CC BY
22
ИСТОРИЯ
экономики
В ДОКУМЕНТАХ И СВИДЕТЕЛЬСТВАХ СОВРЕМЕННИКОВ
ПРОСВЕТЫ В НЕНАСТЬЕ* Р.Н. Евстигнеев
Летом 1968 г. издательство политической литературы выпустило мою книжку «Экономические реформы в европейских странах социализма» (редактор - Е.Я. Тягай). Я горжусь ею до сих пор, хотя она и изобилует стереотипами того времени. Горжусь тем, что в ней впервые под определенным углом зрения был систематизирован опыт экономических реформ 60-х годов в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Опыт, который подкрепил позиции наших прогрессивных экономистов, искавших выход из наползавшего на Советский Союз кризиса.
Еще совсем немного, может быть, две-три недели, - и моя книжка могла не выйти в свет: грянули августовские события в Чехословакии. Они стали трагедией для всех реформаторов 60-х, зато как обрадовался H.A. Цаголов со своей школой антитоварников на экономфа-ке МГУ и их единомышленники в ЛГУ: поделом вам за ваши рыночные эксперименты!
Страны социалистического содружества вошли в мертвую зону. Как жить дальше?
С любопытством сравниваю сегодня свои книжки 1968 и 1972 гг., примерно одинаковые и по объему, и по тематике: вторая называлась «Новые тенденции в управлении экономикой. Из опыта европейских стран СЭВ» (издательство «Мысль»), С одной стороны, вроде бы римейк. С другой же... Рынок в этой книжке уже глубоко запрятан, главным образом в последнюю главу.
Но старого воробья на мякине не проведешь. Откроем творение ленинградских авторитетов экономической науки H.A. Моисеенко
* Глава из книги неопубликованных воспоминаний «Безмолвное знание».
и М.В. Попова «Демократический централизм - основной принцип управления социалистической экономикой» (Лениздат, 1975) на странице 140: «Еще встречаются и среди советских экономистов попытки представить осуществление экономической реформы как отказ от директивных и административных методов управления или от их преобладания. Например, Р.Н. Евстигнеев делает заявление, идущее вразрез с объективной тенденцией развития социалистического хозяйства. Нисколько не считаясь с тем, что историческое развитие идет от товарности к нетоварности и от стихийности к сознательному управлению экономикой, он утверждает: «Преобладание административных связей по сравнению с экономическими не обеспечивало подлинной целостности хозяйств и свидетельствовало о недостаточной еще развитости хозяйственного механизма социалистических стран». Как говорится, без комментариев.
А на странице 168 авторы пытаются опровергнуть мой тезис о том, что «высокие темпы индустриализации исключали поддержание в стране экономического равновесия (я, естественно, имел в виду Парето-оптимум. -P.E.), в условиях которого только и возможно применение новых методов хозяйствования, рассчитанных на широкое использование товарно-денежных отношений». Не понравился им и такой мой пассаж (немного наивный, но, по сути, верный): «Объем экономических связей находится в прямой квадратичной зависимости от роста объема производства. Поэтому в современных условиях централизованное фондированное снабжение объективно изживает себя, и ему на смену идет распределение средств производства путем оптовой торговли». Наоборот, пишут наши авторы, «в современных условиях централизованное фондированное снабжение объективно становится совершенно необходимым».
Дочитав опус ленинградцев, я немало обрадовался тому, что оказался в очень достойной компании: досталось в книге как следует и Геннадию Лисичкину с Николаем Петраковым, и Борису Ракитскому с Я.А. Кронродом,
обоим Либерманам - харьковчанину Евсею Григорьевичу и моему бывшему коллеге по Институту экономики Яше, Виктору Белкину с Виктором Ивантером. Не говоря уж о злодее Шике - «отце» чехословацкой реформы.
Итак, хотя это были уже не сталинские времена, на повестку дня снова вышли политическая изворотливость, эзопов язык и изобретение суррогатов рынка. Конечно, они помогали оттачивать мысль. Но не лучше ли было заняться настоящим делом? Опять столько потерянных лет! Впрочем, и после чехословацких событий жизнь не остановилась. Приведу ниже лишь три примера из научной экономической сферы, к которым я имел самое прямое отношение. Прежде всего, преображение нашего Института экономики мировой социалистической системы с приходом О.Т. Богомолова. Далее, создание и функционирование в Сибирском отделении АН СССР журнала «ЭКО» под редакцией А.Г. Аганбегяна. И, наконец, деятельность Комиссии по совершенствованию планирования и управления народным хозяйством стран - членов СЭВ под председательством Н.П. Федоренко. Все эти факты, как любит шутить Аганбегян, вселяли надежду на успех нашего безнадежного дела.
ИНСТИТУТ БОГОМОЛОВА
С Олегом Тимофеевичем Богомоловым судьба свела меня еще в 1957 г., когда он заведовал сектором в НИЭИ Госплана. Я сделал по его просьбе пару переводов из чехословацких журналов. Ему тогда было 30, мне - 25. Я сразу обратил внимание на его ясный аналитический ум и деловитость. И почувствовал к нему симпатию. Руководил их институтом А.Н. Ефимов, который сумел сплотить вокруг себя молодых талантливых экономистов (Ста-са Шаталина, Сашу Анчишкина, Эмиля Ершова и др.), занимавшихся тогда в основном новым для нас делом - межотраслевым балансом, за который они потом получили Сталинскую премию. Сама та среда стимулировала новаторство.
