CC BY
53
Идеи и смыслы
РЯЗАНОВ Александр Владимирович —
д.филос.н., заведующий кафедрой философии Поволжского института управления им. П.А. Столыпина — филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. 410031, Россия, г. Саратов, ул. Соборная, д. 23/2S alexandr.ryazanov@gmail.com
ФРОЛОВА Светлана Михайловна -
к.филос.н., доцент кафедры философии Поволжского института управления им. П.А. Столыпина — филиала РАНХиГС при Президенте РФ.
ДИСКУРС И ПОВСЕДНЕВНОСТЬ DISCOURSE AND EVERYDAY LIFE
Статья посвящена анализу взаимосвязей между дискурсом и повседневностью. Дискурс рассматривается, с одной стороны, как производная повседневности. С другой стороны, показано, что он может обладать творческим началом, преобразующим саму повседневность и существующих в ней людей. Показаны эволюция и особенности функционирования различных ныне существующих дискурсов. Отмечены основные направления дискурсивного воспроизводства власти. Прослежены основные тенденции взаимодействия дискурса и повседневности.
Ключевые слова: дискурс, повседневность, социокультурное изменение, повседневные коммуникации, дискурс власти, взаимодействие дискурса и повседневности
The article is devoted to the analysis of interrelations between a discourse and everyday life. Discourse is considered, on the one hand, as derivative of everyday life. On the other hand, it is shown that it can possess the creative beginning transforming everyday life and people existing in it. Evolution and features of functioning of various nowadays existing discourses are shown. The main directions of discursive reproduction of the power are noted. The main tendencies of interaction of a discourse and everyday life are tracked.
Keywords: discourse, everyday life, socio-cultural change, daily communications, discourse of power, interaction of dscourse and everyday life
Современные гуманитарные науки в последнее время стали уделять много внимания исследованиям повседневности. Объясняется это тем, что, с одной стороны, повседневность постоянно присутствует в жизни каждого из нас, диктует нам наши возможности, с другой — позволяет объединить многие ключевые проблемы развития общества, объясняет причины происходящих в нем перемен. Дискурс (шире, — речь), как и повседневность, постоянно сопровождает человека от начала его формирования до современного состояния. Он также подвержен изменениям в зависимости от социальных преобразований, исторической эпохи, географических условий существования человека. В отличие от повседневности, дискурс не может существовать отдельно от нее, поскольку «формы языкового образования понятий» (Э. Кассирер) закладываются под воздействием повседневности, приспосабливаясь затем к усло-
виям быта субъекта. Исходя из этого, можно предположить, что повседневность во многом обусловливает организацию системы речи, но сохраняет при этом уникальную для каждого случая определенную сопряженность между дискурсом и повседневностью.
Существуют разные подходы к изучению дискурса: «в наиболее абстрактном смысле дискурс относится к использованию языка, то есть как социальная практика», являясь «одновременно и созидающим и созидательным»; также дискурс рассматривается «как разновидность языка, используемого в пределах определенной области, например политический или научный дискурс», но в наиболее конкретном значении дискурс используется как исчисляемое существительное (любой отдельный дискурс, этот дискурс, эти дискурсы, любые дискурсы). Это значение понятия дискурса относится к способу говорения, который придает значение жизненному
опыту, основанному на определенной точке зрения» [Филлипс, Йоргенсен 2004: 108].
Жизненный опыт, который формируется в условиях постоянных социальных взаимодействий и повторяемости событий, исходит из повседневной практической деятельности, утверждающей общие нормы поведенческих конструктов. Следовательно, для того чтобы «каждая формация дискурсов непременно была понята изнутри», необходимо следовать институциональным основам, регулирующим эти практики. Повседневная деятельность, как и речь человека, зависят от предшествующего опыта, обусловленного каждодневными потребностями и рутинной практикой индивидов, на основе которых производятся общие схемы коммуникации, позволяющие сделать информацию общедоступной для каждого члена общества. Ведь за применяемым словом скрывается иное видение эмпирически воспринимаемой реальности, отражающей культурное, материальное и социальное развитие общества в условиях повседневного бытия. Исходя из сказанного, можно предположить, что эмпирические навыки являются не только производными дискурса, но и важными составляющими в выборе «говорения», образующими правила и формы изложения звуковой информации [Фролова 2013: 44-49].
