца. Именно в Сибири характер В.Мрачковского как революционера полностью сформировался и закалился, и немалую роль в этом сыграло его тесное общение с «товарищами по несчастью» — революционерами-народниками. Для В. Мрачковского именно сургутская ссылка стала настоящим «революционным университетом», именно в ней он вблизи увидел людей, которые ради идеи служения народу готовы идти до конца.
В. Мрачковский полностью разделял и сложившуюся тогда «революционную этику», в том числе и на поведение революционера в неволе. Поэтому для него личные интересы уходили на второй план, он так же, как и абсолютное большинство сургутских ссыльных, принял за правило принцип, несколько позже озвученный якутскими ссыльными: «Мы понимаем, что ссылка является тем же полем борьбы против произвола и насилия, как и то, что мы здесь остаемся теми же борцами, что и на воле, только в иных условиях» [14, с. 142], то есть мы «пленные, но не сдавшиеся».
Фактически, с начала 1888 г. сургутские ссыльные полностью игнорировали распоряжения как губернской, так и местной власти. 23 февраля 1888 г. начальник Тобольского ГЖУ сообщал губернатору: «Политические ссыльные в г. Сургуте в последнее время ведут себя до такой степени дерзко, что по ограниченности личного состава в этом городе чинов общей полиции является небезопасным дальнейшее помещение на жительство в оный политических ссыльных, где они, благодаря и без того значительному их скоплению, совершенно игнорируют существующий над ними гласный надзор полиции» [26, с. 64].
Таким образом, к началу марта 1888 г. ситуация в Сургуте накалилась до предела. Не получив ответа и от МВД, 7 марта 1888 г. 19 ссыльных еще раз обратились к губернатору. В этом обращении они в прямо подчеркивали, что воспринимают его молчание за отказ и далее предупреждали: «Терпение наше истощилось и существовавшая прежде слабая надежда на Вашу хоть и относительную порядочность исчезла. Ваше издевательство над просьбами наших больных товарищей и общее отношение к нам заставляет смотреть на Вас как на негодяя, а не как на тобольского губернатора, — в силу чего мы отказываемся исполнять распоряжения, исходящие от Вашего имени, о чем мы уже уведомили г. министра внутренних дел 16 февраля 1888 г.» [26, с. 65].
В такой обстановке власть решила расселить сургутскую колонию ссыльных, но для этого нужно было взять ситуацию в городе под свой контроль. Операцию по захвату ссыльных произвела в ночь с 17 на 18 марта 1888 г. тайно прибывшая в город полицейская команда во главе с тобольским полицмейстером Пасынковым. В ее составе, кроме 8 находящихся при нем полицейских, также наличествовали сургутский исправник и его помощник, 11 местных стражников и трое нанятых тут же лиц [26, с. 65]. Облава началась в 4 утра, когда ссыльные этого не ожидали, их удалось застать врасплох.
После облавы арестованных на подводах вывезли из Сургута. Первоначально их разбросали по различным селениям «низовой Оби». В.Мрачковского, С.Лесневича и Л.Ко-легаева отправили в село Локосовское Сургутского уезда. Но в апреле 1888 г., когда все «протестанты» уже окончательно распределились по северным деревням, из МВД пришло распоряжение о том, что необходимо возбудить против них дело по сургутским событиям. И вновь началась полоса преследований и перемещений, сопровождавшихся новыми столкновениями. Так, в конце мая в села Кондинское и Локосовское нагрянули жандармы, где обнаружили более 40 писем и запрещенные издания [26, с. 69].
Летом 1888 г. часть участников «сургутского протеста» для проведения следствия перевезли в тюрьмы губернии. М. Орлова, И. Соколова и Н. Зотова — в туринскую, супругов
Аверкиевых и С. Лесневича — в тарскую, Н. Блинова, Л. Колегаева и В. Мрачковского — в курганскую [26, с. 71]. Перед отправкой в Курган В. Мрачковский получил разрешение следовать вместе с ним его жене, ожидавшей очередного ребенка [27, с. 159]. В Курганской тюрьме 15 июня 1888 г. у них родился сын Сергей [26, с. 71].
