CC BY
59
Бузаров В.В.
«Псевдопредложения как языковые знаки грамматической правильности...» [
ПСЕВДОПРЕДЛОЖЕНИЯ КАК ЯЗЫКОВЫЕ ЗНАКИ ГРАММАТИЧЕСКОЙ ПРАВИЛЬНОСТИ И СЕМАНТИЧЕСКОЙ НЕСОВМЕСТИМОСТИ
В.В. Бузаров
PSEUDOSENTENCES AS LINGUISTIC SIGNS OS GRAMMATIC ACCURACY AND SEMANTIC INCONGRUITY
Buzarov V.V.
The article deals with the Interpretation of one of the most actual and important problem of linguistics - the problem of Interrelationship between syntax and semantics. Two absolutely different in principle approaches to the problem are discussed: there is no non-semantic syntax (the rational viewpoint); 2) asymantic, autonomous syntax of N. Chomsky. The author traces the evolution of Chomsky's views on the problem.
В статье обсуждается одна из самы/х важным и актуальных проблем лингвистики -проблема взаимосвязи синтаксиса и семантики. Рассматриваются два принципиально разных подхода к интерпретации зтойй проблемы:: нет синтаксиса несемантического (рационалистическая точка зрения); синтаксис автономен, асемантичен (точка зрения генеративиста Н Хомского). В статье прослеживается зволюция взглядов Хомского на зту проблему.
УДК 802. 0-5
В статье описывается и анализируется роль синтаксиса в построении связной (в основном диалогической) речи и его взаимодействие с семантикой (лексической и грамматической). В теоретических работах лингвистов, представителей различных школ и направлений, синтаксис рассматривается как центральный уровень языковой системы, как «самодовлеющая сфера речевого выражения» (17) и как организующее и руководящее начало в речевой деятельности людей. А вот что писал в начале 60-х годов прошлого столетия английский лингвист Р. Робинс: «Синтаксис представляет собой сердце грамматики, а не довесок, объясняющий употребление морфологических форм» (88, 389). Особенно ярко центральная роль синтаксиса как единственного определяющего средства организации предложения подчеркивается в трансформационных порождающих грамматиках американских структуралистов (Хомский, Фриз, Франсис, Робертс и др.).
Несмотря на различие взглядов лингвистов на определение синтаксиса, его объема и границ, его подуровней и единиц анализа и др., этот постулат синтактоцентризма разделяют почти все без исключения ученые (как классики языкознания, так и крупнейшие современные лингвисты).
Тезис о синтаксисе как организующем центре коммуникации представляется вполне оправданным, поскольку «коммуникативная функция речи осуществляется не иначе как посредством синтаксических кон-
струкций - носителей выражаемого содержания». В синтаксисе нет форм и конструкций, не предназначенных участвовать тем или иным способом в процессе коммуникации. Даже отдельные односложные слова при помощи интонации приобретают реальную коммуникативную ценность только в синтаксическом оформлении и употреблении (33, 4; 38, 150).
Синтаксический уровень теснейшим образом связан с интонационным и семантическим уровнями. На важную синтаксическую роль интонации в организации любого коммуникативного типа предложения указывают многие лингвисты (как отечественные, так и зарубежные). Следует при этом подчеркнуть, что при построении однословных односоставных (глагольных и безглагольных), а также неполных предложений, конституирующая роль интонации значительно возрастает, становясь по существу единственным и решающим средством предикативности, т.е. отнесенности содержания высказывания к речевой ситуации.
A.M. Пешковский в своем фундаментальном труде «Русский синтаксис в научном освещении» указывает, что «интонация тем выразительнее, чем слабее другие средства», что «роль интонации как средства предикации особенно усиливается в тех предложениях, где один или несколько мнимо опущенных членов не находят словесного выражения» (50, 399). Проиллюстрируем это положение несколькими примерами. Так, односоставные назывные предложения типа: рус. «Пожар!», англ. "Fire!" или нем. "Feuer!", в которых непосредственно сообщается о наличии в данный момент этого нежелательного явления, имеют определенный актуальный смысл только благодаря особой восклицательной интонации. Услышав подобный тревожный сигнал, мы соответственно реагируем на него и предпринимаем те или иные действия. Или, например, односоставные повелительные предложения типа: рус. «Подойди(те) сюда!», англ. "Come here!" или нем. "Komm(t) her!", в которых отсутствие подлежащего местоимения 2-го лица единственного или множественного числа является языковой
нормой, обусловленной постоянным присутствием слушателя - субъекта данных предложений в конкретной речевой ситуации. Или, наконец, разнообразные типы безглагольных односоставных побудительных предложений, широко употребляемых в живой разговорной речи, таких, как: рус. «Внимание!», англ. "Attention!" или нем. "Achtung!"; или «Вон!», "Out!", "Weg!"; или: «Воды!», 'Water!", 'Wasser!" и многие другие. Они немыслимы без специфической для них «побудительной» интонации, которая модифицирует различные оттенки значения побуждения. Почти всегда они носят восклицательный, эмоциональный характер. Являясь универсальным средством выражения предикативности для всех языков мира, интонация отличает данные однословные предложения от слов как словарных лексических, некоммуникативных единиц. Следовательно, никакое предложение, взятое в отвлечении от соответствующей интонации, не является настоящим, живым предложением и не имеет для нас никакой актуальной ценности. Поэтому интонацию следует рассматривать как внешнюю структурную форму, а предикативность как внутреннее грамматическое содержание предложения. Интонация не существует отдельно от синтаксиса, без которой он просто немыслим. Таким образом, предложение, построенное по определенной модели (формуле, схеме), является комплексной единицей языка, которую, согласно проф. А.И. Смирницкому, можно определить как интонационно-строевая единица (55, 36).
Несомненный интерес представляет и точка зрения на роль интонации известного английского лингвиста Алана Гардинера, изложенная им с большой убедительностью в его капитальном труде «Теория речи и языка». Основой всякого предложения, по мнению А. Гардинера, является, прежде всего, целенаправленность, придающая ему определенную законченность. Поэтому любое слово или ряд слов может образовывать предложение, если оно носит целенаправленный характер и имеет форму изъяснения (elocutional form), иначе интонационную форму (82, 50, 98, 209, 310 ff.). И если Ион
Рис считал анафемой допущение о том, что высказывания типа "Rain!", "Yes!", "Alas!", "No smoking" и т.п. являются предложениями, то А. Гардинер, напротив, широко открывает для них дверь в синтаксис английского языка. А. Гардинер опровергает взгляд на однословные предложения ("one-word" or "single-word utterances") как неполные и считает их самостоятельными полными, односоставными предложениями, с чем нельзя не согласиться.
