CC BY
47
DOI: 10.23683/2500-3224-2018-3-200-210
Прошлое под контролем: историческая политика на Северном Кавказе1
Е.Ф. Кринко
The Past Is Under Control: the Historical Policy In the North Caucasus
E.F. Krinko
1. Почему прошлое региона регулярно актуализируется в политическом и публичном дискурсе?
Развитие научного знания предполагает постоянную смену научных парадигм, появление новых подходов и оценок исторических событий. Если в советское время история региона рассматривалась преимущественно сквозь призму господствовавшего классового подхода, то сегодня более востребованы другие направления научного поиска и методы объяснения прошлого. Среди них цивилизационный подход и историческая антропология, теория фронтира и история повседневности, микроистория и многие другие. Использование новых подходов позволяет переосмысливать ранее разрабатываемые сюжеты, ставить и решать новые научные проблемы. Поэтому исследование истории Северного Кавказа представляет собой историографический процесс со своими спадами и подъемами, ослаблением и оживлением внимания к тем или иным исследуемым проблемам. Разумеется, на него оказывают воздействие различные факторы, не только научные, но и политические, поскольку наука не может развиваться вне определенного социального контекста.
Кринко Евгений Федорович, доктор исторических наук, главный научный сотрудник ФГБУН «Федеральный исследовательский центр Южный научный центр РАН», 344006, Ростов-на-Дону, пр. Чехова, 41, krinko@ssc-ras.ru.
Krinko Evgeny F., Doctor of Science (History), Chief Researcher, Federal Research Center «Southern Scientific Center of Russian Academy of Science», 41, Chekhov Ave., Rostov-on-Don, 344006, Russia, krinko@ssc-ras.ru.
1 Публикация подготовлена в рамках государственного задания ЮНЦ РАН на 2018 г. «Историко-культурное наследие народов Юга России в условиях модернизации» (№ госрегистрации АААА-А16-116012610049-3).
Использование прошлого Северного Кавказа в публичной сфере неизбежно приобретает политическое значение, как и все, что в ней происходит, пишется и говорится, потому что она выступает сферой реализации именно политических ценностей и интересов. В то же время грани между профессиональной, исследовательской и публичной, политической сферами сегодня практически размыты. Все чаще политики используют историю для реализации своих целей, навязывая обществу определенные версии и интерпретации событий прошлого в качестве доминирующих представлений, а историки прямо или косвенно вовлекаются в политические процессы. Все чаще факты прошлого оцениваются с современных позиций, а не в контексте определенной исторической эпохи. Появляются новые формы презентаций исторических знаний широким массам, для участия в которых становится необязательным профессиональное историческое образование и тем более работа по специальности. Э.А. Шеуджен отмечает значительный «масштаб вторжения в научные проблемы дилетантов и политически ангажированных "специалистов", агрессивно навязывающих обществу "свои" версии событий на Кавказе» [Шеуджен, 2010, с. 119]. «Обремененные» не только более глубоким знанием предмета своих исследований, но и технологиями его постижения и уже потому обычно более осторожные в оценках, историки уступают в этой своеобразной конкуренции непрофессионалам, предлагающим простые, популистские ответы и способы решения исторических задач. Это ведет к изменению статуса самой профессии историка и утрате его влияния в обществе.
Наряду с указанными общими обстоятельствами актуализация интереса к истории Северного Кавказа обусловлена и рядом специальных причин. Среди них необходимо отметить длительное умолчание о многих исторических событиях и личностях, а также очевидную зависимость их оценок от политических факторов, превалирование пропагандистских клише и идеологических догм (достаточно вспомнить трансформацию представлений о Шамиле в советской историографии). Обращают на себя внимание и ментальные особенности северокавказских социумов с их обостренным отношением к прошлому, особенно к таким трагическим событиям, как войны, принудительные переселения и другие социальные катаклизмы, угрожавшие самому существованию сравнительно немногочисленных этносов.
2. Каковы эффекты (политические, общественно-психологические, историографические) использования прошлого в качестве символического ресурса федеральными и региональными властями?
