CC BY
1680
УДК 101.1:159.964.2 ББК 88.37в
А. Юран
Психоанализ любви
В статье рассматривается проблема осмысления любовного опыта в психоанализе. Любовный опыт рассматривается сквозь регистры лакановского психоанализа. В регистре воображаемого речь идет об отнесенности субъекта к образу в поле нарциссической захваченности; в регистре реального - об отношении субъекта к избыточному наслаждению; в регистре символического -о логике признания в интерсубъективных отношениях и о любовной сублимации.
The article deals with the problem of understanding of the experience of love in psychoanalysis. Love is considered through the registers of Lacan’s psychoanalysis. In the hypothetical case we are talking about the subject of relatedness to the image in the field of narcissistic clinging, in the case of reality - about the relation of the subject to the excessive pleasure; in the register of the symbolic - about the logic of recognition in inter-subjective relations and love sublimation.
Ключевые слова: психоанализ, Фрейд, Лакан, нарциссизм, сублимация, воображение, любовь.
Key words: Psychoanalysis, Freud, Lacan, narcissism, sublimation, imaginary,
love.
В современной гуманитарной литературе можно встретить мысль о психоанализе как о теории любви, что уже само по себе предстает более необычным, чем, например, рассмотрение психоанализа с точки зрения теории субъекта или желания. Так, Ален Бадью рассматривает психоанализ Лакана как единственную со времен Платона глубочайшую попытку концептуализации любви, и именно этот аспект, по его мысли, может оказаться условием возрождения философии сегодня [1, с. 50]. Это утверждение, на первый взгляд, предстает понятным и даже предельно прозрачным, ведь семинары Лакана переполнены словами о любви, поражающими своей силой и глубиной. Но при этом трудно избежать вопроса: не слишком ли уверенно оно звучит? Что нового психоанализ смог сказать об этом главенствующем и фундаментальном горизонте человеческого бытия?! Неужели нечто большее, чем все строчки, выписанные человечеством об этом особом, напряженном и томительном состоянии? Лакан завершает «Стадию зеркала» словами: «...только психоанализ признал узел воображаемого рабства, который любовь призвана вновь и вновь развязывать и разрубать» [4, с. 71]. Эти слова вмещают в себя весь проблематизм подхода к любви в психоанализе. Действитель-
но, фраза содержит в себе разрыв в совмещении радикально различных направленностей смыслов. С одной стороны, любовь - то, что опрокидывает в воображаемое рабство, в состояние падения в пропасть, собственного исчезновения в другом, но опыт любви может также предстать как своего рода опыт трансгрессии, опыт «развязывания» воображаемого рабства. Смысловое напряжение кроется в различных предполагаемых состояниях любовного опыта - от потери себя в лабиринтах зеркального противостояния в укорененности в образе другого, до любви как опыта, который может подвести к онтологическим горизонтам человеческого существования...
Вопрос о возможностях психоаналитического языка в поле любви предельно актуален в современном мире, в мире, в котором любовь все больше обретает профанное измерение, в мире забвения и уничтожения субъективности, в мире ее выворачивания наизнанку, например, в тотальном соприсутствии вуайеристского взгляда. Одной из основных мыслей Лакана в семинаре «Этика психоанализа» является то, что современный мир ориентирован на служение благам, игнорируя все то, что касается отношения человека к желанию, а значит, и отношение человека к любви, ведь именно это сложное переживание вскрывает отнесенность субъекта к желанию. В этом же семинаре Лакан задается вопросом: «не перешли ли мы черту?», намекая на смерть символического, которая оборачивается угрозой, прежде всего, любовному переживанию. Время прагматического пользования любовью ампутирует саму возможность любви.
Фрейд однажды заметил, что самое глубокое различие между особенностями любовной жизни в античном мире и в нашем состоит в том, что если первый делал ударение на самом влечении, то мы переносим его на объект влечения [9, с. 133]. Другими словами, любовное переживание, его силу и напряженность мы оправдываем исключительно ценностями и достоинствами объекта. Наше время технонаучного дискурса распыляет и этот объект желания, объясняя любовь химическими ингредиентами, продуцирующими гормональную интоксикацию, которая будто бы воспламеняет это сложное переживание. Трудно не согласиться с Бадью в том, что в современном мире над любовью нависла угроза. Так, Бадью выдвигает в качестве одного из пунктов своей программы защиту любви: «любовь следует переизобрести (так называемый пункт Рембо, но для начала просто взять под защиту)» [2, с. 62].
