CC BY
79
11. Чугунова Э.С. Социально-психологические особенности творческой активности инженеров. - Л., 1986.
12. Шакуров Р.Х. Функционально-деятельностный подход к исследованию руководства трудовым коллективом // Психологический журнал. 1985. Т. 6. № 6.
© Агапов В. С., 2004
В. И. Олешкевич
ПСИХОТЕХНИКА КАК ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ
XX веке появляется ряд специфичных для нашего времени социальных проблем. Одной из таких проблем стала в социологии проблема техники [16, 18].
Проблема техники является сегодня одной из ведущих в западной социологии. Это связано с современным состоянием общества и состоянием человека, погруженного в мир техники, мир интенсивно развивающийся и уже не подвластный социальному контролю, который был возможен, как казалось, в традиционном индустриальном обществе. К XX столетию феномен техники стал глобальным явлением, характеризующим западную цивилизацию в целом. Развитие техники начинает затрагивать все области социального бытия человека и общества, определяет отношение человека к другим людям и к природе. Развитие техники в ХХ веке происходило очень динамично и следствия технического развития часто оказывались непредсказуемыми. Поэтому перспективы технизации мира быстро стали предметом социологических, культурологических и пр. исследований. Социология техники, изучение социальной и культурной сущности техники становятся приоритетными, имеющими также и практическое значение для организации управления обществом. С этим связано большое количество работ по философии и социологии, и культурологии техники. Они стали ответом на тревогу, которую внушала непредсказуемость развития техники.
Одним из первых ответов на это состояние общества и эту проблематику был фундаментальный труд О. Шпенглера «Закат Европы» [18]. В 50-е годы ХХ века одним из инициаторов нового витка дискуссий по поводу проблемы техники стал М. Хайдеггер [16]. С этого времени начинаются массовые социологические и культурологические исследования феномена техники в западной науке, а также и в нашей стране. Изучается прежде всего влияние технического прогресса на общество, на характер социальной организации и культуры, тенденции развития техники. В западной Германии формируется особая дисциплина «философия техники». Это связано с тем, что изучение феномена техники не укладывается в рамки узкой дисциплины, но требует «комплексного» исследования множества явлений, связанных с феноменом техники. Вместе с тем современная философия техники в широком смысле может рассматриваться также как социальная теория западного общества. Это обусловлено тем, что техника осознается непосредственно связанной с идеологией, с социальной структурой общества, с политикой и даже нравственностью. При онтологическом рассмотрении техники она оказывается реализацией западноевропейской рациональности вообще [16].
В западной мысли ХХ века можно найти самые различные оценки техники и технического прогресса, их диапазон весьма широк: от оптимистического отношения к технике до скептического, от техницизма до антитехницизма, либо нейтральной позиции техники по отношению к человеку, и это говорит о том, что феномен техники является сложным и неоднозначным. Но все же большинству исследователей развитие техники внушает опасения. Это связано с осознанием того факта, что современная техника существенно связана с социальной организацией общества, культуры и человеческого сознания.
В рамках этого направления социальных исследований остается недостаточно понятным вопрос о связи техники, социальной организации и психотехники, а также вопрос о
социальной сущности психотехники. С одной стороны, можно говорить, как это обычно и делается, о психотехнике в рамках традиционной науки и техники, например, понимать психотехнику как методологический раздел прикладной психологии [12]. Но с другой стороны, сегодня, после работ Хайдеггера о сущности техники [16 и др.], множества работ по социологии и культурологии техники традиционное понимание психотехники уже недостаточно, требуются новые подходы к ее осмыслению. Психотехнику, также как и технику, важно понять онтологически. Также как М. Хайдеггер понимает сущность техники как некоторый фундаментальный принцип, укорененный в европейской культуре, сознании и структуре европейской социальности, существующий более первичным образом, чем европейская наука, также, на наш взгляд, и сущность психотехники важно понять как структуру, укорененную в европейском сознании и имеющую более фундаментальный характер, нежели психологическая наука и прикладная психология. В контексте этой проблемы важны исследования социальной сущности психотехники как феномена европейской культуры и европейского сознания.
