CC BY
22"Культурная жизнь Юга России"
56 —
№ 2 (36), 2010
В. A. BERBERov. KYAzIM MEcHIEVs IMAGE IN THE HIsTORKAL LEGENDs ABouT DEpoRTATIoN
The article is dedicated to the identification of the image of the classic of Karachai-Balkar literature Kazim Mechiev in the historical and heroic legends. The author pays special attention to the folklore texts, created during the years of deportation (1943-1957).
Key words: Karachai-Balkar poetry, national folklore, poet-enlightener, deportation, historical legends, «magical realism».
с. г. БУРОВ
прототипы агриппины тунцевой в «докторе живаго» б. пастернака
В статье проанализировано влияние семейной ситуации Вяч. Ив. Иванова на сферу отношений Агриппины Тунцевой, Аверкия Степановича и Елены Прокловны Микулицыных, с которыми Юрий Живаго встречается в Варыкино. Автор рассматривает интертекстуальные связи «Доктора Живаго» с рассказом Б. К. Зайцева «Аграфена» и вопрос о прототипах образа Агриппины Тунцевой.
Ключевые слова: роман Б. Пастернака «Доктор Живаго», прототип, интертекстуальность, аналогия, образ, персонаж.
Беседа в вагоне теплушки с Анфимом Ефимовичем Самдевятовым вводит Юрия Живаго в курс местных дел. Он заочно знакомится с Аверкием Степановичем Микулицыным и его второй женой Еленой Прокловной. Самдевятов сообщает, что до этого бывший управляющий имения Крюгеров был женат на старшей из четырех сестер Тунцевых - Агриппине Севериновне. Она умерла зимой 1916-1917-го.
Агриппина (Аграфена) - мать партизанского командира Ливерия, к которому Живаго впоследствии попадет в плен, - персонаж, вскользь упоминаемый в романе. Однако Тунцева может быть интересна тем, что скорая женитьба Микулицына на «молоденькой, но уже и молодящейся» [1] Елене Прокловне воспроизводит ситуацию женитьбы мэтра символизма Вячеслава Ивановича Иванова на его юной падчерице Вере Константиновне Шварсалон (1890-1920), которая была дочерью Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал (ум. 17 октября 1907 г.). Выявляя черты последней в образе Агриппины Тунцевой, мы рассмотрим значения, которые обретает этот образ при соотнесении с другими прототипами.
Влияние Вяч. Ив. Иванова на Пастернака уже было предметом рассмотрения. В биографическом аспекте тему «Пастернак и Иванов» затрагивал Е. Б. Пастернак. Интертекстуальные переклички пастернаковского романа с биографией и творчеством Иванова выявил И. П. Смирнов. В его в книге «Роман тайн "Доктор Живаго"» указано, что семейные отношения Иванова узнаваемы в истории гимназистки Лары, ее матери и Комаровского [2]. Считаем возможным добавить к этому, что коллизия женитьбы на падчерице воспроизводится в романе неоднократно и, если учесть регулярность развертывания структуры линейного пространства [3], дается на строго обусловленных участках текста и, так сказать, в развитии.
Когда в треугольнике Амалия Карловна Ришар - Комаровский - Лара воспроизводится треугольник Л. Д. Зиновьева-Аннибал - Иванов -В. К. Шварсалон, актуализируется момент замены матери ее дочерью. В коллизии Агриппина Тунцева - Микулицын - Елена Прокловна Пастернак вновь воспроизвел семейные отношения Иванова, но акцентировал момент смерти старшей женщины и устранил ее родственные связи с преемницей. В первом случае значимая неполнота совпадения с «оригиналом» проявилась в том, что смерть Амалии Карловны наступила не от отравления. Таким образом, дочь Л. Д. Зиновьевой-Аннибал и падчерица Вяч. Ив. Иванова Вера Константиновна Шварсалон попадает в ряд прототипов не только Лары, но и Елены Прокловны Микулицыной. У Лары (как у В. К. Шварсалон) был брат, учившийся в кадетском корпусе. Родион Гишар, вероятно, стал офицером. В одном из июльских писем 1914 года к родителям и сестрам Пастернак сообщал: «У Веры Константиновны брат офицер в Гродне!!» [4].
