CC BY
43
Список литературы
1. Иванова А.Д. О понятийном аппарате современной имагологии // Вестник Вятского государственного университета. - 2016. - № 1. - С. 74-78.
2. Козлова А.А. Имагологический метод в исследованиях литературы и культуры // Обсерватория культуры. - 2015. - № 3. - С. 114-118.
3. Ощепков А.Р. Имагология // Знание. Понимание. Умение. - 2010. - № 1. -С. 251-253.
4. Поляков О.Ю. Имагология. - Киров : ВятГУ, 2015. - 184 с.
5. Полякова О.А. Истоки отечественной имагологии // Научно-методический электронный журнал «Концепт». - 2016. - № 7 (июль). - С. 156-163. - URL: http://e-koncept.ru/2016/16155.htm (дата обращения: 01.06.2020).
6. Трыков В.П. Имагология и имагопоэтика // Знание. Понимание. Умение. -2015. - № 3. - С. 120-129.
7. Трыков В.П. Россия в литературе Франции. - М. : МШ У, 2019. - 148 с.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ СВЯЗИ И ВЛИЯНИЯ, СРАВНИТЕЛЬНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2020.04.003. КРАСАВЧЕНКО Т.Н. ПУШКИН В АНГЛОЯЗЫЧНОМ МИРЕ: ПЕРЕВОДЫ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» И ПОЛЕМИКА ДОНАЛЬДА ДЕЙВИ С ВВ. НАБОКОВЫМ. (Огатья).
Ключевые слова: межкультурная коммуникация; проблема переводимости поэзии; литературная репутация.
Пушкин непереводим: это мнение возникло в конце 1830-х годов, в ранневикторианской Англии, когда до нее дошли первые слухи о Пушкине как о великом русском поэте. Полный перевод «Евгения Онегина» впервые вышел в Великобритании - в Лондоне -в 1881 г. («Eugene Onéguine; a Romance of Russian Life in Verse»), его сделал Генри Сполдинг (Henry Spalding), подполковник британской армии, выучивший русский во время службы в посольстве в Петербурге. И.С. Тургенев в заметке «Несколько слов о Пушкине» отозвался о переводе: «...верности невероятной, изумительной - и такой же изумительной дубинности» [11, с. 158].
По мнению выдающегося английского литературоведа Джона Бейли (1925-2015), автора одной из лучших книг о русском поэте на английском - «Пушкин. Сравнительное исследование», главная причина, по которой Пушкин остается для англоязычного читателя поэтом «непрочувствованным», кроется в том, что поте-
ри, всегда несравнимо большие при переводе поэзии, чем прозы, особенно велики при переводе пушкинских стихотворений и поэм. Его простота, естественность, ясность в английском варианте превращаются в тривиальность, невыразительность, анонимность стиля [1].
Чарльз Хепберн-Джонстон (1912-1986), дипломат и поэт, в «Заметках переводчика», предваряющих его перевод «Евгения Онегина», опубликованный в 1979 г., заметил: «Мало иноязычных шедевров столь пострадало, как "Евгений Онегин", от неспособности переводчика передать нечто большее, чем буквальный смысл. Как будто плотный занавес отделил стихотворный роман Пушкина от англоязычного мира. В переводах исчезала вся магия пушкинской поэзии - лирическая красота, остроумие, психологическая тонкость, поразительное искусство захватывающего повествования, свобода ритма, изысканность всего произведения» [7, p. 29; 6].
К настоящему времени появилось более 20 переводов «Евгения Онегина» на английский. Историю этих переводов обычно делят на два периода: до и после опубликованного в 1964 г. четырехтомного с комментариями перевода «Евгения Онегина» Набоковым. Назовем наиболее известных переводчиков: «до» -Г. Сполдинг, американка Баббет Дойч (Deutsch, 1936), англичанин Оливер Элтон (Elton, 1936), американцы Доротея П. Рэдин (Radin) и Джордж Патрик (Patrick, 1936), Уолтер Арндт (Arndt, 1963). «После» - американец Юджин М. Кейден (Kayden, 1964), англичанин сэр Чарльз Джонстон (Johnston, 1977), американец Джеймс Фейлен (Falen, 1990), англичанин Энтони Бриггс (Briggs, 1995), основывавшийся на переводе О. Элтона, американец Дуглас Р. Хофстадтер (Hofstadter, 1999) и англичанин Стенли Митчелл (Mitchell, 2008).