Итак, в отличие от привычного понимания психотехники в рамках задачи построения прикладной психологии, которое разрабатывал, например, Г. Мюнстерберг, важно изучать психотехнику как явление культуры и как инкорпорированные в культуру механизмы воспроизводства человеческого сознания. С этой точки зрения важно показать, как существуют и развиваются психотехнические механизмы в истории европейской культуры и как отдельные психотехнические механизмы объединяются в целостные системы воспроизводства и развития сознания в разные периоды европейской истории. Эти системы или целостностные психотехнические структуры следует называть, с нашей точки зрения, психотехническими культурами [13, 14]. Здесь, на наш взгляд, можно сослаться на идеи культурно-исторической психологии Л.С. Выготского. Применяя эти идеи к проблеме истории психологии, следовало бы говорить о культурно-историческом подходе к изучению истории психологии. С этой точки зрения, история психологии изучает не только психологические учения (история учений и школ), но и ту «живую» психологию, которая существовала во все времена в виде психотехники. Когда-то М.К. Мамардашвили применил аналогичное разделение по отношению к философии, разделив ее на философию, «по которой люди живут», и философию философских учений. Аналогичное можно сказать и применительно к психологии. Тогда предметом истории психологии может стать также и психотехника в истории культуры. Это не отрицает необходимости изучения истории психологических учений. Но в таком случае мы можем осуществить анализ психологических теорий, например, развивающихся в первой половине XX века с психотехнической точки зрения. В этой связи важно уяснить их социальную и культурную обусловленность, а также те психотехнические схематизмы, которые лежат в их основе. Наши исследования показывают, что в основе всякой психологической теории лежит определенная психотехническая схема, то есть схема производства человеческого опыта и развития человеческого сознания [14]. Например, в основе психоанализа лежит психотехническая схема осознания, в основе бихевиоризма — схема подкрепления, в основе теории деятельности — психотехническая схема деятельности [13, 14]. Такой подход позволяет усмотреть некоторое фундаментальное единство опыта человека XX века в нынешнем многообразии психологий и психотехник, а также найти источник и причины появления этого многообразия психологий.
Такого рода исследования особенно актуальны в связи с развитием в Европе во второй половине XX века феномена контркультуры, который символизирует поворот западного постиндустриального общества к новым реальностям сознания, к новому осознанию социальной жизни, ко все более полной реализации того, что мы называем новой психотехнической культурой [14]. Феномен новой психотехнической культуры возник не сразу. Он стал зарождаться в европейской культуре, начиная с конца XIX века. Одним из важных проявлений этого культурного процесса является феномен психоанализа, где формируются новые для европейской культуры образцы сознания и социального мышления. Это мышление возникает в ответ на появившиеся разрывы в европейском сознании и развивается в направлении разрешения возникших проблемных ситуаций [14].
Не случайно, на наш взгляд, с аналогичными проблемами столкнулась социология в процессе своего зарождения. В связи с кризисом европейской философии, когда возникла необходимость в социологическом понимании структуры европейской рациональности, в социологии появляется проблема объяснения связи внешнена-блюдаемого социального поведения и механизмов его внутренней детерминации. В сущности, это проблема того же рода, что и проблемы, с которыми на другом материале столкнулся психоанализ. В этой связи остановимся более подробно на некоторых особенностях развития социологии в конце XIX начале XX века.
Проблема внутренней детерминации социального поведения была сформулирована уже М. Вебером и Э. Дюркгеймом. Э. Дюркгейм, развивая идеи О. Конта, рассматривавшего общество как органическое, «солидарное» целое, состоящее из взаимосвязанных частей, выделяет в этом целом специфический пласт социальной реальности, которая и становится предметом социологии [9]. Э. Дюркгейм настаивает на фундаментальности этой социальной реальности и подчеркивает ее принудительную силу или принудительность социальных фактов по отношению к индивиду, а также внешность социальных фактов по отношению к отдельным индивидам. Как известно, Дюркгейм в построении социологии ориентировался на исследование архаических обществ. На этом материале коллективные представления по-видимому совпадали с социальными фактами или с социальностью. Но при переходе к другим, более развитым обществам, оказалось, что социальное не тождественно коллективному. Поэтому на более поздних этапах своей деятельности Дюркгейм переходит к исследованию таких социальных реальностей как чувство долга, моральный авторитет и т. п. [7].
