CC BY
90
УДК 811.11
Ю. Г. Тимралиева
доктор филологических наук, доцент; доцент кафедры романо-германской филологии и перевода гуманитарного факультета Санкт-Петербургского государственного экономического университета; e-maiL: [email protected]
ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ В ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА НЕМЕЦКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЭКСПРЕССИОНИЗМА
Статья посвящена немецкому литературному экспрессионизму. Экспрессионизм как одно из ключевых звеньев Европейского модернизма, ставшее одним из самых интересных и радикальных языковых экспериментов в истории немецкой литературы и существенно повлиявшее на становление последующих литературных школ и направлений, на протяжении многих десятилетий становился объектом лингвистических исследований на Западе. Вместе с тем в отечественной филологии работ по экспрессионизму крайне мало, поскольку долгое время это течение расценивалось идеологическими институтами как оппозиционная практика и было под негласным запретом. Данная статья расширяет представления об этом знаковом для Германии художественном дискурсе, максимально полно и ярко отразившем противоречия переломной эпохи начала ХХ в.
Объектом исследования выступают лирика и малая проза экспрессионизма. Ядро лирического корпуса составляет классическая антология экспрессионистской лирики К. Пинтуса «Menschheitsdämmerung. Ein Dokument des Expressionismus», а также отдельные стихотворные циклы Г. Гейма, Г. Бенна, Г. Тракля, Э. Ласкер-Шулер, Э. Штадлера, И. Р. Бехера. Проза представлена рассказами и новеллами А. Дёблина, Г. Гейма, Г. Тракля, К. Эдшмида, И. Р. Бехера, Г. Бенна, Клабунда, Л. Франка, А. Эрен-штейна, А. Штрамма, В. Рейнера.
Предметом исследования становятся семантические категории времени и пространства, приобретающие в экспрессионистских текстах особый символический смысл. В статье рассматриваются ключевые временные и пространственные образы, выявляются основные инварианты значения этих образов, описываются их языковые экспликации, анализируется их роль в языковой картине мира экспрессионизма.
Анализ текстов позволяет сделать следующие выводы.
Пространство и время становятся в экспрессионизме важнейшими параметрами концептуализации действительности, в полной мере отражая сложное, не укладывающееся в привычные рамки мироощущение эпохи. В экспрессионистских текстах они выступают в обобщенных метафорических значениях, характерных для произведений, основанных на вторичной условности (мифа, притчи, утопии), наполняются многочисленными символическими коннотациями.
Ключевой пространственной метафорой становится мегаполис. Тесный, хаотичный, населенный кошмарами город-молох, город-спрут фигурирует в тексте в качестве некой абстрактно-условной модели человеческого существования
и становится гротескным воплощением цивилизации, ключевым пространственным архетипом экспрессионизма, подчеркивающим одиночество личности «маленького человека», затерянного в его лабиринтах.
Внешнюю оппозицию к мегаполису как ключевому макролокусу, складывающемуся из множества частных метафорических локусов (улица, площадь, комната, лестница, притон, приют, церковь, больница, сумасшедший дом, тюрьма, морг), образует природа (деревня / маленький город). Противопоставление двух ландшафтов - природного (естественного, живого) и урбанистического (искусственного, неживого) - становится одним из проявлений ключевой оппозиции экспрессионизма «жизнь - смерть».
Ключевой временной метафорой экспрессионизма становится ночь / поздний вечер. В когнитивной структуре этого художественного образа выявляются следующие устойчивые коннотации: смерть, страдание, одиночество, пустота, забвение, призраки, пороки, преступления. Схожими оттенками значения (отчуждение, опустошение, омертвение) насыщается другая знаковая временная метафора - зима / поздняя осень. Образы дня и лета появляются в экспрессионизме гораздо реже и, как правило, «оттеняют» образы зимы и ночи, выстраивая к ассоциативному ряду тьма,холод, пустота, смерть контрастный смысловой ряд свет, тепло, полнота, жизнь.
Ключевые слова: экспрессионизм; семантическая категория; время; пространство; локус; образ; мотив.
J. G. Timralieva
Doctor of PhiLoLogy (Dr. habiL), Associate Professor, the Department of Romano-Germanic PhiLoLogy and Translation, FacuLty of Humanities, St. Petersburg State University of Economics; e-maiL: [email protected]
PLACE AND TIME IN LANGUAGE PICTURE OF THE WORLD OF GERMAN LITERARY EXPRESSIONISM
This articLe is devoted to the German Expressionism. The Expressionism as one of the key parts of European Modernism, which became one of the most interesting and radicaL Language experiments in the history of German Literature and significantLy infLuenced the formation of subsequent Literary schooLs and trends, has been the object of Linguistic research in the West for many years. But in Russia there is too LittLe research on the Expressionism, as in the Soviet Union it was interpreted by ideoLogicaL institutions as ideoLogicaLLy aLien. This articLe expands the understanding of this iconic German artistic discourse, which most fuLLy and cLearLy refLected the contradictions of the turning point of the earLy twentieth century.
