CC BY
18УДК 821.161.1
ГРНТИ 17.09
И. А. Балашова Пушкин-романтик о социальной роли поэта
В статье рассмотрен вопрос об образе жреца в лирике Пушкина. Востребованное романтиками духовное содержание деяний некастового в древности жречества определяло свободу поэта в оценках монарха и в обращениях к нему как к личности, подчиненной божественным и социальным законам.
Ключевые слова: Пушкин, романтики, поэт-жрец, монарх, закон, гуманность.
Irina Balashova
Pushkin Romanticist about the Social Role of the Poet
The article deals with the image of the priest in the lyrics of Pushkin. The spiritual content of the deeds of the non-caste in ancient times, demanded by romantics, determined the freedom of the poet in the assessments of the monarch and in his appeals to him as a person subject to divine and social laws.
Key words: Pushkin, romantics, poet, priest, monarch, law, humanity.
В продолжение длительного времени в отечественном литературоведении развивался тезис о политическом противостоянии Пушкина монархизму, и его обращения к монарху рассматривались как ошибочные [6; 10; 11]. Однако эти представления не учитывают всю совокупность фактов жизни и творчества поэта. Гармонизирующая позиция гения национальной культуры эпохи раннего и высокого романтизма [1; 14; 16] не исчерпывалась критическим отношением к монархии и неприятием ее.
Пушкин с детских лет был приближен ко двору, обучаясь в Царскосельском Лицее по праву дворянского происхождения. Он наблюдал монархов в домашней обстановке и в моменты их исторически значимых деяний. От отроческого гимна, прославлявшего Александра, и строфы в его честь в одических «Воспоминаниях в Царском Селе», включенной автором в издание первого сборника стихов, поэт пришел к увлечению конституционными идеями. Однако в его интерпретации эти идеи не были радикальными: поэт раз-
© Балашова И. А., 2019 © Balashovа I., 2019
мышлял не об отказе от монархизма любой ценой, но о подчинении царя закону. И «самовластье», чьи обломки жаждет увидеть лирический герой, «самовластительный злодей», которого, как и его трон, он ненавидит, - это в пушкинских стихах образы власти и императора, отказавшихся от подчинения закону и от признания Бога властителем, превышающим монарха. Таковы представления лирических героев оды «Вольность», элегической сатиры «Деревня», послания «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы...»), таковы и истоки выпадов поэта в эпиграммах на Александра I и в «Сказках». «Несостоятельность закона столь же вредит правительству (власти), как и несостоятельность денежного обязательства», - писал Пушкин-публицист в черновой редакции статьи «Путешествие из Москвы в Петербург» 1833-1834 годов [13, VII, с. 445]. Поэта глубоко волновало пагубное влияние абсолютизма на народ и на личность: «О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал? / Кто вас поработил и властью оковал?» «Под гнетом власти роковой» лирический герой и его молодые друзья [13, I, с. 98, 307]. Столь же искренни переживания героя элегии «Кто, волны, вас остановил», восклицающего: «К чему стадам дары свободы?» Поэт - не с «суетным светом»: он слышит «божественный глагол, и «К ногам народного кумира / Не клонит гордой головы» [13, II, с. 145; III, с. 23].
Создав в середине 1820-х годов драму о смутном времени, Пушкин оказался готов к роли государственного человека, выражающего интересы нации. Пьеса «Борис Годунов», одним из источников которой стала «История государства Российского» Н. М. Карамзина, была значима также показом противоречий монархизма. Для ее автора, как и для Карамзина, было важно не нарушение Борисом принципа наследственного правления, сегодня трактуемого как претензии поэта и к Александру Первому [8], но попрание правителем законов Бога и совести, поскольку именно следование им определяет состоятельность монарха. Гуманность - основное свойство правителя - и подтверждает восприятие им своего верховенства как ограниченного законом и божьими заповедями. Поэт же, слышащий глас Бога, осознает свою роль в монархическом государстве. В стихах, ставших итоговыми, Пушкин писал: И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал [13, III, с. 340].
