CC BY
61
ИЗВЕСТИЯ
ПЕНЗЕНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА имени В. Г. БЕЛИНСКОГО ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ № 23 2011
IZVESTIA
PENZENSKOGO GOSUDARSTVENNOGO PEDAGOGICHESKOGO UNIVERSITETA imeni V. G. BELINSKOGO HUMANITIES № 23 2011
УДК 8-3(47)82
ПРОЗА второй половины XIX ВЕКА в художественно-эстетическом осмыслении п. д. боборыкина
© С. и. ЩЕБЛЫКИН Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского, кафедра русской и зарубежной литературы e-mail: rector@spu-penza.ru
Щеблыкин с. и. - Проза второй половины XIX века в художественно-эстетическом осмыслении П. Д. Боборыкина // известия ПГПУ им. в. Г. Белинского. 2011. № 23. с. 293-298. - В статье дан аналитический обзор художественно-эстетических суждений П. Д. Боборыкина о творчестве и отдельных произведениях А. И. Герцена, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. Ф. Писемского.
Ключевые слова: реализм, художественный натурализм, натуралистический метод, документальность повествования, эстетические убеждения.
Tsheblikin S. I. - The prose of the second half of the XIX century in the P. D. Boborikin's artistic and aesthetic interpretation // Izv. Penz. gos. pedagog. univ. im.i V. G. Belinskogo. 2011. № 23. P. 293-298. - In the article is made the analytic review of the P. D. Boborikin's artistic and aesthetic opinions about several works of art of A. I. Herzen,
I. S. Turgenev, I. A. Goncharov, M. E. Saltykov-Shchedrin, A. F. Pisemsky.
Keywords: realism, artistic naturalism, naturalistic method, documentality of the narration, aesthetic beliefs.
П. Д. Боборыкин известен не только как автор огромного количества популярных в своё время романов (125 - по собственному и, заметим, не полному подсчёту автора!), но и как оригинальный критик с необычным и порой неожиданным взглядом на существо и художественные стороны литературных творений.
Широко известные, но недостаточно прокомментированные в литературоведческой науке воспоминания и отзывы П. Д. Боборыкина о таких выдающихся прозаиках второй половины Х1Х, как А. И. Герцен, И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, М. Е. Салтыков-Щедрин в совокупности своей представляют весьма яркую, насыщенную большим фактическим материалом страницу, относящуюся к любопытнейшим, интригующим моментам истории русской литературы XIX века.
Большой интерес в этой связи представляют отзывы П. Д. Боборыкина об А. И. Герцене. В 1907 году он посвятил ему целую статью, впервые опубликованную в одиннадцатом номере журнала «Русская мысль» [5].
Надо отдать должное писателю: он нарисовал яркую, во многом точную картину деятельности А. И. Герцена не только как литератора, но и как борца за прогрессивные идеи своего времени. Он показывает его роль в общественном движении 40-60-х годов в масштабах общеевропейских. А. И. Герцен предстает в характеристиках П. Д. Боборыкина как лидер общемировой борьбы со «всемирным мещанством» [2]. Любопытно, что писатель едва ли не впервые употребил тер-
мин «освободительное движение», относя его, правда, только к деятельности либерально-прогрессивных слоев русского общества. Тонкие и ценные, на наш взгляд, анализы П. Д. Боборыкин дает творческому наследию А. И. Герцена. В соответствии со своими представлениями о роли научно-художественного познания действительности он высоко оценил преданность А. И. Герцена «научно-философским основам мышления» [II, 474]. Мало того, П. Д. Боборыкин считает, что такие основы «восторжествовали» в Герцене-писателе.
наиболее ярко научно-философский метод А. И. Герцена как повествователя сказался, по мнению П. Д. Боборыкина, в «Былое и думах». Это произведение П. Д. Боборыкин ставит значительно выше всех других «беллетристических», по убеждению критика, произведений А. И. Герцена, в том числе романа «Кто виноват?»
