CC BY
102© Ю.Н. Ковалева, 2008
ПУТЕШЕСТВИЕ В БЕСКОНЕЧНОСТЬ Рец. на кн. : Гольденберг, А. Х. Архетипы в поэтике Н. В. Гоголя / А. Х. Гольденберг. - Волгоград :
Изд-во ВГПУ «Перемена», 2007. - 261 с.
Ю.Н. Ковалева
Появление монографии А.Х. Гольденбер-га обусловлено неослабевающим интересом литературоведения к проблемам исторической поэтики, выходящим на первый план в го-голеведческих работах последних десятилетий, и является значительным вкладом в решение этих проблем. Монография посвящена изучению фольклорных и литературных архетипов в творчестве Н.В. Гоголя - выявлению их роли, значения, а также способов и приемов реализации в поэтике писателя. Это одно из наиболее актуальных направлений изучения творчества Гоголя. В то же время найденные исследователем пути решения поставленных в монографии задач обусловливают ее важность для литературоведения в целом - для дальнейшего развития принципов мифопоэтической и культурно-исторической интерпретации художественного текста.
В своем подходе к изучаемой теме А.Х. Гольденберг исходит из расширенного понимания термина «архетип», которое утвердилось в современной филологической науке. В соответствии с ним следует разграничивать архетип как мифологему и собственно литературный архетип, архетипы рассматриваются не только как «первообразы», сопряженные с мифом и обрядом, но и как «вечные образы» литературы. Специфика представленного в монографии подхода заключается также в том, что в архетипи-ческой цепочке «миф - фольклор - литература» основное внимание обращено на два последних звена. Автор монографии справедливо утверждает, что при изучении творчества Гоголя прямое обращение исследователей от мифа к литературе не является вполне корректным, так как их взаимодействие у Гоголя особенно активно совершается в промежуточной сфере фольклора. В своем по-
нимании взаимоотношений между фольклором и литературой в области поэтики автор монографии разделяет получившую широкое признание концепцию Д.Н. Медриша, согласно которой фольклор и литература являются составными частями единой метасистемы -художественной словесности. Следует отметить также, что, говоря о фольклоре, А.Х. Гольденберг имеет в виду не только словесные тексты, но и всю совокупность вербальных и невербальных форм народной культуры. При таком подходе фольклор и литература предстают не только подсистемами словесности, но еще и подсистемами национальной культурной традиции в целом. В силу этого исследование носит комплексный характер, в нем используются - в зависимости от конкретных задач - литературоведческие, искусствоведческие, фольклористические и этнографические материалы и приемы анализа. Важно подчеркнуть также, что акцент в рассматриваемой монографии делается не столько на выявлении и каталогизации архетипов в поэтике писателя, сколько на способах и приемах их реализации в фольклорном тексте.
Материалом для исследования стало все творчество Гоголя в целом, однако наибольшее внимание уделяется зрелому и позднему творчеству и, прежде всего, - поэме «Мертвые души». Книга состоит из двух разделов. В первом рассматриваются фольклорные архетипы в поэтике Гоголя, во втором - литературные архетипы.
В первой главе первого раздела («Фольклорные архетипы в творчестве Н.В. Гоголя 1830-х годов») убедительно показана значимость традиций обрядового фольклора в поэтике раннего и зрелого творчества писателя: от «Вечеров на хуторе близ Диканьки» до первого тома «Мертвых душ» включительно.
Автор монографии отмечает, что действие большинства «малороссийских» повестей развертывается на фоне или в преддверии праздника («Вечер накануне Ивана Купала», «Ночь перед Рождеством») или в особом праздничном локусе («Сорочинская ярмарка»). Особое внимание уделено архетипичес-ким образам свадебной и поминальной обрядности, которые у Гоголя, как и в народной культуре, неразрывно связаны.