После расправы с декабристами, среди которых были сторонники и контролируемой парламентом монархии, и республики, поэт был возвращен из долгой ссылки. Прибывшему в Москву Пушкину были предложены новые
для него и ответственные отношения с верховной властью. Приближенный ко двору императором, он получал возможность заявить об ожидаемых им проявлениях властительной силы, воздействие которой на личность и общество волновало его с юных лет. Поэт сравнивает нового царя с Петром I, взывает к деятельной гуманности властителя. Контраст переживаний, связанных с расправой над декабристами и выступлением поэта со «Стансами», поразил политически прозорливого А. И. Тургенева [17, с. 467]. А для Пушкина создание «Стансов», поэмы «Полтава», послания «Друзьям» (двух последних -вскоре после написания стихотворений «Во глубине сибирских руд.» и «Арион») - события времени, когда он ощущает себя гражданином, к мнению которого власть готова прислушаться. Ожидания автора политической драмы, с которой Пушкин знакомит общество, как будто готовы получить воплощение. Он присутствует при чтении трагедии А.С. Хомякова «Ермак», в которой казаки получают ложное сообщение и называют Иоанна кровопийцей, но меняют мнение о царе, наградившем их атамана [18]. Вдохновленный чаемым воплощением идеала в правителе, который открыт общению, Пушкин создал программные стихи о назначении поэта. В стихотворении 1828 года позиция поэта определена: Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв [13, III, с. 86].
«Вдохновенье», «звуки сладкие», «молитвы» - таков в пушкинских программных выступлениях поэт, и это поэт-жрец. Важно, что от имеющего религиозные истоки образа Пророка в новом обобщении Пушкин приходит к восприятию поэта как жреца. Назначение жрецов известно ему по прочитанным в детстве трудам Геродота, истории античного мира, произведениям Лу-киана Самосатского. Мифологическая содержательность образов древних хранителей тайн богов, осмысление истории Египта во времена наполеоновских войн привлекли внимание Пушкина [2; 3, с. 357-358]. Романтическому мироощущению поэта оказались близки гармонизирующая составляющая деяний жрецов, их посредничество между людьми, в том числе фараонами, и богами. Юный Хомяков тоже использовал наименования «жрец», «жрица», актуализируя их античное содержание, в строках, посвященных словесному творчеству. Он писал в «Послании к Веневитиновым»: «Но ты с младенчества от Феба вдохновенный, / Ты верный жрец его, весны певец младой, / Стремись к бессмертию.» [19, с. 63]. Привлекаемое романтиками значимое определение «жрец» в его концептуальном содержании было озвучено и в
стихах Хомякова 1828 года «Отзыв одной даме». Здесь создан образ вдохновенной жрицы, слышащей глас бога искусства: «Когда Севиллы слух смятенной / Глаголы Фебовы внимал, / И перед девой исступленной / Призрак грядущего мелькал, - / Чело сияло вдохновеньем, / Глаза сверкали, глас гремел, / И в прахе с трепетным волненьем / Пред ней народ благоговел» [19, с. 112].
В словаре В. И. Даля, отражавшем представления времени его составления, значение слова «жрец» осовременено введением понятия, характерного для церковного ритуала: «языческий или иудейский священник» [7]. В более позднем словаре к этому значению, впрочем, отнесенному только к язычеству и связанному с жертвоприношением, добавлено новое: «2. перен., чего. Тот, кто посвятил себя служению чему-н. (искусству, науке и т. п.; высок., устар., теперь ирон.). Жрецы искусства» [12]. Зафиксированное созданным в XX веке словарем расширение значения слова симптоматично. С одной стороны, и это значение «1», названо древнее содержание явления, также и предшествовавшего священничеству, а с другой, значение «2» выражает происшедшую в раннем и высоком русском романтизме актуализацию нового аспекта, фиксируя сохранение его поныне в этом слове, правда, как утверждается, используемом с иронией.