«Былое и думы» П. Д. Боборыкин ценит как уникальный документ, отразивший бытовую, общественно-политическую жизнь России с такой полнотой и наглядностью, какой не было ни у одного русского писателя. Никто до А. И. Герцена, ни после него, по убеждению П. Д. Боборыкина, не «оставил нам таких драгоценных документов из первых рук», повествующих «обо всем, что представляет собою настоящую ценность, и психологическую, и общественную». Мемуары и исповеди писателей оказывались, как считает критик, по своей художественной ценности «го-
раздо ниже того, что их авторы писали как романисты, или драматурги... у Герцена этот именно род литературы представляет собою самый крупный его вклад в отдел художественной беллетристики» [II, 472].
Примечательно и рассуждение П. Д. Боборыкина о том, что успех А. И. Герцена как мемуариста определился не самим «творчеством» в «тесном смысле, то есть с фабулами, лицами, подробностями», умышленно создаваемыми писателями, а «благодаря яркой «образност<и>, свежест<и> колорита, глубин<е> анализа, мастерств<у> в изображении лиц, характеров, подробностей». Именно эти особенности, по мнению П. Д. Боборыкина, «делают из автора «Былого и дум» настоящего художника изящного слова» [II, 472]. Таким образом, получается, что достоверное изображение реальных фактов и лиц, показ «былого» в полном смысле этого слова в новых условиях становится источником и формой подлинного художества. Существенно, что в связи с этим в обзоре П. Д. Боборыкина варьируют слова «писатель-беллетрист», «бытописатель», «публицист», «писатель-художник», но предпочтение отдается всё-таки последнему словосочетанию. Это не случайно. П. Д. Боборыкин воспринимает А. И. Герцена (с учётом его дара художественно повествовать о былом) как своего предшественника в беллетристических жанрах.
И. А. Герцен с его «энциклопедическим» складом ума был близок П. Д. Боборыкину, который и сам не игнорировал в своих суждениях о развитии истории, общественных и эстетических направлений «научной» точки зрения, обнаруживая хорошую осведомленность в различных отраслях знаний и широту в рассмотрении поставленных вопросов. об этом можно судить также и по фрагментам программ, по наброскам и публичным лекциям писателя, которые хранятся в архивных фондах. Вот, к примеру, тезисный план лекции на тему «Что такое счастье?» (26 ноября 1893 г.). В числе обширных пунктов небезынтересно выделить следующее: «Вечность вопроса о счастье, - Различные попытки поставить и разрешить его.- Эпикурейство и эвдемонизм.- Характерные черты миропонимания древних и смысл учения о земном счастье. - Переворот, произведенный христианскими идеалами. Эпоха Возрождения.- Её сенсуализм; культ человеческой личности, творчество искусства и различных видов наслаждений. - Нарастание скептицизма, философского и житейского. Паскаль и Монтень - идеалы и стремления 18 века. - Вера в совершенствование рода человечества и вытекающий отсюда оптимизм. - Романтическая реакция конца прошлого и начала нынешнего столетия. - Возмущение личности против судьбы, общества и законов природы. - Новейший пессимизм и его разветвления. - общие причины недовольства жизнью в современном человечестве. - Можно ли их считать чем-либо бесповоротно роковым? -Анализ того, что мы сами вносим в жизнь тяжелого и неформального. - Необходимость более разумного и здорового <отношения> к вопросу личного счастья» (курсив наш - С. Щ.) [РГАЛИ Фонд 67. Опись 1. Ед. хр. 5, лист 2].
Несколько с иных позиций рассматривается творчество И. А. Гончарова, также связанного, как известно, с натуральной школой. П. Д. Боборыкин осознает значение И. А. Гончарова как выдающегося романиста своей эпохи. Но И. А. Гончаров не воспринимается критиком в системе новейшего реализма и не характеризуется как параллель в развитии художественного натурализма. Напротив, П. Д. Боборыкин обращает внимание читателей на то, что И. А. Гончаров «раздражался» французским натурализмом, не отрицая в его лучших представителях таланта, но и «не мог беспристрастно оценить то, что они внесли с собою в дело художественного изображения современной жизни» [II, 445]. П. Д. Боборыкин не поясняет, что именно внесли французские натуралисты в художественное изображение современности и что вызывало отторжение от их произведений эстетического чувства маститого писателя, но одна оговорка, упомянутая исследователем, может представлять для нас сегодня особенный интерес. Оказывается, И. А. Гончарова «возмущало. промышленное направление западной беллетристики, в особенности французской» [II, 445]. Сетования весьма характерные и очень знакомые нам еще по ироническим характеристикам В. Г. Белинского так называемого торговокнижного направления в лице Барона Брамбеуса, Н. И. Греча, Н. В. кукольника, А. Ф. Воейкова, И. Т. калашникова, К. П. Масальского и др. [1]. Как надо думать, И. А. Гончаров переносил свои впечатления от литературы этого «направления» и на французскую словесность объективистского пафоса, рассматривая ее как результат закрепления в западном мире гедонистического прагматизма. Это понятно: И. А. Гончаров и в своих очерках «Фрегат Паллада» (1855) и в романе «Обломов» (1859) высказал отрицательное отношение
к буржуазно-меркантильным стимулам как русской, так и западноевропейской жизни. Он исповедовал идеал гармонии, защищал принципы реалистического искусства в его наиболее совершенных и классических формах, что и вызвало конечную оценку И. А. Гончарова со стороны П. Д. Боборыкина как «пушкиниста чистейшей воды» [II, 444].
