CC BY-NC-ND
87
Психология. Журнал Высшей школы экономики, 2011. Т. 8, №3. С. 75-91.
ПСИХОЛОГИЯ В ПРОСТРАНСТВЕ-ВРЕМЕНИ ЗИНЧЕНКО (ОПЫТ ПЕРСОНОЛОГИЧЕСКОГО ПРОЧТЕНИЯ)
В.А. ПЕТРОВСКИЙ
Петровский Вадим Артурович - ординарный профессор НИУ ВШЭ, профессор факультета психологии НИУ ВШЭ, член-корреспондент РАО, профессор, доктор психологических наук. Главный редактор журнала «Психология. Журнал Высшей школы экономики». Сфера научных интересов — теория и методология психологии, общая персонология, транзактный анализ. Автор мультисубъектной теории личности, моделей воспитания дошкольников, вхождения личности в стабильную социальную общность, импульсной модели экзистенциального выбора, а также ряда исследовательских и практических методов и методик.
Автор более 160 работ, среди которых монографии: «Психология неадаптивной активности» (1992), «Личность: феномен субъектно-сти» (1993), «Одаренные дети: экология творчества» (1993, в со-авт.), «Психология воспитания» (1995, отв. ред. и автор), «Личность в психологии: парадигма субъектности» (1996), «Основы практической консультативной психологии» (2008, отв. ред. и автор), «Человек над ситуацией» (2010) и др. Контакты: [email protected]
Резюме
Психология, берущая начало в личности В.П. Зинченко, — психология «от Зин-ченко», — в своем исходном определении может быть понята как постигаю-ще-полагающая наука, ведающая истоками жизни индивидуумов, жизни общества, бытия цивилизации и культуры, раскрывающая посвященным веер возможностей, искушений и перспектив. Анализируются условия синтеза исследовательской и полагающей функций психологии, что превращает ее в науку поступающего самосознания, неотделимую от личности ее творца. Такова наука об актах, инструментах и результатах индивидуального и всеобщего самосознания, показывающая, как живет сознание, преодолевая заданность и
раскрывая перед собой и вовне новые степени своей свободы. История психологии для В.П. Зинченко есть путь объективации и субъекти-вации сознания средствами самого сознания. Его психология — сверхлична и
Статья подготовлена в рамках франко-российского проекта «Проблема "Я": традиции и современность», поддержанного Центром фундаментальных исследований Национального исследовательского университета — Высшая школа экономики (Москва) (программа 2011 г., ТЗ № 50.0).
лична. Тексты книг и статей В.П. Зинченко — чувственная ткань переживающей себя психологии. Его мысль — живое движение сквозь знаки любой сложности; предложения, содержащиеся в текстах его работ, суть не только опыт фиксации сквозь-знаковых переходов в новых знаковых формах, — это еще и предложения, которые В.П. Зинченко делает самой психологии. Теория сознания и сознание Теоретика в его лице едины. Сам автор теории — человек поступающего самосознания.
Ключевые слова: сознание, самосознание, избыточность, постигающе-пола-гающая наука, наука поступающего самосознания, объективация—субъекти-вация, живое движение, сквозь-знаковые переходы.
Почему в этой статье речь идет об опыте персонологического прочтения? Персонолога интересует, что есть психология человека (как научная дисциплина) для самого человека, образующего ее объект (Петровский, 2003). Если принять во внимание, что «пространство—время» не является чьей-либо собственностью, то правомерен вопрос, чем является психология в пространстве—времени В.П. Зинченко для смежников в пространстве—времени, — как она выглядит? какие дали приоткрывает? какие смыслы несет? Это и будет означать для нас, в частности, персонологиче-ский путь рассмотрения.
Людям, которые не читали работ В.П. Зинченко (по-моему, таких профессиональных психологов в России нет), моя статья ничего не скажет. Не читайте ее, господа, не теряйте времени. Это все равно, что рассказывать кому-то о музыке, которую человек не слышал, или говорить о дебюте четырех коней человеку, никогда не игравшему в шахматы. Я где-то видел, теперь уже вряд ли вспомню, где именно, такое суждение: если в предисловии к поэтическим сборникам убрать имя автора и цитаты из
его произведений, то будет трудно определить, о чьих стихах идет речь. В моей статье — мало цитат. Но я надеюсь все-таки, что читатели, знакомые с работами Владимира Петровича Зинченко, могли бы сразу понять, о ком идет речь в этой статье, даже если бы имя этого человека в ней не было названо.
Я буду говорить временами Зинченко, без уточняющих инициалов: все и так понимают, о ком идет речь, подобно том, как «Юра» в мире — это Гагарин, «Слава» — Ростропович, «Г.П.» — Щедровицкий, «Б.Г.» — Гребенщиков... Владимир Петрович Зинченко, которому на днях исполняется 80 лет, — это ЗИНЧЕНКО, пояснения необязательны, что, разумеется, ни на йоту не умаляет профессиональных и личных достоинств других носителей этой известной и ценимой в психологическом мире фамилии.
Не буду делить предмет моего повествования на две части — «пространство» и «время». Поверьте, это не сложно — особенно при поставленном десятилетиями преподавательской работы навыке раскладывания по полочкам. И в самом деле,
коллеги, стоит ли? «По полочкам» и «по папочкам» — это вовсе не в духе того, о ком идет речь в статье (особенно, по-моему, Владимир Петрович не любит, когда «по папочкам»). Я — о другом. Обо всем известной максиме Б. Пастернака: «Так жить, чтобы, в конце концов, привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов». Напутное, известное многим, но мало кому, к сожалению, проложившее путь.
Мне кажется, Владимиру Петровичу Зинченко было дано на собственном опыте осуществить эту максиму жизни, его бытие исполнено жизни, пространство психологии — отвечает любовью, будущее психологии — зовом на зов. Рождаются новые вызовы. Психология в пространстве—времени Зинченко открыта другим. Его Вселенная расширяется; Зинченко приобщает к себе исследователей, идущих за ним. Быть может, они, «по живому следу» идущие, не всегда попадают след в след. Иначе, возможно, были бы они не исследователи, а, скорее, преследователи, калькулирующие «поражения и победы» первооткрывателя пространств и времен.