Оказалось, что в действительности социальные факторы влияют на индивида не непосредственно, но через некоторые механизмы или внутренние условия, присущие самим индивидам, например, через механизм интериоризации социальных фактов. Отсюда интерес последователей французской социологической школы к исследованию процессов перехода социального в индивидуальное, к исследованию механизмов интериоризации. На этой почве, и это стоит отметить, формируется совершенно новая психология, которая строится на основе понимания социальной детерминированности поведения и работает в специфическом социальном ракурсе. Соответственно результаты исследований, полученные в ее рамках, нельзя упрекать в психологизме, скорее ее, напротив, упрекают в социологическом редукционизме. В нашей стране под непосредственным влиянием идей Э. Дюркгейма и его школы формируется целое направление, в рамках которого работают Л.С. Выготский, П.Я. Гальперин, А.Н. Леонтьев и т. д.
В результате исследований Э. Дюркгейма обнаружилось, что социальная детерминация индивидуального (и массового) поведения осуществляется через посредство ценностных ориентаций индивидов. Одновременно стало понятно, что действенность социальных регуляторов определяется «не только их принудительностью, но и желательностью для индивидов» [7, а 549]. Отсюда возросший интерес Э. Дюркгейма в конце жизни к собственно проблематике ценностей [7]. Таким образом, вопрос состоит в том, чтобы понять, каким образом коллективные представления входят в индивида, каков механизм их воздействия на индивидуальное и групповое сознание, как должны быть устроены эти «коллективные представления», чтобы они оказывали влияние на индивидуальное сознание и т. п. Без ответов на эти вопросы социология оказывается поверхностной, поскольку она не может понять и объяснить социальную мотивацию. Слова «ценности» и «долг» мало что объясняют здесь, поскольку они не поясняют самого социального механизма социального действия.
Аналогичную проблематику мы наблюдаем и у второго классика западной социологии М. Вебера. В последнее время на Западе (прежде всего в Германии) наблюдается возвращение к творческому наследию М. Вебера, специфический веберовский ренессанс [6]. И это связано с кризисом ценностей индустриального общества, то есть общества, которое Вебер прежде всего и исследовал. Свое исследование он осуществлял с точки зрения
внутренних, мотивирующих (ценностных) механизмов социальной активности и социальной организации. Его интересовала связь этики и экономики, поскольку он полагал, что эти реальности должны быть неразрывно связаны, и эта связность является условием стабильной и эффективной экономики. Результаты этих исследований отражены в «Протестантской этике и духе капитализма», а также в других работах, особенно по социологии религии [21, 22, 23]. Но прежде всего в круг интересов М. Вебера входит новоевропейская рациональность, к тому времени движущаяся к кризису. Эта сложность эпохи отражается и на личности самого М. Вебера. В воздухе классического индустриального общества витает новый дух и Вебер ощущает его, ищет новые возможности для стабилизации западного общества. Впрочем, эта социокультурная ситуация является, в сущности, и основанием для зарождения социологии.
В отличие от Э. Дюркгейма М. Вебер исходит из понятия «ценность». Само это понятие восходит, как известно, к неокантианству. В частности, Вебер заимствует это понятие у Г. Риккерта, у которого ценности рассматривались как надиндивидуальные и надисто-рические. В отличие от Г. Риккерта М. Вебер рассматривает ценности как исторические образования, видя их как выражение общих установок своего времени, данной эпохи. Поэтому в методологии Вебера речь уже идет не об абсолютных вещах, а об исследовании образования исторических понятий. Веберовский «идеальный тип» выражает некоторый важный интерес эпохи, который и отображается в теоретической конструкции. Но хотя идеальные типы являются просто конструкциями, даже «утопиями» и в методологическом плане (как полагает М. Вебер, чем дальше они отстоят от реальности, тем лучше выполняют свое назначение как идеальные модели), но это не значит, что эти конструкции произвольны. Идеальные типы в действительности извлекаются из социальной действительности в ходе ее понимания [6]. В этом смысле следует предположить, что в онтологической интерпретации идеальные типы, если они адекватно поняты, напоминают порождающие структуры структуралистов, структуры, производящие социальную историю [10].
