CC BY
27
07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ), 07.00.03 - ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ (СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПЕРИОДАНИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ) 07.00.02 - DOMESTIC HISTORY (HISTORICAL SCIENCES), 7.00.03 - GENERAL HISTORY (OF THE CORRESPONDING PERIOD)(HISTORICAL SCIENCES)
УДК 94 (470)«1896/1900» КАСТОРНОВ С.Н.
кандидат исторических наук, доцент кафедры всеобщей истории и регионоведения, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: kastsergej@yandex.ru
UDC 94 (470)«1896/1900» KASTORNOV S.N.
Candidate of Historical Sciences, Associate Professor, Department of General History and Area Studies, Orel State
University E-mail: kastsergej@yandex.ru
ПУБЛИЦИСТЫ ЖУРНАЛА «РУССКОЕ БОГАТСТВО» О ПРОБЛЕМАХ РЕФОРМИРОВАНИЯ ПРАВООХРАНИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ В РОССИИ (1896-1900 ГГ.)
PUBLICISTS OF THE RUSSIAN JOURNAL "RUSSKOYE BOGATSTVO" ("RUSSIAN WEALTH") ABOUT THE PROBLEMS OF REFORMING THE LAW ENFORCEMENT SYSTEM IN RUSSIA (1896-1900)
В статье рассматривается вопрос об отношении публицистов журнала «Русское богатство» к проблеме реформирования правоохранительной системы Российской империи в период 1896-1900 гг. Показано, что основными причинами проблем в правоохранительной сфере легально-народнические публицисты считали несовершенство уголовного и уголовно-исправительного законодательства, недостатки в организации деятельности полиции, судебного следствия и частичный отход от принципов судебной реформы 1864 г
Ключевые слова: журнал «Русское богатство», легальное народничество, народники-реформисты, полиция, судебная система, судебное следствие.
The article deals with the issue of the attitude of publicists of the journal "RusskoyeBogatstvo" ("Russian Wealth") to the problem of reforming the law enforcement system of the Russian Empire in the period of1896-1900. The author shows that the legal-populist publicists considered the main causes ofproblems in law enforcement to be the imperfection of the criminal and criminal-correctional legislation, shortcomings in the organization of the police, the judicial investigation and a partial deviation from the principles of the judicial reform of1864.
Keywords: the journal "Russkoye Bogatstvo" ("Russian Wealth"), legal populism (narodnik movement), reformist populists, police, judicial system, judicial investigation.
На страницах ведущего легально-народнического журнала «Русское богатство» во второй половине 90-х гг. XIX в. периодически публиковались материалы, посвящённые вопросам функционирования правоохранительной системы Российской империи. Народники-реформисты, как и представители других направлений общественной мысли России, обращали внимания на рост преступности в стране и на не всегда высокую эффективность работы органов правопорядка.
Н.Ф. Анненский, В.Г. Короленко в «Хрониках внутренней жизни» «Русского богатства» приводили многочисленные факты, свидетельствующие о том, что одновременно с усложнением обязанностей полиции по надзору и попечительству последняя неудовлетворительно выполняла своею непосредственную задачу - предупреждения и пресечения действительных преступлений. Особенно страдали от этого окраины. Они обращали, в частности, внимание на то, что драки, нападения, грабежи и кражи составляли необходимую принадлежность многих городов, особенно в Сибири [6, с. 219].
Указанные публицисты обращали внимание и на то, что неблагополучная ситуация была характерна и для ряда губерний, более близких к административным центрам. Так, в Екатеринославе простые люди сами ино-
гда расправлялись с городовыми с помощью кулаков. В Риге драки, нападения и кражи составляли столь же необходимую принадлежность рижских предместий, как и плохое санитарное состояние. Малочисленность штата местной полиции не мешала ей заниматься, вместо розыска преступников, ловлей по ночам евреев, виноватых в том, что они проводили ночь в каком-либо доме, а не на берегу, где портовое начальство разрешало им проживать летом в качестве сторожей, приказчиков и т.д. Некоторые постовые городовые отказывались от «подачи помощи обывателям против злоумышленников в чужих участках». Рижский полицмейстер даже предписал приставам разъяснить подведомственным им чинам полиции, что в случаях опасных и экстренных (грабежи, убийства, нападения, кражи, буйства) они обязаны оказывать содействие заявителям и вне своих участков [6, с. 221-222].
Н.Ф. Анненский и В.Г. Короленко в качестве наиболее неблагополучной оценивали ситуацию на Кавказе, где вооружённые разбои и грабежи развились до размеров эпохи мюридизма [6, с. 220]. Развитию разбойничества на Кавказе отчасти способствовала и местная земская стража, которая должна была заниматься преследованием грабителей. Материальное положение всадников земской стражи было плохим, им приходи-
© Касторнов С.Н. © Kastornov S.N.