Психология, как наука, воспринимается мною в духовном и душевном контакте с Владимиром Петровичем иначе, чем в случае, когда с нашей общей наукой о душе я встречаюсь один на один. Л.Н. Толстой писал о близком ему человеке: «Его отношение к миру помогает мне уяснить мое отношение к миру». Так и взгляд Зинченко помогает мне что-то важное для себя уяснить, может быть, переоткрыть. «Срабатывает», по-види-
мому, сформированный в первые годы моего психологического детства1 механизм «объединенного внимания». Не хочется расшифровывать термины, широко известные, как говорят, в узких кругах. Однако, на всякий случай, напомню коллегам: согласно Б. Баттеруорту, это «умение смотреть туда, куда смотрит кто-то еще» (сюжет, хорошо знакомый всем со времен Л.С. Выготского); М. То-масселло (для нас это может быть тоже существенно) говорит не о диади-ческих («ребенок—взрослый»), а о триадических взаимодействиях («ребенок-предмет-взрослый»). Словом, «объединенное внимание» — это когда мы смотрим на предмет не «в оба», а «в оба оба».
Не знаю, коллеги, какой видится вам психология в пространстве—времени Зинченко, хочу рассказать о своем личном видении, сквозь видение Зинченко и вместе с ним, — быть может, оно сойдется с вашим, а может быть — нет.
Владимир Петрович Зинченко называет разрабатываемую им психологию органической психологией. Рассматривая органическую психологию во взаимоотношениях с человеком, объектом ее рассмотрения, я, прежде всего, вижу две функции, реализуемые ею, — постижение и по-лагание, и, таким образом, для меня, в силу действия механизма объединенного внимания, органическая психология Зинченко — это постигающая и полагающая психология (в своем единстве они образуют науку совершающего себя сознания — поступающего самосознания).
1 Со времен Летней психологической школы МГУ, 1970 г. (более сорока лет!).
Психология - постигающая наука. Сам Владимир Петрович Зин-ченко не называет свою психологию постигающей. Однако, по сути, та смысловая история психологии, тот способ познания мира, который предлагает нам психолог Зинченко (подчеркиваю, психолог, а не только методолог или философ), — это путь постижения, а не просто изучения, не только понимания и даже - с несколько мистическим уклоном - ведения, мира. Психолог (и Учитель психологии) Зинченко нацелен и нацеливает на постижение смыслов явлений (отвечает на вопросы «зачем?», «ради чего?», «с какой целью?», «что это есть для меня?»). В то время как значения — это кристаллизация общественно исторического опыта, смыслы — я попробую определить их по аналогии — суть кристаллизации жизненных отношений человека, они, как пишет Зинченко, «укоренены» в бытии индивидуума.
Различается присутствие и рациональная освоенность (означен-ность) смысла. Р. Мэй (Мэй, 2004) писал: «Фрейд работал на техническом уровне, где предельно проявляется его гений; возможно, он знал о тревоге больше, чем кто бы то ни было в то время. C. Кьеркегор, гений другого порядка, работал на экзистенциальном, онтологическом уровне; он познал тревогу». В.А. Лефевр как-то сказал мне: «Будущая поэзия — это поэзия формул»; об одной из работ, посвященных феномену «cogito» (алгебра взаимодействий между разными аспектами «мыслю»), он сказал даже, что «это — истинная поэзия в математике». И прежде всего, сам В.А. Лефевр явил нам пример красоты своих формул, будь то «звезд-
ное небо над головой» (см. «Космический субъект» — Лефевр, 1996) или «нравственный закон внутри нас» (см. «Алгебру совести» — Лефевр, 2004). В отличие о В.А. Лефевра, В.П. Зинченко, иногда ссылающийся на В.А. Лефевра, обращен к истокам и устьям мысли, которые для него совершенно «неформульны». Бытийное прорывает паутинки контурных карт. «Струйки» математических формул он порой пропускает, доискиваясь до смысла (так и говорит — «струйки»). Как-то сказал, получив от меня мой текст «с формулами»: «Вы знаете, к формулам я совершенно равнодушен!..» Отнюдь не все может быть для него «досказано». Птицы у С. Кьеркегора исполнены безмолвия. Постигающая психология, порою говорит о себе недосказанным.
Должен сказать (досказать!) сразу — и это представляется мне очень важным! — постигающая психология отнюдь не всегда располагает утвердительным ответом на вопрос о пред-существовании смысла. Здесь, по-моему, нет совпадения с В. Франклом, для которого смысл всегда есть (его нужно «только найти»). Иногда идея того, что искомый ответ существует, — иллюзия, самообман, верование, не имеющее под собой никаких оснований. И в этом случае психолог должен прямо сказать: «Нет смысла!», и на вопрос «Зачем?» ответить честно: «За-не-зачем, а потому что — не иначе как!» Не все в жизни имеет изначальный смысл. Например, смерть человека. В стихах Вадима Ротенберга есть строчка: «А к слову смерть не подобрать эпитет». Идея того, что смысл изначально есть и что его надо только найти, —
следствие господствующего в психологии принципа изначальной целесообразности всего сущего, постулата, доминирующего в сознании поколений исследователей, корни которого — в аристотелевской «энтелехии», согласно которой мир развивается в направлении некоей итоговой, финальной цели. Сорок лет назад я назвал этот постулат «постулатом сообразности». Впрочем, когда падает дерево, люди не имеют обыкновения спрашивать в этой связи «зачем?». Но когда, поскользнувшись, ты падаешь, а рядом с тобой шагает коллега, верящий в «сверхдетерминацию» (в терминах З. Фрейда) или изначальную осмысленность всего и вся (в терминах В. Франкла), то «продвинутый» спутник может потом запросто спросить у упавшего (после падения по-детски наивного): «Зачем ты упал?» (и тот, опомнившись,
станет, если он, конечно, просвещенный психолог, отвечать. ). Так же, как клиенты, воспитанные терапевтами, дисциплинированно отвечают на аналогичные вопросы, вроде: «Зачем и как ты делаешь себе депрессию?»2 и т.п.