Но и ранее иронию в определение «жрец» вносили В. А. Жуковский («Плач о Пиндаре», 1814), И. А. Крылов («Оракул», 1807), Н. В. Гоголь («Мертвые души», 1842). Искажение его содержания отмечал Пушкин, писавший о «жрецах минутного, поклонниках успеха» («Полководец», 1835). Однако в переводной повести «Пери и ангел» (1821), переводе «Одиссеи» (9 и 10 песни, 1849) Жуковский называет жреца служителем Аполлона. А Гоголь в статье «Ал-Мамун (Историческая характеристика)» писал: существуют «те великие поэты, которые соединяют в себе и философа, и поэта, и историка, которые выпытали природу и человека, проникли минувшее и прозрели будущее, которых глагол слышится всем народом. Они - великие жрецы. Мудрые властители чествуют их своею беседою, берегут их драгоценную жизнь и опасаются подавить ее многосторонней деятельностью правителя. Их призывают они только в важные государственные совещания как ведате-лей глубины человеческого сердца» [5, VII, с. 334].
В статьях о сочинениях Пушкина В. Г. Белинский не раз использовал определение «жрец». Критик отметил правомерность его присутствия в стихах поэта также и в том разделе, где развивал мысль о ставшей неактуальной эстетической составляющей пушкинских творений. Белинский писал: «Не только поэты, с их "вдохновениями, сладкими звуками и молитвами", но и
сами жрецы, с которыми Пушкин сравнивает поэтов, не имели бы никакого значения, если б набожная толпа не соприсутствовала алтарям и жертвоприношениям» [4, III, с. 411]. А в статьях этого цикла определение «жрец» не раз отнесено к художникам: Батюшков назван «жрецом любви», Шиллер -«жрецом свободного духа», импровизатор повести «Египетские ночи» -«вдохновенным жрецом искусства» [4, с. 309, 239, 614].
Пушкин в своих программных выступлениях второй половины 1820-х годов, не противореча предшествующим, в том числе, ранним, осмыслил вновь востребованную романтиками духовную, религиозную, социальную форму жречества как основу бытия и служения поэта. При таком своем проявлении оба, автор-поэт и поэт, герой его стихов, - современники монархического правления, но оба они и внеположны власти в ее политическом содержании. Особенно выразительны утверждения Пушкина о жреческом служении как основном деянии поэта. Используя это определение в обобщенном и переносном смысле («Маратовы жрецы», «жрица наслажденья», «жрецы минутного»), а также при создании образов античного мира («жрицы Тальи», «Вакха жрец», «жрец Морфея», жребии, «благословенные жрецами»), поэт с юных лет размышлял о поэтах как жрецах Феба, жрецах муз, Парнасских жрецах [15]. В стихотворении же «Поэт и толпа» и в трагедии «Моцарт и Сальери» определения поэтов-жрецов, художников-жрецов (значимо множественное число) основные: «Но позабыв свое служенье, / Алтарь и жертвоприношенье, / Жрецы ль у вас метлу берут?»; «Нас мало избранных, / Единого прекрасного жрецов» [13, III, с. 86].
Осознавая свою особую роль жрецов, поэты-романтики ощущали себя находящимися вне политической составляющей власти и одновременно -теми, кто должен способствовать углублению духовного потенциала этой составляющей. Для осуществления своего назначения они воскрешали форму жречества, обогащая эту номинацию эстетически.
Осознавая себя посредниками между Богом и народом, романтики создавали образы служителей муз, преемников древнего жречества. Позже, при отказе от религии и приобщении к материалистической философии, происходило выхолащивание этого содержания творчества. Звучали заявления о разрушении эстетики, призывы отказаться от высоких оценок пушкинского наследия. Но в защиту классика выступили И. А. Гончаров и Ф. М. Достоевский: они видели в творениях Пушкина содержание, составляющее основу национального бытия.