В 1964 г., когда Ю.В. Андропов создал Отдел ЦК КПСС по изучению социалистических стран, О.Т. перешел туда в группу консультантов. Ими были А.Е. Бовин, Ф.М. Бурлацкий, Г.А. Шахназаров, Ю.А. Пекшев, М.В. Сенин, Л.П. Делюсин и некоторые другие продвинутые молодые люди.
Замечу, кстати, что за несколько лет до этого в ЦК был образован руководимый Б.П. Мирошниченко небольшой отдел по связям с социалистическими странами (вскоре он распался), куда пригласили и меня. Но я туда не пошел, хотя отказываться от таких предложений считалось неприличным. Немного позже отказался также возглавить отдел совершенствования методов хозяйствования в Госплане СССР. А в годы перестройки, несмотря на все уговоры («Рубен Николаевич, может быть, это наш последний шанс что-то сделать, спасти отечество»), я отверг предложение Л.И. Абалкина, бывшего в то время заместителем председателя Совета Министров Н.И. Рыжкова, стать секретарем его Комиссии по хозяйственной реформе. Вошел в нее в качестве рядового члена. Никаких за всем этим принципиальных соображений не стояло: просто я органически не выношу государственной службы с ее жесткой иерархией и невыносимой для меня ритуальностью.
Наши контакты с О.Т. после перехода его в ЦК продолжились, даже оживились. Я со своими институтскими коллегами помогал ему готовить разные материалы, часто наведывался в их отдел. И невольно так сложилось, что примкнул к группе консультантов, оппозиционно настроенной по отношению к консерваторам, в том числе Г.М. Сорокину, моему директору, к которому чисто по-челове-чески относился очень хорошо. Эта «предательская» позиция тяготила меня, хотя по убеждениям я всей душой был на стороне О.Т. и его товарищей.
Летом 1966 г. О.Т. защитил в МГИМО докторскую диссертацию о международном разделении труда, получив тем самым веские основания претендовать на директорство в нашем институте. Наверное, невозможно отде-
лить честолюбивые помыслы молодого доктора наук от замыслов ЦК. Во всяком случае прекрасным поводом для реализации задуманного послужили события августа 1968 г. В наказание за то, что Г.М. Сорокин «проморгал» Чехословакию, вовремя не предупредив ЦК (а сами-то куда глядели?), он был смещен со своей должности и на его место поставлен Олег Тимофеевич. Ирония судьбы: в 60-е годы, когда страны пытались как-то реформироваться, институт возглавлял антирыночник Сорокин, а в годы застоя у руля института встал рыночник Богомолов. Но, может быть, в этом была своя логика.
С приходом Богомолова в институте повеяло свежестью, как после грозы. Стало намного интересней работать.
Исчезли запретные темы. Куда-то вдруг испарились и мастодонты от науки, которые неплохо чувствовали себя при Сорокине. Новый директор привел с собой немало молодых талантливых людей. Открыл перед ними перспективы роста. Пожалуй, самый яркий пример головокружительной карьеры продемонстрировал уже в последние годы при поддержке О.Т. Саша Некипелов, когда-то начинавший работу в моем отделе, в секторе теоретических проблем. Тогда он был еще цаголовцем. После защиты докторской был избран заместителем директора (некоторое время мы с ним работали в этом качестве рука об руку), потом директором, затем - по молодежной квоте - сразу академиком, а вскоре - тоже без промежуточных ступеней - вице-президентом РАН.
О.Т. не боялся принимать в институт опальных специалистов, среди которых был, в частности, Отто Лацис, изгнанный из «Проблем мира и социализма» - главного журнала международного рабочего движения, расположенного в Праге. В здании этого журнала хранился богатый архив Коминтерна, который любознательный Отто внимательно изучил. На основе уникальных материалов он подготовил рукопись книги, которую переслал в Москву своему другу Лену Карпинскому для ознакомления. Машинистка передала подозрительный текст в органы. Карпинского, секретаря ЦК
ВЛКСМ, исключили из партии, выгнали отовсюду, он стал подрабатывать шофером. Лациса не взяли назад в «Известия», он получил выговор ЦК (от исключения спас А. Пельше, председатель Комиссии партийного контроля, знавший по революционной работе его отца). Так Отто оказался у нас, постепенно продвинувшись от старшего научного сотрудника до заведующего отделом. Выпустил две интересные монографии под моей научной редакцией, защитил докторскую диссертацию.
