CC BY
54
в) цветовых: русск. черный, темный, серый (негативные качества - зло, горе, страдание), голубой, лазурный (цвет Бога); корейск. черный, красный, иногда фиолетовый (цвет смерти), белый (цвет, обозначающий соболезнование и сочувствие к умершему)1. национально-специфических метафорах (верх-низ в русском и корейском метафорическом осмыслении противопоставлены друг другу; время в русской ЯКМ раскрывается метафорами песок, вода, в Корее оно соотносится с образом стрелы);
• фольклорных исторических и литературно - книж-ныгх аллюзиях ("Увы! не довольно надеть мурмолку, чтобы
1 Как можно заметить, это далеко не полный перечень символов, которые также могут входить в состав таких смысловых групп, как светила, фигуры, названия камней и др.
сделаться твоим Эдипом, о всероссийский сфинкс!" -
"Сфинкс");
Как нам представляется, все сказанное заставляет более серьезно отнестись к вопросу создания терминологической парадигмы, обслуживающей интердисциплинарную сферу лингвистических наук антропоцентрического цикла. Нисколько не умаляя достижения классиков российского лингвостра-новедения и не претендуя на исчерпывающее решение проблемы, мы стремились показать, что смена научной парадигмы ставит перед лингвистами новые задачи, в том числе и в сфере создания терминосистемы, отвечающей потребностям современной лингвистической науки.
Библиографический список
1. Джиоева, А.А. Understatement как отражение англо-саксонского менталитета / А.А. Джиоева, В.Г. Иванова // Английский язык на гуманитарных факультетах. Теория и практика: сб. науч. и методич. тр. - М. - 2009. - № 2. - Вып. 3.
2. Мощинска, Н.В. (ИЯз РАН) Развитие лингвокультурологической компетенции инофона в процессе обучения русскому языку как иностранному (РКИ) // «Лингвистика и методика преподавания иностранных языков». - Р/д: www.iling-ran.ru/library/sborniki/for_lang/20l0_02/14.pdf)
3. Верещагин, Е.М. Лингвострановедческая Теория слова / Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров. - М.: Русский язык, 1980.
4. Коломейцева, Е.М. Лексические проблемы перевода с английского языка на русский: учебное пособие / Е.М. Коломейцева, М.Н. Макеева. - Тамбов: ТГТУ, 2004.
5. Иванов, А.О. Безэквивалентная лексика: учебное пособие. - СПб.: Издательство Санкт-петербургского университета, 2006.
6. Влахов, С. Непереводимое в переводе, Р. Валент / С. Влахов, С. Флорин. - Москва, 2009.
7. Виноградов, В.С. Перевод, общие и лексические вопросы. - Москва: университет книжный дом, 2006.
Bibliography
1. Dzhioeva, A. A. Understatement kak otrazhenie anglo-saksonskogo mentaliteta / A. A. Dzhioeva, V. G. Ivanova // Anglijskij yazyk na gumanitarnyh fakul'tetah. Teoriya i praktika: sb. nauch. i metodich. tr. - M. - 2009. - № 2. - Vyp. 3.
2. Moschinska, N. V. (IYaz RAN) Razvitie lingvokul'turologicheskoj kompetencii inofona v processe obucheniya russkomu yazyku
kak inostrannomu (RKI) // “Lingvistika i metodika prepodavaniya inostrannyh yazykov”. - R/d: www.iling-
ran.ru/library/sborniki/for_lang/2010_02/14.pdf)
3. Vereschagin, E. M. Lingvostranovedcheskaya Teoriya slova / E. M. Vereschagin, V. G. Kostomarov. - M.: Russkij yazyk, 1980.
4. Kolomejceva, E. M. Leksicheskie problemy perevoda s anglijskogo yazyka na russkij: uchebnoe posobie / E. M. Kolomej-ceva, M. N. Makeeva. - Tambov: TGTU, 2004.
5. Ivanov, A. O. Bez]kvivalentnaya leksika: uchebnoe posobie. - SPb.: Izdatel'stvo Sankt-peterburgskogo universiteta, 2006.