Изобретение любви
Любовь как сугубо человеческое измерение изобретается в поле самых разнообразных аффектов: безумия, аскезы, восторга, ненависти, радости, страха, грусти, уныния, тяги к самоубийству. Фрейд писал: «Мы никогда не бываем более беззащитны по отношению к страданиям, чем когда мы любим, и никогда не бываем более безнадежно несчастны, чем
когда мы потеряли любимое существо или его любовь» [10, с. 450]. В текстах, посвященных особенностям любовной жизни, Фрейд пытается выделить различные субъективные стили этого изобретения, своего рода сценарии любви, отсылающие к разным способам устроения желания субъекта. Он описывает, например, условие «пострадавшего третьего», когда мужчина выбирает в качестве объекта женщину, связанную с другим мужчиной, или об условии, когда объектом любви может оказаться только женщина, пользующаяся дурной славой. С последним условием связана невозможность совмещения в одном объекте любви и возвышенного, и униженного объекта. Эта невозможность, по мысли Фрейда, предстает как отделение любви от желания, как следствие инцестуозной фиксации на объекте, когда любимая женщина не может быть объектом чувственного вожделения, а чувственное вожделение возможно только с «униженными» объектами, другими словами, любя, они не вожделеют, вожделея, не могут любить. Во «Введении в нарциссизм» Фрейд выделяет любовные отношения по нарциссическому типу как любовь к самому себе, к своей идеальной ипостаси, к продолжению себя в другом. По опорному типу любишь вскармливающую женщину, защищающего мужчину и весь ряд приходящих им в дальнейшем на смену лиц.
Любовь завязывается в поле желания другого, в поле вихря сомнений и неуверенностей, через вопросы о том, «что я значу для другого», «насколько я признан другим в своей особенности и уникальности?». При этом всегда остается неопределенность в желании другого, влюбленный оказывается движим вечным сомнением, вечным поиском признания со стороны другого. В случае психотического субъекта непроницаемость и непрозрачность желания другого приводят к всплеску воображаемого в радикальном нарушении границы внешнего/внутреннего. Психотическая любовь - любовь без сомнений, любовь, не задающаяся вопросом о желании другого. Предельно важной, например, для эротомании или бреда любовного очарования является та особенность, которую замечает Фрейд: все эти влюбленности начинаются не с внутреннего восприятия любви к кому-то, а с восприятия себя как объекта любви, т. е. приходят извне.
Так или иначе различные стили любви являются многочисленными проявлениями главной сцены - сцены Эдипа. При этом сама возможность любовных отношений в психоаналитическом смысле задействует измерение того фундаментального для субъекта знака, с которым связано его признание. В поле любовных отношений ярко дают о себе знать истории складывания желания субъекта в завязывании на желание другого. Перипетии желания упираются в самое фундаментальное событие жизни субъекта, связанное с позицией желанного. Место желанного ребенка, по мысли Лакана, предстает означающим, оформляющим субъекта в его бытии и тем означающим, которое дает о себе знать в любви. Субъект в
психоаналитическом смысле не может состояться без того, чтобы оказаться объектом желания другого. В этом смысле любовные отношения -это поле, в котором только и возможна субъективация, возможно обретение сокровенного внутреннего благодаря приходящему извне, это поле пересечения внутреннего и внешнего. Любовный опыт завязан на желании желать, желать желание другого.
Террор образа
Интерес к объекту любви чаще всего лежит в поле визуальности, в поле очарованности и ошеломленности образом, что завязано на особые формообразующие для функции я отношения с образом, концептуализированные стадией зеркала Лакана. В любовных отношениях образ может оказаться фокусом либидинальной циркуляции. В различных семинарах Лакан отмечал, что именно воображаемое, иллюзорное измерение главенствует в логике захваченности другим. Интересно, что в животном мире образ также предстает необходимым элементом, который приводит весь механизм сексуальности в движение, причем, отмечает Лакан, достаточно образа/обманки, совершенно необязательно присутствие живого партнера. Но в этом либидинальном фокусировании на образ в человеческом мире и в мире животном мы сталкиваемся с радикальным различием. Попробуем прояснить нюансы этого различия.
