CC BY
0ПУШКИН И «ПАСТОР ГАННЕМАН»
В письме к П. А. Вяземскому от 5 октября 1817 г. А. И. Тургенев заметил: «Ахилл и Сверчок, проводя Светлану, сейчас возвратились, и Сверчок прыгает с пастором Ганнеманом. Иду усадить его на шесток».1 Комментируя это письмо, В. И. Сайтов писал: «Фридрих Ганнеман был пастором Стрельнинского прихода в 1814—1821 гг.»,2 сославшись при этом на книгу Э. Буша «Материалы для истории и статистики евангелически-лютеранской церкви и школы в России».3 На основании этого упоминания и этого комментария «пастор Ганнеман» в качестве пушкинского знакомого был зафиксирован в «Летописи...» М. А. Цявловского и в словаре «Пушкин и его окружение» JI. А. Черейского.4
Однако упоминание это выглядит весьма загадочно. Откуда взялся -«пастор Ганнеман» на квартире Тургенева? Приведенные строки — приписка в конце письма; в самом же письме ни о каком пасторе не говорится. В обширной переписке Тургенева он вообще упоминается единственный раз; мы не встречали его и в числе знакомых других «арзамасцев». Странно и то, что Тургенев никак не объясняет Вяземскому эту фигуру, хотя вряд ли его адресату, москвичу, редко бывавшему в столице, человеку православного вероисповедания, мог быть близко известен лютеранский пастор. Да и с какой стати пастору вдруг вздумалось «попрыгать» вместе с юным выпускником лицея?
Нам представляется, что упоминание «пастора Ганнемана» в данном случае имеет явно иронический смысл и не имеет отношения к реальному Фридриху Ганнеману. Более вероятным нам кажется иное толкование. Обратимся к общему контексту упоминаний о К. Н. Батюшкове в переписке Вяземского и Тургенева.
В возвратившемся из заграничного похода 1813—1814 гг. Батюшкове Вяземский, встречавшийся с ним летом 1815 г. и общавшийся в Москве на протяжении всего 1816 г., обнаружил явную перемену мировоззрения, этических и эстетических ориентаций. В письмах его к Батюшкову этого периода находим многочисленные упреки типа: «Пипинька, я тебя не узнаю» (январь 1815), или: «Рожденный любезным повесою <.. .> ты лезешь в скучные колпаки; рожденный мотыльком, что за охота проситься тебе в филины?» (5 апреля 1815) 5 и т. д. Еще явственнее тревожво-на-смешливое отношение к изменившимся идеологическим ориентациям Батюшкова находим в письмах Вяземского к Тургеневу: «... этот шалун, кажется, дурачится и просится охотою в горемыки» (22 марта 1815), «Овидий-капуцин Батюшков здоров, то есть не очень здоров и телом, и душою: в носу насморк и в сердце и в уме тоже. Он скоро будет посажен в желтый дом моим состраданием. Силы нет видеть, как он капуцинит. Утешьте
1 Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 1. С. 89.
2 Там же. С. 461.
3 Busch Е. Н. Materialen zur Geschichte und Statistik der Kirchen und Schulwesens der evang-lutherisch Gemeiden in Hussland. St.-Petersburg, 1867. Bd 1. S. 551.
4 Цявловский M. А. Летопись жизни и творчества Пушкина. М., 1951. Т. 1. С. 139; Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Д., 1975. С. 90.
5 ПД, ф. 19, ед. хр. 28, л. 1 об., 28 об.
его, сделайте старостою его в Библейском обществе, как Пушкин в Арзамасском» (20 апреля 1816) 6 и т. д.
Эти насмешки Вяземского не были безосновательны. Для мировоззрения Батюшкова в 1815—1816 гг. оказались весьма характерны стремление к морализаторству, декларация перехода от «философии» к «вере», что-отразилось в его стихотворении «Надежда», в статье «О лучших свойствах сердца» и особенно в статье «Нечто о морали, основанной на философии и религии», которой сам поэт придавал программный характер. Как отметил позднейший исследователь, это морализаторство и упование на «веру»-было весьма абстрактно: «Батюшков все время говорит о „вере" вообще: из статьи совершенно невозможно понять, какую именно религию имеет он в виду».7
Но эта же направленность творческой позиции позднего Батюшкова,, бывшего «любезного повесы», становящегося «скучным колпаком», который ни с того ни с сего начал «капуцинить», стала основой для «арзамасской» шутки. Не случайно ведь Тургенев называет Пушкина «Сверчком» и подчеркивает, что его надобно «усадить на шесток»: морализирующая фигура Батюшкова-«пастора» как бы подчеркивает эту неумеренную живость «Сверчка».
Фамилия же «Ганнеман» в данном случае связана, вероятно, не с пастором Стрельнинского прихода, а скорее с известным немецким врачом Самуэлем Ганнеманом (1755—1843), основателем гомеопатии, книга которого «Organon der rationellen Heilkunde» (1810) входила в то время в моду. Упоминая знаменитого лекаря, автора «закона подобия» («Similia similibus curentur»), Тургенев мог, с одной стороны, подчеркнуть известную мнительность Батюшкова в отношении своего здоровья, его почти маниакальную идею о необходимости «поправления здоровья», вызывавшую насмешки в кругу «арзамасцев»;8 с другой стороны, иронически указать на «подобие» Пушкина и Батюшкова в описываемой ситуации: последний оставаясь «пастором», не упускает все же случая «попрыгать» вместе со «Сверчком».
В, А. Когиелеа
ОБ ОДНОЙ ПСЕВДОПУШКИНСКОЙ ПОДПИСИ К РИСУНКУ
В так называемом Онегинском фонде пушкинских материалов, хранящихся в ИРЛИ (ф. 664), находится набросок акварелью неизвестного художника. Он изображает женскую фигуру в тюрбане и тунике, склонившуюся над спинкой кресла или канапе. Этот набросок воспроизведен
6 Остафьевский архив. Т. 1. С. 28, 44.
7 Ученые записки ЛГУ. Серия филол. наук. Л., 1939. Вып. 3. С. 258.
8 См.: Остафьевский архив. Т. 1. С. 44, 51, 55, 83 и др. Позднее Н. И. Гнедич в письме к П. А. Вяземскому замечал, что Батюшков уехал «искать здоровье, которое у чудака совершенно здоровое» (ЦГАЛИ, ф. 195,. оп. 1, ед. хр. 5082, л. 99).