И всё-таки П. Д. Боборыкин усмотрел в самом творчестве И. А. Гончарова нечто такое, что, хотя и отдаленно, роднит его произведения с поэтикой реального (реалистического - С. Щ.) романа. Мемуарист отмечает у автора «Обломова» «цельное чувство писателя-художника» [I, 444]. Цельное, в понимании П. Д. Боборыкина, значит объективное, стремящееся к широкому и точному отражению действительности. В этом смысле И. А. Гончарову, конечно же, не чужды были принципы художественного натурализма. В частности, как сообщает П. Д. Боборыкин, писатель говорил о необходимости для настоящего художника «захватывания в свои произведения больших полос жизни» [II, 445], иначе говоря, широкой географии, пространственно-смысловой перспективы. Как можно представить, данные рассуждения И. А. Гончарова импонировали П. Д. Боборыкину в плане переклички с эстетикой нового реального романа, хотя они и вы-
сказаны в полемическом контексте по отношению к И. С. Тургеневу. По свидетельству П. Д. Боборыкина, И. А. Гончаров говорил, что И. С. Тургенев как художник, умел описать «сад, полный цветов», нечто локальное и изящное, но «большого парка он вам не разобьет», то есть не охватит эпических картин жизни [II, 445]. В сущности, это верно по отношению к Тургеневу-лирику и весьма симптоматично в плане восприятия самого П. Д. Боборыкина как писателя, предполагавшего в поэтике реального романа наличие подробного и широкого воспроизведения многоразличных пластов действительности.
Специфическая логика эстетических анализов П. Д. Боборыкина обнаруживается также в его характеристиках творчества И. С. Тургенева. И. С. Тургенев ещё менее, чем И. А. Гончаров, мог быть соединен с системой художественного натурализма, но это нимало не заботило П. Д. Боборыкина. Ему достаточно и того, что европейски знаменитый писатель некоторыми важными чертами своей поэтики всё-таки связан с фундаментальными принципами реального романа. В частности, П. Д. Боборыкин называет И. С. Тургенева ярким «русским бытописателем» и отмечает, что «все его типы, сделавшиеся классическими - живые лица» [II, 366].
Это наблюдение, несомненно, сделано на основе знакомства П. Д. Боборыкина с опубликованной уже в 1869 году статьей «По поводу «Отцов и детей», где И. С. Тургенев писал о том, что он «никогда не покушался «создавать образ», если не имел исходной точкой не идею, а живое лицо, к которому постепенно примешивались и прикладывались подходящие элементы. Не обладая большою долею свободной изобретательности, я всегда нуждался в данной почве (то есть в реальных фактах.- С. Щ.), по которой я бы мог твердо ступать ногами» [8]. Имея в виду, по всей вероятности, вышеприведенное высказывание, П. Д. Боборыкин сочувственно отмечает связь литературных образов популярного писателя с их жизненными прототипами. Такой непосредственный контакт с действительностью как раз и составлял важнейший эстетический принцип художественного натурализма.
Всё это, однако, не означало, что в И. С. Тургеневе П. Д. Боборыкин хотел увидеть одного из своих предшественников, а тем более художника, напрямую примыкавшего к линии реального романа. Тем не менее, П. Д. Боборыкину как писателю, стремившемуся по-своему обогатить русский реализм конца XIX века, важно было отметить у И. С. Тургенева в качестве характернейшей черты его романного творчества прочнейшую связь с действительностью, в первую очередь, в приёмах создания литературных типов.