Задумаемся над тем, что при всей избыточности эталонов красоты и образцов, «достойных» для выбора, настойчиво предлагаемых современным миром, объекты любви так и не обретают в человеческом мире универсального характера; они сохраняют свою радикальную несводимость к общепринятому. И в наше время - время предельной фетишизации образа - сделать его более универсальным, поместив в те или иные «совершенные» параметры, невозможно. В отнесенности к образу, захватывающему субъект, мы сталкиваемся с загадочной сингулярностью человеческого желания; даже если выбор падает на человека, которого бы выбрало большинство других, важность обретает нечто неуловимое, не-схватываемое в сетях рационализаций. Именно здесь дает о себе знать максимальная необъективируемость желания, необъяснимость и неис-черпываемость его в объяснительных схемах. Этим человеческий выбор отличается от выбора животного, рождая бесконечно сложную, жестко детерминированную связку тех знаков или «мелочей», которые связаны с желанием субъекта. Нечто неуловимое, что схватывается в регистре образа, всегда уже является результатом сложных символических преобразований. В этом смысле тирании навязываемого образа сопротивляется не меньшая тирания желания субъекта!
Во-вторых, казалось бы, можно говорить о маскарадно-зрелищном характере любовных отношений как у животных, так и в мире человеческом. Но здесь мы вновь сталкиваемся с тем, что маскарад в человеческом мире - отнюдь не тот маскарад, который в животном мире проявля-
ется в предшествующем спариванию действии. Лакан обращает наше внимание на то, что маскарад в человеческом мире вывернут наизнанку, ведь красуется у животных как правило самец, а не самка! Уже одно это говорит о радикальной ассиметрии в выставлении образа в мире человеческом и в мире животном. Маскарадность имеет отношение не к воображаемой функции приманки, а предстает в функции ритуальной, т. е. символической. Маскарадная идентификация в лакановском смысле связана с тем, что в эдиповых отношениях мужчина должен придти к пониманию того, что «не имеет то, что имеет», а женщина «не имеет того, чего у нее нет». Женственность и связана с желанием представить себя имеющей то, чего на самом деле у нее нет. Именно поэтому женскому субъекту в большей степени свойственно выставление себя напоказ, на обозрение в качестве желанного фаллоса, «женское» связано с тайной идентификацией с фаллическим означающим, а женская позиция - с необходимостью быть желанным для другого.
В-третьих, акцент на воображаемом измерении любви проявляет любовь в функции обмана, в которой задействован пункт идеального я -того образа-миража, двойника, который необходим для нарциссического дополнения субъекта. Во влюбленности происходит нечто аналогичное гипнозу в нарциссической зеркальной идентификации с другим. При всем этом замыкание на образ, на функцию идеального я не может быть окончательным, невозможно помыслить их абсолютное прилаживание. В отнесенности к другому в поле зрительного влечения задействовано не только идеальное я, но и функция я-идеала, требующая поиска места, из которого другой наблюдает меня в том идеальном виде, в котором мне хотелось бы для него предстать. Место, из которого я представлен идеальным, или перспектива, обнаруживаемая в другом, вводит радикальную ассиметричность между образом и субъектом, вновь проявляя невозможность довольствоваться представлением о наивно-прозрачной отнесенности к образу.
Ассиметричность между образом и субъектом отсылает ко взгляду как утраченному объекту скопического влечения. В этом еще один аспект, усложняющий отношение к образу. В данном вопросе Лакан продолжает логику рассуждений Сартра и его бытия-для-другого, ведь взгляд лежит в основе модальности присутствия не объекта, а именно другого. Под взглядом другого субъект обретает внешность, свою про-странственность, именно во взгляде происходит открытие другого, ведь не просто глаза смотрят на нас, а другой как субъект. Образ и оказывается экраном, скрывающим фантазматическую нарциссическую подноготную, жуткую в своей сути; образ прикрывает слепящую пустоту смерти. Не случайно в момент, когда гладкая оболочка образа рвется и происходит «ужасающий отлив образа», полагающий пределы любви, проявляется оборотная сторона нарциссической захваченности, а именно агрес-
сивность и отталкивание (от) другого. Нарциссическое восполнение в иллюзии «другой - это я» рушится, через трещины экрана проглядывает то, что скрывал непрозрачный экран образа, приходит понимание того, что «другой - это не я», сталкивая с жуткой бездной радикальной инако-вости другого.
Все вышесказанное подводит к пониманию того, что влечение между полами в человеческом мире представляет собой нечто куда более сложное, нежели чем то, что укладывается в логику простой приманки посредством образа. Человек полностью в ловушку образа не попадает. И в этом смысле «террор образа» в человеческом мире носит более изощренный характер, нежели чем в животном.
