CC BY
45
История политической науки
А. А. Зотов
ПРОШЛОЕ — ПАМЯТЬ — НАСТОЯЩЕЕ (К ВЫХОДУ КНИГ О КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАМЯТИ ПОЛЬСКОГО ОБЩЕСТВА)
Представлен материал трех книг социологов Варшавы, в которых обобщен опыт исследований коллективной памяти польского общества. Уделяется внимание вопросу соотношения между историей как научной дисциплиной и коллективной памятью. Отмечена роль работы Н. Ассородобрай, ставшей в 1963 г. отправной точкой систематического изучения исторической памяти поляков и ее репрезентаций. Показано, что коллективная память выполняет функции групповой идентификации и передачи норм и ценностей, разделяемых членами общности. Рассматриваются движение «исторических реконструкций», исследования семейной памяти, изучение отношения представителей разных групп польского общества к периоду существования ПНР. Подводятся итоги проведенных с 1982 по 2007 г. опросов о причинах и о результатах введения в конце 1981 г. в Польше военного положения.
Ключевые слова: историческая память, новейшая история Польши, коллективная идентичность, живая история.
История любого народа — это не просто событийный ряд, но сложное переплетение жизней и судеб людей из разных поколений. Поэтому столь важна работа историков по проведению максимально грамотной реконструкции прошлого, позволяющей новым поколениям лучше понять историю. В этом отношении небезынтересен опыт исследований коллективной памяти о прошлом в соседних с нами странах. С середины 1980-х стала развиваться «public history» — неформальное направление в деятельности историков, которое способствует актуализации прошлого, помогает противостоять его мифологизации и отделить историческую реальность от мифа (см.: Григорьева, Салоников..., http://www.novsu.nj/press/novuniverVi.2526/? number=2006_02_08&article=srvek). В его истоках лежит убеждение, что к обязанностям историков относится «удовлетворение потребностей в знании о прошлом, заявленных через правительственные и деловые круги, а также локальными общностями и различными объединениями» (см.: Szacka, 2006, s. 22). Как внеуниверситетские места работы историков участники движения рассматривают архивы, музеи, напоминающие о прошлом экспозиции, сбор воспоминаний представителей старших поколений, особенно участников Второй мировой войны, а также тех, кого она затронула хотя бы в детском
© А. А. Зотов, 2010
возрасте. Проявлением стремления оживить историческую память стало движение по проведению исторических реконструкций.
Дискуссии на тему национальной памяти бурно развернулись в Польше в переломные 90-е годы прошлого века, отчасти под влиянием социальных и политических процессов «посткоммунистиче-ской» трансформации. Особое место заняла тема «белых пятен». Речь идет о событиях, которые в годы реального социализма умалчивались: война 1920 г., присоединение к СССР приграничных территорий Литвы, Западной Украины и Западной Беларуси, депортации части польского населения с этих территорий, Катынь. После 1989 г. произошло смещение акцентов в освещении СМИ событий национальной истории 1920-1940 гг. Результаты социологического исследования содержания телевизионных передач за апрель-июль 1993 г. показали, что из программ TVP вместе с материалами о событиях на оккупированной Рейхом территории Польши стал исчезать образ фашистского оккупанта. По сравнению с боевыми операциями Войска Польского намного больше внимания уделялось Армии Краевой и легионам Андерса (Szacka, 2006, s. 154; Szpoczynski, 2000). Спекуляции на национальном прошлом часто используются в политической борьбе. Так, в предвыборную программу победившей на выборах 2005 г. правоцентристской партии «Закон и Справедливость» вошли положения о необходимости активной исторической политики. И в ней имеются строки: «Поляки имеют право знать тех, кто служил Москве, и кто боролся за независимое Отечество» (Prawo i Sprawiedliwosc, http://www.pis.org.pl/ doc.php?d=unit&id=3, s. 18). Такого рода заявления отсутствуют в новой предвыборной программе этой партии от 2010 г. Как отмечает социолог Института политических исследований Польской Академии наук Ева Налевайко, «такая политика приводит к расколу на “антагонистические сообщества памяти”, каждое из которых претендует на исключительность» (Налевайко, 2009, с. 46-47). Этот процесс сопровождается нагнетанием страха перед угрожающими сообществам «чужими»: «.коммунистами, посткоммунистами, их агентами или предателями и агентами России, Германии, Израиля или европейской плутократии» (Там же, с. 47).