Память об общей истории и культуре, общих трагедиях, достижениях и победах позволяет испытывать чувство общности исторической судьбы и является основой для формирования национального и этнического самосознания. Поэтому прошлое выступает важным ресурсом, контроль над которым позволяет мобилизовать общество на решение тех или иных внутри- и особенно внешнеполитических задач.
В отечественной историографии немало внимания уделяется тому, как вырабатывались внешнеполитические стереотипы и какую роль они играли в истории
российского общества [Чугров, 1993; Фатеев, 1999; Оболенская, 2000 и др.]. В частности, на базе Центра по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН ежегодно с 1994 г. проводится междисциплинарный научный семинар по истории взаимовосприятия культур «Россия и мир глазами друг друга», издаются сборники материалов [Россия и Европа, 1996; Россия и внешний мир, 1997; Россия и Запад, 1998; Россия и мир, 2000; Россия и мир, 2002; Россия и мир, 2006; Россия и мир, 2007; Россия и мир, 2008; Россия и мир, 2009; Россия и мир, 2012; Россия и мир, 2016; Россия и мир, 2017]. Широко разрабатываются исследователями вопросы формирования представлений о «враждебном капиталистическом окружении» в советское время [Сенявская, 2006; Голубев, 2008; Голубев, Поршнева, 2012; Голубев, Невежин, 2016; Голубев, 2018 и др.].
В российском публичном пространстве внимание обычно акцентируется на положительной роли государства в развитии отдельных народов и территорий, общности их исторического пути и вклада в различные достижения страны. При этом нередко замалчиваются негативные явления и процессы (например, переход части советских граждан на сторону противника в годы Великой Отечественной войны). Одним из наиболее острых противоречий мемориальной политики и мемориальной культуры, унаследованной из предыдущей эпохи, было противопоставление имперского и советского исторического опыта, долгие годы принимавшее форму отрицания значимости одного и апологии другого. В 1990-е гг. изменения в оценках нередко принимали упрощенную форму их замены на противоположные.
В последние годы стремление к преодолению острых разногласий между сторонниками и противниками императорской и советской России выражается в сочетании таких ранее противопоставлявшихся символов и символических акций, как двуглавые орлы и красные звезды, российский триколор и знамя Победы, мавзолей Ленина и перезахоронение останков царской семьи. Однако мемориальные конфликты свидетельствуют, что достигнуть общественного согласия в отношении к прошлому пока не удается. В первую очередь эти конфликты связаны с событиями и участниками Великой Отечественной войны, которая была и остается главным местом памяти российского, как и прежде советского общества, а на региональном уровне - с Кавказской войной и депортацией части народов Северного Кавказа. Напротив, Российская революция 1917 г., ранее вызывавшая идеологический раскол в обществе, становится уходящим в прошлое историческим событием и воспринимается вследствие этого более спокойно, что и показали миновавший 100-летний юбилей и связанный с ним цикл научных мероприятий.
За обращением к истории Северного Кавказа нередко скрывается стремление отвлечь общественное внимание от современных проблем в его развитии (острые территориальные и земельные споры и противоречия, неурегулированные этно-политические конфликты, низкие темпы социально-экономического развития, высокий уровень коррупции и клановая структура общества, угрозы терроризма и другие) или переложить ответственность за то, что эти проблемы не решаются, на других. Это было особенно характерно для 1990-х гг., когда виновными нередко
оказывались ближние или дальние соседи, а также Российское государство, история взаимоотношений с которыми, действительно, наполнена трагическими событиями, но не сводится только к ним. Составлялись даже своеобразные списки «врагов» - например, правителей России, генералов и офицеров русской армии как «палачей адыгского народа» [Земля адыгов, 1996, с. 624-625].
В 2000-е гг. выражать подобные взгляды в публичной сфере стало политически нежелательно. Но они не исчезли полностью, а переместились в социальные сети как менее регламентированное коммуникативное пространство. В то же время сама возможность привлечения к юридической ответственности за те или иные исторические взгляды и оценки, превращение споров о прошлом в предмет судебных разбирательств представляют значительную опасность для развития исторической науки в целом.
3. Закончилась ли «кавказская война историографий»? Возможно ли ее окончание?
