CC BY
29
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
Ю.И. Игрицкий
*
«ПУТИНСКАЯ РОССИЯ»: ПОРА ПОДВЕСТИ БАЛАНС?
Игрицкий Юрий Иванович - кандидат исторических наук, заведующий Отделом Восточной Европы ИНИОН РАН, главный редактор журнала «Россия и современный мир».
Россия, конец 2008 года - начало 2009-го. Вхождение в ХХ1 век прожито под знаком двух сроков президентства В.Путина и восьми месяцев (считая с инаугурации) президентства Дм. Медведева. Российское государство обрело стабильность власти, что доказано ее преемственностью и по существу без-альтернативностью. Но последние месяцы верхи, низы и эксперты (эти гуру, не вписывающиеся ни в верхи, ни в низы) жили, живут ощущением все большего втягивания страны в глобальный финансово-экономический кризис. Будет ли повторение 1998 года, и если да, то что станется с нашей стабильностью? Поскольку эти строки пишутся задолго до выхода журнала в свет, читатель, возможно, уже получит ответы на эти вопросы, которые покажутся ему банально устаревшими. Впрочем, не из разряда ли вечных, повторяющихся подобные вопросы?
С точки зрения «вечности», однако, или, вернее, с точки зрения истории страны и мира (страны в мире), важнее получить взвешенную, не конъюнктурную оценку пути, пройденного Россией в XXI веке, и ее состояния на сегодняшний день. Пока это непросто, если не невозможно.
Есть две отправные точки для такой оценки. Первая - вооружиться теорией (теориями), разглядеть макротренды, просмотреть статистику, провести сравнительные пространственно-временные сравнения. Вторая - погрузиться в мир эмпирики, бытийственного переживания, личного и коллективного опыта. Мало того, что практика может не подтверждать теории в принципе; эмпирические и теоретические оценки, взятые по отдельности, никогда не
. . Статья написана при финансовой поддержке РГНФ, проект № 06-01-02020а.
бывают одинаковыми. Кто-то поставит России «четверку» в новом веке, кто-то «тройку», если не «двойку». И теоретически, и практически...
Приведу пример разительного несовпадения оценок ситуации под углом зрения мирового и российского опыта. Известный французский экономист Жак Сапир в статье «Россия после Путина. Экономические и социальные основы политической стабильности» (весна 2008 г.) усматривает важную зависимость между наличием у государства мощного бюрократического аппарата и эффективной экономической политикой - первое обеспечивает второе, о чем свидетельствует послевоенный опыт Франции, Италии, Японии, Южной Кореи, Аргентины. Текущая ситуация в России, по мнению Сапира, ближе к французской, итальянской и японской, что лестно. Часть российского государственного аппарата, пишет он, недальновидна, своекорыстна и коррумпирована, и это обусловило трудности для реализации четырех национальных проектов Путина; «однако зарегистрированные с конца 2006 г. показатели развития российской экономики свидетельствуют, что государственный аппарат сумел мобилизовать свои силы». И общая оценка: «Российская экономическая модель объединила в себе прагматизм и знание конкретного опыта» (32, с. 140-141).
Это не декларация «Единой России» или придворного экономиста, а мнение высококвалифицированного независимого зарубежного специалиста. Спросим себя: соответствует оно нашему мнению, выношенному из опыта российской повседневности? Так ли позитивно относится к государственной бюрократии большинство россиян?
76% россиян (причем 22% среди самих чиновников!) считают, что сегодня чиновники не столько помогают развитию общества, сколько тормозят его. Эту цифру назвал в ноябре 2005 г. директор Института социологии М.К. Горшков на презентации исследования «Бюрократы и власть в новой России», проведенного совместно с Фондом Фридриха Эберта (ФРГ) и охватившего 11 социальных групп (72). «Чиновников у нас не любят, прежде всего потому что считают, что они работают не на людей, а на себя», - подтвердил в апреле 2007 г. генеральный директор ВЦИОМ В.В. Федоров (71). 70% россиян считают, что отечественные чиновники и бизнесмены жадны и аморальны, пишет «Российская газета» в июне 2008 г. (10). Добавлю, что глава МВД России Р. Нургалиев, выступая по «Радио России» 24 сентября 2008 г. оценил ущерб от коррупции в стране в 20 млрд. долл., отметив, что лишь каждый десятый, уличенный в коррупции, попадает в тюрьму.
При столь ужасающих масштабах коррупции в России, становящейся национальным бедствием, благосостояние граждан понемногу росло, в социальных настроениях все меньше ощущалась апокалиптичность, а многие эксперты смотрели в будущее со сдержанным оптимизмом. За рубежом нас ругьмя ругали за низкий уровень демократии и пренебрежение к правам че-
ловека, но проникались уважением к растущей энергетической мощи страны и увеличению ее золотовалютных запасов.
Необходимо подчеркнуть, что для Запада все компоненты анализа экономической, политической и социальной ситуации в России были и остаются тесно увязанными с его отношением к державе, которая на разных отрезках времени и в разных кругах воспринималась и как партнер Запада, и как колосс с непредсказуемым поведением, и как открытый противник. Политики, общественные деятели, эксперты, убежденные в том, что с Россией необходимо не конфронтировать, а сотрудничать, находя общий язык, не были склонны рассматривать ее в качестве исторической аномалии, они стремились видеть в России «нормальную» страну. Верна и обратная логика: те, кто считали Россию «нормальной» страной, видели бессмысленность конфронтации с нею.
Парадигма «нормальной страны»
Эта парадигма нашла первое и наиболее яркое выражение в статье Андрея Шлейфера и Дэниела Трейзмана «Нормальная страна» в весеннем номере «Foreign Affairs» за 2004 г. (параллельно опубликованной на русском языке в журнале «Россия в глобальной политике»). Статья написана под углом зрения пересмотра сложившихся представлений о России, и такие действительные или приписываемые ей грехи как блатной капитализм, отсутствие свободы и справедливости вынесены в заголовки разделов со знаком вопроса. Авторы не отрицают свидетельств этих и других негативных явлений, подчеркивая, в частности, рост социального неравенства и удручающую тенденцию сужения поля демократических свобод уже в первый срок президентства В.В. Путина (69, с. 24, 32). Но означает ли это, вопрошают они, что правы председатель комиссии палаты представителей Конгресса США по банковской деятельности Джеймс Лич, заклеймивший Россию как «самую разнузданную клепто-кратию в мире», хуже, чем Заир в президентство Мобуту, или представитель от штата Вермонт Бернард Саммерс, назвавший спад российской экономики в 1990-е годы «трагедией исторического масштаба»? С точки зрения Шлей-фера и Трейзмана Россию надо рассматривать в общемировой рамке и в ряду других стран схожего уровня развития. Тогда выяснится, что к началу XXI в. Россия стала «нормальной» капиталистической страной со средним уровнем доходов (69, с. 22) и сравнивать ее надо не с Соединенными Штатами и Западной Европой, а с Аргентиной, Мексикой, Бразилией, Малайзией, Хорватией и т.д. «Восприятие России как нормальной страны со средним уровнем доходов позволяет рассмотреть крайние прогнозы в перспективе. Большинство стран этой категории обычно оказываются где-то посередине между хрестоматийной демократией и законченным авторитаризмом. Их демократические системы несовершенны, непредсказуемы и подвержены временным
откатам»; однако Россия и впредь скорее всего будет развиваться как страна с рыночной экономикой, несмотря на несовершенство институтов и чрезмерное государственное вмешательство (69, с. 32).
И авторы задаются вопросом: «Так откуда же берется столь мрачный, иногда почти параноидальный, взгляд на Россию? К чему весь этот перебор -относительно клептократии, экономического катаклизма, захвата власти КГБ?» Их ответ: причины множественны, среди них психологические, идеологические, откровенно политические. Кто-то искренне сочувствует российским пенсионерам; кто-то (особенно в СМИ) гонится за сенсациями, приносящими заработок; кто-то (левые интеллектуалы) находят еще один повод для критики либерализма и глобализации; есть, наконец, и такие (в политической среде), кто просто прикидывает; как удобнее повысить свой рейтинг в предвыборных кампаниях (69, с. 37).