Для художников периода раннего и высокого романтизма характерно стремление к достижению в образном мире равновесия духовного и матери-
ального, реального и идеального, обретение гармонии. Это позволяло создателям художественных произведений уяснить противоречия монархической власти и правителя. Вопрос о сложных отношениях художников и властителей разработан советской наукой, но общо, без представлений о Боге и нравственности, без осмысления важнейшей для эстетики романтизма проблемы самоопределения творцов. Пушкин в своем развитии представал личностью, которой были узки рамки изживавшего себя абсолютистского монархического правления.
С личностным совершенствованием связаны пушкинские поиски «лучшей свободы», которую Блок назвал «тайной» и которую пел «вослед» поэту. Потребность ее доказывает, сколь велико было давление власти на личность, которое для Пушкина было тем более тяжело, что состояние свободы необходимо для творчества.
Творческая личность в восприятии романтиков - высшее мерило бытия. Но субъективное в их эстетике умерено обращением к Богу, следованием библейским заветам. Принадлежа своей исторической и культурной эпохе, Пушкин творчески и личностно совершенствовался и представал в полноте своего самовыражения также гражданином в точном смысле этого слова. Потому для него восприятие монарха было определено культурологическими, религиозными, нравственными постулатами, а государь в его глазах наделен идеальной содержательностью целеположено и, так сказать, абсолютно, когда он предстает как монарх. Такое восприятие царя было присуще Н. М. Карамзину, В. А. Жуковскому, Н. В. Гоголю. С таким же эстетически выверенным отношением обратился к Николаю I возвращенный им из ссылки Пушкин. Со времени беседы с царем в Кремле при общении с ним лично и через посредников поэт всегда взывал к долженствующим быть свойствам монарха как личности цельной, постигающей свое предназначением и руководствующейся законами Божьими и совестью. Надеясь на свое влияние, он писал в 1834 году о разговоре с братом императора, князем Михаилом Павловичем: «Я успел высказать ему многое. Дай Бог, чтобы слова мои произвели хоть каплю добра» [13, VIII, с. 45].
Однако поэту были ясны крайности абсолютизма и противоречия правителя: в дневниках 1833-1835 годов он характеризовал Николая I человеком лишь внешне благовоспитанным и честным, высказывал возмущение перлюстрацией личных писем и отсутствием критики этого царем. Пушкин был внимателен к другим формам правления, например, в Америке и во Франции. А П. Я. Чаадаеву он писал: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня
раздражают, как человек с предрассудками - я оскорблен, - но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» [13, X, с. 465, 689. Ориг. по-франц.].
Противоречия русской монархии были осмыслены в художественном творчестве поэта. В поэме «Медный всадник» тема жестокости правителя усилена созданием жертвенного облика Евгения. Эпитет «медный» помимо его метафорического смысла имеет корни в мифе о Молохе. Образ медного идола, на простертые руки которого возлагали детей и поджигали их, возвращен строками Пушкина о Евгении, стоящем пред памятником и видящем, как «грозного царя / Мгновенно гневом возгоря, / Лицо тихонько обращалось» [13, V, с. 22]. Это горящее гневом лицо - также и лицо древнего Молоха с отблесками горящей на его руках жертвы.
Осуществлявшиеся властью притеснения поэта: цензура, надзор, ограничение свободы передвижения, запрет покинуть службу - были тяжелы и тем, что нарушали целостность облика монарха. Поэт был сосредоточен на свойствах личности царя, и Белинский вполне понял его, когда объяснял выявленную в драме слабость Бориса тем, что у автора он показан талантом, а не гением. Романтический историзм Пушкина, привлекавшего мифологическую образность и обнаруживавшего исторически точную, соотнесенную с высшими началами истину, предполагает то взыскание идеала, которое определило совершенные образы правителей в поэмах «Полтава» и «Анджело».