6. Vlahov, S. Neperevodimoe v perevode, R. Valent / S. Vlahov, S. Florin. - Moskva, 2009.
7. Vinogradov, V. S. Perevod, obschie i leksicheskie voprosy. - Moskva: universitet knizhnyj dom, 2006.
Статья поступила в редакцию 17.05.11
УДК 81'37 Makarova M.V. SPATIAL REALITY MODELING IN RUSSIAN AND GERMAN LINGUACULTURES. The article deals with the peculiarities of spatial reality modeling in Russian and German linguacultures, provides analysis of semantic structure of linguistic tools used to express spatial relations.
Key words: space, linguistic picture of the world, linguaculture science, proverbs, anthropocentrism, national character, intercultural communication.
М.В. Макарова, аспирант ВолГУ, г. Волгоград, E-mail: [email protected]
ПРОСТРАНСТВЕННОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ В РУССКОЙ И НЕМЕЦКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРАХ
В работе рассмотрены особенности пространственного моделирования действительности в русской и немецкой лингво-культурах, представлен анализ семантической структуры языковых средств, выражающих пространственные отношения.
Ключевые слова: пространство, языковая картина мира, лингвокультурология, паремия, антропоцентризм, национальная специфика, межкультурная коммуникация.
Ученые единогласны во мнении, что первые предметы, с которыми сталкивается человек еще в раннем детстве, дают ему и первые пространственные представления о форме, размере и взаимном расположении объектов в окружающем его пространстве. Исторически одна из первых ипостасей пространства, осознанная человеком, наряду с утилитарнобытовой, это географическое пространство. История всех древних цивилизаций показывает, какую существенную роль в их развитии играла среда обитания, территория, которую занимало то или иное государство, ее топологические и размерные характеристики. Первые реалии бытия, с которыми сталкивался человек в своей повседневной жизни - это были участки окружающего его ландшафта: поля, равнины, горы, леса, долины, реки, озера, где он селился и которые постепенно узнавал и использовал, расширяя все более освоенные им территории.
Постепенно пространственные представления человека эволюционировали от наивно-бытового, наглядного, архаического, восприятия пространственных форм и отношений к более умозрительному, абстрактному и научному его объяснению. Развитие человеческого познания постепенно привело людей от наглядно-чувственного восприятия пространства к более абстрактному и умозрительному представлению. Появилось обобщающее понятие пространства, представление об его непрерывности / прерывности, конечности / бесконечности, протяжности, трехмерности, размерности, геометрической и топологической разновидности, стали различать геометрическое, физическое, географическое, космическое и другие пространства.
Разрабатываемый нами подход к изучению национальнокультурной специфики восприятия пространства и отражения ее в языке лежит в сфере лингвокультурологии, в частности нас интересует, какими языковыми средствами выражены пространственные отношения в русской и немецкой лингво-культурах. Материалом для исследования послужили русские и немецкие паремичные сочетания с пространственной семантикой.
Опираясь на проанализированный нами материал, мы полагаем, что пространство в русском языковом сознании мыслится как состоящее из нескольких концентрических слоев Целое, в центре которого сам Человек, его быт, дом. Сюда вошли социальные и культурные представления обо всем, что человеку близко, причем не только физически. На этом уровне можно говорить о метафоризации физической близости чего- / кого-либо, и о близости духовной, эмоциональной, так как эта сфера человеческой жизни является наиболее интимной, жизненно важной. Большинство устойчивых сочетаний, выражающих этот пространственный слой в человеческом сознании, имеет ярко выраженную антропоцентрическую направленность. По мере дальнейшего поступательного освоения действительности сформировался следующий слой (круг) -Государство, родина, страна, который можно условно назвать «своя земля». Граница между первым и вторым слоем в русском языковом сознании достаточно зыбкая, размытая. Русский человек зачастую мыслит себя как часть своей страны (по мнению ряда ученых, только русскому сознанию присуще чувство соборности, которого нет в других ментальностях), и данный пространственный слой в его сознании мыслится как близкий не только физически, но и духовно. За ним следует пласт, еще дальше отстоящий от Центра пространственного моделирования действительности - так называемая «чужая земля». В этом пласте пространства в сознании человека, как нам представляется, заключены образы и культурные представления о чужом, дальнем, трудно достижимом пространстве, нередко враждебным человеку, отсюда ярко выраженная отрицательная коннотация образов, связанных с этими пределами действительности. Замыкает схему пространственного моделирования действительности в языковом сознании человека самый дальний слой, в который, по нашему мнению,
вошли представления о Вселенной, Космосе, а также потустороннем мире, недоступном зрительному и физическому восприятию, но глубоко укоренившемся в сознании человека в виде фольклорных образов, также несущих отрицательную эмоциональную нагрузку. Отметим также, что внутри каждого из этих слоев в русском языке наблюдается градация признака близости (1-2 слои) и дальности (3-4 слои) в зависимости от дистанцирования субъекта и объекта пространственного моделирования.