Подобным размышлениям западные аналитики предавались и ранее, в эпоху Ельцина, когда первый российский президент, олицетворявший окончательное поражение и гарантию невозвращения коммунизма, построил фундамент авторитарной президентской власти, а страна, общество погрязли в первозданных пороках капиталистической системы. Авторитаризм «царя Бориса» расценивался как малоприятное, но необходимое политическое условие развития экономического либерализма. «Демократия в России не эффективна, и не особенно успешно организована, и бесспорно непривлекательна, - отмечал один из американских аналитиков. - Но такова же демократия во Франции, Перу, Греции, Южной Корее и сонме других стран...» (63, с. 9). Президентская система в России означает для избирателей хоть какую-то предсказуемость решений и отчетность правительства, она предотвращает смертельные групповые конфликты и в конечном счете скорее укрепляет демократический процесс, чем подрывает его (63, с. 40-41).
Такой оценочный подход вполне применим и к расширению президентских полномочий в постельцинской России. Преобладающими характеристиками литературы о развитии России того времени были неустойчивость, половинчатость и неопределенность оценок. Читатель, вероятно, не без удивления, мог прочесть, что политическая культура современной России становится более терпимой; однако в той же статье говорилось, что прогресс демократических институтов в России затрудняется хаосом в экономической и политической жизни, причем «российская политика вряд ли сколь-либо быстро обретет нормальность» (53, с. 333). В.В. Путина называли «Владимиром III», подчеркивая преемственность нынешней власти и самодержавной традиции в России (67, с. 21), но в то же время воспринимали как главную надежду страны на либеральное будущее (60, с. 72-73).
Однако с каждым годом президентства Путина, в течение которого все более укреплялась пресловутая вертикаль власти, сокращались возможности 8
самовыражения оппозиции, усиливалась российская энергетическая и военная мощь, перед Западом все отчетливее вставал вопрос: какую Россию следует считать «нормальной» - более демократическую по его критериям во внутренней политике, но менее самостоятельную во внешней, или менее демократическую внутри страны, но более самостоятельную в мировых делах. Сейчас совершенно ясен ответ Запада на этот вопрос, ясны и мотивы этого ответа, лежащие в сфере мировой конкуренции и геополитики; проблема в том, допускает ли Запад, что у России могут быть свои критерии «нормальности» и «ненормальности», свои политические мотивы. Сетуя на то, что демократия потерпела поражение в ряде «ключевых государств» мира (Нигерии, России, Таиланде, Венесуэле, Бангладеш, на Филиппинах), соредактор журнала «Journal of Democracy» Ларри Даймонд признает: концепт демократии сегодня - метка «своих», противостоящих «чужим» (49, с. 36). Нынешняя Россия для Запада уже не только не «своя», но определенно «чужая», несмотря на то, что, как еще совсем недавно отмечал помощник госсекретаря США по делам Европы и Евразии Дэниел Фрид, «даже сегодня Россия - гораздо более свободная страна, чем в любой момент советской истории и, вероятно, более свободная, чем в любой период истории России» (43, с. 23).
Условия и факторы формирования зарубежного общественного мнения о России оставались в принципе одинаковыми и в первый, и во второй срок президентства Путина. Но поскольку к концу этого срока стали стремительно ухудшаться отношения между Россией и Западом, это наложило отпечаток и на восприятие российского развития, усилив в нем негативистскую компоненту. Вне сомнения, способствовали этому и политические шаги российской власти, направленные на минимизацию внутренней критики посредством огосударствления СМИ и сужения возможностей участия оппозиции в публичной политике. Ничего иного, кроме попыток поставить развитие демократических институтов под контроль государства, усмотреть в данных шагах было нельзя. Дискуссия о том, «нормальна» ли Россия, вспыхнувшая было по следам публикации упомянутой выше статьи, потеряла актуальность. В посвященных России репортажах и аналитических материалах последних лет зарубежные наблюдатели почти единодушно основное внимание уделяли ограничению возможностей оппозиции и нарушению прав человека, политическому давлению на страны СНГ, стремящиеся к интеграции в западные структуры, использованию энергетических ресурсов в качестве инструмента внешней политики.
Менее идеологизированными были и остаются оценки, относящиеся к развитию российской экономики. Обращает на себя внимание доклад для Трехсторонней комиссии, составленный в 2007 г. рабочей группой в составе бывшего (1993-1996) посла Японии в России Кодзи Ватанабэ, бывшего (2000-2004) посла Великобритании в России Родерика Лайна и бывшего спе-
циального советника госсекретаря США по постсоветским государствам, а затем его заместителя Строуба Тэлбота. Сравнивая нынешнюю Россию с Россией 1990-х годов, когда (в 1995 г.) был сделан первый доклад для Трехсторонней комиссии о нашей стране, авторы констатируют: «У России сейчас есть сила и упорство, есть запас прочности на случай каких-либо ударов - все то, чего не было тогда. Главные показатели впечатляют. Россия переживает девятый год “уверенного экономического роста” (по оценке МВФ). Согласно существующим прогнозам, через два года Россия может войти в ведущую восьмерку стран мира» (3, с. 84). Далее перечисляются рост ВВП и объема валютных резервов, выплата огромных внешних долгов СССР, благоприятное отношение государственного долга к ВВП. Важным представляется следующий вывод аналитиков: «Конечно, самая большая заслуга в достижении этих результатов принадлежит высоким ценам на нефть и газ. Однако российскому правительству (и Центральному банку) тоже надо воздать должное -за поддержание макроэкономической дисциплины» (3, с. 85; ср. также: 45, с. 4).
Улучшение дел в экономике сказалось и в социальной сфере: с 2000 г. бедность в России уменьшилась почти вполовину, уровень жизни повысился в большинстве социальных групп (3, с. 108).
Многие явления во всех областях жизни в России подвергаются в докладе острой критике. Но завершающий вывод авторов льет бальзам на душу оптимистов. «Подводя итоги, следует сказать, - пишут они, - что в России
2007 г. во многих отношениях жить стало лучше, чем когда-либо прежде. Страна никогда так не преуспевала, ее граждане имеют такую степень личной свободы, какой до 1990-х годов они не знали никогда» (3, с. 112).
Теперь внимание, читатель! Сопоставим западную парадигму «нормальной страны» с содержанием отечественной литературы, посмотрим нет ли в ней аналога этой парадигмы. Оказывается, если отбросить предвыборную хвалебную риторику «Единой России», по существу нет. Накануне парламентских выборов 2007 г. ЕР в своей газете приводила выдержки из уличных интервью с оптимистически настроенными людьми, в том числе с одной частной предпринимательницей из Омска, уверенной в том, что через 5-7 лет Россия, возможно, превратится в «идеальную модель общества», в котором «чиновники перестанут клянчить взятки», а заработки и пенсии не будут сильно отличаться от доходов предпринимателей (18). Что касается научных и научно-популярных публикаций, то в них можно найти констатацию и анализ реальных перемен и достижений страны в начале XXI в., но, как правило, речь идет об отдельных сферах общественной жизнедеятельности, да и общая позитивная тональность публикаций встречается редко.
Одно из исключений - позиция В. А. Тишкова, достаточно ясно и последовательно выраженная им в ряде статей и книге «Этнология и политика». Заявляя, что «страна сама себя разрушает в тот самый момент, когда она пе-
реживает беспрецедентный в ее истории период глубоких позитивных перемен», В.А. Тишков выступает против «парадигмы кризиса как угрозы России» (39, с. 368, 374). Он приводит любопытный эпизод из своего общения с редакцией газеты «Труд», где ему сказали: «Нет, про то, что жить стало лучше, мы писать никогда не будем. У нас не та аудитория» (39, с. 371). «Не та» аудитория - это миллионы людей в десятках городов России. Аргументируя свою позицию, автор ссылается на впечатляющую статистику, но он лучше многих понимает, что за официальной цифирью не видно социальной дифференциации, как не видно и региональных различий, свидетельствующих, что сравнивать Москву (Питер, Тюмень) с русской «глубинкой» - примерно то же самое, что сравнивать Японию и Бангладеш. Хочется разделить патетику автора, выраженную в заголовке одной из его статей «Моя страна не собирается вымирать» (38), но еще больше хочется ясной, детализированной и непротиворечивой статистики.
В.А. Тишкова можно назвать бардом оптимистического восприятия России. Почему же он едва ли не одинок? Либеральные политики и публицисты тоже заявляют: «Россия - демократическое, справедливое и самостоятельное государство», но при этом дают понять, что речь идет скорее о перспективе, а не текущей реальности, и отмечают, что российские ученые, которых Тишков упрекает за конструирование парадигмы кризиса, «устали от невнимания и бедности» (2). У многих аналитиков негативные оценки и пессимистические прогнозы просто перевешивают позитивные констатации.