Рассмотрение ассоциаций, связанных с именем умершей жены Микулицына, позволяет более полно проследить, как отразилась в «Докторе Живаго» семейная ситуация Ивановых. Продублированное в тексте имя Агриппина / Аграфена - отсылка и к двойному интересу Иванова (приверженность «Риму» и «славянству»), и к биографии Зиновье-вой-Аннибал (с ней Иванов познакомился в Риме летом 1893 г., перед смертью Лидия Дмитриевна собиралась идти на богомолье к Тихвинской). «В этом пророческом стремлении уйти был не только религиозный шаг, но и желание народно, вселенски соединяться с людьми в духовном движении» [5]. Не раз отмеченная мемуаристами внешность Лидии Дмитриевны позволяет косвенно судить о том, как могла выглядеть не описанная в тексте романа Агриппина Тунцева. «О
№ 2 (36), 2010 "Культурная жизнь Юга России"
— 57
своеобразном стилизованном внешнем облике» Зиновьевой-Аннибал, сформированном в согласии с идеей о «дионисовом действе» в период жизни на «башне», писали многие современники [6]. Представление о ее одежде дают фотографии, которые Пастернак мог видеть. С. К. Маковский вспоминал, что Зиновьева-Аннибал «дома на литературных сборищах выходила к гостям в сандалиях и в греческом пеплосе (да еще алого цвета)» [7]. Доставивший семью Живаго в Варыкино извозчик по имени Вакх говорил «про "первень-ку, упокойницу"». Пастернак произвел значимую замену алого цвета на белый. Именование старшей сестры Тунцевой херувимом соотнесено в плане иерархии небесных сил с именем младшей - Серафимы. А. Ливингстон полагает, что имя-отчество последней говорят о ней, как о «духе севера»: «her name and patronimic, Serafima Severinovna, suggesting "seraph of the north", may be enough said about her, along with the fact that most people consider her crazy» [8].
Слова Вакха об Аграфене, что «та была мед-женщина, белый херувим» (т. 4, с. 269), и имя героини намечают русский контекст восприятия - отсылают к рассказу Б. К. Зайцева «Аграфена» (1909), еще одному образу в литературной галерее русских женщин. Именование умершей жены Микулицына Аграфеной является не только скрытым указанием на интертекстуальное присутствие зайцевского рассказа, но также и на восприятие этого произведения Ивановым. Вещь его очень заинтересовала, в 1908 году он пригласил к себе ее автора: как вспоминал Зайцев, «забрал меня, увез к себе в кабинет - и вот начался разбор этой "Аграфены" чуть не строчка за строчкой -спокойный, благожелательный, но и критический. Продолжалось это часа полтора» [9]. Ливингстон высказала соображения о том, что повесть была интересна Иванову в связи с сюжетом об истинном муже: «Специальный интерес здесь <.. .> более очевиден, если вспомнить, что после смерти жены Иванов существенно сузил круг общения, сменив многолюдные "среды" на индивидуальные "аудиенции"» [10].
Поскольку этот сюжет волновал Иванова многие годы, резонно предположить, что рассказ «Аграфена» мог упоминаться, а возможно, пересказываться (или рекомендоваться для прочтения) в разговорах Иванова с Пастернаком в 1914 году. Иванов, по-видимому, пытался узнать об отношении своего собеседника к проблеме пола и к женщине как символическому образу России. Это просматривается в упоминании Пастернака о разговорах с Ивановым, которое содержится в письме Д. Е. Максимову от 14 октября 1956 года. О степени интереса Пастернака к мнению Б. К. Зайцева может свидетельствовать просьба прочесть «Детство Люверс» в 1921 году в Москве. В берлинском письме к В. П. Полонскому от 10 января 1923 года Пастернак признавался, что возобновлением работы «после многолетнего перерыва <...> отчасти обязан Зайцеву, догадавшемуся пожелать мне написать что-нибудь такое, что бы он полюбил (счастливая по простоте формулировка потребности в художестве)» [11].
То, что стимулировавшее к творчеству влияние могло вспоминаться при работе над «Доктором Живаго», подтверждается наличием интертекстуальных следов рассказа Зайцева. Расположение Пастернака к этому собрату по перу с 1920-х годов оставалось неизменным. Об этом свидетельствует и возобновившаяся в 1959 году переписка (контакты с Зайцевым освещены в комментариях М. А. Рашковской, опубликовавшей часть пастер-наковского эпистолярия 1959-1960 годов [12]).