Недавно он подарил мне свои воспоминания «Тщательно спланированное самоубийство», где подробнейшим образом описал всю эту давнюю историю. Мне тоже пришлось в ней немного поучаствовать в связи с процедурой снятия с Отто выговора. Валентин Николаевич Кашин - белая ворона в Отделе науки ЦК, перешедший затем на работу в Отделение экономики Академии наук - в мае 1977 г. пригласил меня, бывшего тогда секретарем партбюро, на Старую площадь, чтобы попросить составить справку о том, как Лацис проявил себя за время работы в нашем институте. Он показал мне при этом формулировку выговора двухгодичной давности, переданную ему из КПК: «за антипартийные взгляды, выраженные в рукописи "До тридцать седьмого", и передачу ее другому лицу». Я, разумеется, дал Отто отличную характеристику, и выговор был снят.
О.Т. добился, чтобы в каждой социалистической стране в ранге секретаря посольства и экономиста торгпредства работали наши сотрудники. Это заметно усилило приток первичной информации в институт. Давало возможность сотруднику за два-три года лучше узнать страну и отшлифовать иностранный язык. И, что тоже было немаловажным, немного поправить свое материальное положение. Эти ребята бывали неоценимыми нашими помощниками, когда мы приезжали в научные командировки в их страны. В институте при их активном участии регулярно проводились ситуационные анализы по странам.
Еще одним нововведением О.Т. была надбавка за знание иностранного языка, пери-
одически закреплявшаяся за сотрудником после сдачи соответствующего экзамена.
Но ни с чем нельзя было сравнить ту творческую атмосферу, которая воцарилась в институте. Свободные, практически не скованные никакими цензурными ограничениями дискуссии на ученых советах стали нормой. О них заговорили за пределами института, они привлекали к нам свободомыслящих ученых не только из Москвы и других наших городов, но и из-за границы. Все это не могло не вызывать яростной реакции консерваторов, особенно из Отдела науки ЦК. Осторожный дипломат, О.Т. умело использовал свои связи в ЦК и других высоких инстанциях, чтобы институт не утратил эти, такие необычные в те годы, завоевания. И ни разу не допустил прокола. Только однажды, воспользовавшись процедурой его развода с женой, недруги из высоких инстанций сладострастно залепили ему выговор.
О.Т. не только создавал условия для эффективной работы коллектива, но и сам умел и любил много работать, всегда жадно стремился быть в курсе всего происходившего. Помню, например, как он каждый день приходил в институт за час до работы, чтобы заниматься с Ю. Сдобниковым, первоклассным переводчиком, английским (в дополнение к немецкому и французскому языкам, которыми уже неплохо владел). Понимал, что без английского в наше время далеко не уедешь - и добился впечатляющих результатов. Отблагодарил своего преподавателя, создав ему благоприятные условия для написания, защиты и публикации кандидатской диссертации.
Не буду здесь расписывать все заслуги директора - до меня это уже неплохо сделали другие. Отмечу только главное - настойчивое стремление О.Т. вписать СЭВ, входящие в него страны, прежде всего Советский Союз, в мировое сообщество. Это всегда вызывало глубокое уважение западных коллег, которое косвенно распространялось и на нас.
В общем, наш институт преобразился. И как-то незаметно все стали говорить не об Институте экономики мировой социалистической системы АН СССР, а просто об Инсти-
туте Богомолова. Наверное, заслуги Олега Тимофеевича не могли быть признаны более убедительно. В конце перестройки институт был переименован, потом менялись его директора, но краткое и выразительное название - Институт Богомолова - за ним так и закрепилось.
О.Т., безусловно, герой нашего времени, яркий организатор науки. Он продолжил курс шестидесятников (оставшись, правда, шестидесятником и после краха социализма), который привел его в межрегиональную депутатскую группу. Для того чтобы проделать этот более чем двадцатилетний путь, надо было обладать немалой гражданской смелостью.
Я очень хорошо помню его жесткие схватки с мракобесным Отделом науки ЦК (Трапезниковым, Толпекиным и др.). С секретарем нашего райкома Брячихиным, выступившим с абсурдными нападками на экономическую науку. С экономфаком МГУ, взявшимся публично разгромить одну из первых, тогда еще вполне пристойных книг нашего сотрудника A.C. Ципко. Защиту расходившихся с официозом позиций других философов Института - А.П. Бутенко и будущего посла в Мексике Е.А. Амбарцумова. Совместно с В.И. Дашичевым О.Т. выступил против афганской авантюры. Ко всем этим и другим подобным им акциям я тоже был в той или иной мере причастен, особенно в бытность свою секретарем партбюро института.
Вспоминается случай, произошедший со мной лично. В феврале 1973 г. Отдел планово-финансовых органов ЦК попросил меня выступить перед группой своих консультантов. По довольно узкой теме - что меня удивило, но не насторожило - последним экономическим преобразованиям в Румынии. Ничего особенного там в то время не происходило, просто Н. Чаушеску укреплял дисциплину и усиливал административные методы руководства. Я недвусмысленно высказался по этим мерам - и на меня посыпались вопросы. Слово за слово, и завязался спор о других странах, других реформах. Чехословакия была повержена, зато идеи Шика преспокойно и успешно осуществлялись в соседней Венгрии.