В Польше на протяжении 45 лет проводятся социологические исследования функционирования коллективной памяти о прошлом, оценок значимости различных событий и персонажей национальной истории. В обобщении их материалов состояла задача авторов трех книг, недавно выпущенных издательством SCHOLAR. Первая книга (авторы — А. Шпочиньски и П. Т. Квятковски) посвящена проблеме исторического времени, критериям отделения Новейшей истории и
новейшего прошлого от более давней истории и особенностям изучения «малого прошлого» как репрезентации истории польских регионов (см.: Szpocinski et al., 2006). Вторая из книг посвящена конкретным исследованиям исторических представлений, проектов памяти, исторических реконструкций и отношения к истории граждан Польши (см.: Kwiatkowski, 2008). Ее автор — Петр Тадеуш Квят-ковски — в 1990-е годы работал в Институте социологии Варшавского Университета и в CBOS (Центр Исследований Общественного Мнения, созданный в 1982 г.), а ныне является вице-президентом опросного центра Pentor Research International SA. Третья книга — дополненный новыми материалами сборник публикаций разных лет профессора Барбары Шацкой (родилась в 1930 г.), работающей над этой темой с середины 1960-х годов (Szacka, 2006). Мы начнем анализ с ее книги, поскольку в ней обсуждаются теоретикометодологические основы изучения коллективной и исторической памяти, а затем обратимся к книге Квятковского, представляющей преимущественно результаты конкретных исследований.
Книгу «Прошлое, память, миф» открывают воспоминания профессора Шацкой о проведенном в 1965 г. первом конкретном исследовании исторического сознания поляков, с экскурсом в историю формирования данного научного направления. Ставится также задача «выяснить отношения между историей и коллективной памятью, которые для меня, социолога, очевидным образом являются двумя особыми разделами знания о прошлом, с отличными правилами конструирования образа дел минувших» (Ibid., s. 18-19). Эту проблематику в середине 1920-х годов первым обозначил ученик Эмиля Дюркгейма Морис Хальбвахс (1877-1945), который впервые ввел в научный обиход понятия «социальная память» и «коллективная память», а также отграничил «живую историю» от всего того, что можно отнести к «книжному», или «академическому», знанию о прошлом. В Польше истоки изучения исторических культов восходят к работам Стефана Зигмунда Чарновского (1879-1937), который получил образование во Франции, в 1909 г. прослушал в Париже лекции Дюркгейма, который придал большое значение анализу особого рода социальных фактов, названных им коллективными представлениями. Согласно Дюркгейму, в любом обществе «существует некоторое множество общих идей и чувств, которые передаются от поколения к поколению и обеспечивают одновременно единство и преемственность коллективной жизни» (Дюркгейм, 1995, с. 190). Чарновски начинал с исследования культа Святого Патрика в Ирландии, а в 1930 г. стал профессором Варшавского Университета, где тогда же сформировал первую в этой стране кафедру социологии и истории культуры.
