CC BY
30ПУШКИН — ПЕРЕВОДЧИК КОЛЛЕГИИ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
В № 22 «Литературной газеты» от 31 мая 1972 г. Г. Л. Аршем был опубликован найденный им в фондах Отдела рукописей Государственной Публичной библиотеки им. M. Е. Салтыкова-Щедрина (ф. 595, д. 28, л. 25) не известный до этого документ, содержащий дополнительные сведения о высылке Пушкина из Петербурга в 1820 г. Позднее текст документа в русском переводе воспроизводился в статье Г. Л. Арша «Иоанн Капо-дистрия в России», опубликованной в журнале «Вопросы истории» (№ 5 за 1976 г., с. 61—62), а также, наряду с факсимильным воспроизведением французского подлинника, — в его монографии «Иоанн Каподистрия и греческое национально-освободительное движение 1809—1822 гг.» (М., 1976, с. 44). Речь идет о частной записке статс-секретаря графа Каподистрии директору хозяйственного департамента Министерства иностранных дел В. А. Поленову. Нам придется еще раз привести текст перевода записки, благо он не столь уж пространен: «Император приказал вчера, чтобы коллегия (иностранных дел, — И. М.) выдала г-ну Пушкину, переводчику, тысячу рублей на дорожные расходы. Я прошу Вас, дорогой Поленов, сделать так, чтобы этот молодой человек смог получить эти деньги сегодня, с тем чтобы ему выехать завтра утром. Я хочу поручить ему срочную депешу для г-на генерала Инзова. Сделайте одолжение, поговорите об этом с графом Нессельроде. Он об этом предупрежден. Мы были вместе, когда его императорское величество дал мне это указание. 5 мая <1820 г.>, утро. Ваш Каподистриас».
Обстоятельства появления записки известны и прокомментированы издателем: весной 1820 г. за вольнодумные стихи царь собирался сослать Пушкина в Сибирь или на Соловецкие острова. Благодаря ходатайству H. М. Карамзина перед графом Каподистрией ссылка была заменена высылкой на юг России, оформленной как перевод в Екатеринослав, в канцелярию главного попечителя иностранных колонистов Южной России генерал-лейтенанта И. Н. Инзова.
Непривычным в упомянутой записке Каподистрии к Поленову представляется то, что Пушкин назван не по чину («коллежский секретарь»), как в других официальных документах того времени, но по роду занятий в Коллегии иностранных дел («переводчик»). По-видимому, В. А. Поленов в качестве директора департамента должен был знать своего чинов-' ника по роду его служебных обязанностей. Пушкин, как и другие лицеисты, зачисленные в Коллегию по окончании Лицея, занимался переводческой деятельностью. Известно, что Коллегия издавала в Петербурге журнал на французском языке «Conservateur impartial», где сотрудничал, в частности, Кюхельбекер;1 заметим, что в 1820 г. Кюхельбекер уезжает за границу в качестве секретаря А. Л. Нарышкина с обязанностью «вести его корреспонденцию на трех языках».2
1 См., напр.: Глас се А. Проблемы авторства В. К. Кюхельбекера (1817—1825 годы). —Русская литература, 1966, № 4, с. 145—146.
2 Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968, с. 299. (Подлинник по-немецки).