Дискуссии по различным проблемам истории Северного Кавказа будут продолжаться, пока они будут оставаться предметом научного изучения. Каждое новое поколение исследователей будет задавать собственные вопросы прошлому и получать на них свои собственные ответы. Другой вопрос - сам формат научных дискуссий: в 1990-е гг. они приобрели характер острого идеологического и политического противостояния.
Как придать «боям за историю» форму научного диалога, участники которого будут выслушивать и уважать чужое мнение? Показателен опыт работы над серийным изданием «История народов Северного Кавказа» в самом конце советской эпохи. В ней приняли участие лучшие историки региона, Москвы и Ленинграда. Научным руководителем проекта был академик А.Л. Нарочницкий, в то время - директор Института истории СССР Академии наук СССР (сейчас - Институт российской истории РАН), а заместителем руководителя и одним из главных инициаторов издания - член-корреспондент Академии наук Ю.А. Жданов, ректор Ростовского государственного университета. Представительный состав авторов и редакторов позволил создать крупный фундаментальный труд в соответствии с существовавшей тогда исследовательской методологией и господствовавшими в историографии оценками. И все же в ходе работы возникало немало противоречий, как правило, «снимавшихся» в ходе совместного обсуждения авторами и редакторами разделов; если же сторонам так и не удавалось договориться между собой, то вмешивалась Москва. Не все удавалось быстро и просто решить: доходило до того, что отдельные авторы обращались с жалобами в различные инстанции вплоть до ЦК КПСС [Интервью, 2017]. Тем не менее, по итогам пятилетней работы удалось издать два первых тома серии [История народов Северного Кавказа с древнейших времен, 1988; История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.), 1988]. Выходу двух последующих помешали кардинальные перемены в общественно-политической жизни страны, появление принципиально новых подходов и оценок истории Северного Кавказа, вследствие чего их содержание безнадежно устарело.
В настоящее время многие историки говорят о необходимости создания нового обобщающего труда по истории народов Северного Кавказа. Одним из главных инициаторов по этому вопросу выступает Академия наук Чеченской Республики во главе с Ш.А. Гапуровым. Но реализации данного проекта сегодня в немалой степени мешает пресловутая «кавказская война историографий». Очевидно, что общий накал дискуссий между северокавказскими историками в последние годы снизился под влиянием общих тенденций в развитии науки и общества. Немало сил налаживанию научных коммуникаций отдал ушедший из жизни в 2018 г. В.В. Черноус, по инициативе которого в течение пяти предыдущих лет в Ростове-на-Дону проводились форумы историков-кавказоведов. На втором из них был принят этический кодекс кавказоведа, призванный способствовать нормализации взаимоотношений между историками, конструктивному исследованию фундаментальных и актуальных научных проблем. Но достигнуть компромисса историкам Северного Кавказа сейчас значительно сложнее, чем в советское время. Во-первых, вследствие различия подходов в современном кавказоведении в условиях отказа от марксистской методологии и позитивистской научной парадигмы. Во-вторых, из-за снижения роли центра в организации и координации научных исследований в 1990-2000-е гг. по сравнению с советским периодом, выросших собственных научных школ и институтов на Северном Кавказе.
И все же научный диалог со временем неизбежно должен стать преобладающей формой научных дискуссий. Об этом свидетельствуют постепенные изменения в программах и содержании исторических исследований, нередко объединяющих представителей разных научных учреждений, а также в тематике проводимых конференций и представленных на них научных докладах.
4. Какая мемориальная политика нужна современному Северному Кавказу? И нужна ли она вообще?