Психология - полагающая наука. Постигающая наука превращается в полагающую науку, когда она конструирует смыслы, извлекая уроки, — будущие смыслы предстоящих поступков и действий. История как таковая, будь то индивидуальная или мировая, не имеет смысла (теология, разумеется, против этого тезиса). Но можно (и нужно) все-таки извлекать уроки из происходящего (хотя, впрочем, известно, что главный урок истории состоит в том, что мы не извлекаем из нее уроки)3. И тогда постигающая наука есть вместе с тем функциональный орган развития сознания человека.
2 Не только сон разума, но и разум, так сказать, в действии рождает чудовищ. Источник депрессии может иметь внепсихическое происхождение. Но живущий в каждом из нас смыслоис-катель, доцент-телеолог, без пяти минут маленький профессор теологии, не дает нам успокоиться: он требует, чтобы мы ответили на вопрос «зачем?», «каков смысл?» «не успокоишься — пока не осмыслишь!...». Вот и рождаются версии, принимаемые за истину в последней инстанции: «депрессия — это судьба (сценарная расплата)», «депрессия — это защита», «депрессия — это вытесненное чувство вины» и т.д. и т.п. Разумеется: и судьба, и защита, и чувство вины могут иметь отношение к депрессии, но видеть именно в них и всегда источник, смысловую основу, исходный пункт развития депрессии, поддаваться соблазну психологизировать причины возникновения депрессивных состояний — это значит запутывать себя изначально, в конечном счете, усиливать состояние внутреннего неблагополучия. По-видимому, все-таки эндогенная депрессия (по крайней мере, эндогенная) — асемантична. Ее источник, тело, — часть объективной реальности, не данной нам в ощущениях, но, к несчастью, производящей их. Имеющий, увы, культурно-историческое происхождение «бред целевой интерпретации», навязчивое телеологическое прочтение наших бед, в том числе телесно-внепсихологических источников неблагополучия, поскользнувшись на первой ступеньке рождения депрессии, усиливается далее, от ступени к ступени эволюции депрессивного состояния (теоретико-эмпирически мы рассматриваем этапы данного процесса в диссертационном исследовании М.В. Аксеновой).
3 Как практикующий психолог, я достаточно четко различаю и иногда противопоставляю «смыслы» событий (они не всегда существуют) и «уроки», которые всегда нужно и возможно
Я думаю, феноменология «могу», с присущей ей строгостью понимания феноменов сознания, не может не признать тот факт, что, когда мы пытаемся познать ранее не познанное могу, мы неизбежно (если это действительно доступно нам) производим наши новые сознаваемые возможности (только реализуя на деле гипотетические возможности, мы способны судить об их наличии или отсутствии). И это может касаться — тут мы выходим в сферу психологии как таковой — не освоенных еще степеней свободы, которые были избыточны (относительно чего «избыточны» — это особый вопрос, о нем дальше). В предисловии к книге Ж. Пиаже «Мышление и речь ребенка» (Пиаже, 2008) я прочитал: «Широко известен научный парадокс, согласно которому авторитет ученого лучше всего определяется тем, насколько он затормозил развитие науки в своей области». Я эти слова впервые услышал от А.Р. Лурии в университетские годы. По-моему, Н.А. Бернштейн, с его категорией «избыточных степеней свободы», как любой гений, на какое-то время затормозил развитие науки.
«Зинченковская психология» (пора бы уже давно утвердиться этому словосочетанию в нашей науке!), имеющая своим предметом сознание и, как мы увидим далее, самосозна-
ние, идя за ним, не только преодолевает, но и расширяет круг степеней свободы, приумножает, «высваива-ет» их (слово М. Хайдеггера кажется мне здесь особенно подходящим).
Позволю себе небольшое лирическое отступление, к которому располагает меня чтение книг Зинченко. Идея избыточности — одна из самых дорогих мне идей в психологии. Я всегда думал о том, что субъективных образов мира, возможно, в мире бы не было, если бы не избыточность (мне казалось когда-то, что это аргумент в пику идеи эпифеноменально-сти субъективного — теперь я так не думаю; появились совсем другие аргументы против). И моя «надситуа-тивность» (работы 1974-1978 гг.) была основана на идее избыточности. И выход за пределы себя, побуждающий войти в жизненные миры другого (идея персонализации), — это, для меня, было тоже проявлением избыточности (работа 1992 г. и последующих лет, см.: Петровский, 2010). Признаюсь, я ревную богиню Психею к тем, кто говорит и пишет об избыточности, не важно, было ли это сказано до моего рождения, недавно или будет когда-нибудь кем-нибудь сказано. Может быть, это следы перенесенных травм на ранних этапах вхождения в профессиональную общность (помню непонимание и еще, как меня — за «избыточные моменты
извлечь из событий, происходящих в жизни моих консультируемых, как, впрочем, и в моей собственной (об уроках, которые должны быть извлечены консультируемым, хорошо сказано в книге А.А. Пузырея (Пузырей, 2005). Однако, если человек, приходящий ко мне на прием, слишком долго не извлекает уроки из негативных событий своей жизни, я побуждаю его задуматься — «в чем смысл того, что он отказывается извлечь урок». Тут уж возникает вопрос — в какие «игры» мы играем с миром, какие преимущества мы извлекаем, играя, какие жизненные сценарии осуществляем, сами того не ведая.
движения» — в моей кандидатской прикладывали). Единственный человек, к которому совсем не ревную, — это В.П. Зинченко. Его «избыточность» — ведь она от натуры, она присуща ему самому, независимо от Н.А. Бернштейна и еще кого бы то ни было (здесь именно бытийный слой сознания, почва, судьба, дыханье, корни смыслов, к кому бы — на уровне «значений» — сам Зинченко ни относил истоки своих построений). Для меня здесь также — и зримое подтверждение того, что «избыточность» есть реальность чувственная, не придуманная, — не просто слово-ярлычок к абстрактному конструкту теории. Кроме того, это: дозволение «быть избыточным»; другой мой Учитель (увы, не довелось встретиться), Эрик Берн, сказал бы — Зинченко дает разрешение на избы-точность4. И, кстати, избыточность в его теории - иная, чем у Бернштей-на. Там — это повод к преодолению. Между тем зинченковские: идея творчества, идея устремленности к неопределенности, идея укоренения смыслов и извлечения уроков из состоявшихся актов жизни подразумевают увеличение степеней избыточности, — приумножения степеней подлинной, а не отягощающей, т.е. требующей преодоления, свободы.