лось искать заработков на стороне, чтобы кормить свою семью. Наиболее легким заработком являлось замалчивание и укрывательство преступников, поэтому многие члены земской стражи прибегали к этому средству. Каждый, поступающий на мизерное жалованье в эту стражу, стремился обеспечить себе за счёт населения. Более всего страдали бедняки и мирное население, ко -торое, «боясь административной волокиты, платило стражнику всё, что может, лишь бы не попасть под опалу урядника и подчинённых ему всадников» [6, а 220].
В. А. Мякотин акцентировал внимание на том, что оклады содержания, присвоенные полицейским чинам в 1862 году и в то время представлявшиеся достаточными, в конце 90-х гг. покрывали лишь самые необходимые издержки этих чинов. Частные повышения этих окладов коснулись главным образом городских поселений, штаты же уездной полиции остались почти без изменения. Народник отмечал, что обеспокоенное сложившимся положением вещей МВД признало своевременным возбудить вопрос о пересмотре временных правил и штатов полиции, установленных в 1862 году. Преобразование должно было коснуться главным образом уездной полиции, а городской только для тех местностей, для которых после 1862 г. не было издано отдельных штатов [9, а 177].
В.А. Мякотин обращал внимание на несколько приказов по полиции, изданные в разных городах в конце 90-х гг. и свидетельствовавших о ненадлежащем исполнении нижними чинами полиции своих обязанностей. Так, киевский полицмейстер издал два приказа, направленных на устранение «самовольной и часто незаконной» расправы городовых и полицейских служителей с арестантами. Чинов полиции предупреждались о том, что все жалобы на нанесение побоев и оскорблений околоточными надзирателями и городовыми будут расследованы и переданы в губернское правление для предания виновных суду или увольнению от службы. Должны были быть подвергнуты ответственности и дежурные надзиратели, на дежурстве которых произошло незаконное обращение с арестантами. В Смоленске местный полицмейстер «устраивал для чинов полиции особого рода просветительские беседы о необходимости вежливого обращения с публикой» [10, а 180].
Народнический публицист признавал тот факт, что руководящие круги делали попытки устранить чересчур «решительные» мер из практики чинов городской полиции в их отношении к обывателям. Об этом заботились и местные полицеймейстеры, и начальники отдельных губерний, и Правительствующий Сенат. Однако вежливое обращение упорно не прививалось, а «решительные меры» продолжали применяться в самых широких размерах. Не приводили к цели «ни взыскания, ни угрозы отставкой, ни даже просветительные беседы на тему вежливого обращения с обывателем» [10, а 181].
Более того, как отмечали публицисты «Русского богатства», полицейские чины нередко прибегали к практике фальсификации уголовных дел.
Н.Ф. Анненский и В.Г. Короленко считали пока-
зательным случай, произошедший в Елабуге в 1895 г., когда трое крестьян сознались в убийстве четвёртого, некоего Чернышёва, и в утоплении его трупа. Ряд свидетелей с полицейскими во главе рисовали картину мнимого убийства так правдоподобно, что осуждение подсудимых было более чем вероятно. Присяжные вынесли оправдательный приговор. Однако в этом помогли им «не данные предварительного следствия и не процедуры суда, даже не медэкспертиза, так как эксперт, уездный врач, покорно следовал за обвинителем во всех его гипотезах, боровшихся с прямой очевидностью, - а вмешательство весеннего солнца и безмолвное свидетельство трупа, найденного не в реке, а в поле и не убитым, а замёрзшим» [4, с. 171]. Мнимые убийцы рассказали впоследствии подробности «о способах знания от них истины, которым они были подвергнуты в полицейском управлении города Елабуги» [4, с. 172]. Попутно их вынудили оговорить неприятного полиции волостного старшину, который будто бы помогал сокрытию преступления, взяв с подсудимых 170 руб. взятки [4, с. 172].
Народнические публицисты указывали на то, в том, что подробности этого суда, на котором обвинители стремились поддержать обвинение вопреки прямой очевидности, а также пассивность, с которой Сарапульский суд отнёсся к оправдательному приговору, не считая нужным возбуждать вопрос о «способах дознания», давали такую горестную для всякого приверженца правого суда картину, которую «должны были бы воспользоваться панегиристы дореформенных порядков и порицатели судебных уставов» [4, с. 171]. Однако это дело обсуждалось только в либеральной прессе. Н.Ф. Анненский и В.Г. Короленко были убеждены, что всё мрачное в нём есть наследие восхваляемого реакционерами прошлого: елабужский исправник Таширев и его команда действовали «по рецептам бравого служаки старых времён (из нижнего земского суда)», а сарапульские судьи «отнеслись к делу с формализмом, которому могли бы позавидовать подьячие прежних приказов или судьи и подсудки бывших уездных судов» [4, с. 171]. Народники считали, что осудить елабужскую полицию и равнодушие сарапульских судей - значит «осудить всё то, что обращено к прошлому в новом суде и апеллировать к развитию тех новых начал, которые внесены, к сожалению, недостаточно полно и последовательно именно судебными уставами» [4, с. 171].