Повседневность есть отражение человеческой деятельности, природа которой задается посредством дискурса. Наиболее значимые для индивидов явления повседневной жизнедеятельности способствуют закреплению в речи значений, связанных с каждодневно окружающей человека реальностью, четко объясняющих через разнообразие форм словоупотребления различные стороны бытия. Эрнст Кассирер при изучении образования языковых понятий, опираясь на данные исследования Хаммера, обращает внимание на то, что в арабском языке существует свыше 5 тыс. названий верблюда, использование которых «зависит от пола, возраста и каких-либо индивидуальных признаков животного», при этом «особые обозначения наличествуют... для подрастаю -щего и взрослого животного» [Кассирер 2002: 228]. У северных народов понятие
о таком животном, как верблюд, вообще отсутствует в языке, что еще раз подтверждает, что через язык проявляется все многообразие восприятия человеком окружающего мира, выявляется значимость существующих вокруг явлений и значений. Не вызывает сомнений то, что повседневность первична и от нее зависит сама возможность появления дискурса или дискурсов.
Необходимо отметить, что начальный период существования человека связан с формированием речи как таковой, на этом этапе можно было говорить о речевой целостности и нерасчленен-ности. Впоследствии «говорение», по Хайдеггеру, обусловило социальную связь, неразрывность мыслей, действий и поведенческих предпочтений в радиусе единого языкового пространства, определило нормативное содержание бытия, что обусловило необходимость контроля за действиями членов общества и способствовало организации системы власти, содействующей развитию речевой формы воздействия на аудиторию. Следовательно, дискурс как «способ говорения», определяющий смысловое содержание определенной жизненной или идеологической позиции, стал формироваться с момента четкого проявления отношений власти и подчинения, когда возникает необходимость отсечь «чужих», выделить и, возможно, мобилизовать своих сторонников посредством умелого манипулирования вниманием реципиентов и подчинением их своим интересам или интересам своей группы [Рязанов 2013: 71-74]. Понятно, что «не существует норм, которые сами бы регламентировали свое применение», поэтому «дискурс, если он ведется в рамках правил, не может самостоятельно управлять контекстом, в котором он оказался» [Хабермас 2008: 280-281], следовательно, не может быть свободным от повседневности. Итак, повседневность тесно связана с дискурсом, она обусловливает его характеристики, направленность. Но никакая идеологическая установка не способна уйти от рутинной апробации своих элементов в повседневной жизни и избежать аксиологического дисбаланса между коллективными и индивидуальными предпочтениями субъектов общества. Если общество принимает навязывае-
мую ему идею, то это обусловлено либо невостребованностью прежней, либо сходством предлагаемой модели жизни с той, к которой стремилось и было готово большинство индивидов. Таким образом, дискурс, возникнув на фундаменте повседневности, впоследствии, с утверждением властных структур, обретает способность организации людей, заставляет их мыслить, чувствовать, иногда и действовать в соответствии с заранее спланированным им образцом, усиливая тем самым контроль над повседневностью.
Дискурс, собственно, и создан для контроля повседневности, «контроль осуществляется не только в отношении дискурса как социальной практики, но в отношении сознания управляемых, то есть в отношении их знаний, мнений, отношений, идеологии, а также личных и социальных репрезентаций. В целом контроль над сознанием является непрямым, подразумеваемым, возможным или вероятным следствием дискурса» [Тен ван Дейк 2013: 27]. Дискурс также формируется с целью маскировки повседневности, придания ей необходимых в данной ситуации смыслов, внедрения новаций, не нарушая при этом стабильного существования общества.
Несмотря на то, что повседневность представляется косным началом, чем-то пассивным, она постоянно, хотя и медленно, изменяется. Дискурс олицетворяет динамически меняющееся творческое активное начало, потен-циально способное влиять, изменять, улучшать характеристики повседневности. Необходимо обратить внимание на то, что любые принимаемые обществом нормы, как правило, не выходят за рамки типовых форм повседневных взаимоотношений, которые апробируются в процессе каждодневной деятельности субъектов, постепенно обретая статус «социально санкционированных» (Д. Норт).