Но дело не только в этом. Взяв на себя централизаторскую, дирижист-скую, надсубъектную роль в общественных процессах и пытаясь утвердить эту свою роль в общественном сознании, государство в лице высшей руководящей и исполнительной власти бросило вызов догмам и политике как «левых», так и «правых», превратив их в малозначащую оппозицию. Особенно обидным для всех отрядов оппозиции должно быть то, что государство перехватило все их значимые лозунги, позиционировав себя как истинного выразителя противоположных идей. Оно провозглашает социальные программы -и население, за исключением маргинальных групп и тех, кто живет на одну скудную пенсию, укрепляет себя в надежде на (всегдашний) государственный патернализм. Оно закрывает глаза на избыточное умножение капитала так называемых естественных и прочих монополий, позволяет процветать коррупции, обогащающей как бизнес, так и чиновничество - и создает тем самым симулякр безграничного либерализма. Оно неустанно говорит о державной традиции и национальном величии, корит Запад (совершенно справедливо) за гегемонизм, демонстрацию силы, двойные стандарты - и апеллирует тем самым ко всем без исключения социальным слоям и группам, проявляющим восприимчивость к державному национализму. Иными словами, государство ведет себя и как единственный источник реальной власти, и
как национальный лидер, и как правящая политическая партия. Именно за патерналистское государство, а также за Путина как источник стабильной власти и национального лидера проголосовали россияне на выборах 2007 г. в Государственную думу, отдав подавляющее большинство голосов «Единой России».
Чему же могут действительно радоваться россияне? Есть признаки общенационального прогресса, дивиденды от которого, конечно, делятся не эгалитаристски, но достаются и менее обеспеченным слоям. За два срока президентства В.В. Путина ВВП страны вырос на 72%, промышленное производство - на 56,2%, реальные доходы граждан - на 141,4%; бедность сократилась на 14,2% (44). Как доложил В.В. Путин на расширенном заседании Госсовета 8 февраля 2008 г., в предыдущий год был зафиксирован рекордный приток капитала в Россию - 82,5 млрд. долл. при ежегодном в последнее время оттоке 20-25 млрд. долл. (32). Благодаря налоговой амнистии, россияне, ранее укрывавшие свои доходы, уплатили в 2007 г. в казну дополнительно 3,67 млрд. руб. (10, с. 35) - это, конечно, мизерная сумма, если учесть, что в теневом секторе экономики создается валовая добавленная стоимость величиной в 6,5 трлн. руб., но все же сдвиг. В сфере политики трудно похвастать сравнимыми достижениями, однако можно указать на отдельные частности -например, на то, что приказом Министерства обороны в июне 2007 г. были, наконец, рассекречены все архивы Великой Отечественной войны. Или записать в актив, что, несмотря на масштабную внутреннюю критику «назначен-ческого» по сути нового принципа формирования исполнительной власти регионов РФ, Венецианская комиссия Совета Европы сочла эту процедуру соответствующей принципам федерализма (23, с. 4).
Парадигмы «особости» и «кризиса»
Восприятию России как «нормальной» страны, шествующей, пусть с задержками и издержками, по капиталистическому пути западного типа, противостоят оценки и концепции, исходящие из того, что а) задержки и издержки приобрели кризисные масштабы, ставящие под сомнение либеральнодемократический выбор России; б) исторический путь, социальная ткань и государственная традиция России настолько отличаются от евроатлантических образцов, что такой выбор не может не носить на себе печать «особо-сти» (независимо от того, как к этой «особости» относиться); в) демократия и капитализм вообще противопоказаны России. Парадигмы «особости» и «кризиса» по существу совпадают в восприятии и интерпретациях зарубежных аналитиков либерально-демократической ориентации, обозначая Россию как социум, который отличается от Запада в худшую сторону и в силу этого с
неизбежностью оказывается в кризисных ситуациях, даже пытаясь хоть в какой-то степени обратить западный опыт себе на пользу.
Вместе с тем эти парадигмы расходятся в мышлении внутрироссийских глашатаев «особости», которые видят в России державу и общество, превосходящие Запад в морально-нравственном отношении и обладающие более значимыми ресурсами мирового лидерства. Понятие кризисности используется российскими державниками весьма условно, точечно и ситуативно. Иными словами, речь идет об утилизации одних и тех же понятий и терминов в разных контекстах - обличительно-пессимистическом и апологетическом, если не полностью оптимистическом, то уж никак не пессимистическом.
Читатель, знакомый с зарубежной россиеведческой и советологической литературой второй половины ХХ в., вряд ли удивится тому, что среди «пессимистов» на первых ролях выступает известный американский историк Ричард Пайпс, давний критик российской имперской державно-тоталитарной традиции. Его резюме итогов первого срока президентства В.В. Путина выглядит так: «После того, как в 2000 г. президентом стал бывший полковник КГБ Владимир Путин, на демократические институты России был надет намордник, гражданские права были ограничены, а сотрудничество с международным сообществом оказалось далеко не гарантированным». Это что - возврат к диктату всевластного государства? Не только. «Есть много
свидетельств тому, что антидемократические и антилиберальные действия нынешней администрации не навязаны русскому народу, а поддерживаются им» (64, с. 9). И далее: «Медленно и целенаправленно Путин превращает страну в однопартийное государство», а большинство русских одобряют это (64, с. 15).
Если для Р. Пайпса общественный процесс в России второй половины 1990-х годов - начала XXI в. явил подтверждение того, в чем он был убежден и ранее, то у многих зарубежных наблюдателей эрозия веры (и у кого-то, несомненно, искренней) в возможность развития России по западному пути началась тогда, когда они поняли, что россияне в своей массе иначе смотрят на западные ценности и именно поэтому не возмущаются авторитаризмом власти столь же эмоционально, как они сами. Объектом критического отношения в подобных случаях становилось не только государство, но и социум в целом. Россия представала в их глазах «антимодернистским обществом», в котором «отношение к жизни, природе, работе и водке» мало изменилось за многие десятилетия (66, с. 293). Поэтому система осталась неэффективной и коррумпированной, а народ оценил относительную стабильность жизни и сохранил свои отношения с системой «на низком уровне равновесия», ибо знал времена и похуже (66, с. 302). «Сошедшая с рельс демократия в России: Провал открытой политики» - такой заголовок дал своей книге один из американских политологов (51: см также: 61, с. 16-17). Английские исследовате-
ли, изучая эпоху Ельцина, отнесли российскую демократию к разряду «мертворожденных» (54).
Иной раз создается впечатление, что западных наблюдателей по большому счету не волнует ничего во внутрироссийской жизни, кроме судьбы демократизации и демократии, и проблема отношения к России нередко формулируется ими в терминах жизни или смерти этих явлений. Понятно поэтому, что в течение второго срока президентства Путина негативное отношение за рубежом к политическому процессу в России усилилось. Кое-кто из наблюдателей видит парадокс этого периода в том, что, выдвинув «Проект “Этати-зация”», Путин стал «сильным лидером слабого государства» (62, с. 45). В данном исследовании, кстати, весьма точно указывается, что самым слабым местом «слабого государства» остается отсутствие контроля за исполнением принимаемых решений, подотчетности чиновников и институционализации формальных процедур (62, с. 43). [Для сравнения укажу, что в самой России А. Илларионов и другие аналитики ставят вопрос еще жестче: о деинституционализации государства в сегодняшних условиях (см.: 4, с. 39)].
Такой угол зрения побуждает задуматься о критериях оценки российского государства вообще. В чем его сила? В чем слабость? Где искать источники того и другого? Ведь если речь идет об авторитарном государстве, то его главная функция - непререкаемость решений и стабильность высшей власти - может осуществляться без контроля и подотчетности, о которых речь идет выше. Во всяком случае, без контроля и подотчетности снизу, являющихся необходимыми требованиями демократического государства. Права и тем более инициативы общественных организаций в условиях авторитарных режимов уважаются ровно настолько, чтобы, с одной стороны, они не мешали отправлению верховной власти, а с другой - не подрывали ее харизму, позволяющую в случае необходимости возложить вину за нарушение закона на бюрократию (лояльную, молчаливую, всетерпящую и одновременно в пределах своих полномочий всевластную). Контроль же сверху принимает форму простой слежки за дисциплиной соблюдения негласных норм и распоряжений на всех уровнях государственного управления. Такой контроль составлял кодекс взаимодействия верховной власти и чиновничества на протяжении всей истории России; он стал законом функционирования субординационной пирамиды разных этажей КПСС. Но государство, оцениваемое под таким углом зрения, не может считаться слабым - оно просто недемократично. Конечно, рассуждая диалектически, можно указать, что авторитарные режимы слабы именно своей недемократичностью - ибо в современных (ХХ и ХХ! вв.) в условиях рано или поздно обрушиваются. Вместе с тем на протяжении десятков лет они способны оставаться стабильными и держаться на силе принуждения, подкрепленной дозированным патернализмом.