The object of this articLe is the Lyrics and smaLL prose of the Expressionism. The core of the LyricaL corpus is a cLassic anthoLogy of expressionist Lyric poetry by K. Pintus "Menschheitsdammerung. Ein Dokument des Expressionismus", as weLL as separate poetic cycLes of G. Heym, G. TrakL, E. Lasker-SchuLer, E. StadLer, G. Benn, J.R. Becher.
Prose is represented by stories and noveLs of A. DobLin, G. Heym, G. TrakL, K. Edschmid, KLabund, G. Benn, J.R. Becher, L. Frank, A. Ehrenstein, A. Stramm, W. Rheiner.
The subject of the research is semantic categories of time and pLace, which get a specific symboLic sense in expressionist texts. The articLe deaLs with the key images of time and pLace, reveaLs their basic semantic invariants, describes their Linguistic expLications and anaLyses their roLe in the Language picture of the worLd of the Expressionism.
AnaLysis of the texts aLLows us to draw the foLLowing concLusions.
PLace and time become important parameters of the conceptuaLization of reaLity in the Expressionism and fuLLy refLect the specific perception of the worLd of that time. In expressionist texts they appear in generaLized metaphoricaL meanings typicaL for works based on secondary conventions (myth, parabLe, utopia) and are fiLLed with numerous symboLic connotations.
The key metaphor of pLace in the Expressionism is metropoLis. A chaotic, dangerous, fuLL of horror city appears in the text as a kind of abstract modeL of human existence and becomes the grotesque embodiment of civiLization, key spatiaL archetype of the Expressionism, which emphasizes the LoneLiness of the personaLity of the "LittLe man", Lost in its Labyrinths.
ExternaL opposition to the metropoLis as a key metaphoricaL macro Locus consisting of a variety of private metaphoricaL Loci (street, apartment, staircase, pub, church, hospitaL, madhouse, prison, morgue) is nature (as variation viLLage/ smaLL town). The juxtaposition of the two Landscapes - naturaL (Living) and urban (inanimate) - is one of the manifestations of the key opposition of the Expressionism "Life - death".
The key metaphor of time in the Expressionism is night / Late evening. The cognitive structure of this image reveaLs the foLLowing stabLe connotations: death, suffering, LoneLiness, emptiness, obLivion, ghosts, vices, crimes. Another metaphor of time - winter/ Late autumn - incLudes simiLar meanings (aLienation, desoLation, death). Day and summer appear in the Expressionism more rareLy and usuaLLy make contrast to winter and night, buiLding to the associative chain "darkness, coLd, void, death" contrasting semantic associative chain "Light, warmth, fuLLness, Life".
Key words: expressionism; semantic category; time; pLace; Locus; artistic image; Leitmotif.
Немецкий экспрессионизм развивается в Германии, Австрии, Швейцарии с 1910 по 1925 гг. и из всех современных ему течений наиболее остро реагирует на социальные потрясения и противоречия своего времени, связанные с коренными политическими и социальными изменениями в жизни европейского общества, став самым масштабным художественным движением в немецкоязычном пространстве первой трети ХХ в., «самым мощным взрывом молодежи, который знала Германия со времен романтиков» [Edschmid 1961, с. 9]. Зародившись в «поле напряженности между ускользающей гармонией
и надвигающимся хаосом» [Пестова 2002, с. 9], он в полной мере отражает сложное, неоднозначное, не укладывающееся в привычные рамки мироощущение эпохи, основанное на экзистенциальной тоске по целостности рухнувшего мироздания. Специфика этого мироощущения отображается во всей структуре экспрессионистских текстов, обусловливая и семантику таких значимых для каждого художественного текста категорий, как пространство и время.
Семантическая категория пространства / места становится в экспрессионизме очень важной, так как именно оно определяет ту среду, в которой живет экспрессионистский герой. И поскольку ключевыми фигурами экспрессионизма становятся маргинальные личности, ущербные в силу своего физического или психического состояния, положения или социального статуса - проститутка, нищий, пленный, преступник, калека, сумасшедший, мертвец и тому подобные субъекты, то новым местом действия - нищий квартал, притон, тюрьма, больница, сумасшедший дом, морг и тому подобные локусы. Эти места, столь же гротескные и условные, как и сами герои, живущие / умирающие в заданном пространстве, в полной мере отражают эпоху, отмеченную потрясениями мирового масштаба, и являются фрагментами ключевого экспрессионистского макролокуса - мегаполиса.