Дискурс обладает свойством суггестии, позволяющим его носителям пользоваться эффектом самовнушения, с одной стороны, а с другой — оказывать суггестивное влияние на окружающих. При этом суггестивное мышление нельзя оценивать как противопоставление коллективу, поскольку «суггестивные механизмы действуют
обычно быстро, они удобны и пользуемся мы ими совершенно добровольно» [Косилова]. Этим объясняется то, что мы безоговорочно принимаем этические и моральные установки общества, не отступаем от традиций, придерживаемся общих правил поведения. Человек, вынужденный жить в повседневности, возможно, с помощью овладения определенным дискурсом может изменить ее характеристики и в некоторых случаях — даже свое социальное положение. Вероятно, что овладение высокостатусным дискурсом открывает перед человеком новый спектр возможностей и новые перспективы (так, например, в Древнем Китае экзамен на право быть государственным чиновником состоял из подтверждения владения определенным дискурсом в письменной форме), но нельзя не учитывать, что это возможно только при условии действий субъекта в рамках принятых в обществе норм. В противном случае поведение индивида будет восприниматься как девиация, отступление от принятых устоев бытия. Следует отметить, что девиация — это не всегда отступление от существующих правил. Мертон отмечает, что девиация часто не связана с отступлением от установленного правопорядка. Чаще она проявляется в выходе за рамки морально и социально одобряемых действий и в дальнейшем «может иметь своим результатом как формирование новых институционализированных образцов поведения» [Мертон 2006: 306, 308], которые впоследствии общество примет за образец, так и привести к дисфункции и снижению устойчивости социальной структуры. Таким образом, дискурс зависим от повседневности, она задает возможность его формирования и последующего развития, но одновременно дискурс создает определенный настрой, способствует агрегации интересов и консолидации социальных групп через формирование особого языка для описания происходящего и через обоснование места группы в структуре того или иного социума.
Дискурс можно понимать как «вербализацию определенной ментальности или такой способ говорения и интерпретирования окружающей действительности, в результате которого не только специфическим образом отражается
окружающий мир, но и конструируется особая реальность, создается свой (присущий определенному социуму) способ видения мира, способ упорядочения действительности, реализуемый в самых разнообразных практиках» [Михалева 2011: 22-23]. Современная динамично меняющаяся повседневность, для которой характерно распространение каналов массовой коммуникации, дает толчок и порождает возможность формирования новых и модернизацию уже существующих дискурсов.
Бесспорным является то, что модификация коммуникационного пространства существенно влияет на социальные стороны жизни общества и дискурсивные практики, изменяющие поведенческие и ценностные ориентиры индивидов. Не случайно все социальные революции сопровождались и утверждались новыми дискурсивными практиками, которые легитимировали происходящее синхронно с формированием нового дискурса и подводили к принятию иной, трансформационной формы повседневности, убеждая человека в неизбежности и необходимости ее освоения разными социальными или этносоциальными группами.
Достижения коммуникационных практик закладывают новые возможности дискурса, заставляющие человека изменить привычные взгляды на окружающий мир, модифицировать устои повседневного бытия, сориентировать социум на массовую модель поведения. Так, состоявшийся переход от книжной культуры к посткнижной заложил фундамент иной ценностной ориентации и «новой интеллектуальной элиты» [Устьянцев 2006], искренне убежденной в том, что информационный прогресс, массовое тиражирование и «компьютерные стандартизации» более значимы для повседневной жизни субъекта, нежели книжная культура. Таким образом, дискурсы могут быть консервативными, сдерживающими трансформационные изменения, тесно связанными с преемственностью и закладывающими традицию. С другой стороны, они могут расшатывать традицию, продуцировать изменения, облегчая, таким образом, трансформационные процессы.
Для современной ситуации характерно значительное разнообразие дискурсов:
профессиональных, возрастных, социальных, политических. Формирование и развитие каждого из них так или иначе связано с повседневностью. Даже дискурсы, казалось бы, абсолютно оторванные от повседневности (включая фик-циональный дискурс [Шилков 2002]), на самом деле имеют с ней непосредственную связь, влияют на нее, отражая какой-то спектр ее характеристик.