В.А. Мякотин также констатировал тот факт, что, в практике полицейских чинов наряду с законом существует своего рода обычное право, знающее непредусмотренные законом преступления и рассматривающие эти преступления различным способом в зависимости от того, какое социальное положение занимает их автор. «Пресловутое полицейское дознание» периодически «поставляет на суд в качестве уличённых преступников таких лиц, которые в лучшем случае были свидетелями преступления или только слышали о нём [9, с. 183]. Когда объектами дознания являлись лица, принадлежащие к низшим общественным классам, в нём «почти с фатальной неизбежностью» воскресали приёмы след-
07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ), 07.00.03 - ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ (СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПЕРИОДАНИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ) 07.00.02 - DOMESTIC HISTORY (HISTORICAL SCIENCES), 7.00.03 - GENERAL HISTORY (OF THE CORRESPONDING PERIOD)(HISTORICAL SCIENCES)
ствия, «знакомые нам по учебникам истории, как принадлежность XVIII и других более ранних веков [9, с. 184]. Простота и патриархальность этих приёмов «составляла зачастую резкое противоречие требованиям закона, что в немалой степени способствовало подрыву значения последнего в глазах обывателя» [9, с. 185].
По мнению В. А. Мякотина, в теории наилучшим способом защиты прав обывателя в случае нарушения их со стороны полицейских чинов было бы обращение в суд. Однако преступления по должности могли быть разбираемы судом только после согласия на это непосредственного начальства обвиняемого в таком преступлении лица [10, с. 185-186]. Прокуратура не возбуждала судебного преследования против заподозренных в уголовных преследованиях полицейских чиновников, а лишь сообщала собранные ею сведения об их действиях местному губернскому правлению [9, с. 186-187]. Частным же лицам было предоставлено право приносить жалобы на действия полицейских чинов их начальству, которое и решало вопрос о том, в судебном или административном порядке должно было рассматриваться данное дело. Столь «сложная и мешкотная» процедура, едва ли необходимая в интересах сохранения авторитета власти, затрудняла обращение обывателя к суду. Поэтому, как отмечал народник, такое обращение не могло быть «ни очень частым, ни особенно плодотворным». Сложность данной процедуры способствовала сохранению инертности обывателей [9, с. 187].
В.А. Мякотин дал оценку намечавшейся реформе уездной и сельской полиции, суть которой заключалась в отделении сельской полиции от местных общественных органов. Планировалось упразднить должности десятских и сотских, заменив их наёмными сельскими стражниками, подчинёнными полицейским урядникам, и по возможности сложить полицейские обязанности с волостных старшин и сельских старост, оставив за ними преимущественно обязанности по общественной службе. Каждому стражнику предполагалось предоставить район, размеры которого были бы установлены в соответствии с числом жителей и величиной территории. Их обязанности были бы сопоставимы с обязанностями городовых в городских поселениях [9, с. 179].
По мнению В. А. Мякотина, проектируемая реформа привела бы к значительному облегчению для бюджета крестьянских обществ в том случае, если содержание стражников было бы принято на счёт казны. В интересах сельских обществ было и сокращение полицейских функций, обременявших выборных представителей. В то же время народник высказывал сомнение насчёт возможности улучшения отправления полицейских обязанностей в деревне в результате осуществления этой реформы. Существовавшая организация сельской полиции ставила её под известный контроль со стороны местного крестьянского общества. Проектировавшаяся же реформа этот контроль устраняла. Стражники являлись бы лишь низшими представителями общей уездной полиции. В. А. Мякотин подчёркивал, что вряд ли
городская полиция в том виде, в каком она существовала, являлась достойным образцом для подражания. Она сама нуждалась в серьёзном преобразовании [9, с. 177-178].
Что касается состояния судебной системы, то, по мнению народнических публицистов, оно было более благополучным по сравнению с полицией.
Н.Ф. Анненский и В.Г. Короленко отмечали, что и высшие представители судебной власти, и печать, и петербургское общество признали существующую форму суда присяжных «лучшим, наиболее совершенным и жизнеспособным судом, обеспечивавшим правду и справедливость судебных приговоров, устойчивым в своей репрессии, примиряющим букву закона с жизнью и нуждающегося лишь в некоторых изменениях, не затрагивающих самого существа этого учреждения» [5, с. 178].