Отдельного внимания к себе требует вопрос о том, как отразился в «Докторе Живаго» доклад Иванова «О достоинстве женщины» (1908). Положения и некоторые образные мысли доклада Пастернак использовал в романе, описывая женские судьбы (Тоня, Лара, Марина и др.). Можно сравнить, например, изображение Кубарихи и восприятие ее доктором с ивановским описанием тайны женщины и ее древнейшего образа [13]. Переклички (в том числе и варыкинского повествования) с «Аграфеной» Зайцева имеют самостоятельное значение и могут составить предмет отдельной работы.
Что касается других прототипов умершей жены Микулицына, то имя Агриппина отчасти намекает на известных исторических персонажей. Это римский полководец Агриппа (63-12 гг. до н. э.), который был сподвижником императора Августа и построил в Риме водопровод, Пантеон, термы; немецкий алхимик Агриппа Неттесгеймский (1486-1535), изложивший в сочинении «О сокровенной философии» («Тайная философия») учение о связи всех вещей и обобщивший тем самым аристотелевскую «теорию четырех элементов». В романе намек на богослова, которого молва обвиняла в занятиях чернокнижием и магией, является в то же время аллюзией на интерес Иванова к мистике и оккультизму. При жизни Агриппы Неттесгеймского ходили слухи, легшие затем в основу легенды о докторе Фаусте (знается с демонами, дьявол сопровождает его повсюду, приняв образ черного пса). В «Докторе Живаго», как показал И. П. Смирнов, образ черного пса связан с Комаровским, который «кажется заимствованием из "Фауста" Гете <.. .> Фаустов пудель превращен у Пастернака в бульдога, и <...> Сатаниди, всегдашний спутник Комаровского, недвусмысленный аналог Мефистофеля, назван по имени Константином» [14].
Отметим, что в византийско-греческом имени Константин Сатаниди можно усмотреть оценочный намек на геополитические чаяния панславянского объединения в союзе с Грецией, которые были у Иванова во время Первой мировой войны, и ожидание освобождения Константинополя (на это указывал Г. Обатнин). В бульдога по кличке Джек, принадлежащего адвокату Комаровскому, могли быть «превращены» две собаки: терьер Джек, живший у поэта В. А. Комаровского, и пудель Джек, любимец семьи Цветаевых, держась за шерсть которого маленькая Ариадна Эфрон училась ходить. Не исключена справедливость устного сообщения И. М. Коневой, считающей, что фигура Сатаниди в сопровождении бульдога мог-
"Культурная жизнь Юга России"
58 ^^^^^^^^^^^^^^^^
№ 2 (36), 2010
ла быть с определенной долей утрировки деталей «списана» со знаменитого кустодиевского портрета Ф. И. Шаляпина (1922). Шаляпин пел арию Мефистофеля в опере Ш. Гуно «Фауст». Известно также о «демонизме» и «дендизме» Маяковского, которого также причисляют к прототипам Комаровского [15]. На Маяковского, завоевывавшего культуру, как Комаровский завоевывал Лару, указывает имя последнего - Виктор (лат. победитель). В «Охранной грамоте» Пастернака сказано: «Однако культура в объятья первого желающего не падает. Все перечисленное надо было взять с бою. Пониманье любви как поединка подходит и к этому случаю. Переход искусства к подростку мог осуществиться лишь в результате воинствующего влеченья, пережитого со всем волненьем, как личное происшествие <...> Победителем <...> был Маяковский» (т. 3, с. 213-214).
Агриппа Неттесгеймский подчеркнуто отмежевывался от ученых-самозванцев, колдунов и шарлатанов, претендовавших на обладание тай-нодейственными силами. Аналогичным образом вел себя и Иванов - хотя бы по отношению к А. Р. Минцловой (данную тему затрагивали Н. Богомолов [16] и Г. Обатнин). Отдельный интерес представляют отражение жизни и трудов Агриппы в «Докторе Живаго» и два вопроса: почему Иванов ассоциировался у Пастернака с этим философом-мистиком, и существуют ли у «Доктора Живаго» связи с романом В. Я. Брюсова «Огненный ангел» (1907)? В 1914 году, к которому относятся контакты Пастернака с Ивановым, мэтр символизма вел беседы с членом новообразованной «Центрифуги» Н. Асеевым. Тот вспоминал в 1920 году: «Вяч. Иванов усиленно рекомендовал мне чтение Сведенборга, Якоба Беме и прочих мистиков, к которым я не питал большой склонности <.> из уважения к нему я внимательно просматривал бесконечные страницы "Авроры" или старательно изучал устав о браках ангельских чинов. Прекраснодушный Вячеслав приходил от этого в восторг и надеялся сделать из меня правоверного мистика» [17]. Не исключено, что разговоры с футуристом Пастернаком, имевшим более глубокую философскую подготовку и высокую мистическую чувствительность, касались и «Авроры» (намек на которую мы усматриваем в именовании Агриппины Тунцевой белым херувимом и в имени младшей из ее сестер), и трудов Агриппы Неттесгеймского. На две женитьбы Микулицына (отражение двух браков Иванова) ложится, таким образом, отсвет творений обоих мистиков.