В ходе расследования «Сургутского протеста» МВД приняло следующее решение — М.Д.Гуревича, А.Т.Вадзинского, В.Я.Яковлева, А.В.Молдавского, а также чуть позднее — Н. Л. Зотова, И. М. Соколова и М.П. Орлова (временно находящихся в Пелыме — О.М.) отправить в Якутскую область, а остальных расселить по селам Обского севера. В. Мрачковского первоначально планировали отправить в село Кушеватское Березовского округа. Однако из доклада исправника Пасынкова выяснилось, что в селе насчитывается всего 20 изб и все они заняты настолько, что «ранее отправленные туда поодиночке ссыльные с трудом нашли себе пристанище» [27, с. 159].
В такой ситуации В. Мрачковский обратился с прошением к губернатору оставить его в Березово, и эту просьбу сочли возможным удовлетворить [5, л. 580-580об]. Таким образом, семья Мрачковских в конце лета 1888 г. перебралась в Березово, где и проживала до окончания ссылки. Находясь в Березово, В. Мрачковский не прервал связей с другими политиками, наоборот, он являлся посредником в их переписке. Л. П. Рощевская отмечает, что «ему направлялись все письма для ссыльных березовского округа» [27, с. 158].
Срок надзора за В. Мрачковским закончился 2 февраля 1889 г. Денег на совместный переезд у многочисленной семьи не оказалось. Первоначально Тобольскую губернию покинул он один, отправившийся зимой на подводах в Пермь, а семья осталась в Тобольске до лета, дабы быть отправленной на казенный счет. И 6 августа 1890 г. Анна Мрачковская с детьми выбыла на Урал к мужу [6, л. 284]. Так закончилась ссыльная эпопея рабочего-революционера В.Мрачковского, растянувшаяся почти на 13 лет.
ВЫВОДЫ. Изучая «ссыльную биографию» этого человека, не устаешь удивляться тому примитивному и часто весьма иррациональному желанию царизма любой ценой свести счеты со своими противниками. Причем очень часто в жернова репрессий самодержавия попадали отнюдь не отпетые враги режима, а люди только слегка причастные к тем или иным противоправительственным действиям. Каковым, по сути, являлся и молодой одесский рабочий Виталий Мрачковский.
А далее идейным революционером его сделали тюрьма и многолетняя ссылка. Именно в ссылке на севере Тобольской губернии он воочию увидел мстительное желание обслуживающих самодержавие губернских чиновников всех рангов к удовольствию высших властных сфер примерно покарать и наказать лиц, злоумышляющих против трона. Эта ненормальная ситуация на деле приводила к тому, что число реальных врагов самодержавия только возрастало, и примером тому — семья Мрачковских. После возвращения из ссылки она осталась на Урале, жили в Перми и Екатеринбурге. Своих детей В. Мрачковский воспитал в революционных традициях и сам принимал активное участие в революционном движении на Урале уже в эпоху 1900-х гг.
Очень символично, что его сын Сергей, рожденный в Кургане в 1888 г., когда отец его находился в тюрьме, стал пламенным большевиком-ленинцем, участником «Великой русской революции» 1917-1922 гг. и легендарным красным командиром, награжденным в годы гражданской войны 2-мя Орденами Красного знамени. В 1918 г. именно его части освобождали от белых Тобольск. С 1920 по 1923 гг. он занимал посты командующего Уральским, Приволжским, Западносибирским военными округами, с 1925 г. переведен на хозяйственную работу. В дальнейшем он, как и большинство приверженцев Л.Д.Троцкого, был репрессирован и расстрелян в 1936 г [23, с. 75].
Сам Виталий (Виталис) Яковлевич Мрачковский умер 5 февраля 1924 г. и похоронен на площади Уральских коммунаров в Екатеринбурге [23, с. 75].