Убежденность зарубежных наблюдателей в нарастании авторитарных тенденций во внутриполитической жизни России не только не ослабла, но, напротив, усилилась после выдвижения и тиражирования лозунга и концепции «суверенной демократии». Идеологи атлантизма с подозрением отнеслись к акценту, который В.Ю. Сурков как официальное лицо высокого ранга (заместитель руководителя кремлевской администрации), сделал на необходимости поставить во главу угла политики России укрепление ее суверенитета. Это необходимо, пояснял Сурков, чтобы не потеряться в процессах глобализации и обеспечить мировую конкурентоспособность страны; чтобы в «своем доме», расположенном между трех океанов, можно было спокойно спать; чтобы быть энергетической супердержавой при сохранении ТЭК в исключительно национальной собственности; чтобы сформировать национально (а не космополитически) ориентированную элиту, в том числе национальную буржуазию, без которой «будущего у нас нет»; чтобы не произошло «мягкого поглощения по “оранжевым технологиям” при снижении национального иммунитета к внешним воздействиям» (36, с. 35-59). Только выполнив эти задачи, Россия станет «суверенной демократией», т.е. «выйдет на путь устойчивого развития», станет экономически процветающей и политически стабильной державой (36, с. 64).
В концепции «суверенной демократии» слышны глухие отзвуки представлений об «особости» России, но сомнения относительно ее действенности вызывает другое: механицизм сочленения двух различных понятий, делающий его похожим на оксюморон. Что в своих попытках следовать демократическим нормам Россия не повторит в точности опыт Запада - ясно без каких-либо ссылок на ее суверенитет. Для выявления же сущности демократии атрибут суверенности ровным счетом ничего не дает. Не потому ли третий российский президент Дм. Медведев критически оценил идеологию суверенной демократии, заявив: «Я за классическую демократию»? (25).
Подчеркнем еще раз, что негативная реакция западных экспертов на выступление Суркова представляет по сути очередное изъявление недовольства растущим стремлением правящей политической элиты России к большей самостоятельности в мировых делах. Однако не все европейские аналитики разделяют эти эмоции. Германский политолог П. Шульце, называя выступление Суркова перед партактивом «Единой России» «третьим поворотным пунктом в развитии постсоветской России» (первые два - слом старой советской системы при Ельцине и консолидация новой власти при Путине), оценивает его содержание как призыв к модернизации и реальному становлению России в качестве великой державы на путях европейского, а не евразийского выбора; при этом, подчеркивает автор, понятие суверенной демократии означает, что Россия не может позволить кому-либо извне навязывать ей нормы поведения и не собирается следовать критическим указаниям Европейского
союза. «Формирование политического курса, ценностей и общественной системы России возможно только в соответствии с ее культурой и традициями. Это - главная идея “суверенной демократии”, своеобразного ориентира для будущего движения страны по тонкой грани между изоляционизмом и сотрудничеством с другими странами» (47, с. 91).
Итак, современное российское государство еще не обладает ресурсом нормально работающего демократического государства, которое сильно своей связью с обществом, но оно вряд ли может быть названо слабым по критериям авторитарной системы, когда сильный лидер выстраивает пресловутую вертикаль власти на послушании чиновников и в отсутствие значимой оппозиции.
В федерации, включающей 86 субъектов, в том числе более двух десятков национальных образований, важнейшим фактором действия властной вертикали являются отношения между Центром и регионами. Эти отношения густо окрашены в цвета авторитарной этики: губернаторы областей и краев считают себя «людьми Президента» и де-факто являются таковыми; главы республик пользуются статусом, напоминающим статус младших братьев в королевской семье, которые правят в отведенных им доменах. Волна регионализма пошла на убыль к концу 1990-х годов и сейчас практически не дает о себе знать. Необоснованным выглядел сделанный в 2001 г. вывод американской исследовательницы о «сломе» (breakdown) российской государственности под напором местных элит и тем более прогноз возможной «регионализации вооруженных сил» внутри России вследствие недовольства военными своим материальным положением (59, с. 354). Ничего похожего не случилось, и решающую роль здесь сыграли именно твердость и здравый смысл, проявленные центральной властью. Приведу, в противовес данной позиции, более рациональную точку зрения Юджина Хаски на страницах того же самого сборника статей: лучше нынешнее тяготение федеральной администрации к централизму, чем укоренение персоналистских и патримониальных режимов наподобие Калмыкии (56, с. 95).
Однако если слабость российской государственности рассматривать как слабость государственных институтов, то противоречие в трактовке авторитаризма исчезнет. Авторитарные властители могут допускать послабления в отдельных сферах государственного управления, а затем пытаться снова натянуть вожжи (что и демонстрировал в выстраивании федеративного государства Ельцин - ведь нельзя же всерьез считать его демократом?), но это еще не дает достаточных оснований отнести такое государство к разряду слабых. Как ни парадоксально, институциональную слабость правлений Ельцина и Путина возможно усмотреть в неполноте и непоследовательности их авторитаризма, проявившихся в разных сферах - первый российский президент в стремлении к сохранению посткоммунистической политической системы и недопущению коммунистического реванша пошел на уступки местническим
тенденциям; второй усилил политическую систему, отодвинув олигархов от политики, но дав им (за исключением диссидентствующих) возможность укрепить монопольные позиции в экономике. Как отметил Н. Петров, «за два президентских срока Путина страна проделала путь от вольницы регионов к вольнице госкорпораций» (29, с. 88). Автор приходит к заключению, что «политический ресурс системы, построенной Путиным, выработан полностью» (29, с. 86).
Пессимистические прогнозы рождаются в умах исследователей, занимающих полярно противоположные ценностные позиции. Либерал
А. Илларионов пишет о «предчувствии катастрофы» (15,); левый радикал М. Делягин - об окончании «халявного» благополучия средних слоев и «неуклонном вызревании масштабного кризисного поворота в судьбе нашей страны» (8).
Возможно ли подведение баланса?
Эсхатологические ощущения в российской интеллектуальной среде нередко соседствуют с образными и хлесткими определениями текущего состояния страны. Тот же Илларионов положение дел в экономике еще несколько лет назад назвал «петроямой». Политологам порой недостаточно для характеристики нынешней России концепта «управляемая демократия», и они вводят дефиницию «нефтегосударство» (19, с. 82).
В рамках научных дискуссий политологи в стране и за ее пределами обсуждают адекватность и предпочтительность описания политической системы России с помощью уточнения понятия «демократия» атрибутами «регулируемая», «управляемая», «ограниченная», «дирижируемая», «делегированная» и т. д.; для характеристики же стадии развития социума в целом ряд зарубежных аналитиков употребляют дефиниции «авторитарная капиталистическая держава» (52, с. 66) и «авторитарный капитализм», выражающийся в жестком политическом контроле и мощной государственной манипуляции источниками общественного богатства (48, с. 7).
Читатель легко заметит, что приведенные выше определения и понятия относятся к России всего постсоветского периода. Когда речь идет о России начала XXI в., предметом анализа становится, как правило, «путинский режим» - та совокупность установок и практик, которая характеризует этап транзита от импульсивно авторитарного правления страною Ельциным к целенаправленному стабилизационному авторитарному правлению Путина. Приведу ряд характеристик этапа, связанного с именем второго российского президента. Одной из наиболее кратких и образных представляется оценка американского россиеведа Уолтера Коннора, определившего эпоху Путина как «вторую новую Россию после краха СССР», в которой экономическая
ситуация улучшилась, а политической свободы стало меньше, и это вполне устраивает рядовых россиян (49, с. 394, 386). Социологи С. Уайт и О. Крыштановская в совместно написанной статье тоже говорят о «новом социальном порядке», который олицетворяет «восстановление государственной власти после ее приватизации чиновниками и бизнесменами» и в котором «нет места оппозиции, непредсказуемым выборам и непослушным нуворишам» (58, с. 306). И Д. Шляпентох оперирует категорией новизны применительно к России Путина по сравнению с Россией Ельцина, заявляя, что «в стране возникло новое чувство единства»; хотя это единство скрепляется «идеологией феодальных королей, оберегавших свой статус от местных князьков», Путину удалось стабилизировать российское развитие (68, с. 3-5).