Пастернаку могло быть известно стихотворение графа В. А. Комаровского «Лицо печальное твое осеребрило» (1912), написанное, как указал автор, «на копенгагенский бюст Агриппины Старшей». Комментаторы его сочинений сообщают: «Агриппина Старшая, Юлия (14 г. до н. э. - 33 г. н. э.) - внучка императора Августа, мать Калигулы, умерщвлена Тиберием <...> Предполагаемый бюст Агриппины Старшей (I в. н. э.) хранится в Карлсбергской глиптотеке <...> в Копенгагене» [18]. Таким образом, соотнесе-
ние Агриппины Севериновны, старшей из сестер Тунцевых, с Агриппиной Старшей дает основание видеть в ее сыне Ливерии нового Калигулу - но мелкого настолько, насколько велик был Калигула настоящий. «Прочтение» некоторых персонажей, особенно Ливерия, Антипова-Стрельникова, а также стариков Антипова и Тиверзина, сквозь призму «Жизни двенадцати цезарей» Светония могло бы составить отдельную работу.
Хотя упомянутый этюд В. А. Комаровского опубликован посмертно («Аполлон». 1916. № 8), нельзя исключить того, что Пастернак знал его еще с 1913 года и имел определенный интерес к творчеству названного стихотворца. Отзвуки элегии «Лицо печальное твое осеребрило» присутствуют в стихотворении «Все наденут сегодня пальто» (1913), вошедшем в книгу «Близнец в тучах» и переработанном в 1928 году. Обращенность к «северянке» в этом стихотворении соотносится с знаковыми смыслами, сопровождающими тему старшей из четырех дочерей Северина в «Докторе Живаго». В каждом из перечисленных нами случаев интертекстуально актуализируются различные аспекты текста Комаровского. Подробнее о значении имени, принадлежащего герою самого знаменитого романа Л. фон Захер-Мазоха («Венера в мехах») - австрийцу Северину, и значениях слова «северянка» мы говорили в статье «Пастернак и Достоевский.» [19].
Как давно отмечено, прототипами сестер Тун-цевых были пять сестер Синяковых. Л. Ю. Брик писала: «Жили они раньше в Харькове. Отец у них был черносотенец, а мать человек передовой и безбожница. Дочери бродили по лесу в хитонах, с распущенными волосами, и своей независимостью и эксцентричностью смущали всю округу. В их доме родился футуризм. Во всех них поочередно был влюблен Хлебников, в Надю - Пастернак, в Марию - Бурлюк, на Оксане женился Асеев» [20]. Возможно, по облику и поведению сестры, в частности Надежда, представлялись Пастернаку противоположностью Зиновьевой-Аннибал (которую он при ее жизни, скорее всего, не видел).
Штрихи портрета сестер Синяковых (или одной Надежды) были использованы в образе Микулицыной. Знакомство в июле 1914 года с четой Иванов - В. К. Шварсалон могло натолкнуть Пастернака на сопоставление этой пары с тем, какими он видел себя и свою возлюбленную Н. Синякову, вызвавшую у него сильное чувство (роман закончился неудачно). Для Иванова Вера была «мистической представительницей» его умершей жены (такое убеждение разделяла и сама Вера). Как указал Н. В. Котрелев, «в Иванове всю жизнь жила убежденность, что он сохраняет общение с женой не только в памяти, но и в видениях, снах, сеансах так называемого автоматического письма <...> Иванов настаивал на том, что именно она указала ему на свою дочь от первого брака <.> как на преемницу (брак Иванова с падчерицей совершился в 1910 г.)» [21]. Интересно сравнить это свидетельство об умершей как духовной руководительни-
№ 2 (36), 2010
"Культурная жизнь Юга России" ^
це со словами Вакха о первой жене Микулицына. Есть все основания для вывода о принадлежности Микулицыной (играющей в сказочном слое «Доктора Живаго» роль яги) к царству мертвых и со стороны ее фактического прототипа.