ЛИТЕРАТУРА
1. Государственное бюджетное учреждение Тюменской области «Государственный архив в г. Тобольске» (далее ГБУ ТО ГА в г. Тобольске). Ф. 482. Оп.1. Ед. хр. 2. ЛЛ.17-19.
2. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И 152. Оп. 10. Ед. хр. 100. Л. 40-41.
3. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И 152. Оп. 12. Ед. хр. 56. Л. 1-1об.
4. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И 152. Оп. 12. Ед. хр. 65.
5. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И 152. Оп. 12. Ед.хр. 15. Л. 580-580 об.
6. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И 152. Оп. 8. Ед.хр. 48. Л. 284.
7. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И 152. Оп. 10.Ед.хр. 21. Л.67об.
8. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И 152. Оп. 10.Ед.хр. 25. Л. 2.
9. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И. 152. Оп. 8. Ед. хр. 43. Л. 70.
10. ГБУ ТО ГА в г. Тобольске. Ф. И152. Оп.11. Ед. хр. 13. Л. 24.
11. Древний город на Оби: История Сургута. Екатеринбург: Изд-во «Тезис» 1994. С. 336 с.
12. Итенберг Б.С. Южнороссийский союз рабочих. Возникновение и деятельность. М.: Мысль, 1974. 271 с.
13. Канивец В.В. Предвестники. М.: Советский писатель, 1978. 461 с.
14. Круссер Р.Г. Политическая ссылка и «Сибирская газета» // Сибирские огни. 1969. № 3. С. 142151.
15. Лурье Г. Журнал безвременья // Каторга и ссылка. 1931. № 6. С. 41-65.
16. Майнов И.И. На закате народовольчества (Памяти В. Я. Богучарского) // Былое. 1917. № 5-6. С. 41-81.
17. Милевский О.А. «Мы жертвою пали.»: ссыльная биография К.Н. Филиппова // Сибирская ссылка: Сб. науч. стат. Иркутск: Изд-во «Оттиск». Вып. 9. (21). Иркутск, 2019: Изд— во «Оттиск». С. 382-399.
18. Милевский О.А. Рождение путешественника: географические исследования Д.А. Клеменца в Минусинской ссылке (1882-1886 гг.) // Известия РАН. Серия географическая. 2017. № 2.С. 126-134.
19. Милевский О.А. С.П. Швецов в Сургутской ссылке // Алтай — Западная Сибирь в XIX — начале XX вв.: население хозяйство, культура / Материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 160-летию со дня рождения Сергей Порфировича Швецова. БНУ РА Научно-исследовательский институту алтаистики им. С.С. Суразакова. Горно-Алтайск, 2018. С. 24-34.
20. Милевский О.А. «Хождение по мукам» Гавриила Глико: Из истории политической ссылки времен царствования Александра III // Новый Исторический Вестник. № 1 (63). 2020. С. 90-115.
21. Пирожников Г.А. Записки уездного исправника. Сургут: Северо-Сибирское региональное книжное изд-во, 2002. 104 с.
22. Подбельский Ю.Н. Культурное наследие Сургутской политической ссылки (К столетию смерти декабриста А.И. Шакирева) // Уральское краеведение. 1928. № 2. С. 210-215.
23. Показаньев Ф.Я. Город древний, город славный. Сургут. Сургут: Северо-Сибирское региональное книжное изд-во АИИК «Северный дом», 1994. 160 с.
24. Рощевская Л.П. История политической ссылки в Западной Сибири второй половины XIX в. (60 — нач. 80-х годов). Учебное пособие для студентов исторического факультета по спецкурсу. Тюмень: Тюменский государственный университет, 1976. 142 с.
25. Рощевская Л.П. Революционеры-разночинцы в западносибирском изгнании. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та. 1983. 176 с.
26. Рощевская Л.П. «Сургутская история» (волнения политических ссыльных 80-х годов XIX века в Западной Сибири) // Классовая борьба и общественно-политическая жизнь дореволюционной России. Тюмень, 1977. С. 48-84.