Правда, Н.Ф. Анненский и В.Г. Короленко отмечали, что основы судебных уставов подвергались «чрезвычайной бомбардировке по всей линии консервативной прессы», объявлялись «несогласными с нашим государственным строем и духом нашей истории». Противники судебной реформы обсуждали частью действительные, частью же тенденциозно раздутые случаи произвола судебных следователей, практиковавших «личное задержание» уважаемых в своих уездах лиц. Парадокс заключался, по мнению публицистов, в том, что «мы имеем редкий случай слышать патетические нападки» на «произвол» со стороны приверженцев «сильной власти». К своему удивлению, последние заметили, что так называемая «лжелиберальная» пресса заняла ту же позицию и даже пошла несколько дальше, указывая на то, что, «если так поступают с людьми ... заметными, то люди незаметные по причине своего ничтожества и многочисленности должны претерпевать во сто крат больше неприятностей от того же произвола» [4, с. 168]. Это обстоятельство «вызвало в консервативном лагере некоторое раздумье, после которого, как-то незаметно, нападки ещё более понизились в тоне и смолкли» [4, с. 169]. Народники объясняли это тем, что нападки на всякое новое учреждение возможны с двух различных сторон. Одни «нападают на всё то новое, что данное учреждение внесло в жизнь, т.е. на самую его душу, другие преследуют в нём те остатки старых начал, которые лишь последовательно и полностью обнаруживают его собственные положения [4, с. 169]».
В.Г. Короленко и Н.Ф.Анненский приветствовали проведённую в 1897 г. судебную реформу в Сибири. При этом они отмечали, что новый суд устанавливался в Сибири не в полном объёме. Уголовное судопроизводство лишалось здесь самого жизненного своего элемента - суда присяжных, «этой признанной надёжнейшей гарантии правосудия по уголовным делам» [5, с. 176]. Существенное отступление публицисты видели и в том, что вводившийся мировой суд в Сибири по своим функциям имел мало общего с этим институтом в Европейской России. В Сибири мировые судьи являлись одновременно и следователями, обладали более
широкой компетенцией, не были выборными и не пользовались правом несменяемости. Правом их увольнения обладал министр юстиции.
Указанные авторы считали, что условия исторического развития Сибири, удалённость её «от надзирающих центров», сложившийся взгляд на неё как на страну, интересную лишь в смысле наживы, создали и поддерживали в ней систему самой широкой эксплуатации населения, применяемую многочисленными и сильными руками. И только «независимый и самостоятельный судья, боящийся лишь судебной оценки своей деятельности, мог бы поддерживать при таких условиях незыблемость закона» [5, с. 177].
Н.Ф. Анненский обращал внимание на то, что новые суды в Сибири потребуют «значительного контингента личных сил» [1, с. 174]. В рамках судебной реформы 1897 г. в Сибири предполагалось создать судебную палату в Иркутске, 8 окружных судов (в Тобольске, Томске. Красноярске, Иркутске, Якутске, Чите, Благовещенске и Владивостоке) и 157 мировых участков. Для сибирских судов необходимо было набрать и значительный адвокатский персонал [1, с. 174-175]. Предстояло найти людей, которые были бы в состоянии «принести на служение новому делу действительную и беззаветную преданность долгу и неустанную энергию в исполнении своих обязанностей», а не стали бы «пришлыми искателями должностей», соблазняемыми «перспективами тех особых прав и преимуществ, которые даёт служба в дальних губерниях». По мнению публициста, необходимо было дать больший простор для развития общественности в самом крае и для облегчения доступа к высшему юридическому образованию. Н.Ф. Анненский был убеждён, что Сибирь должна была сама воспитать своих судебных деятелей. В то же время он сожалел, что не было ничего предпринято для подготовки сибирских юристов и для изучения юридических условий края. Юридический факультет Томского университета, если бы он существовал, смог бы оказать в этом деле неоценимые услуги [1, с. 175]. По мысли Н.Ф. Анненского, необходимо было изменение и многих других порядков сибирской действительности. Если же в ней всё останется по старому, «то и самый суд в Сибири может явиться экзотическим растением, не связанным органически с остальными сторонами местной жизни» [1, с. 176].
В 1896 г. в февральском номере «Русского богатства» была опубликована статья Н.А. Соколовского «Уголовное Уложение (По поводу проекта Редакционной Комиссии)» [7].
По указанию высшей власти в течение 20 лет, с 1883 по 1903 разрабатывалось новое Уголовное Уложение [3, с. 309; 2]. В виде приложения к № 9 «Журнала Министерства Юстиции» за 1895 г. подписчики его получили проект Уголовного Уложения. Рассылая его, Министерство руководствовалось желанием ознакомить общество с последней (во второй редакции) работой Редакционной Комиссии [2].