Уже в послевоенные годы в поле внимания польских социологов проблематику коллективной памяти о прошлом под вывеской «исторического сознания» вновь ввела ученица Стефана Чарнов-ского Нина Ассородобрай-Кула (1908-1999), когда в 1963 г. опубликовала статью: «Живая история». Историческое сознание: симптомы и исследовательские предложения», инициировав научную дискуссию (Assorodobraj, 1963). Под историческим сознанием она понимала «те или иные виды “включения” прошлого в современное общественное сознание, т. е. способ социального закрепления минувшего времени и представлений о нем» (Ibid., s. 5). Она же организовала первые польские социологические опросы в целях изучения отношения к прошлому представителей разных профессиональных групп польской интеллигенции. Такие исследования осуществлялись по проекту «Прошлое и день сегодняшний» коллективом сотрудников руководимой ею в тот период кафедры истории социологии и социальной мысли Варшавского Университета. Опрашивались люди с высшим образованием с использованием случайной выборки среди членов профессиональных ассоциаций инженеров, юристов, экономистов, врачей и учителей в пяти городах Польши. Обработку результатов опроса выполняла Барбара Шацка (в те годы — адъюнкт на кафедре Ассородобрай). По материалам исследований в конце 1960-х годов Шацка подготовила к печати книгу «Прошлое в сознании польской интеллигенции», но на конечной стадии руководство издательства сняло книгу с производства «по причине изменения издательских планов». Это было следствием политической перестраховки дирекции издательства, поскольку дискуссии о прошлом нередко выступали кодом, использовавшимся для выражения оппозиционности. Книга увидела свет только в 1983 г. (как ротапринт Варшавского Университета). Несмотря на неудачу с книгой, Шацка в 1977 г. организовала повторное исследование по аналогичной методике среди студентов варшавских вузов, что обеспечило возможность сравнительного анализа.
По свидетельству Шацкой, первые исследования проводились в значительной мере «на ощупь» как исследования исторического сознания. Однако в дальнейшем термин «историческое сознание» вызвал трудности, когда оказалось, что в литературе он выступает в двух совершенно разных значениях. Во-первых, как обозначение ощущений исторического процесса, что предполагает расположение событий по оси линейного, количественного, необратимого времени, а также восприятия современности как событийности, локализованной между прошлым и будущем. Во-вторых, историческим сознанием именовалось осознанное присутствие прошлого в
настоящем, проявляющиеся в нем представления о прошлом, включая всевозможные ритуалы и практики, увековечиваемые исторические личности и события. Автор предпочла после этого пользоваться понятием «коллективная память».
Это понятие вводится ею в значении «совокупности всех тех осознанных отношений к прошлому, которые проявляются в текущей совместной жизни». Поясняется, что содержанием коллективной памяти является «совокупность представлений членов общности о ее прошлом, о населяющих ее персонажах и прошедших событиях, а также способы сохранения и передачи знаний о них, признаваемых в качестве обязательного наследия (wyposazenie) члена этой общности» (см.: Szacka, 2006, s. 19). Наконец, приводится итоговое определение такой памяти «как памяти членов данной общности по ее истории и в то же время как памяти поколений, то есть памяти того или иного поколения о значимых событиях, которые совершались в течение его жизни» (Ibid.). Коллективная память выполняет функции передачи ценностей и желательных образцов поведения, легитимизации правомочности власти, участвует в формировании чувства коллективной идентичности, опирающегося на осознание общего прошлого, общности предков, судеб и на символы.
В чем заключается отличие такой памяти от исторического знания историка, в чем связь между «коллективной памятью» и научным историческим знанием? Добываемое историком знание либо ограничивается горсткой специалистов, либо популяризируется, чтобы войти в сферу широко понимаемой коллективной памяти. Если сам историк этого не делает, это делают другие люди. Поэтому нет четкой границы, разделяющей коллективную память и академическую историю. Это не дает основания трактовать их как однородные явления. «Для истории правдивым является знание, достигнутое в соответствии с правилами осуществления исследовательского процесса, который признается как правильный в научном отношении. В коллективной же памяти за правдивое признается знание, согласующееся с современными чувствами, способами оценивания и восприятия окружающего мира» (Ibid., s. 29). Барбара Шацка выражает критичное отношение к использованию понятий «историческая память» и «историческое сознание», поскольку это «благоприятствует затушевыванию различий между историей и коллективной памятью — двумя качественно разными областями, конструирующими образы прошлого по разным правилам» (Ibid., s. 37).