27. Рощевская Л.П. Члены Южнороссийского союза рабочих в Тобольской ссылке // Тюменский государственный педагогический институт. Ученые записки. Т. 33. Исторический сборник. Вып. 1 (6) 1967. С. 133-165.
28. «Сибирская газета» в воспоминаниях современников/ под.ред. Н.М. Дмитриенко. Томск: Изд-во НТЛ 2004. 200 с.
29. Сибирские и тобольские губернаторы: исторические портреты, документы / под. ред. В.В. Коновалова. Тюмень: Тюменский издат. дом, 2000. 576 с.
30. Сквери М. Южно— российский Союз рабочих (К истории одесского союза 1875 г.) // Каторга и ссылка. 1923. № 5. С. 17-25.
31. Сургутянин. Сто лет Сургутской ссылке // Каторга и ссылка. 1929. № 12. С. 92-117.
32. Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX— начала XX века / сост. РощевскаяЛ.П., Белобородов В. К. Екатеринбург: Средне-Уральское книжное изд-во, 1998. 432 с.
33. Швецов С.П. 1 марта в Сургуте // Каторга и ссылка. 1931. № 3 (76). С. 129-138.
34. Швецов С.П. К «предыстории» Якутской бойни // Каторга и ссылка. 1929. № 4. С. 119-128.
35. Швецов С.П. Культурное значение политической ссылки в Западной Сибири // Каторга и ссылка. 1928. № 10 (47). С. 96-112.
36. Швецов С.П. Ник. Як. Фалин // Каторга и ссылка. 1925. № 3 (16). С. 215-218.
37. Южно-российский союз рабочих // Сборник статей и материалов под ред. Н.М. Осиповича. Николаев: Госуд. издат. Украины, 1924. 179 с.
38. Южно-русские рабочие союзы. М.: «Новая Москва», 1924. 351 с.
39. Яковчук В.А. Повседневная жизнь политических ссыльных г. Сургута в 1870-1890-е гг. (на основе письменных источников)// Россия и мир: история и современность: тезисы VI всероссийской конференции студентов и молодых учёных / ред. кол. З.В. Степаненкова [и др.]. Сургут: РИОБУ «Сургутский государственный педагогический университет», 2018. С. 56-58.
REFERENCES
1. Gosudarstvennoe byudzhetnoe uchrezhdenie Tyumenskoj oblasti «Gosudarstvennyj arhiv v g. To-bol'ske» (dalee GBU TO GA v g. Tobol'ske) [State budgetary institution of the Tyumen region «State archive in Tobolsk» (hereinafter GBU TO GA in Tobolsk)]. F. 482. Op.1. Ed. hr. 2. LL.17-19.
2. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op. 10.Ed. hr. 100. L. 40-41.
3. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op. 12.Ed. hr. 56. L. 1-1ob.
4. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op. 12.Ed. hr. 65.
5. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op. 12.Ed.hr. 15. L. 580-580 ob.
6. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op. 8.Ed.hr. 48. L. 284.
7. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op. 10.Ed.hr. 21. L.67ob.
8. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op. 10.Ed.hr. 25. L. 2.
9. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I. 152. Op. 8.Ed. hr. 43. L. 70.
10. GBU TO GA v g. Tobol'ske [GBU TO GA in Tobolsk]. F. I 152. Op.11. Ed. hr. 13. L. 24.
11. Drevnij gorod na Obi: Istoriya Surguta [An ancient city on the Ob river: the Story of Surgut.]. Ekaterinburg: Izd-vo «Tezis» 1994. 336 s.
12. Itenberg B.S. Yuzhnorossijskijsoyuz rabochih. Vozniknovenie i deyatel'nost' [Southern Russian Union of Workers. Emergence and activity]. M.: Mysl', 1974. 271 s.