Что касается идеологической ориентации И. С. Тургенева, то П. Д. Боборыкин не входит глубоко в рассмотрение этого вопроса. Но отмечая широкие связи И. С. Тургенева с деятелями литературы и искусства Франции, положительно характеризуя его симпатии к западноевропейской культуре в целом, П. Д. Боборыкин рассматривает популярность И. С. Тургенева за рубежом как «выражение лучших сторон русской
интеллигенции, самых светлых и двигательных упований нашего общества» [II, 371]. Некоторые же неудачи последнего романа И. С. Тургенева «Новь» (образ По-тугина) критик объясняет не чем-либо, а именно тем, что даровитый писатель в силу своего почти постоянного пребывания на Западе (отсюда его «узковатое», по словам П. Д. Боборыкина, западничество) не имел возможности «провести в печать замысел и подробности» так, как, «если бы жил постоянно в России» [II, 371]. П.Д. Боборыкин считает нужным добавить, что большая часть персонажей романа «Новь» «наблюдены им, а не выдуманы; рассказывают, что одного или двух героев «Нови» он изучил все в том же Париже» [II, 372]. Иначе: что видел, то и написал. Правдивость и искренность И. С. Тургенева отмечается П. Д. Боборыкиным как его безусловное преимущество. Это также соответствует эстетическим идеалам П. Д. Боборыкина.
Заслуживают внимания отзывы П. Д. Боборыкина и о современнике И. С. Тургенева и И. А. Гончарова А. Ф. Писемском. В критике XIX века этот своеобразный писатель иногда попадал в разряд натуралистов в прямом смысле этого слова. В частности, М. Е. Салтыков-Щедрин иронизировал по поводу читательского восприятия романа «Тысяча душ» как образца реального направления. В действительности реализм А. Ф. Писемского, по мнению Салтыкова-Щедрина, сведен лишь к внешним признакам, из которых он «лепит фигуры, по большей части довольно выпуклые», но «тонкой струи жизни» здесь нет. Выхваченный из действительности образ, по мнению критика, статичен и не проявляет ни страдания, ни трепета, ни радости [6]. Иначе сказать, перед нами голый натурализм. Еще более определенно в этом плане М. Е. Салтыков-Щедрин высказался о романе А. Ф. Писемского «Взбаламученное море» [4].
Тем больший интерес вызывает заявление П. Д. Боборыкина о том, что А. Ф. Писемский «выступил под влиянием Н. В. Гоголя и так называемой «натуральной школы» (мысль о широком влиянии Н. В. Гоголя на судьбы русской литературы содержится и у Н. Г. Чернышевского в «Очерках гоголевского периода русской литературы») [9] как более «резкий реалист, чем его ближайший сверстник, Тургенев» [II, 374]. «Резкий реалист», на языке П. Д. Боборыкина, означает прежде всего реалист острокритического направления и, как можно думать, пафос отрицания П. Д. Боборыкин считал главным в творчестве А. Ф. Писемского. Он отмечает у него «хлесткость», беспощадность разоблачения «животненных инстинктов тунеядного среднего дворянства» [II, 374]. С другой стороны, в отличие от М. Е. Салтыкова-Щедрина, П.Д. Боборыкин видит в произведениях А. Ф. Писемского немало и художественных достоинств: умение «живьем», то есть в непосредственном и полнокровном очертании, представить картину нравов и характеры «низов целого дворянского гнезда», наблюдательность и колорит языка, отличающиеся «проблесками обличительного темперамента» [II, 374].
П. Д. Боборыкин говорит и об эстетической культуре А. Ф. Писемского, который возмущался «го-
лым» отрицанием искусства и выражал преданность делу изящной литературы.
Всё это свидетельствует о том, что П. Д. Боборыкину были близки многие стороны реализма А. Ф. Писемского, и он не отделял его от линии реального романа. В то же время П. Д. Боборыкин указывает на некоторую «недоделанность таланта и мастерства», отмечает противоречивость романа «Взбаламученное море», отступление от действительности в изображении так называемых «новых людей» [II, 375].