В ходе рассмотрения мировой практики изучения циркуляции в обществе памяти о прошлом автор обратила внимание на настороженное отношение историков к «коллективной памяти». Если они пользуются, с одной стороны, термином «историческое знание», а с
другой - «повседневная (коллективная) память», то вторую рассматривают нередко как ошибочное, недостоверное знание о прошлом. Польская исследовательница относит такую точку зрения к проявлению сциентистской ориентации: «Один из ведущих современных историков, Жак Ле Гофф, не сомневается в том, что история должна освещать память и помогать очищаться ей от ошибок» (Le Goff, 1992, p. 111). Иными словами, как комментирует Шацка, нет, по мнению Ле Гоффа, никакой специфической коллективной исторической памяти, а есть только научное историческое знание, которое может быть плохо усвоено людьми вследствие неправильного обучения, что следует преодолевать. Барбара Шацка выражает категорическое несогласие с таким подходом. При проведении разграничения между памятью исторической и памятью коллективной она отмечает, что в коллективной памяти присутствует мифологизация прошлого, тогда как историки противопоставляют историческое мышление мышлению мифологизированному (Szacka, 2006, s. 69). Заметим попутно, что, на наш взгляд, и история все же не может рассматриваться как «чистая» наука о прошлом, не замутненная политикой и не связанная с настоящим. Однако стремящийся к исторической объективности ученый, действительно, стремится соблюдать дистанцию в отношении того материала, который он рассматривает, тогда как коллективную память — напротив, отличает пристрастность и непосредственность. Два других автора книжной серии проводят ту же «демаркационную линию» между историей и коллективной памятью и обращают внимание на то, что коллективная память быстро меняется с изменением разделяемой группой или общностью системой ценностей, тогда как история — академическая наука — отличается значительным постоянством.
В книге Квятковского имеется концептуальная вводная часть, где кратко освещается тот же общий вопрос о связи между историей и коллективной памятью, который развернуто рассмотрен Шацкой, а также представлены уровни функционирования (лучше было бы сказать — срезы) памяти (индивидуальная, коммуникативная, автобиографическая, культурная), которые тесно переплетены и взаимосвязанны. Индивидуальная память как память, ограниченная отдельно взятым индивидом, может быть выделена только условно, поскольку процесс выстраивания событий в памяти любого человека обусловлен социально. Сохраняемая в памяти индивида информация в значительной степени определяется его культурой и отношениями с другими людьми. Для обозначения той части памяти, в которой человек хранит события из личной жизни, в психологии используется понятие автобиографической памяти. Она охватывает
автобиографическое прошлое, т. е. события, непосредственным свидетелем или участником которых выступал индивид и которые отложились в его памяти. Когда же он осуществляет передачу закрепившегося в автобиографической памяти содержания другим людям, например знакомым или членам семьи, то в действие вступает коммуникативная память, связанная исключительно с повседневной коммуникацией. Это понятие ввел немецкий историк Ян Ассман для обозначения наиболее близкого к повседневной жизни среза коллективной памяти, выступающей предметом бесед в семье, в соседском кругу, между членами профессиональных групп и т. д. Еще одно понятие — «культурная память» — это та память, посредством которой выражаются важные для общности события, воспоминание о которых поддерживается через формирующее влияние культуры. Она рассчитана на социализацию последующих поколений с использованием институционализированных коммуникаций и «мест памяти» (введенный Пьером Нора термин, означающий символические места памяти — музеи, памятники и т. д.). Члены общности закрепляют воспоминания, собирают вещи, хранимые как память.
