CC BY
15
ПРОСТРАНСТВЕННО-БЫТИЙНАЯ СТРУКТУРА ОБРАЗА ДОМА В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ
Д.Н. МАМИНА-СИБИРЯКА
Н.А. Кунгурцева
Ключевые слова: топос, лейтмотив, концептосфера, константный художественный образ.
Keywords: topos, leit-motif, conceptual sphere, constant artistic image.
По словарю русского языка В.И. Даля, «Дом - строение для житья; в городе, жилое строение; хоромы; в деревне, изба со всеми ухожами и хозяйством» [Даль, 1994, с. 1157]. В самом определении понятия «дом» уже заложено конструктивное содержание: это не просто стены или архитектурная постройка (хотя сама оболочка, граница материи, безусловно, тоже важна), но и топос, жизненное пространство, мир обитаемый. Внутреннее содержание этого концепта достаточно объемно: в большинстве случаев обозначаемый им феномен рассматривается как миромоделирующее ядро, где концентрируются важнейшие показатели самоощущения человека в мире.
Дом является смысловым и пространственно-энергетическим центром, внутри и вокруг которого сосредоточиваются жизнь, смерть, деятельность человека. Это особый вид «своего» пространства. «Дом издревле связывался не только с постройкой, но и гораздо шире - с семьей, с людьми, живущими под одной крышей» [Шейнина, 2006, с. 209]. Это место со-бытия разных поколений.
В мировом фольклоре сформировалось отношение к жилищу как к безопасному пространству, охраняемому духами предков и огражденному от внешнего мира, враждебного человеку [Бессмертная, Рябинин, 1988, с. 334]. В русской литературе образ дома - одна из самых важных составляющих национальной картины мира. Так, например, в поэзии А.С. Пушкина, как писал Ю.М. Лотман, «...тема Дома становится идейным фокусом, вбирающим в себя мысли о культурной традиции, истории, гуманности и “самостояньи человека” [Лотман, 1999, с. 265]. У Гоголя эта тема развивается в виде противопоставления, во-первых, Дома и антидома (сумасшедшего дома, публичного дома, канцелярии «Петербургских повестей») и, во-вторых, дома и Дороги, ее разомкнутого пространства как символа бездомья. О значимости локуса «дом» в русской литературе можно судить, исходя хотя бы из названий произведений: И.И. Лажечников «Ледяной дом», А.П. Чехов «Дом с мезонином», Ф.М. Достоевский «Записки из Мертвого дома», А.Т. Твардовский «Дом у дороги», Ю.В. Трифонов «Дом на набережной» и т. д.
Безусловно, тема дома, его устоев, уклада, устройства была одной из ведущих и в творчестве бытописателя уральской жизни Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка. Подзаголовки его произведений достаточно красноречивы: рассказ «Варваринский скит» имеет подзаголовок «Страничка из жизни Урала», рассказ «Русалки» - «Из народного быта», у «Сестер» - «Очерк из жизни Среднего Урала», повесть «Все мы хлеб едим» - «Из жизни на Урале», у повести «На рубеже Азии» подзаголовок - «Очерки захолустного быта». Последние три произведения по жанру — повести, но сам Мамин называл их очерками. Такое жанровое определение вполне оправданно: писатель хотел указать на подлинность, достоверность, а иногда и автобиографичность изображаемых событий. Да и форма повествования от первого лица лишний раз подтверждает документальность происходящего.
В период между двумя дебютами (1878-1881) Мамин-Сибиряк работает над романом «Омут». Используя биографический материал, а также свое знание жизни уральской глубинки, в «Омуте» писатель разовьет мотив Дома до уровня лейтмотива. Почти с документальной точностью в произведении прорисованы отношения Марии Якимовны Алексеевой, гражданской жены Мамина, с отцом и мужем. В романе показана одинокая, мятущаяся женская душа, входящая в конфликт и сама с собой, и с окружающим миром, не находящая ни выхода, ни понимания, ни сочувствия: «...всю <... > ночь просидела у постели Наташи... потому, что ей некуда было деться, не было другого места, где бы она могла передумать свои думы» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 747]. Поиски героиней своего угла в доме представляются сопоставимыми с поиском ею своего уголка в душе, в духовном пространстве и приобретают драматический смысл: все события дня (встреча с Екатериной Павловной и сцена с мужем) - «все это подняло многое, что притаилось неслышно в разных уголках ее души, наболевшей, измученной души» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 747].