Н.А. Соколовский высоко оценивал стремление Министерства юстиции обеспечить гласное и всесто-
роннее обсуждение проекта. Проект первого раздела Уложения ещё в 1882 г. был разослан юридическим факультетам, чинам судебного ведомства, советам присяжных поверенных, а также (в соответствующих переводах) всем более или менее выдающимся юристам Западной Европы. Это произвёло «необычную сенсацию в юридическом мире» [7, с. 111]. По мнению Н.А.Соколовского, в той внимательности, с которой отнеслось общество к законодательной работе, есть аналогия между проектами отечественного Уголовного уложения и германским гражданским уложением. К сожалению, кодификаторы первого Уложения не отнеслись с той же чуткостью к справедливым замечаниям и возражениям своих оппонентов [7, с. 114].
Указанный автор одним из главнейших недостатков русского законодательства вообще и проекта Уголовного уложения в частности считал усложнённость языка. Он писал: «Создался своего рода язык авгуров, недостаточный для посвящённых; закон же, писанный для общества, массы, толпы сделался непонятным, - а строгое напоминание: «никто не должен отговариваться неведением законов» утратило свой смысл, превратившись в мёртвую букву». Язык проекта невыгодно отличался от «сжатого, сильного и вместе с тем не редко удивительно-образного языка наших старинных юридических актов [7, с. 114].
Н.А. Соколовский показывал, что отдельные части проекта не находились в гармонии как между собой, так и к важности трактуемого предмета». Он проводил параллель между законами (по проекту) об охоте и законами о мошенничестве. Первым посвящалось 10 статей, ставших результатом «тщательнейшей, необыкновенной обработки». В них предусматривались самые ничтожные проступки, в роде «убоя телёнка дикой козы». А мошенничеству, «виртуознейшему преступлению», отвоевывавшему в обществе господствующее положение, отводилось в проекте скромное место, состоящее из пяти статей, в которых не были уловлены даже типичные черты мошенничества. [7, с. 116-117].
По проекту Уложения наниматель на сельские работы нёс ответственность в уголовном порядке только за расплату с рабочими, взамен денег, товаром или купонами, то есть за такие правонарушения, которые реже всего встречались в обиходе деревенской жизни. Рабочему же уголовная ответственность грозила за неявку на работу, за уход с работы, за неисполнение в условленное время условленных работ, за грубость и т.д. Н.А. Соколовский соглашался, что «дурно делает рабочий, отказавшись до истечения условленного срока от работы». Однако большую степень нравственной распущенности проявляет наниматель, не уплачивающий, в нарушение условия, цену исполненного труда, который «обременяет рабочих непосильным трудом, или предоставляет рабочим, взамен удобообитаемых жилищ, хлева, сподручные для четвероногих». Публицист считал логичным, что, если публичная власть «признаёт необходимым своим вмешательством охранять интересы нанимателей от произвола и распущенности рабочих»,
07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ), 07.00.03 - ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ (СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПЕРИОДА)(ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ) 07.00.02 - DOMESTIC HISTORY (HISTORICAL SCIENCES), 7.00.03 - GENERAL HISTORY (OF THE CORRESPONDING PERIOD)(HISTORICAL SCIENCES)
то не имеется оснований для отказа «в охранении интересов рабочих со стороны той же публичной власти». Только равенством перед законами и судом как той, так и другой стороны «можно установить добрые отношения, к явной выгоде отечественной производительности» [7, с. 120-121].
По мнению автора, тождественные явления экономической жизни находят себе в проекте Уложения различные оценки и преступность их определяется не «свойством содеянного», но принадлежностью к тому или иному общественному классу: «фабрикант, путём стачки с братом, понизивший цену труда, пожинает сладкие плоды, рабочий, принимавший участие в стачке, попадает в тюрьму» [7, с. 121].
Неточностью выражений, отсутствием единства и руководящей идеи между отдельными положениями проекта Уложения, по мнению Н.А.Соколовского, страдали не только его части, которые относились к законо-нарушениям обыденным, часто мелочным, заурядным, но и те, где речь шла о политических, государственных преступлениях [7, с. 121-122].
Н. А.Соколовский проанализировал прилагавшуюся проектом систему наказаний для преступников. По проекту Уголовного уложения ссылке на поселение было отведено очень скромное место (за политические преступления, 9 статей, за преступления против веры 4 статьи и за поединок без секундантов, имевший смертельный исход, 1 статья), ссылка на житьё была вовсе исключена и все роды наказаний (за исключением смертной казни, каторги, ареста и денежной пени) исчерпывались исправительным домом и тюрьмой. Приговоренные к исправительному дому должны были содержаться первые шесть месяцев в одиночном заключении, а потом в общем, но с разобщением на время, свободное от работ, и на ночь. Приговорённые же к тюрьме всё время должны были содержаться в одиночном заключении [7, с. 126-127].