Мемориальная политика призвана закрепить определенные интерпретации исторических личностей и событий в памяти общества, что делает ее существование неизбежным в современных условиях. На Северном Кавказе мемориальная политика носит противоречивый характер, а создаваемые ею образы прошлого часто порождают конфликты. Одним из главных предметом разногласий выступают споры об аланском наследии, историческую и политическую составляющих которых детально проанализировал В.А. Шнирельман [Шнирельман, 2006]. Не менее значительны расхождения в оценках событий Кавказской войны. В Карачаево-Черкесской Республике, Кабардино-Балкарской Республике и Республике Адыгея появились мемориалы, призванные увековечить память жертв Кавказской войны. Сама война стала именоваться в ряде публикаций Русско-Кавказской. Напротив, в считающихся «русскими» регионах Северного Кавказа установили памятники генералам и адмиралам русской армии А.П. Ермолову, Г.Х. Зассу, М.П. Лазареву, вызвавшие недовольство адыгских политиков и общественных организаций. Мемориализация Кавказской войны получила этнически выраженный и эмоционально окрашенный характер, усиливая социально-политическую напряженность в регионе. При этом памятники жертвам Кавказской войны стали общими местами памяти для всех адыгов, вне
зависимости от субэтнических различий и разделяющих административных границ, способствуя осознанию постигшей их в прошлом трагедии. Эти чувства, не всегда встречающие понимание у представителей других этносов, выступают основой для общеадыгской национальной консолидации [Хлынина, Кринко, 2014, с. 256].
В 2000-е гг. на Северном Кавказе произошли и другие мемориальные конфликты, получившие значительный общественный резонанс. В частности, это конфликты вокруг мемориального комплекса «Жертвам фашизма» в Змиевской балке в Ростове-на-Дону [см. подробнее: Чевеля, 2013] и памятника «Исход» в Новороссийске [Скандал в Новороссийске, 2015]. Но они не носили системного характера и в основном были следствием отсутствия взаимодействия местных органов власти с общественными организациями и представителями профессионального сообщества.
Мемориальная политика на Северном Кавказе закрепляет травмы памяти народов региона, осложняя перспективы их дальнейшего развития. По словам А. Ассман, «нация, которая постоянно трактует вызовы будущего в свете невралгических ключевых событий прошлого, остается в плену (или в тени) собственной истории. Чтобы выйти из этого плена, нужно не забыть их, но преобразовать воспоминания о них так, чтобы прошлое утратило характер все заглушающей апелляции, а следовательно, и господства над настоящим» [Ассман, 2011, с. 303]. К сожалению, пока опыт переработки прошлого на Северном Кавказе представляется для этого недостаточным, позволяя говорить о необходимости выработки более взвешенной мемориальной политики.
5. Как этническая память различных народов Северного Кавказа соотносится с большим нарративом Российской истории? Можно ли говорить о случае коммемо-ративной асимметрии?
В реализации исторической политики на федеральном уровне главное внимание традиционно уделяется истории Российского государства, вследствие чего судьбы отдельных народов, да и вообще этнические сюжеты крайне редко находят здесь свое отражение. Это касается, в том числе, и русского народа, считающегося государство-образующим: только при обращении к начальному периоду истории России говорится о восточных славянах как о предках трех «братских» народов - русских, украинцев и белорусов. В дальнейшем история русского народа практически вытеснена историей многонационального Русского государства. Остальные народы, как правило, появляются в российской истории с момента присоединения их территории и после этого упоминаются крайне редко, в основном в связи национально-освободительными восстаниями или культурными достижениями. Сама история России преподносится как вечная, успешная и справедливая борьба против бесчисленных врагов, в качестве которых нередко изображаются как прежние и нынешние соседи, так и современные народы России (татары, поляки, турки, немцы и другие).
В регионах Российской Федерации на Северном Кавказе осуществляется собственная историческая политика. При этом в большинстве случаев собственно региональная проблематика подменяется этнической. Главное внимание уделяется
истории «титульных» этносов, давших наименование субъектам: в Республике Адыгея - адыгов, в Республике Ингушетии - ингушей, в Республике Северной Осетии-Алании - осетин, в Чеченской Республике - чеченцев. В Краснодарском крае и Ростовской области эту роль выполняют кубанские и донские казаки. Указанные тенденции находят свое отражение в памятниках и музейных экспозициях, художественных образах и текстах школьных учебников. При этом многими авторами отмечаются тенденции к героизации и удревлению истории отдельных этносов и этносоциальных групп, завышению уровня их общественно-политического, социально-экономического и культурного развития, другим формам самоутверждения, в том числе за счет соседей, а то и приданию им характерных черт образа «врага», что создает почву для формирования новых исторических мифов [Кринко, Хлынина, 2014, с. 373-375].