Коллективная память о прошлом оказывается одним из важнейших факторов коллективной идентификации в общности, поскольку способствует поддержанию и укреплению групповых связей. С коллективной идентичностью связаны представления о событиях и предках как давних членах общности, единство с которыми ощущают ныне живущие поколения. Профессор Шацка отмечает, что в коллективной памяти выражено определенное отношение к прошлому, в ней «исторические персонажи и события преобразуются в значимые символы, связанные с публичной жизнью» (Szacka, 2006, s. 50). Благодаря этим символам память формирует идентификационные знаки, которые позволяют представителям этнической группы отделить «своих» от «чужих». Это и особый язык общности, умение пользоваться которым делает индивида полноправным ее членом. Существование такого особого языка задает патриотическое сознание, которое формирует в общности убеждение, что «общее благо является важнейшим, что ее интерес должен быть поставлен над личным интересом, что ему надлежит служить и отдавать ради него все, не исключая жизни» (Ibid., s. 50).
Вторичный анализ результатов конкретных социологических исследований коллективной памяти польского общества оставил основное содержание книги Квятковского (Kwiatkowski, 2008).
Постсоциалистическая трансформация привела к развитию рыночной экономики и вовлекла Польшу в процессы европейской интеграции и глобализации. Повышение интереса к локальному про-
шлому сопровождается «меркантилизацией» содержания предлагаемой «памяти». Под трансформацией памяти в товар Квятковский понимает два явления: 1) включение в коммерческий оборот объектов, действительно пришедших из прошлого (например, развитие антикварного рынка); 2) появление «рынка традиционных вещей», то есть новых изделий, выполненных так, что в общественном восприятии они предстают как реализация представлений о старом и хорошем. Производитель традиционных товаров заботится о том, чтобы их выработка и технология производства как можно лучше отвечали взятым из прошлого образцам. Автор книги привлекает данные опроса, проведенного опросными центрами OBOP (1970), CBOS (1987) и Pentor (2003, 2006), в ходе которого выяснялось, какая ориентация доминирует у поляков: на новое или на старое и традиционное (в предметах потребления). Несмотря на некоторые колебания, сохраняются достаточно четкие пропорции: от 30 (1987 г.) до 40% опрошенных — сторонники современности, около трети попали в категорию «консерваторов». Коммерциализация затронула и локальные культуры. Местные промыслы, кулинарные продукты (региональная кухня) связываются с прошлым и тем самым обретают дополнительную знаковую (символическую) ценность.
В следующей главе проводится анализ «исторических реконструкций» (historical reenactment), т. е. движений, участники которых стремятся наглядно воспроизвести ход исторических событий. Исследуются: численность и состав таких групп, формы их деятельности, а также их роль в выражении групповой идентичности и закреплении памяти о прошлом. Если реконструкцию понимать как «реставрацию», то она должна представлять собой аккуратное и точное воссоздание событий, объектов и памятников на основе сохранившихся документов, планов, проектов и фотографий. Между тем действия современных реконструкторов — это скорее артефакты, стилизации на исторические сюжеты. Приводится обзор реконструкций, из которого следует, что их исполнители, выступая в роли людей из прошлого, стремятся воссоздать определенные его фрагменты. В Польше почти каждый крупный объект старины— архитектурный комплекс, замок, дворец, поле важной битвы или крепость — оказывается центром, вокруг которого собираются любители исторических реконструкций, организуются фестивали, встречи, праздники, народные гуляния и турниры.