Редакционная Комиссия, указывал публицист, упустила из виду, что в её проекте речь идёт не о каких либо скороисполняемых заменах, частностях, о сокращении «излишнего разнообразия форм лишения свободы», но о коренных изменениях всей системы наказаний, о полной реорганизации всего тюремного дела. С осуществлением проекта должна совершиться громадная не только внешняя, но и внутренняя ломка [7, с. 127]. Современные тюрьмы, считал Н.А. Соколовский, по своей первобытности, не имеют ничего со вновь проектируемыми «исправительными домами». Грандиозная постройка тюрем нового типа, рассчитанная на 150000 обитателей, потребует увеличения расходов по тюремному ведомству. Публицист признавал, что тюремное ведомство прилагало немало стараний, чтобы изменить эту неприглядную картину к лучшему. Однако его усилия чаще всего оставались бесплодными, особенно там, где шла речь о низшем персонале служащих, «который ежедневно лицом к лицу становится с заключёнными и который даёт тон всему делу». Грубые, лишённые чувства нравственного достоинства, ставящие личный про-
извол выше закона и требований гуманности, они ещё более увеличивали деморализующее влияние тюрьмы на заключённых. Чтобы создать новый персонал, по мнению Н.А. Соколовского, потребуется не один десяток лет [7, с. 130].
Н.А. Соколовский выступал против применения смертной казни. Он также был противником пересаживания на русскую почву системы келейного заключения. Он указывал на то, что систему, превращающую человека, по словам немецкого криминалиста Ф. Листа, «в дикого зверя», а по словам Достоевского, в «нравственно иссохшую мумию», Редакционная Комиссия рекомендовала перенести на отечественную почву, не оценивая ни её стоимость, ни её пригодность. Она не задалась простейшими вопросами: «А что будет делать запертой в келье тот же крестьянин, рука которого привыкла обращаться только с сохой и топором? Какие «обязательные работы» можно придумать для него?» [7, с. 130].
Публицист был убеждён, что суд станет в двусмысленное положение, если утверждение проекта Уголовного уложения опередит тюремную реформу [7, с. 131].
Н.А. Соколовский негативно оценивал систему полицейского надзора, закреплявшуюся в проекте нового Уголовного уложения. По его словам, «насильственное перемещение и удержание преступных элементов вдали центров населения напоминает отчасти ту, далеко не рациональную систему врачевания, путём которой наружная болезнь вгоняется внутрь организма». Удалением «с глаз долой» преступных элементов опасность, проистекающая от соприкосновения с ними, не устраняется, но только перемещается. В то же время благодаря более сильной организации полицейской власти, те преступления, которые совершаются среди бела дня в провинциях, представляются немыслимыми в столицах [7, с. 144].
Н.А. Соколовский был уверен, что, удаляя зло от центров населения в захолустья, проект Уголовного уложения оказывал плохую услугу общественной безопасности. Наградив захолустья подобной заразой, «центры населения» вовсе не гарантируют своего собственного спокойствия: «преступные элементы» не имеют способа оседлости, приуроченной к месту, напротив, помимо удивительной живучести, они «обладают замечательной подвижностью, неудержимым стремлением к месту совершения первых преступных подвигов» [7, с. 144-145].
Н.А. Соколовский был убеждён, что рецидивизм большинства преступлений находится в непосредственной зависимости от материальных условий, в которые поставлен человек, и от его неудовлетворительной нравственности. Оба названных условия находятся вне сферы деятельности полицейского надзора. Институт полицейского надзора придётся пополнять «людьми самыми обычными, заурядными, не чуждыми общественных слабостей и недостатков, самоё усердие которых, с одной стороны, не сдерживаемо строгими указаниями закона, с другой постоянно раздражаемое трудностью и малоуспешностью борьбы «с преступными элемента-
ми» легко, незаметно перейдёт в насильственное вторжение в интимнейшую жизнь человека» [7, с. 148].
Н.А. Соколовский считал сильной стороной рассматриваемого проекта предоставление, при применении наказания, значительного простора для судебной самодеятельности [7, с. 150]. Он одобрял закреплённое в проекте право суда смягчать наказание, если за совершенное преступление не определён низший предел наказания. Н.А. Соколовский подчёркивал, что необходимо останавливаться не только на внешней стороне преступления, но и анализировать разнообразнейшие внутренние и внешние условия, в силу и под влиянием которых совершаются преступные деяния. [7, с. 151-152].