По мнению исследователей о характере различий пространственных представлений в сознании носителей русской и немецкой лингвокультур, ощущение пространства в немецкой и русской культурах не расходится кардинально. Однако чувство простора или тесноты, посягательство на пространство и уважение чужой территории отличаются в двух культурах. Кроме того, пространственные отношения как компонент культурной целостности взаимосвязаны с другими аспектами культуры. «Доминанта индивидуалистских тенденций обусловливает стремление к изолированности и наличию индивидуального пространства. Ориентация на коллективистские ценности предполагает интеграцию и коллективное пространство» [1, с. 164].
В русской культуре величина межличностной дистанции и зона персонального пространства значительно меньше, чем в немецкой культуре. Физический контакт, прикосновения воспринимаются русскими как допустимая норма общения.
Н.Л. Шамне для определения владения и использования территории живым организмом, в первую очередь человеком, использует термин территориальность. «Каждый человек отгораживается от внешнего мира при помощи различных барьеров. Так, партнер по интеракции придерживается определенной дистанции по отношению к своему партнеру, он не допускает вторжения в свою личную сферу. Возведение барьеров начинается с внутреннего личного пространства индивидуума и заканчивается вне человека в различающейся по размеру «сфере господства». Величина «личного пространства» и «сферы господства» в разных культурах не одинаковы. По мнению Э.Т. Холла, в западных культурах эта величина более растяжима, чем в восточных. В соответствии с таким представлением, например, «личное пространство» и «сфера господства» у представителя русской культуры будет меньше, чем у представителя немецкой культуры. Это может быть связано с тем, что «конкретно-пространственные представления были связаны с уровнем практической деятельности славян средневековья, спецификой познания реальной действительности, своеобразием осознания места человека в мироздании» [2, с. 48].
Для немцев в большей степени характерно ограждение своего пространства. Как правило, комфортной зоной при разговоре считается расстояние между собеседниками в один метр. Нарушение этой дистанции воспринимается как вторжение в личное пространство, вызывающее негативные эмоции. В Германии менее, чем в России, распространено тактильное взаимодействие при общении. Немцы стараются избегать телесного контакта, сдержаннее ведут себя при встрече и прощании. Потребность в личной автономии наглядно проявляется в немецкой повседневной жизни. Немцы не так плотно, как русские, стоят в очередях, располагаются в транспорте. Связывая «отгороженность» немецкого образа жизни и особенности немецкой коммуникации, известный немецкий этнолог Г. Баузингер пишет: «Строго изолированные дома и образцового вида садики, которые, впрочем, часто недоступны взгляду постороннего, так как скрываются за растительными заборами или даже стенами, чаще всего не располагают к лёгкому и непосредственному общению» [3, с. 47].
Как показал наш анализ, единицы всех уровней языка, выражающие пространственные представления в русской лингвокультуре, построены в основном на оппозиции близости / дальности расстояния. В этой связи мы вводим термин
дистантив. Под дистантивами мы понимаем пространственные параметры, которые в сознании носителя русского языка передают на пространственной шкале максимальные и минимальные дистанционные величины, где дистанционным минимумом служат языковые средства выражения пространственной субкатегории близости расстояния, а дистанционным максимумом - средства реализации в языке субкатегории дальности расстояния. В сознании носителей немецкого языка данный признак релевантен, но не является столь значимым при построении модели пространственных отношений.