Урбанизм становится особым завоеванием экспрессионизма, критично осмысляющего признаки глобального изменения жизненных стандартов, связанные с мощной урбанизацией и технизацией жизни. В лирике эта тема является одной из наиболее значимых, к ней в той или иной степени обращается большинство поэтов-экспрессионистов, по сути, открывших в немецкой литературе поэзию большого города. Вот лишь некоторые названия: «Der Gott der Stadt», «Die Dämonen der Städte», «Die Stadt der Qual», «Die Stadt in den Wolken», «Berlin I, II, ..., VIII» (Heym); «Die schöne Stadt», «Vorstadt im Föhn» (Trakl); «Kleine Stadt» (Stadler); «Berlin», «Auf der Terasse des Cafe Josty» (Boldt); «Ode an Berlin» (Goll); «Berlin», «An Berlin», «Die Stadt der Qual», «Berlin! Berlin!», «Erwachen der Städte» (Becher); «Untergrundbahn» (Benn); «Fabrikstraße tags» (Zech); «Wien» (Ehrenstein); «Städter», «Der Tag von Berlin» (Wolfenstein). Городская тема активно прорабатывается и в прозе, в том числе крупной (например, в романах А. Дёблина «Wadzeks Kampf mit der Dampfturbine» и «Berge Meere und Giganten»), и в драматургии («Gas-Trilogie»
Г. Кайзера, «Der Sohn» В. Хазенклевера), и в кинематографе (масштабная научно-фантастическая антиутопия Ф. Ланга «Metropolis», повествующая о жизни футуристического города) [Тимралиева 2015, с. 159-160].
Город становится ключевым художественным пространством экспрессионизма, выступая «магической сценой человеческой трагедии» [Schneider 1961, с. 64], идеальным ландшафтом для реализации человеческих конфликтов, в полной мере раскрывая обреченность времени и человека. По мнению Т. Анца, сам литературный модернизм есть «феномен современного мегаполиса» [Anz 2002, с. 11].
Следует подчеркнуть, что в экспрессионизме урбанистическая тема осмысляется несколько иначе, чем, например, ранее у натуралистов. Если последних интересуют, в первую очередь, многочисленные социальные проблемы жителей большого города, то экспрессионистов в меньшей степени занимает городской быт. Они показывают «экспансию города в сферу человеческого сознания, внутренней жизни, психики» [Павлова 1986, с. 14]:
O, der Wahnsinn der großen Stadt, da am Abend An schwatzer Mauer verkrüppelte Bäume starren, Aus silberner Maske der Geist des Bösen schaut (Trakl. „An die Verstummten").
Городское пространство иррационализируется, мистифицируется, демонизируется, наполняется призраками и духами:
Sie wandern durch die Nacht der Städte hin, Die schwarz sich ducken unter ihrem Fuß. Wie Schifferbärte stehen um ihr Kinn Die Wolken schwarz vom Rauch und Kohlenruß. Ihr langer Schatten schwankt im Häusermeer... (Heym. „Die Dämonen der Städte").
В произведениях экспрессионистов мегаполис предстает тесным и мрачным, опасным и враждебным, полным ужасов и зловещих предзнаменований:
Auf engen, dunklen Höfen, steilen, brüchigen Holztreppen, verdreckten Straßenplätzen. Graue Mauern starren auf. Rote Fenster in weißen Kalkgemäuern, ewig verschlossen (Becher. „De Profundis").
Automobile fallen in die Spree und die Seine. Raubmörder schleichen mit tückischen Messern durch verkommene Straßen (Klabund. „Kleine Wanderung").
Чудовищем, которое «опутывает, проглатывает, переваривает людей и исторгает трупы - физические или духовные» [Затонский 1988, с. 208].
«Ужас перед разобщающей реальностью города», «одиночество в толпе» [Энциклопедический словарь экспрессионизма 2008, с. 160] становятся ключевыми смыслами в восприятии городского пространства:
Alles hatte ihn nur mit größerer Leere erfüllt. Und nun lebte er in einer großen Pension, vergraben in sein kleines Mansardenzimmer, einsam, von niemand gekannt, einer unter den vielen Einsamen dieser großen Stadt (Heym. „DerDieb").
Allein irre ich in der großen Stadt umher. Niemand schenkt mir Beachtung
(Ehrenstein. „Tubutsch").
Und wie still in dick verschlossner Höhle
Ganz unangerührt und ungeschaut
Steht ein jeder und fühlt: alleine
(Wolfenstein. "Städter").
«Наполненность» и даже «переполненность» в целом - одна из ключевых сем в многосложной структуре мегаполиса как художественного образа. Современный город представляется экспрессионистами большим гудящим муравейником, который населяют безликие люди-муравьи:
Berlin Scharlachkürbis zerbeulte Frucht ins Netz der Himmel schlagend.