Подытоживая свой анализ проекта Уголовного уложения, Н.А. Соколовский его достоинствами считал: краткость, расширение пределов невменяемости, сокращение видов виновности, смягчение наказаний, установление судебной самодеятельности. В то же время проект не отвечал во многом положению прогрессивно-правовых воззрений общества. Н.А. Соколовский считал необходимым «пересмотреть его с участием общественных элементов, хотя и не облеченных профессиональными навыками, но могущих оказать на будущий закон спасительное воздействие народного духа» [7, с. 151-152].
В том же 1896 г., в августовском номере была опубликована статья Ф. Соллогуба «Наше предварительное следствие» [8]. Указанный автор отмечал, что вся суть реформы 1864 г., по отношению к предварительному следствию, заключалась в установлении «подробной и сложной системы правил относительно прав лиц, находящихся в соприкосновении со следствием и возможности отстоять эти права на законной почве» [8, с. 21]. Администрация вообще и полиция в особенности поставлены по отношению к следователю в такое положение, что влияние их на направление следствия может иметь место только в исключительных случаях, в силу личных свойств следователя. Законность почвы для такого влияния устав не даёт. Права обвиняемого и общества в достаточной степени гарантировано законами. Резкие нарушения этих прав почти невозможны, если все органы власти, имеющие отношение к следствию, исполняют правильно свои обязанности [8, с. 27-28].
Ф. Соллогуб попытался выяснить причины того, что предварительное следствие, при разумной его организации по уставу, оказалось мало успешным в смысле обнаружения преступников и в то же время нередко нарушало законные и обвиняемых, и общества. Он обращает внимание на то, что значительная доля следственного дела лежит не на следователе, а на полиции. Она первая приступает к собиранию сведений о преступлении непосредственно после совершения его, в тот момент, когда обнаружить, или, по крайней мере, наметить преступника легче и удобнее. Она же, по поручению следователя, производит розыски, путём которых могут быть разъяснены обстоятельства преступления. Однако набираемый в большинстве своём из военной
среды контингент полиции мало соответствовал тем задачам, которые на неё возлагались. Он был воспитан на культе внешнего порядка, не привык проникать в глубь явлений. К тому же общая полиция была настолько обременена массой лежащих на ней обязанностей, что внимательно отнестись к судебно-уголовному делу она не имела возможности. В результате следователи брали на себя те функции, которые были возложены на полицию [8, с. 32-33]. Они принимали на себя роль сыщика, стали совершать такие действия, которые не свойственны их судейскому положению.
Негативную роль, по мнению Ф. Соллогуба, создал институт следователей по важнейшим делам, предоставление ему дел из ведения судебных участков, по распоряжению прокурора. Следователи по важнейшим делам стали исполнителями велений прокуроров. В противном случае возникали конфликты, «из которых в результате выходил помятым, конечно, следователь». К тому же вскоре после введения новых судов установился новый порядок назначения судебных следователей: следователей-судей, пользовавшихся правом несменяемости, заменили чиновники, причисленные к министерству с титулом исправляющих должность следователей. Никакими судейскими правами в отношении служебного положения они не пользовались и «одним росчерком пера могли быть стёрты с лица земли во всякое время» [8, с. 34].
От судебных следователей, по словам Ф. Соллогуба, отстранились и суд, и прокуратура. Следователь оказался в положении человека, поставленного «в необходимость нередко ставить на карту своё служебное положение, если он желает выполнять своё дело по совести». Следствие получает для него интерес только как возможность выказать своё усердие и попасть в тон тем, от кого «он может ждать великие и богатые милости». Прокуратура, пользуясь неустойчивым положением следователя и своим правом сношения с высшими властями, «стала вдохновлять следствие путём личного давления и влияния» [8, с. 34-35].
Ф. Соллогуб обращал внимание на то, что состав суда, вооружённый несменяемостью и прочими судебными прерогативами, не мог восполнить недочётов предварительного следствия. Суд мог только обнаружить недостатки следствия, и то только «при неумении следователя хоронить концы». Поэтому возникала масса явлений, подрывающих авторитет судебной организации и доверие к ней. В результате «их всегда было две жертвы, обыватель, как жертва произвола следователя, и следователь, как жертва негласного давления прокуратуры» [8, с. 37].
Публицист обращал внимание на то, что в случае расследования «громких» преступлений прокуратура получала сверху запрос о положении дела и успехах следствия. Прокурор, отвечавший за успех только перед своим начальством и не ответственный за нарушения закона при следствии, «принимался за следователя вплотную и заставлял его метаться из стороны в сторону в поисках виновных». В результате получалось
07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ), 07.00.03 - ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ (СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПЕРИОДА)(ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ) 07.00.02 - DOMESTIC HISTORY (HISTORICAL SCIENCES), 7.00.03 - GENERAL HISTORY (OF THE CORRESPONDING PERIOD)(HISTORICAL SCIENCES)
зачастую прекращение дела или оправдание, если всякими правдами и неправдами дело доводилось до суда. Оправдательный приговор же становился в руках известных органов печати основанием для инсинуаций всякого рода по адресу суда присяжных [8, с. 38].