Я принялся с энтузиазмом расписывать ее опыт - и вдруг вижу, как лица моих слушателей мрачнеют. Они, оказывается, только что вернулись из Румынии и написали восторженный отчет о своей командировке. А Венгрия действовала на них, как красная тряпка на быка. «Да знаете ли Вы, что Ваш Реже Нерш (архитектор венгерской реформы. - P.E.) в тысячу раз хуже Шика?!» - воскликнул замзав Отделом Ю.А. Белик, прервав мои рассуждения и с позором изгнав из аудитории. Возвращаюсь в институт. О.Т. сообщает, что Белик ему уже позвонил. И назидает: всегда начинай выступать с пары подходящих цитат из Ленина, а потом уж говори, что захочешь, никто не осмелится перечить. Я потом не раз пользовался его добрым советом.
Рядом с О.Т. я тружусь до сих пор. Из совместных с О.Т. поездок по стране вспоминается, как в самом начале 1985 г. мы с ним посетили новосибирский Академгородок в качестве членов комиссии Академии наук по проверке института А.Г. Аганбегяна. Заехали на радиозавод в Бердске - очень типичный для СССР, наполовину оборонный, закрытый для посетителей. Потом - на химический (микробиологический) завод. Все с большим интересом осмотрели — ну а после, как водится, расслабились с заводским начальством в сауне под обязательное пивко со строганиной.
ЖУРНАЛ АГАНБЕГЯНА
Это была уже далеко не первая моя поездка в новосибирский Академгородок.
А качалось все весной 1969 г. Ко мне в сектор, еще на Ярославской улице, ввалился семипудовый Абел Аганбегян, плюхнулся на стоявший у моего стола стул и безо всяких предисловий спросил: «Хочешь войти в редколлегию нового журнала, который мы собираемся делать в институте?». Я без колебаний согласился. Еще бы! Абел со своим институтом был в моих глазах флагманом нашей экономической науки. И не только по своей идеологии. Там всячески поощрялись становивши-
еся тогда модными экономико-математичес-кие исследования, закупались гигантские БЭСМ-6, которыми Абел страшно гордился. Там зачиналась современная социологическая наука нашей страны. Туда слетелся из Москвы и Ленинграда цвет нашей академической молодежи. Об ИЭОГТП Сибирского отделения АН СССР ходили легенды.
И вот 2 октября 1969 г. мы летим на первое заседание редколлегии. Мы - это Павел Бунич, Дима Москвин, С.А. Хейнман и я. Веселая была поездка. Всю дорогу пили коньяк, опустошив при этом банку зернистой икры, прихваченную из дому Буничем. Мне стало дурно. В гостинице «Золотая долина» собираемся в номере у Димы, который стал замом главного по Москве, а там уже сидит Абел с бутылкой водки и буханкой черного хлеба. Непринужденность отношений, характерная для всего Академгородка.
Наутро прошло первое официальное заседание совместно с сибирскими коллегами, бывшими москвичами Витей Богачевым, Леней Козловым, Станиславом Меньшиковым. Через пять лет в состав редколлегии вошли Б.З. Мильнер и Л.И. Евенко. А еще через пять -Л.И. Абалкин и заместитель гендиректора Ав-тоЗИЛ Александр Иванович Бужинский, очень знающий специалист и прекрасный человек. И «сибиряки» - Саша Гранберг (заменивший потом Абела в институте, а сегодня - председатель СОПС) и Татьяна Ивановна Заславская.
Так потом и заседали: раз - в Новосибирске, раз - в Москве. Каждый месяц - когда журнал стал ежемесячным - нам вручались толстые папки с присланными статьями. Все статьи весьма придирчиво обсуждались - и это была изумительная школа, по крайней мере для меня. Где теперь отыщешь журнал, который бы столь дотошно отбирал материал?
После заседания Абел покатал нас по Академгородку. По пути рассказал об истории института, начиная с июньского (1958 г.) решения Президиума АН. Директором Института экономики и статистики должен был стать B.C. Немчинов, но не смог по болезни. Вместо него им стал известный специалист в об-
ласти организации промышленного производства и экономики труда Г.А. Пруденский. Чем и объясняется измененное название этого первого академического экономического учреждения РСФСР, расположившегося к востоку от Урала: Институт экономики и организации промышленного производства. А.Г. Аган-бегян руководил в этом институте лабораторией экономико-математических исследований и, когда в 1965 г. Г.А. Пруденский по болезни оставил свой пост (в 1967 г. он скончался), был назначен его директором. Журнал повторил название института, но получил широкую известность как «ЭКО» - по первым крупным буквам на обложке.
Академгородок очаровал своей необычностью. Он живописно расположен в лесу в 20 километрах от Новосибирска. Рядом - Обь, песчаный пляж широко разлившегося Обского моря, яхты. Вереница институтов. Новосибирский государственный университет, студенты которого занимаются в основном не в аудиториях, а в лабораториях институтов (неужели это так и останется недосягаемым эталоном для нашей академической науки?). Здесь же физико-математическая школа-интернат (ФМШ). Как и студенты НГУ, первый набор которых состоял в основном из строителей Академгородка, «физмышата» тоже съезжаются сюда со всей страны. Везде - от институтов до ФМШ - высок дух подвижничества. Современное здание Дома ученых - центра культурной жизни. Место, где приятно общаться. Там постоянные конференции, выставки, концерты, фильмы, ресторан.