Необходимо сделать значимое смысловое пояснение: констатация одних и тех же явлений в одних и тех же терминах зарубежными и отечественными исследователями, а тем более широкими кругами общественности там и здесь не означает совпадения ценностных позиций. Когда ВЦИОМ еще в марте 2006 г. предложил респондентам в России высказаться, что важнее для них -развитие демократии или укрепление порядка, 68% ответили «скорее порядок» и лишь 28% - «скорее демократия» (31). Согласно Э. Тоффлеру, так возникает феномен «избыточного порядка» (40, с. 578; курсив мой. - Ю.И.), настолько аморального с точки зрения гражданских отношений на Западе, что аудитория любой европейской или североамериканской страны дала бы на поставленный выше вопрос прямо противоположные ответы. Но для россиян порядок, стабильность - исторически выношенные приоритеты; поэтому и лидер государства, добившийся стабильности, становится всеобщим любимцем. В ходе еще одного исследования ВЦИОМ в сентябре 2007 г. 79% опрошенных жителей 153 населенных пунктов страны 46 регионов России заявили, что В.В. Путин заботится о благе страны (9). А на вопрос, какой премьер-министр в постсоветской России наиболее успешно справлялся с поставленными задачами, россияне опять-таки назвали Путина, обошедшего с 34% голосов Примакова и Фрадкова, каждому из которых отдали свои симпатии всего по десять процентов респондентов (6).
Запад понимал и понимает все это. В первом за 2008 г. номере журнала «Time», по оценке которого российский президент стал в 2007 г. «Человеком года», опубликована посвященная этому событию статья, где Путин именуется «избранным императором», который, не являясь демократом «ни в каком западном смысле слова», добился для своей страны стабильности, отсутствовавшей сотню лет. А россияне предпочли порядок свободе и продолжению реформ, объявленных В.В. Путиным после прихода к власти.
Парадигма стабильности, по-видимому, представляет единственно значимое объяснение ситуации, когда, выражая недовольство почти всеми переменами в русле намеченных государством реформ, граждане России сохра-
няют доверие первому лицу. Не самому государству, не парламенту, не правительству, а именно президенту. «Левада-центр» провел опрос рядовых россиян и представителей элиты относительно оценки реальных результатов реформ, объявленных В.В. Путиным после прихода к власти. Результаты опроса удивительны. Замена выборов губернаторов назначением вызвало позитивный отклик у 33% респондентов массовой категории и 60% - элитной, и это единственная реформа, положительное отношение к которой перевесило отрицательное (цифры невелики, но их можно счесть характерными, поскольку от четверти до половины опрошенных по каждому пункту высказали мнение, что соответствующие реформы по-настоящему еще не проводились). Идем далее, останавливаясь только на негативных оценках реформ. Монетизация льгот негативно оценена 51% в массах, 57% (!) в элите. Пенсионная реформа - 40% в массах, 43% - в элите. Реформа образовании - 39% в массах, 43% - в элите. Реформа здравоохранения - 43% в массах, 41% - в элите (7, с. 87).
Между тем социальные контрасты в стране продолжали и продолжают усиливаться, и разрыв в доходах между 10% наиболее богатых и 10% наиболее бедных слоев к началу 2008 г. составил по официальным данным 1517 раз, а по неофициальным - 20-25 раз - в несколько раз больше, чем в развитых капиталистических государствах. Усредненная статистика, согласно которой Россия в 2007 г. заняла 8-е место в мире по душевому ВВП, не дает (и не в состоянии дать) хотя бы малейшее представление о глубине этого социального раскола. А вот то, что с общим объемом ВВП в 1,286 трлн. долл. Россия выпестовала 87 долларовых миллиардеров, производит оглушительный эффект в сравнении с Германией, имеющей ВВП объемом 3,259 трлн. долл. и 59 долларовых миллиардеров (35).
Одним из главных источников происхождения богатства в постсоветской России признана приватизация, проведенная с нарушениями закона и заклейменная в народе как грабительская. Именно она обеспечила большинству долларовых миллионеров и миллиардеров необходимый стартовый капитал для раскрутки и экспансии бизнеса. Извлекло ли государство уроки из этого опыта деформации цивилизованного предпринимательства характерного для развитых стран уже второй половины ХХ в.? Масштабы деформации, вероятно, снизились - но сохраняющиеся злоупотребления поражают своими размерами. Один лишь не столь давний пример. В марте 2008 г. в Подмосковье зафиксирована попытка продажи 397 га лесного массива по цене 614 руб. за сотку при рыночной стоимости земли в этом регионе от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч долларов за сотку, причем, как нетрудно догадаться, на аукционе объявился лишь один покупатель! Это означает не что иное, как то, что грабительская приватизация продолжается при непонятном (непонятном ли?) попустительстве местных властей.
В. Иноземцев полусерьезно, полуиронически указывает, что, строго говоря, масштабные злоупотребления властью в нынешней России неправильно называть коррупцией в строгом смысле слова. «Обычно под коррупцией понимается извлечение выгоды из нарушения действующих законов и правил; в путинской России высшие государственные чиновники извлекают доход, играя по тем правилам, которые сами для себя устанавливают, а не нарушая и не обходя их. Власть открыто занимается бизнесом. Собственно, она является бизнесом» (16, с. 268).
В так называемом «Плане Путина» задачей номер один провозглашается «наведение порядка», предусматривающее в том числе системную борьбу с коррупцией. «Следуя этому плану, - заявил В.В. Путин на съезде партии “Единая Россия” 1 октября 2007 г., - мы навели элементарный порядок в стране, восстановили ее целостность и работоспособность государственных институтов» (30, с. 3). Если восстановлением целостности страны и работоспособности органов власти еще можно отчитаться перед народом за первые восемь лет нового века, то за следующие четыре года с президента, правительства и парламента спрос пойдет по меркам реального приближения к правовому и социальному государству.
«С чем идти в народ?» - этот вопрос ставит перед властью М. Афанасьев. Ответ самого автора на него целесообразно привести в виде развернутой цитаты. «Эффективность государства возрастает, когда ему приходится взаимодействовать с крепким гражданским обществом. А что делать при “дефиците общественности”? Постсоветский гражданин - это разгосударствленный индивидуалист: он ставит во главу угла свой (и своей семьи) частный интерес и сосредоточен исключительно на собственном выживании». Однако «главным виновником подрыва социального доверия и порчи публичных институтов является сегодня не “косное” российское население, а “резвая” российская власть, Важно понять смысл того консенсуса, который обеспечил рост авторитета “раннего Путина”: абсолютное большинство россиян согласилось с тем, что государство должно выступить организатором национальной жизни и развития. Сущностная противоречивость эпохи второго президентства заключается в том, что российское общество дружно поддержало лозунги восстановления и конкурентоспособности государства, а правящий класс ответил на этот запрос позавчерашним пафосом властной вертикали и непросветленной энергией номенклатурного передела. Государство сегодня является не ускорителем, а главным тормозом национального развития. Мы на распутье: либо реформа государства, либо очередной застой, сменяемый очередным номенклатурным переделом» (1, с. 219-220).
Мы видим, таким образом, что вопрос о том каким быть российскому государству в условиях сырьевого флюса экономики, экспоненциального роста доходов крупнейших корпораций и их владельцев, усиливающегося социаль-
ного раскола и обостряющейся конкуренции в мире, остается ключевым в повестке дня развития России в XXI в. От него зависит выполнение «плана Путина» и решение (если употребить словеса известного российского аналитика) «теоремы Путина» (41). Одной из наиболее ясно и четко изложенных за рубежом точек зрения на сущность политики Путина, остается, на мой взгляд, та, которая содержится в статье директора программы изучения России в Стетсоновском университете (США) Юджина Хаски «Преодолевая наследие Ельцина: Владимир Путин и политическая реформа в России», которая была написана еще в 2001 г. Суть наследия Ельцина, пишет автор, состояла в том, что «к концу 1990-х годов отсутствие институтов, идей и лидеров, которые могли бы соединить воедино интересы разнообразных элит, делало Россию неуправляемой» (56, с. 83). Поскольку «ельцинское наследие гиперплюрализма мешало развитию современного государства и “нормального общества”, требовались смелые шаги, чтобы укротить силу элит, которые эффективно приватизировали и грабили государство», а также чтобы избавиться от «старых российских язв - местничества и межведомственного соперничества» (56, с. 95). В первые же месяцы после прихода к власти Путин дал понять, что намерен «вернуть Россию к традиционному москвоцен-тристскому и единоличному стилю правления... Роль центра должна была возрасти за счет периферии, роль исполнительной власти - за счет законодательной, роль государства - за счет общества, особенно наиболее заметных его представителей, так называемых олигархов» (56, с. 82). Как следствие, Путин провел серию «атак» на провинциальные элиты, корпорации и законодательную власть, чтобы уменьшить их влияние. В этом его поддержали не только рядовые россияне, но и ведущие политики; немалую роль сыграло завершение чеченской кампании, в которой, еще будучи премьер-министром, «Путин, а не Ельцин ежедневно встречался с военными руководителями в целях координации боевых действий» (56, с. 86). Уже в начале своего правления Путин по сути осуществил «конституционные изменения, не меняя Конституцию». Но главный тест его реформ еще впереди, и он заключается в том, чтобы сохранить легитимную оппозицию - таков был завершающий вывод автора.