Особые сложности существуют в субъектах с двумя и более титульными этносами - Кабардино-Балкарской Республике, Карачаево-Черкесской Республике и Республике Дагестан. Здесь на историческую политику возлагается непростая задача закрепить сложившийся паритет в распределении властных полномочий, политических и социально-экономических взаимоотношений народов. Но реализация данных задач осложняется тем, что разные народы региона проходили различные исторические пути, и механически уравнять их в мемориальном или образовательном пространстве сложно.
В то же время в исторической политике на Северном Кавказе, как на федеральном, так и на региональном уровне, практически не уделяется внимания истории и культуре этнических меньшинств и диаспор региона, даже достаточно крупных. У представителей народов, не имеющих национально-государственных образований в составе Российской Федерации (например, украинцев и азербайджанцев, эстонцев и молдаван, евреев и курдов), значительно меньше возможности заниматься своей историей, что в определенной степени способствует утрате этнической идентичности. Выразителями их интересов выступают национально-культурные организации, которые проводят культурно-просветительские мероприятия и научно-практические конференции, издают книги, брошюры, журналы, газеты и другую печатную продукцию, разрабатывают и создают сайты и другие информационные ресурсы. Нередко и сами представители научного сообщества обращаются за финансовой и организационной поддержкой в проведении исследований к диаспорам Северного Кавказа. Немалый опыт реализации исторических и культурных проектов существует у армянской и украинской национально-культурных организаций в Ростовской области, польской и украинской - в Краснодарском крае и других. Но в основном в их работе участвуют этнические активисты, составляющие незначительную часть от численности диаспоры. Пожалуй, хуже всех в этом отношении организованы русские на Северном Кавказе. И хотя в условиях обострения межэтнических противоречий в регионе в начале 1990-х гг. был создан ряд организаций, призванных выражать и защищать их интересы, они обычно скрывались под названием общеславянских (например, «Союз славян Адыгеи»): отстаивание
национальных интересов русских часто ассоциируется с шовинизмом, отталкивая многих интеллектуалов.
Таким образом, историческая политика на Северном Кавказе носит асимметричный характер на всех уровнях, создавая предпосылки для возникновения противоречий и конфликтов. Прошлое остается полем битвы, выполняя дестабилизирующую функцию. Между тем, только превращение истории в интегрирующий фактор может стать фактором успешного развития региона и страны в целом.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Голубев А.В. «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-е-1940-е годы. М.: Кучково поле, 2008. 384 с. Голубев А.В. «Подлинный лик заграницы»: Образ внешнего мира в советской политической карикатуре, 1922-1941 гг. М.: ИРИ РАН, Центр гуманитарных инициатив, 2018. 282 с.
Голубев А.В., Невежин В.А. Формирование образа Советской России в окружающем мире средствами культурной дипломатии, 1920-е - первая половина 1940-х гг. М.: ИРИ РАН: Центр гуманитарных инициатив, 2016. 238 с.
Голубев А.В., Поршнева О.С. Образ союзника в сознании российского общества в контексте мировых войн. М.: Новый хронограф, 2012. 392 с. Земля адыгов. Майкоп: Качество, 1996. 747 с.
Интервью с Виктором Владимировичем Черноусом (1949-2018). Интервьюеры: Е.М. Горюшина, Е.Ф. Кринко. 8 ноября 2017 г.
История народов Северного Кавказа (конец XVIII в.-1917 г.). М.: Наука, 1988. 659 с. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М.: Наука, 1988. 544 с.
Невежин В.А. «Если завтра в поход...». М.: Яуза, Эксмо, 2007. 320 с.
Оболенская С.В. Германия глазами русских (XIX век). М.: ИВИ РАН, 2000. 209 с.
Россия и внешний мир: диалог культур. М.: ИРИ РАН, 1997. 296 с.
Россия и Европа в XIX-XX веках. Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. Сборник научных трудов. М.: ИРИ РАН, 1996. 228 с.