Квятковский насчитал 270 групп и объединений, реконструирующих Средневековье. Приводятся описания фестивалей славян и викингов, а также Дней Грюнвальда с реконструкциями Грюн-вальдской битвы, ежегодно проводимых в июле гарцерскими дру___________________________________________________________ 167
жинами и рыцарскими братствами при поддержке местных властей. Второе направление ориентировано на период наполеоновских войн и на память о польских восстаниях XIX в. Наконец, распространены реконструкции, посвященные событиям истории XX в. (польско-большевистская война 1920 г., Вторая мировая война, введение военного положения в декабре 1981 г.). Эти группы имеют свой специализированный круг реконструкций и своих энтузиастов. Одна из них, «Польский Сентябрь», заявляет о себе как объединение «любителей польской истории, стремящихся своей деятельностью содействовать сохранению народной памяти о солдатах, воевавших в сентябрьской кампании 1939 г.» (Polski Wrzesien, http://www.grh.friko.pl/). Примечательно описание реконструкции, проведенной в Кракове 13 декабря 2006 г. к 25-летию военного положения. Несколько десятков человек с бело-красными флагами инсценировали манифестацию, а напротив них сотня «стражей порядка» в мундирах ZOMO призывала к прекращению акции. Инсценировка завершилась «разгоном демонстрантов»; на Рыночной площади были выставлены два бронетранспортера SKOT, циркулировали патрули зомовцев, а прохожим раздавались листки с описанием тех событий (см.: Kwiatkowski, 2008, s. 156). Но неплохо было бы, на наш взгляд, дополнить эти интересные описания и обобщения реконструкций Второй мировой войны и периода ПНР мнениями и оценками такой деятельности со стороны представителей старшего поколения как живых свидетелей и очевидцев тех реальных событий.
СМИ порой преувеличивают масштабы реконструкторской деятельности. Так, журналисты одного из еженедельных изданий в 2003 г. утверждали, что «уже миллион поляков ежегодно участвует в инсценировках средневековых битв и в рыцарских турнирах». Появляются и критические оценки. В одной из них со ссылками на мнения историков утверждается, что подобные реконструкции не выполняют образовательной роли, что это «чистое развлечение», «национальный китч» и «приманка для туристов» (Ibid., s. 172). Автор книги не разделяет крайних позиций, но отмечает, что исторические реконструкции оказывает сильное эмоциональное воздействие, усиливая интерес молодого поколения поляков к прошлому.
Представленные в книге итоги исследования семейных репрезентаций 2003 г. показали, что, по сравнению с зондажем конца 1980-х годов, уменьшился процент респондентов, упоминающих об участии членов их семьи в событиях до 1939 г. (в отличие от результатов опроса в 1987 г., показавших достаточно частое обсуждение в семьях событий того периода). Вторая мировая война по-прежнему часто обсуждается в семьях, хотя в сравнении с концом
1980-х годов также отмечено заметное уменьшение круга людей, приватно обсуждающих эти события. Все чаще обсуждаются события, совершавшиеся после Второй мировой войны. Одной из особенностей обсуждаемой в кругу родных и близких памяти о «большой» истории является доминирование непосредственного опыта над представленными в СМИ повествованиями, разнобой между тем, что сохранилось в памяти и было передано в семье, и стереотипами и схемами, функционирующими в публичном дискурсе. В середине 1980-х годов в среднем каждый шестой поляк живо интересовался историей, а в начале первого десятилетия XXI в. — уже каждый пятый.
Данные опросов 1960-х годов позволяют говорить о четырех традициях: а) сильной власти (Богуслав Храбрый, Стефан Бато-рий), б) реформ государственного устройства и просветительной деятельности (Казимир Великий, Гуго Коллонтай); в) восстановления независимости; г) борьбы за свободу (Костюшко). Наиболее почитаемые персоналии выступают выражением ценностей культуры и науки (Шопен, Сенкевич, Коперник, Мария Кюри). Следующие исследования проводились в 1977 г. Важнейшей фигурой в истории Польши оказался в тот момент Пилсудский, а важнейшей ценностью - борьба за независимость. В 1987 г. Пилсудский опустился на 3-е место (12,5%), уступив первенство Костюшко (35,2%) и Владиславу Ягайло (13,8%), однако свобода, независимость и патриотизм по-прежнему остались в числе ведущих ценностей. В 2003 г. на первое место в историческом рейтинге вышел Ян Павел II (42,9%), за которым последовали Пилсудский (23%) и Валенса (16,4%). Впрочем, бывший лидер Солидарности и первый президент III Rzeczypospolitej оценивается неоднозначно. Личность Валенсы — это «drazliwy temat»: как показали результаты опроса 2003 г., 25% опрошенных высказали мнение, что «поляки могут быть горды за сделанное им» (см.: Kwiatkowski, 2008, s. 259). Но в ходе этого же опроса (ISP PAN/Pentor 2003, N=800) 9% респондентов отметили отрицательные черты личности Валенсы и проявили склонность рассматривать его как «повод для стыда» (Ibid., s. 293).