Мы уже знаем результаты теста - опасения Хаски подтвердились. Отсутствие внесистемной оппозиции и во многом бутафорский характер системной вызывают ностальгию по тому времени, когда Путин заявлял на всю страну (а не гуляя по Кремлю, как Горбачёв с Шеварднадзе): «Мы живем в условиях переходной экономики и не соответствующей состоянию и уровню развития общества политической системы».
Это была замечательная постановка вопроса. Она прямо подводила к выводу, что общество должно иметь больше влияния на государство. В духе данного вывода весной 2005 г. был принят новый закон об Общественной
палате при Президенте РФ и заново сформирован ее состав. Вскоре после того, как она провела первое заседание, опрос общественного мнения, проведенный агентством РОМИР, выявил, что 39% респондентов из числа осведомленных о ее создании считают ее «декоративным органом» и только 23% верят в ее дееспособность (65).
Декоративность как атрибут политической системы присутствует во всех типах обществ (достаточно упомянуть современные европейские монархии), но во избежание дискредитации государства она не должна быть чрезмерной и расти со временем, как это наблюдалось в начала XXI в. в России. И российские, и зарубежные наблюдатели почти единодушно отмечают превращение в инструмент власти такого влиятельнейшего актора внутриполитической жизни как телевидение. Российскому социуму, представляющему по существу «сообщество телезрителей», пишет российский аналитик, предлагают на четырех основных каналах новости, которые на 90% посвящены президенту, правительству, «Единой России» и выдержаны в духе поддержки проводимого ими курса; телевидение стало «рупором и заложником правительственной политики» (11, с. 11). Стажировавшаяся в России исследовательница из Лондона сообщает, что в частных беседах не раз слышала, как российские политтехнологи называли ТВ «ядерным оружием президента Путина» (42, с. 27). Прокомментируем: это означает в одних случаях все более заметное отсутствие необходимого для демократического общества журналистского критицизма, хотя бы в форме «неудобных» для власти вопросов, а в других откровенный сервилизм. Негативное следствие такого положения дел вынужден признать даже один из самых горячих поклонников президента Путина в журналистской среде, отметивший «абсолютную непрозрачность принятия решений, как государственно-кадровых, так и политических» в современной России (33, с. 414).
Но не грядет ли, в дополнение к декоративности оппозиции и идейнополитического плюрализма в СМИ, еще и декоративность интеллектуальной жизни? Речь о скандале вокруг нового школьного учебника новейшей истории России, написанного по заказу администрации президента и предназначенного стать обязательным, а возможно, и безальтернативным пособием для всех школ (26). При всей очевидной необходимости патриотического, гражданского и нравственного воспитания подрастающих поколений, недопущения в учебно-воспитательный процесс либеральной (чаще всего псевдолибе-ральной) конъюнктуры, необходимо понимать, что в школе не место конъюнктуре любого толка.
Некоторые идеологи «Единой России» подчеркивают в качестве главного достижения президентского правления начала XXI в. то, что «Путин не дал России рухнуть» (12). Но со сменой высшего руководства страны этого уже мало, чтобы закрывать глаза на те тенденции политической жизни страны,
которые мало вяжутся с замыслом создания процветающего демократического государства - да, собственно, с декларированным замыслом самого «Плана Путина».
Это тем более верно, что социальная политика государства, при всей значимости выдвинутых национальных проектов, носящих ярко выраженный социозащитный характер, еще не подкреплена всеми необходимыми правовыми актами, гарантирующими безоткатность в этой сфере, и не приняла завершенного вида. Анализ обширной социологической литературы последних лет показал: большинство российских исследователей сходятся в том, что «общество в РФ и сегодня практически отстранено от принятия решений в социальной области», что, следовательно, важнейшей проблемой российской политики остается преодоление существующего разрыва между обществом и властью (см.: 24, с. 69). Ватанабэ, Лайн и Тэлбот в докладе для Трехсторонней комиссии предостерегают против успокоенности: «В большинстве социальных групп уровень жизни людей теперь выше, чем прежде, но социальные системы страны не подверглись фундаментальному преобразованию и поэтому основываются на устаревших моделях, которые кое-где близки к краху. Неразвитая социальная инфраструктура способствует падению численности населения» (3, с.108). Понятно, что это предостережение с позиций либеральной догматики, которой претит излишняя социальная ответственность государства, но рациональное зерно в нем есть.
В выступлении В.В. Путина на расширенном заседании Госсовета 8 февраля 2008 г. была дана позитивная картина динамики основных показателей развития страны в XXI в. «Нам удалось избавить страну от порочной практики принятия государственных решений под давлением сырьевых и финансовых монополий, медиамагнатов, зарубежных политических кругов и оголтелых популистов» (32, с. 4). Это так, но процесс принятия решений одновременно потерял публичность. «Государственный внешний долг сократился до 3% ВВП, что считается одним из самых низких и лучших показателей в мире» (32, с. 5). В цифрах речь идет о сокращении долга с 132,8 млрд. долл. в 1999 г. до 40,8 млрд. летом 2007 г. Прекрасно, но за то же время выросли корпоративные заимствования российских компаний и банков с 25,7 млрд. до 309,2 млрд. долл., причем половина долга приходится на государственные компании (16, с. 266). По объему ВВП, рассчитанному по паритетной покупательной способности, Россия «вошла в семерку крупнейших экономик мира» (32, с. 4), а по уровню и качеству жизни даже не приблизилась.
Президент и сам оппонировал себе: «Главная проблема сегодняшней российской экономики - это ее крайняя неэффективность... Нам пока не удалось уйти от инерционного энергосырьевого сценария развития. Следуя этому сценарию, мы не добьемся необходимого прогресса в повышении и
качества жизни российских граждан. Дифференциация доходов семей должна сократиться с нынешнего абсолютно неприемлемого пятнадцатикратного разрыва до более умеренного» (32, с. 6-9). Будучи сухой и краткой, критика и самокритика президента по своей смысловой сущности более убедительна, чем иные пассажи острословов.
Что же ждет Россию в ближайшее десятилетие? Любопытно отметить, что зарубежные прогнозисты, в 1990-е годы охотно составлявшие десятки детальных сценариев развития России, сейчас словно взяли обет молчания. В докладе Национального разведывательного совета США «Контуры мирового будущего» (2005) России отводится ничтожно малое место - гораздо меньше, чем Индии и тем более Китаю; Россия рассматривается в одном ряду с Бразилией, Индонезией и Южно-Африканской Республикой (т.е. даже не в классическом формате ВМС), и то только с точки зрения ее энергетического потенциала, а также нестабильной ситуации на Кавказе (21, с. 41-42).
Российский аналитик А. Шубин параллельно с публикацией указанного доклада составил свой прогноз развития России до 2020 г., и он малоутешителен. Исходя из того, что в стране происходят «сохранение и приумножение государственно-бюрократического наследства СССР. и в тоже время разрушение низовой постсоветской социальной ткани», автор допускает, что «СМИ и крупный бизнес в любой момент могут отказаться от лояльности президенту» и более того, «если понадобится “списать” непопулярные реформы нынешней правящей элиты на Путина, то для “революционной” смены фасада власти есть все предпосылки» (46, с. 184-185).