«Сложности внешнего мира должны противостоять не просто сложность, а сверхсложность внутреннего мира: "пространства внутренний из-
быток", — пишет В.П. Зинченко в одной из своих недавних, как всегда глубоких по сути и блистательных по форме статей (Зинченко, 2007, с. 30).
Погрузившись в пространство идей Зинченко, я переслал ему по мейлу следующий отклик:
«Дорогой Владимир Петрович! То, что я прочитал сегодня, вне сомнений, лучшее из всего прочитанного за последние годы: осмысление того, как психология выживает в вечной борьбе с самообессмысливанием и как она самообессмысливание это выживает (уж позвольте мне такую игру слов!).
И сам текст Ваш, как мне кажется, по механизму развертки, по своему внутреннему устроению, — это часть проживания психологией своего пути. Лучшая иллюстрация того, о чем Вы пишете. Единственный шанс субъективного справиться с неопределенностью мира — это сказать миру: ну, догоняй... Нельзя достичь скорости света, но есть теория, что можно обладать этой скоростью сразу, или — еще большей».
Вся психология Зинченко — от избытка. Это — «когда не путают порыв с прорывом» (так однажды сказал Зинченко на защите одной из оп-понируемых им докторских диссертаций).
Еще раз скажу: психология, берущая начало в личности Зинченко, психология «от Зинченко», есть проявление его персональной избыточности. В этом, мне кажется, глубинный
4 Впрочем, помню, как много лет назад (1978 г., конгресс по «бессознательному» в Тбилиси) Владимир Петрович строго сказал мне при посадке в автобус, направляющийся на экскурсию в винные погреба (к науке это не имело отношения): «Вадим, только не надо проявлять "надситуативную активность"» («Значит, знает!» — гордо подумал я, но с тех пор, спасибо за опыт, стараюсь себя как-то сдерживать!).
источник полагающей психологии. Здесь личность творца — первопричина и следствие его научного творчества. Без индивидуальной избыточности — только убыточность для науки.
Психология — постигающе-по-лагающая наука; наука поступающего самосознания (сознания, осуществляющего себя в себе). Первое из приведенных определений психологии трактует постижение и полага-ние как разные процессы. Второе определение указывает общий процесс — поступающее самосознание, сторонами которого являются постижение и полагание. Выражение в скобках уточняет, в каком смысле говорится о поступающем самосознании.
Итак, поиск причин и смыслов (если они есть), извлечение уроков и конструирование новых смыслов событий (если в этом есть необходимость) — все это постижение и пола-гание, и психология, если следовать, духу зинченковских построений, есть постигающе-полагающая наука, ведающая истоками жизни индивидуума, жизни общества, бытия цивилизации и культуры и раскрывающая перед посвященными веер возможностей, искушений и перспектив.
В центре внимания постигающей и полагающей психологии — не безличные причины, но причины-смыслы, в сочетании которых осуществляет себя понимающая работа сознания. Но метод раскрытия и работы с ними (диагностика этих причин, решение «задач на смысл», выведение следствий и предвосхищение последствий) — не только феноменологический или, скажем, интуитивный.
Вполне легитимным представляется также и объективно-психологический метод, реализуемый посредством множества исследовательских методик когнитивной, генетической, социальной, трансперсональной психологии; тут же и поступления из фонда психоанализа и психологического консультирования, а также благоприобретения всевозможных персонологических практик.
...Сегодня у меня на сеансе был молодой человек, музыкант, лидер одной из известных российских музыкальных групп. Несколько женственная внешность — тонкие черты лица (впрочем, «дерется как боевой слон, если раздразнят»), изящество движений, высокая прическа, темные очки. Толпы поклонниц. Деликатность. «Практически» верен влюбленной в него молодой женщине, с которой вместе вот уже три года (слово «практически» использую в том же смысле, что и «практически трезв»). Некогда известная и до сих пор пользующаяся популярностью группа вдруг вызвала шквал негативных эмоций в суждениях молодых парней-критиков. Мой «подзащитный» не может писать музыку, застопорилась работа над текстами, у него «перехватывает горло», когда он пытается петь, говорит, что раньше «писал от сердца и по вдохновению», а теперь, должно быть, надо писать «от ума» (и это при том, что рейтинг этой группы в России значительно выше, чем рейтинг конкурирующих за слушателей групп, а европейские эксперты ее оценивают стабильно высоко). Основные претензии критиков — к внешности. Анализируем видеозаписи устных высказываний интеллектуалов-экспертов. В нашей компетенции с консультируемым, к этому времени, схемы транзактного анализа и психоаналитические представления о
защитных механизмах личности. Без труда можно увидеть следы проективной идентификации интеллектуалов-критиков с критикуемым лидером группы; подобно одному из персонажей знаменитого фильма «Красота по-американски» (а также, к сожалению, одному из всамделишных российских думских заседателей, яростному гонителю на этих... — не буду повторять любимое хрущевское слово), они (критики), конечно, не догадываются о существовании «реактивных образований», переворачивающих реальную картину влечений, и были бы, безусловно, шокированы или разгневаны, узнав, что проецируют на моего консультируемого свои неосознаваемые влечения, а также, испытывая зависть к его успеху, пытаются сбросить талантливого человека с пьедестала. Словом, моего подзащитного, почти по Ильфу, чуть было со сцены не «выгнали за половое влечение», — впрочем, не за его влечение к кому-то, а за влечение кого-то к нему-то. Реакция консультируемого на совместное раскрытие ситуации — смех понимания, лучшее, что может служить завершением сеанса.