Wo Mensch-Ameise schwirrt im jähesten Fabelreich elastischer Korridore
(Becher. „An Berlin").
Этот образ репрезентуется в текстах посредством многочисленных сравнений человека с данными и прочими насекомыми:
Wahrhaftig gliechen sie den armseligen Fliegen (Heym. „Der Dieb").
При описании городского пространства продуктивны такие прилагательные и наречия, как eng, dicht, knapp, nah, niedrig, voll, частотны
существительные, местоимения и глаголы с семантикой множественности (alle, mehrere, viele, Menschenströme, Menschenmassen, Menge, Gedränge, Reihe, strömen, sich häufen, sich mehren, sich drängen, überfüllen и т. п.):
Wir sahen in der Enge
Unzählig: Menschenströme und Gedränge,
Und sahn die Weltstadt fern im Abend ragen (Heym. „Berlin II").
Широко представлены формы множественного числа существительных, одинаково часто обозначающих как людей, так и объекты городской инфраструктуры:
In den engen Straßen unten stoßen sich die Barbiere, die Rolljungen, die Bäcker an (Döblin. „Astralia").
Darein zuweilen Förderstellen blauen Lichtes jähe Horizonte reißen: Feuerkreis / von Kugellampen, Dächern, Schloten... (Stadler. „Fahrt über die Kölner Rheinbrücke bei Nacht").
Стоит отметить, что, как правило, точные названия городов, так же как названия улиц, площадей, прочие топонимические реалии отсутствуют. И даже если имена собственные (Берлин, Париж, Нью-Йорк и др.) попадают в сферу лексической репрезентации данного локуса (чаще это происходит в прозе), описание места остается достаточно анонимным и при опускании названия теряет свою соотнесенность с тем или иным реально существующим пространством. Город, как правило, фигурирует в качестве некой абстрактно-условной модели человеческого существования, включающей в себя частные пространства улицы, площади, лестницы, комнаты, бара, притона, приюта, церкви, больницы, сумасшедшего дома, тюрьмы, морга и другие, чаще всего отвечающие ситуациям смерти, болезни, преступления, несвободы. Эти частные пространства могут образовывать между собой в рамках того или иного стихотворения или рассказа многочисленные внутренние оппозиции, например: дом - улица, церковь - притон, дворец - приют и т. д., являющиеся образными экспликациями различных смысловых дихотомий: приватное - общественно-социальное, «нормальное» - маргинальное, богатое - бедное, здоровое - больное, опасное - безопасное, богоугодное - богопротивное, статичное - динамичное и т. п.:
Sie halten den Abend der Stuben nicht aus.
Sie schleichen in tiefe Sternstraßen hinaus
(Lichtenstein. „Mädchen").
Внешнюю оппозицию к городу как ключевому макролокусу образует природа. В основе противопоставления двух ландшафтов - природного (естественного) и урбанистического (искусственного) лежит ключевая антитеза экспрессионизма - противопоставление живой и неживой материи. Если городское пространство выступает как активное, шумное, наполненное, развивающееся, то природное часто как пассивное, тихое, пустынное, вырождающееся:
Der Potsdamer Platz in ewigem Gebrüll
Vergletschert alle hallenden Lawinen
Der Straßentrakte: Trams auf Eisenschienen,
Automobille und den Menschenmüll
(Boldt. „Auf der Terasse des Cafe Josty").
Gewaltig ist das Schweigen des verwüsteten Gartens... (Trakl. „Helian")
Частотными при описании природного ландшафта становятся такие прилагательные, наречия, причастия, как leer, leise, stumm, kahl, blaß, dürr, schweigsam, wüst, verwüstet, verfallen, tot и т. п. Особенно часто такие застывшие, заброшенные, безмолвные и безлюдные природные пейзажи появляются в произведениях Г. Тракля. В то же время город манифестируется как пространство тесное, замкнутое, ограниченное:
Aus schon umdunkelten Hausfluren, durch enge Winkelhöfe aus protzigen
Hallen drängen sich die Verkäuferinnen heraus (Stadler. „Abendschluß").
Природа - как свободное, открытое, беспредельное:
Natur! nur das ist Freiheit, Weltalliebe ohne Ende! (Däubler. „Der Atem
der Natur")
Во многих текстах антитеза «город - природа» становится значимым композиционным приемом, находя непосредственное выражение в оппозициях слов и словосочетаний, а стремление человека вырваться из каменных джунглей, вернуться в лоно природы, проходит лейтмотивом через многие произведения экспрессионизма:
Du, ich halte diese festen Stuben und die dürren Straßen Und die rote Häusersonne, Die verruchte Unlust aller Längst schon abgeblickten Bücher Nicht mehr aus.
