CC BY
6
Вестник Томского государственного университета. Филология. 2023. № 83. С. 178-203 Tomsk State University Journal of Philology. 2023. 83. рр. 178-203
Научная статья
УДК 821.161.1
doi: 10.17223/19986645/83/10
Пространство Германии в травелоге Н.И. Греча «Поездка во Францию, Германию и Швейцарию в 1817 году»
Сергей Сергеевич Жданов1
1 Сибирский государственный университет геосистем и технологий, Новосибирск, Россия, Новосибирский государственный технический университет, Новосибирск, Россия,
fstud2008@yandex. ru
Аннотация. Рассматривается репрезентация пространства Германии в «Поездке во Францию, Германию и Швейцарию в 1817 году» Н.И. Греча с точки зрения представленности в этом тексте характерных для русской словесности конца XVIII - начала XIX в. германских мирообразов: фактографически-бытописательного, травестийного, сентименталистского и романтического. Отмечается установка автора на ироническое остранение при описании локусов, которое реализуется в том числе как деконструкция стереотипных образов Германии.
Ключевые слова: имагология, травелог, образ Германии, пространство, Н. И. Греч, русская литература
Для цитирования: Жданов С.С. Пространство Германии в травелоге Н.И. Греча «Поездка во Францию, Германию и Швейцарию в 1817 году» // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2023. № 83. С. 178-203. doi: 10.17223/19986645/83/10
Original article
doi: 10.17223/19986645/83/10
German space in Nikolay Gretsch's travelogue "Journey to France, Germany and Switzerland in 1817"
Sergey S. Zhdanov1
1 Siberian State University of Geosystems and Technologies, Novosibirsk, Russian Federation, Novosibirsk State Technical University, Novosibirsk, Russian Federation 1 fstud2008@yandex.ru
Abstract. The article deals with the space of Germany in Gretsch's travelogue "Journey to France, Germany and Switzerland in 1817" in relation with the facto-graphical, travestied-risorial, sentimental and romanticist world-images typical for describing this land in Russian literature in the late 18th - first half of the 19th centuries. The spatial representation in the text is torn between a factographical description of loci and their ironic defamiliarization. The latter affects Russian stereotype narratives
© Жданов С.С., 2023
about Germany. In particular, Gretsch partly disproves the stereotype about German lands as a space of Geist, poetry and science by contrasting the idealized Germany with his own subjective image. Antithesis can be qualified as one of the main tropes in Gretsch's text. The author contrasts Germany with France, Germans with Russians, history with modernity, Frankfurt am Main with Rhineland, the 'wine' Germany with the 'beer' one, the gaiety of the main German resort-towns with the regularity and boredom of Ems etc. Gretsch also deconstructs stereotypes of beautiful German women and the amenity of life in Frankfurt. At the same time, he validates some typical elements of describing Germany: the rationality and inelegance of German philistines, Germans' committing to systematization, their appreciation for beer. In addition, motifs of liminality of the French-German space Alsace-Lorraine, the boredom of German loci and the retarded journey through Germany stated in the text are specific for Russian travelogues dedicated to Germany. All of the aforesaid allows determining Gretsch's image of Germany as tending to a travestied narrative mode. This image reminds critical local descriptions in Fonvizin's foreign letters. However, some Gretsch's German images are related to Karamzin's tradition. First of all this concerns the idyllic space represented e.g. when describing the kingdom of Württemberg and loci of the 'Rhine' text. The images' main characteristics are pleasantness to the eye, coziness, nature hominization, which are typical for the sentimental world-image. Substantial attention is paid to the motif of Rhine wine as a drink of life and joy also stated in Karamzin's travelogue. Finally, Gretsch's text includes local images of the romanticist narrative in the 'Rhine' text by describing wild (mountain) nature and some anthropic loci where historical and legendary images of Middle Ages are mixed. Despite some eclecticism of representing loci, the narrative integrity is formed by the author's irony as a manner of world outlook. It is directed against the philistine Germany, the center of which is Frankfurt am Main imbued with the commerce spirit, and partly against the medieval Germany (customs and urban areas strange for the author). The recent past is represented in the context of the war against the Napoleonic France marked as neobarbarism. Images of the natural, demi-natural-idyllic and legendary spatial types are devoid of any irony and thus contrasted to Gretsch's Germany representation in whole.
Keywords: imagology, travelogue, image of Germany, space, Nikolay Gretsch, Russian literature
For citation: Zhdanov, S.S. (2023) German space in Nikolay Gretsch's travelogue "Journey to France, Germany and Switzerland in 1817". Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya - Tomsk State University Journal of Philology. 83. рр. 178-203. (In Russian). doi: 10.17223/19986645/83/10
Весьма значительная по объему путевая проза Н.И. Греча еще не достаточно подробно рассмотрена в современном литературоведении. При этом основное внимание исследователей сосредоточено на сравнительно позднем травелоге писателя, «Путевых письмах из Англии, Германии и Франции» (1839), примерами чему служат работы М.В. Аксеновой [1, 2], а также М.В. Аксеновой, Т.Г. Чарчоглян, А.Н. Садиевой [3]. Кроме того, путевая проза Н.И. Греча входит в качестве одного из источников анализа Е.А. Летуновским особенностей репрезентации архитектурных образов Западной Европы в русской словесности первой половины XIX в. [4]. Ни в одной из вышеуказанных работ, однако, пространство именно Германии, изображенной Н.И. Гречем, не является фокусом научного исследования.
Частично пространственная образность Германии представлена в статье Н.Г. Морозовой [5], но и здесь гречевские тексты служат лишь одним из источников для литературоведческого анализа, причем акцент сделан на кинестетических и ольфакторных мотивах в описании путешествий. Наконец, образ Германии исследуется в работе Н.М. Ильченко и М.В. Аксеновой [б], где заявленная тема рассмотрена обзорно на материале четырех травелогов Н.И. Греча.
Таким образом, детальный анализ проблематики имажинально-географической Германии на материале травелога Н.И. Греча «Поездка во Францию, Германию и Швейцарию в 1817 году» с точки зрения литературоведческой имагологии составляет новизну данного исследования, дополняющего вышеуказанные работы. Кроме того, в статье затронут вопрос литературного контекста репрезентаций Германии в русской словесности конца XVIII - XIX в.
Прежде чем приступить к непосредственному анализу немецких пространственных образов, отметим общую «интертекстуальность» текста Н.И. Греча. Причем автор сознательно посредством отсылок и цитат обыгрывает отечественный литературный «бэкграунд» своего травелога. Пространство в гречевском тексте в ряде случаев двоится, когда на описание реального путешествия накладываются образы русской литературной традиции. Так, эпизод прохождения корабля мимо Борнгольма актуализирует у Н.И. Греча карамзинские «реминисценции»: «Тридцать страниц, написанных за двадцать четыре года пред сим, сделали этот остров любезным и важным всякому Русскому»1 [7. С. 14]. При этом автор, развивая тему литературной «географии», показывает несовпадение степени значимости острова в русской и датской культурах: «Датчане не могут надивиться любопытству, с каким Русские <...> смотрят на Борнгольм, занимающий в числе островов Дании одно из последних мест» [7. С. 14]. Описывая рейнский топос, Н.И. Греч включает в него, наряду с чисто немецким фольклорным элементом батюшковский «Переход через Рейн», цитируя значительный фрагмент русского произведения. Критические суждения о немцах автор подкрепляет цитатой из Шиллера2 в «географическом» контексте, противопоставляющем природные локусы (рек и источников) людям, населяющим страну: "Seltsames Land! Hier haben die Flüsse Geschmack und die Quellen, bey den Bewohnern allein hab' ich noch keinen verspürt" [7. С. 169].
Кроме того, на наш взгляд, в тексте Н.И. Греча присутствует отсылка к карамзинской традиции в форме отталкивания и противопоставления ей. «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина задали определенную модель отечественного травелога, продолжавшую влиять на последующую литературу. Помимо эпистолярной формы, свойственной и произ-
1 Здесь и далее правописание и пунктуация в цитатах приближены к современным правилам.
2 Н.И. Греч цитирует одну из ксений, созданных Ф. Шиллером и И.В. Гете.
ведению Н.И. Греча, для карамзинского текста характерны особые тип героя и эмоционально насыщенный стиль изображения реальности, с ним связанный. Русский путешественник Н.М. Карамзина воспринимает наблюдаемую реальность эстетически, бурно выражает свои чувства в соответствии с сентименталистским дискурсом и то и дело выказывает страсть к изящным наукам, в частности к поэзии. Н.И. Греч с самого начала повествования обозначает прямо противоположную позицию: «.. .я привык смотреть на все предметы глазами прозаика. Воображение мое очень упрямо: оно никак не хочет ни украсить, ни увеличить видимых мною предметов <...>. По сей причине должен я опасаться, что вы найдете замечания мои слишком сухими в сравнении с описаниями других путешественников: у меня нет того волшебного стогранного стеклышка, сквозь которое эти добрые люди видят чудеса там, где мне представляются только самые обыкновенные вещи» [7. С. 3-4]. Здесь, по сути, высказывается кредо нарратора - не только внимание к прозе жизни, «обыкновенным вещам», но и установка на остранение описательной традиции, или стереотипа, сложившегося в рамках современной автору русской культуры.