Как показал структурно-семантический анализ нашего материала, значение «очень близко» воспринимается носителями русского языка более конкретно, как что-то родное, близкое, например, дом или атрибуты дома - порог, печь. Об этом свидетельствует наличие в лексико-фразеологическом слое русского языка широкой группы паремий, реализующих идею пространственной близости в образах дома, очага, родного села, и, наконец, родной страны («сторонушки»). По нашему мнению, в русском языке этот слой пространственного моделирования действительности является, так же как и личная сфера субъекта, в центре которой сам человек, крайне важным. Из представлений о себе, своей родине, стране формируется менталитет каждого народа, развивается национальное самосознание, происходит идентификация личности как части этноса. Мы полагаем, что для русского человека дис-тантив близко лежит не только в пределах его дома, области, района проживания, но и зачастую в масштабах всего нашего обширного государства. Чего нельзя сказать, к примеру, о европейской модели пространственной ориентации, где относительно небольшую территорию делят множество стран со своими традициями, укладом жизни. В этой ситуации тесного соседства возникают двоякие процессы, непосредственно влияющие на формирование определенных ментальных свойств, черт национального характера. С одной стороны, европейцу необходимо поддерживать в условиях тесной сплоченности дружеские, мирные отношения с соседними странами, землями, с другой - максимально стараться сохранить свою ментальность, оградить свои границы и культурные ценности.
Наша идея подтверждается в результате анализа наиболее многочисленной группы пословиц и поговорок, в которых пространственное структурирование действительности построено на оппозиции «своя земля» / «чужая земля». Причем в русских паремиях данной группы ярко выражен приоритет «своего» над «чужим», «свое» всегда оценивается положительно, каким бы оно ни было.
В данной статье мы предпримем попытку показать национально-культурную специфику выражения пространственных отношений в русской и немецкой лингвокультурах на материале паремичных сочетаний с пространственной семантикой. Исследование данных единиц показывает, что пространственные представления в русском и немецком языках построены в основном на оппозиции близости / дальности расстояния. Но объемы этих корелирующих рядов в сопоставляемых языках различны. Подробнее остановимся на рассмотрении языковых средств и способов реализации пространственной близости в сопоставляемых языках.
Субкатегория близости расстояния представлена в русском языке следующими паремичными сочетаниями: лицом к лицу, за спиной, рукой подать, под рукой, плечом к плечу, принимать близко сердцу, бок о бок, под боком, под носом, не за горами. В немецком языке эквивалентами служат следующие единицы: ein Katzensprung (букв.пер.: «прыжок кошки»), vor der Nase (букв. пер.: «перед носом»), dicht beieinander (букв. пер: «прямо друг перед другом»), Mann an Mann (букв. пер.: «человек к человеку»), zum Greifen nahe (букв. пер.: близко к захвату»), Seite an Seite (букв. пер.: «сторона к стороне, бок о бок»), von Angesicht zu Angasicht (букв. пер.: «лик к лику»),
Auge in Auge (букв. пер.: «глаза в глаза»), Stirn gegen Stirn (букв. пер.: «лоб в лоб», «челом к челу»).
В большинстве рассмотренных случаев пространственная близость передается в паремичном сочетании в основном при помощи различных частей человеческого тела, что, на наш взгляд, связано с тесной близостью и высоким значением данной сферы для человека.
Паремичное сочетание рукой подать со значением «очень близко» реализует дифференциальный признак «на минимальном расстоянии от субъекта». В старину рука служила мерой длины. Сначала это сочетание означало «расстояние в длину руки», а затем постепенно приобрело общее значение «близко». Дифференциальный признак «в непосредственной близости от субъекта» выражена устойчивым сочетанием быть под рукой со значением «в непосредственной близости, рядом (быть, находится). современное значение данной паремии базируется на значении компонентов: предлог под реализует пространственное значение «около», а существительное рука - «часть тела, которой достают, берут близлежащие предметы».