Стремясь преодолеть жестокости российского правления, поэт все более последовательно проявлял свойства гражданина, видевшего глубину социальных проблем. Он писал в «Дневниках»: «Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного» [13, VIII, с. 38]. Поэт все более серьезно воспринимал свою миссию историка современной монархии, ее советника. Умнейшим человеком России назвал поэта Николай I в разговоре со статс-секретарем Д. Н. Блудовым, он оценил искренность Пушкина, вернул его на службу, доверил работу в архивах, оплатил издание исторического труда о Пугачеве и работу над историей Петра Первого, был внимателен к его произведениям. Разумеется, все это было обусловлено интересами правления. Недопонимание поэта царем, отсутствие представлений о масштабе его личности проявилось, например, в совете раненому умереть христианином. Однако последнюю дуэль поэта царь воспринял и как защиту Пушкиным чести русского императора.
Причину нарушения Пушкиным своего обещания Николаю I не драться на дуэли объясняют изыскания и выводы В. В. Кожинова. Основываясь на
свидетельствах близких друзей поэта, анализируя мнения П. Е. Щеголева, Г. И Чулкова, Д. Д. Благого, Н. Н. Скатова, дипломатические и другие документы, имеющие отношение к трагическим событиям жизни поэта, исследователь увидел стремление возглавляемой К. В. Нессельроде антирусской партии создать прецедент столкновения поэта с царем. Результатом конфликта должно было стать желаемое врагами России прекращение влияния на императора Пушкина как яркого выразителя национальных мнений и интересов. Однако авторы пасквиля увлеклись: они затронули честь монарха, намекнув на его, якобы, реализованный интерес к супруге поэта. Разговор с Николаем I рассеял подозрения Пушкина и вооружил его против клеветников [9, с. 166-175]. Эти важные аспекты дуэли объясняют прощение поэта царем и оказанное им покровительство семье покойного. Трагический финал жизни Пушкина стал протестом против посягательств антирусских сил на целостность бытия поэта и целостность жизни нации.
Отношения Пушкина с монархом, окрасившие в трагические тона последние годы жизни поэта, были сложными, нередко тягостными, но необходимыми обоим. Попытки влиять на царя как на государственного деятеля, глубокое осмысление противоречий абсолютистского монархического правления - таковы национально значимые деяния Пушкина. Эти деяния, как и последняя дуэль поэта, имеют особое значение. Творчество поэта и писателя в условиях абсолютизма было миссионерством художника-жреца, стремившегося к достижению социальной гармонии.
Находясь в противоречивых отношениях с императором, поэт не оставался на этапе порицания монарха, как это было у радикальных сторонников конституционализма. Он явил образец личностного саморазвития, и это был главный урок царям и потомкам. Если вспомнить портрет Лувеля, который юный Пушкин показывал в театральных креслах с поучительной надписью к нему, то этот личный урок был другим, поскольку он был философски содержательным. К памятнику поэту не зарастет народная тропа, и он выше памятника правителю - боговдохновленностью прообраза, выраженной с особой художественной силой в стихах поэта, которые стали предсмертными. Пушкин явился русским дворянином, требовательным к властителю. Национальное содержание утраты Пушкина связано с трагедиями России двух последних столетий и обозначается все с большей явственностью, как и увиденная Гоголем грандиозность поэта.
Особенности монархии обусловили востребование русскими романтиками образа жреца, который в древности был духовным правителем. Он соответствовал представлениям художников о взаимосвязях личного и общего,
индивидуального и народного. Отношения Пушкина с монархией не сводятся к политическому противостоянию ей. Поэт видел отрицательные свойства монархизма, но одновременно стремился содействовать гуманизации властительной силы и осуществлял это, представая поэтом-жрецом. Творческая деятельность Пушкина-романтика и его социальное поведение стали совершенным выражением идеи жреческого поэтического служения. Перечисляя свои достижения в предсмертных стихах, поэт показал своего лирического героя в величии и великолепии такого служения как общественно значимого деяния. Верность гения своему предназначению определила неиссякаемую силу воздействия Пушкина на его последователей в художественном творчестве и на многие поколения читателей.