Анализируя роль архетипов поминальной обрядности, А.Х. Гольденберг выявляет важность мотива пересечения границы (здесь и ниже курсив и другие формы выделения слов в тексте принадлежат автору. - Ю. К.) между миром живых и мертвых, обращает внимание на особенности архетипа сироты, обнаруживает и рассматривает «отзвуки» (с. 18) архетипического структурно-семантического комплекса, объединяющего свадьбу и похороны как в украинских повестях (рассматривая, например, сюжетную коллизию «Вия», в рамках которой строятся отношения Хомы Брута и панночки), так и в повестях петербургских (травестированный мотив мистического брака, смерть и посмертное существование Башмачкина в «Шинели»). Особенно подробно и интересно рассмотрены архети-пические черты поминальной обрядности в поэме «Мертвые души». А.Х. Гольденберг убедительно доказывает, что названные черты проявляются в этом произведении на разных уровнях художественного текста и играют важнейшую роль, что обусловлено прежде всего загробным интересом главного героя -покупкой мертвых душ: визиты Чичикова к городским чиновникам и помещикам воспроизводят структурную схему обрядовых обходов, связанных с календарными народными праздниками, в основе которых лежит поклонение покойным предкам; рассказы помещиков об умерших крестьянах могут быть сопоставлены с поэтикой похоронных причитаний, наконец, Чичикова щедро угощают блюдами традиционного поминального стола.
Наибольшее внимание в первой главе уделено свадебным архетипам в поэтике первого тома «Мертвых душ». А.Х. Гольденберг убедительно показал, что многие персонажи поэмы наделяются чертами персонажей свадебных песен: величальных и корильных.
В структуре образа Ноздрева автор монографии выявил черты архетипа свадебного дружки (Ноздрев утверждает, что помогал Чичикову увезти губернаторскую дочку и собирается на венчании «подержать венец», в его похвальбе своей усадьбой, конями, оружием присутствуют мотивы величальных песен, героем которых часто становится дружка). Чичиков, став после покупки мертвых душ во мнении жителей города «миллионщиком», обретает в их восприятии сходство с завидным женихом величальных песен: его восхваляют, устраивают в честь него праздник, собираются женить; кроме того, городская молва наделяет Чичикова чертами архетипичес-кого жениха-похитителя. В то же время в этой ситуации воскрешается семантика архаического комплекса «свадьба - похороны»: городские толки о миражной свадьбе Чичикова с губернаторской дочкой завершаются реальной смертью - похоронами прокурора.
Поэтическим антиподом величаний выступают в свадебном обряде корильные песни. Поводом для исполнения корильной песни чаще всего являлась скупость величаемого лица. В «Мертвых душах», как убедительно показывает А.Х. Гольденберг, наибольшее скопление архетипических образов корильных песен обнаруживается в шестой главе, посвященной скряге Плюшкину. Эти образы доминируют в описаниях усадьбы и дома Плюшкина, в его портрете. Их сопоставление с фольклорными текстами позволяет автору монографии доказать, что, например, прозвище Плюшкина «заплатанной» отчетливо рифмуется с песенными образами заплаты и прорехи. У Гоголя, как известно, Плюшкин - «прореха на человечестве».
Во второй главе («Фольклорные архетипы в творчестве Н.В. Гоголя 1840-1850 годов») рассматривается архетип народного праздника в поэтике второго тома «Мертвых душ», топос земного рая как синтез фольклорных и литературных архетипов, а также роль фольклорных архетипов в типологии гоголевских характеров.
Второй том начинается с развернутых картин весенней природы. Эти поэтические пейзажи опираются на фольклорное мирови-дение, представленное в поэзии народных праздников как нерасторжимое единство об-
разов воскрешения природы и человека, образов весны и любви. По справедливому мнению А.Х. Гольденберга, это обусловлено замыслом второго тома: он должен был указать персонажам и читателю пути к духовному пробуждению. Один из путей духовного пробуждения, намечаемый Гоголем для таких героев второго тома, как Тентетников и Платон Платонов, - пробуждение их под влиянием любви. Особый праздничный колорит придают весенним пейзажам описания деревенских хороводов, в которых исполняются песни, насыщенные брачной символикой. А.Х. Гольден-берг отмечает, что, создавая эти описания, Гоголь использовал и перерабатывал труды современных ему ученых-этнографов И.М. Снегирева и И.П. Сахарова.