Это, в свою очередь, актуализирует проблематику повествовательного модуса, к которому может быть отнесен по крайней мере «германский» фрагмент травелога Н.И. Греча. В данном случае мы опираемся на положение о существовании четырех мирообразов Германии в русской словесности конца XVIII - XIX в.: сентименталистского, романтического, фактографически-бытописательного и травестийно-смехового [8. С. 9]. Относительно текста Н.И. Греча можно утверждать некоторое колебание между фактографически-бытописательным (прозаизм, изображение «обыкновенных вещей») и травестийно-смеховым1 модусами. Если сравнивать по авторской интонации гречевский текст с другими травелогами, где речь идет о Германии, можно установить известное сходство с зарубежными письмами Д.И. Фонвизина, впрочем, без желчности последних. Как Д.И. Фонвизин по мере движения на Запад все ищет и не находит «настоящую» Европу (т.е., по сути, идеально-онирическую Европу «на расстоянии», с чужих слов), так и Н.И. Греч сталкивает имеющийся у него на границе, до въезда в страну, идеализированный образ Германии, который сочетает в себе возвышенно-поэтические («Думал я с неизъяснимым чувством удовольствия: вот страна рождения Клопштока, Виланда, Гете, Шиллера -страна, в которой еще процветает во всем блеске своем поэзия.»), прогрессивно-исторические («Здесь совершены важнейшие для рода человеческого открытия. решена судьба царств и народов» [7. С. 120]) и условно-патриархальные элементы в духе германской утопии Тацита или г-жи де Сталь («В ней обитает народ, славящийся трудолюбием, честностию, пра-водушием и верностию. В ней существуют еще добродетели времен патри-
1 Вообще остроумие Греча-насмешника, которое проявилось и в рассматриваемом нами «германском» фрагменте гречевского травелога, отмечается, в частности, А.И. Рейтблатом [9. С. 109].
архальных - изглаженные в иных землях излишним утончением нравов!» [7. С. 120-121]), с ремаркой разочарования: «Для чего не остался я на левом берегу Рейна, чтоб утешаться сею приятною мечтою? Существенность меня разочаровала!» [7. С. 121]. Соответственно, в дальнейшем повествовании Н.И. Греч с позиции прозаического наблюдателя деконструирует и травестирует идеальную Германию «приятной мечты», эклектически-стереотипный состав которой уже намекает на изрядную долю авторской иронии в описании.
«Реальная» Германия в гречевском тексте выступает в нескольких вариантах. Первый - это лиминальное пространство, прежде всего прирейн-ские земли. При этом Н. И. Греч, в отличие от многих русских авторов тра-велогов, путешествует с левого берега Рейна на правый, т.е. из Франции в Германию, поэтому немецкость в гречевском описании нарастает, а не уменьшается, что, однако, не меняет значения прирейнских земель как ме-диационного, французско-немецкого локуса.
Переходность локуса драматически усилена историческим контекстом наполеоновской и постнаполеоновской Европы. Автор упоминает сначала об установлении во владениях Рейнского союза французского права, а после «изгнания Французов из Германии» - о намерении Пруссии установить здесь «Прусское Уложение» [7. С. 94]. Также под Верденом Н.И. Греч встречает «в деревнях прусских солдат» [7. С. 119]. Вообще Верден маркируется в большей степени немецкостью, чем французскостью: «В Вердене видны уже следы немецкого происхождения сего города в лицах и выговоре жителей; также приметил я на вывесках более немецких имен, нежели в прежних городах» [7. С. 116]. Медиационность пространства, однако, выступает не только как слияние, но и как противостояние в период войны, когда, как сообщает Н.И. Греч, верденские девицы сначала «...поднесли Королю Прусскому по коробочке конфектов» во время занятия города пруссаками, а затем «.были отправлены на гильотину, когда Французы заняли опять сей город» [7. С. 116]. Мец автор называет главным городом именно Немецкой Лотарингии [7. С. 116].
Пограничность локуса также усилена включением в него транзитного по своей природе пространства дороги. Здесь Н.И. Греч обращается к традиционному для русской литературы рубежа ХУШ-Х1Х вв. мотиву ретар-дированного путешествия в медлительном германском транспорте [9. С. 30-32]. Покидание французского пространства буквально маркируется в гречевском тексте пересаживанием из «покойного парижского дилижанса» «в ветхую, грязную карету, чтоб доехать до Саарбрика, первого прусского города» [7. С. 116]. Автор выстраивает целый ряд французско-немецких оппозиций в описании национальных почтовых служб. Во Франции «.почты содержатся в лучшем порядке.», здесь слышно «хлопанье бичом», лошадей всегда быстро выводят из конюшни, остановки в пути короткие и обусловленные необходимостью: «. редко случается, чтоб почтальон остановился в дороге и пошел в трактир, как то бывает в Саксонии и Пруссии» [7. С. 117]. Но все меняется на границе с Германией: здесь ду-
ют в рожок, лошадей приходится ждать, «... почтальоны великие грубияны и большею частию пьяницы, ездят медленно, останавливаются в шинках и редко бывают довольны самою щедрою платою» [7. С. 117]. Также типичен для русских травелогов о Германии мотив скуки путешествия: «Скучно и горько ездить по Германии, особенно тому, кто избалован французскою исправностью и учтивостью» [7. С. 118].
Соответственно, граница между Францией и Германией представляется в травелоге Н.И. Греча во многом критически - то как спорное, милитаризированное, то как плохо организованное, энтропийное пространство. В ином, идиллическом ключе описывается автором пограничный локус между Германией и мирной Швейцарией - земли за Тюбингеном, где путешественнику открывается «вид несравненный»: «. прелестная долина, орошаемая Некка-ром и Дунаем. <.> Мы предвкусили Швейцарию» [7. С. 177].
Лиминально-локальным маркером внутренних границ Германии выступают «поставленные в разных местах дороги высокие кресты с изображением распятия Спасителя», означающие переход из протестантских земель в католическую страну («пределы Великого Герцогства Баденского») [7. С. 173]. В другом случае «межевым» маркером служит облик военных: «По длинным, насаленным косам у часовых догадались мы, что едем по Гессен-Кассельскому Курфиршеству...» [7. С. 215].
Еще один типичный для русской литературы пространственный образ, актуализированный топосом немецкой дороги и немецких почтовых служб, - «лоскутный» состав германских земель, отражающий реалии государственной раздробленности Германии первой половины XIX в. Эта пространственная разграниченность и миниатюрность подчеркивается в травелоге Н. И. Греча через мотив налогов, которые необходимо уплатить при пересечении множества внутренних немецких границ: «На каждом шагу вас останавливают и заставляют платить Trinkgeld, Schmiergeld, Bestellgeld, Chausseegeld, Pflastergeld, Brückengeld, Thorgeld, Sperrgeld, и пр., и пр.» [7. С. 118]. Далее в тексте мотив миниатюрности германских земель, противопоставленной русскому простору, достигает кульминации в описании «короткого пути в Бельведер», что по российским меркам «не далее, как от Адмиралтейства до Невского монастыря», но, чтобы проехать это расстояние, необходимо трижды заплатить "Chaussee-Geld, Thor-Geld, Brücken-Geld" [7. С. 219]. Неудобство немецких почтовых служб также обосновывается политической раздробленностью: «Немцы. признаются, что учреждения почт у них никуда не годятся, но относят сие неудобство к тому, что в Германии не может быть единства по ее политическому раздроблению» [7. С. 118]. Разнородность критически отмечается и в описании денежного обращения на германских землях: «Станции через две переменяется владение, и денег ваших не берут; даже нищие швыряют с презрением крейцер, вычеканенный за две мили» [7. С. 118]. Наконец, еще одной чертой, связанной с «лоскутностью» немецкого пространства, выступает мотив наличия диалектов как «нечистоты» локальных вариантов немецкого языка, отличных от литературного: «Я тщетно искал области,
в которой говорили бы совершенным немецким языком. В Берлине выговор приятнее и чище, но вовсе не наблюдаются правила грамматики. Всего неприятнее пестрота произношения на театре, когда актеры происходят из разных областей немецких» [7. С. 123].
До некоторой степени раздробленность может быть названа в качестве маркирования неполной субстанциональности (германскости) отдельных владений, что актуализировано в продленной французско-немецкой лими-нальности проезжаемого автором пространства. Так, Н. И. Греч сообщает, что ночью прибывает «в первый немецкий городок Саарбрик, доставшийся Пруссии в 1815 году» [7. С. 119]. Этот локус еще не воспринимается, однако, как полностью немецкий. Далее, по словам путешественника, он едет «владениями прусскими, баварскими и гессен-дармштадтскими» [7. С. 120], но символической точкой начала «истинной» Германии для него становятся локусы Майнца и «древнего Рейна»: «В шестой день по выезде моем из Парижа, увидел я башни Майнца, и вдали струи древнего Рейна, который величественно течет между высоких холмов, покрытых виноградными садами. Вот и Германия!» [7. С. 120].
Кроме того, травестийная, по сути, оппозиция «красота-безобразность» немок становится чуть ли не лейтмотивом «германского» фрагмента гре-чевского текста и одновременно локальной характеристикой, маркирующей разные территории Германии. Так, по утверждению автора, во Франкфурте можно «. назвать наперечет всех недурных собою. В Майн-це, Кобленце, Кельне (т.е. на левом берегу Рейна) дело другое: там много красавиц, особенно в первом из них» [7. С. 138]. В Гехсте Н.И. Греч хвалит миловидность подавшей обед служанки, но так, что похвала трансформируется в насмешку над безобразностью местных немок: «Когда мы сели за стол, я вынул из кармана записную книжку и вписал: 7го Августа 1847 года увидел в Германии первую пригожую девушку» [7. С. 138]. Причем автор прибегает к характерному для данного травелога приему остранения сложившегося относительно Германии русского стереотипа: «Вы сомневаетесь, не верите? "Как де не быть красавицам в Германии? - Послушайте наших воинов: не нахвалятся Саксониею". - Саксониею, так! но на правом берегу Рейна женский пол очень безобразен, по крайней мере в тех местах, где мне случалось быть» [7. С. 138]. Кроме того, Н.И. Греч высказывает сожаление, что проехал Фульду ночью: «Говорят, что женский пол в этом городе очень красив: мне хотелось бы увидеть хоть одну пригоженькую Немочку после франкфуртских карикатур» [7. С. 216].