Список литературы
1. Баевский В. С. История русской поэзии: 1730-1980 гг. Компендиум. 2-е изд., испр. и доп. Смоленск: Русич, 1994. 304 с.
2. Балашова И. А. О графических символах в черновой рукописи стихотворения Пушкина «Осень» // Балашова И. А. «Созданье гения пред нами...» О художественном творчестве А. С Пушкина. Ростов-на-Дону: Foundation, 2016. С. 89-101.
3. Балашова И. А. Пушкин и античные авторы. Поэтика метаморфозы // Балашова И. А. Романтическая мифология А. С Пушкина. Ростов-на-Дону: Донской издат. дом, 2004. С. 353-391.
4. Белинский В. Г. Собр. соч.: в 3 т. М.: ГИХЛ, 1948.
5. Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 9 т. М.: Русская книга, 1994.
6. Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: ГИХЛ, 1957. 416 с.
7. Даль В. Толковый словарь: в 4 т. М.: Русский язык, 1990.
8. Калашников С. Б. Сюжеты распознавания истинного и ложного царя в творчестве А. С. Пушкина 1824-1826 голов // Пушкинские чтения-2018. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр, автор, текст: материалы XXIII Междунар. науч. конф. / отв. ред. Т. В. Мальцева. СПб.: ЛГУ им. А. С. Пушкина, 2018. С. 9-19.
9. Кожинов В. В. Пророк в своем отечестве. (Ф. И. Тютчев и история России XIX века). М.: Алгоритм; Соловьев, 2001. С. 156-175.
10. Макогоненко Г. П. Творчество Пушкина в 1830-е годы. Л.: Худож. лит., Ле-нингр. отд-e, 1974. 375 с.
11. Мейлах Б. С. Пушкин и его эпоха. М.: Худож. лит., 1958. 700 с.
12. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1961.
13. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. Л.: Наука, 1977-1979.
14. Сахаров В. И. Под сенью дружных муз: О русских писателях-романтиках. М.: Худож. лит., 1984. 295 с.
15. Словарь языка Пушкина: в 4 т. М.: Азбуковник, 2000. Т. 1.
16. Смирнов А. А. Романтическая лирика А. С. Пушкина. М.: Изд-во МГУ, 1994.
188 с.
17. Тургенев А. И. Хроника русского. Дневники (1825-1826). М.; Л.: Наука, 1964.
624 с.
18. Хомяков А. С. Ермак. Трагедия в пяти действиях // Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л.: Сов. писатель, 1969. С. 151-278.
19. Хомяков А. С. Стихотворения. М.: Прогресс-Плеяда. 2005. 704 с.
References
1. Baevskii V. S. Istoriya russkoipoezii: 1730-1980 gg. Kompendium [History of Russian Poetry: 1730-1980. Compendium] Izd. 2-e. ispr. i dop. Smolensk: Rusich Publ., 1994. 304 p.
2. Balashova I. A. O graficheskikh simvolakh v chernovoi rukopisi stikhotvoreniya Push-kina «Osen'» [About graphic symbols in the draft manuscript of Pushkin's poem "Autumn"] Balashova I. A. «Sozdan'e geniya pred nami...» O khudozhestvennom tvorchestve A. S Pushkina ["The creation of a genius before us ..." On the artistic work of A. S. Pushkin] Rostov-na-Donu: Foundation Publ., 2016. Pp. 89-101.