Избыточный остаток любви
В самом центре осмысления любви обнаруживается вопрос о взаимоотношении субъекта с наслаждением, с тем избытком, что ускользает от любого схватывания в означающем и делает столь непростым отношение к образу. Это ускользающее наслаждение предстает как поле бесконечного расточительства, той болезненной сердцевины, которая вносит радикальный разрыв в принцип постоянства в стремлении к нарушению любого равновесия в навязчивом травматическом повторении. Поле любовных отношений затрагивает не только желание субъекта, но и регистр влечения. Любовный экстаз тела проявляет выпирающую избыточность жизни, представая как разрыв, как чувственный и временной предел, недостижимый для желания. Спазм наслаждения переключает с желания на «обнаженное» или «чистое желание», связанное с влечением к смерти. Смерть и наслаждение становятся неразличимыми. Оргазм предстает микросмертью, пробелом, разрывом в символическом порядке, любовный экстаз проявляет выпирающую избыточность жизни, наслаждение подрывает символические опоры субъекта, оглушая субъекта. В психоаналитической литературе часто акцентируется тот факт, что переживания после соития отнюдь не всегда приятны (Ш. Ференци, С. Шпильрайн). Фрейд не раз отмечал, что в самой природе сексуального влечения есть нечто, что не способствует достижению полного удовлетворения. Уже в самых ранних текстах Фрейд подчеркивал общую функцию страха и оргазма; Лакан вслед за Фрейдом не раз отметит, что оргазм и есть страх, поскольку в изъяне оргазма желание навсегда отделено от наслаждения. Миг удовлетворения сексуального желания отбрасывает субъекта в одиночество, обрывая иллюзию слияния с другим, этот миг не знает настоящего, так как это всегда уже разрыв.
Утверждение сексуальности в психоаналитическом смысле возможно только в отнесенности к смерти, к утрате, выбор субъектом пола возможен через вопрос о кастрации. Этот изъян рассеивает любые иллюзии о гармонии в сексуальных отношениях, ведь сексуальные отношения являются вечным напоминанием раны, слишком явно указующей на раз-
ницу полов. Мужское и женское предстают как два радикально различных мира и способа обнаружения себя в символическом. Между мужским и женским - ассиметрия, «между мужским и женским - стена языка». В бессознательном нет ничего, что намекало бы на априорно данное различение полов. Выбор пола лежит в логике символической кастрации. Встреча между полами возможна посредством наслаждения, локализованного вне тела, в объекте влечения, т. е. посредством наслаждения, помеченного фаллическим означающим.
Любовная сублимация
В семинаре «Страх» от 15 марта 1963 г. Лакан произносит интереснейшую фразу: «Любовная сублимация позволяет наслаждению снизойти до желания» [8, с. 123]. Эта фраза чрезвычайно сложна для понимания. Во-первых, она демонстрирует своего рода коллапс барьера между наслаждением и желанием. Во-вторых, она подразумевает некую иерархию в отношении наслаждения и желания: само означающее «снизойти» подразумевает движение вниз, при этом это означающее произносится на фоне понятия «сублимация», т. е. движения вверх, возгонки, возведения объекта в иную ипостась. В итоге эта фраза предстает в максимальной напряженности, создаваемой игрой означающих, в которой сталкиваются противоположные семантические поля. Образцом любовной сублимации, ее парадигмой для Лакана предстает куртуазная любовь, отголоски которой, по его мысли, ощущаются в отношениях между полами и по сей день.