Четыре сестры Тунцевы - Агриппина, Евдокия, Глафира и Серафима Севериновны - являются также персонификациями четырех мистических элементов (огонь, земля, вода, воздух), о которых писали алхимики, а также масоны. Этим элементам соответствуют умершая Агриппина (огонь), библиотекарша Евдокия («землистость» - «дряблая, обвислая кожа, землистая с празеленью, цвета соленого огурца и серой плесени»), мастерица на все руки Глафира (частая смена ее профессий - как текучесть, способность воды принимать любую форму), впавшая в религиозное помешательство Серафима (профанный признак «воздушности»).
Что касается Елены Прокловны Микулицы-ной, с которой Живаго встречается в Варыкино, то одним из ее прототипов могла послужить Ф. Н. Збарская. С января 1916 года до марта 1917-го Пастернак, работая во Всеволодо-Вильве на Урале, жил в одном доме с Б. И. Збарским, его женой и сыном. В отличие от случая с Надеждой Синяковой, где инициатива отношений исходила от Пастернака, Фанни Николаевна Збарская взяла инициативу на себя (развитие их романа отражено в письмах Пастернака родителям и сестрам от 26 нояб. и 9 дек. 1916 г. из Тихих Гор).
Итак, образ Агриппины Тунцевой - яркий пример полигенетичности пастернаковского текста. Раскрытые нами интертекстуальные связи позволяют увидеть широкий культурный контекст, явившийся «питательной средой» романа, и расширяют читательское представление о духовном пространстве этого произведения.
Литература и примечания
1. Пастернак Б. Полное собрание сочинений с приложениями: в 11 т. М., 2003-2005. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте (в скобках указываются том и страница).
2. Смирнов И. П. Роман тайн «Доктор Живаго». М., 1996.
3. Буров С. Г. Сказочные ключи к «Доктору Живаго». Пятигорск, 2007.
4. Пастернак Б. Письма к родителям и сестрам: 1907-1960. М., 2004. С. 105.
5. Троцкий С. В. Воспоминания // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 61.
6. Лавров А. В. Вступительная статья и примечания к «Воспоминаниям» С. В. Троцкого // Там же. С. 41-87.
7. Маковский С. К. Портреты современников: На Парнасе «Серебряного века». М., 2000. С. 177.
8. Livingstone A. Boris Pasternak. «Doctor Zhiva-go». Cambridge, 1989. Р. 64.
9. Цит. по: Обатнин Г. Иванов-мистик. Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907-1919). М., 2000. С. 211.
10. Там же. С. 211-212.
11. Пастернак Б. Из переписки с писателями // Литературное наследство. Т. 93. М., 1983. С. 649-737.
12. Из переписки Б. Пастернака. Письма И. С. Буркову, Б. К. Зайцеву, письмо Н. Б. Соллогуб // Наше наследие. 1990. № 1 (13). С. 44-48.
13. Иванов В. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 3. Брюссель, 1979. С. 140-141.
14. Смирнов И. П. Роман тайн «Доктор Живаго» ... С. 39.
15. Флейшман Л. Борис Пастернак в двадцатые годы. СПб., 2003.
16. Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999.
17. Асеев Н. Московские записки // Вячеслав Иванов: материалы и иссл. М., 1996. С. 158.
18. КомаровскийВ. Стихотворения. Проза. Письма. Материалы к биографии. СПб., 2000. С. 86, 477-478.
19. Буров С. Г. Пастернак и Достоевский: «Записки из Мертвого дома» на новый лад // Синергетика образования. 2009. № 3 (16). С. 26-53.
20. Цит. по: Пастернак Е. Борис Пастернак. Биография. М., 1997. С. 191-192.
21. Русские писатели: 1800-1917: биограф. сл. в 5 т. Т. 2. М., 1992. С. 374.
S. G. BUROV. PROTOTYPES OF AGRIPPINA TUNTSEVA IN B. PASTERNAK'S NOVEL «DOCTOR ZHIVAGO»
The article analyses the influence of Vyacheslav Ivanovich Ivanov's family situation on the sphere of relationships of Agrippina Tunseva, Averkiy Stepanovich and Elena Proklovna Mikulicyns, whom doctor Zhivago meets in Varykino. The author observes the intertextual connections of Boris Pasternak's «Doctor Zhivago» with Boris Zait-sev's story «Agraphena». The question about prototypes of Agrippina Tuntseva is in the focus of analysis too.
Key words: B. Pasternak's novel «DoctorZhivago», prototype, intertextuality, analogy, image, personage.