Еще одним травестийным вариантом территориального членения Гер-
„1
мании в гречевском тексте является глюттонический , основанный на оппозиции «вино-пиво», элементы которой служат маркерами германских
1 Глюттоническая Германия - один из объектов насмешки Н.И. Греча. Так, автор иронически описывает «обыкновенный, немецкий» обед - «васерсуп и баранина с полубутылкою кислого рейнвейна» [7. С. 137-138].
Юга и Севера соответственно: «Вся Германия разделяется на две части: винную и пивную - Weinland и Bierland» [7. С. 171].
В репрезентации маленьких немецких владений Н.И. Гречем находится, однако, место не только насмешке, но и любованию уютными идиллическими локусами, описаниями которых изобилуют тексты сентименталист-ского мирообраза Германии, а в гречевском тексте эти образы являются своего рода аркадскими «анклавами». Так, автор сообщает, что единственным «достойным внимания» локусом в пространстве «от Саарбрика до Рейна» является «прекрасное, чистое местечко Кирхгейм-Боланд» [7. С. 120] (чистота - один из устойчивых атрибутов немецкого пространства в русской литературе). Также к аркадскому комплексу пространственных характеристик относится изобильность: «Жатва везде началась и обещает много. Плодовые деревья гнутся от богатства своего» [7. С. 120]. Свойственными образу Германии в русской литературе чертами упорядоченности, организованности, чистоты также наделено пространство Вюртембер-га: «Трудно найти землю столь благоустроенную, столь хорошо и исправно заведываемую, как Королевство Виртембергское! <...> При въезде в каждое местечко, в каждую деревню видите на небольшом столбе четве-роугольную доску, на которой написано имя сего места и к какому уезду оно принадлежит. Города и селения опрятны. Почтовые дворы чисты и просторны. По стенам прибиты узаконения, строго исполняемые. Чиновники исправны и учтивы» [7. С. 174]. Кроме того, локусу присущи черты визуальной приятности для созерцателя-путешественника (в духе облагороженной природы как сентименталистского концепта) и изобилия, сочетаемые с мотивами трудолюбия и умеренности населения: «. принадлежит к прекраснейшим землям Германии. <. > изобилуя всеми потребностями жизни человеческой, оно населено добрым, трудолюбивым и воздержным народом» [7. С. 177].
Еще один элемент сентименталистского мирообраза Германии, который мы наблюдаем и в гречевском тексте, несентименталистском в своей основе, - это образ просвещенного монарха, главного организатора, «перво-движителя» идиллии. Н.И. Греч отрицает обвинения в жестокости в адрес покойного вюртембергского короля, который, по мнению автора, просто «любил порядок и правосудие», оставив после себя в памяти «добрые дела» [7. С. 174]. Нынешние же король и королева изображены как «обожаемые своими подданными» [7. С. 177], поскольку показывают пример умеренности и благотворительности, распродав зверинец прежнего монарха и жертвуя нуждающимся сэкономленные благодаря отказу от роскоши деньги: «. все деньги, издерживавшиеся дотоле на прокормление бесполезных животных, отданы были бедным поселянам» [7. С. 178]. Как просвещенный монарх правитель Вюртемберга даже созывает Генеральные Штаты, предложив «им конституцию, основанную на самых благородных началах», которая, по заверению Н.И. Греча, была не принята только из-за сопротивления удельных князей и городских патрициев, не желавших «выпустить из рук преимуществ, тягостных для народа, коего благо Ко-
роль преимущественно имел в виду при сочинении своей конституции» [7. С. 178]. Несмотря на провал этой затеи, король, движимый «любовью к добру общему», продолжает заниматься обустройством государства, сочетая это с изящными удовольствиями - чтением книг и посещением театра: «Он употребляет все время свое на занятие делами государственными; досужие часы проводит в беседе с любимою им страстно супругою и в чтении хороших книг. <...> Увеселений при Дворе почти никаких не бывает, кроме театра, да и тот отличается от большей части театров немецких тем, что на нем преимущественно представляются трагедии и комедии, а не гаерские оперы» [7. С. 178-179]. Здесь Н.И. Греч следует литературной традиции, противопоставляющей отсутствие роскоши и скуку придворной жизни благоденствию народа и социальному миру: «Одни придворные жалуются, что им скучно, - счастлива земля, в которой скучно одним придворным!» [7. С. 179].
При описании окрестностей реки Майн степень идилличности уже не так высока. В качестве основной локальной черты, отмечаемой автором, выступают местные виноградники: «Мы ехали вдоль берега Майна, между виноградниками.» [7. С. 215]. Но этот ландшафт не вызывает авторского восхищения: «Берега Майна довольно приятны, но не слишком разнообразны. Везде виноградные сады» [7. С. 137]. В этом плане описание пространства Тюрингии гораздо более эмоционально окрашено и маркируется как эстетически значимое для путешественника: «Поутру открылись прекрасные места, которые иногда не уступают рейнским и швейцарским. Еще продолжаются виноградные холмы: в некоторых местах дорога прокопана между горами; отвесные земляные стены идут с обеих сторон; иногда страна дичает и потом опять улыбается в прелестных видах» [7. С. 216]. Сам Майн также не вызывает у Н. И. Греча особых поэтических восторгов, будучи охарактеризован как «мутный» [7. С. 125] и «желтоватый» [7. С. 128]. Образ верховий Дуная остранен автором, пораженным несоразмерностью миниатюрного истока с иными частями великой европейской реки: «"Что это за речка?" - спросил я. переезжая чрез мост длиною в три сажени. -"Это Дунай, сударь!" <...> Дунай! вскричал я в изумлении и пристально посмотрел на струи, которые от Шварцвальда несутся к твердыням Измаила» [7. С. 180].
Наряду с общей характеристикой германских земель автор описывает отдельные урбанистические локусы, причем, в отличие от вюртембергского фрагмента, чаще критикуя, чем восхищаясь. Так, Н.И. Греч в целом нейтрально перечисляет факты и локусы, связанные с античной, средневековой и недавней историей Майнца. Но если исключить нейтральную фактографию, оказывается, что Н.И. Греч вовсе не в восторге от застывшего во времени, ахронного локуса: «Город старинный, с тесными, кривыми, грязными улицами, высокими и дурно построенными домами» [7. С. 121]. В краткой характеристике современного ему локуса автор использует целый ряд негативных определений: «тесный», «кривые», «грязные», «дурно построенные». Н.И. Греч отказывается от «подробного описания Майнца», ссылаясь на то,
что был в нем всего несколько часов, но даже напоследок успевает в ворчливой «фонвизинской» манере заметить о здешнем «весьма неприятном» «выговоре немецкого языка» [7. С. 122]. Также далее Майнц характеризуется «грязным, скучным» [7. С. 128]. Об ином, более положительном образе города будет сказано далее в связи с описанием рейнского топоса в гречевском тексте.
Вообще большинство локусов Германии автор упоминает в критическом контексте. Так, Н.И. Греч развеивает славу «длинного плашкоутного моста» через Рейн: об этом мосте «. как о чуде, упоминается во всех географиях...», но он «.не может войти в сравнение с петербургскими, и притом так непрочен, что еще недавно провалилась сквозь него фура с четырьмя лошадьми» [7. С. 124].
Местечко Нид на речке Нидда описано как место исторического анекдота, когда отступающий Наполеон велел местным жителям восстановить под страхом смерти сожженный баварцами мост. Причем это становится поводом к иронии над немецкими обывателями, или, как их, следуя суворовскому определению, называет Н.И. Греч, нихтбештимтзагерами, т.е. немецкими немогузнайками: «Куда девались немецкое хладнокровие, немецкая медленность и вялость! Бедные нихтбештимтзагеры в три часа изготовили мост.» [7. С. 126].
В «городке» Гехст упоминается одно «прекрасное строение - табачная фабрика, похожая на дворец», но опять-таки не просто так, а в упрек «гордым патрициям» Франкфурта, которые не захотели принять разбогатевшего табачного фабриканта, поселившегося в раздражении из-за их «неуместной и неблагоразумной спеси» в Гехсте и украсившего «маловажный городок» «великолепным зданием» [7. С. 125]. В целом же Гехст маркирован Н.И. Гречем как «жалкий» [7. С. 128].
Тюбинген охарактеризован как «старинный, грязный и закоптелый» [7. С. 177]). «Прекрасные развалины замка Гогенцоллерна» на горе противопоставлены Н.И. Гречем лежащему у ее подошвы «грязному, неприятному городку» Гехингену, «столице небольшого удельного князя» [7. С. 179]. В Дармштадте автором упоминается локус театра, «. который считается в числе лучших в Германии» [7. С. 172], но при этом замечается, что сам «театр невелик и некрасив» [7. С. 173].
Ироничен образ Гейдельберга, обозначенный «прелестным своим местоположением и развалинами» [7. С. 173], которые путешественник фактически не видит, так как проезжает город ночью. Поэтому то немногое, что подмечает автор, - это «дурная мостовая» и редкие «свечки в верхних ярусах» домов, где ему представляются типажные немецкие ученые: «. какой-нибудь трудолюбивый профессор, отнимая у сна своего несколько часов, кропает рецензию для Гейдельбергских Ученых Ведомостей!» [7. С. 173-174].
Двойствен также образ Штутгарта. Описание города издали, в деми-природном обрамлении, напоминает изобильно-идиллические саксонские пейзажи сентименталистского мирообраза Германии в его карамзинском варианте: «Открывается длинная аллея высоких и густых яблонь и груш.