Рассмотрев значение топоса «земной рай» для пространственной организации второго тома «Мертвых душ», автор монографии приходит к интересным и убедительным выводам: в структуре художественного пространства второго тома отразились традиции дан-товской топики (образ сферы как идеальной мирообъемлющей формы пространства в при-родоописании, открывающем второй том), пространственные представления средневековой культуры в целом и, в частности, русской средневековой культуры (топос «земной рай» широко представлен в апокрифических житиях, хожениях, видениях и других жанрах древнерусской литературы), а также фольклорные традиции, в особенности традиции величальной песни (идеализация героя обусловливает идеализацию окружающего его пространства, вплоть до прямого отождествления с раем). «Топос “земного рая” как образ идеального пространства позволяет писателю органично синтезировать в своей поэтике архетипы фольклорного и литературного происхождения», -утверждает автор исследования (с. 58).
Анализируя образ одного из центральных героев второго тома поэмы, Андрея Ивановича Тентетникова, А.Х. Гольденберг выявляет в характеристике героя и его биографии эпический архетип - черты, типологически сближающие его с «низким» героем волшебной сказки и в особенности - с героями русских былин, прежде всего с Ильей Муромцем (Тентетников из-за пассивности его характера назван сиднем, ему 33 года, он знает о сво-
ем «высоком» предназначении, в его судьбе, как и в судьбе других персонажей второго тома, таких как Платонов и Хлобуев, присутствует мотив распутья, жизненного выбора, его ожидает нравственное пробуждение). По справедливому замечанию исследователя, эпический архетип «призван был напомнить читателю о пропадающих втуне богатырских силах русского человека, о возможности его нравственного преображения» (с. 64).
При изучении образа идеального помещика Костанжогло автор монографии выясняет, что Гоголь наделяет его чертами, которые в народной календарной поэзии закреплены за архетипом хозяина (гиперболизация богатства, необыкновенный ум, трудолюбие, доходящее до титанических размеров, щедрость) и царя (о «царских» коннотациях свидетельствует, по справедливому мнению исследователя, сама номинация гоголевского героя: ему дано писателем традиционное для древнерусской литературы и фольклора «царское» греческое имя Константин).
Рассматривая второй том «Мертвых душ», А.Х. Гольденберг обнаруживает, что для Гоголя, идеализировавшего патриархальную утопию, был важен архетип природного, естественного человека. Наиболее выпукло он представлен в образе Петра Петровича Петуха. Проведенный исследователем анализ гоголевского текста позволил ему убедительно показать также связь этого образа с фольклорной традицией в целом (народный склад речи Петуха, доверительные отношения с животным и растительным миром и др.). Однако, по наблюдению ученого, в наибольшей степени утопический мир Петуха ориентирован на традицию волшебной сказки (сказочный характер пространства в его имении, совершенно сказочные уловы рыбы в его водных владениях) и народной социальной утопии (изображение изобилия еды и питья в доме Петуха).
В третьей главе «Фольклорные превращения как универсальный архетип поэтики Н.В. Гоголя» рассматривается одна из важнейших универсалий поэтического мира писателя - метаморфоза. Идея метаморфозы возникает на одном из самых ранних этапов развития человеческого сознания - мифологическом. А.Х. Гольденберг убедительно показы-
вает, что в гоголевском творчестве можно обнаружить проявления практически всех стадий и уровней этих мифологических представлений. Свое внимание исследователь сосредоточивает на фольклорных превращениях (превращения обратимые и необратимые, а также переодевания и подмены) и способах их реализации в поэтике Гоголя. Этот анализ приводит к интереснейшим результатам (например, при рассмотрении образа оборотня Чичикова).