3. Balashova I. A. Pushkin i antichnye avtory. Poetika metamorfozy [Pushkin and ancient authors. Poetics of metamorphosis] Balashova I. A. Romanticheskaya mifologiya A. S Pushkina [Romantic mythology of A. S. Pushkin] Rostov-na-Donu: Donskoi izdat. dom Publ., 2004. Pp. 353-391.
4. Belinskii V. G. Sobr. soch. v 3 t. [Collected cit. in 3v.] Moscow: GIKhL Publ., 1948.
T. 3.
5. Gogol' N. V. Sobr. soch. v 9 t. [Collected cit. in 9 v.] Moscow: Russkaya kniga Publ.,
1994.
6. Gukovskii G. A. Pushkin i problemy realisticheskogo stilya [Pushkin and the problems of realistic style]. Moscow: GIKhL Publ., 1957. 416 p.
7. Dal' V. Tolkovyi slovar': v 4 t. [Explanatory Dictionary: in 4 v.]. Moscow: Russkii yazyk Publ., 1990.
8. Kalashnikov S. B. Syuzhety raspoznavaniya istinnogo i lozhnogo tsarya v tvorchestve A. S. Pushkina 1824-1826 golov [Plots of recognition of the true and false king in the works of A.S. Pushkin 1824-1826 heads] Pushkinskie chteniya-2018. Khudozhestvennye strategii klas-sicheskoi i novoi literatury: zhanr, avtor, tekst: materialy XXIII Mezhdunar. nauch. konf. [Artistic strategies of classical and new literature: genre, author, text: materials of the XXIII Intern. scientific conf.] otv. red. T. V. Mal'tseva. St. Petersburg: LGU im. A.S. Pushkina, 2018. Pp. 9-19.
9. Kozhinov V. V. Prorok v svoem otechestve. (F.I. Tyutchev i istoriya Rossii XIX veka) [The prophet in his own country. (F. I. Tyutchev and the history of Russia of the XIX century)]. Moscow: Algoritm; Solov'ev Publ., 2001. Pp. 156-175.
10. Makogonenko G. P. Tvorchestvo Pushkina v 1830-e gody [Creativity Pushkin in the 1830s]. Leningrad: Khudozh. lit., Leningr. otd. Publ., 1974. 375 p.
11. Meilakh B. S. Pushkin i ego epokha [Pushkin and his era]. Moscow: Khudozh. lit. Publ., 1958. 700 p.
12. Ozhegov S. I. Slovar'russkogoyazyka [Dictionary of the Russian language]. Moscow: Gos. izd-vo inostrannykh i natsional'nykh slovarei, 1961.
13. Pushkin A. S. Poln. sobr. soch. v 10 t. [Full collected cit. in 10 v.]. Leningrad: Nauka Publ., 1977-1979.
14. Sakharov V. I. Pod sen'yu druzhnykh muz: O russkikh pisatelyakh-romantikakh [Under the shadow of friendly muses: About Russian Romantic Writers]. Moscow: Khudozh. lit. Publ., 1984. 295 p.
15. Slovar'yazyka Pushkina: v 4 t. [Dictionary of Pushkin's language: in 4 v.]. Moscow: Azbukovnik Publ., 2000. T. 1.
16. Smirnov A. A. Romanticheskaya lirika A.S. Pushkina [Romantic lyrics by A.S. Pushkin] Moscow: Izd-vo MGU, 1994. 188 p.
17. Turgenev A. I. Khronika russkogo. Dnevniki (1825-1826) [Chronicle of Russian. The Diaries (1825-1826)]. Moscow; Leningrad: Nauka Publ., 1964. 624 p.
18. Khomyakov A. S. Ermak. Tragediya vpyati deistviyakh [Ermak. Tragedy in five actions] Khomyakov A. S. Stikhotvoreniya i dramy [Poems and dramas]. Leningrad: Sov. pisatel' Publ., 1969. Pp. 151-278.
19. Khomyakov A. S. Stikhotvoreniya [Poems]. Moscow: Progress-Pleyada Publ., 2005.
704 p.