Какая картина для глаз.» [7. С. 174]. Положительно маркируемая визу-альность присутствует в изображении Королевской улицы, где даже конюшня описана как «великолепное здание» с «большими золотыми буквами» на фронтоне [7. С. 174]. Рядом расположен королевский дворец, «здание огромное и красивое; за ним лежит великолепный сад.» [7. С. 174]. Однако, начав за здравие, Н.И. Греч заканчивает за упокой, указывая, что, кроме этого королевского великолепия, в городе ничего хорошего нет: «Здания Штутгартские, кроме дворца и его принадлежностей, вообще некрасивы» [7. С. 175]. Даже местоположение Штутгарта, несмотря на идиллическое окружение из «невысоких гор, покрытых виноградниками», оценивается негативно: «Город лежит в лощине. От сего положения воздух в нем сыр, туманен и нездоров» [7. С. 175].
Контрастом к описанию большинства немецких городов в гречевском тексте служит изображение городка Тутлингена, маркированного как «прекрасный, чистый, правильно построенный» [7. С. 179]. Таким образом проявляется нелюбовь автора к средневековой застройке немецких городов, что мы видим и в характеристике Майнца: «Немецкие города вообще построены дурно; особенно безобразна та часть их, которая называется Altstadt, старый город» [7. С. 179-180]. Это актуализирует в тексте амбивалентность судьбы Тутлингена, который имел несчастье сгореть, но при этом счастье быть отстроенным на новый регулярный манер - «правильно и порядочно» [7. С. 180]. Тот же мотив актуализируется в описании города Эйзенаха, где Н.И. Греча «.изумила. чистотою и красивостию одна площадь с примыкающими к ней улицами: остальная же часть города выстроена криво, косо и нечисто» [7. С. 216]. Во времена наполеоновских походов четверть города была разрушена случайным взрывом пороховых фур, вследствие чего «.вновь выстроенные части города. гораздо правильнее, чище и красивее остальных» [7. С. 217].
Образ Веймара выстроен по той же схеме, делящей пространство на две части. Негативно описывается большая часть города, построенная «неправильно и некрасиво» [7. С. 217]. Исключением являются «дворец и сад Великого Герцога» [7. С. 217] и, конечно, «сакральный» центр Веймара - дом Гете. Причем Н. И. Греч сначала не узнает жилище немецкого гения, но выделяет дом из множества других: «Один только дом в два этажа, сооруженный в простом и благородном вкусе, с красивым портиком, обратил на себя мое внимание» [7. С. 217]. Внутреннее пространство дома тоже представляется автору значительным, хотя он подробно не описывает обстановку, сосредоточившись на образе самого Гете: «Внутреннее устройство дома не уступает изящной наружности. Прекрасное, смело построенное крыльцо ведет в верхний этаж, где живет Гете <.> внутренние покои. расположены и украшены с большим вкусом» [7. С. 218]. Контрастом к описанию дома Гете служит образ дома наследников Виланда: «.он ветх и угрожает падением» [7. С. 218].
Как видим, большинство немецких локусов в травелоге Н.И. Греча описаны весьма скупо и в «калейдоскопической» манере, соответствующей
кратким остановкам путешественника. Исключение составляет достаточно подробное изображение Франкфурта.
Визуальной границей франкфуртских земель служит «готическая башня (Wartthurm) с амбразурами и небольшими окошечками»: подобные «башни построены в средние века на всех пунктах Франкфуртской границы, пересекаемых большими дорогами» для охраны города [7. С. 126]. Впрочем, этот локус описан как симулякр по своей основной функции, являясь лишь знаком Средневековья: «Ныне башни, вовсе не нужны и остались памятником древности» [7. С. 126]. Город потерял былую самостоятельность в военном смысле, его «укрепления» «срыты бывшим Великим Герцогом. и на месте их заведены прекраснейшие гульбища, которые придают городу снаружи самый приятный вид» [7. С. 126], т.е. место войны стало местом мира, культурного отдохновения и эстетического наслаждения. Вообще сама дорога во Франкфурт и его окрестности описаны в положительном ключе, преобладают эпитеты с позитивной окраской: «прекраснейшие гульбища», «самый приятный вид», «красивые загородные дома» [7. С. 126], «Вокруг города. прекрасные загородные дома» [7. С. 131]. Даже граница между загородным и городским пространством, «Бокенгепмские Ворота», охарактеризована положительно - «просто и со вкусом» [7. С. 126].
Но первый локус внутри франкфуртского пространства маркируется негативно. В «лучшем трактире» города, Weidenhof, действует немецкий порядок, усложняющий жизнь путешественнику: ему «. объявили, что, по установленному порядку, не могут выдать вещей и поклажи. прежде трех часов» [7. С. 126]. Прибытие в город чревато ретардацией: автор «.должен был просидеть все это время в комнате, не смея в дорожном своем костюме выйти на улицу» [7. С. 127].
Отзывы Н.И. Греча о Франкфурте в целом негативные: «.знаменитый город мне не весьма понравился» [7. С. 128]. Автор противопоставляет свое суждение общепринятому, в частности относительно архитектуры Франкфурта. «Говорят, что он принадлежит по наружности своей к числу красивейших городов Германии.», но Н.И. Греч подчеркивает относительность этого мнения, так как красивым Франкфурт можно назвать лишь в сравнении со «скучным Майнцем» и «жалким Гехстом», «.пред которыми Франкфурт, конечно, есть царь-город» [7. С. 128].
Данное Н.И. Гречем архитектурное описание Франкфурта амбивалентно. С одной стороны, автор положительно отмечает отдельные локусы, маркерами которых выступают простор (широта) и чистота: «. некоторые улицы. широки и чисты <.>. Прекрасна часть города, лежащая за жидовским отделением на берегу Майна. Домы высокие, красивые, великолепные. За то и называется эта набережная die schöne Aussicht (Прекрасный Вид)» [7. С. 129]; «новые великолепные здания, принадлежащие богатейшим из франкфуртских Евреев, банкиру Ротшильду и др.», «прекрасный каменный мост» [7. С. 129]. Дифирамбов удостоены и отдельные памятники: статуя Ариадны, «превосходное произведение штутгардского художника Даннекера», а также достойный «особенного внимания» «монумент, воз-
двигнутый Прусским Королем Фридрихом Вильгельмом II, в память Принца Гессен-Филипстальского и его храбрых сподвижников» [7. С. 131].
С другой стороны, Н. И. Греч упоминает в негативном ключе такие средневековые черты облика города, как узость и темнота отдельных улиц («тесны и темноваты»), что объясняется путешественником экономностью местных жителей: «.для выигрыша места, которое на воздухе ничего не стоит, вторые ярусы домов выдаются на аршин и более над первыми, третьи над вторыми и т.д., так что вверху дома довольно между собою сближаются» [7. С. 129]. Эта особенность ряда франкфуртстких локусов маркируется в качестве чужой и неэстетичной: «Вид странный и неприятный!» [7. С. 129]. Особенно достается от автора району Саксенгаузен, застройка которого, по мнению Н. И. Греча, напоминает «небольшие немецкие города»: «Сия часть построена криво, косо и некрасиво.» [7. С. 130]. В качестве реликта Средневековья (знака «многих (бывших) вольных имперских городов») Н.И. Греч отмечает обычай называть дома во Франкфурте «не по улицам и нумерам, а по отличительным знакам»: «. на углу одного дома изображен Турок, стреляющий из пистолета: это ТйгкешсЬш8 (турецкий выстрел). Над другим домом виден Римский Император.; здесь Ноев ковчег, там черный медведь, серый козел, красный петух, зеленый осел.», -что актуализирует в тексте ироническое уподобление франкфуртских домов «натуральной истории», т.е. соотносится с миром животных, а не людей [7. С. 130]. Такое «обыкновение», произошедшее в «средние века», автор находит неудобным, противопоставляя ему новое регулярное строительство с нумерацией: «. означение домов по улицам и нумерам гораздо удобнее и яснее» [7. С. 130-131].
В соответствии с господствующей в гречевском тексте логикой амбивалентности вышеупомянутому монументу принцу как «памятнику славы» во Франкфурте противопоставлен «памятник бесславия» - «довольно большое пустое квадратное место», контрастирующее с общей тесной застройкой Денгесской улицы, что используется автором для создания остраняю-щего эффекта: «Мне показалось странным, что франкфуртцы, выигрывая места на воздухе, не пользуются праздным местом на земле» [7. С. 131-132]. Развивая эффект, Н.И. Греч иронически замечает, что эта «пустота» и есть «памятник наказания одного франкфуртского гражданина Фетмильха», казненного за «мятеж и злоумышление против правительства» [7. С. 132]. Причем казни подвергся не только горожанин, но и его жилище, которое было срыто, и, согласно принятому закону, на этом месте нельзя было ничего строить, «.дабы оно пребыло навсегда памятником. измены и грозной казни.» [7. С. 132]. При этом выражение «памятник бесславия» выглядит двусмысленным, поскольку Фетмильх охарактеризован автором как бескорыстный борец за права бедных «против властолюбия богатых и сильных аристократов» [7. С. 132], соответственно, бесславие ложится на самих «разгневанных патрициев», а не Фетмильха. Симулякром оказывается вовсе не локальная пустота на месте дома, как бы вымещенного за пределы добропорядочного бюргерского пространства, а высокая про-
светительская риторика, вывернутая наизнанку в интересах власть имущих.