Различия в опыте влюбленности и любовной сублимации кроятся в разных путях отнесенности к другому, - это либо путь идеализаций и воображаемых восполнений нехватки, либо путь открытия разрыва, несовпадения между идеальным аспектом другого и несимволизируемым ядром в другом. Влюбленность предстает как максимальная степень нар-циссического раскрытия на другого, в сублимации же происходит своего рода упразднение власти образа. Лакан обращает наше внимание на то, что образ прекрасной Дамы в куртуазной любви образом в прямом смысле не является, это сочетание лишается смысла, так как нет конкретных черт, приписываемых прекрасной Даме. В куртуазной любви обращаются как будто к одной и той же персоне, к пустому объекту или к месту, лишенному объекта. Более того, этот образ парадоксальным образом связан с отсутствием пола. Другими словами, в куртуазной любви в чистом виде выступает активность самого места, очерчиваемая тканью означающих. Это создание объекта, который «сводит с ума», «нечеловеческого партнера» [6, с. 196]. Это очерчивание места, лишенного самого объекта, обнаружение не зеркального образа, не идеальной формы, а места, через которое возможно для субъекта узнавание желаемого. В психоаналитической литературе можно встретить чрезвычайно интерес-
ное сравнение идеализации и сублимации как, соответственно, эмпирических и трансцендентальных иллюзий. Эмпирические иллюзии (например, оптические обманы) «заставляют нас видеть объект не таким, каков он есть на самом деле». Игра оптических обманов, - это ситуация, когда объект видится в выгодном свете. «.Трансцендентальная иллюзия предполагает отсутствие объекта, появляющегося в этой иллюзии» [3, с. 128]. Если в эмпирической иллюзии присутствует всегда «нечто», то в трансцендентальной - «ничто», здесь нет реального объекта. Другими словами, в любви, лишенной идеализации, любят другого не за его идеальные качества. Любящий наделяет другого некоей избыточностью в смысле радикальной инаковости его субъективности, вне зависимости от того, кем он предстает в своем видимом бытии.
Именно поэтому в любовной сублимации по-особому концептуализируется разрыв между банальной и идеальной сторонами другого. Ведь банальная сторона другого в любовных отношениях и может оказаться невыносимой, обусловливая его недоступность, принимая форму «вечной прелюдии» или отношений на дистанции. Чудо любовной сублимации и заключается в восприятии двух объектов - банального и возвышенного одновременно. Любовная сублимация задействует радикальное измерение другого - это обнаружение пустоты, вокруг которой циркулирует влечение. В любовном опыте субъект обретает измерение «экзисти-рующего», в котором важность обретает измерение, не сводимое к другому, измерение сингулярное, обнажающее максимальную случайность желания. Только здесь любовь для субъекта может обрести этическое измерение - измерение верности своему желанию, верности собственной затронутости в бытии.
Еще один момент, который особенно подчеркивает Лакан применительно к куртуазной любви, связан с тем, что объект любви недоступен. Недостижимость и запредельность объекта, разжигаемые запретом, приводят не к отказу от наслаждения, а к обретению полноты наслаждения именно в силу отказа. В этом сила любовной сублимации. Это очень важно: дело отнюдь не в том, что вместо прямого доступа к объекту любви человек пишет стихи, картины. И не в том, чтобы, создавая многочисленные препятствия, оплакивать собственную жертву. В любовных отношениях происходит отказ от желания владеть, от мысли, что другой и есть тот, кого мне недостает для ощущения полноты бытия. В лаканов-ском смысле любовная сублимация рождается в отношениях, в которых субъект «.приносит в дар нечто такое, чего он, по сути дела, не имеет» [5, с. 294]. Это сохранение желания в отнесенности к нехватке, а не в различных способах ее «затыкания». Любовь и может быть осмыслена только в этом параллаксе, разрыве, препятствии, в переходе от одной перспективы в другую, в разрыве между влечением и желанием, между переводом в режим воспоминания и фантазиями о предстоящем, между универсальным и уникальным, между означающим и образом, между
внутренним и внешним. Любовный опыт обнаруживает невозможность абсолютного слияния в наслаждении тела, невозможность абсолютного прилаживания к желанию другого в символическом регистре, неустойчивость и хрупкость оборачивания в ненависть в регистре воображаемом.
Новизна повторения в любви
В работе «Замечания о любви в переносе» есть незаметная, но чрезвычайно важная мысль Фрейда. Рассуждая о любви в переносе, Фрейд замечает, что «доказательством, что любовь эта ненастоящая, может послужить утверждение, что она не имеет ни одной новой черты, вытекающей из настоящего положения, а составлена исключительно из повторений и оттисков прежних, инфантильных реакций» [11, с. 183]. Лакан вторит Фрейду, указывая на то, что «перенос как раз и интересен для нас в частности тем, что позволяет глубже, чем когда-либо, поставить вопрос о том, что же представляет собой подлинная любовь» [7, с. 133]. Задумаемся над мыслью Фрейда. Настоящая любовь - это то, что обладает новыми чертами, то, что сталкивает с новизной? О какой новизне идет речь? Не предстает ли очевидным из всего вышесказанного, что любовь - это всегда уже повторение в поиске утраченного объекта, повторение, обретающее характер беспрестанного поиска?!