Сказанное позволяет сделать вывод о том, что творчество А. Ф. Писемского в представлении П. Д. Боборыкина - промежуточная стадия от Н. В. Гоголя и «натуральной школы» до произведений, в которых наиболее характерно проявилась эстетика новейшего реализма.
Некоторым особняком в критическом наследии П. Д. Боборыкина стоит его небольшой очерк «Монре-по», в подзаголовке названный «Дума о Салтыкове», появившийся после смерти писателя в 1889 году.
М. Е. Салтыков-Щедрин отрицательно относился к писателям, в произведениях которых он усматривал приверженность к «натурализму». Под натурализмом он понимал упрощённое, дагерротипное искусство, лишённое внутренней силы и образности. Признаки такого искусства он находил у многих французских, а также русских писателей - А. Ф. Писемского, Г. И. Успенского и, как мы уже отмечали, П. Д. Боборыкина. На роман «Жертва вечерняя» он откликнулся резко критической статьей [7]. Столь же отрицательно относился М. Е. Салтыков-Щедрин и к французским натуралистам во главе с Э. Золя.
Но П. Д. Боборыкин оказался выше личных обид и много лет спустя дал, в общем, положительную и достаточно высокую оценку своему литературному «противнику». Талант сатирика-Щедрина он измеряет по высшим критериям, называя автора «Истории одного города» «русским Свифтом» [II, 418] М. Е. Салтыков-Щедрин и Д. Свифт, по мнению П. Д. Боборыкина, «в двух передовых нациях Европы считаются самыми крупными выразителями сатирического гения» [II, 419].
Правда, природа щедринского гения объяснена П. Д. Боборыкиным несколько поверхностно. Критик считает, что именно русская жизнь вследствие ее специфических форм породила в основном Щедрина как сатирика. Он отмечает, что его произведения не пользуются такой популярностью на Западе, как произведения И. С. Тургенева и л. Н. Толстого. Это верно в том смысле, что формы русской жизни предопределили в какой-то степени и специфический характер сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина, не во всём понятной западному читателю. П. Д. Боборыкин прав и в том случае, когда заключает «содержание» сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина в рамки отражения зловредных нравов и быта именно русского дворянства. Действительно, «проделки», к примеру, Стёпки-балбеса, уже не говоря о безобразных, непереводимых ни на какой язык «доблестях» Иудушки Головлёва, пожалуй, недоступны восприятию западного читателя. Это специфически российские «проделки» и
поступки. Но дело в том, что сатирические картины М. Е. Салтыкова-Щедрина обличают не только уродства общественно-бытовых форм российской действительности, но и общечеловеческий аморализм. Эта сторона в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина, далеко не всегда выделяемая в трудах современных исследователей, для П. Д. Боборыкина в силу его преимущественной оппозиционности к общему строю официальной русской жизни оказалась как бы и не злободневной. Тем более, что тяготея к западникам, П. Д. Боборыкин не мог в полной мере воспринимать (прежде всего в типологическом аспекте) общемировую значимость сатирического пафоса Щедрина. Он выделил лишь филигранность, национальное своеобразие его сатиры, которая, действительно, не поддавалась прямому переложению на европейские языки, поскольку будучи специфически гениальной, требовала адекватного иноязычного воплощения, что не представлялось абсолютно возможным.
В этой связи привлекает внимание ещё один эпизод, относящийся к восприятию самим М. Е. Салтыковым-Щедриным разных типов реализма в русской и западноевропейских литературах. П. Д. Боборыкин рассказывает, как во время отсутствия Щедрина в «Отечественных записках», им редактируемых, были напечатаны три лекции П. Д. Боборыкина о реальном французском романе. Вернувшись в Петербург и встретившись с автором статей, М. Е. Салтыков-Щедрин, как об этом свидетельствует мемуарист, сразу же задал вопрос, смысл которого не вызывал никакого сомнения в отрицательном отношении писателя к новейшим французским романистам, в том числе Флоберу, использовавших те или иные приемы натуралистической описательности. «Какой это вы нашли у них реализм?!» - заявил М. Е. Салтыков-Щедрин [II, 415].