История Фетмильха служит одним из штрихов к общему изображению Франкфурта, обосновывающих нелюбовь и иронию Н.И. Греча по отношению к городу. Более того, эта ирония переносится автором на Германию в целом: «Оставляю Германию без большого сожаления: я жил в таком городе, который. гением своих обитателей, не мог мне понравиться. <.> общество. всего важнее, а я этого удовольствия во Франкфурте не знал» [7. С. 215]. Н.И. Греч критикует город прежде всего как антропное пространство с просветительских, по сути, позиций. В результате этого архитектурно-эстетический и демиприродный аспекты локуса отходят на второй план, связанные с ними описания теряют для автора смысл, низводятся до уровня туристических путеводителей и исключаются из текста: «Описывать ли знаменитую ратушу Römer, соборную церковь. и пр.? Вы найдете изображения сих предметов во всех путешествиях и географиях» [7. С. 132]. Отдавая «справедливость» франкфуртским «красотам, климату, памятникам», Н. И. Греч замечает, что город как антропный локус не сводится к ним, его смысловым центром являются люди: «Дома не составляют города, рощи не общества, столпы и статуи не люди! Франкфурт - город торговый; жители его купцы и ремесленники; здесь достоинство человека состоит в его капитале, а ум полагается в приобретении барыша» [7. С. 133]. Именно бюргерский характер Франкфурта с его коммерческим духом отталкивает писателя. Под обществом Н.И. Греч, очевидно, подразумевает объединение просвещенных, мыслящих людей. Франкфуртцы же в его описании - это в основном торговцы, думающие лишь о выгоде, лишенной всяких моральных ограничений. Отсюда образ горожан, наживающихся на войне: «Жители франкфуртские весьма богаты. Война, опустошавшая в течение 20 лет окрестные страны, доставляла промышленным его гражданам средства к обогащению» [7. С. 131]. Лучшие дома города либо принадлежат коммерсантам, либо «заняты гостиницами» [7. С. 131]. В домах патрициев не принято «святое гостеприимство» как добродетель, по выражению Н.И. Греча, «наших северных стран»: «Хозяин принимает вас с холодною учтивостью и подводит к хозяйке, которая, привстав, проговорив сквозь зубы: Enchantee, Mr. etc. etc. - За столом толкуют о погоде, о курсе, иногда о театре, редко о политике - весьма тихо, благоразумно и хладнокровно. Каждое блюдо причиняет паузу в разговоре. После обеда, лишь только обнесут кофе <.> Должно откланяться. <.> Такое препровождение времени не слишком забавно» [7. С. 134-135]. В сатирически описываемом автором Франкфурте царит строгая субординация, обусловленная количеством денег: «Войдет богатый банкир, меньшие капиталисты встанут и поклонятся, а он ищет глазами, нет ли человека богаче его, чтоб отдать ему честь» [7. С. 135]. К чертам социального пространства города также относятся отчужденность, обособленность и отграниченность: «всяк живет для себя» [7. С. 134]; дипломаты, «.подобно елею и вину, не сливаются с купцами.» [7. С. 135]. В итоге автор заявляет о своем отвраще-
нии к Франкфурту, чужесть которого помогает переносить только общение с несколькими «нашими», т.е. своими людьми: «Я не остался бы здесь и двух дней, если б обхождение с некоторыми из наших. не услаждало моего искуса» [7. С. 136].
Вообще регламентированность, рационализированность, меркантильность как основа немецкого бытия часто встречаются в русских изображениях Германии. Характерен для последних и мотив скуки немецкой жизни, к которому обращается Н.И. Греч, описывая немецкую часть своего путешествия, в частности во Франкфурте: «Живущие здесь Русские крайне скучают» [7. С. 134]. Подчеркнут мотив скуки в изображении общественных увеселений, которых «мало»: «Театр не хорош. После обеда собираются читать газеты и играть в карты и на биллиарде, в казино, или клубе» [7. С. 135]. При этом великолепное, «со вкусом», убранство клуба, т.е. эстетика цивилизации, включающей «четыре биллиарда и читальню, в которой можно найти до полутораста газет и журналов на разных языках, часы с курантами и пр.», лишь подчеркивает убогость развлечений: «Там чинно, тихо и - до крайности скучно. Никто не заговорит громко; нет . веселости. дружелюбия, которые составляют прелесть наших обществ» [7. С. 135]. Единственное, что Н. И. Греч хвалит в казино, - это запрет на курение табака, «который составляет главное занятие и первое наслаждение в сих странах» [7. С. 135]. Но отсутствие даже такого невинного проявления человеческой слабости еще больше усиливает мотив немецкой скуки: «. может быть, именно от этого лишения собрания в казино так скучны и однообразны?..» [7. С. 136].
Франкфуртские простолюдины изображены не лучше патрициев. Это либо лакеи, подобные швейцару, всякий раз «с умильною улыбкою» протягивающего руку «для получения большого талера» [7. С. 135], либо грубияны, как жители Саксенгаузена, саксонцы по происхождению, славящиеся своей «грубостью посреди Немцев, которые, по словам их остроумного единоземца Зейме, только в этом качестве могут быть виртуозами!» [7. С. 130].
Даже франкфуртские литераторы, которые, по представлению русского автора о высоком статусе науки и искусства («Я всегда уважал науки, словесность, и художества, и привык смотреть с отличным почтением на людей, которые занимаются ими.» [7. С. 133-134]), должны быть людьми духа, заражены торгашеским духом города. Они навязывают свои сочинения приезжим, сервильно унижаясь при этом: «. нахожу книжку под заглавием "Описание города Франкфурта" при письме сочинителя, который, величая меня превосходительным, милостивейшим государем, изъявляя радость, которую почувствовал, узнав о приезде моем в сей город и поручая себя всенижайше моему высокому покровительству, всепокорнейше просит о благосклонном принятии сей книги, то есть о пожаловании талера» [7. С. 133]. Автор рассматривает такие продажи как «добровольное унижение» и снижение статуса литератора [7. С. 134]. Этот же мотив унижения искусства связан с упоминанием франкфуртских «. книжных фаб-
рикантов, которые более унижают, нежели возвышают словесность» [7. С. 133], что подтверждает характеристику города как места тотальной коммерции. Кроме того, Н.И. Греч подчеркивает, что не знает ни одного франкфуртского ученого, бывшего бы известным в Европе. Отсюда полное разочарование автора, которого «влекло в Германию» «уважение к ее языку, словесности и просвещению», т.е. некий идеализированный образ, сложившийся из заочного знакомства с пространством, но в реальности писатель видит, что «во Франкфурте эти предметы не в цене» [7. С. 133]. В результате ему даже приходится оправдываться перед читателями за созданную неприглядную картину города: «Я обещал говорить вам правду: виноват ли я, что она так жестка во Франкфурте?» [7. С. 136].
Еще одним локусом, описываемым Н.И. Гречем достаточно подробно, является курорт Бад-Эмс, куда автор едет по настоянию врачей. Изображение Эмса построено на принципе антитезы по отношению к образам иных немецких курортов, «теплиц Германии»: если последние связаны с мотивами города-блудницы («шумные веселости большого света и разврат многолюдных столиц», «куда стекаются министры и генералы, купцы и игроки, промышленники и прелестницы») и пира во время чумы (соседство веселья «подле болезни и страданий»), то описание Эмса включает в себя мотивы излечения-спасения («целебный источник» «посвящен исключительно облегчению страданий человечества»), безвестности («Бьюсь об заклад, что вы не найдете ни на какой карте места нынешнего моего пребывания!»; «.не может сравниться славою с другими теплицами Германии.»), уединения на лоне природы, противопоставленные городской цивилизации («в стране уединенной, дикой, богатой красотами природы») [7. С. 128]. Неслучайно позже Н.И. Греч для характеристики этого пространства делает отсылку к романтизму: «Местоположение целительного Источника Эмсского самое дикое, романическое» [7. С. 165].
Описывая Эмс, Н.И. Греч вновь прибегает к приему иронического остра-нения стереотипных представлений о Германии. Так, автор обыгрывает образ Германии философской и ученой, что не раз становилось в русской литературе поводом к осмеянию немцев-гелертеров, склонных к излишней систематичности: «.я <.> дышу воздухом новейшей философии, . обитаю. в стране рождения всех возможных систем <.> Должно сообщить вам полную, подробную и систематическую реляцию моего местопребывания и лечения в Эмсе» [7. С. 165]. Повествователь в шутливой манере как бы отказывается от своего, перенимая чужое, инокультурное в форме «систематической реляции». Он вкратце касается истории источника, простирающейся до времен Древнего Рима («Здешний целебный источник известен был уже древним Римлянам под именем Амбазиса»), характеризует химический состав вод и их воздействие на пациентов, подробно описывает устройство самого курорта с его состоящим из двух корпусов домом на 200 квартир, источниками, купальнями, небольшим садом с «несколькими прекраснейшими каштановыми деревьями» и беседкой, где «находится просторная зала, по которой больные прохаживаются в дурную погоду, пьют
чай, завтракают. В двух примыкающих к ней комнатах билиард и рулетка» [7. С. 167]. Как видим, дикая природа в пространстве курорта укрощена, введена в рамки цивилизации и приспособлена под человеческие нужды. Это типичный для русских травелогов о Германии локус с характеристиками чистоты («.опрятно одетая старушка (Тппкгаи)... в чистых стаканах подает воду.»), удобным вещным миром («подвижные лавки книг, модных товаров, галантерейных вещей» [7. С. 166]), приятностью («.вода <.> довольно приятна <.> Купаться в сей воде весьма приятно. Теплота ее сообщается и атмосфере в купальне, <.> не чувствуешь обыкновенного озноба»), пользой («.они (Эмсские воды. - С.Ж.) совершенно возвратили мне здоровье» [7. С. 168]).