Пожалуй, более оптимистичен в своем общем виде прогноз
В.Л. Иноземцева, сделанный год назад: «На протяжении ближайших 2025 лет Россия будет превращаться в “нормальную страну”: ее политические амбиции будут сильно умерены, а главным приоритетом станет решение экономических задач. Главной угрозой России в ближайшие два десятилетия будет неэффективность ее государственной машины и неспособность правящей элиты предложить стране план действий, адекватный вызовам времени» (17, с. 53, 55).
А что же с социальным благополучием и качеством жизни людей? Еще один российский эксперт, известный социолог, настроен скептически: «У нас еще долгое время не будет социального государства и сильной социальной политики» (13, с. 10).
Попытки подвести некий баланс позитивных и негативных сторон «путинской эпохи», вероятно, уязвимо без анализа внешнеполитической проблематики как фактора внутренней политики и системных изменений. Это сознательная лакуна, объясняющаяся, с одной стороны, ограниченностью места, а с другой - убежденностью в том, что Россия принадлежит к тем странам, развитие которых больше зависит от укорененных в течение веков норм, а не
внешних влияний. Это не значит, что Россия имеет иммунитет от воздействия макрополитической, макроэкономической и макрокультурной среды своего бытия в мире. Отнюдь нет. Просто она приспосабливает это воздействие к своим традициям, своей специфике. Сокрушительные военные катаклизмы (нашествия, мировые войны) способны, и то не всегда, изменить вектор ее социального и духовного развития (так было в период ордынского ига и в 1917 г.), но алгоритм отношений между властью и народом, государством и обществом, центром и периферией оставался существенно тем же.
Представляется, что и явление, которое некоторые политологи стали именовать «путинизмом», оказалось во многом продолжением «ельцинизма», вопреки стремлению Путина преодолеть последний. «Путинизм» продолжил сращивание высшей политической элиты, чиновничества и бизнеса, слегка пересортировав сложившиеся конгломераты и заменив старые клиентелы на новые, а также устроив ряд показательных разоблачений и порок. Если бы пошла фронтальная борьба с коррупцией, непотизмом и злоупотреблением властью, шансов на преодоление ельцинизма было бы больше. Но к началу XXI в. симбиоз власти и бизнеса, формирование кровно заинтересованных друг в друге, а потому неразделимых (за отдельными исключениями) структур привели к возникновению порочного круга, выйти из которого Путину не удалось. Системный триумвират «политическая среда-чиновничество -бизнес» оказался предсказуемо сильнее, образовав плотный слой пленки на поверхности социального бассейна и сеть микрофлоры от поверхности до дна: все переплелось, все сцеплено одно с другим, многократно усилена взаимозависимость. Главные агенты-акторы политической и хозяйственной жизни устоялись, заматерели, прониклись сознанием, что такая система и такой режим могут работать несмотря на внешнюю и внутреннюю оппозицию, глобальные и внутриполитические перипетии. Просто в этом триумвирате неизмеримо выросла роль центральной власти - политические элиты и бизнес зависят теперь от нее гораздо больше, чем она от них. Ни в коей мере не утрачивают действенности общемировые закономерности - экономические и политические противоречия, конкуренция, формирование и распадение альянсов, борьба классов, слоев и групп. Но «священные коровы» сложившейся системы - пирамида власти, связки и корпоративные интересы -остаются незыблемыми.
Зададимся в заключение конкретным вопросом: что ждать России от тандема «Медведев-Путин» и не будет ли он внешней формой порядка, суть которого выражена в риторическом вопросе «Enter Putin Two?» (50, с. 32). Западные и отечественные наблюдатели гадают о возможности столкновения амбиций опытного и сильного премьера и молодого честолюбивого президента (50, с. 32). Мне же кажется, что если между ними возникнут разногласия, то они скорее всего не будут существенными, так как не коснутся сути
российской государственности. Оба лидера - государственники; любой президент России по определению является государственником, «собирающим» и «сосредотачивающим» (по известной формуле Горчакова) страну как мощного игрока на мировой арене. Россия вернулась в большую мировую политику, и хода назад нет, даже если основной приводной ремень этого возвращения, энергоресурсы, упадут в цене.
Можно предположить, что идеалом сегодняшней российской власти является создание не единственной правящей партии, как полагают некоторые аналитики, а истеблишмента под именем «Корпорация Россия», которая в государственном масштабе действовала бы на основе единой идеологии и единой воли с допущением демократических прав и свобод во всем, что не идет вразрез с этой единой волей. «Вольница» госкорпораций типа «Газпрома», РАО «Российские железные дороги», приснопамятного РАО ЕЭС - отнюдь не либерального и тем более не антигосударственного толка, она независима от общества и игнорирует его, но целиком вписывается в стратегию укрепления построенной системы, когда все политические решения, в том числе относящиеся к экономике, принимаются на самом верху. Проблема только в том, будет ли политика после 2008 г. хоть немного более либеральной и демократической или нет.
Надо ли гадать об этом сейчас? Не рано ли вообще подводить итоги развитию России в начале века, даже исторически короткому периоду 2001-
2008 гг.? Возможно, ответить на эти вопросы читателю будет проще, прочтя занесенную на бумагу исповедь современного писателя, который, не анализируя то, что происходит, блестяще, на мой взгляд, показывает как он (и все мы, на самом деле) воспринимаем происходящее. Он и вопрос ставит нетривиально: что с нами происходит? С нами, а не с Россией - страной, обществом, властью (хотя, конечно, они маячат за кадром), потому что тогда все в очередной раз свелось бы к поиску ответов на тривиальные вопросы, которые уже не хочется воспроизводить.
Итак (с подкупающей откровенностью признается писатель Андрей Столяров): «Ничего не могу понять. Я верю практически всем. Выступает кто-нибудь из демократов, ратующих за свободу, рыночную экономику, права человека. И я ему верю. Кто же будет против свободы и демократии? Выступает кто-нибудь из патриотов, отстаивающих традиции и особый российский путь. И я опять верю. Ведь даже зайцу понятно: мы - не Америка и не Германия.
Россия движется к демократии? Именно так.
Россия скатывается к диктатуре? Никаких сомнений!
Верно и то, что все зависит лишь от того, на какой спектакль взят билет. В одном театре идет мюзикл “Россия великая”, в другом, напротив него -трагедия “Гибель России”. И там, и там - оглушительные аплодисменты».
Писатель хочет вырваться из этой реальности в другое измерение и заканчивает свое эссе фантастическим предположением: «Представляете: нет ни Зурабова, ни Фрадкова, ни Жириновского, ни Грызлова, ни Грефа с Кудриным, ни Церетели, ни Пугачевой, ни Петросяна, ни Розенбаума. Просто никого из них нет. Может быть, это и есть настоящая жизнь?» (34, с. 13).
Однако настоящая жизнь сегодняшней России именно та, которая допускает сосуществование полярно различающихся моделей восприятия действительности и способна в разных своих ипостасях подтвердить правоту одновременно либералов и коммунистов, националистов и интернационалистов, «западников» и «евразийцев». И добавлю, правоту мудрого дипломата, историка, политолога Джорджа Кеннана, со временем все глубже понимавшего ход российской истории и наставлявшего политиков Запада: «Дайте им время; позвольте им быть русскими; дайте им самим и по-своему решать их внутренние проблемы» (цит. по: 3, с. 204). Поэтому вопрос, не рано ли подводить «баланс» прошедшим восьми российским годам ХХ1 века, по существу является риторическим.
Литература
1. Афанасьев М. Общественно-политические условия «русского чуда» // Отечественные записки. - М., 2007. - Т. 39, № 6. - С. 213-222.
2. БарщевскийМ. Чего мы хотим? // Независимая газета. - М., 2007. - 15 марта. - С. 8.
3. Ватанабэ К., Лайн Р., Тэлбот С. Взаимодействие с Россией: Следующая фаза. - Пер. с англ. - М., 2007. - 251 с.
4. Ворожейкина Т. Несбывающаяся политика // Отечественные записки. - М., 2007. -Т. 39, №6. - С. 29-40.
5. Галкин А.А., Красин Ю.А. Россия: Quo vadis? - М., 2003.
6. Госэкзамен для министров // Известия. - М., 2007. - 27 сентября. - С. 1.
7. Гудков Л., Дубин Б. Иллюзия модернизации: Российская бюрократия в роли «элиты» // Pro et contra. - М., 2007. - Май-июль. - Т. 11, № 3. - С. 73-97.
8. Делягин М. «Халява» и хаос: Россия после Путина. Угрозы и перспективы (http://www.centrasia.ru/newsA.php4? st=1195400880).