В контексте изменений повседневной национальной памяти интересным представляется относительно низкий ранг умеренной и толерантной политики. «Представляется, что поляки легко находят в историческом прошлом негативные примеры, а то, что они рассматривают в качестве позитивного образца, часто носит знамена авторитарной власти» (Ibid., s. 450).
Дебаты о периоде ПНР ведутся в прессе и на публичных форумах, в том числе в Парламенте и в ходе сессий органов самоуправ-
ления. После парламентских выборов 2005 г. споры о ПНР только набрали новые темпы. В дискуссиях в СМИ редко встречаются попытки рационально сопоставить приводимые сторонами аргументы. В основном идет «борьба за символическое господство, в ходе которой конкурирующие политические партии и их информационные органы стараются приватизировать публичный дискурс и выбирают в Новейшей истории определенные события и символы в целях их инструментального использования» (Ibid., s. 315). Кульминация споров вокруг «нежелательного наследства» ПНР пришлась на первые три года после победы на выборах партии «Закон и Справедливость», которая добивается радикальной «декоммунизации» и стремится покончить с реликтами ПНР-овского прошлого. Об этом свидетельствуют попытки провести законы, регламентирующие «очищение» страны от сохранившихся от социалистического прошлого памятных знаков и иной символики (Ibid., s. 318). В мае 2007 г. Сейм в очередной раз отложил на неопределенный срок обсуждение законопроекта, регламентирующего ликвидацию «памятников и символов иностранного владычества». Переименования объектов и снос памятников осуществляются пока на основании решений органов территориального самоуправления и с согласия местной администрации. Показателен приводимый автором книги фрагмент интервью министра культуры К. М. Уяздовского в студии «Сигналы дня» (Первой программы польского радио) с разъяснением: «Речь идет о переименовании тех улиц, которые явным образом популяризировали коммунизм. Коммунизм был силой чуждой, направленной против независимости Речи Посполита, и трудно представить, чтобы свободная, независимая, демократическая и уважающая свои традиции страна допускала возможность чествования лиц, которые однозначно и явно выступали выразителями той чужой и разрушавшей Польшу идеологии» (Ibid., s. 317). Министр уточнил, что речь идет только о тех деятелях, которые «действовали против независимости Польши». Процесс переименований выступает теперь объектом социологических исследований. Элизабета Халас проанализировала 2107 (!) случаев переименований улиц, площадей и мостов, осуществленных в 254 населенных пунктах с 1988 по 1998 г. и зафиксированных в воеводских «Dziennikach Urz^dowych»1. Исследовательница пришла к выводу о доминировании в практике переименований «коннотации независимости» и
1 Журналы, издаваемые коллегиями администрации воеводств, в которых оглашаются принятые местной администрацией правовые акты и решения органов территориального самоуправления.
170 ___________________________________________________________________
ностальгии по II Республики как слабого проявления «символического национализма» (На^, 2004, s. 150).