Схемы, используемые в анализе, имеют объяснительный характер, они заключают в себе опыт понимания причинно-следственных отношений, лежащих в основе поведения, но раскрытие неосознаваемых смыслов-причин имеет здесь не отстра-ненно рациональный характер, а переживается консультируемым как открытие, позволяющее ему выйти из трудной жизненной ситуации. Постигающая и полагающая психология — это расширение рефлексии за счет использования психологических орудий, вбирающих в себя опыт понимания человека, предпринятого психологами-исследователями и
психологами-практиками (я называю такой подход персонологиче-ским).
В изложении своих идей Зинчен-ко — явно не роджерианец, он не придерживается принципа безоценочного «понимания и принятия». Множество оценок! Именно так в норме оценочно наше сознание. Зин-ченко, используя замечательный термин Г. Шпета, пишет о со-значениях. Но можно говорить также о со-оце-ночности определений Зинченко. Например: «психика — не административное учреждение» (что это — оценка психики, которой не хватает немецкой подтянутости и выстроен-ности, или — административного учреждения, которому никогда не достичь уровня сложности психики?). Постигающей психологии, как и сознанию, входящему в ее предмет, очевидно, до всего есть дело. Со-оценочность Зинченко — инструмент и образец работы сознания, метод психологии, согласно авторскому умолчанию.
Предлагаемые Зинченко метафоры (Зинченко, 2006) — не «украшательство», а необходимость и умысел. Это путь к объединению значений и смыслов, метод такого объединения. Ключевое слово «избыточность» относится и к метафорам. В них всегда есть что-то большее, чем сказанное и «недосказанное» даже. Возможность многопланового осмысления и дополнительного означения.
Так, поэтические «иллюстрации» в тексте — это никакие не иллюстрации, а символы и скрытые «техники» обретения целостности сознания, приведение к единству рефлексивного и бытийного слоев психики.
Юмор, игра слов, на который столь щедр Зинченко (взять хотя бы недавнее — «параноев Ковчег»!), это не просто способ привлечь читателя к той или иной мысли, расслабить, очаровать, «обойти цензуру» и т.п. — это, я бы сказал, показ5 того, как живет сознание, преодолевая задан-ность и раскрывая перед собой и вовне новые степени своей свободы.
Или — кажущаяся, на первый взгляд, «вкусовой», «лингвистической», но никак не психологической — критика бездумного использования понятия «субъект». Смысл этой критики, по-моему, в том, что категории психологии живут в естественном языке, соприкасаются с его смыслами; поэтому должны быть совершенно особые причины использовать в научной психологии термины, конно-тированные общественным сознанием; иначе говоря, «избыточность» — хорошо, «переизбыток» — плохо (одно из памятных и, как всегда, ярких выступлений В.П. Зинченко могло бы эпатировать своим названием тех, для кого «субъект» — расхожее слово; название доклада: «"Индивид", "Субъект", "Личность": нужна ли нам психология "на троих"?»).
Или, вот еще, базовая метафора пояса Мебиуса при описании сознания. По горячим следам одного из выступлений В.П. Зинченко я написал ему:
«Дорогой Владимир Петрович!
После Вашего замечательного мыс-леемкого и в то же время щедрого на
мысль повествования не хочется обременять Вас своими заметками — так что, Бога ради, отдохните мне отвечать, но просто дайте мне возможность отреагировать... Действительно, — колоссальное впечатление от доклада. Сегодня я услышал от Марины (М.В. Бороденко. — В.П.), которая тоже слушала Ваш доклад: "Владимир Петрович вернул психологии сознание", а я добавил: "Привел психологию в сознание" (как, впрочем, совсем недавно Вы вернули в психологию, уставшую от "репрезентаций", "непосредственное", столкнув психологию нос к носу с этим диковинным феноменом.).
Огорчен, что моя реакция по следам Вашего выступления была скорее эмоциональной, чем содержательной, и я не смог как следует обосновать тот факт, что именно Ваше представление о сознании содержит в себе зримое подтверждение тому, что психика это вечное "между" (я писал об этом в книге "Логика Я").
Еще, по-моему, Ваш доклад внес нужную ясность в представление о "живом движении" (оно теперь видится мне трехслойным: биодинамическая ткань — это раз, чувственно-динамическая ткань — два, и психодинамическая ткань по ту и по сю сторону от той и другой — три). Психика per se - невидима, до-чувственна.
Впечатлен очень метафорой пояса Мебиуса. "Невидимость" психики там тоже - есть! Обратите внимание:
5 Как удержатся от избыточной (но в этом случае — деструктивной) рефлексии, показывая? Возможно, когда-нибудь психология придет к методу наведения чистого созерцания сущностей без рефлексивного «аккомпанемента»; принципом построения и использования этого метода станет «не спугни своим словом смысл».
вот кромочка перехода от "внешней" (наблюдаемой) к "внутренней" (ненаблюдаемой) поверхностям этой фигуры; мы переходим через эту грань мысленно; и сама эта "грань" - есть мысль о переходе; сам же переход как бы спрятан за мыслью о нем - то есть, иначе говоря, мы знаем, что этот переход есть, но мы не видим его, не можем увидеть (в чисто физическом плане изгиб перехода не является источником световых волн, контур - ничего не излучает!). Так и психика: она - невидима, она есть "третье" состояние бытия, объединяющее и сообщающее в себе то, что принято называть внешним ("объективное"), и внутренним (говорят -"субъективное"). Вы оставляете место для этого третьего, что неслучайно, конечно...
И наконец - "субъект". Сегодня, слушая Вас, я окончательно убедился, что гносеологического субъекта не существует. Это фикция сознания. Другое дело, что "фикция", имея свое представительство в сознании, является одним из важных его содержаний, которое совершенно на равных вступает в игру с другими содержаниями сознания, такими, например, как "объект" или, положим, "акт восприятия" (как бы пририсованный к "субъекту"). Упраздняя лопатинско-го человечка (хотя и не изгоняя его из сознания), мы фактически отказываем гносеологическому субъекту в праве гражданства на территории психологии (в гостевой визе — нет, чем он, собственно говоря, и пользуется). Но это не значит, конечно, что мы упраздняем идею онтологического
субъекта: для меня это, Вы знаете, — causa sui (это, конечно, мне бы хотелось обсудить детальнее6).