Оценку синтаксической роли интонации дает и чешский языковед Ф. Данеш, который считает, что интонация превращает слова как единицы, обозначающие вещи, в единицы коммуникации, т.е. в высказывания и позволяет вместе с тем различать такие основные типы предложений, как утверждение, вопрос и побуждение. Кроме этого, Ф. Данеш отмечает очень важную структурную функцию интонации в актуальном членении предложения и не менее важную неструктурную функцию интонации в выражении модальности предложения (78, 34-54).
Оценивая роль синтаксиса как науки о построении речи, будет уместно в этой связи остановиться хотя бы вкратце на взглядах представителей генеративной (порождающей) грамматики, связанной, в первую очередь, с именем Н. Хомского, одного из родоначальников этого направления в США. Синтаксис для Н. Хомского, как пишет Д. Кристал, есть душа (сердце) языка, его своеобразный организующий механизм (77, 220). Основным общетеоретическим положением генеративной грамматики, изложенным Н. Хомским в его известной программной работе «Синтаксические структуры» (1957), является постулат о необходимости исключения «содержательной» стороны из синтаксического анализа, поскольку «значение - нелингвистическая категория».1 Синтаксический анализ, по Хомскому, должен представлять собой «формальный анализ формальных единиц». Иначе говоря, порож-
1 Эту точку зрения разделяет и наш соотечественник А. Ветров. См. его «Методологические проблемы современной лингвистики». - М., 1973.-С. 39.
дающая грамматика - одно из течений, вышедшее из лона структурализма (Кацнель-сон), понимается Н. Хомским как «совершенно несемантическая» (completely non-semantic), основной задачей которой является описание с помощью набора транформа-ционных правил способов порождения только «грамматически правильных предложений ...» От грамматически правильных предложений, по мнению Хомского и его единомышленников, не требуется, чтобы в нем были выполнены еще и семантические правила согласования. Понятие грамматической правильности или «грамматичности» (grammaticality) входит у Н. Хомского не только в определение грамматики (грамматика как логическое устройство, порождающее грамматически правильные предложения), но и в определение самого языка, который представляется ему как множество предложений, считающихся правильными (5, с. 99-104). Понятие правильности, которым оперирует в своих работах Н. Хомский, не имеет строгого определения и является фактически интуитивным, величиной иррациональной, проверяемой лишь на зубок чувства языка информанта, и при этом очень важно подчеркнуть, что информантом во всех случаях является сам Н. Хомский. Он не принимает во внимание интуицию носителей языка, поскольку в качестве надежного критерия он избрал свою собственную интуицию лингвиста, т.е. одновременно исследователя и носителя языка (42, с. 135137). Можно утверждать, что теория транс-формационно порождающей грамматики лишена научного обоснования, что она оторвана от живого языка и непосредственных наблюдений над ним (79, с. 171; 42, с. 136).
Таким образом, порождение грамматически правильных предложений, по мнению Н. Хомского, происходит автоматически, независимо от правил их лексического наполнения, а потому свой синтаксис он называет «автономным синтаксисом» (62, с. 421). Если генеративная грамматика представляет собой лингвистический формализм, то языковая система в целом, по Хомскому, это абстрактная дедуктивная схема, изучением и описанием которой и должна зани-
маться современная лингвистика. Порождающий механизм не выводится из реального материала (речи), а дедуктивно моделируется. А единственным методом современного лингвистического исследования признаются лишь абстрактно-гипотетические модели. Порождающий процесс у Н. Хом-ского начинается с расчленения заранее заданного, им же придуманного предложения на группу NP и группу VP, а заканчивается порождением описания этого готового предложения.
Итак, понятие грамматической правильности является основой всей его теории и всякого дальнейшего суждения об истинности или ложности синтаксической конструкции. Неудивительно поэтому, что асемантический синтаксис Хомского, базирующийся на формальной логике, которая имеет опоры для своих положений в исключительно абстрактно мыслимых «суждениях», должен порождать и порождает такие идеально правильные с грамматической точки зрения, но неправильные, неотмеченные семантически бессмысленные синтаксические структуры, как известное построение Н. Хомского: "Colorless green ideas sleep furiously" ("Бесцветные зеленые идеи яростно спят»). Однако грамматическая безупречность этой синтаксической структуры ни в какой степени еще не обеспечивает такой же семантической и логической безупречности в силу того, что соединение вышеназванных слов является лексически бессмысленным. Следует заметить, что идеально безупречная с точки зрения грамматической правильности структура становится неправильной, аграмматичной, если в ней нарушается порядок слов, т.е. ее синтаксическая аранжировка как в следующем: "Furiously sleep ideas green colorless". Сравните также примеры бессмысленных с семантической точки зрения, но грамматически правильно построенных «предложений» у Дж. Лича, Фрэнка Пальмера, Джона Лайонза и Романа Якобсона:
1. John is bigger than himself (83, с.
2. The cloud is intelligent (85, с. 196).
3. The flower walked (85, с. 74).
4. Apples eat with hearty appetite (37, c. 266).
(Яблоки поглощают пищу c большим аппетитом).
5. Golf plays John (But: John plays golf) (72, c. 238).
Более того, чтобы еще ярче и нагляднее продемонстрировать организующую роль и силу синтаксиса, порождающего грамматически правильные предложения при полном исключении семантики, приверженцы генеративной грамматики сочинили ряд синтаксических структур, состоящих из произвольных звукосочетаний, заменив ими реально существующие в языке слова. Например:
1. Woggles ugged diggles и его варианты
2. Uggs woggled diggs.
3. Woggs diggled uggles (81, с. 71).
Подобные бессмысленные построения
представляют собой, по Вейнрейху, «оголенный скелет синтаксической конструкции», который, однако, позволяет по чисто формальным маркерам безошибочно определить принадлежность того или иного «псевдослова» к определенному формальному классу слов (традиционно - части речи). В рамках генеративной грамматики это уже крайняя точка зрения, воплощающая предел реализации краеугольного постулата порождающей теории генеративистов, в основе которой, как уже отмечалось выше, лежит примат формы, т.е. требование чисто формального, структурного анализа, свободного от «содержательной» стороны.