Владимир Набоков считал перевод «Евгения Онегина», над которым работал десять лет, самым важным проектом своей жизни и в то же время, как все переводы поэзии, тщетной попыткой. Цель Набокова, о чем он ясно сказал в предисловии, заключалась не в создании очередной поэтической версии «приятного» «Евгения Онегина», не в превращении его в английскую поэму. Набоков, как известно, сделал прозаический «подстрочник» пушкинской поэмы и ради точности пожертвовал элегантностью, ясностью, хорошим вкусом, современными выражениями, эвфонией. Подобно
Данте, который своей «Божественной комедией» хотел подвигнуть читателя на прочтение Священного Писания, Набоков своим переводом хотел вдохновить читателя прочитать поэму Пушкина в русском оригинале. Обычно те, кто понимал это, одобряли его. Своими комментариями он существенно помог англоязычным переводчикам, а отрицанием возможности адекватного стихотворного перевода пушкинского шедевра бросил им своеобразный вызов.
И переводчики приняли этот вызов. Конечно, они столкнулись с непреодолимыми трудностями культурологического свойства. «Предметом отчаяния переводчиков была, как поясняет Дж. Бейли, сравнительная бедность рифм в английском языке. <...> десятисложная строка - стандартная английская мера, что отмечал еще Драйден; она дает больше пространства мысли, русская же поэзия до и после Пушкина использовала как естественный стандарт более короткую строку» [1, р. 25]. И тем не менее Ч. Джонстон (как и другие) пришел к выводу, что если какой-либо перевод и может стать эквивалентным пушкинскому оригиналу, «несмотря на все потери в словесной точности», то, конечно, это рифмованный стихотворный перевод [7, р. 29]. Джонстон сознавал стоящие перед ним трудности: «Блеск русского текста, - писал он, -частично зависит от обильного использования не только французских и других иностранных слов, но и сленга, а также и смелых рифм байронического типа. Если переводчик не сумеет найти способ передать это, он выхолостит оригинал» [7, р. 29]. Те же суждения он практически повторил в предисловии к своему переводу поэм Пушкина («Домик в Коломне», «Граф Нулин» и др.), опубликованному в 1985 г. Он и здесь защищал необходимость рифмованного перевода и говорил о его трудностях: то, что по-русски звучит просто, естественно, при буквальном переводе на английский порой становится примитивным и комичным. Свою цель Джонстон видел в том, чтобы перевод «хорошо звучал по-английски, захватывал, доставлял наслаждение, как и оригинал» [7, р. 30].
На взгляд Дж. Бейли, джонстоновский перевод «Евгения Онегина» был удачным. Гораздо сдержаннее отозвался о нем британский литературовед Саймон Франклин, предпочитающий перевод Набокова, поскольку тот всегда «точно передает русский синтаксис»; Джонстон же намеренно или неосознанно порой пренебрегает им или нарушает ради рифмы и «гладкости формы»
и, давая гладкий парафраз, «иногда смещает или даже утрачивает пушкинские смысловые акценты» [12, p. 373, 376].
Ч. Джонстон и другие переводчики, пытавшиеся на практике доказать, что рифмованные стихотворные переводы произведений Пушкина, прежде всего «Евгения Онегина», возможны и необходимы, вели с В.В. Набоковым скрытую полемику. Откровенно критически отнесся к набоковскому переводу Дональд Дейви (1922-1995), один из самых влиятельных английских послевоенных поэтов, автор около 20 поэтических сборников, неоклассицист, во многом определивший программу поэтической группы 1950-х - начала 1960-х годов - «Движение», ориентированную на ясность, логическую стройность, ювелирную отделку формы. Русская поэзия и сделанные им переводы на английский, прежде всего из Б.Л. Пастернака, оказали серьезное воздействие на его творчество, тем более что он знал русский. Сам он Пушкина не переводил, хотя перевел стихи поэта его круга - П.А. Вяземского и написал стихи «Пушкин: дидактическое стихотворение» («Pushkin: a didactic poem», 1955), - тут не столько само стихотворение, сколько его название вписывалось в его полемику с Набоковым. В литературно-критическом эссе «Пушкин и другие поэты» (1971) Дейви назвал набоковский перевод «Евгения Онегина» с комментариями «комическим шедевром одного из величайших комических творческих умов нашего времени» [2, p. 267]. По его мнению, высказанному в эссе «Господин Толстой, я полагаю?», на страницах перевода и комментариев к нему, «занимательных, интеллигентных и бесценных», возникает образ Пушкина - холодного сластолюбца с хорошим слухом, не вызывающего интереса и симпатии, каковы бы ни были его чудеса поэтической техники в русском синтаксисе, стихосложении и словаре; Набоков попытался сделать из Пушкина «чистого художника» («a pure artist») [2, p. 278].