Психика, конечно, избыточна. Это — особый затронутый Вами сюжет! Но боюсь, — и мое письмо Вам избыточно до чрезмерности. Просто не могу удержаться от впечатлений... Помните, Бунин сказал о Толстом: "Он меня переогромил". Вы меня и многих из нас сегодня переогро-мили».
Я хочу прокомментировать это письмо, — делая акцент на избыточности. Когда мы говорим об избыточности, мы должны сообщить, относительно чего избыточно нечто. Для Н.А. Бернштейна «степени свободы» избыточны относительно необходимости совершить это конкретное действие (другие действия в данный момент не соответствуют «модели потребного будущего»). Когда В.П. Зинченко говорит об избыточности чувственной и биодинамической ткани, то речь, очевидно, идет о потенциальном многообразии конкретных образов и действий, которые могут быть сотканы из этой ткани, — о ее избыточности относительно любой конкретной формы реализации (ткань — одно, униформа — другое). Если речь вести о чувственном образе мира, то понятно, что избыточность этого образа подразумевает множественность интерпретаций и осмыслений его, — нереду-цируемость образа к тому или иному значению или смыслу. Когда автор этих слов говорит об избыточном «могу», рождающемся в деятельности и превращающемся в «хочу», речь
6 Потом этот сюжет был разработан мною в статье: «Начала персонологии "Я": существует ли ее предмет?» для сборника, посвященного 80-летию В.П. Зинченко.
идет об избытке возможностей над уровнем требований ситуации или, шире, над уровнем исходных мотивов, побуждающих поведение. Но область «избыточности», возможно, шире. Если верно, что психика — нечто «третье» между субъективным и объективным (Петровский, 2004), что это взаимопереход между внутренним и внешним (метафора пояса Мебиуса феноменологически указывает нам на это), то нельзя ли предположить, что психика per se избыточна относительно любой из конкретных возможностей своего перехода в чувственность (в бытийный слой сознания, включающий в себя переживание движения), а также — в поведение (внешне наблюдаемую актвность). Заметим, что пояс Мебиуса «кружит» в окружающем его пространстве-времени, «соприкасается», но не сливается с ним. Есть граница (а граница, мы знаем, это «предел-переход-связь»). Может быть, в этом случае перед нами метафора неизбежного иноприсутствия значений и смыслов в культуре?7
Работы Зинченко, привожу только некоторые из публикаций истекшего десятилетия (Зинченко, 2000, 2004, 2006, 2007, 2009, 2010; Зинченко и др., 2010) включают в себя опыт истории психологии. Почему? Это — реконструкция в индивидуальном сознании исследователя движений в системе «значение—значение», «значение—смысл», «смысл—значение», «смысл—смысл». «История» здесь — это не только всеобщая история
психологии; это история также индивидуального сознания исследователей (например, динамика в решении вопроса о соотношении смысла и значения в трудах Л.С. Выготского), а также — интериндивидуальных связей, прорисованных или нет, названных или подразумеваемых (Шпет— Выготский, Леонтьев—Бернштейн, Рубинштейн и др.). Сквозь перипетии индивидуальных историй и судеб, красноречивых фактов и странных фигур умолчания проглядывают феноменология и экзистенциальная логика интерсубъектного, имеющие значимость прежде всего для психолога, исследующего взаимоотношения «Я—Ты». Меньше всего Зинчен-ко озабочен вопросом, что здесь первое (интрасубъектное) или второе (интерсубъектное), как, впрочем, и то (обычно это волнует авторов!), кто здесь был первый, а кто второй. Для Зинченко вся история существует сейчас, тут, в этом пространстве—времени, включая «заскоки» в будущее. История психологии для него есть путь объективации и субъективации сознания средствами самого сознания. Об этом - дальше.
Психология — сверхлична и лич-на; она есть объективация сознания и возвращение сознания к себе, в субъективность. Для В.П. Зин-ченко, как и для ряда других исследователей (В.С. Соловьев, С.Н. Трубецкой, Г.Г. Шпет, Г.П. Щедровицкий и др.), сознание не имеет «собственника». В некотором смысле, сознание «ничье». «В конце концов, так же
7 В «Человеке над ситуацией» я писал, что «Вишневый сад» стал бы дыбом на голове А.П. Чехова, если бы тот увидел одну из современных постановок своей пьесы (Петровский, 2010, С. 546).
нельзя сказать, чье сознание, как нельзя сказать, чье пространство, чей воздух, хотя бы всякий был убежден, что воздух, которым он дышит, есть его воздух и пространство, которое он занимает, есть его пространство» — цитирует и соглашается с Г.Г. Шпетом Зинченко. Надо думать и Психология, как форма общественного сознания, «ничья». «Науку еще никому не удалось начать с себя. Ее история — это не поле брани, усеянное телами умственно отсталых предшественников».
И все-таки позволю себе улыбнуться! Парадоксальная вещь! «Сознание» у Зинченко — ничье. Удивительно не то, что оно «ничье» (так писали и обосновывали этот тезис и другие авторы), а то, что сознание «ничье» у Зинченко — в его собственном повествовании о сознании. Владимир Петрович с восхищением цитирует Г.Г. Шпета: «Психология — объективная наука о субъективном». И в самом деле, трудно устоять — не восхититься — лаконичностью, точностью, глубиной и неожиданностью этого определения психологии. Но сам Зинченко, строит свою психологию. Я рискнул назвать ее в начале
этого повествования «постигающей психологией». О ней, я думаю, можно сказать, что это наука о самоосмыслении субъективного в объективных формах, наука о возвращении субъективного из инобытия в объективном к себе, наука, в которой субъективное прибывает к себе, чтобы пребыть у себя. Не «психология идей», не «психология людей», и даже не «событийная психология» (так называет Зинченко один из опытов истории психологии, представленных Г. Люком), а именно смысловая история психологии. Здесь — недостаточно «хорошо сказать», «найти точное слово», или, так сказать, «словцо», недостаточно как-нибудь образно или изящно выразиться (всего этого Зинченко не занимать!). Здесь необходимо вчувствоваться мир объективированного знания, решив для себя, что от разума, что нет, что имеет смысл и что не может его иметь. Здесь властвует пристрастность психолога, историка психологии, «через себя понимание» (А. Битов) или принципиальное не-пони-мание8.