Komm, wir müssen von der Stadt weit hinweg
(Lichtenstein. „Der Ausflug").
Разновидностью ключевой пространственной оппозиции «город -природа» становится оппозиция «мегаполис - маленький город / деревня», и здесь на первый план, как правило, выходит смысловая дихотомия «настоящее - прошлое»:
Bald nach dem Tode Maria reiste ich an in die Großstadt. Aber die Erinnerung an jene stillen Tage voll Sonnenschein sind mir lebendig geblieben, lebendiger vielleicht als die geräuschvolle Gegenwart. Die kleine Stadt im Talesgrund werde ich nie mehr wiedersehen - ja, ich könnte es nicht, wenn mich auch manchmal eine starke Sehnsucht nach jenen ewig jungen Dingen der Vergangenheit überfüllt (Trakl. „Traumland").
В данном рассказе Г. Тракля эта пространственно-временная оппозиция активно поддерживается не только лексически двумя ассоциативными рядами («прошлое в маленьком городе» - лето, солнце, свет, тепло, цветы, птицы, буйство красок и запахов, любовь, близость, покой, счастье; «настоящее в мегаполисе» - холод, тьма, тоска, одиночество, опустошенность), но и грамматически формами настоящего и прошедшего времени.
Особая роль в пространственном континууме экспрессионизма отводится дороге. Будучи неразрывно связанной с одним из ключевых мотивов экспрессионизма - мотивом странствия, она выводит нас на еще одно крайне значимое для экспрессионизма как художественной системы противопоставление «близкое - далекое» и его вариации «север - юг», «запад - восток».
Am Himmel ahnet man Bewegung, Ein Heer von wilden Vögeln wandern Nach jenen Ländern, schönen, andern (Trakl. „Melancholie des Abends").
Если «северо-западное» пространство воспринимается как холодное, мрачное, полное невзгод и лишений, то «юго-восточное» как теплое, яркое, полное жизни, став метафорой «идеалистической дали», воплощением внутренней свободы:
Geträumte Länder, warme Länder, Sonnenländer! O, so hört mein Freiheitlied! Denn aus den großen, kalten, nordischen Städten komme ich, aus Strohhütten, Spelunken, trübsten Höhlen der Hungernden, Verworfenen, Verbrecher und Verbannten (Becher. „De Profundis").
Таким образом, в экспрессионизме мы имеем дело с выраженной метафоризацией и условной генерализацией пространства. Тесный, безликий, безрадостный, населенный кошмарами мегаполис - город-молох, город-спрут - становится гротескным воплощением нового, пока еще чуждого человеку мира, новой формой бытия, созданной экспрессионизмом, его ключевым пространственным архетипом, подчеркивающим одиночество личности «маленького человека», затерянного в его лабиринтах. Именно это художественное пространство как нельзя лучше передает духовное смятение человека перед лицом грядущих катастроф и работает на решение одной из ключевых проблем, поднимаемых экспрессионизмом, - проблемы свободы личности в условиях зарождения машинной цивилизации и построения общества потребления с новыми социальными ролями и отношениями. Старый мир, представляемый природой / деревней / маленьким городом, репрезентируется как «уходящая натура», тоска по которой в большинстве текстов звучит довольно явно. В определенной степени экспрессионизм становится квинтэссенцией «ностальгии городского жителя по утраченному золотому веку, по блаженству неведения» [Вольф 2006, с. 8].
Время становится в экспрессионизме столь же условным и субъективным, как и пространство, наполняясь многочисленными символическими коннотациями. Если ключевым местом действия в экспрессионизме становится мегаполис, то ключевым временем действия становится ночь, о чем свидетельствует уже само появление слова (корня) Nacht в названии многих произведений: «Da mitternachts ein feiner Regen fiel...», «Die Nacht» (Heym); «Die Nacht», «Nachtergebung», „Nachtlied», «Nachts», «Nachtseele», «Gesang zur Nacht», «Romanze zur Nacht», «An die Nacht», «Winternacht» (Trakl); «O, Nacht:», «Nachtcafe» (Benn); «Winternacht»,
«Heimlich zur Nacht» (Lasker-Schüler); «Fahrt über die Kölner Rheinbrücke bei Nacht» (Stadler); «Die Nächte» (Becher), «Die Nacht fällt scherbenlos» (Hasenklever), «In der Mitte der Nacht» (Heynicke), «Mai-Nacht» (Zech), «Die Nachtgefangenen» (Ehrenstein). К этому времени суток нас косвенно отсылают и такие заголовки, как «Mondaufgang» (Schickele), «Mond» (Heym), «Schwarze Sterne», «Der letzte Stern», «Vollmond» (Lasker-Schüler), «Musik der Sterne» (Zech) и т. п.