Петербургская метресса Екатерина Петровна, заключая в себе «другое» пространство, другие мысли, разговоры, суждения, ввергает в смуту душу Останиной, да так, что та переносит свое смятение и на привычную, обжитую обстановку собственного дома: «Марья Кирилловна прошла на свою половину, и вся обстановка, которую она устраивала своими руками, показалась совершенно чужой» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 745]. Отчуждение и дистанцирование от дома - таков итог внутреннего одиночества героини. И все же «свое» пространство, его вещное наполнение в конечном итоге и успокаивают, и умиротворяют Останину. Ощущение дома Марья Кирилловна обретает, обращаясь к родным, привычным вещам: «После таких сцен и намеков (ссора с мужем. - Н.К.) Останиной ничего не оставалось, кроме ее книг и тетрадок, к
которым она и обращалась. В одну из самых тяжелых минут она села за рояль и долго-долго играла свои любимые пьесы» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 790].
Таким образом, экзистенциальная пустота героини сориентирована как пространственно, так и вещно: она то теряет ощущение присутствия в своем доме в связи с грубым вмешательством иного, чуждого ей пространства и отсутствием душевного взаимодействия внутри семьи, то пытается обрести себя в привычном бытии, в актуализации повседневных бытовых практик.
Противостояние двух пространств - провинциального (Останина) и петербургского (Екатерина Петровна) выявляет и различие в ценностных установках героинь. Идеалы петербургской метрессы (деньги, драгоценности, роскошь, внимание мужчин) не находят отклика в душе Останиной: «... у ней тяжело кружилась голова, ей хотелось плакать, молиться, точно ее искушал сам дьявол» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 792]. Вырвавшись «от этой змеи» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 803] (параллель с библейским искушением), Останина предпочитает уютный небогатый дом своей подруги Александры Малышевой, где Мария Кирилловна «всегда находила <... > то, чего недоставало дома» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 792].
Итак, через предметно-вещный мир, через опространствливание человеческого мировидения передаются и разный внутренний мир героинь, и несовпадение их интересов, идеалов и жизненных позиций.
Но в романе есть и более широкий контекст локуса «дом» - это весь Нижне-Угловск, «Большой дом». Перед нами развертывается история завода как части огромных владений Лаптевых. Мамин описывает процесс отчуждения заводчиков от своего «угла», от уральской земли как своего пространства, своего дома: «В XIX веке порода Лаптевых окончательно выродилась, и ее представители не только не управляли лично своими владениями, но даже совсем не жили в них, изредка навещая их и предоставляя все управлении своим доверенным» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 728].
Абсолютно по-другому относится к заводу Кирило Рязанов, который постепенно и становится настоящим хозяином этого дома-завода. И в собственном доме, и на фабрике он - глава семьи, глава сообщества близких ему людей: «.никто не умел так ладить с заводским людом, как Рязанов, тот Рязанов, который вырос с этим народом, умел говорить его языком» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 730].
В романе мы видим и деловое пространство Нижне-Угловска (кабинеты генерала Блинова, Кирило Рязанова, Марии Останиной, ее супруга, доктора Скоропадского), и состояние фабрики, которая дала жизнь этому городку, и провинциальные нравы его верхушки: склоки, зависть, деление власти. Как пишет исследователь, в раннем произведении Мамина «.проявляется семантическое движение от дома-мотива к дому-лейтмотиву, а от него к дому-концепту, то есть к дому как основной пространственно-бытийной и художественно-философской структуре» [Щенникова, 2006, с. 196].