В то же время упорядоченность немецкого пространства провоцирует восприятие локуса как усредненного, не имеющего ярко выраженных свойств: «Эмс не город, не городок, не деревня, а так просто - Эмс» [7. С. 166]. Отсюда вновь актуализируется мотив немецкой скуки, проходящий через германский фрагмент текста Н.И. Греча: «Немцы имеют многие похвальные качества: честность, верность, трудолюбие, постоянство, терпение; но <.> жить с ними очень скучно!» [7. С. 169]; «Чрез три дни по приезде в Эмс почувствовал я томление ужаснейшей скуки.» [7. С. 170]. Противопоставляя Эмс другим «теплицам в Германии», которые «суть самые веселые места», автор подчеркивает, что здесь, как в «прочих» некурортных немецких локусах, «должно умереть со скуки» [7. С. 169]. Та же река Лана маркирована как «унылая» [7. С. 165]. Упреки Н.И. Греча к антропному пространству курорта сходны с теми, что автор делает в отношении Франкфурта: обособленность («Все здесь живут про себя; видят друг друга всякую минуту по необходимости.» [7. С. 169]), холодность и недружелюбие («.не чувствуют, по-видимому, никакого влечения к общежитию и дружелюбию» [7. С. 169]; «Здешние дамы покрыты медною бронею степенности и церемоний» [7. С. 170]), монотонность, ахронность и регламентированность («Мы встаем в шестом часу, купаемся, отдыхаем, пьем воду, прогуливаемся до обеда <.> После обеда опять пьем воду, опять прогуливаемся, играем в домино, катаемся по Лане, скучаем, ужинаем и засыпаем» [7. С. 169]). Н.И. Греч развивает типажную для отечественной литературы тех лет характеристику русских как жителей Севера с помощью антитезы, противопоставляющей россиян, «родившихся на хладных равнинах Севера», но с живым, «огненным» воображением (себя при этом автор маркирует как «пламенный Сын Отечества»), живущим в более теплых странах немцам, которых отличают «хладнокровие и вялость» [7. С. 169]. Та же антитеза «внешнего» (имажинально-географического) и «внутреннего» (характерологического) элементов касается маркирования речи в тексте. Беседа русских в Эмсе маркируется «живостью и быстротой», удивляющей немцев, «.каким образом, под шестидесятым градусом северной широты, на топких равнинах, обреченных в удел вечной осени, могут родиться люди - с таким пылким воображением» [7. С. 171], тогда как речь немцев характеризуется как глубокомысленная («глубокомысленные прения» - в иронической огласовке, разумеется) и крайне неторопливая («.случалось мне видеть, что два Немца
сидят по нескольку часов в трактире за полубутылкою вина, не говоря ни слова: разве что чрез полчаса один из них, выпив рюмку, скажет: ja, ja! А другой примолвит: so geht es in der Welt!» [7. С. 171]). Неудивительно, что Н.И. Греч саркастически низводит отдыхающих в Эмсе немцев на вегетативный уровень, уподобляя деревьям: «. мне казалось, что я. хожу по лесу, которого деревья дышат, ходят, танцуют, пьют воду и купаются» [7. С. 170].
Единственным локусом, относительно положительно описанным Н.И. Гречем, является локус Рейна. Ему, правда, предшествует ироническое описание плавания по Майну, что неудивительно, если иметь в виду, что Майн мыслится автором как продолжение коммерческого, антипатичного последнему Франкфурта. Путешествие по Майну на «пребольшой крытой лодке (Marktschiff)» маркируется мотивами тесноты, неудобства («В каюте было множество разного народа и незнакомых лиц. Жар, духота и запах несносные. На палубе или крыше ни скамьи, ни стула» [7. С. 136137]), грубости, распущенности простолюдинов (сюда относятся описания «грубого голоса» инспектора лошадей, его «прегнусной, испачканной фигуры», «как обыкновенно, с трубкою в устах» [7. С. 137], а также филистерского «народного пения в Германии», когда четверо «кривых, косых, хромоногих музыкантов» аккомпанировали под «одобрительный хохот» зрителей «полупьяному», «дурно одетому» певцу, иронически обозначенному как «прелестный», в песнях которого «. заключалась похвала невоздержности, разврату и другим гнуснейшим еще порокам, даже преступлениям...» [7. С. 138]). Как видим, это описание концентрирует в себе множество негативных характеристик, включающих обозначение как внешних, так и внутренних недостатков. В итоге автор напрямую называет певца «старым негодяем» [7. С. 139], а сам корабль уподобляет ковчегу, намекая тем самым, что его пассажиры - животные. Наименование «франкфуртский ковчег» [7. С. 139] маркирует локацию судна как своего рода продолжение территории Франкфурта.
При попадании из «франкфуртского ареала» желтого и мутноватого Майна в земли, относящиеся к «серо-зеленоватому Рейну» [7. С. 124], Н. И. Греч, однако, начинает постепенно сменять регистр повествования, переходя от злой насмешки над филистерами Marktschiff^ к мягкому юмору по поводу одной из своих немецких попутчиц - романтически настроенной «томной Марии», готовой во время остановки в Майнце ради вида «восхождения солнца из-за Рейна» жить в гостинице "FrankfurterHof', «ужасном гнезде», в котором из окошка. виден был Рейн. Мария, увидев прекрасный ландшафт, крайне обрадовалась.» [7. С. 139]. Майнц здесь - место перехода от филистерского, сатирически изображаемого Франкфурта к природному, чуть ли не романтическому локусу Рейна (при том что Н. И. Греч в самом тексте подчеркивает, что не принадлежит «к последователям романтики» [7. С. 110]). Эта дихотомия антропного и природного начал выражается и в сцене пробуждения немецких спутниц автора: «. старушка не могла забыть скудости вчерашнего ужина и жаловалась на жесткую постелю, а Мария объявила нам, что удивительная кар-
тина восхождения солнечного из-за цветущих холмов, окружающих Рейн, ее обворожила, и она забыла все неудобства и неудовольствия» [7. С. 140].
Путешествие по Рейну совершается в дилижансе, небольшом речном судне, изображение которого контрастирует с описанием майнского Marktschiff а. В отличие от последнего дилижанс характеризуют мотивы чистоты и внешней привлекательности («чистые и красивые» каюты), благовоспитанности пассажиров («Общество состояло, кроме наших дам, из двух саксонских купцов, людей умных и благовоспитанных» [7. С. 140]). Даже простолюдины здесь - полная противоположность грубиянам из плавания по Майну: «В нижнем парламенте были солдаты, ремесленники и т.п. -в сравнении с компаниею вчерашнего дня - люди самые почтенные и любезные» [7. С. 140].
Собственно описание рейнского отрезка путешествия характеризуется, в отличие от основной части повествования о Германии, отсутствием иронии как остранения автора от описываемого пространства. Наоборот, Н.И. Греч в рейнских эпизодах выступает созерцателем, даже порой восторженным, стремящимся слиться с природным пространством, переходящим от «пространственной идиосинкразии» к топофилии, сближающейся с эстетизированной экзальтацией карамзинского русского путешественника: «.мы вошли в долину Рейна (Rheingau), которая красотою местоположения и разнообразием видов славится во всей Германии. И в самом деле, на каждом, так сказать, шагу представлялись нам новые картины - одна прелестнее другой. Погода была тихая и приятная. <...> Прекрасный день, которого я ввек не забуду!» [7. С. 140-141]. Отдельно отметим авторскую ремарку «и в само деле», т.е. в пространстве Рейна имажинальное, усвоенное из книг и рассказов других людей, соответствует реально наблюдаемому, что является редким исключением для гречевского изображения Германии.
Часть рейнских локусов маркируется как демиприродная, т.е. соединяющая в себе природные и антропные объекты, что в совокупности порождает идиллический тип пространства, особенно характерный для сенти-менталистского мирообраза, но встречающийся в виде вариаций и в других мирообразах Германии в русской литературе. Примерами таких демипри-родных локусов служат возвышающиеся «по обеим сторонам Рейна» виноградные холмы, «славящиеся своими произведениями во всей Европе» [7. С. 141]. В связи с образом виноградных холмов вводится мотив рейнвейна как locus communis «рейнского текста» русской литературы. Подъем духа, хотя и не столь интенсивный, как у карамзинского путешественника, испытывает Н.И. Греч во время остановки на обед в местечке Бинген: «Не знаю отчего, сегодня мне все нравилось: стол обыкновенный казался мне превкусным, вино прекрасным» [7. С. 145]. Мотив рейнвейна актуализирован Н. И. Гречем и в описании деревни Гохгейм, «вокруг которой растет одно из лучших рейнских вин» [7. С. 124-125], «знаменитого холма Иоганнесберг», «которого вино предпочитается всем прочим родам рейнвейна» [7. С. 141-142], «местечка Рюдесгейм», «известного своим вином,
вкусным и горячим» [7. С. 142], городка Бахарах, чье «.вино славилось в средние века» [7. С. 153].
Характерным для изображения Германии в русской литературе маркером идиллии также выступает мотив миниатюрности антропных локусов: «небольшие деревеньки и местечки», «городок Биберих», «небольшая страна», «пространство немногих миль» (герцогство Нассау) [7. С. 141]. В целом можно говорить об обилии положительных характеристик в описании рейнского пространства: «два прекрасных острова Petrus-Aue и Ingelheimer-Aue», «одна прекраснейшая из стран Германии» (герцогство Нассау), «славнейшие целительные воды», «вид. удивительный», «прелестная равнина» [7. С. 141], «вид. очаровательный» [7. С. 142]; «прекраснейшая равнина» [7. С. 159]. Рейнский фрагмент изобилует идиллическими пейзажными зарисовками как квинтэссенцией умиротворенного созерцания: «По правому берегу Рейна стелется прелестная равнина, на которой построен замок герцога. Далее к северу цветущие холмы теряются в синеве отдаленных гор и небесной лазури. Рейн кажется озером» [7. С. 141]; «... оттуда представляется, как на ладони, весь Rheingau с бесчисленными местечками, деревнями, монастырями, горы с развалинами, величественная река с тенистыми островами» [7. С. 142]; «Мы наслаждались прекрасными видами на всем этом путешествии, но последняя картина была самая прелестная: она увенчала ряд незабвенных ландшафтов. По левую сторону реки прекрасный город Кобленц с великолепным замком; на правом берегу высокая остроконечная гора, на вершине которой видны величественные развалины крепости Эренбрейтштейна.» [7. С. 160].