Ночь выступает в экспрессионизме как многомерный художественный образ, складывающийся из частных метафорических значений и коннотаций, формирующий многочисленные глубинные смыслы. Прежде всего, ночь понимается экспрессионистами как «конец земного дня, конец жизни» [Mautz 1961, с. 247], и в этом своем ключевом символическом значении она неразрывно связана с мотивом смерти:
.Seht, wir sind nun tot.
In weißen Augen wohnt uns schon die Nacht.
(Heym. „Die Morgue").
Не случайно слова «смерть» и «ночь», равно как и прочие лексические единицы одноименных лексико-семантических полей очень часто совмещаются в контексте одной строки / строфы (одного предложения / абзаца), соединяя воедино сами понятия:
Ein weißer Stern singt ein Totenlied
In der Julinacht,
Wie Sterbegeläut in der Julinacht
(Lasker-Schüler. „Mutter").
Ассоциативный ряд «ночь - смерть» становится в экспрессионизме одним из самых устойчивых. Это подтверждает и сюжетный анализ произведений, прежде всего прозаических: чаще всего смерть настигает героев экспрессионистских текстов именно ночью. Достаточно вспомнить, например, такие рассказы, как «Die Segelfahrt», «Das Stiftfräulein und der Tod», «Die falsche Tür», «Die Helferin», «Der Ritter Blaubart» А. Дёблина; «Das Schiff», «Der Irre», «Der Dieb» Г. Гейма; «Der tödliche Mai», «Maintonis Hochzeit» К. Эдшмида, «Kokain» В. Райнера.
Не менее актуальны в экспрессионизме тесно взаимосвязанные между собой парадигмы образов «ночь - одиночество» и
«ночь - страдание», вбирающие в себя весь спектр депрессивных чувств, эмоций, состояний, порождаемых тревожным восприятием человеком окружающего мира и себя в этом мире:
Die Sterne fliehen schreckensbleich Vom Himmel meiner Einsamkeit, Und das schwarze Auge der Mitternacht Starrt näher und näher.
Ich finde mich nicht wieder In dieser Todverlassenheit, Mir ist, ich lieg von mir weltenweit Zwischen grauer Nacht der Urangst
(Lasker-Schüler. „Chaos").
Если город являет собой пространство, в котором человек ощущает себя наиболее слабым и уязвимым, то ночь являет собой аналогичное время. Экспрессионизму не свойственны романтические представления о ночи как времени трепетных признаний, «обжигающих поцелуев и объятий». Подобные картины если и появляются в экспрессионизме, то, как правило, лишь как горькие воспоминания о былом:
Manchmal aber erwacht der Park aus schweren Träumen. Dann strömt er ein Erinnern aus an kühle Sternennächte, an tief verborgene heimliche Stellen, da er fiebernde Küsse und Umarmungen belauschte, an Sommernächte, voll glühender Pracht und Herrlichkeit <...> an Menschen, die zierlich galant, voll rhytmischer Bewegungen unter seinem Blätterdache dahinwandelten, die sich süße, verrückte Worte zuraunten, mit feinem verheißenden Lächeln (Trakl. „Verlassenheit").
В экспрессионизме взамен близости ночь приносит отчуждение, взамен любви - страдание [Тимралиева 2016, с. 416-417].
Следующая устойчивая образная парадигма «ночь - забвение» композиционно, как правило, поддерживается атрибутами опустевшего / заброшенного пространства (ветшающие дома, увядающие сады, зарастающие пруды и т. п.), насыщая текст единицами лексико-семантических полей «пустота» (Öde, Wüstenei, Leere), «разрушение» (Zerfall, Zerstörung, Zerlegung), «увядание» (Verwesung, Verwelkung, Verfall):
Es schweift der Mond durch ausgestorbne Gassen... (Däubler. „Flügellahmer Versuch")
Sehr leise sinkt ihr Lächeln in den verfallenen Brunnen, Der bläulich in der Dämmerung rauscht
(Trakl. „Unterwegs").
Если люди становятся ночью более слабыми и беззащитными, то оживающие в это время демоны и прочие призраки, напротив, обретают силу и власть над окружающим миром. В результате наполненная чуждой волей реальность кажется человеку еще более враждебной и опасной, а собственное существование в этой реальности еще менее определенным:
Es blühte kein Stern in jener Nacht Und niemand war, der für uns bat. Ein Dämon nur hat im Dunkel gelacht
(Trakl. ,,Ballade").
Und Geister erscheinen in dieser Nacht, Und die frommen Leute beten (Lasker-Schüler. „Ballade").