Пушкин владел французским языком в совершенстве (ср. его лицейское прозвище «Француз»); не исключено, что он получал от Каподистрии какие-то поручения, связанные именно с переводами с французского или на французский. В письме к И. Н. Инзову Каподистрия указывал, что «г. Пушкин, кажется, желает избрать дипломатическое поприще и начал его в департаменте»,3 и это указание косвенно подтверждает такое предположение: Каподистрия требовал от начинающих дипломатов в числе других достоинств свободного владения французской литературной речью. Когда Д. В. Дашков выразил желание служить в Коллегии иностранных дел, Каподистрия потребовал от него представить сочинение на французском языке, «для того, чтобы он мог видеть и образ его мыслей, и искусство в их изложении». Дашков написал отзыв на книгу Шатобриана «De Bonaparte et des Bourbons», и только после этого вполне удовлетворенный Каподистрия принял его к себе на службу.4
Отвечая на запрос графа Каподистрии в письме от 28 апреля 1821 г., Инзов уведомлял, что Пушкин «ведет себя хорошо <.. .> и занят переводом с французского молдавских законов».5 Обращает на себя внимание в этой связи и письмо самого Пушкина к брату Льву из Кишинева от 27 июля 1821 г., в котором поэт просит его писать по-русски, «потому что, слава богу, с моими конституционными друзьями (курсив мой,— И. М.) я скоро позабуду русскую азбуку».
Итак, «конституционные друзья», которые, очевидно, занимаются какой-то законодательной деятельностью и не знают русского языка, в связи с чем, вероятно, поэту и вменялось в обязанность переводить с французского «молдавские законы». Человеку, знакомому с правовой жизнью Кишинева того времени, это говорит о многом. Дело в том, что как раз в это время в Кишиневе, при канцелярии русского наместника, ведет свою работу комиссия по составлению «уложения» или «свода законов» для недавно присоединенной к России (по Бухарестскому миру) Бессарабии. Собственно, комиссия была образована еще в 1817 г. по инициативе графа Каподистрии, который поручил это дело генералу Бахметьеву, предшественнику Инзова на посту наместника. Однако именно в 1820 г. деятельность комиссии заметно активизировалась в связи с тем, что в ее состав вошел молодой юрист Петр Манега. Перелистав специально ему посвященное исследование проф. JI. А. Кассо «Петр Манега — забытый кодификатор бессарабского права» (СПб., 1914), мы узнаем о нем следующее: родился в 1782 г. в Валахии, в семье выходца из г. Арты (Эпир) Василия Манеги весьма неясного этнического происхождения (албанец или «куцовалах», предполагает Кассо, но не исключается, на мой взгляд, и греческое происхождение). Как и некоторые другие дети состоятельных родителей из изрядно офранцузившихся кругов молдаво-валашского общества, он учится на юридическом факультете Парижского университета, который заканчивает в 1820 г. со степенью лиценциата, т. е. кандидата
3 Поливанов Л. Александр Сергеевич Пушкин. Материалы для его биографии. 1817—1825. — Русская старина, 1887, № 1, с. 242. (Подлинник по-французски).
4 См.: Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869, с. 215.
6 Поливанов Л. Александр Сергеевич Пушкин, с. 243.
прав, п, хотя он никогда пе стал доктором прав, подписывается оп \\ называется другими имеппо как Doctour en Droit. Из Парижа Манега отправился к статс-секретарю Каподистрии, которому был рекомендован еще ранее и который в это время (1820 г.) находился в Троппау, а затем, с рекомендацией Каподистрии, — в Кишинев к Ннзову, сменившему там Бахметьева. В письме к Инзову от 16 октября 1820 г. Каподистрця специально обращал его внимание на пригодность Манегп к кодификационным работам («может быть, познание его в молдавском языке и систематическое исследование прав будут небесполезны комиссии, установленной для свода местных законов в Бессарабии»). Уже в ответпом письме к Каподистрии от 21 января 1821 г. Инзов хвалит Манегу за трудолюбие и возлагает «некоторую надежду на эту повухо рабочую силу в дотоле мало успешном деле составления свода законов для Бессарабии» (изложено по Кассо).