Аналогичную «игру словоформ» в составе синтаксических конструкций, включающих наряду с существующими в языке лексическими единицами и отдельные «псевдослова», демонстрируют и другие приверженцы генеративной грамматики, доказывая тем самым возможность исключения лексических значений при порождении грамматически правильных, отмеченных предложений. Вот примеры генеративистов О. Томаса и Н.У. Фрэнсиса:
1.1. The aardvaks may see the pterodactyls today.
2. The pterodactyls will devour the aard-vaks tomorrow (90, c. 163).
II. 1. He bought a pandle.
2. They pandle everywhere.
3. That's a very pandle hat.
4. Don't come so pandle. (80, c. 2425).
Манипулируя несуществующим в английском языке произвольным звуковым комплексом «pandle" и опираясь на дистрибутивный анализ, НУ. Фрэнсис показывает, что можно без семантики, формально определить, к какой части речи относится данное "псевдослово" и какую синтаксическую функцию оно выполняет в составе приведенных выше предложений в зависимости от занимаемой в них позиции.
Нетрудно, таким образом, заметить, что кредо (credo) всех генеративистов - это порождение только грамматически правильных предложений и ничего кроме них, а все случаи «необычности» употребления языка, как правило, исключаются из сферы исследования. Однако многие лингвисты, описывающие живую человеческую речь, считают, что оперировать лишь правильными предложениями означает неизбежность оказаться «в тисках правильности и тем самым ограничить свою свободу». Исключая живую разговорную речь из рассмотрения, генера-тивисты-трансформационалисты «старательно отгораживаются от разговорного синтаксиса под тем предлогом, что в нем все «неправильно» - как будто для языкознания вообще существует понятие «правильности и неправильности», как будто этим предрассудком должен руководствоваться в своей работе лингвист» (8, с. 353; 30, с. 344). Известно, что каждый живой язык изобилует подобными семантическими бессмыслицами, употребляемыми в разного рода шутках-прибаутках, считалках-рифмовочках, дразнилках, каламбурах, сказках и т. п (особенно часто в детском языке, в языке школьников и т.д.), а также в поэзии, что свидетельствует о безграничных творческих возможностях носителей языка и бесконечных возможностях самого языка к комбинированию его единиц. Вот примеры из русского языка:
1. Кентавр выпил круглый квадрат (51, с. 332).
2. А из-под собаки лают ворота.
3. Эники-беники ели вареники (детские шутки-прибаутки).
То же в немецком языке:
1. Piroten karulieren elatisch (Кар-
нап).
2. Tinte, Feder und Papir, Scherbe, Werbe und Masmir, Deus, Meus und Padeus -sechs! - детская шуточная считалка, состоящая из реальных и нереальных лексических единиц, бытовала среди детей российских немцев в школьные годы.
Как показывают примеры бессмысленных с точки зрения семантики предложений, включающих в свой состав несовместимые лексически, но существующие в языке реальные словарные единицы, их семантическая неотмеченность обусловлена тем, что генеративная грамматика, игнорируя семантический аспект языка, нарушает действующие в нем законы сочетаемости (комбинаторики) лексических единиц. Подобные случаи лексической несовместимости акад. В.В. Виноградов образно назвал «сопротивлением лексического материала». Приверженцы генеративной грамматики, таким образом, сбрасывают со счетов тот очевидный факт, что лексическая сочетаемость не только «подчиняется трудно мотивируемым нормам языка», но еще и «национально специфична» (3, с. 350). Другими словами, несоблюдение семантических правил согласования приводит к тому, что грамматически правильные (отмеченные) структуры лишены коммуникативной функции, т.е. это не предложения естественного языка, единственным назначением которых является их коммуникативность, варьирующая в реальной речи как трихотомия: сообщение-вопрос-побуждение. В связи с этим полезно привести одно интересное высказывание современного английского лингвиста Р. Берчфилда, который, анализируя бессмысленные структуры типа «бесцветные зеленые идеи.» Н. Хомского, сравнивает их с «увядшими (мертвыми) цветами на высохшем лугу», которые не имеют ничего общего со статистической вероятностью их
употребления в речи и здравым смыслом» (75, с. 173). С другой стороны, однако, не следует забывать, что язык беспределен в своих возможностях употребления слов, изобилуя разного рода метафорами, когда в противовес закрепленным основным и прямым значениям слов в определенном контексте (или речевой ситуации) «презумпция заведомой осмысленности» создает сама новые интерпретации семантики несогласованных слов (43, с. 332). Особенно часто такое явление наблюдается в поэзии. Проиллюстрируем этот тезис следующими примерами русского, английского и немецкого языков:
1. Паровоз охрип от траурного гуда
(В. Маяковский).
2. И по собственному дому Я иду, как по чужому,
И меня боятся зеркала.
(А. Ахматова).
II.
1. And winds are rude in Biscay's sleepless bay (G. Byron).
2. She (=Fame) is a gypsy (J. Keats).
III.
1. Die Nacht jagte auf ihren schwarzen Rosse,
Und die langen Mähnen flatterten im Winde (H. Heine).
Во всех этих примерах метафорического употребления выделенные слова получают дополнительные переносные значения, определяющие вторичную семантиза-цию. О возможности метафорической интерпретации «предложения» Н. Хомского "Colorless green ideas ..." см (72, с. 237; 4, с. 95).
Итак, в действительности генеративная грамматика Н. Хомского порождает не предложения-высказывания реального, естественного языка, а лишь синтаксические структуры-модели, имеющие субъектно-предикатное построение, соответствующее логическому суждению и воплощающее в себе одновременно мыслительную и лингвистическую структуры. Таким образом, описание синтаксиса без семантики превращается в описание логических отношений.