Вроде бы часть Новосибирска, с теми же порядками, да не совсем. Немного покоробила иерархия жилья. Для академиков - коттеджи в Золотой долине, для остепененных сотрудников и прочих - обычные дома, но неодинаковые, даже по цвету. Абел, правда, отказался от коттеджа, жил со своей Зоей, Катей и маленьким Рубиком в сдвоенной квартире: дочке так было ближе до школы. Та же иерархия с распределением продуктов: каждой категории продавались свои наборы. Наверное, тогда все это было в порядке вещей.
С журналом сначала возникла масса проблем. Не было опыта, неудачно выбрали типографию. Поэтому первый номер 1970 г. вышел в апреле, а шестой, последний за тот же год - аж осенью 71-го. Но параллельно мы стали выпускать и номера за 1971 г., первый -в июне. Сложилась нелепая ситуация. Только в 1972 г., сменив типографию, с трудом выровнялись. А с 1979 г. стали ежемесячными. И тиражи резко пошли вверх: если самый первый номер набрал 8500 подписчиков, то к юбилейному сотому номеру (ух, как же его здорово отметили) мы вышли уже на 100 000 экземпляров, став самым массовым экономическим журналом в стране (потом и этот рубеж был превзойден в полтора раза)! Невозможно даже сравнивать с нынешними тиражами.
Одна из причин небывалой популярности журнала состояла в том, что в его тематике преобладала конкретная экономика. Абел, расширяя круг подписчиков, организовал Клуб директоров «ЭКО», не вылезал из предприятий Сибири, входил во все производственные тонкости. Он любил это дело. Считал и, как мне кажется, продолжает считать, что именно с микроуровня нужно начинать решение важнейших макроэкономических задач. Продолжал тесно контактировать с производственниками и работая в Москве, будучи ректором Академии народного хозяйства и уже перестав быть ректором. Не так давно, например, всех поразил тем, что в свои 70 лет (он мне ровесник) на арендованном самолетике слетал в Нижний Новгород на очередную встречу возглавляемого им совета директоров предприятий, сидя сам за штурвалом (это при его-то комплекции)!
Причина популярности «ЭКО», по моему убеждению, состояла и в прогрессивной направленности журнала, которую восторженно поддерживали читатели.
Во-первых, журнал энергично выступал против всяких необдуманных проектов вроде строительства ЦБК на Байкале и др. Он активно поддерживал строительство Байкало-Амурской магистрали. Аганбегян возглавил созданный в 1975 г. на базе института Научный совет АН СССР по проблемам БАМа. Что бы сегод-
ня об этом строительстве ни говорили, но оно вдохновляло тогда не только ИЭОПП и коллектив нашего журнала, но и всю страну.
Во-вторых - и это, на мой взгляд, главное - журнал со всей определенностью придерживался курса на реформы. Недаром главного редактора так часто вызывали «на ковер» вышестоящие товарищи.
Уже в самом первом номере П.Г. Бунич попытался как-то реанимировать элементы прогрессивной косыгинской реформы, которая откровенно стала игнорироваться на другой же день после чехословацких событий. В 70-е годы проводилось множество экономических экспериментов (Щекинский, направленный на высвобождение избыточной рабочей силы; в Главмосавтотрансе, поощрявший стимулирование напряженных планов; Львовский опыт управления качеством; эксперимент с показателем чистой продукции и др.). Страна как бы подкрадывалась к качественно новой системе хозяйства. Но не каждый решался даже намекать на это, а тем более публиковать такие мысли. А вот Л.А. Вааг решился - и высказал их в статье «Хозяйственный механизм: комплексный подход», написанной незадолго до смерти, в 1977 г. А «ЭКО» решился эту статью опубликовать. На следующий год журнал осмелился напечатать статью еще одного «крамольного» автора - Е.Г. Ли-бермана, прославившегося в 1962 г. своей статьей «План, прибыль, премия» в «Правде». На Западе его с тех пор почитают за родоначальника реформ в СССР.
В один ряд с Буничем, Ваагом, Либер-маном и подобными им авторами можно смело поставить Раймонда Карагедова. Пожалуй, в чем-то он был даже сильнее их. Он попытался дать теоретическую трактовку изменений в социалистической системе хозяйства, глубоко проанализировав под этим углом зрения экономические результаты реформы 1965 г. Раймонд оригинально мыслил, был ядовитым спорщиком. Живо интересовался теорией «экономики благосостояния» (дав ее критический разбор) и реформами в странах СЭВ, особенно Венгрии. Он, по сути, открыл для
советского читателя - на страницах «ЭКО» -имя Яноша Корнай еще задолго до публикации его книги «Дефицит» (Economics of Shortage) на русском языке.