Итак, когда Манега прибыл в Кишинев, Пушкип был уже там (ои прибыл туда, как известно, 21 сентября). Думается, что встреча их была неизбежной и что Петр Манега стал одним из тех «конституционны v друзей» поэта, о которых тот упоминает в цитированном письме к брату от 27 июля 1821 г. Как и другие члены комиссии, Manera действительно не знал русского языка, что и заставляло их, по мнению Кассо, вначале писать уложение на молдавском языке, а в последующих работах прибегать к французскому. Несколько непонятна, правда, высказанная Манегой в письме к Каподистрии от 1 апреля 1821 г. просьба о прпглашсшш в кишиневскую комиссию коренного француза для чисто редакционной работы, в то время как и сам Манега, да н тот же Пушкин, обладали совершенным знанием французского языка. К сожалению, мне не удалось отыскать в Центральном государственном историческом архиве это крайне важное письмо, глухо процитированное проф. Кассо, как впрочем и другие материалы, касающиеся деятельности комиссии (все шифры, указанные Кассо, ныне недействительны), за исключением одного довольно объемистого рукописного тома (ЦГИА, ф. 1261, on. 1, ед. хр. № 15 в), содержащего законченную уже в 1825 г. с помощью барона Бруннова работу Манеги на французском языке и включающую в себя: 1) Projet de Code Civil pour la Bessarabie (л. 1—243); 2) Appendice au Livre premier du Code Civil (sic!) Bessarabie relatif aux Ziganes (л. 241—247); 3) Table des Matières (л. 248—250 об.); 4) Discours préliminaire du Projet de Code Civil pour la Bessarabie (л. 251—273, — помета на л. 273: Présente par P. Maniga, Dr. en Droit, Le Baron de Brunnov). В этом «Проекте гражданского кодекса для Бессарабии» Манега располагает материал по принципу en regard, т. е. параллельно со статьями кодекса приводятся те правовые источники, откуда эти статьи заимствованы, а именно: фрагменты из Corpus juris civilis Юстиниана (чаще всего приводятся места из Институций, Дигестов, Кодекса), выписки на греческом языке из юридического сборника «Шестикнижие, или Ручная книга законов» византийского юриста XIV в. Константина Арменопула (см., например, л. 74, 92, 119 и др.), параграфы из французского наполеоновского кодекса, изредка сеылки на русские законы (например, на л. 77 выписки из Кодекса России положений о смертной казни) и др. Но все это представляет собою
уже заключительный этап работы, и среди тех помет, которыми испещрены поля рукописи, очевидно, бесполезно искать почерк Пушкина (хотя почерковедам-пушкинистам стоило бы проверить это); по всей вероятности, они принадлежат перу барона Бруннова, а не Манеги, так как дважды последний упоминается в третьем лице (наблюдение Кассо).
Спрашивается, чем в принципе мог быть полезен Пушкин для Манеги? Оценивая потенциальные качества Пушкина как переводчика, проф. И. И. Толстой в статье «Пушкин и античность» (Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института им. А. И. Герцена, т. XIV, 1938, с. 80) пишет следующее: «Занимался Пушкин и переводами, с латинского более или менее самостоятельно, с греческого через посредство французского, реже русского текста, иначе говоря, из вторых рук: греческого языка он не знал». И в самом деле, как мы видим, в письме Инзова к Каподистрии от 28 апреля 1821 г. сообщается, что Пушкин занят переводом с французского «молдавских законов». Можно предположить, что просьба Манеги о присылке коренного француза (но знающего, очевидно, русский язык), высказанная в письме к Каподистрии от 1 апреля этого же года, осталась неудовлетворенной, поэтому попытались воспользоваться безупречным французским Пушкина. Но при этом возникает еще вопрос о том, что имелось в виду под понятием «молдавские законы». Ответ на него мы найдем еще в одной работе проф. Л. А. Кассо — «Византийское право в Бессарабии» (Москва, 1907), — в которой констатируется, что источниками молдавского права в рассматриваемое время были весьма неопределенные местные законы и обычаи, а также рецепированные византийские юридические сборники, юридические руководства на греческом языке, в рукописном виде распространявшиеся