Тут наблюдается любопытный культурологический диссонанс между Дейви и Набоковым; каждый из них воспринимает Пушкина в своем культурном контексте: Дейви - британском, Набоков - русском, несмотря на свою длительную эмиграцию.
Для Дейви подход к Пушкину как к «чистому художнику» означает явное искажение реальной природы личности и творчества русского поэта. При этом Дейви исходит из того, что в Англии еще в викторианские времена сформировались и сохранились
в дальнейшем два пантеона: основной - «зал славы» (hall of fame) -для «мудрецов и пророков, великих моральных учителей» - таких, как Гёте, Эмерсон, Рёскин, туда позднее «попали» Лев Толстой и Достоевский; и «боковая часовня», т.е. второстепенный пантеон для «менее значительных божков» - «эстетов», «чистых художников» (там, кстати, в конце концов оказался и Тургенев, что возмущает Дейви) [2, p. 278-279]. И по этому раскладу Пушкин, согласно Набокову, оказывается во второстепенном пантеоне. Но как «мог изобретательный аморалист, представленный Набоковым, быть тем поэтом, которого так уважали Толстой, Тургенев и Достоевский?» [2, p. 279] - вопрошает Д. Дейви и вспоминает слова своего коллеги по Эссекскому университету переводчика Стенли Митчелла, сказанные им во время выступления на Би-би-си: «...у Пушкина было нечто, чему завидовали Толстой и все русские писатели, особенно Достоевский - чувство гармонии и иерархии. <...>. Но если русские писатели тосковали по Пушкину и утраченной литературе гармонии, писатели на Западе ухватились именно за дисгармонию, сумятицу, тревогу, депрессивность, великую духовную боль поздней русской литературы и жаждали именно их» [2, p. 279]. Пушкин, а с ним и русская литература, замечает Д. Дейви, так и останутся непонятыми, пока на Западе не поймут «подлинного Пушкина» - такого, каков он есть, или хотя бы такого, каким его видели все более поздние русские писатели. И тут недостаточно пушкинианы на страницах академических журналов типа «Slavonic and East European Review», ибо тогда поэт так и будет принадлежать узкому кругу профессионалов и не выйдет к любителю, т.е. к читателю, а это и есть главное. «Шекспира не могут игнорировать те, кто не знает английского языка, или Данте -те, кто не знает итальянского, так же и Пушкин не может оставаться достоянием лишь тех, кто способен прочитать его в оригинале» [2, p. 279]. «И ничто, - замечает Д. Дейви, - не производит на меня такого депрессивного впечатления, как уровень понимания русской литературы, который ведет к тому, что наши рецензенты с глубоким почтением относятся к набоковскому памятнику» [2, p. 279]. Энтузиазм, с которым приняли набоковского «Евгения Онегина» в англоязычном мире, выявляет, на взгляд Д. Дейви, насколько Пушкин далек от образованного англичанина. С давних пор некоторые из критиков, как, например, Джордж Сейнтсбери
(1845-1933), прямо заявляли, что высокий авторитет Пушкина среди русских - это самообман, которому англичане не должны поддаваться. И, несмотря на обилие литературоведческих трудов о Пушкине и переводов его сочинений, он так и остается «загадкой» для англичан, не понимающих, почему же русские так его обожают. Дейви видит реальное препятствие для его полноценного понимания не столько в «непереводимости» Пушкина, сколько в возникшей с викторианских времен ситуации: существуют «два стула: один - для "мудреца-моралиста", другой - для "чистого художника"», Пушкин оказался между этими стульями, хотя на самом деле это разделение искусственно: «...существует лишь один стул, и он принадлежит Пушкину» [2, р. 280].