Рано, к несчастью, ушедший из жизни, Раймонд был нашим с Людой давним, еще с Волхонки, другом. Яркий, жизнелюбивый, красивый человек. Многие говорили о его чрезмерной жесткости и нетерпимости. К себе мы это отнести не можем. В конце марта 1979 г. меня попросили оппонировать в институте у Абела, и я взял с собой жену, чтобы показать ей Академгородок. Долго ехали на поезде, любуясь снежными просторами: тогда Люда еще боялась летать на самолете. Последний вечер провели в гостях у Раймонда и его милой молодой жены, о чем-то болтали, разглядывали уникальную коллекцию брелоков (я тоже привез ему что-то заграничное). Смотрим, а до отхода поезда осталось совсем немного времени. «Ничего, успеем», - говорит Раймонд, сажает в свой «жигуленок» и мчит во весь опор. Подъезжаем к вокзалу - а поезд уже отходит. Едва успели вскочить на ходу.
От всех этих поездок остался только один неприятный осадок. Однажды раздался стук в мою дверь в гостинице, и на пороге появился незнакомый молодой человек с рукописью в руках. Им оказался Гриша Ханин, который работал в ИЭОПП и собирался защищать кандидатскую работу о темпах развития нашей экономики в ретроспективе. Высказанные им идеи, крамольные по тем временам, нашли позже отражение в знаменитой статье «Лукавая цифра», опубликованной в соавторстве с В. Селюниным в «Новом мире». Но тогда Абел не пустил диссертацию на ученый совет, понимая, очевидно, под какой удар она поставила бы в случае защиты весь институт. Ханин обратился ко мне за поддержкой. Я обещал рукопись посмотреть - и тоже отказался помочь. Потом мы пару раз общались в Стокгольме и Москве, и я частично замолил свой «грех», дав хороший отзыв уже на его докторскую диссертацию.
Мой сектор и - шире - институт стал печататься в «ЭКО» с первого же номера. Прак-
тически в каждом номере появлялись с тех пор либо статьи моих коллег и материалы проводимых нами дискуссий, либо переводные статьи из стран СЭВ. В одном из номеров за 1972 г. были опубликованы материалы организованного нашим институтом международного симпозиума «Общие принципы управления социалистической экономикой и особенности их применения в отдельных странах». После того как на последнем пленарном заседании я подвел итоги работы одной из секций, меня отвел в сторонку Ежи Клеер из Польши и тихо заметил, что, пожалуй, не стоит говорить о совершенствовании существующего хозяйственного механизма, лучше говорить о его реформе, под которой он понимал полную замену экономической системы. Его слова впервые заставили меня всерьез задуматься, не пора ли уже открыто ставить вопрос о переходе от внутрисистемных к системным изменениям.
Интересная особенность двадцатилетия, о котором я сейчас пишу, состояла в том, что наряду с прорывавшимися попытками нащупать подходы к таким изменениям шла незаметная подмена тематики реформ. Можно сказать, что после чехословацких событий у нас наметился явный крен в сторону опыта ГДР. Экономическая литература наводнилась работами об интенсификации, техническом прогрессе, организационно-управленческих решениях, соревновании, опыте передовых предприятий. Рынок опять стали боязливо называть товарно-денежными отношениями1: цензура была настороже. Это не могло не коснуться и «ЭКО». Тем более что и у самих членов редколлегии не было еще твердой уверенности в необходимости устранения социализ-
1 28 февраля 1977 г., выступая на годичном собрании Отделения экономики АН СССР, Аганбегян резко раскритиковал проект программы по политэкономии. Он прямо заявил, что «возобладала определённая школа», которая отрицает существование хозяйственного механизма и товарного производства, а говорит только о товарно-денежных отношениях. «Всё это крайне нелогично!»
ма как системы. Да и чем сами по себе плохи эффективность и интенсификация, НТП и прочее? Посмотрите на США - призывал в каждой своей работе и на заседаниях редколлегии темпераментный Семен Аронович Хейнман. А реформы... да, несомненно, они нужны. Но не это главное.
Новая волна интереса к реформам поднялась лишь в середине 80-х, в первую очередь в странах Центральной и Восточной Европы. Близилось падение берлинской стены. У нас в стране отчаянной последней попыткой вырваться из нараставшей деградации, не меняя общественной системы, стала концепция ускорения научно-технического прогресса, а за ним уж и социально-экономического развития. К этой концепции, включенной в проект новой редакции Программы КПСС, неожиданно оказался причастен и наш Абел Гезе-вич, глубоко впитавший новейшие идеи НТП в Академгородке. Как и следовало ожидать, попытка эта не привела ни к чему хорошему. В стране, в том числе на страницах «ЭКО», заговорили об изменении самого характера реформ, без чего невозможен никакой НТП. Я тоже организовал тогда и опубликовал в журнале «круглый стол» на эту тему.