Россия и Запад: формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX века. М.: ИРИ РАН, 1998. 335 с. Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск первый. М.: ИРИ РАН, 2000. 365 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск второй. М.: ИРИ РАН, 2002. 411 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск третий. М.: ИРИ РАН, 2006. 399 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск четвертый. М.: ИРИ РАН, 2007. 447 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск пятый. М.: ИРИ РАН, 2009. 447 с. 466 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск шестой. М.: ИРИ РАН, 2012. 471 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск седьмой. М.: ИРИ РАН, 2016. 429 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Выпуск восьмой. М.: ИРИ РАН, 2017. 400 с.
Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Тезисы докладов всероссийской научной конференции (Москва, 25-26 ноября 2008 года). М.: ИРИ РАН, 2008. 255 с.
Сенявская Е.С. Противники России в войнах XX века: эволюция «образа врага» в сознании армии и общества. М.: РОССПЭН, 2006. 288 с.
Скандал в Новороссийске: осквернивших «Исход» лишить права на День Победы // Regnum.ru. Информационное агентство. 2015, 8 апреля. URL: https://regnum.ru/ news/1913401.html (дата обращения - 10 июля 2018 г.).
Фатеев А.В. Образ врага в советской пропаганде. 1945 - 1954. М.: ИРИ РАН, 1999. 261 с.
Хлынина Т.П., Кринко Е.Ф. История, политика и нациестроительство на Северном
Кавказе. Ростов н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН, 2014. 434 с.
Чевеля Я. Змиевская балка: вопреки. Ростов н/Д: Феникс, 2013. 463 с.
Чугров С.В. Россия и Запад: метаморфозы восприятия М.: Наука, 1993. 140 с.
Шеуджен Э.А. Адыги (черкесы) в пространстве исторической памяти. Москва -
Майкоп: Издательство АГУ 2010. 280 с.
Шнирельман В.А. Быть аланами: интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в ХХ веке. М.: Новое литературное обозрение, 2006. 696 с.
REFERENCES
Golubev A.V. "Esli mir obrushitsya na nashu Respubliku": Sovetskoe obshchestvo i vnesh-nyaya ugroza v 1920-e-1940-e gody ["If the world collapses on our Republic": Soviet society and external threat in the 1920s-1940s]. Moscow: Kuchkovo pole, 2008. 384 p. (in Russian).
Golubev A.V. "Podlinnyj lik zagranicy": Obraz vneshnego mira v sovetskoj politicheskoj karikature, 1922-1941 gg. ["The true face of abroad": The image of the external world in the Soviet political cartoon, 1922-1941]. Moscow: IRH RAS, Centre of Humanitarian Initiatives, 2018. 282 p. (in Russian).
Golubev A.V., Nevezhin V.A. Formirovanie obraza Sovetskoj Rossii v okruzhayushchem mire sredstvami kul'turnoj diplomatii, 1920-e-pervaya polovina 1940-h gg. [Formation of the
image of Soviet Russia in the surrounding world by means of cultural diplomacy, 1920s-first half of the 1940s]. Moscow: IRH RAS: Centre of Humanitarian Initiatives, 2016. 238 p. (in Russian).
Golubev A.V., Porshneva O.S. Obraz soyuznika v soznanii rossijskogo obshchestva v kon-tekste mirovyh vojn [The image of the ally in the consciousness of Russian society in the context of world wars]. Moscow: Novyj hronograf, 2012. 392 p. (in Russian).
Zemlya adygov [Land of the Adygs]. Maykop: Kachestvo, 1996. 747 p. (in Russian).
Interview with Viktor Vladimirovich Chernous (1949-2018). Interviewers: E.M. Goriushina, E.F. Krinko. November 8, 2017 (in Russian).
Istoriya narodov Severnogo Kavkaza (konec XVIII v. - 1917g.) [History of the peoples of the Northern Caucasus (end of the XVIII century - 1917)]. Moscow: Nauka, 1988. 659 p. (in Russian).
Istoriya narodov Severnogo Kavkaza s drevnejshih vremen do konca XVIII v. [History of the peoples of the Northern Caucasus from ancient times to the end of the XVIII century]. Moscow: Nauka, 1988. 544 p. (in Russian).