13. Kanivec V.V. Predvestniki [Predvestniki]. M.: Sovetskij pisatel', 1978. 461 s.
14. Krusser R.G. Politicheskaya ssylkai «Sibirskaya gazeta» [Politicheskaya exile i «Sibirskaya gazeta»] // Sibirskie ogni. 1969. № 3. S. 142-151.
15. Lur'e G. Zhurnal bezvremen'ya [Journal of the Ever-after] // Katorga i ssylka. 1931. № 6. S. 41-65.
16. Majnov I.I. Na zakate narodovol'chestva (Pamyati V.YA. Bogucharskogo) [Na zakate narodovolchestvo (In Memory of V. Ya. Bogucharsky)] // Byloe. 1917. № 5-6. S. 41-81.
17. Milevsky O.A. «My zhertvoyu pali...»: ssyl'naya biografiya K.N. Filippova [«We have fallen victim.»: exiled biography of K. N. Filippov] // Sibirskaya ssylka: Sb. nauch. stat. Irkutsk: Izd-vo «Ottisk». Vyp. 9. (21). Irkutsk, 2019: Izd-vo «Ottisk». S. r99-rAr.
18. Milevsky O.A. Rozhdenie puteshestvennika: geograficheskie issledovaniya D.A. Klemenca v Mi-nusinskoj ssylke (1882-1886 gg.) [The birth of a traveler: geographical studies of D. A. Klementz in the Minusinsk exile (1882-1886)] // Izvestiya RAN. Seriya geograficheskaya. 2017. № 2. S. 126-134.
19. Milevsky O.A. S.P. Shvecov v Surgutskoj ssylke [Shvetsov v Surgutskoy exiled] // Altaj — Zapad-nayaSibir' v XIX — nachale XX vv.: naselenie hozyajstvo, kul'tura / Materialy Vserossijskoj nauchno-prakticheskoj konferencii, posvyashchennoj 160-letiyu so dnya rozhdeniya Sergej Porfirovicha Shvecova. BNU RA Nauchno-issledovatel'skij institutut altaistikiim. S.S. Surazakova. Gorno-Altajsk, 2018. S. 24-34.
20. Milevsky O.A. «Hozhdenie po mukam» Gavriila Gliko: Iz istorii politicheskoj ssylki vremen carstvo-vaniya Aleksandra III [«Walking through the torments» of Gabriel Glico: From the history of political exile during the reign of Alexander III] // Novyj Istoricheskij Vestnik. № 1 (63). 2020. S. 90-115.
21. Pirozhnikov G.A. Zapiski uezdnogo ispravnika [Notes of the district police officer], Surgut: Severo-Sibirskoe regional'noe knizhnoe izd-vo, 2002. 104 s.
22. Podbel'skij Yu.N. Kul'turnoe nasledie Surgutsko jpoliticheskoj ssylki (Kstoletiyu smerti dekabrista A,I, SHakireva) [Cultural heritage of the Surgut political exile (To the centenary of the death of the DecembristA. I. Shakirev)] // Ural'skoe kraevedenie. 1928. № 2. S. 210-215.
23. Pokazan'ev F.Ya. Gorod drevnij, gorod slavnyj. Surgut [The ancient city, the glorious city. Surgut]. Surgut: Severo— Sibirskoe regional'noe knizhnoe izd-vo AIIK «Severnyj dom», 16- . 1994 s.
24. Roshchevskaya L. P. Istoriya politicheskoj ssylki v Zapadnoj Sibiri vtoroj poloviny XIX v. (60 — nach, 80-h godov),Uchebnoe posobie dlya studentov istoricheskogo fakul'teta pospeckursu [History of political exile in Western Siberia in the second half of the XIX century (60 — beginning). 80's). Textbook for students of the Faculty of History in a special course]. Tyumen': Tyumenskij gosudarstvennyj universitet, 1976. 142 s.
25. Roshchevskaya L.P. Revolyucionery-raznochincy v zapadnosibirskom izgnanii [Revolutionaries-raznochintsy in the West Siberian exile], L.: Izd-vo Leningradskogo un-ta. 1983. 176 s.