Психологию учили жить философы, поучали физиологи.
8 У поэта Семена Липкина есть строчки, которые, как мне кажется, точно выражают разницу между изяществом и правдой, силящейся осмыслить мир:
«Ереванская роза Мерным слогом воркует, Гармонически плачет навзрыд. Ереванская проза Мастерит, и торгует, И кричит, некрасиво кричит.
Ереванскую розу — Вздох и целую фразу — Понимаешь: настолько проста. Ереванскую прозу Понимаешь не сразу, Потому, что во всем разлита ...»
Сам поэт, в конечном счете, объединяет поэзию и прозу в одно, но это — поэтический синтез. Психологии до него далеко. Другое дело — принципиальное условие этого синтеза. В этом вопрос.
Российская психология в последние годы отваживается рефлексировать себя самое, раскрывая перед собой свои собственные категории (я имею в виду идею теоретической психологии, высказанную А.В. Петровским, вместе с которым мне посчастливилось работать над категориальным строем психологии; там выделяются кластеры и плеяды логических форм, определяющих психологию в ее исторической динамике (Петровский А.В., Петровский В.А., 2000). Однако у Зинченко не просто «смыслы», а личностные смыслы открытий, творимых психологами.
Но мы говорили также о том, что не все изначально имеет смысл (если, конечно, не прибегать к логическим уловкам типа: «смысл в том, чтобы осознать, что это бессмысленно»).
Психология у Зинченко - не только постигающая, но и полагающая наука, побуждающая нас извлекать уроки, мысленно пролистывая календарь назад, вырывая страницы или переписывая старенькие листочки наново, а то и делать пометки в календаре на будущее (на этом зиждется механизм порождения новых мо-тивов)9.
Поставим такой вопрос: что является условием синтеза психологии постигающей и — полагающей? Мне представляется, что это — избыточ-
ность самой психики, о чем мы уже имели возможность сказать ранее. Пояс Мебиуса — это подсказка. Сколько ни вглядывайся в него, мы не сможем разглядеть перехода с одной стороны на другую. О самом переходе, конечно, знаем, но непосредственно он не дан в восприятии. «Как ни крути», но пояс Мебиуса содержит в себе три части: во-первых, видимую, во-вторых, скрытую и, в-третьих, как бы ускользающую из вида (буквально у нас на виду!) часть. Если смотреть с позиции внешнего наблюдателя, видим поведение индивида, его переживания скрыты. Если смотреть с позиции внутреннего наблюдателя, то мы оказываемся в поле его переживаний, принимающих форму чувственного, образного, мысленного, смыслового. Но в любом случае есть что-то переходное, способное превратиться в видимое и невидимое (не будучи непосредственно видимым или невидимым). Эта избыточность (относительно способа реализации вовне или вовнутрь) присуща, очевидно, психике. И именно в ней — условие искомого синтеза постижения и по-лагания.
Спрашивается, а как совершается этот синтез? Я не стану отвечать здесь на вопрос, поставленный подобным образом. Я переформулирую вопрос так: кто совершает синтез? Полагаю, что Зинченко — один из
9 В зависимости от того, чем завершается «свободное действие», впишется ли оно своими результатами в систему действующих мотивов индивидуума, оно будет либо признано и запечатлено (обретенный аффект будет требовать воспроизводства, родится новый мотив и, возможно, индивидуум признает себя его автором, «субъектом»), либо окажется лишним, «бессмысленным», и тогда человек отречется от авторства, возможно, сказав о себе: «Бес попутал» (Петровский, 1996).
немногих психологов в мире, кто производит этот синтез в себе и приобщает к нему нас.
Художники, писал С. Моэм, научили нас видеть мир. Подлинный психолог учит видеть невидимое.
Психология — от первого лица. Но, так уж и быть, примем, что психология, как форма сознания, — ничья, да и М. Фуко, тая свою авторскую позицию в этом вопросе, кивает, присоединяясь, — это значит, что каждый имеет право отстаивать свои права на авторство. Как выразился один экскурсовод в Таллинне (я был в группе туристов): «Хочу, чтобы вы составили свое личное мнение, поэтому я поведу вас своими тропами.» Но в каждой шутке есть доля шутки: исходная и конечная точка маршрута — индивидуальное сознание, а сам маршрут, следовательно, есть самосознание и самосоздание.
В.П. Зинченко ведет «своими тропами», однако его метод — жестко определен, его определенность, или, если вслушаться в Г. Гегеля, определенность, — это путь сознания per se.
Напомню, какие «части» сознания выделяет В.П. Зинченко: «чувственная ткань», «биодинамическая ткань» (здесь «заскок» в будущее, о чем пишет Зинченко, цитируя В.В. Бибихина), далее — «значения» и «смыслы». Строя свою психологию, В.П. Зинченко совершает работу, соответствующую (прослеживается изоморфизм) описанным «частям». Это работа «вчувствования» (а иногда и «вчитывания») смыслов в предмет исследования. Поэзия текстов Зинченко (она самоценна, конечно!) есть, прежде всего, опыт постижения и полагания, адекватный
бытийному слою сознания (где чувственная и динамическая ткань); здесь Зинченко прослеживает сознание и следует за ним по пути «аналитики» (не «анализа») инициального опыта, сама интонация письменных текстов (ее можно расслышать!), не говоря уже об интонации, явленной в живом устном слове (а также смехе, наклоне головы, обращенности позы, — я знаю коллег, перенявших у Зинченко что-то из этого) подчинены той же цели — передать неизъяснимое (и — ведь дано передать!).
История психологии «от Зинчен-ко», при всей объективности его повествования (развивающегося, подобно самой психике, вдоль пояса Мебиуса, смотрящего вовне и вовнутрь), при всей, я бы сказал, опять цитируя Владимира Петровича, не-«презентированности» в тексте самого повествователя, — это все-таки «Его история», он мог бы (но не делает этого) позволить себе сказать «Моя история психологии», подобно Цветаевой — «Мой Пушкин».