К концу перестройки все переключились на обсуждение проблем рыночной трансформации. Аганбегян к тому времени уже руководил журналом из Москвы. Заниматься этим делом на расстоянии было сложно, поэтому он сложил с себя полномочия главного редактора. В 1989 г. я тоже вышел из редколлегии. Закончилась памятная полоса в моей жизни. Я многому научился, работая в «ЭКО». Это было не формальное членство в редколлегии, как нередко бывает, а серьезная повседневная работа, которая мне очень многое дала. Я бесконечно благодарен коллегам за науку. И за то, что журнал и Академгородок подарили мне доброе отношение таких незаурядных людей, как Виктор Богачев, Раймонд Карагедов, Татьяна Ивановна Заславская, Саша Гранберг, Давид Моисеевич Казакевич, Кирилл Багриновский.
Рассказ об Академгородке был бы неполон без еще одного приятного воспоминания,
характеризующего образ жизни его научного сообщества. Сидим мы с Людой вечером в гостях у Аганбегяна, попиваем чаек. Потом Зоя собирает полную корзину всякой снеди, и Абел везет меня в какую-то лесную глушь. На краю замерзшей реки - сруб. Из трубы струится дымок. Это, оказывается, баня, которую сложили сами академики. Раз в неделю туда приходит пораньше один из них (порядок дежурств четко расписан) и растапливает баньку. Березовые веники академики заготавливают еще с весны.
Входим в полутемную переднюю, по стенам развешана одежда. Вдоль стен - лавки, на одной из них примостилась, охлаждаясь, одинокая голая фигура. Абел знакомит: Гурий Иванович Марчук (председатель Сибирского отделения, а в годы перестройки - последний президент АН СССР). Следующая комната - светлая, посредине длинный грубо сколоченный стол, вокруг которого, рассевшись на лавках, ловят кайф академики. На столе - огромный самовар, всякая еда. Останавливаемся в дверях -толстый и тонкий - раздетые донага. Абел, еще держа корзину в руке, представляет меня и спрашивает, какое сегодня число. Все наперебой - первое апреля! «А кто скажет, может ли первоапрельская шутка обернуться новогодним подарком?» - продолжает Абел свой допрос. Всеобщее замешательство. И тогда торжествующий Аганбегян завершает: «Да, может, потому что между 1 апреля и Новым годом ровно девять месяцев!» Дружный хохот. Со всех сторон посыпались встречные анекдоты и шутки.
Наконец, переходим в святилище - моечную. Абел плещет воду на раскаленные камни, горячий пар обжигает лицо. Он кладет меня на полок и с наслаждением отхлестывает березовым веником (когда я в гостиничном номере снял рубашку, Люда ахнула, увидев мою исполосованную спину). Я отвечаю ему тем же. «А теперь пойдем, освежимся». Выйдя в морозную ночь, я с удовольствием разваливаюсь на пышном сугробе, а Абел неспешно спускается к реке и погружается по шею в прорубь. Красота!
«Могущество российское прирастать будет Сибирью». Этот широко растиражированный слоган Михайлы Ломоносова красовался и
у въезда в Академгородок. Кто бы в нем сомневался, зная о несметных сокровищах сибирских недр. Но вот даже сам основатель научного центра академик М.А. Лаврентьев написал в своих воспоминаниях, что на Севере должен быть сосредоточен «возможно меньший, но высококвалифицированный контингент».
А вот что пишет нынешний академик-секретарь Отделения общественных наук РАН В.Л. Макаров, тоже, кстати, выходец из Академгородка, где он возглавлял экономико-мате-матический отдел в Институте математики СО: «Считается, что сильные регионы должны помогать слабым. Я говорю о так называемой политике выравнивания. Мне кажется, что это неправильно. На самом деле, необходимо здоровое соревнование между регионами, а людям надо предоставить возможность голосовать ногами, переселяясь в наиболее привлекательные для них области. В стране явно не достает соответствующей структуры, которая облегчала бы миграцию рабочей силы. И нет ничего страшного в том, что некоторые районы обезлюдят - это неизбежная цена. В США, например, тоже есть брошенные города. Зато людям от этого будет лучше» (Макаров В. Сверхдержава, которая не нужна. // Экономические стратегии. 2001. №3).
Выдвигая в статье «Сжатие экономической ойкумены России» много убедительных аргументов в пользу возвращения к «очеловеченному пониманию пространства», Ю. Пивоваров приводит, в частности, мнение известного историка академика В.Л. Янина, согласно которому «источник наших современных бед - прираста-ние Сибирью. Когда Ермак и другие землепроходцы присоединили в XVI в. к территории России Сибирь, правительство ясно осознало, что выгоднее взять ясак и толкнуть его на Запад, чем возделывать собственную землю. Сравните любой клочок земли в Дании или Голландии (где ухожен каждый квадратный метр) с нашей запущенной и загаженной территорией для проживания. Сибирский ясак по-прежнему течет на Запад. Только вместо соболя теперь нефть, газ, алмазы, золото» (Мировая экономика и международные отношения. № 4. 2002).