Психоанализ Лакана вскрывает радикальную ассиметрию между движением субъекта за идеальными образами и тем, что толкает на этот продвижение. Другими словами, есть разница между тем, что может восполнить нехватку посредством идеальных для субъекта образов и верностью самой нехватке. Именно здесь обнаруживается разница между нарциссической любовью и той, что не исчерпывается исключительно ею. Нарциссическая любовь лежит в поле сохранения индивидуальности, в поле укрепления собственной идеальности. В этой идеализации последней спасительной ловушкой оказывается образ, влюбленность предстает как охота и погоня за тем, что обеспечивает идеальные формы самого влюбленного в многократном репродуцировании своего воображаемого представления о себе. Это путь иллюзорного восполнения нехватки, но путь чрезвычайно хрупкий и легко опрокидываемый. А что именно толкает на вечный поиск, на риск? Не остро ощущаемый ли разрыв собственной отнесенности к своей избыточности и инаковости, не согласие ли на разрыв в сердцевине себя самого, согласие на сохранение нехватки?! Быть может, новизна для субъекта - в этой вовлеченности, в верности тому, что толкает на поиск, в субъективной напряженности? Тогда становится понятной убежденность Фрейда в том, что «люди, которые способны на глубокое чувство, могут любить только один раз» [12, с. 68]. В этом -«один раз» и кроется условие новизны, ухода от вечного повторения в поиске инцестуозного утраченного объекта, по сути, собственных идеальных образов. Последнее позволило Лакану развести любовь и бессознатель-
ное по разные стороны: «.бессознательное находится по отношению к любовным делам на краю прямо противоположном, ибо любовь, как известно, всегда единственна и неповторима, а в бессознательном все происходит по поговорке - одну потеряешь, сторицею наверстаешь» [7, с. 32].
Любовь как обжигающая встреча, преисполненная густотой смысла, предстает как состояние дления субъекта, не имеющего отношения к обещанию вечной любви, но состояние, поддерживающее постоянное упорствование в бытии субъекта, заботу о незнаемом в себе, настаивание на ценности своего желания, поддержании субъективной напряженности. Самое обычное в любви обретает огромный смысл, в любви происходит трансгрессия человеческих пределов в прикосновении к радикальному опыту инакового другого. Быть может, это позволило Бадью сказать: «любовь скорее пополняет жизнь, чем связывает ее с какой-то другой»?
Этим текстом хочется рискнуть на совершенно противоположное утверждение, противоположное тому, что иногда принимают за общепризнанное в психоаналитическом осмыслении, когда любовь рассматривают как один из вариантов безумия или зависимости. Быть может, опыт любви - опыт не потери субъективности, а возможного обретения субъективности в верности событию встречи с другим?! При том, что другой предстает как предел субъективности: но только в любви Другого субъект способен обрести «суверенную» территорию. Нет оснований у любви, но при этом любовный опыт может стать опорой человеческого бытия...
Список литературы
1. Бадью А. Манифест философии. - СПб.: Machina, 2003.
2. Бадью А. Обстоятельства, 4: Что именует имя Саркози? - СПб.: Академия исследования культуры, 2008.
З.Зупанчич А. О любви как комедии // Истории любви. Сер. «Лаканов-ские тетради». - СПб.: Алетейя, 2005.
4. Лакан Ж. Стадия зеркала // Виктор Мазин. Стадия зеркала Жака Лакана. Сер. «Лакановские тетради». - СПб.: Алетейя, 2005.
5. Лакан Ж. Образования бессознательного (Семинары. Кн. V). - М.: Гно-зис/Логос, 2002.
6. Лакан Ж. (1960/1961) Этика психоанализа (Семинары. Кн. VII). - М.: Гнозис/Логос, 2007.
7. Лакан Ж. (1964) Четыре основные понятия психоанализа (Семинары. Кн. XI). - М.: Гнозис/Логос, 2004.
8. Lacan J. L angoisse. Le seminaire livre X (1962-1963). Editions du Seuil, Paris, 2004.
9. Фрейд З. Три очерка по теории сексуальности // Фрейд З. Психология бессознательного. - М.: Просвещение, 1989.
10. Фрейд З. Об инфантильных сексуальных теориях // Фрейд З. Сексуальная жизнь. - М.: Фирма СТД, 2006.
11. Фрейд З. Замечания о любви в переносе // Методика и техника психоанализа. - СПб.: Алетейя, 1998.
12. Фрейд З. Письма невесте. - СПб.: Азбука-классика, 2006.