Ф. Соллогуб выступал за необходимость присутствие защитника в процессе предварительного следствия, в том числе и присутствие его на допросах. В противном случае создаётся неравновесие сторон процесса. Ведь иногда простой человек не замечает нарушения своих интересов [8, с. 44-45]. Он был убеждён, что для этого необходимо было преодолеть недоверие к адвокатуре.
Ф. Соллогуб предлагал восстановить для судебных следователей начала несменяемости, составляющего основное требование для всякого серьёзного преобразования в этой области [8, с. 41]. Частичные изменения «будут иметь значение мелкого паллиатива, если останется та же неустойчивость положения лиц, которым будет вверено предварительное следствие» [8, с. 42]. По его мнению, необходимо было повысить служебный статус следователя, сделать эту должность не низшей в судебной иерархии. По рангу он должен был быть не ниже члена окружного суда [8, с. 43]. Он не должен
был работать всего два-три года в своей должности. Необходимо было улучшить материальное положение, периодически увеличивать денежное содержание в зависимости от выслуги лет. Указанный автор предлагал создать для выполнения поручений судебного следователя специальную должность [8, с. 44]. Ф. Соллогуб также считал нецелесообразным совмещать полномочия судьи и следователя, хотя на окраинах это положение было осуществлено на практике [8, с. 48-50].
Таким образом, основными причинами проблем в правоохранительной сфере легально-народнические публицисты считали несовершенство уголовного законодательства, недостатки в организации деятельности полиции, судебного следствия и частичный отход от принципов судебной реформы 1864 г. Они предлагали конкретные меры по улучшению деятельности правоохранительных органов, по совершенствованию уголовного и уголовно-исправительного законодательства. Публицисты «Русского богатства» большое значение придавали взаимодействию правительственных структур и общественности в деле совершенствования правоохранительной системы государства. При этом они выступали противниками поспешных, непродуманных решений, не обеспеченных материально и в кадровом отношении.
Библиографический список
1. АнненскийН.Ф. Хроника внутренней жизни // Русское богатство. 1896. № 8. Отд. 2. С. 165-191.
2. Дудырев Ф.Ф. Разработка и принятие Уголовного уложения 1903 г. // Актуальные проблемы экономики и права. 2009. № 4. С. 193-198.
3. ИсаевИ.А. История государства и права России. М.: Юристъ, 1999. 608 с.
4. О.Б.А. Хроника внутренней жизни // Русское богатство. 1896. № 3. Отд. 2. С. 146-177.
5. О.Б.А. Хроника внутренней жизни // Русское богатство, 1897. № 7. Отд. 2. С. 157-184.
6. О.Б.А. Хроника внутренней жизни // Русское богатство. 1897. № 10. Отд. 2. С. 195-222.
7. Соколовский Н.А. Уголовное Уложение (По поводу проекта Редакционной Комиссии) // Русское богатство. 1896. № 5. Отд. 1. С. 111-152.
8. Соллогуб Ф. Наше предварительное следствие // Русское богатство. 1896. №8. Отд. 2. С. 17-51.
9. Хроника внутренней жизни // Русское Богатство, 1900, № 10. Отд. 2. С. 166-193.
References
1. Annensky N.F. Chronicle of the inner life // Russian wealth. 1896. № 8. Dep. 2. Pp. 165-191.
2. DudyrevF.F. Development and adoption of the Criminal Code of 1903 // Urgent problems of economics and law. 2009. № 4. Pp. 193-198.
3. IsaevI.A. History of state and law of Russia. Moscow: Yurist, 1999. 608 p.
4. O.B.A. Chronicle of the inner life // Russian wealth. 1896. № 3. Dep. 2. Pp. 146-177.
5. O.B.A. Chronicle of the Inner Life // Russian Wealth, 1897. № 7. Dep. 2. Pp. 157-184.
6. O.B.A. Chronicle of the inner life // Russian wealth. 1897. № 10. Dep. 2. Pp. 195-222.
7. SokolovskyN.A. Criminal Code (Regarding the Drafting Commission Project) // Russian Wealth. 1896. № 5. Dep. 1. pp. 111-152.
8. Sollogub F. Our preliminary investigation // Russian wealth. 1896. №8. Dep. 2. Pp. 17-51.
9. Chronicle of the inner life // Russian Wealth, 1900, № 10. Dep. 2. Pp. 166-193.