Наконец, ночь оживляет демонов не только внешних, но и внутренних, максимально обнажая человеческие слабости и пороки. Ночной мир в экспрессионизме - не только мир темных улиц и тесных комнат, пустынных дорог и угрюмых кладбищ. Это еще и мир многочисленных баров и борделей, трактиров и притонов, казино и кабаре, мир похотливых мужчин и продажных женщин, болезненных фантазий и низменных желаний, азартных игр и бурлескных шоу, алкоголя и наркотиков:
O Nacht! Ich nahm schon Kokain, und Blutverteilung ist im Gange, das Haar wird grau, die Jahre fliehn, ich muß, ich muß im Überschwange noch einmal vorm Vergängnis blühn (Benn. „O Nacht -:").
Der hagere Mann ging indessen heimlich des Nachts in die niedrigsten Quartiere der Vorstadt, lernte den verlorenen Geschöpfen ihre Obszönitäten und Verderbtheiten ab (Döblin. „Der Dritte").
Как правило, именно ночью маргинальными героями экспрессионизма допускаются роковые ошибки и / или совершаются страшные преступления.
Таким образом, «в когнитивной структуре художественного образа «ночь» в экспрессионизме выявляются следующие устойчивые модели отождествления: ночь - смерть, ночь - страдание, ночь - одиночество, ночь - пустота, ночь - забвение, ночь - призраки, ночь - пороки, ночь - преступления» [Тимралиева 2016, с. 418].
Схожие смысловые ассоциации в экспрессионизме вызывает образ вечера:
Aber als Schneefall und Dunkel die Berge hinwegnahm und entrückte, da wuchs zu der Trauer eine noch unbändigere Verzweiflung: wir könnten auch das Entsetzlichere, wir könnten auch keine Berge mehr sehen, und steigerte sich tödlich, wie an jenem furchtbaren Abend, als zwischen Colmar und Straßburg auf meiner letzten Fahrt die stahlblauen Rücken der Vogesen wie Tiger von mir weg in die Hölle des feurigen Abends hineinsausten, bis nichts mehr war, als Angst, Verlorenhaben und Einsamkeit (Edschmid. „Winter. Tage").
Однако если ночь символизирует конец, то вечер - предчувствие / ожидание этого конца, «сумерки» человеческой жизни / человеческой истории:
O der Abend, der in die finsteren Dörfer der Kindheit geht.
O die Nähe des Todes. Laß uns beten (Trakl. „Nähe des Todes").
В свою очередь, амбивалентный образ «сумерки», с одной стороны, отсылает нас к одному из ключевых мотивов экспрессионизма - мотиву конца света; с другой - олицетворяя собой не только закат, но и рассвет, не только конец, но и начало, становится в экспрессионизме одним из ключевых символов радикального обновления мира. На особую роль этого образа в экспрессионизме указывает вынесение слова Dämmerung не только в заголовки отдельных произведений - «Winterdämmerung», «Dämmerung» (Trakl), «Die Dämmerung» (Lichtenstein), «Dämmerung» (Stramm), «Dämmerung» (Däubler), но и в заглавие самой известной антологии экспрессионистской лирики «Menschheitsdämmerung. Ein Dokument des Expressionismus» под редакцией К. Пинтуса.
Другой популярной временной метафорой экспрессионизма, прежде всего, в лирике, становится зима. Этот мотив, достаточно традиционный для немецкой литературы, в экспрессионизме приобретает новое звучание, воспринимаясь метафорически как «зима человеческой истории» [Mautz 1961, с. 138]. Именно это время года в наибольшей степени соответствует представлениям экспрессионистов о современном мире как о мире, где нет места живому:
Wir leben in einem kalten rechteckigen Raum (Becher. „Deutschland").
Образный язык лирики экспрессионизма богат «зимними» метафорами, выражающими отчуждение, оледенение, опустошение, омертвение:
Während der Winter wieder kühl durch das Land geht... (Klemm. „Betrachtungen").
Частотными в поэтическом словаре экспрессионизма становятся такие наречия, прилагательные и причастия, как winterlich, kalt, kühl, frierend, gefroren, erfroren, eisig, vereist, verschneit и т. п.:
Eisige Zeiten verschollen... (Lasker-Schüler. „Täubchen, das in seinem eignen Blute schwimmt")
Неразрывно связаны с ними эпитеты trübe, öde, leer, kahl, starr, verwüstet, verfallen, tot, sterbend, gestorben и др., содержащие семы «неподвижный», «пустой», «вырождающиеся», «мертвый»:
Die Länder sind verödet, leer von Stimmen,
Vom Winter wie mit weißem Moos vereist (Heym. „Die Wanderer"). Схожие ассоциации рождает и поздняя осень:
Die Dunkelheit des frühen Herbstabends kroch durch die leeren Fenster in das elende Zimmer, es wurde dunkler und dunkler. Der kleine Jonathan lag in seinen großen weißen Kissen, er rührte sich nicht mehr. Und sein Bett schien mit ihm auf einem höllischen Strome herunterzuschwimmen, dessen ewige Kälte in die ewige Starre einer verlorenen Wüste endlos zu laufen schien (Heym. „Jonathan").