Наиболее интересными представляются случаи, когда одно и тоже значение может быть передано в русских и немецких языках совершенно разными образными и языковыми средствами. В немецком языке такой яркой и ёмкой пространственной метафорой является ein Katzensprung (в буквальном переводе «прыжок кошки»).
Ein Katzensprung - der umg. kurze Entfernung: bis zum Wald, Strand ist es (von hier) nur ein Katzensprung; er wohnt ei-nen Katzensprung von hier entfernt; mit dem Flugzeug ist es von Berlin bis Prag nur ein Katzensprung.
Данная паремия несет в себе широкую палитру пространственных значений. По данным русско-немецких фразеологических словарей ein Katzensprung выступает эквивалентом русских устойчивых сочетаний от рукой подать (со значением «очень близко») до не за горами (со значением «недалеко»). Отметим, что в русском языке в каждом из этих паремичных сочетаний релевантная интегральная сема ‘близость расстояния’ реализует разные дифференциальные признаки от ‘в зоне досягаемости субъекта’ до ‘в сфере деятельности субъекта’. Эти параметры подтверждают нашу мысль о том, что для носителей немецкой лингвокультуры не является актуальным членение пространства по степени отдаленности или приближенности объекта и дальнейшая градация этих признаков, для носителей же русского языка такое уточнение является жизненно обусловленным.
Сфера личного пространства субъекта является чрезвычайно значимой для немцев и тесно связана с зоной жилья, дома, а также понятием «своей земли». В лексикофразеологической системе немецкого языка мы встречаем такие паремичные сочетания: Eigenes Nest halt wie eine Mauer fest (букв. пер.: «собственное гнездо словно крепкая стена»), Eigener Herd ist Goldes wert (букв. пер.: «собственный очаг, что золото»). Здесь определены, на наш взгляд, ключевые позиции в пространственной ориентации немецкого народа. Базовой ценностью является свой собственный очаг, дом. Свое пространство, хоть и узкое, тесное, всегда воспринимается с положительной оценкой: Eng und wohl ist besser als weit und wehe (букв. пер.: Лучше тесно и благополучно, чем просторно, но страдая).
В большинстве пословиц и поговорок, посвященных родине / чужбине, приоритет отдается своей стране: Ost und West, daheim das Best (букв. пер.: Восток ли, запад ли, а дома лучше). Но при этом нет враждебного отношения к чужому пространству, так как там, в другой стране, живут такие же люди, как мы: Gerade wie bei uns zu Land hangt man die Wurst auch an die Wand (букв. пер.: Как и у нас в стране колбасу вешают тоже на стенку); Jedes Land hat seinen Tand (букв. пер.: В каждой стране свои безделушки).
Таким образом, нами было установлено, что субкатегория близости в устойчивых сочетаниях, несущих в себе представления человека о ментальном пространстве, имеет в русской и немецкой лингвокультуре чрезвычайную значимость. В сопоставляемых языках дистантив близко ассоциируется с личной сферой субъекта, домом, своей страной. При этом в русском языке свое всегда противопоставляется чужому. Чужое воспринимается враждебно. В большинстве проанализированных единиц фигурируют фольклорные и мифологические образы, связанные с представлениями человека о потустороннем мире, о наличии в далеких, глухих мест, обиталищ нечистой силы (у черта на куличках, куда ворон костей не заносил, на Кудыкину гору, за тридевять земель, медвежий угол и т.д.). Свое для носителя русской лингвокультуры роднее,
ближе, воспринимается как данность, лучше которой не стоит и желать (в гостях хорошо, а дома лучше; дома и стены помогают; всяк кулик хвалит свое болото; родная сторона -мать, чужая - мачеха; где родился, там и сгодился; мила та сторона, где пупок резан; за морем теплее, а у нас - светлее (веселее); своя рубаха - свой простор, своя и теснота; чужое и хорошее постыло, а свое и худое, да мило). Свое, каким бы оно ни было (хоть маленький уголок), всегда гарантирует стабильность, а даль несет в себе неизвестность, неуверенность, таит опасность. В немецком языке за чужим пространством такая отрицательная коннотация не закреплена. Здесь также утверждается приоритет своего, однако чужое воспринимается как иное, а не враждебное.