Здесь важно подчеркнуть, что при описании синтаксических структур не только сбрасывается со счетов семантика языковых единиц, но, более того, авторами порождающих трансформационных грамматик предпринята попытка перейти прямо в символику формальной математической логики, о чем свидетельствует обширная литература по проблеме соотношения лингвистики, математики и логики. Математическая логика для Н. Хомского и его приверженцев становится методологической основой всей генеративной теории. Утверждается, что всякое научное знание должно начинаться с построения определенных дедуктивных схем (моделей), применяемых в качестве гипотезы о природе естественного объекта. И что самое поразительное, что вправе можно считать общефилософским и методологическим заблуждением, так это весьма странное утверждение вроде того, что «во всякой науке столько науки, сколько в ней математики» и что всякая индукция - это давно пройденный этап, уже давно не соответствующий новому периоду в развитии науки (6, с. 148). Претендуя на адекватное описание языка исключительно с помощью дедукции - главенствующего метода, используемого математической логикой, Н. Хомский подчеркивает необходимость объединения двух основных лингвистических направлений, одно из которых «подняло на качественно новый уровень точность описания языка», а другое «занимается абстрактными обобщениями» (72, с. 405). Генеративисты не видят, или не хотят видеть различий между естественным человеческим языком и математической логикой, и именно поэтому их трансформационные порождающие грамматики имеют вид алгоритмов, в которых грамматические правила выстроены в определенной последовательности. Другими словами, это полностью формализованная модель языка, представляемая в виде системы матриц и используемая в качестве основы для исчисления объекта лингвистики в чисто математическом смысле. Отсюда естественно следует вывод, что теория Н. Хомского ориентирована не на изучение и описание законов естественной языковой коммуникации, а на изучение и
описание абстрактной структуры формализованного языка, отождествляемого с кибернетической машиной; в этом, по его мнению, лежит самый правильный и эффективный путь к познанию сущности человеческого мышления (62, с. 421, 430-431). Совершенно не случайно поэтому, что идеи подобной формализации естественного языка со стороны приверженцев трансформаци-онно-порождающей грамматики вызывают серьезные возражения и критику многих современных ученых (как в нашей стране, так и за рубежом).
Поскольку, как уже отмечалось выше, по проблеме соотношения математики, логики и лингвистики написано очень много, я позволю себе ограничиться далее несколькими высказываниями, в которых дается оценка обсуждаемой проблемы известными учеными реалистического склада, критически относящимися к аксиоматическим положениям математической лингвистики, точку зрения которых полностью разделяет автор этой статьи. Так, В.А. Звегинцев справедливо считает, что «одна из самых больших опасностей, связанных с построением математических моделей языка, в особенности количественных, состоит в том, что неразборчивое использование математического аппарата неизбежно приводит к бессмысленным и дезориентирующим результатам». И далее: «Стремясь использовать в лингвистике формальный аппарат логики и математики, пытаются применить в индуктивной науке дедуктивные методы исследования». При исследовании языка, основным методом которого является индукция, возможно применение в разумных пределах и дедуктивных методов, но при этом «не следует все сводить к слепому подчинению лингвистического исследования логико-математическим методам. Естественный язык восстает против такого насилия» (25, с. 8, 10, 30; 1968:219, 220, 232, 244, 245). В другой своей статье «Язык и общественный опыт» (К методологии генеративной лингвистики) В.А. Звегинцев, давая оценку первоначальному варианту генеративной грамматики Н. Хомского, пишет, что «это была логически хорошо отлаженная лингвистическая
игрушка, впрочем, таящая в себе такие же возможности, как и автоматические зверюшки, которые умеют находить выход из лабиринта или обходить препятствия ...» «вне речи язык превращается в занятную логическую игрушку или в бессмысленное бормотание идиота» (29, с. 299, 303). Совершенно определенно высказывается по этой проблеме и А.Ф. Лосев, который справедливо считает, что «обозначать язык математически, значит лишать его всякого содержания, в результате чего он уже перестает быть языком», способным в полной мере выполнять свою основную коммуникативную функцию (40, с. 185). О несостоятельности жестких алгебраических схем в науке о языке пишут и многие зарубежные ученые, среди которых следует упомянуть М. Таубе, крупного специалиста в области электронно-вычислительных машин. Вот его взгляд на эту проблему: «... нетрудно понять, что язык как система содержательных символов, устных и письменных, не есть формальная система и не может быть сведен к ней без разрушения его истинной природы ... Когда язык формализован, он перестает быть языком и становится кодом» (59, с. 18). А австрийский лингвист Неринг, критикуя теорию Хомского и его сторонников, пишет, что с помощью алгебраических (алгоритмических) описаний «едва ли можно получить живую картину языка, поскольку структура-листы-генеративисты пытаются втиснуть язык в заранее разработанную ими схему» (85, с. 27-30). Количество аналогичных высказываний, дающих объективную оценку сущности формализованного языка (метаязыка) Хомского, можно было бы увеличить, но и приведенных примеров, я полагаю, достаточно, чтобы понять, что «нельзя смешивать две проблемы - проблему полной формализации языка и проблему применения формальных методов при изучении языка. Это совершенно разные проблемы и поэтому решаются они по-разному» (22, с. 181). В языкознании методы математической логики имеют широкое применение, особенно в прикладной лингвистике (в области машинного перевода, в инженерной лингвистике, в автоматизированной системе
управления, в создании автоматизированных словарей, в создании искусственных языков, в лингвистическом анализе письменных и акустико-лингвистическом анализе устных сообщений, в электронно-вычислительных машинах и т.д.).
Понимая важность и необходимость изучения и описания структурного аспекта языка, лингвисты различных школ и направлений всегда уделяли этому вопросу серьезное внимание. Поэтому идея формальной (не формалистической!) репрезентации языковых явлений не нова. В многочисленных работах лингвистов уже давно указывалось на способность человеческого ума абстрагироваться от бесчисленного количества конкретно-реальных употреблений предложений и выделять наиболее общие формулы и «скелеты» (или «каркасы» - по Адмони), которых, как всякой абстракции, реально не существует. Построив свою известную структуру "Colorless green ideas ..." («Бесцветные зеленые идеи ...»), Н. Хомский поставил ее во главу угла всей генеративной грамматики с ее попытками, как справедливо и с иронией замечает О.В. Долгова, «открывать уже давно открытые Америки» (23, с. 8, 168). Говоря проще, в этих «открытиях» Н. Хомского нет ничего абсолютно нового.