Второй раздел монографии открывает глава «Библейские архетипы в поэтике Н.В. Гоголя». Она посвящена задаче изучения функций библейского контекста в произведениях писателя. Решение этой задачи автор монографии начинает с выявления роли библейского текста в истории русской литературы: анализируются различные формы взаимоотношений между Библией и целым рядом произведений русской литературы с Х1 и до Х1Х века. Вернувшись к творчеству Гоголя, А.Х. Гольденберг впервые в гоголеведе-нии ставит вопрос об отражении в творчестве писателя мотивов библейской книги Иова (параграф «ИОВ СИТУАЦИЯ как архетип поэтики Н.В. Гоголя»), не раз привлекавшей русских поэтов и прозаиков. Основываясь на том, что мотивы и образы книги Иова особенно широко представлены в творчестве Пушкина, с которым Гоголь ведет художественный диалог в своей поэме «Мертвые души», автор монографии убедительно доказывает, что одним из ближайших прецедентных текстов для главы о Плюшкине является пушкинская пьеса «Скупой рыцарь». Следует отметить, что образы Плюшкина и Барона традиционно рассматривались в типологическом ряду литературных скупцов (Шейлок, Гарпагон, Гобсек и др.) и обычно противопоставлялись друг другу. Однако А.Х. Гольденберг обнаруживает в историях Плюшкина и Барона ряд параллелей (одна из них: оба богаты и цена их богатства -утрата человеческих чувств и привязанностей). Наибольшее внимание уделяется автором монографии не отмеченному прежде го-голеведами сходству архетипической ситуации, возникающей в судьбах этих героев и, по убедительному мнению исследователя, восходящей к книге Иова: Плюшкин и Барон утрачивают главное в человеческой жизни - они,
по сути дела, лишаются своих детей. Плюшкин превращается в онтологическое ничто, в «прореху на человечестве». Проекция на библейский архетип Иова дана у Гоголя через темы юродства, отверженности, отчуждения. В то же время в связи с образом Плюшкина возникает у Гоголя (в обращенном виде) тема праведности Иова и намечается архетип преображения этого героя «Мертвых душ»: по замыслу Гоголя в третьем томе поэмы Плюшкин должен был нравственно возродиться - превратиться в бессребреника, раздающего имущество нищим.
Во второй главе рассматриваемого раздела («Архетип БЛУДНОГО СЫНА в антропологии позднего творчества Н.В. Гоголя») изучаются способы и приемы реализации евангельского архетипа блудного сына в период работы писателя над вторым томом «Мертвых душ». Одной из заметных тенденций этого периода становится отказ писателя от негативной антропологии и стремление изменить масштаб и принципы художественного обобщения. Этим, в частности, объясняет автор монографии интерес Гоголя к жанру притчи, обладающему высоким уровнем генерализации. Анализ, проведенный А.Х. Голь-денбергом, позволяет ему показать, что в художественном творчестве Гоголя, и в «Мертвых душах» в особенности, представлен широкий спектр различных интерпретаций прит-чевых сюжетов и мотивов, и в частности сюжетов и мотивов притчи о блудном сыне. В первую очередь, по утверждению исследователя, «притчеобразность как принцип художественного обобщения нашла свое отражение в образной структуре гоголевских характеров, каждый из которых... превышает среднюю меру типического и, безусловно, не может быть сведен к персонификации какого-либо порока или страсти» (с. 109). Особенно наглядно ориентация автора «Мертвых душ» на художественную модель притчи показана А.Х. Гольденбергом на примерах образов Хло-буева и Чичикова. Следует отметить, что «блудные сыновья» из поэмы Гоголя рассматриваются автором монографии в контексте истории интерпретации притчи о блудном сыне в русской литературе от «Комидии притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого до «Станционного смотрителя» А.С. Пушкина. Образ
Хлобуева последовательно сопоставляется с героями «Комидии...», «Повести о Горе-злочастии», «Повести о Савве Грудцыне», выявляется его близость к барочной эстетике С. Полоцкого, сравниваются принципы реализации архетипа блудного сына в поэтике Пушкина и Гоголя. Прямое обращение Гоголя к притче о блудном сыне, по справедливому мнению автора монографии, в значительной мере объясняется переходным характером второго тома, «своеобразного Чистилища в общей концепции поэмы» (с. 118). «Архетип блудного сына - идеальная художественная модель человека переходной кризисной эпохи, -утверждает А.Х. Гольденберг. - Она отчетливо просматривается в сюжетной перспективе образа Чичикова как один из вариантов преображения “великого грешника”» (с. 118). Следует отметить, что анализ, проведенный исследователем в рассматриваемой главе, позволяет ему сделать также и следующий важный вывод: «У Гоголя евангельская притча не только носит прецедентный характер, но и включается в ту парадигму смыслов, которыми - в своем стремлении вместе с человечеством “достигнуть вечной истины” - наполнила “вечный” сюжет русская литература» (с. 118).