Nevezhin V.A. "Esli zavtra vpohod..." ["If tomorrow is a hike..."]. Moscow: Yauza, Eksmo, 2007. 320 p. (in Russian).
Obolenskaya S. V. Germaniya glazami russkih (XIX vek) [Germany through the eyes of Russians (XIX century)]. Moscow: IWH RAS, 2000. 209 p. (in Russian).
Rossiya i vneshnij mir: dialog kul'tur [Russia and the outside world: a dialogue of cultures]. Moscow: IRH RAS, 1997. 296 p. (in Russian).
Rossiya i Evropa v XIX-XX vekah. Problemy vzaimovospriyatiya narodov, sociumov, kul'tur. Sbornik nauchnyh trudov [Russia and Europe in the XIX-XX centuries. Problems of mutual perception of peoples, societies, cultures. Collection of scientific papers]. Moscow: IRH RAS, 1996. 228 p. (in Russian).
Rossiya i Zapad: formirovanie vneshnepoliticheskih stereotipov v soznanii rossijskogo obshchestva pervoj poloviny XX veka [Russia and the West: the formation of foreign policy stereotypes in the minds of Russian society in the first half of the 20th century]. Moscow: IRH RAS, 1998. 335 p. (in Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue the first. Moscow: IRH RAS, 2000. 365 p. (Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue the second. Moscow: IRH RAS, 2002. 411 p. (in Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue the third. Moscow: IRH RAS, 2006. 399 p. (Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue the fourth. Moscow: IRH RAS, 2007. 447 p. (in Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue the fifth. Moscow: IRH RAS, 2009. 466 p. (in Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue of the sixth. Moscow: IRH RAS, 2012. 471 p. (in Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue of the seventh. Moscow: IRH RAS, 2016. 429 p. (in Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Issue of the eighth. Moscow: IRH RAS, 2017. 400 p. (in Russian).
Rossiya i mir glazami drug druga: iz istorii vzaimovospriyatiya [Russia and the world through the eyes of each other: from the history of mutual perception]. Abstracts of the All-Russian Scientific Conference (Moscow, November 25-26, 2008). Moscow: IRH RAS, 2008. 255 p. (in Russian).
Senyavskaya E. S. Protivniki Rossii v vojnah XX veka: ehvolyuciya "obraza vraga" v soznanii armii i obshchestva [Opponents of Russia in the wars of the XX century: the evolution of the "enemy image" in the minds of the army and society]. Moscow: ROSSPEN, 2006. 288 p. (in Russian).
Skandal v Novorossijske: oskvernivshih "Iskhod"lishit'prava na Den' Pobedy [Scandal in Novorossiysk: defiled the "Exodus" to deprive the right to Victory Day], in Regnum.ru. Information Agency. 2015, 8 April. Available at: https://regnum.ru/news/1913401.html (accessed July 10, 2018) (in Russian).
Fateev A.V. Obraz vraga v sovetskoj propagande. 1945-1954 [The image of the enemy in Soviet propaganda. 1945-1954]. Moscow: IRH RAS, 1999. 261 p. (in Russian). Khlynina T.P., Krinko E. F. Istoriya, politika i naciestroitel'stvo na Severnom Kavkaze [History, Policy and Nation Building in the Northern Caucasus. Rostov-on-Don: SSC RAS Publishers, 2014. 434 p. (in Russian).
Chevelya Y. Zmievskaya balka: vopreki [Zmievskaya Balka: in spite of]. Rostov-on-Don: Feniks, 2013. 463 p. (in Russian).
Chugrov S.V. Rossiya i Zapad: metamorfozy vospriyatiya [Russia and the West: metamorphoses of perception]. Moscow: Nauka, 1993. 140 p. (in Russian).
Sheugzhen E.A. Adygi (cherkesy) vprostranstve istoricheskojpamyati [Adygi (Circassians) in the space of historical memory]. Moscow - Maykop: Publisher ASU, 2010. 280 p. (in Russian).
Shnirelman V.A. Byt'alanami: intellektualy i politika na Severnom Kavkaze v XX veke [To being Alans: Intellectuals and Politics in the Northern Caucasus in the Twentieth Century]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2006. 696 p. (in Russian).