Впрочем, интонация повествователя при описании идиллических ландшафтов все же сдержаннее, чем у Н.М. Карамзина. Н.И. Греч, видимо, ощущая несоответствие своих восторженных описаний рейнских локусов общему ироническому изображению Германии, прерывает себя, заявляя, что не станет «.исчислять прелестных ландшафтов. по обоим берегам Рейна.», а также иронизирует над самим собой, сравнивая себя с болтливым стариком: «Путешественник часто впадает в погрешность старых людей, которые без умолку твердят внукам своим о днях своей юности <.> То же может случиться и со мною: говоря о странствии по Рейну, вижу я в уме своем очаровательную картину, которая в воспоминании еще приятнее существенности, а вам представляются только на белой бумаге ряды черных строчек, которых единообразие кое-где изменяется знаком восклицания!» [7. С. 158].
Другая часть рейнских локусов относится к романтическому мирообра-зу - «готической», историко-легендарной Германии, с которой мы сталкиваемся еще в предромантических фрагментах карамзинского текста. Н.И. Греч, в свою очередь, упоминает «развалины рыцарских замков» на вершинах «утесистых гранитных» холмов, возбуждающие «в душе странника воспоминания о грозных пиитических временах средних веков», в частности «грозные развалины замка Зонненберга», «Эльфельд, главное место в Рейн-гау, с готическими своими башнями» [7. С. 141], «местечко Боппарт с высо-
кими готическими башнями» [7. С. 158]. В качестве реликтов Средневековья автор также представляет «бывший женский монастырь Эйбинген, построенный знаменитою игуменьею Гильдегардою фон Шпонгейм» [7. С. 142], а также «башню, называемую Пфальцграфским камнем и издали похожую на корму военного корабля», на верхнем ярусе которой «. супруги пфальцграфов в старину долженствовали разрешаться от бремени»1, а «внизу <.> были в старину государственные темницы» [7. С. 154].
При этом Н. И. Греч старается подчеркивать связь времен в своих описаниях Германии исторической - от античности до Нового времени. Он упоминает, что местечко Боппарт построено «на одном из пятидесяти римских укрепленных лагерей, сооруженных Друзом Германиком» [7. С. 159]. Вообще, согласно Н. И. Гречу, часть рейнских архитектурных локусов создана «еще во времена Римлян» [7. С. 148]. Местечко Кауб называется и как штаб-квартира войска уже упоминавшегося нами Густава Адольфа в тридцатилетнюю войну, и как место перехода через Рейн «победоносной Силезской армии освободителей Европы», «храбрых сынов севера» (отсюда выше рассмотренный мотив русского Рейна, инспирированный батюш-ковским текстом) [7. С. 154]. Развалины замка Рейнфельс связываются сначала с историей основания Рейнского союза городов, истребившего «большую часть разбойничьих замков на берегах Рейна» [7. С. 159], затем с событиями XVII в., когда «.храбрый Гессенский полковник Герц защищал сию крепость от Французского полководца Талларда, который наконец, видя безуспешность всех своих усилий, сжег свой лагерь и удалился» [7. С. 157-158], наконец, с недавним прошлым «революционной войны», в ходе которой «.Рейнфельс сдался французам по первому требованию» и был разрушен, а его «пустые стены» напоминают автору «о храбрости веков варварства и о варварстве веков просвещенных» [7. С. 158]. Как видим, здесь в гречевском тексте наблюдается определенный смысловой сдвиг в оценке Средневековья. Если классические просветители рассматривали эту эпоху как варварство в негативном контексте, то русский автор XIX в. признает за этим варварством ряд достоинств и в то же время критикует Просвещение, обнаруживая варварство уже в нем. Сходным образом Н.И. Греч сталкивает два образа прошлого - средневекового и недавнего - в описании «бывшего Кельнского городка Рензе», в котором в старину «. собирались Рейнские Курфирсты для совещания о делах отечества; здесь определено было установить вечный земский мир в Германии; здесь многие Императоры избраны, некоторые отрешены» [7. С. 159]. Этот локус, отнесенный в прошлое, маркируется автором положи-
1 Хотя в целом Н.И. Греч очарован рейнскими средневековыми развалинами и их величественной историей, он в духе воззрений эпохи Просвещения далеко не в восторге от средневековых обычаев. Вспомним его критику средневековой застройки Франкфурта. Обычай же пфальцграфинь рожать в Пфальцграфском камне автор обозначает как «странный», замечая, что «вообще Германия есть отечество странностей, получивших начало в средние века» [7. С. 154].
тельно как «величественный и многозначительный» [7. С. 159]. Он, по Н.И. Гречу, разрушается «во время революционной войны» неоварварами, «бешенствующими Французами», вероятно, из-за его названия - «Королевский» [7. С. 159].
Следует также отметить, что в изображении «романтического» Рейна баланс между антропным и природным началами уже сдвинут в сторону последнего. Антропное нередко отнесено в прошлое, а также связано с мотивом былой угрозы как отголоска мотива ужаса готических романов и романтической эстетики ужасного: «Почти о каждой развалине ходят в народе страшные повести, в которых истина смешана с вымыслом» [7. С. 142]. Дикая же романтическая природа неизменна и присутствует в настоящем, где горы выступают как «онтологическая и антропологическая категории» романтической картины мира [10. С. 5]. Неслучайна в связи с этим ремарка автора: «Здесь начинается настоящая долина Рейна. Горы и холмы идут уступами» [7. С. 141]. Антропные локальные элементы получают характеристики древности, грозности, уединенности как отгра-ниченности от обычного, «земного», дольнего мира людей: «древний замок Эренфельс», «седые развалины» [7. С. 145], «опустошенная церковь», «которая стоит уединенно посреди дерев»; «башня Гаттона, грозная, уединенная» [7. С. 146]; «мрачные, унылые развалины замка Ланека» [7. С. 160]. Природные элементы характеризуются дикостью, гористостью, лесистостью, тенистостью, опасностью, т.е. тоже отражают идею труднодоступно-сти, неантропности, а также громадностью, несоразмерностью с человеческим миром: «крутые дикие горы», «которые возвышаются с обеих сторон»; «.поднимается до облаков утесистая гора Рюдесгеймская.»; «горы лесистые, коих тень падает на Бингенское ущелие (Вт§ег1осЬ)»; «везде громады камней» [7. С. 145]; «опасное место» [7. С. 146]; «новый опасный водоворот» [7. С. 153-154], «дикая страна» [7. С. 157]. «Узенькая тропинка» в горах еще больше подчеркивает труднодоступность каменного пространства [7. С. 145]. При этом антропные пространства перенимают свойство громадности от природного ландшафта, уподобляясь горам: «По обеим сторонам реки возвышаются громады - развалины замков, монастырей и других зданий.» [7. С. 148]. В целом вертикаль как антропного (готические, устремленные вверх башни, замки), так и природного (горы, скалы, утесы) элементов доминирует здесь над стесненной, зажатой горизонталью, а закрытость - над визуальной открытостью.
При этом речное и горное уже не гармонируют, как в идиллических описаниях, а противоборствуют друг с другом: «Рейн. теряется между утесами.» [7. С. 145]; «Волны реки бьют прямо в. каменную стену.» [7. С. 146]. Человек вмешивается в эту борьбу стихий, чреватую для него гибелью: «Мало-помалу воды промывали гранитную преграду <.> она рушилась и доставила реке свободный проход. Карл Великий приказал пораспространить русло ее <.> В новейшие уже времена путь сей сделан безопасным и удобным для больших судов», хотя и сейчас «неопытные пловцы легко могут здесь погибнуть...» [7. С. 146].
Помещенный в «суровый» ореографический контекст Рейн уже не идилличен, но эпичен, обозначен как «величественная река» [7. С. 142]. Природное и легендарное начала, по сути, неотделимы друг от друга в «рейнском» тексте: «. берега Рейна богаче всех прочих стран Германии историческими воспоминаниями и преданиями народными» [7. С. 142]. Таким образом, Н.И. Греч подводит читателя к изложению «рейнского ле-гендариума» с призраками, драконами, горными духами и божественным вмешательством. В него входят истории «славного рыцаря» Бремзера фон Рюдесгейма и монастыря «Казнь Божия (Noth Gottes)» [7. С. 142], башни Гаттона, или Мышьей башни (Mäusethurm) (легенда о наказании жестокого архиепископа Гаттона), «крутой горы Кедрих», прозванной «Чертовою лестницею» [7. С. 148] (легенда о Гарлинде, ее отце и горных духах), а также «Драконовой горы», входящей в состав семигорья, das Siebengebürge [7. С. 160] (легенда о Драконе и Деве). Отдельных слов удостоено гористое пространство «за местечком Обервезелем», связанное с «благочестивым пустынником», святым Гоаром, поучавшим здесь «в старину» «истинам Христианства простодушных рыбарей», а также с «громадой утесов», «называемых Лурлей» и представляющихся автору «всего страшнее» среди окрестных скал [7. С. 156]. Саму легенду о Лурлей Н.И. Греч, правда, не приводит, зато упоминает о традиционном увеселении: «Здесь путешественники забавляются эхом, которое пять раз повторяет произнесенное слово. Один из наших спутников выстрелил из пистолета; звук его троекратно раздался в пустыни и долго еще рокотал в ущелинах» [7. С. 156-157]. Изложение отдельных частей легендариума имеет вид вставных рассказов, заключенных в кавычки и выбивающихся из общего иронического стиля гречевского повествования.