В онтологическом плане это обычно называют ценностями, но в конкретных исследованиях М. Вебер выходит за пределы этого абстрактного понятия. В частности, он говорит не о протестантских ценностях, а о протестантской этике. Этика — это не просто ценность, или набор ценностей, но что-то большее. В этике содержатся определенные верования, представления о мире и даже картина мира как определенного целого, а также представления о самом индивиде, его месте в этом мире. Здесь содержатся также интенциональные структуры возможных, желательных и необходимых связей с миром. Социокультурную структуру, инициирующую социальное действие и социальный опыт, на наш взгляд, следует назвать психотехникой, или в более широком смысле, применительно к определенной социальной и культурной общности — психотехнической культурой. Например, те явления, которые изучал М. Вебер в «Протестантской этике...», можно свести к протестанстской психотехнической культуре [13].
Какова же структура этой психотехнической реальности? М. Вебер, например, определяет социальное действие (как предмет социологии) как действие, ориентированное на другого. Это и есть некоторый принцип социальности (но одновременно и организующий принцип культуры). С нашей точки зрения сюда следует добавить следующий момент: социальное действие не только ориентировано на другого, но и в своей основе отображает как образ другого, так и образ себя, то есть оно диалогично изначально. Для того, чтобы социальное действие (целерациональное действие по М. Веберу) стало возможным, образ другого должен быть уже инкорпорирован в саму структуру этого действия. Реализация ориентированности на другого уже содержит, таким образом, определенную структуру внутреннего диалога. И такая психотехника (то есть структура внутреннего диалога) является условием возможности целерационального действия.
Определяя социальное действие, М. Вебер полагает, что таковым может быть только осмысленное действие, имеющее смысл. Задача социолога состоит поэтому в том, чтобы, опираясь на теоретическую конструкцию (идеальный тип), понять социальное содержание целерационального действия и причинно объяснить это действие в его протекании и по-
следствиях. Это методологическое положение отражает принцип буржуазной рациональности и соответствующую капиталистическую идеологию, когда деятельность рационально рассчитываема, ее продукт ориентирован на продажу (на покупателя), а ориентация на другого рационализирована.
Но по мере рационализации сознания и деятельности новоевропейского человека, соответствующего напряжения сознания и рациональной ответственности образуется громадная область неосознаваемой, но социальной (то есть ориентированной на другого и осмысленной) жизни внутри индивида и общества. Поэтому в ХХ веке социальная ситуация принципиально меняется. Как показал З. Фрейд, неосознаваемые действия также ориентированы на другого, тоже социальны, поэтому признак осознания, традиционной рациональности и целенаправленности в обычном понимании теперь не может быть критерием социального действия. Сегодня нельзя уже полагаться на непосредственное понимание, пусть даже опосредованное использованием идеальных типов. Теперь многое, чем живет человек, в сознании уже не представлено (в том числе и ценности), но большое значение имеют неосознаваемые интенции. Более того, само сознание становится более сложным и противоречивым, так что внешнее содержание сознательного и рационального действия может означать совершенно иное содержание, чем оно представляется непосредственному и прямому пониманию.
Критикуя так называемую органическую метафору общества, М. Вебер говорит, что аналогия между индивидом и клеткой тела возможна при условии, что фактор сознания является несущественным. Это, согласно М. Веберу, нельзя назвать социологией, поскольку такой подход абстрагируется от того факта, что человек есть существо, действующее сознательно. Сегодня с таким определением нельзя согласиться полностью. Конечно, взаимодействие людей не механическое, но оно и не осознанное, человек (современный человек) обычно не осознает свое действие и его цель до конца. Но действия человека все же являются следствиями работы его сознания. Сегодня понятие сознания стало во многом социологичным. В таком случае социологическое понимание является не непосредственным пониманием рациональности действия, а реконструкцией, герменевтикой сознания, которое это действие инициирует, то есть пониманием психотехнической (то есть диалогической) структуры сознания, инициирующего определенное действие. В этом смысле социальное понимание всегда представляет собой процесс сложного диалога.