Действительно, Владимиру Петровичу Зинченко, пребывающему в полноценном сверхвременном и кросспространственном общении с философами, культурологами, поэтами, психологами, психотерапевтами самых разных эпох и культур, присуще умение видеть мир непосредственно, а не в «репрезентациях». Абсолютная независимость мысли! Взять хотя бы переворачивание привычных представлений о кризисе методологических основ психологии («Какой же это кризис?! Это расцвет!» — говорит Зинченко).
Не-презентированность авторского Я историка-исследователя в истории психологии, мне кажется, то же,
что и непредъявленность личного Я психотерапевта в психотерапии; всего лучше, пожалуй, такая позиция: «Меня нет, следовательно, я существую». Зинченко, внесший выдающийся вклад в психологию, не уподобляется другим выдающимся, рядом шедшим или идущим, тем, кто умудряются выдавать историю за себя. Он любит цитировать Сальвадора Дали: «Личность — это избыток индивидуальности». Сам С. Дали совершенно непритязателен, он говорит о себе просто: «Сюрреализм — это я» (избыток индивидуальности?).
Зинченко, обладая, несомненно, избытком индивидуальности, в отличие от С. Дали, не говорит о себе в истории; история в его лице находит способ как бы запросто, по душам, поговорить с самой собой.
Психология «от Зинченко» — полагающая наука. Это она совершает «заскок в будущее». Она не просто считается с неопределенностью, но преодолевает ее; это она вращает пояс Мебиуса, созерцая ранее невидимые и невиданные переходы «между» данностью и заданностью; это она показывает путь порождения и высвобождения избыточных степеней свободы волевого и вольного действия, обогащения и выточки чувственной ткани, приумножения и дифференциации значений, укоренения и проращивания новых смыслов.
Владимир Петрович часто вспоминает слова Ухтомского о личности: «Личность — функциональный орган». Психология — она, конечно,
«ничья», так же как и сознание — «ничье», но она все же имеет свой собственный орган самоосуществления. Должен быть кто-то, через кого психология разговаривает с собой. Тексты книг и статей Зинченко — чувственная ткань переживающей себя психологии. Его мысль — живое движение сквозь знаки любой сложности (будь то слова в естественном языке индивидуального мышления или научные тексты в историческом движении сознания); предложения, из которых строятся тексты, суть не только опыт фиксации сквозь-знаковых переходов в новых знаковых формах10 — это предложения, которые Зинченко делает психологии (а Психея к нему благосклонна!).
Его психология обращена к личному. Зинченко - истинный персо-нолог. В персонологическом прочтении, психология Зинченко есть наука о совершающем себя сознании, - наука об актах, инструментах и результатах индивидуального и всеобщего самосознания; наука, имеющая своим предметом и методом поступающее самосознание человека.
Тексты этой науки всматриваются в читателя, обращены к нему, они и сами обращают читателя - нет, не в чью-нибудь веру, но к постижению и конструированию самих себя в диалогах «Я—Ты».
И сам Владимир Петрович не предъявляет себя в качестве субъекта обращения кого-то во что-то, избегает праздно используемого слова
10 Мысль Зинченко, конечно, неотделима от знака, но сама она — живое движение сквозь толщу знаков; она всегда обретает для себя свой знак (например, в метафорах смысла), но тут же вновь одолевает означенность (ведь это «только» метафора).
«субъект». Не «позиционирует» себя в качестве автора и образца синтеза процессов постижения и полагания психологией своего предмета. От Зинченко гораздо чаще услышишь «Вы», чем «я». Его речь - уразумение и подразумевание, она никого не силится образумить.
Сознание — «за него» — говорит с собой на его языке, действуя им, по-
ступает как он. Теория сознания и сознание Теоретика в его лице едины.
Участное миру, говоря и действуя так, как он, сознание целит в себя, достраивает себя до целого.
В.П. Зинченко — человек поступающего самосознания, сознания, проникающего в себя, проникающего собою.
Литература
Зинченко В.П. Мысль и слово Г.Г. Шпе-та. М.: Изд-во УРАО, 2000.
Зинченко В.П. Духовный организм и его функциональные органы // Труды Ярославского методологического семинара. Ярославль: МАПИ, 2004. Т. 2. С. 101-120.
Зинченко В.П. Живые метафоры смысла // Вопросы психологии. 2006. № 5.
Зинченко В.П. Толерантность в неопределенности: новость или психологическая традиция // Человек в ситуации неопределенности / Под ред. А.К.Болотовой. М.: ТЕИС, 2007. С. 9-33.
Зинченко В.П. Нужно ли преодолевать постулат непосредственности? // Вопр. психол. 2009. С. 3-19.
Зинченко В.П. Сознание и творческий акт. М.: Языки славянских культур, 2010.
Зинченко В.П., Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Истоки культурно-исторической психологии: Философско-гумани-тарный контекст. М.: РОССПЭН, 2010.
Лефевр В.А. Космический субъект. М.: Ин-кварто, 1996.
Лефевр В.А. Алгебра совести. М.: Ко-гито-центр, 2004.
Мэй Р. Открытие бытия: Очерки экзистенциальной психологии. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2004.
Петровский А.В., Петровский В.А. Категориальная система психологии // Вопр. психол., 2000. № 5. С. 44-53.
Петровский В.А. Личность в психологии: парадигма субъектности. Ростов н/Д.: Феникс, 1996.
Петровский В.А. Общая персоноло-гия: наука личности // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Спец. выпуск «Актуальные проблемы психологии. Самарский регион». Самара, 2003. С. 20-30
Петровский В.А. Психология: «непредметность предмета» // Труды Ярославского методологического семинара «Предмет психологии». Ярославль, 2004. С. 240-246.
Петровский В.А. Человек над ситуацией. М.: Смысл, 2010.
Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М.: Римис, 2008.
Пузырей А.А. Психология. Психотехника. Психагогика. М.: Смысл, 2005.