Думаю, что к этим авторитетным высказываниям не мешало бы прислушаться, если мы хотим действительно эффективно использовать сибирские богатства. Не удерживать там наших людей любой ценой, не просто загонять туда голодающих мигрантов из бывших советских республик, не тормозить всеми силами иммиграцию китайцев, а разработать концепцию освоения Сибири путем последовательного создания там мощных современных кластеров. В отдельных случаях можно было бы использовать и вахтовый метод. Вряд ли это может грозить распадом России. Наоборот, такой подход, мне кажется, наиболее разумен с точки зрения обеспечения целостности и экономической безопасности нашей Родины.2
КОМИССИЯ ФЕДОРЕНКО
Третьей отдушиной в 70-е годы стала для меня проблемная комиссия многостороннего научного сотрудничества академий наук стран-членов СЭВ «Вопросы совершенствования планирования и управления народным хозяйством стран-членов СЭВ» (коротко - комиссия Федоренко). В те годы все подобные международные комиссии патронировались АН СССР, а Николай Прокофьевич был академиком-секретарем Отделения экономики. Он же стал, естественно, и руководителем советской части комиссии.
На одном из этапов отбора членов советской части в нее попал и я. Н.П. Федоренко в своей книге «Вспоминая прошлое, заглядываю в будущее» (1999) подробно остановился на этом эпизоде. Дело в том, что сотрудник Института экономики A.C. Гусаров, марксист-ортодокс, подготовил по заданию комиссии проект концепции теоретического раздела готовящейся коллективной монографии «Хозяйствен-
2 С созвучными идеями выступили недавно и американцы: Hill Е, Gaddy С. The Siberian Curse. How Communist Planners Left Russia out in the Cold. - Washington, D.C.: The Brookings Institution, 2003.
ный механизм». На этот проект обрушился с резкой критикой венгерский представитель в комиссии Томаш Надь. Он был возмущен догматическим содержанием документа. Возмущало его и неприкрытое давление, которое оказывалось на комиссию с советской стороны. И вот тогда, как сказано в книге, «было решено ввести от советской стороны еще одного представителя - Р.Н. Евстигнеева, руководившего в ИЭМСС исследованиями в области проблем управления, которого хорошо знали и ценили в научных кругах стран СЭВ за широкую эрудицию и современные взгляды. Действительно, Рубен Николаевич быстро снял конфликт, и "спорный" раздел получился весьма интересным и сбалансированным» (с. 278).
«Амортизаторские» функции мне пришлось неоднократно выполнять и в дальнейшем. Признаться, такая притирка позиций приносила удовлетворение, поскольку исподволь подводила и наших ученых к мысли о необходимости радикального реформирования экономики. Я назвал комиссию отдушиной и потому, что она открывала возможности широкого неформального общения с коллегами из стран Центральной и Восточной Европы. В ходе дискуссий, особенно с венграми и поляками, у меня постепенно стало складываться оптимистическое представление о перспективах наших реформ. Наверное, для меня этот опыт был особенно важен, поскольку я был единственным членом комиссии, который многие годы профессионально занимался изучением этих стран, знал их изнутри, что помогало мне не только примерять их одежку на наши плечи, но и задумываться о реформах более широко.
Парадокс состоял в том, что мои коллеги по комиссии (сотрудники ЦЭМИ) отстаивали непригодную, на мой взгляд, концепцию СОФЭ. В то же время, как справедливо отмечено в упомянутой выше книге, «ЦЭМИ и его директор (все тот же Федоренко. - P.E.) за рубежом ассоциировались с новым недогматическим направлением в экономической науке» (с. 276), потому что они активнее других выступали с критикой тогдашней системы. Запад и некоторые страны СЭВ не могли этого не це-
нить. Помню, в частности, присуждение Николаю Прокофьевичу степени honoris causa в Высшей школе планирования и статистики в Варшаве. Это произошло в апреле 1976 г., в дни работы Проблемной комиссии, поэтому все участники с нашей стороны приняли участие в церемонии. Ефрем Майминас до последней минуты вносил какие-то поправки в текст выступления Федоренко. Наш почетный доктор, облаченный в еле налезшие на его мощную фигуру мантию, шапочку и перчатки, с немалым трудом, обливаясь потом, завершил свою тяжкую миссию.
Как-то рано утром, перед очередным заседанием комиссии в Будапеште, наша делегация отправилась в знаменитые турецкие бани на горячих источниках. Увидев Николая Про-кофьевича обнаженным, я был потрясен: все его тело было изрешечено пулевыми отверстиями - память о войне. И вот ему уже за 85, а он продолжает сохранять ясность ума и свой неповторимый хохляцкий юмор. Наверное, такие тяжеловесы, прикрывающие своей мощной спиной важные направления в науке, бывают иногда необходимы обществу.
Главным делом комиссии была подготовка нескольких томов коллективных работ по разным аспектам планирования, управления и хозяйственного расчета, которые рождались в муках и появились в печати только в 1982-1984 гг. Несмотря на все старания, книги получились довольно эклектичными, да иначе и быть не могло. Страны СЭВ все больше выходили из-под опеки СССР, тянулись на Запад, и их экономические позиции не могла объединить концепция СОФЭ - разновидность «рыночного социализма». Впереди уже маячила наша перестройка, а за ней и более глубокие системные изменения в молодой Российской Федерации. Внимание экономической науки, и мое в том числе, переключилось на опыт развитых капиталистических стран.
Рукопись поступила в редакцию 23.08.2005 г.