«Омут» является прообразом более поздних и более известных произведений писателя - романов «Приваловские миллионы», «Г орное гнездо», «Три конца», «Хлеб». По мнению Л.П. Щенниковой, «Жанровая модель “Омута” еще не сформировалась, но анализ концептосферы произведения доказывает существующее тяготение писателя к форме семейного романа» [Щенникова, 2006, с. 197].
Особое место в ряду произведений «второго дебюта» (1881-1882) занимает повесть «На рубеже Азии» - автобиографическое произведение, где рассказчик осмысливает достаточно серьезный этап в истории своей семьи, связанный с переменой места жительства, с обустройством быта и началом самостоятельной жизни. Переезд, упомянутый в произведении, был на самом деле: родители Дмитрия Наркисовича из глухой и бедной Егвы переехали в Висимо-Шайтанск, который стоял на «водоразделе» Европы и Азии (ср. с названием повести). Повесть «На рубеже Азии» автобиографична не столько по литературным и реальным совпадениям, сколько в психологическом плане. «Она очень точно воспроизводит определенный склад сознания, сформировавшийся у писателя в детские и подростковые годы: горячую привязанность к родному, заветному, - к своей семье, к заводскому поселку, где прошло его детство, к людям, живущим в нем и когда-то преподавшим ему первые уроки незаурядной доброты и редкой житейской стойкости. Здесь писатель убедительно показал роль спасительной “памяти сердца”, вынесенной из детства и определившей сознательные установки человека» [Щенников, 2002, с. 895]. Эта «память сердца» — память рода, то, что несет в себе дом. Дом дозированно отдает нам нашу память, наше детство, наше прошлое.
Внутренний уклад жизни Обонполовых в повести «На рубеже Азии» патриархален, все в доме свидетельствует о порядке и определенной иерархии отношений. Глава дома - священник Викентий Афанасьевич, несмотря на свою вспыльчивость и слабохарактерность, - человек, уважаемый в Таракановке, опора семьи. Он служит в самом бедном приходе, поэтому его домочадцы живут очень скромно: шесть человек ютятся в двух маленьких комнатах. Печать бедности лежит на всех вещах, наполняющих пространство дома: скромная мебель, дешевые стулья, заплатки на одежде. Одна их двух комнат служит одновременно гостиной, рабочим кабинетом отца и спальней. Благодаря особому таланту матери, хранительницы домашнего очага, убогость быта скрашивается чистотой («чистота - это был культ моей матери, вторая натура» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 623]) и особым уютом, который может быть создан только руками женщины.
Несмотря на неустанную борьбу с бедностью, в семье господствуют теплые и доверительные отношения. Дети помогают родителям (сестра Надя рукодельничала, Верочка с 14-ти лет ухаживала за коровой). Гордость семьи, старший сын Обонполовых Аполлон, семинарист, никогда не забывал привозить грошовые подарки близким. Не менее трогательны отношения отца и матери, которая оберегала внутреннюю гармонию семейных отношений: во время вспышек гнева Обонполова-старшего она ставила
самовар, которым в доме «разрешалось очень много тяжелых минут» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 623]. Всех членов семьи объединяет особая гордость, в «жертву которой приносились последние гроши» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 627], поэтому вопиющая бедность не сломила их. Семейный уклад организуется внутренним укладом дома. Обонполовы творят свое особое пространство, одухотворяют мир вещей, окружающих их.
Дом позволяет сосуществовать в себе разным эпохам и поколениям. Он атемпорален. Поэтому одни и те же вещи могут передаваться из поколения в поколение - зачастую именно они несут в себе генетическую память. В анализируемом произведении Мамин-Сибиряк описывает несколько таких предметов: это и рукомойник, комод, разрозненные чайные чашки, медные кастрюли. В их числе и «мудреная картина», изображавшая «знаменитую сцену, происшедшую между целомудренным Иосифом и женой Пентефрия» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 624]. Никто из домашних не помнил, как она к ним попала, почему висела прямо напротив входной двери уже несколько десятков лет, но к ней настолько привыкли, она так всем примелькалась, что ее уже и перестали замечать, и уже не считали неприличной. Таких семейных «памяток» очень много в каждом доме, важна не сама вещь, а то, что человек вспоминает, глядя на нее: «...знаменитая картина, с которой, по-видимому, связано было или какое-нибудь хорошее воспоминание, или, может быть, даже суеверная надежда, что существование этой картины тесно связано с существованием всей нашей семьи» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 625]. То, что такие знаковые предметы действительно связаны с семьей, играют в ее истории достаточно важную, иногда даже мистическую роль, подчеркивается тем фактом, что незадолго до смерти отца «перед самым отъездом из Таракановки, без всякой видимой причины, знаменитая картина. упала сама собой на пол» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 695].