Поэтому принцип понимания (по сути дела кантовский принцип интеллигибельности) как критерий, с помощью которого у М. Вебера сфера, релевантная для социологии, отделяется от нерелевантной [6] должен быть пересмотрен. Понятность и сознательность у М. Ве-бера связаны потому, что понятны действия только сознательной личности. Но поскольку от понятия целиком сознательной личности необходимо отказаться (это скорее идеал, требование к человеку, но не социальная реальность), то приходится отказаться и от принципа понятности как критерия социологичности. Скорее наоборот, предметом социологического знания становится непонятное, сложное, противоречивое, диалогически опосредованное. Поэтому для понимания действий современного человека, группы, общества, необходимо проникнуть в ту внутреннюю психотехнику, которая за этими действиями стоит. Для общества XX века большое значение имеет диалогичность и даже полилогичность. Поэтому необходимо говорить о диалоге сознаний [2, 3, 4]. Этому общественному состоянию соответствует и определенная внутренняя психотехника. Исходя из всего вышесказанного, необходимо заключить, что связующим понятием социологии и психологии является диалог. Внешнее переходит во внутреннее в процессе диалога. В процессе такой интроекции социального в психическое остаются образ другого и образ себя, которые и определяют структуру внутренней психотехники.
Психотехника как техника воспроизводства и развития индивида лежит и в основе техники. Только на основе развития психотехники может развиваться собственно техника [13, 14].
Техника совсем не то же самое, что и сущность техники, ее природа, говоря словами М. Хайдеггера, не есть что-то техническое [16]. Точно так же, как в развитии ребенка
вначале появляется непосредственное сознание и его символическая структура, так и в развитии культуры символическая структура сознания более первична по отношению как к орудийной деятельности, так и к знаковым системам. Последние являются вторичными образованиями сознания [1]. Но именно символическая идея, овладевающая человеком помимо его воли, идея, которая уже есть до всякого соприкосновения с ней, как раз и делает человека человеком [17, 20]. Именно из этих первообразов и рождаются знаки нашего языка, орудия нашей деятельности и собственно техника. В этом смысле технический элемент нашего сознания является производным и воспроизводящимся, опирающимся на некоторую базовую, диалогическую символическую структуру.
Техничность, технический элемент сознания вырастает именно из этой символической структуры как ее рационализация; технический элемент сознания и есть эта рационализация, спроецированная вовне, в определенную форму социальной организации [20]. Именно человеческая организация является первичной системой техники по отношению к внешней организации, так же как воздействие на себя является условием воздействия на мир. Такая организация, вырастающая из идентификации с объектом, находящимся вне индивида (в акте которой все индивиды собираются во что-то единое и где их психика «пропитывается» одной идеей), и ее развитие очень напоминают развитие детской игры, в которой тоже из идентификации с ролью постепенно вырастают правила. В детской игре правила постепенно как бы вылущиваются из роли, из систематической идентификации с ролью [19]. В этом смысле правила (как вообще всякая рефлексия) всегда производны, вторичны, как вторичен и производен знак по отношению к символу, рефлексия по отношению к сознаванию. И слово «правильность» тоже имеет этот оттенок производности, обусловленности прагматическими условиями употребления знака, а также оттенок техничности и воспроизводимости. В этом смысле, основываясь на психотехническом анализе человеческого поведения, можно проследить определенные параллели между историческим развитием психотехнической культуры и ее развитием в онтогенезе.
Исходя из всего сказанного, можно сделать следующие выводы. Всякое человеческое действие включено в определенную психотехническую культуру и определяется ее схематизмами.
Всякая психотехническая культура определяется образами и схемами взаимодействия себя и другого (точнее, она определяет эти схемы взаимодействия) [13, 14].
Психотехника и психотехническая культура — это диалогическая структура человеческого опыта. Таким образом, социология и психология объединяются в идее диалога и в понятии психотехнической культуры.
Литература_
1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. — М., 1997.
2. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. — М., 1979.
3. Волошинов В.Н. (Бахтин М.М.) Марксизм и филососфия языка: основные проблемы социологического метода в науке о языке. — М., 1993.
4. Волошинов В.Н. (Бахтин М.М.) Фрейдизм. — М., 1993.
5. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса. Собр. соч. Т. 1. — М., 1982.
6. Гайденко П.П., Давыдов Ю.Н. История и рациональность: Социология М. Вебера и веберовский ренессанс. — М., 1991.