Теперь, когда «после долгого периода каменной опалы» впервые увидели свет работы моего учителя, И.Е. Аничкова, читателю будет интересно узнать, что еще в 1927 г., т.е. за тридцать лет до опубликования Н. Хомским своего основополагающего труда «Синтаксические структуры», молодой тогда ученый И.Е. Аничков в своих «Заметках, представленных А. Мейе» (Идиоматика и семантика), определяя предмет синтаксиса как сочетания форм-слов, писал на французском языке: «С точки зрения синтаксиса ... часы спешат не отличается от часы идут и даже от часы думают, слушают, плачут. Эти последние группы, как бы бессмысленны они ни были, ни в коей мере не нарушают синтаксических норм» (2, с. 88). В этом рассуждении, как видно, нетрудно обнаружить основную идею того, что Н. Хомский в своей работе (1957 г.) назвал «автономным синтаксисом». Совер-
шенно очевидно, что скромные примеры И.Е. Аничкова - часы думают, слушают, плачут - по существу вполне сопоставимы с уже цитированным известным примером Н. Хомского «Бесцветные зеленые идеи яростно спят», который, как пишет Ю.Д. Апресян, породил огромную литературу (3, с. 82).
Другим классическим примером крайнего морфологического формализма является знаменитое несемантическое «предложение» Л.В. Щербы «Глокая куздра штеко буд-ланула бокра и куздрячит бокренка», умышленно созданное будущим академиком примерно в то же время и вызвавшее огромный резонанс в среде лингвистов. Оно, как правило, цитировалось почти во всех курсах по языкознанию нашими отечественными учеными. На занятиях со студентами Л.В. Щерба любил приводить свое «предложение», состоящее из несуществующих в русском языке слов (кроме союза «и»), чтобы подчеркнуть организующую роль грамматики в построении предложения-высказывания, в котором безошибочно по чисто внешним маркерам (суффиксам и окончаниям) возможно идентифицировать принадлежность данных «псевдослов» к той или иной части речи, а также их морфологические категории и синтаксические функции. Однако в отличие от американских структуралистов, которые выдвигали формальные схемы анализа и классификации языковых фактов на их основе, Л.В. Щерба всегда подчеркивал тесную связь между формой и значением. «Форма и значение, - указывал он, -неразрывно связаны друг с другом: нельзя говорить о знаке, не констатируя, что он что-то значит; нет больше языка, как только мы отрываем форму от ее значения» и, с другой стороны, «нет категорий, не имеющих формального выражения» (69, с. 92-93). Он выдвинул требование - «изучать формы параллельно с их значениями», а грамматика, писал он, должна быть семантической и активной. Активная грамматика - это объективная языковая действительность, управляющая нашей речью. Как «сборник правил речевого поведения» грамматика имеет большое общеобразовательное значение. Что касается синтаксиса, то ак-
тивный синтаксис точно так же изучает не формы словосочетаний (синтаксические формы должны изучаться в разделе формообразования), а то, как выражается та или иная мысль, «правила сложения смыслов, дающие не сумму смыслов, а новые смыслы» (1968, с. 17, 18; 1957: 63-84; 1958:7).
Бесспорно, что формализация языковых категорий не только желательна, но и необходима, поскольку абстрактные схемы (модели) представляют собой кратчайший путь к экономному описанию языка; при этом не исключаются и требования возможной простоты (удобства) модели и ее интерпретации. Без этого описание становится более громоздким и объемистым. Как следствие всего этого, теоретическая модель начинает отождествляться с самим объектом, т.е. с языком. Принципиально важным при этом, как подчеркивает М.М. Гухман, является понимание того факта, что «хотя модель, являясь аналогом объекта, на определенном этапе изучения и может служить предметом исследования, до известной степени замещающим объект .В конечном итоге модель не может подменить объект, став в той или иной области знания основным предметом исследования» (21, с. 154155; 45, с. 80; 12, с. 261).
Итак, исходя из общепринятого положения о том, что живой человеческий язык «система», состоящая из материальных, а не из абстрактных единиц, реалистически мыслящий лингвист твердо знает, что формализация языка, его моделирование не только не должны затемнять и оттеснять на задний план смысловые категории языка, но, напротив того, способствовать более четкому их выявлению и изучению. Без учета значения невозможно, или почти невозможно понять истинных функций словоформ той или иной синтаксической структуры. Проблема формы и значения остается и на современном этапе развития языкознания одной из центральных ее проблем, к которой прикован интерес многих современных ученых в связи с возросшими возможностями использования языка для решения прикладных задач лингвистики.
Примечательно, что в отечественной лингвистике в целом (за небольшим исключением, состоящим из сторонников структуральной ориентации) высказывается поразительное единство мнений о нерасторжимом двуединстве формы и значения языковой единицы (начиная со значимой морфемы и кончая сложным синтаксическим целым). Основополагающим моментом этой проблемы является утверждение о том, что «семантика (значение) как языковое явление не может рассматриваться вне языковой структуры ...», а должна представляться в виде билатерального единства формы и значения (36, с. 29). Следует подчеркнуть, что даже Московская лингвистическая школа Ф.Ф. Фортунатова (неограмматического направления), известная своим формальным подходом к языку, не отрицала языковой семантики.
Для американского структурализма в целом, напротив, характерна общая дискредитация языковой семантики. Так, например, во всех принципиальных установках дескриптивной лингвистики, одной из разновидностей американского структурализма, настойчиво звучит требование исходить из формы, а не из значения при описании языка. И хотя значение для дескриптивистов является вторичным, дело, однако, не доходило до полного отрицания роли значения. Дальше всех приверженцев дескриптивизма в исключении значения из анализа языка пошел Н. Хомский, наследник идей дескриптивной школы. Он отвергает мысль о том, что «можно построить грамматику, обращаясь к значению», и он построил полностью несемантическую теорию синтаксиса, которая исключает объективный характер лингвистических исследований.