Дейви замечает, что С. Митчелл, характеризуя Пушкина, использовал такие слова, как «гармония и иерархия», «подвижный, живой и ненавязчивый», «зрелый, спокойный, ясный», но эти понятия вышли из употребления, потому что описывают тип личности и поведения, который более ценился в век аристократии, чем во времена демократий. А Пушкин, конечно, был аристократ. И по мнению Дейви, русская литература требует более широкого понимания: в ней звучал голос дворянской культуры, прежде чем она стала голосом буржуазного сознания [2, р. 280].
Д. Дейви, критикуя Набокова, явно не учел «русский ракурс» набоковского восприятия Пушкина. Для Набокова был неприемлем преобладавший в России XIX в. и сохранившийся (и вульгаризировавшийся) в советское время подход к литературе как к сугубо социальному явлению, а к писателям как к социальным критикам, «пророкам» (тут явна перекличка викторианской и российской критики), он утверждал эстетический подход к литературе, и именно так воспринимал Пушкина. И тут он явно перекликался с той интерпретацией феномена Пушкина, которую дал сторонник эстетического подхода к литературе Д.П. Святополк-Мирский в книгах о русской литературе и Пушкине, написанных в эмиграции - в Англии. На Дейви во время его учебы в Кембридже они произвели глубокое впечатление, и в эссе «Русская поэзия в английских переводах» (1983) он назвал Святополк-Мирского «великим литературоведом» [2, р. 8], который, в частности, выявил «классические» особенности русской литературы, казавшиеся британцам нерусскими: для них квинтэссенция русского воплощалась
в «бесформенности» огромных, бурных романов Толстого и Достоевского; Мирский же по-иному понял этих писателей, ибо у него «был классический тип ума, такой же, как у непереводимого Пушкина. Только когда Мирский разместил Пушкина среди равных ему, - пишет Д. Дейви, - я понял тот особый, нашедший выражение только в поэзии, русский тип элегантности, который был недоступен нерусским читателям и заслонен более поздними романистами. <...> Все это дало мне стимул для размышлений. Непереводимость Пушкина заставила меня задуматься, что же делает одного поэта более переводимым, чем другой, и эти раздумья нашли место в моей первой книге об английской поэзии - "Чистота языка в английской поэзии" (1952)» [2, p. 8-9].
Почти 50 лет назад книги Святополк-Мирского, замечает Д. Дейви в эссе «Пушкин и другие поэты», вызвали волну энтузиазма у образованного английского читателя в отношении к Пушкину, к воплощенному в нем «блистательному парадоксу»: сочетанию «непоколебимой имперсональности (impregnable impersonality) и сдержанности художника - со страстной и уязвимой искренностью человека» [2, p. 267-268]. Однако Дейви не уловил связи между Мирским и Набоковым, потому что оставался в рамках британского культурного контекста.
Очевидно, что переводы - яркое свидетельство как возможностей, так и пределов межкультурной коммуникации, что, в частности, проявляется в оценке переводов носителями русского языка и носителями языка английского. Так, перевод «Евгения Онегина», сделанный известным американским переводчиком немецкого происхождения Уолтером Арндтом [6], за который он в 1962 г. получил престижную американскую литературную - Боллингенскую премию, вызвал гнев Набокова. Ему не понравились «германизмы» Арндта, его пренебрежение семантической точностью ради ритмической «красоты», и главное - «окрасивливание» текста, чтобы потрафить вкусам публики. А вот Д. Дейви считает перевод У. Арндта, который преподносит Пушкина скорее как Байрона, -конечно, не окончательно возможным, но, несомненно, многое раскрывающим тем, кто не знает русский или знает его несовершенно [2, p. 280].
На русского читателя, знающего английский, все переводы «Онегина», с их удачами и неудачами, производят впечатление
странности и оправдывают мнение о непереводимости поэзии на другой язык, квинтэссенцию которого сформулировал К. Чуковский: «Что сказать об английских переводах "Евгения Онегина"? Читаешь их и с болью следишь из страницы в страницу, как гениально лаконическую, непревзойденную по своей дивной музыкальности речь одного из величайших мастеров этой русской речи переводчики всевозможными способами превращают в набор гладких, пустопорожних, затасканных фраз» [13].