7. Гофман А.Б. О социологии Эмиля Дюркгейма / Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. — М., 1990. — С. 533—567.
8. Дильтей В. Описательная психология. — М., 2001.
9. Дюркгейм Э. Метод социологии / Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. — М., 1990. — С. 391—532.
10. Леви-Стросс К. Структурная антропология. — М., 1985.
11. Мамардавили М.К. Сознание как философская проблема // Вопросы философии. 1990. № 10. С. 3—7.
12. Мюнстерберг Г. Основы психотехники. — СПб., 1996
13. Олешкевич В.И. История психотехники. — М., 2002.
14. Олешкевич В.И. Рождение новой отечественной психотехнической культуры. — М., 1997.
15. Фрейд З. Тотем и табу // Фрейд З. «Я» и «Оно». Труды разных лет. Кн. 1. — Тбилиси, 1991. — С. 193— 350.
16. Хайдеггер М. Вопрос о технике / Новая теократическая волна на Западе. — М., 1986. С. 45—67.
17. Хайдеггер М. Время и бытие. — М., 1993.
18. Шпенглер О. Закат Европы. — М.; Пг., 1923.
19. Эльконин Д.Б. Психология игры. — М., 1978.
20. Юнг К.Г. Архетип и символ. - М., 1991.
21. Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehe. — Tibingen, 1951.
22. WeberM. Die Protestantische Ethik und der Gesist des Kapitalismus. — München, Hamburg, 1956.
23. WeberM. Die Protestantische Ethik. Bd.2. — Gutersloh, 1956.
© Олешкевич В. И., 2004
В. Г. Михайловский ВОЕННАЯ АКМЕОЛОГИЯ: СОСТОЯНИЕ, ПУТИ РАЗВИТИЯ
Если Вы не думаете о будущем, у Вас его не будет. Дж. Голсуорси
соответствии с Указом Президента РФ № 1334 от 4 октября 1999 года впервые в истории Вооруженных Сил РФ ряд военных ученых стали лауреатами премии Президента Российской Федерации в области образования за создание и внедрение организационно-педагогического комплекса «Теоретические и прикладные основы эффективного воинского труда» для военных высших учебных заведений. Среди них ученики академика Деркача Анатолия Алексеевича военные ученые-акмеологи: полковник Михайловский Виктор Григорьевич, доктор педагогических наук, профессор; полковник Лаптев Леонид Григорьевич, доктор психологических наук, профессор.
Организационно-педагогический комплекс (ОПК) представляет системную комплексную научную разработку в рамках одного из новых направлений отечественного и мирового наукознания — акмеологии и психологии развития (военная проблематика). Современный научной проблемой, решаемой авторами в комплексном труде является создание и апробация продуктивных моделей, алгоритма и технологии эффективной профессионализации воинского труда его субъектов. Разработка организационно-педагогического комплекса, основные компоненты которого представлены в 24 трудах (монографии, учебники, учебные и учебно-методические пособия), предшествовала многоплановая исследовательско-эксп ериментальная работа, начатая в 1993 году.
В целом обобщенные результаты теоретико-прикладного исследования дали возможность отразить в трудах авторов целостную концепцию профессионализации воинского труда, профессионального становления военных (прежде всего офицерских) кадров. В их числе:
Теоретическое и экспериментальное подтверждение детерминированности оптимального воинского труда в силовых структурах целостным комплексом взаимосвязанных компонентов теоретико-методологического, организационного и социально-психологического характера. Показано, что только на основе смены ортодоксальной парадигмы и интеграции наиболее продуктивных традиционных и новаторских составляющих может быть обеспечено изменение механизма оптимизации всех сторон воинского труда и достигнуто его качественно новое состояние. При этом профессионализация воинского труда как процесс непрерывного и последовательного приведения творческого потенциала его субъектов выступает как закономерность и условие достижения высокой его продуктивности. Результаты анализа теории и практики исследуемой проблемы дали ответ на вопрос о возможности выявления как конструктивных компонентов, так и малопродуктивных составляющих, которые проявляются в качестве блокаторов процесса оптимизации ратного труда. Потребность в знании зависимости воинского труда от действия многопланового, взаимосвязанного и взаимообусловленного комплекса детерминант психофизиологического, психического, социально-психологического