26. Roshchevskaya L.P. «Surgutskaya istoriya» (volneniya politicheskih ssyl'nyh 80-h godovXIX veka v Zapadnoj Sibiri) [«Surgutskaya istoriya» (unrest of political exiles of the A-s of the XIX century in Western Siberia)] // Klassovaya bor'ba iobshchestvenno-politicheskaya zhizn' dorevolyucionnoj Rossii. Tyumen', 1977. S. 48-84.
27. Roshchevskaya L.P. Chleny Yuzhnorossijskogo soyuza rabochih v Tobol'skojssylke [Members of the Southern Russian Union of Workers in Tobolsk exile] // Tyumenskij gosudarstvennyj pedagogicheskij institut. Uchenye zapiski.T.33. Istoricheskij sbornik.Vyp.1 (6) 1967. S. 133-165.
28. «Sibirskaya gazeta» v vospominaniyah sovremennikov [«Siberian newspaper» in the memoirs of contemporaries] / pod. red. N.M. Dmitrienko. Tomsk: Izd-vo NTL 2004. 200 s.
29. Sibirskie i tobol'skie gubernatory: istoricheskie portrety, dokumenty [Siberian and Tobolsk governors: historical portraits, documents] / pod. red. V.V. Konovalova. Tyumen': Tyumenskij izdat. dom, 2000. 576 s.
30. Skveri M. Yuzhno-rossijskij Soyuz rabochih (K istorii odesskogo soyuza 1875 g,) [Skveri M. South-Russian Union of Workers (To the history of the Odessa Union of 1875)] // Katorga i ssylka. 1923. № 5. S. 17-25.
31. Surgutyanin, Sto let Surgutskoj ssylke [Surgutyanin. One hundred years of the Surgut exile] // Katorga i ssylka. 1929. № 12. S. 92-117.
32. Tobol'skij Sever glazami politicheskih ssyl'nyh XIX — nachala XX veka [Tobolsk North through the eyes of political exiles of the XIX-early XX century] / sost. Roshchevskaya L. P., BeloborodovV. K. Ekaterinburg: Sredne-Ural'skoeknizhnoe izd-vo, 1998. 432 s.
33. Shvecov S.P. 1 marta vSurgute [March 1 in Surgut] // Katorga i ssylka. 1931. № 3 (76). S. 129-138.
34. Shvecov S.P. K «predystorii» YAkutskoj bojni [To the «prehistory» of the Yakut massacre] // Katorga i ssylka. 1929. № 4. S. 119-128.
35. Shvecov S.P. Kul'turnoe znachenie politicheskoj ssylki v Zapadnoj Sibiri [The cultural significance of political exile in Western Siberia] // Katorga i ssylka. 1928. № 10 (47). S. 96-112.
36. Shvecov S.P. Nik. Yak. Falin [Nik. Yak. Falin] // Katorga i ssylka. 1925. № 3 (16). S. 215-218.
37. Yuzhno-rossijskijsoyuzrabochih [South-Russian Union of Workers] // Sbornik statej i materialov pod red. N.M. Osipovicha. Nikolaev: Gosud. izdat. Ukrainy, 1924.179 s.
38. Yuzhno-russkie rabochie soyuzy [South-Russian workers 'unions]. M.: «Novaya Moskva», 1924. 351 s.
39. YakovchukV.A. Povsednevnaya zhizn'politicheskih ssyl'nyh g. Surguta v 1870-1890-e gg. (na osnove pis'mennyh istochnikov) [Daily life of political exiles of Surgut in the 1870s-1890s. (on the basis of written sources)] // Rossiya i mir: istoriya i sovremennost': tezisy VI vserossijskoj konferencii studentov i molodyh uchyonyh / red. kol. Z.V. Stepanenkova [i dr.]. Surgut: RIOBU «Surgutskij gosudarstvennyj pedagogicheskij universitet», 2018. S. 56-58.