П. Д. Боборыкин не комментирует этот эпизод, но по характеру его изложения видно, что редактор и критик расходились в понимании сути реалистического отражения жизни. Для М. Е. Салтыкова-Щедрина реализм заключался в правде обобщений, полной определённости авторской позиции и политической актуальности художественного изображения. Для П. Д. Боборыкина реализм был искусством, главное достоинство которого определяется многомерностью характеристик, непосредственных, быстро меняющихся свойств конкретной действительности.
И тем не менее, несмотря на значительные расхождения между двумя литераторами в восприятии не только реализма, но и самого искусства в целом, П. Д. Боборыкин завершает свой очерк словами, в которых видно сочувствие великому сатирику, при жизни не нашедшего должного понимания подвижнического смысла своего творчества.
В критических отзывах П. Д. Боборыкина мы найдём многочисленные упоминания почти обо всех деятелях русской литературы XIX века: В. Г. Белинском, Н. Г. Чернышевском, л. Н. Толстом, Н. С. лескове, Г. И. Успенском, М. Е. Салтыкове-Щедрине, А. Ф. Писемском, Ф. М. Достоевском и других.
Однако в данной работе нас интересуют только такие характеристики, которые либо напрямую связаны с основными эстетическими принципами критика, либо косвенно отражают те или иные стороны творческой практики самого писателя. С учетом этого целесообразно будет сделать некоторые выводы относительно системы и типологии литературно-эстетических высказываний П. Д. Боборыкина.
Рассмотренный выше материал убеждает в том, что писатель исходил из представлений об искусстве как образном воплощении многообразных, многоразличных сторон постоянно развивающейся действительности. Важно при этом, что образность искусства и, в частности, литературы писатель не сводил к чистому мастерству, где бы техническая форма воплощения преобладала над содержательной: «Внешнее мастерство, - замечал П. Д. Боборыкин относительно французского изобразительного искусства 90-х годов XIX века, - стоит очень высоко; но мастерство - не творчество» [II, 228]. Это существенная оговорка, свидетельствующая о том, что в литературной сфере для П. Д. Боборыкина важна была, в первую очередь, творческая, как он говорит, мысль, а не «ловкая техника», на которой «выезжают» (это также термин автора) те или иные служители искусств. На это следует обратить внимание, поскольку сам П. Д. Боборыкин и другие сторонники художественного натурализма нередко получали упреки за якобы чрезмерную увлеченность техникой в ущерб искусству как таковому. В действительности П. Д. Боборыкин высоко ценил собственно эстетическую сторону искусства, а в особенности литературы, связывая её образность с содержательными началами творчества.
Второй вывод, который необходимо сделать, стремясь очертить некую системность эстетических убеждений П. Д. Боборыкина, может быть сформулирован как сознательное стремление критика утвердить в поэтике художественного натурализма принцип всестороннего охвата таких реальных событий и лиц, которые раскрывают не отвлеченные идеалы писателя, а закономерности самой действительности. Иначе сказать, это принцип «трезвого реализма», который понимался в 80-х, а в особенности, в 90-х годах, конечно, по-разному. Но под «трезвым реализмом» П. Д. Боборыкин разумел не столько обличительство и критицизм, сколько полноту и конкретность жизненных фактов, пронизанных «творческой» (значит, одухотворенной) мыслью писателя.
Третье положение, которое четко просматривается в анализах П. Д. Боборыкина-критика, определяется тем, что он отстаивал необходимость отражения в реалистической прозе, ее образах не индивидуальной психологии как таковой, а психологии социальных групп по преимуществу.
Четвёртый принцип в эстетических убеждениях П. Д. Боборыкина, на первый взгляд, оказывался более чем традиционным - это принцип верности действительности. На этом требовании, как мы знаем, основана вся реалистическая поэтика от А. С. Пушкина и
Н. В. Гоголя до А. М. Горького и М. М. Пришвина.
Однако у П. Д. Боборыкина правдивость изображения связывалась с документальностью повествования, с научной точностью, опирающейся на новейшие учения, в том числе материалистические -учения о природе и человеке, его биофизических свойствах.
В этом утверждении писатель смыкался с теорией литературного творчества Э. Золя, но до определенных пределов. П. Д. Боборыкин не принимал абсолютной самоценности специальных чисто физиологических, а тем более психопатологических анализов человеческой жизни, ибо увлечение такими приемами грозило разрушением образности, которую П. Д. Боборыкин всегда выводил на первый план в творчестве художника.