В свете всего изложенного выше логично возникает законный вопрос: «А что значит игнорирование семантики при описании структуры языка?» Ответ на вопрос совершенно очевиден: «Исключение семантики из синтаксиса и языка в целом - противоестественно». При анализе и описании языка, его грамматического строя следует исходить из его назначения как средства общения между людьми. Поэтому становит-
ся совершенно очевидным, что попытка описания языка при игнорировании семантики, отражающей особенности речемысли-тельной деятельности людей, носит односторонний характер и не может быть по-настоящему адекватной и успешной. Более того, как подчеркивает Г.В. Колшанский, такое описание «вообще не может быть теорией языка, так как она в принципе противоречит природе самого объекта. Для действительной теории языка задачей является не элиминирование семантики, а нахождение адекватных способов описания системы и структуры языка, учитывающей неразрывное единство формы и содержания» (36, с. 29).
Предложение, как одна из основных категорий синтаксиса, специально предназначено для того, чтобы передавать какую-то информацию. Передающий какое-то сообщение (говорящий или пишущий) адресует его своему собеседнику (слушателю или читателю), который, воспринимая это сообщение (информацию) обязательно ищет в нем определенный смысл. На этом собственно и основано языковое общение, а если высказывание бессмысленно, то ни о какой коммуникации не может быть и речи.
Суммируя вышеизложенное, можно утверждать, что синтаксис (и шире - грамматика в целом) немыслим без семантики, а последняя не существует отдельно от синтаксиса, подобно тому, как не существует просодии вне синтаксиса. «Синтаксис насквозь семантичен» - утверждает Г.А. Золо-това.
Резко критикуя асемантическую теорию Н. Хомского, Р. Якобсон справедливо замечает, что «было бы заблуждением, однако, рассматривать отказ от семантической интерпретации как общую и специфическую черту американской лингвистической методологии хотя бы и на какой-то краткий промежуток времени. Этот преходящий остракизм был интересной и плодотворной пробой, которой сопутствовала и поучительная на нее критика и на смену которой пришло не менее пылко и громко приветствуемое стремление поощрять семантический анализ
сначала в лексике, а затем и в грамматике» (72, с. 358-59).
Начало 60-х годов было поворотным этапом в развитии лингвистики, когда уже нельзя было продолжать «играть в прятки со значением» и оценивать синтаксические структуры независимо от семантики. Понимая, что все в языке наделено смысловой значимостью, ученики Н. Хомского стремятся реабилитировать семантику в своих работах (Кац, Фодор). Переориентировав свои интересы с описания языка только как формальной системы, они, в отличие от Н. Хомского, ввели семантику в описание грамматики как неотъемлемый ее компонент. Именно критерий смысловой и формальной взаимосвязанности положен в основу их интерпретирующей семантической теории (83, с. 41).
Мощным импульсом в новом подходе к сущности языка стал знаменитый доклад Э. Бенвениста «Уровни лингвистического анализа», прочитанный им на IX Международном конгрессе лингвистов в 1962 г. (Кембридж, США), в котором он выделил уровень речи (le discours). Речь, как второй член Сосюровского фундаментального противопоставления, оставалась, по образному выражению Карела Гаузенблаза, «на запасном пути». Теперь, покидая область языка как систему знаков, «мы вступаем в другой мир - в мир языка как средства общения, выражением которого является речь (le discours) (10, с. 445-448). Этот этап в развитии науки о языке ознаменован становлением нового самостоятельного направления -лингвистики текста (дискурса), ставшего фундаментом, базой лингвистики в целом.
Не обошел вниманием в своем докладе Э. Бенвенист и одну из центральных проблем лингвистики - проблему соотношения формы и значения. Считаю полезным напомнить его высказывание, которое сыграло важную роль во взглядах лингвистов, опирающихся в своих исследованиях на чисто формальное описание грамматики. Вот что он сказал: «Соотношение формы и значения многие лингвисты хотели бы свести только к понятию формы, но им не удалось избавиться от ее коррелята - значения. Что толь-
ко ни делалось чтобы не принимать во внимание значение, избежать его и отделаться от него. Напрасные попытки - оно, как голова Медузы, всегда в центре языка, околдовывая тех, кто его созерцает. Форма и значение должны определяться друг через друга, поскольку в языке они членятся совместно» (10, с. 443). Выступивший на этом конгрессе лингвистов Н. Хомский со своим смелым обзором «Логических основ лингвистической теории» впервые вводит в описание грамматики семантический компонент, а не в 1965 году в своей работе «Аспекты теории синтаксиса», как пишут некоторые исследователи его теории.
Обсуждая в своем докладе уровни адекватности описания грамматики, Н. Хомский считает, что, чтобы достигнуть более высокого уровня адекватности в области фонологии и синтаксиса, необходимо «рассмотреть третью важную часть любого синхронного описания, а именно - его семантический аспект» (64, с. 504). В работе Н. Хомского «Аспекты ...» (1965) исследуются те же семантические проблемы, что и в докладе на IX конгрессе лингвистов в 1962 году. Следует, однако, подчеркнуть, что, хотя Н. Хомский и ввел «семантический компонент» в свои последующие работы после IX Конгресса лингвистов, этот «компонент» оказался в сущности своего рода привеском к основному постулату порождающей теории автора - примату формы при описании языка, который он сохранил в более изощренной и рафинированной форме. Таким образом, первоосновой трансформационной порождающей грамматики Н. Хомского остается формальный синтаксис «частей речи». Содержательные категории «членов предложения» вводятся вторичным образом, уже не через порождение, а путем интерпретации - т.е. через истолкование с помощью определений или других операций. Итак, семантика не выводится процессом порождения, а придается выводимой лексико-синтаксической структуре в виде ее толкования. (34, с. 413; 43, с. 321).
Рецензируя вышедшую в 2000 году книгу Н. Хомского «Новые горизонты в изучении языка и мышления» (New Horizons in
in the Study of Language in Mind/Cambridge University Press), Н.В. Литвинова, моя коллега и страстная поклонница идей Н. Хомского, пишет: «В некотором смысле, эта книга вообще посвящена защите генеративной лингвистике от философии языка». И далее: «Детальную разработку семантических проблем он оставлял и оставляет другим» (39, с. 84-85).
Теперь уже неправильно было бы оценивать синтаксис Н. Хомского как абсолютно несемантический (по сравнению с его первоначальной версией 1957 г.), однако, будет справедливо сказать, что формальный аспект описания остается главенствующим.