Дискурсивная деятельность представляет собой вариант адаптации социальной группы к текущей повседневности. «Запечатлевая в себе процесс социального взаимодействия людей, дискурс отражает особенности этого взаимодействия; его структура гибко приспосабливается к сферам, которые он обслуживает. Каждый социальный институт, предполагающий определенный порядок взаимодействия членов социальной группы, имеет свои стратегии и тактики построения межличностного общения; он структурируется теми задачами, которые выполняют те или иные ситуации взаимодействия» [Седов 2011: 14]. Отношение индивида к дискурсу не может происходить в обход стандартов его внешней и внутренней сущности, игнорировать актуальность ценностных и моральных принципов.
Как способ речевого освоения реальности дискурсы могут активно использоваться для управления повседневностью через придание нужной смысловой направленности тексту и событию посредством умелого применения конструкций языка. Через создание «модели реальности при помощи отобранных наборов знаков <...> говорящий апробирует свои возможности в вовлечении себя и себе подобных в эту среду для конструирования этой среды и оказания воздействия на других с целью достижения в ней успешной адаптации (своей и других)» [Олянич 2007: 116], что позволяет говорить о предсказуемости поведения человека в процессе повседневного бытия.
Идея предсказуемости отражена И. Гофманом в главе «Анализ фреймов» [Гофман 2003: 604-676]. Исследователь полагает, что при сообщении различной информации поведение субъекта предопределено и напрямую зависит от установленного социального порядка, поэтому взаимодействие субъектов в
обществе отражает не то, кем мы являемся в обществе, а то, какими мы хотим казаться. Как следствие этого, действия и сознание человека направлены на конструирование социальной реальности и создают о себе или об определенной группе индивидов нужное мнение или впечатление. В данном случае объектом исследования становится социальная игра, способ поведения личности в различных повседневных ситуациях для создания нужного представления себя для других. В данном случае нельзя не согласиться с Й. Хейзингой в том, что повседневная жизнь современного общества обладает качествами, имеющими «общие черты с игровыми», т.к. игра есть действие, совершаемое согласно «добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам» [Хейзинга 1992: 41]. Если к этому добавить, что нарушение этих правил приводит к искажению самой игры или к выбытию из нее играющего субъекта, то можно предположить, что дискурсивная деятельность схожа с игрой. «Играя (представляя), человек создает коммуникативное пространство, обустраивая его знаками, которые необходимы ему для разнообразных описаний действительности, используемых в дальнейшем прагматически — с целью реализации разнообразных потребностей» [Олянич 2007: 116]. При этом нельзя не учитывать того, что если говорящий меняет общепринятые нормы словесного отражения реальности, то, в лучшем случае, он рискует быть непонятым. Этим объясняется значимость профессионального подхода к дискурсивным практикам.
Профессиональная работа с дискур-
сом подразумевает работу в социальном пространстве взаимодействия, не исключающую активное привлечение адептов и новообращенных, а также позиционирование или борьбу с другими дискурсами (их носителями). Это обусловливает соперничество между разными дискурсами (точнее, между их носителями) за «правильную» интерпретацию происходящего. Поскольку происходит все это в пространстве социального взаимодействия, то это может сопровождаться различными эксцессами, включая физическое устранение носителей чуждого дис-курса-конкурента.
Существующие дискурсы демонстрируют тесную связь с повседневностью, которая является необходимым условием их существования и дает возможность их развития. Дискурсы объединяют людей в разнообразные группы и формируются внутри коммуникативного пространства в процессе взаимодействия субъектов. Через создание определенных норм бытия дискурсы ограничивают свободу человека, но свободное проникновение современных информационных технологий в повседневное бытие субъекта повышает его уязвимость, способствует формированию социальной девиации. Дискурсы могут обладать значительным потенциалом в деле преобразования повседневности. Они способны изменять восприятие и влияют на целеполагание своих носителей. Люди с помощью определенного дискурса явно или неявно мобилизуются в массу, чем повышают возможность преобразования окружающей их повседневности.