Библиографический список
1. Лебедева, Н.М. Введение в этническую и кросскультурную психологию. - М.: Ключ-С, 1999.
2. Шамне, Н. Л. Актуальные проблемы межкультурной коммуникации. - Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2007.
3. Куликова, Л.В. Межкультурная коммуникация: теоретические и прикладные аспекты. На материале русской и немецкой лингвокультур. - Красноярск: РИО КГПУ, 2004.
Bibliography
1. Lebedeva N.M. Vvedenie v etnicheskuyu i krosskulturnuyu psychologiyu. - M.: Kljuch-S, 1999
2. Shamne N.L. Aktualnyye problemy mezhkulturnoy kommunikatsii. - Volgograd: Izdatelstvo VolGU, 2007
3. Kulikova L.V. Mezhkulturnaya kommunikatsiya: teoreticheskiye i prikladnyye aspekty. Na materiale russkoy i nemetsskoy ling-vokultur. - Krasnoyarsk: RIO KGPU, 2004
Статья поступила в редакцию 17.05.11
УДК 413.164
Mongush U.O. THE ISSUE TERMINOLOGY INTERPRETATION OF WORDS KOZHAH, KOZHAMYK TO THE POP CULTURE TUVINIANS. This paper is devoted to the problem of terminology in the field of traditional song genres. Based on the position of the writer and poet S. Pyurbyu, the author proposes to revise the established interpretation of the terms in musicology kozhaq, kozhamyk through philological analysis of song lyrics.
Key words: Tuva, art song, song genre, poetry, kozhaq, kozhamyk.
У.О. Монгуш, аспирант ТувГУ, г. Кызыл, E-mail: [email protected]
К ВОПРОСУ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОЙ ТРАКТОВКИ СЛОВ К0ЖЩ, ЖЙМЫК В КОНТЕКСТЕ ПЕСЕННОЙ КУЛЬТУРЫ ТУВИНЦЕВ
Статья посвящена терминологической проблеме в области традиционных песенных жанров. Опираясь на позицию одного из основоположников тувинской литературы, писателя и поэта С. Б. Пюрбю, автор предлагает пересмотреть установившуюся в музыкознании трактовку терминов кожац, кожамык на основе филологического анализа песенных текстов.
Ключевые слова: Тува, песенное творчество, песенные жанры, стихосложение, кожац, кожамык.
Песенное творчество тувинского народа получило мировое признание, в первую очередь, благодаря искусству горлового пения (хоомей). Кроме него, многие древние формы фольклора, устно-поэтическое творчество со всем его разнообразием жанров хорошо сохранились до наших дней через преемственность знатоков-сказителей, певцов и музыкантов. Музыкальная культура современной Тувы - явление многоаспектное, активно развивающееся. При этом до сих пор одной из неразработанных областей науки остается пласт музыкальной терминологии в тувинском языке. Исследования в данной области возможны на стыке методов филологии и музыкознания.
Тувинская музыкальная терминология имеет тюркский, монгольский и западно-европейский (русский) компоненты, под влиянием которых развивался и формировался музыкально-терминологический аппарат. В результате сложных историко-культурологических процессов мы имеем обширный
слой музыкальной лексики, составляющий в целом музыкально-терминологическую систему тувинского языка.
Объектом данной статьи являются традиционные базовые термины кожац и кожамык, которые считаются распространенным жанром устно-поэтического творчества тувинцев. Поскольку данный жанр синтезирует в себе музыкальное и словесное начала, то по отношению к нему важно рассмотреть подходы исследователей-филологов и музыковедов.
Первый исследователь тувинской музыки - композитор-профессионал, знаток и энтузиаст музыкальной этнографии -А.Н. Аксенов разделяет народные песни на две жанровые группы: ырлар ‘песни’и кожамыктар ‘припевки’. Автор обращается к термину кожамык таким образом: «... от глагола кожар: присоединять, прицеплять, спаривать. По предположению тувинского поэта С.Б. Пюрбю, этот термин объясняется характерной для жанра кожамык (особенно для одной из типичных его разновидностей - диалога двух певцов) парностью строф поэтического текста» [1, с. 24].