Это вполне согласуется с восприятием переводов русской классики В. Набоковым и Иосифом Бродским, которые, оказавшись в англоязычной среде, в отличие от англоязычных писателей, приняли наиболее общепризнанные переводы русской классики, даже прозы, в штыки, - что уж тут говорить о поэзии. В 1955 г., в самом начале работы над «Онегиным», Набоков напечатал в знаменитом журнале «Нью-Йоркер» стихотворение о невозможности перевода [4, р. 34]:
What is translation? On a platter A poet's pale and glaring head, A parrot's screech, a monkey's chatter, And profanation of the dead. Что перевод? Лишь бормотанье Мартышки, попугая крик, Поэта черепа мерцанье И оскверненный смерти лик.
Перевод И. Захарова
Это стихотворение, написанное онегинской строфой, по словам американского журналиста и писателя Дэвида Ремника, с 1998 г. главного редактора «Нью-Йоркера», было данью Набокова Пушкину и извинением (apology) перед поэтом и русским языком [10]. Но если Набоков и Бродский обнажили «нищету» перевода русской классики на английский, таившуюся в самой природе межкультурной коммуникации, то англичане и американцы писали в основном о его блеске. В качестве примера приведем мнение британской журналистки и литературоведа, автора книги «Английская литература и русский эстетический ренессанс» («English literature and Russian aesthetic Renaissance», 1998) Рейчел Полонски -о переводе «Евгения Онегина» Стенли Митчеллом. Она считает, что он во многом сумел передать простоту неизменно современ-
ной и «непоэтичной» пушкинской поэзии и его перевод превзошел перевод Ч. Джонстона, который вышел в массовой серии «Penguin classics» [7]1. Избегая свойственной Джонстону «поэтичности» языка и интонации, С. Митчелл в большей степени сохранил словесную точность пушкинского стиха, хотя сознавал, что никакой английский перевод не в состоянии передать в полной мере пушкинскую простоту (о чем он написал в предисловии к переводу). Например, в сцене посещения Татьяной кабинета Онегина фразу -«Того, по ком она вздыхать / Осуждена судьбою властной» - Митчелл переводит: «...the true persona / To sigh for whom it is her lot». «The true persona» - перевод одного, простого, точного и ускользающего в своей простоте пушкинского слова - «того». Перевод, по словам Р. Полонски, - это портрет, содержащий «намек» на оригинал: чем больше сходство, тем лучше. С. Митчелл, наиболее близкий к буквальному переводу и, как в свое время американский переводчик Джеймс Фэлен, верный пушкинской 14-строчной строфе, привел ритмы современной английской речи в соответствие с пушкинским стихосложением и, казалось, достиг равновесия между двумя языками, сохранив ритм и рифму, но, к сожалению, как замечает Р. Полонски, каждую удачу переводчика сопровождала потеря, хотя явное достоинство его перевода в том, что его чтение доставляет наслаждение, как и чтение оригинального текста [5, p. 4].
Заметим, что многие отдают предпочтение переводу Фэлена как произведению, которое могло бы быть написано по-английски, если бы Пушкин был англичанином. В нем находят элегический лиризм Китса, политический гнев Шелли, ясность вордсвортов-ских метафизических размышлений, блейковские мистицизм и пророческий дар, сатирическую остроту и словесное остроумие Байрона, т.е. Пушкин вписывается в английскую поэтическую традицию, а его «роман в стихах» превращается в равной красоты произведение на английском.
Так, англоязычные переводчики - «почтовые лошади просвещения» [9, с. 515], как назвал переводчиков Пушкин, - сознавая его непереводимость, не теряют надежды и предлагают всё новые
1 Еще раньше специализирующееся на массовых изданиях издательство «Пингвин» опубликовало перевод Б. Дойч и А. Ярмолинского [8].
версии переводов «Евгения Онегина», и результат этих многих переводов, как сказал немецкий филолог и философ Вильгельм Гумбольдт, - «кумулятивное приближение» к оригиналу; это звучит грустно, но реалистично.
Список литературы
1. Бейли Дж. Пушкин : Сравнительное исследование.
Bayley J. Pushkin : A comparative commentary. - Cambridge : Cambridge univ. press, 1971. - 369 р.
2. Дейви Д. Славистические экскурсы : Статьи о русской и польской литературах.
Davie D. Slavic excursions : Essays on Russian and Polish literature. - Manchester : Carcanet, 1990. - 312 p.