В заключение считаю необходимым подчеркнуть, что моим антиподом теории порождающей грамматики, основанной на алгоритмизации языковых явлений, является описание синтаксиса разговорной (диалогической) речи повседневного общения, имея в виду, что конгруэнтность грамматики и семантики является фундаментальным свойством языка.
Разделяя точку зрения подавляющего большинства лингвистов (как отечественных, так и зарубежных) на проблему взаимосвязи синтаксиса и семантику, хочу завершить свой обзор проблемы весьма кратким высказыванием Г.А. Золотовой: «Нет синтаксиса несемантического, как нет языка некоммуникативного», которое на современном этапе развития языкознания (и прикладной лингвистики в особенности) приобретает еще большую актуальность и релевантность (33, с. 357).
ЛИТЕРАТУРА
1. Адмони В.Г. Структурный каркас элементарного предложения в современных германских языках // Структурно-типологическое описание германских языков. — М.: Наука, 1966.
2. Аничков И.Е. Труды по языкознанию. — Санкт-Петербург: Наука, 1997.
3. Апресян Ю.Д. О работах И.Е. Аничкова по идиоматике // Аничков И.Е. Труды по языкознанию. — Санкт-Петербург: Наука, 1997.
4. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка. — М.: Просвещение, 1990.
5. Ахманова О.С., Микаэлян Г.Б. Современные синтаксические теории. —М.: Изд-во МГУ, 1963.
6. Ахманова О.С. Ленинская теория познания и лингвистическая абстракция // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. — М.: Наука, 1970.
7. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. — М.: Изд-во «Иностранная литература», 1955.
8. Балли Ш. Французская стилистика. — М.: Изд-во «Иностранная литература», 1961.
9. Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М.: Прогресс, 1974.
10. Бенвенист Э. Уровни лингвистического ана-лиза//Новое в лингвистике. Вып. IV. — М.: Прогресс, 1965.
11. Будагов Р.А. Язык, история и современность. — М.: Изд-во МГУ, 1971.
12. Будагов Р.А. Человек и его язык. —М.: Изд-во МГУ, 1974.
13. Будагов Р.А. Филология и культура. — М.: Изд-во МГУ, 1980.
14. Будагов Р.А. Язык — реальность — язык. — М.: Наука, 1983.
15. Булыгина ТВ. Грамматические и семантические категории и их связи // Аспекты семантических исследований. — М.: Наука, 1980.
16. Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). — 2-е изд. — М.: Высшая школа, 1972.
17. Виноградов В.В. История русских лингвистических учений. — М.: Высшая школа, 1972.
18. Гак В.Г. К диалектике семантических отношений в языке // Принципы и методы семантических исследований. — М.: Наука, 1976.
19. Гак В.Г. К проблеме общих семантических законов // Общее и романское языкознание. — М.: Изд-во МГЛУ, 1972.
20. Гальперин И.Р. О принципах семантического анализа стилистически маркированных отрезков текста // Принципы и методы семантических исследований. — М.: Наука, 1976.
21. Гухман М.М. О роли моделирования и общих понятиях в лингвистическом анализе // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. — М.: Наука, 1970.
22. Дешериева Т.И. О роли математических методов в языкознании // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. —М.: Наука, 1970.
23. Долгова О.В. Синтаксис как наука о построении речи. - М.: Высшая школа, 1980.
24. Засорина Л.Н. Введение в структурную лингвистику. — М.: Высшая школа, 1974.
25. Звегинцев В.А. Применение в лингвистике логико-математических методов // Новое в лингвистике. Вып IV. —М.: Прогресс, 1965.
26. Звегинцев В.А. Современные направления в зарубежном языкознании // Новое в лингвистике. Вып IV. -М.: Прогресс, 1965.
27. Звегинцев В.А. Новые черты современного языкознания // Новое в лингвистике. Вып IV. -М.: Прогресс, 1965.
28. Звегинцев В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. -М.: Просвещение, 1968.
29. Звегинцев В.А. Язык и общественный опыт (К методологии генеративной лингвистики) // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. -М.: Наука, 1970.
30. Звегинцев В.А. Что изучает языкознание? // Фонетика. Фонология. Грамматика. - М.: Наука, 1971.
31. Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. -М.: Изд-во МГУ, 1976.
32. Золотова Г.А. О характере нормы в синтаксисе // Синтаксис и норма. -М.: Наука, 1974.
33. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. -М.: Наука, 1982.
34. Кацнелъсон С.Д. Семантико-граммати-ческая концепция У.Л. Чейфа // Чейф У.Л. Значение и структура языка. -М.: Прогресс, 1975.
35. Кодухов В.И. Общее языкознание. - М.: Высшая школа, 1974.
36. Колшанский Г.В. Некоторые вопросы семантики языка в гносеологическом аспекте // Принципы и методы семантических исследований. -М.: Наука, 1976.
37. Лайонз Дж. Введение в теоретическую лингвистику. -М.: Прогресс, 1978.
38. Леденев Ю.И., Леденев Ю.Ю. Язык. - Став-рополъ: Изд-во СГУ, 2000.
39. Литвинова Н.В. Noam Chomsky. New Horizons in the Study of Language in Mind (рецензия) // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. - Пятигорск: ПГЛУ. - 2002. - № 2.
40. Лосев А.Ф. О пределах применимости математических методов // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. -М.: Наука, 1970.
41. Малкина Н.М. Взаимосвязъ и взаимозависи-мостъ синтаксиса и семантики (монография). -Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1980.
42. Мамудян М. Лингвистика / Пер. с франц. языка. -М.: Прогресс, 1985.
43. Мартемъянов Ю.С. Семантика в порождающей грамматике: проблемы и резулътаты // Принципы и методы семантических исследований. -М.: Наука, 1976.
44. Мухин А.М. К проблеме содержания и формы в лингвистике // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. -М.: Наука, 1970.
45. Мюллер Г. Языкознание на новых путях. Дескриптивная лингвистика в США / перевод Е. С. Кубряковой // Общее и индоевропейское языкознание. — М.: Изд-во «Иностран. Литературы»,
1956.
46. Никитин М.В. Лексическое значение слов. — М.: Высшая школа, 1983.
47. Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. —М.: Высшая школа, 1988.
48. Общее языкознание. Внутренняя структура языка/Отв. ред. Б.А. Серебренников). —М.: Наука, 1972.
49. Общее языкознание. Методы лингвистических исследований / Отв. ред. Б.А. Серебренников). — М.: Наука, 1973.
50. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 7-е. — М.: Изд-во учебно-педагогическое, 1956.
51. Реформатский А.А. Введение в языковедение. Изд. 4-е. —М.: Просвещение, 1967.
52. Селиверстова О.Н. Об объекте лингвистической семантики и адекватности ее описания // Принципы и методы семантических исследований. — М.: Наука, 1976.
53. Серебренников Б.А. О материалистическом подходе к явлениям языка. —М.: Наука, 1983.
54. Слюсарева Н.А. Проблемы функционального синтаксиса современного английского языка. — М.: Наука, 1981.
55. Смирницкий А.И. Синтаксис английского языка. — М.: Изд-во лит. на иностр. языках,
1957.
56. Солнцев В.М. Абстракции и проблема абстрактных сущностей в лингвистике // Энгельс и языкознание. —М.: Наука, 1972.
57. Степанов Ю.С. Принцип детерминизма в современном языкознании // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. — М.: Наука, 1970.
58. Степанов Ю.С. Основы общего языкознания. — М.: Просвещение, 1975.
59. Таубе М. Вычислительные машины и здравый смысл / Пер. с англ. — М., 1964 // Цит. по: Р.А. Будагов. Язык-реальность-язык. — М.: Наука, 1983. — С. 6.
60. Телия В.Н. Семантический аспект сочетаемости и фразеологическая сочетаемость // Принципы и методы семантических исследований. — М.: Наука, 1976.
61. Уфимцева А.А. Лексическое значение. — М.: Наука, 1986.
62. Хомский Н. Синтаксические структуры // Новое в лингвистике. Вып. 11. — М.: Изд-во «Иностр. лит.», 1962.
63. Хомский Н. О понятии «правило грамматики» // Новое в лингвистике. Вып. IV. — М.: Прогресс, 1965.
64. Хомский Н. Логические основы лингвистической теории // Новое в лингвистике. Вып. IV. — М.: Прогресс, 1965.
65. Чесноков П.В. Соотношение чувственного и рационального (абстрактного) познания при исследовании языка, соотношение дедукции и индукции//Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. —М.: Наука, 1970.
66. Штелинг Д.А. Грамматическая семантика английского языка. Фактор человека в языке. — М.: Изд-во МГИМО Че Ро, 1996.
67. Шубин Э.П. Языковая коммуникация и обучение иностранным языкам. — М.: Просвещение, 1972.
68. Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. —М.: Учпедгиз, 1957.
69. Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. — Л.: Наука, 1974.
70. Щерба Л.В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. — Л., 1958. Т. 1. — С. 21-22 / Цит. По: Ф.М. Березин. История лингвистических учений. — М.: Высшая школа, 1975. — С. 285.
71. Якобсон Р. Итоги Девятого конгресса лингвистов (Пер. с англ. И.А. Мельчука)//Новое в лингвистике. Вып. IV. —М.: Прогресс, 1965.
72. Якобсон Р. Избранные работы. — М.: Прогресс, 1985.
73. Akmajian A., Demers R.A., Farmer А.К., Har-nish R.M. Linguistics. An Introduction to Language and Communication. The MIT Press. Cambridge, Massachusetts. London, England, 1997.
74. Aitchison Jean. Linguistics. Hodder and Stoughton. London, 1997.
75. Burchfield R. The English Language. London, 1985 // Хрестоматия по английской филологии / Сост. проф. О.В. Александрова. — М.: Высшая школа, 1991.
76. Chomsky N. Aspects of the Theory of Syntax.. Cambridge, Massachusetts, 1965.
77. Crystal D. Linguistics. Penguin Books, Middlesex, England, 1977.
78. Danes F. Sentence Intonation from a Functional Point of View. "Word", t. 1. N16, 1960/Цит. по: Л. И. Илия. Очерки по грамматике современного французского языка. —М.: Высшая школа, 1970.
79. Dixon R.N. W. What is Language? A New Approach to Linguistic Description. — London, 1965.
80. Francis W. Nelson. The English Language. An Introduction. W. W. Norton and Company Inc. New York, 1965.
81. Fries Ch. Carpenter. The Structure of English. Longmans, Green and Company. London, 1959.
82. Gardiner A. The Theory of Speech and Language. 2nd edn. Oxford, 1951.
83. Katz J.J., Fodor JA. The Structure of a Semantic Theory // Language, 1963, v. 39.
84. Leech G. Semantics. Penguin Books, 1977.
85. Nehring A. Strukturalismus und Sprachgeschichte // Fachtagung für Indogermanische und Allgemeine Sprachwissenschaft, II, Innsbruck, 10-15 Oktober, 1961.
86. Palmer Frank. Grammar. Penguin Books, 1978.
87. Palmer F.R. Semantics. A New Outline. - Moscow, 1982.
88. Roberts P. English Syntax // Иофик Л.Л., Ча-хоян Л.П., Поспелова А.Г. Хрестоматия по теоретической грамматике английского языка. Изд. 3-е. - Л.: Просвещение, 1981.
89. Robins R.H. Syntactic Analysis. - RTL. V. II. Chicago, 1966 // Цит. по: Общее языкознание. Внутренняя структура языка. -#.: Наука, 1972.
90. Schlauch M. Language and the Study of Languages Today. Oxford Univ. Press. London, 1967.
91. Thomas O. Transformational Grammar and the Teacher of English // Л.Л. Иофик и др. Penguin Books, 1977.
92. Vachek Josef. Selected Writings in English and General Linguistics. Academia. Prague, 1976.
Об авторе
Бузаров Владимир Васильевич, кандидат филологических наук, профессор по кафедре английской филологии. Профессор кафедры английского языка СГУ. Автор 60 работ (статей) по проблемам английской грамматики; 4 учебных пособий по разговорному синтаксису английского языка (объёмом около 74 уч. изд. л.) с грифами Министерства образования РФ и одной монографии по диалогической речи (изд-во СГУ).