В третьей главе «Архетипы средневековой христианской литературы в поэтике Н.В. Гоголя» А.Х. Гольденберг отмечает, что о средневековом характере художественного мышления писателя говорили многие исследователи. Автор монографии выделяет в своей работе несколько аспектов этой проблемы. В первом параграфе «Духовная литература в творческой биографии Н.В. Гоголя» он прослеживает роль святоотеческих книг в творческой эволюции писателя и выясняет, что средневековая литературная традиция чрезвычайно значима для него как идеологически, так и эстетически - прежде всего особыми принципами и возможностями преображающего воздействия на человека. Именно поэтому, справедливо утверждает исследователь, в 1830-1840 гг. обостренный интерес писателя вызывают жития святых, в особенности кризисные жития, в которых повествуется о нравственном возрождении падшего человека. Наряду с другими житийные традиции оказали серьезное воздействие на форми-
рование сложной жанровой структуры поэмы «Мертвые души».
Во втором параграфе («Пикареска и кризисное житие как архетипы жанровой структуры поэмы Н.В. Гоголя») А.Х. Гольденберг исследует соотношение жанровых традиций плутовского романа и жития, а также их роль в формировании жанрового своеобразия «Мертвых душ». Изображение характера и истории Чичикова, по мнению исследователя, восходит к образу пикаро и традициям авантюрно-плутовского романа (имеется в виду барочная пикареска). Плут - персонаж пограничный и принадлежит одновременно двум сферам - жизни и смерти. Двойственная природа плута отражена и ритмом его сюжетной судьбы - «верх-низ», представленной как умирание и воскресение героя, как «образ обновляющей смерти» (О.М. Фрейденберг). Двойственна в пикареске и сама действительность, отсвечивающая гротескно-карнавальными оттенками. Для пикарески характерно соединение эмпирического и трансцендентного, высокого и низменного, а повествование в форме от первого лица организует сюжетнокомпозиционное строение по вывернутой наизнанку схеме житийного канона. А.Х. Голь-денберг справедливо отмечает, что сходным образом построена в конце первого тома биография Чичикова и что замысел гоголевской поэмы в целом соотносится со структурой кризисных житий, в которых грешник перерождается и становится праведником.
В третьем параграфе главы автор монографии исследует выявленное им парадоксальное совмещение в структуре образа главного героя полярных архетипов христианской литературы - апостола и антихриста. Образ Павла Ивановича Чичикова, как убедительно доказывает А.Х. Гольденберг, соотнесен Гоголем с житийным образом апостола Павла: житие апостола Павла - кризисное, оба они (апостол Павел и П.И. Чичиков) - «герои дороги», необычайно деятельны, не раз подвергаются судебным преследованиям, в их отношениях с окружающими проявляются такие черты характера, как протеизм, хитрость, лукавство; рассказывая о своей жизни, Чичиков умело использует автобиографическую топику посланий Павла. Образ Чичикова, по мнению автора монографии, строится сопря-
жением предельных полярностей: на одном символическом полюсе мессия, апостол, на другом - антихрист. Мифологема «Чичиков-антихрист» подготавливается задолго до ее открытого появления в стихии мифотворчества губернских жителей. Сама ситуация купли-продажи душ придает его образу инфернальные оттенки (антихрист творит мнимые чудеса и в числе мнимых чудес - воскрешение мертвых). Здесь функция Чичикова пересекается с мифологической функцией плута, являя собой «образ обновляющей смерти», и, как справедливо считает автор монографии, образы антихриста и апостола Павла сходятся «в двойственности порождающего их мифологического архетипа - трикстера» (с. 141).