среди судей. Главным и наиболее известным из них является уже упоминавшееся «Шестикнижие» Константина Арменопула, которое, думается, и переводил Пушкин. Написанное фессалоникским судьей в 1345 г. «Шестикнижие» мыслилось автором как практическое руководство судьям, объединяющее в одном томе весь необходимый материал, расположенный в шести книгах, в первой из которых (18 титулов) рассматриваются общие принципы имущественного права, вопросы гражданского состояния, судопроизводства и т. д.; вторая книга (И титулов) говорит о владении, собственности, морском и домостроительном праве; третья (И титулов)—об отчуждении, договорном и залоговом праве, найме, товариществе и т. д.; четвертая книга (15 титулов) трактует вопросы брачного и семейного права; пятая (13 титулов) — темы наследственного права, а также опеки; шестая (15 титулов) содержит положения уголовного права. Как юридический памятник труд Арменопула сугубо компилятивен, будучи составлен из целого ряда более ранних, полностью или частично использованных византийских юридических памятников (Прохи-рона, Эпанагоги, Василии, новелл императоров и т. д.). Тем не менее в силу своих определенных достоинств (ясная, четкая, приближенная уже к современным стандартам систематизация правового материала; юридические нормы, приводимые в сокращенном и упрощенном, освобожденном от всякой риторики виде, и т. д.) арменопуловский сборник снискал широкую популярность на протяжении веков у разных народов*
особенно на Балканах и, в частности, в Греции, где он после провозглашения независимости был принят в качестве официального законодательства. Получил он распространение и в Молдавии, благо греческий язык, на котором и составлена компиляция Арменопула, становился здесь чуть ли не официальным языком. Существовал и молдавский рукописный перевод Арменопула, но зато не было ни французского, ни русского. Поэтому еслп Пушкин переводил именно Арменопула, то только с того рукописного французского текста, который готовил для него Петр Манега (или какой-либо иной член комиссии), используя в качестве оригинала греческий текст. Перевод памятника на русский язык тоже отнюдь не был пустым занятием: в нем остро нуждались назначаемые в Бессарабию русские судьи, которые не могли руководствоваться молдавским или греческим текстом.
Трудно сказать, насколько продвинулся Пушкин в такого рода работе. Вполне можно себе представить, что она тяготила «юного певца Руслана и Людмилы» и что он при первой возможности постарался от нее отделаться. Тем не менее работа по переводу «Шестшшижия» па русский язык продолжалась, и еще при жизни поэта (в 1831 г.) первое русское издание памятника было напечатано в сенатской типографии. Кто автор перевода, неизвестно, но если им был Балш, как это предполагает (со ссылкой на Нейгебаура) проф. Кассо («Византийское право в Бессарабии», с. 39, прим. 6), то это опять каким-то образом кажется связанным с именем Пушкина, ибо, как известно, с семьей Балшев поэт был связан самыми тесными узами.6
И. II. Медведев
О ВОЗМОЖНЫХ ИСТОЧНИКАХ ЭПИГРАФА К «БАХЧИСАРАЙСКОМУ ФОНТАНУ»
Проблема источников эпиграфа к «Бахчисарайскому фонтану» при всей ее кажущейся простоте служила уже предметом долгой дискуссии, итоги которой подвел Н. В. Измайлов еще в 1975 г. Мы позволим себе целиком процитировать соответствующее место из его статьи «Мицкевич в стихах Пушкина»: «Как показали разыскания исследователя и переводчика Саадп, К. Чайкина (см.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии Академии наук СССР, т. 2, 1936, с. 468, в отчете С. М. Бопди о работе над IV томом академического издания сочинений Пушкина), изречение персидского поэта взято Пушкиным не из известнейшего сборника „Гюлистан", но из другого сочинения Саади — „Бустан", в Европе (а тем более в России) гораздо менее известного, вовсе не популярного и к 1820-м годам — ко времени создания „Бахчисарайского фонтана" — полностью не переведенного ни на один из европейских языков (если но
6 См. об этом, например: Двойченко-Маркова Е. М. Пушкпп Ь Молдавии и Валахии. М., 1979, с. 51 след.