9. Десять главных качеств Путина, по мнению россиян // Известия. - М., 2007. -8 октября. - С. 3.
10. Добрынина Е. Подкупающая откровенность // Российская газета. - М., 2008. - 6 июня. - С. 9.
11. Докучаев Д. Налоговая амнистия // Новое время / The new times. - М., 2008. - 4 февр. -С. 35-37.
12. Дубин Б. Суверенность по законам клипа и сериала // Pro et contra. - М., 2006. -Июль-август. - Т. 10, № 4. - С. 6-12.
13. Единая Россия. - М., 2007. - № 4. - 12 ноября. - С. 10.
14. Зубаревич Н. Социальное развитие регионов России: Проблемы и тенденции переходного периода. - М., 2003. - 264 с.
15. Известия. - М., 2005. - 13 окт. - С. 5.
16. Илларионов А. Предчувствие катастрофы. Доклад в Независимом пресс-центре в Москве 5 июня 2007 г.
17. Иноземцев В. Паразитирующее государство и перспективы России в XXI веке // Отечественные записки. - М., 2007. - Т. 39, № 6. - С. 262-278.
18. Иноземцев В. What will be? // Мир в 2020 году. - М., 2007. - С. 9-59.
19. Каким будет ваш завтрашний день? // Единая Россия. - М., 2007. - 26 нояб. - С. 1.
20. Ковалёв В.А. Федерализм в рамках «управляемой демократии»: Последствия отмены
губернаторских выборов // Россия и современный мир. - М., 2007. - №2. - С. 70-88.
21. Контуры мирового будущего. Доклад Национального разведывательного агентства США // Россия и мир в 2020 году. - М., 2005. - С. 3-168.
22. Костиков В. Зачем народу патриотический кафтан? // Аргументы и факты. - М.,
2005. - № 45. - С. 4.
23. Лавров С. Возврата к «холодной войне» не будет // Известия. - М., 2005. - 10 мая. -С. 1, 4.
24. ЛапинаН.Ю. Уроки социальных реформ в России. - М.: ИНИОН РАН, 2007. - 76 с.
25. Медведев Дм. Интервью в телепрограмме А. Пушкова «Постскриптум» 29.03.2008.
26. Независимая газета. - М., 2007. - 3 июля; 5 августа. - С. 3.
27. Олигарх и Кремль - Эксперт Online (http:// expert.ru/newsmaker/2006/12/21/ abramovich).
28. Петров Н. Корпоративизм и регионализм // Pro et contra. - Т. 11, № 4-5. - Июль-окт. 2007. - С. 75-89.
29. План Путина: Для жителей Центра России и всей страны / Всероссийская политическая партия «Единая Россия». - М., 2007. - 17 с.
30. Постскриптум. Телевизионная программа А. Пушкова 5 апреля 2006 г.
31. Путин В. О стратегии развития России до 2020 года. Выступление на расширенном заседании Государственного совета // Kremlin.Ru. Сайт «Президент России».
32. Сапир Ж. Россия после Путина: Экономические и социальные основы политической стабильности // Два президентских срока В.В. Путина: Динамика перемен / Отв. ред. Лапина Н.Ю. - М., 2008. - С. 112-142.
33. Соловьёв В. Путин: Путеводитель для неравнодушных. - М., 2008. - 419 с.
34. Столяров А. Что с нами происходит? // Литературная газета. - М., 2007. - 21 марта, № 11. - С. 1, 13.
35. Страна Лимония: Экономика не поспевает за богатыми // Известия. - М., 2008. -27 марта. - С. 7.
36. Сурков В. Ю. Суверенитет - это политический синоним конкурентоспособности. - М.,
2006. - 78 с.
37. Тарасов А. Быть ли Енисейской республике // Известия. - М., 1991. - 22 ноября. -
С. 2.
38. Тишков В.А. Моя страна не собирается вымирать: Ученые-обществоведы пугают общество кризисом // Известия. - М., 2005. - 4 марта. - С. 19.
39. Тишков В.А. Этнология и политика. - М., 2005. - 383 с.
40. Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI века. - М., 2001. - 670 с.
41. Третьяков В. Лидерство как цель и как проблема // Известия. - М., 2008. - 29 февраля. - С. 6.
42. Фоссато Ф. Виртуальная политика и российское ТВ // М., 2006. - Pro et contra. -Июль-август. - Т. 10, № 4. - С. 13-28.
43. Фрид Д. Сотрудничество как тактический ход // Независимая газета. - М., 2007. -18 июня. - С. 13, 23.
44. Чего добились за последние 8 лет? // Известия. - М., 2008. - 29 февр. - С. 2.
45. Шубин А. Россия-2020: Будущее страны в условиях глобальных перемен // Россия и мир в 2020 году. - М., 2005. - С. 169-218.
46. Шульце П. Суверенная демократия: Лозунг или ориентир для самобытного развития России // Мир перемен. - М., 2008. - № 1. - С.
47. Basora A. Must democracy continue to retreat in postcommunist Europe and Eurasia // Or-bis. - Philadelphia, 2008. - Winter. - N 5. - P. 3-24.
48. Connor W.D. A Russia that can say «no»? // Communist and post-communist studies. - Los Angeles, 2007. - September. - Vol. 40, N 3. - P. 383-391.
49. Diamond L. The democratic rollback: The resurgence of the presidential state // Foreign affairs. - N.Y., 2008. - Vol. 87, N 7 - P. 36-48.
50. Enter Putin II // The Economist. - L., 2007. - December 21. - P. 31-32.
51. Fish M.S. Democracy derailed in Russia: The failure of open politics. - Cambridge, 2005. -313 p.
52. Gat A. The return of authoritarian Great Power // Foreign affairs. - N.Y., 2007. - July-August. - Vol. 86, N 4. - P. 59-69.
53. Gibson J.L. Becoming tolerant? Short-time changes in Russian political culture // British journal of political science. - Oxford, 2002. - April. - Vol. 32, pt. 2. - P. 307-333.
54. Gill G., MarkwickR.D. Russia’s stillborn democracy: From Gorbachev to Yeltsin. - Oxford etc., 2000. - X, 280 p.
55. Graham Th.E., Jr. Russia’s decline and uncertain recovery. - Wash., 2002. - VIII, 100 p.
56. Huskey E. Overcoming the Yeltsin legacy // Contemporary Russian politics / Ed. by Brown A. - N.Y., 2001. - P. 82-96.
57. Ignatus A. A tsar is born // Time. - N.Y., 2008. - January 7. - P. 38-52.
58. Kryshtanovskaya O., White S. The rise of the Russian business elite //Communist and postcommunist studies. - Los Angeles, 2005. - September. - Vol. 38, N 3. - P. 293-307.
59. Lapidus G. State building and state breakdown in Russia // Contemporary Russian politics / Ed. by Brown A. - N.Y., 2001. - P. 48-54.
60. Lieven A. The essential Vladimir Putin // Foreign policy. - Wash., 2005. - January-February. - P. 72-73.
61. McFaul M. The perils of a protracted transition // Journal of democracy. - N.Y., 1999. -April. - Vol. 10, N 2. - P. 4-18.
62. Mohsin Hashim S. Putin’s etatization project and limits to democratic reforms in Russia // Communist and post-communist studies. - Los Angeles, 2005. - Vol. 38, N 1. - P. 25-48.
63. Nichols Th.M. The logic of Russian presidentialism: Institutions and democracy in postcommunism. - Pittsburgh, 1998. - 51 p.
64. Pipes R Flight from freedom: What Russians think and want // Foreign affairs. - N.Y., 2004. - Vol. 83, N 3. - P. 9-15.
65. ROMIR Monitoring (http://www.park.ru/analitics... 13.03.2006).
66. Rose R. Living in an antimodern society // Contemporary Russian politics / Ed. by Brown A. - N.Y., 2001. - XVI, 574 p.
67. Russia’s President: Vladimir III? // The Economist. - L., 2004. - 11 December - P. 27-28.
68. Shlapentokh D. The short horizon in the Russian mind // Communist and post-communist studies. - Los Angeles, 2005. - March. - Vol. 38, N 1. - P. 1-24.
69. Shleifman A., Treisman D. A normal country // Foreign affairs. - N.Y., 2004. March-Ap-ril. - Vol. 83, N 2. - P 20-38.
70. StengelR. Choosing order before reform // Time. - N.Y., 2008 - January 7. - P. 36-37.
71. ,http://old-opec.hse_ru/comment.doc,
72. http//www.utro.ru/articles/2005/11/16