Таким образом, имажинально-географическое пространство Германии представлено в травелоге Н.И. Греча «Поездка во Францию, Германию и Швейцарию в 1817 году» в рамках различных повествовательных модусов, создавая пеструю локальную картину, отражающую «лоскутное» культурно-политическое положение реальной Германии того времени. В целом повествование в немецком фрагменте текста колеблется между фактологическим описанием пространства и его ироническим остранением. Последнее также затрагивает сферу стереотипных представлений о Германии, сложившихся к тому времени в русской культуре. В частности, автор частично развенчивает стереотип о немецких землях как пространстве духа, поэзии и науки, противопоставляя идеализированную Германию, чей образ подчерпнут из книг и чужих наблюдений, собственному субъективному образу, рожденному из непосредственного наблюдения во время путешествия. Антитезу можно назвать одним из основных приемов в гречевском тексте. Автор противопоставляет Германию Франции, немцев - русским, историю - современности, Франкфурт-на-Майне - рейнским землям, «винную» Германию - «пивной», разнузданность основных немецких курортов - размеренности и скуке Эмса и т.п. Также Н.И. Греч деконструи-рует стереотип о красоте немок и достоинствах франкфуртской жизни.
В то же время он подтверждает часть типажных элементов в описании Германии: холодность, рассудочность и неизящность немцев-филистеров, образ которых иронически снижается вплоть до уподобления деревьям, приверженность немецких гелертеров систематизированию, любовь к пиву как неизменному атрибуту немцев-обывателей в русской литературе. Кроме того, типажны для русских травелогов о Германии конца XVIII - начала XIX в. мотивы лиминальности франко-немецкого пространства Эльзаса-Лотарингии, а также скуки немецких локусов и ретардированного путешествия по Германии посредством почтовой службы. Все вышесказанное позволяет определить гречевский образ немецких земель как склоняющийся (с известными оговорками) к травестийному модусу репрезентации пространства. Во многом Германия в тексте Н.И. Греча напоминает в смягченной форме критические локальные описания в зарубежных письмах Д.И. Фонвизина.
Однако гречевские образы ряда немецких земель отсылают читателя и к карамзинской традиции. Это прежде всего касается пространства идиллии, представленного, например, изображением Виртембергского королевства и отдельных локусов в рамках «рейнского» текста. Основными их характеристиками являются приятность для глаза, уютность, упорядоченность, т.е. антропность, соразмерность человеческому миру, что позволяет говорить о наличии в гречевском травелоге элементов сентименталистского мирооб-раза. Достаточно значительное место уделено мотиву рейнвейна как напитка веселья и жизненных сил, который встречается и у Н.М. Карамзина.
Наконец, гречевский текст включает в себя локальные образы, которые можно отнести и к романтическому мирообразу. Он представлен в рейнском фрагменте в описаниях дикой (горной) природы и ряда антропных локусов, в которых смешиваются историческое и легендарное Средневековье. Несмотря на высказываемое Н.И. Гречем отрицание романтической эстетики, данные локусы описаны в ее духе, причем охарактеризованы амбивалентно (одновременно и притягивают взор путешественника, и пугают своим контрастом с современным антропным миром), но практически без авторской иронии, свойственной описанию иных немецких локусов.
В целом эта ирония направлена прежде всего против Германии филистерской, квинтэссенцией которой выступает пропитанный духом коммерции Франкфурт-на-Майне, наиболее негативно описанный в тексте город, а также частично против Германии исторической. Причем римское прошлое немецких земель представлено, по сути, нейтрально, как далекая старина, насмешке подвергаются некоторые странные для автора средневековые обычаи и застройка городов в готическом стиле, в чем ощущается влияние просветительской традиции. Недавнее историческое прошлое изображено в контексте борьбы с наполеоновской Францией, которая маркируется неоварварством, худшим, чем варварство средневековое. Описания же Германии природной, демиприродно-идиллической и легендарной иронии лишены вовсе, служа контрастом по отношению к «германскому» повествованию в целом.
Список источников
1. Аксенова М.В. «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» Н.И. Греча (1839) в социокультурном пространстве // Вестник Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова. 2017. № 38. С. 142-150.
2. Аксенова М.В. «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» Н.И. Греча в контексте русской литературы путешествий XIX века // Палимпсест : литературоведческий журнал. 2020. № 3 (7). С. 7-21.
3. Аксенова М.В., Чарчоглян Т.Г., Садиева А.Н. Особенности хронотопа в травелоге (на примере «Путевых писем из Англии, Германии и Франции» Н.И. Греча) // Juvenis scientia. 2019. № 2. С. 15-17.
4. Летуновский Е.А. Архитектура стран Западной Европы первой половины XIX в. В оценке русских путешественников // Ярославский педагогический вестник. 2015. № 2, т. 1. С. 137-144.
5. Морозова Н.Г. Грани восприятия Германии в контексте русской литературы «путешествий» // Филология и человек. 2008. № 2. С. 9-17.
6. Ильченко Н.М., Аксенова М.В. Образ Германии в путевых письмах Н.И. Греча // Язык, культура, ментальность: Германия и Франция в европейском языковом пространстве : материалы междунар. науч.-практ. конф. Н. Новгород : НГЛУ, 2016. С. 112-116.
7. Греч Н.И. Поездка во Францию, Германию и Швейцарию в 1817 году. Письма к А.Е. Измайлову // Греч Н.И. Сочинения Николая Греча : в 5 ч. СПб. : Тип. Н. Греча, 1838. Ч. 4. С. 3-226.
8. Жданов С.С. Пространство Германии в русской словесности конца XVIII - начала XX века : дис. ... д-ра филологических наук. Томск, 2019. 455 с.
9. Рейтблат А.И. Наблюдательный Наблюдатель: Н.И. Греч и III отделение // Литературный факт. 2018. № 10. С. 108-164.
10. Янушкевич А.С. Русская романтическая монтанистика 1810-1830-х гг. как имагологический и компаративистский текст // Имагология и компаративистика. 2015. № 2 (4). С. 5-19.
References
1. Aksenova, M.V. (2017) "Putevye pis'ma iz Anglii, Germanii i Frantsii" N.I. Grecha (1839) v sotsiokul'turnom prostranstve ["Travel letters from England, Germany and France" by N.I. Gretsch (1839) in the socio-cultural space]. Vestnik Nizhegorodskogo gosudarstvennogo lingvisticheskogo universiteta im. N.A. Dobrolyubova. 38. pp. 142-150.
2. Aksenova, M.V. (2020) "Putevye pis'ma iz Anglii, Germanii i Frantsii" N.I. Grecha v kontekste russkoy literatury puteshestviy XIX veka ["Travel letters from England, Germany and France" by N.I. Gretsch in the Context of Russian Travel Literature of the 19th Century]. Palimpsest. Literaturovedcheskiy zhurnal. 3 (7). pp. 7-21.
3. Aksenova, M.V., Charchoglyan, T.G. & Sadieva, A.N. (2019) Osobennosti khronotopa v traveloge (na primere "Putevykh pisem iz Anglii, Germanii i Frantsii" N.I. Grecha) [Features of the chronotope in the travelogue (on the example of "Travel letters from England, Germany and France" by N.I. Gretsch)]. Juvenis scientia. 2. pp. 15-17.
4. Letunovskiy, E.A. (2015) Arkhitektura stran Zapadnoy Evropy pervoy poloviny XIX v. v otsenke russkikh puteshestvennikov [Architecture of the countries of Western Europe in the first half of the 19th century in the assessment of Russian travelers]. Yaroslavskiy Pedagogicheskiy Vestnik. 2 (1). pp. 137-144.
5. Morozova, N.G. (2008) Grani vospriyatiya Germanii v kontekste russkoy literatury "puteshestviy" [Facets of Perception of Germany in the Context of Russian Literature of "Journeys"]. Filologiya i chelovek. 2. pp. 9-17.
6. Il'chenko, N.M. & Aksenova, M.V. (2016) [The image of Germany in the travel letters of N.I. Gretsch]. Yazyk, kul'tura, mental'nost': Germaniya i Frantsiya v evropeyskom yazykovom prostranstve [Language, Culture, Mentality: Germany and France in the European language space]. Proceedings of the International Conference. Nizhny Novgorod. 13-14 October 2016. Nizhny Novgorod: Nizhny Novgorod Dobrolyubov State Linguistic University. pp. 112-116. (In Russian).
7. Gretsch, N.I. (1838) Sochineniya Nikolaya Grecha [Works by Nikolay Gretsch]. Vol. 4. Saint Petersburg: Tipografiya N. Grecha. pp. 3-226.
8. Zhdanov, S.S. (2019) Prostranstvo Germanii v russkoy slovesnosti kontsa XVIII -nachala XX veka [The space of Germany in Russian literature of the late 18th - early 20th centuries]. Philology Dr. Diss. Tomsk.
9. Reytblat, A.I. (2018) Nablyudatel'nyy Nablyudatel': N.I. Grech i III otdelenie [Observant Observer: N.I. Gretsch and The Third Section]. Literaturnyy fakt. 10. pp. 108164.
10. Yanushkevich, A.S. (2015) Mountain Art, or the "Mountain Philosophy" of Russian Romanticism of 1810s-1830s. Imagologiya i komparativistika. 2 (4). pp. 5-19. (In Russian). doi: 10.17223/24099554/4/1
Информация об авторе:
Жданов С. С. - д-р филол. наук, заведующий кафедрой языковой подготовки и межкультурных коммуникаций Сибирского государственного университета геосистем и технологий (Новосибирск, Россия); профессор кафедры иностранных языков технических факультетов Новосибирского государственного технического университета (Новосибирск, Россия). E-mail: fstud2008@yandex.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
S.S. Zhdanov, Dr. Sci. (Philology), head of the Department of Language Training and Intercultural Communications, Siberian State University of Geosystems and Technologies (Novosibirsk, Russian Federation); professor, Novosibirsk State Technical University (Novosibirsk, Russian Federation). E-mail: fstud2008@yandex.ru
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 31.01.2022; одобрена после рецензирования 19.07.2022; принята к публикации 07.06.2023.
The article was submitted 31.01.2022; approved after reviewing 19.07.2022; accepted for publication 07.06.2023.