Наконец, коснёмся ещё одного важного момента в эстетических представлениях П. Д. Боборыкина. В данном случае имеется в виду его понимание объективности художественного творчества.
В некогда известных, пусть устаревших, но не потерявших своего нигилистически - воинственного пафоса, довольно «задиристых» работах философов высокомерно выражена мысль о том, что в творчестве «примитивных натуралистов» объективность изображения переходила в объективизм повествования [3]. Но разве это так уж плохо?
Источник подобного рода поверхностных суждений очевиден: обилие житейских фактов в повествовательной структуре романов, намеренно редуцированная позиция автора, создающая впечатление того, что в его картинах то и дело берет верх стихия субъективизма. О формах выражения авторской индивидуальности П. Д. Боборыкина, его повествовательной системе достаточно широко отмечено в наших работах, посвящённых творчеству этого уникального художника [10]. Здесь же необходимо заметить, что в теоретическом плане он никогда и нигде не «благословлял» субъективизм как осознанный эстетический принцип творческого повествования. Напротив, то и дело повторял тезис о необходимости жизненного правдоподобия, о верности художника действительности, о соответствии писательской техники глубинной мысли создаваемого творения. П. Д. Боборыкин, как совершенно очевидно, исключал субъективистский компонент в качестве существенного, а тем более плодотворного принципа искусства. В характеристиках, как мы видим, художественных достоинств произведений А. И. Гончарова, И. С. Тургенева, А. Ф. Писемского, а также л. Н. Толстого П. Д. Боборыкин обращает внимание именно на жизненную верность и полноту отображения как на следствие талантливого и объективного подхода этих художников к раскрываемой ими действительности.
Таким образом, эстетические убеждения и высказывания П. Д. Боборыкина в целом не противоречили завоёванным положениям русской теоретической мысли в области литературы и искусства, не снижали, по нашему мнению, её уровня. В отдельных же вопросах, в первую очередь, в осмыслении эволюции сложнейшего жанра романа, крупных форм прозы, а
значит, и самой критики фундаментального, академического характера, этой, по словам В. Г. Белинского, «движущейся эстетики» (в высшем и широком смысле этого слова. - С. Щ.), П. Д. Боборыкин поднимал
отечественную литературно - философскую, литературно - историческую мысль на новую высоту.
Это представляется нам бесспорным, поскольку теорией жанрового развития, общими, достаточно точными оценками отдельных литературных шедевров ни в критике, ни в самом академическом литературоведении, которое во второй половине XIX века только набирало свои силы, в системном плане никто не занимался.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Белинский В. Г. Собр. соч.: в 9 т. М., 1976.Т.1. С. 123.
2. Боборыкин П. Д. Воспоминания: в 2 т. М., 1965, Т.2. С.488. В дальнейшем цитаты по этому изданию с указанием в скобках тома и страницы.
3. Буров А. И. Марксистско-ленинская эстетика против натурализма в искусстве // Вопросы философии, 1950. № 1. С. 117-138.
4. Развёрнутую характеристику этого романа см. в работе П. Г. Пустовойта «А. Ф. Писемский в истории русского романа». МГУ, 1969.
5. Русская мысль, 1907. № 11.
6. Салтыков-Щедрин М. Е. Литературная критика. М., 1992. С. 110-111.
7. Салтыков-Щедрин М. Е. Новаторы особого рода. Жертва вечерняя. Роман в двух книгах и двух частях П. Боборыкина // Салтыков-Щедрин М. Е. Литературная критика. М., 1982. С. 214-224.
8. Тургенев И. С. Собр.соч.: в 12 т. М., 1956, Т. 10. С 346. Позже И. С. Тургенев еще раз вернулся к этой мысли и сообщал: «В моих произведениях я постоянно опираюсь на жизненные данные, стараясь только случайные явления возводить в типы» (Минувшие годы, 1908, № 8. С. 77).
9. Чернышевский Н. Г. Собр. соч.: в 5 т. М., 1973. Т. 3. С. 161-317.
10. Щеблыкин С. И. Романы П. Д. Боборыкина в контексте русской прозы второй половины XIX века. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г. Р. Державина, 2002. 258 с.; Щеблыкин С. И. П. Д. Боборыкин. Логика романного творчества. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2004. 130 с.