Предметы, заполняющие пространство дома, безусловно, весьма значимы. Их символический статус описал Ж. Бодрийяр в книге «Система вещей»: «Вещи очерчивают у нас перед глазами символические контуры фигуры, именуемой жилищем, - очевидно, именно из-за нее у нас в памяти столь глубоко запечатлевается образ родного дома» [Бодрийяр, 1995, с. 12]. Вещи, предметы несут в себе память, от них зависит благоприятная обстановка в доме, пространство дома содержит в себе условия комфорта (или дискомфорта) для человека. Поэтому вещи, содержащие позитивные воспоминания, так дороги нам: «мать относилась с каким-то суеверным чувством ко всякой вещи, которая напоминала жизнь в Махневой» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 625].
Но вещи могут нести в себе и негатив, если связаны с какими-то неприятными событиями. В доме Обонполовых таким смыслом была наделена фарфоровая кукла, которая была известна у них под названием «секретаря». Небольшая изящная кукла напоминала им о человеке, который, как считал глава семейства Викентий Афанасьич, разрушил всю его жизнь. Из-за него, Амфилохия Лядвиева, вся семья из очень богатого прихода в Махневой переехала в один из самых бедных - в Таракановку. Не называя никогда своего обидчика даже по имени, употребляя лишь местоимение «он», отец Викентий частенько вымещал свою злость именно на этой кукле: несколько раз выбрасывал ее за окно. Здесь проявляется еще одно свойство дома. Дом - это комфортабельное, безопасное, защищенное пространство, и выбросить «плохую» вещь за его границу - значит вывести из него и весь негатив, связанный с этим предметом. Дом -территория привычного, обжитого: из повторяемости событий и складываются традиции, лад в семье, уют. «Мать скромно садилась куда-нибудь в уголок и все время (курсив мой. - Н.К.) самым сосредоточенным образом ковыряла какой-нибудь чулок» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 622], «отец очень любил пить чай и поэтому самоваром в нашей семье разрешалось очень много тяжелых минут, в которых не было недостатка» [Мамин-Сибиряк, 2002, с. 623]. Таким образом, систему ценностей, мораль, эстетику - все это вполне можно передать через «вещный ряд», через устойчивые образы пространственного мира, закрепленные в нашем сознании.
Образ дома является одним из константных художественных образов и мифологем. Он дает ощущение пристанища, крова, родового гнезда, что так блестяще отразил в своем творчестве Д.Н. Мамин-Сибиряк.
Литература
Бессмертная О., Рябинин А. Предки // Мифы народов мира. Энциклопедия : в 2 т. Т. 2. М., 1988.
Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка : В 4 т. Т. 1. М., 1994.
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1999.
Мамин-Сибиряк Д.Н. Полное собрание сочинений : в 20 т. Т. 1. Екатеринбург, 2002.
Шейнина Е.Я. Энциклопедия символов. М., 2006.
Щенников Г.К. Литературные дебюты Д.Н. Мамина // Мамин-Сибиряк Д.Н. Полное собрание сочинений : в 20 т. Т. 1. Екатеринбург, 2002.
Щенникова Л.П. «Омут» (1878—1881) как пратекст романов Д.Н. Мамина-Сибиряка 1880-х годов // Уральская литература конца XVII—XIX века : учебное пособие. Екатеринбург, 2006.