Очень часто образы вечера / ночи и образы зимы / поздней осени совмещаются в рамках одной строки / строфы, одного предложения / абзаца и даже одного слова:
Wo du gehst wird Herbst und Abend...
(Trakl. „An die Schwester")
Ich weiß nicht wo, vielleicht im dunklen Blitz, Mein Auge stand wie Winternacht im Antlitz...
(Lasker-Schüler. „Mein Drama")
В результате этого совмещения рождается ассоциативный ряд «тьма - холод - смерть», один из самых устойчивых в экспрессионизме:
Oder wenn er an der frierenden Hand der Mutter Abends über Sankt Peters herbstlichen Friedhof ging, Ein zarter Leichnam stille im Dunkel der Kammer lag Und jener die kalten Lider über ihn aufhob
(Trakl. „Sebastian im Traum").
Противоположные образы дня и лета появляются в экспрессионизме гораздо реже и, как правило, «оттеняют» образы зимы и ночи, выстраивая к привычному ассоциативному ряду «тьма, холод, пустота, смерть» антонимичный ряд «свет, тепло, полнота, жизнь». Чаще всего при этом актуализируется комбинация «весна (лето) - осень» как оппозиция разнесенных во времени и пространстве метафор детства (юности) и взрослой жизни (старости):
Frömmer kennst du den Sinn der dunklen Jahre,
Kühle und Herbst in einsamen Zimmern;
<...> doch manchmal erhellt sich die Seele,
Wenn sie frohe Menschen denkt, dunkelgoldene Frühlingstage
(Trakl. „Kindheit").
Уходящее или уже ушедшее лето - в целом типичной вариант реализации данной метафоры в экспрессионизме:
In Sichel-Sehnsucht: wie weit der Sommer ist! (Benn. „D-Zug")
Таким образом, выраженной мифологизации в экспрессионизме подвергается не только пространство, но и время. Ключевыми метафорами времени становятся «ночь / вечер» и «зима / осень». Выступая в различных семантических инвариантах и наполняясь многочисленными смысловыми коннотациями, они становятся важнейшими звеньями языковой картины мира экспрессионизма, тесно связанными
с его центральными мотивами - мотивом смерти и мотивом конца света, и в полной мере отражают сложное, полное трагизма мироощущение переломной эпохи.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Вольф Н. Метафизическая немецкая мешанина : вступ. статья // Экспрессионизм. М. : АРТ-Родник, 2006. C. 6-25. Затонский Д. В. Альфред Дёблин, или От мира вне себя к миру в себе // Художественные ориентиры ХХ века. М., 1988. С. 208-234. Павлова Н. С. Вводная статья // Expressionismus. Literatur und Kunst. М. : Радуга, 1986. С. 3-27. Пестова Н. В. Лирика немецкого экспрессионизма: профили чужести. 2-е изд.,
доп. и испр. Екатеринбург : Уральский гос. пед. ун-т, 2002. 463 с. Тимралиева Ю. Г. Город как ключевое художественное пространство экспрессионизма (на основе анализа лирики и малой прозы) // Вестник Тверского гос. ун-та: науч. журнал. Серия: Филология. 2015. № 4. Тверь, 2015. С. 159-165.
Тимралиева Ю. Г. «Ночь» и «вечер» как ключевые метафоры времени в лирике и малой прозе немецкого экспрессионизма // Когнитивные исследования языка. Вып. XXV. Тамбов, 2016. С. 415-420. Энциклопедический словарь экспрессионизма / гл. ред. П. М. Топер. М. :
ИМЛИ РАН, 2008. 734 с. Anz Th. Literatur des Expressionismus. Metzler Verlag, 2002. 272 S. Edschmied K. Lebendiger Expressionismus. Auseinandersetzungen. Gestalten. Erinnerungen mit 31 Dichterporträts von Künstlern der Zeit. Verlag Kurt Desch GmbH, Wien München Basel, 1961. 410 S. Mautz K. Mythologie und Gesellschaft im Expressionismus. Die Dichtung Georg
Heyms. Frankfurt-am-Main, Bonn, 1961. 387 S. Schneider K. L. Der bildhafte Ausdruck in den Dichtungen G. Heyms, G. Trakls und E. Stadlers. Heidelberg, 1961. 184 S.