3. «Евгений Онегин». 5 переводов и один комментарий. Часть первая. «Eugene Onegin» 5 Translations and a commentary. Part 1 // The Lectern. - 2010. -30.01. - URL: http://thelectern.blogspot.com/2010/01/eugene-onegin-5-translati ons-and.html (date of access: 25.05.2020).
4. Набоков В. О переводе «Евгения Онегина».
Nabokov V. On translating «Eugene Onegin» // The New Yorker. - N.Y., 1955. -8.01. - Р. 34. - URL: https://www.newyorker.com/magazine/1955/01/08/on-transla ting-eugene-onegin (date of access: 08.06.2020).
5. Полонски Р. Библиотека пушкинской лирики.
Polonsky R. Pushkin's library lyrics // The Times literary supplement. - L., 2009. -25.03. - P. 4.
6. Пушкин А. Евгений Онегин : роман в стихах / пер. на англ. Арндт В. Pushkin A. Eugene Onegin / transl. by Arndt W. - 2 rev. ed. - N.Y. : E.P. Dutton, 1981. - 224 p.
7. Пушкин А. Евгений Онегин : роман в стихах / пер. на англ. Джонстон Ч. Pushkin A. Eugene Onegin : a novel in verse / transl. by Johnston Ch. ; introd. Bayley J. - Harmondsworth : Penguin, 1979. - 238 р.
8. Пушкин А. Евгений Онегин : роман в стихах / пер. на англ. Дойч Б., Ярмолинский А.
Pushkin A. Eugene Onegin : a novel in verse / Transl. by Deutsch B., Yarmolinsky A. - Harmondsworth : Penguin, 1964. - 248 p.
9. Пушкин А.С. Заметки и афоризмы разных годов // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений : в 10 т. - М. : Наука, 1964. - Т. 7. - С. 512-518.
10. Ремник Д. Войны переводчиков.
Remnick D. The translation wars // The New Yorker. - N.Y., 2005. - 7.11. - URL: https://www.newyorker.com/magazine/2005/11/07/the-translation-wars (date of access: 25.05.2020).
11. Русские писатели XIX века о Пушкине. - Л. : Гослитиздат, 1938. - 396 с.
12. Франклин С. Романы без концовки : Заметки о «Евгении Онегине» и «Мертвых душах».
Franklin S. Novels without end : Notes on «Eugene Onegin» and «Dead Souls» // Modern language review. - L., 1984. - Vol. 79, N 2. - P. 372-383.
13. Чуковский К.И. Онегин на чужбине // Чуковский К.И. Собр. соч. : в 15 т. - М. : Терра-Книжный клуб, 2001. - Т. 3. - URL: http://www.chukfamily.ru/kornei/pro sa/knigi/vysokoe/prilozheniya-onegin-na-chuzhbine (date of access: 25.05.2020).
ЛИТЕРАТУРА И ДРУГИЕ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ
2020.04.004. МИЛЛИОНЩИКОВА Т.М. ИСТОРИОСОФСКАЯ МЫСЛЬ В ТВОРЧЕСТВЕ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ XIX В.: РЕЦЕПЦИЯ АМЕРИКАНСКОЙ СЛАВИСТИКИ. (Обзор).
Ключевые слова: Н.М. Карамзин; А.С. Пушкин; Н.В. Гоголь; М.Ю. Лермонтов; Ф.М. Достоевский; русская история; русская философия; историософия; художественное время; хронотоп.
Особой устойчивостью отличается интерес славистов США к русской историософии, одной «из наиболее самобытных составляющих русской словесности» [6, с. 17].
Значительное внимание со стороны американских славистов к этому разделу русской философии, связанному с интерпретацией исторического процесса и исторического познания в России, находится в русле возросшего начиная с 1960-х годов внимания к философии истории. В США с 1960 г. выходит журнал по проблемам историософии «History and Theory». Американские слависты-литературоведы, обращаясь к историософской тематике, видят свою задачу прежде всего в описании и исследовании художественных приемов русских писателей при передаче логики исторических событий России.
В тесной взаимосвязи «поэзии» и «истории» усматривает отличительную черту русской литературы начала XIX в. профессор Отделения славянских языков и литератур Питтсбургского университета Юрий Штридтер. Именно «в пользу истории» Н.М. Карамзин оставил собственное художественно-литературное творчество, приступив к работе над «Историей Государства российского», превратившей «прошлое России в собрание доступных неискушенному читателю поэтических историй» [10, p. 296].