В четвертой главе «Экфрасис как прием реализации архетипов в поэтике Н.В. Гоголя» А.Х. Гольденберг продолжает анализ символической темы апостола Павла в поэме. Новый аспект анализа связан с проблемой синтеза искусств, который переводится на уровень изобразительных приемов гоголевского стиля. Характерной чертой поэтики Гоголя, справедливо утверждает исследователь, является экфрасис, представляющий собой описание произведения искусства внутри повествования. В представляемой монографии «этот поэтический прием имеет более узкий смысл и относится в первую очередь к произведениям живописного искусства, описаниями которых изобилует творчество Гоголя» (с. 142). Эти описания прежде всего касаются сакральных сюжетов (например, Страшный Суд на картине Вакулы). Однако живописные версии сакральных сюжетов входят в гоголевский текст и неявно, на уровне символического подтекста, причем связь словесного и живописного дискурсов выявляется лишь на метатекстовом уровне. Автор монографии убедительно аргументирует мысль о влиянии эстетики и внутреннего смысла картины художника барокко Караваджо «Обращение апостола Павла» на описание дорожной «катастрофы» с бричкой Чичикова перед встречей с Коробочкой. Караваджо изобразил падение будущего апостола, ослепленного божественным светом и потрясенного божественным голосом, с коня; в основе картины лежит контраст света и тени: ярко освещенный лучом света передний план полотна выделяется на
погруженном в густую тень фоне. Изобразительный ряд описания дорожной «катастрофы» Чичикова, в котором также присутствуют падение, мрак и неожиданный свет, по мнению А.Х. Гольденберга, позволяет сравнить поэтику этой сцены с картиной Караваджо. Сопоставим и внутренний смысл рассматриваемых произведений: дорожная «катастрофа» Чичикова становится первым звеном внутреннего символического сюжета обращения героя, именно с этого эпизода начинается крах его негоции. Аргументация исследователя тем более доказательна, что для поэтики Гоголя барокко было одной из важнейших порождающих традиций.
В пятой главе («Учительное “слово” как архетип соотношения этического и эстетического дискурсов в поэтике “Мертвых душ”») А.Х. Гольденберг убедительно показывает, что проповеднический пафос прямых авторских обращений к читателю и персонажам восходит к дидактической традиции учительного слова, выявляет в гоголевском тексте травестирование учительных слов (профанация «высокого» слова в речах персонажей, например Плюшкина), исследует динамику использования Гоголем традиции учительного слова и указывает на ее тесную связь с воплощением замысла возрождения персонажей поэмы: «Удельный вес дидактических форм повышается во втором томе поэмы, где они переходят в сферу речи близких автору героев - “идеологов” (Муразова, Костанжогло, генерал-губернатора) и становятся способом выражения их социальнонравственных программ» (с. 169).
Шестая глава («Дантовский архетип в поэтике Н.В. Гоголя») посвящена проблеме «Гоголь и Данте», возникшей сразу же после появления первого тома «Мертвых душ» и породившей к настоящему времени обширную научную литературу. А.Х. Гольденберг делает подробный обзор (рассматриваются мнения, высказанные более чем в тридцати научных работах русских и зарубежных исследователей) и проводит глубокий анализ основных направлений изучения проблемы, уделяя основное внимание ее новым и дискуссионным аспектам.
В работе А. Х. Гольденберга впервые ставится вопрос о соотношении хронотопов Го-
голя и Данте, в поэме которого путешествие главного героя и его духовное воскресение происходят в Страстную и Пасхальную недели. Автор монографии, в отличие от И.А. Еса-улова, который считал, что финалы первого тома «Мертвых душ» и «Выбранных мест» ориентированы на пасхальный архетип русской словесности, на основании своего исследования доказывает, что концентрация пасхальных мотивов происходит не столько в финале первого, сколько в начале второго тома «Мертвых душ». У Гоголя пасхальный хронотоп включен в описания народных весенних праздников, ориентированных на традиции фольклора и древнерусской литературы. Следует отметить также, что в ходе анализа автор монографии обратил внимание на никем еще не отмеченную дантовскую реминисценцию в описаниях «земного рая» (имение Тен-тетникова весной) из второго тома «Мертвых душ»: описание деревенских хороводов и уча-
ствующих в них красавиц, завороживших Се-лифана, он соотносит с описанием в трех песнях дантовского Чистилища, где «земной рай» представлен плясками прекрасных дев (с. 176). Наблюдения А.Х. Гольденберга позволяют ему «сделать вывод о более высокой, чем это представлялось ранее, степени реализации дантовского архетипа в поэтике Н.В. Гоголя» (с. 185).
Итак, изучив гоголевские архетипы и принципы их реализации в поэтике писателя, А.Х. Гольденберг убедительно показал, что «гоголевское слово не только хорошо помнит о своем прошлом, оно воскрешает, “перевоссоздает” фольклорные и литературные архетипы, наполняя их новым содержанием. Это неповторимое сочетание синхронных и диахронных смыслов во многом определяет уникальное место художественного мира Н.В. Гоголя в русской и мировой культуре» (с. 189).