Литература
Гофман И. 2003. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М.: Институт социологии РАН, 752 с.
Кассирер Э. 2002. Философия символических форм. Т. 1. Язык. М.; СПб.: Университетская книга, 272 с.
Косилова Е.В. От суггестии к сознанию. — Виртуальный философский центр. Доступ: http://www.vfc.org.ru/rus/personalsites/kosilova/scientia/Werke/reflexio_logic. рЪр (проверено 15.02.2014).
Мертон Р. 2006. Связи теории социальной структуры и аномии — социальная теория и социальная структура. М.: Хранитель, 880 с.
Михалева О.Л. 2011. Политический дискурс. Специфика манипулятивного воздействия. М.: ИД «ЛИБРОКОМ», 256 с.
Олянич А.В. 2007. Презентационная теория дискурса. М.: Гнозис, 408 с.
Рязанов А.В. 2013. Дискурсивное управление: возможности и ограничения. — Власть, № 11. С. 71-74.
Седов К.Ф. 2011. Дискурс как суггестия: иррациональное воздействие в межличностном общении. М.: Лабиринт, 336 с.
Тен ван Дейк. 2013. Дискурс и власть: Репрезентации доминирования в языке и коммуникации. М.: ИД «лИбРОКОМ», 337 с.
Устьянцев В.Б. 2006. Человек, жизненное пространство, риски: ценностный и институциональный аспекты. Саратов: Изд-во СГУ.
Филлипс Л., Йоргенсен М.Ф. 2004. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков: Гуманитарный Центр, 336 с.
Фролова С.М. 2013. Мода и язык как институциональные составляющие повседневности. — Известия Саратовского университета. Новая сер. Сер. Философия. Психология. Педагогика. Т. 13. С. 44-49.
Хабермас Ю. 2008. Философский дискурс о модерне. Двенадцать лекций. М.: Весь Мир, 416 с.
Хейзинга Й. 1992. Ното Ьыйвт. В тени завтрашнего дня. М.: ИГ «Прогресс», 464 с.
Шилков Ю.М. 2002. О природе фикционального дискурса. — Философская антропология. Доступ: http://www.anthropology.ru/ru/texts/shilkov/slinin.html (проверено 01.03.2014).
УДК 130.122 ЧЕРНОВА Ирина Борисовна -
к.филос.н., доцент кафедры философии и социологии Адыгейского государственного университета.
385000, Россия, Республика Адыгея, г. Майкоп, ул. Первомайская, 208. chibor@bk.ru
ДУХОВНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ КАК СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ЦЕННОСТЬ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
SPIRITUAL SECURITY AS A SOCIAL AND CULTURAL VALUE IN MODERN RUSSIA
Статья посвящена осмыслению духовной безопасности и ее места в системе национальной безопасности современной России. Автор сопоставляет светское и конфессиональное понимание духовности и делает вывод об их совместимости на основе признания в качестве мировоззренческого фундамента веры в осуществление высших идеалов Истины, Добра и Красоты. В результате анализа различных проявлений духовности и их воздействия на личность и социум различаются позитивная и негативная духовность. Именно позитивная духовность представляет собой предмет защиты при обеспечении духовной безопасности. Негативная духовность является источником угрозы духовному здоровью личности, продуцирует деструктивные силы и процессы в обществе, поэтому ее проявления должны отслеживаться и пресекаться государством и гражданским обществом.
Ключевые слова: духовность, духовная безопасность, вера, национальная безопасность, духовное здоровье
The article s devoted to comprehension of the spiritual security and its place in the system of national security of modern Russia. The author compares the secular and confessional understanding of spirituality and makes a conclusion about their compatibility on the basis of recognition of Truth, Goodness and Beauty as an ideological foundation. In the analysis of the various manifestations of spirituality and their impact on individuals and society we can differentiate positive and negative spiritualities. The positive spirituality is a subject of protection of spiritual security. Negative spirituality s the source of threat to the spiritual health of individuals and produces destructive processes in the society, so its origins and manifestations should be monitored and prevented by the state and civil society.