Первая волна «декоммунизации» пришлась на начальный период президентства Леха Валенсы. В городах сняли названия улиц в честь Розы Люксембург, Яна Красицкого, Эдварда Герека, а также Июльского манифеста2, Рабочей партии и т. д., многие площади, улицы, аллеи, скверы получили имена Юзефа Пилсудского, Винцента Витоса, Армии Крайовой, Солидарности и Независимости. Начало этому процессу было положено сносом памятника Дзержинскому в Варшаве (17 ноября 1989 г.), вскоре были снесены все памятники Ленину. В январе 1991 г. был демонтирован в Кракове памятник маршалу И. С. Коневу польского скульптора А. Хайдецкого (январь 1991 г.), воздвигнутого в 1987 г. в память освобождения города войсками Первого Украинского фронта (руководители Кировской области организовали своевременную доставку «опального» памятника на родину маршала). О желании перечеркнуть историю свидетельствует сравнительно недавняя неудачная попытка «Института национальной памяти» добиться от городских властей Варшавы решения о демонтаже памятника советско-польскому боевому братству. Сотрудники упомянутого института, похоже, не осознают, что воюют не с символами коммунистической диктатуры, а с историей.
Как показывают приводимые данные опросов, общественное мнение в оценках периода ПНР по-прежнему расколото. В 2003 г., за пять месяцев до вступления Польши в ЕС, 43% от числа опрошенных поляков старшего возраста позитивно оценили «коммунистический период», тогда как треть (34%) проявили негативное отношение к нему. По опросам 2002 и 2003 гг., и в начале XXI в. почти 40% поляков старшего возраста «тоскуют» по социализму. Наиболее позитивно респондентами воспринимается период с 1971 г. по июль 1980 г., когда страной руководил Э. Герек, а наиболее негативно оцениваются первые послевоенные годы (сталинизм), а также время начального этапа движения «Солидарность» (август 1980 г. -декабрь 1981 г.). Критичные оценки периода ПНР высказывают респонденты молодые, с высшим образованием, высоким социальным положением и хорошими заработками, и наоборот — люди старше-
2 Обращение к польскому народу от 22 июля 1944 г. Польского комитета национального освобождения (временный орган исполнительной власти). Объявляло о создании Народных советов на освобождаемых территориях, призывало к борьбе с оккупантами во взаимодействии с Советской Армией.
__________________________________________________________________ 171
го возраста с неустойчивым материальным положением более склонны позитивно оценивать социалистическое прошлое. Крестьяне, пенсионеры, безработные, неработающие домохозяйки в половине случаев (49%) хранят добрую память о реальном социализме и только 26% из них оценивают его критично. В памяти большинства современных поляков ПНР воспринимается неоднозначно — как государство, ограничивавшее свободу и права граждан и в то же время как привлекательное для «людей труда», поскольку им были обеспечены тогда нормальный жизненный стандарт и стабильная занятость. Тенденция к идеализации прежней общественной системы сопровождается критическим отношением к современному государству с его рыночной экономикой.
В заключительной главе книги представлены история и результаты опросов о военном положении, введенном в ПНР 13 декабря
1981 г. (отменено в 1983 г.). Для анализа взят интервал с начала
1982 г. по начало 2007 г. Это позволило проследить переход данного события из актуального и злободневного в недавнюю историю. Замечу, что спор о военном положении активизируется определенными политическими силами. Одним из свидетельств тому стал начавшийся в марте 2008 г. в городском суде Варшавы процесс по делу генерала В. Ярузельского, обвиняемого в незаконном введении военного положения в стране и репрессиях против оппозиции. Обвинение выдвинул в 2001 г. следственный отдел «Института Национальной Памяти», но судебные органы не принимали дело к рассмотрению по причинам слабой документированности обвинительного заключения. С 2005 г. должность президента занял Лех Качиньский, а исполнительную власть стала осуществлять коалиция, созданная партией «Закон и Справедливость», резко критически оценивающей Народную Польшу, однозначно осуждающей военное положение и добивающейся наказания тех, кто его ввели. Автор не вдается в детали баталии. При ответах на вопросы, заданные опросным центром Demoskop в 1993 и 1995 гг., доля тех, кто усматривал в действиях Ярузельского «поступок польского патриота», составила в 1993 г. 44%, а в 1995 г. — 51%. Доля опрошенных, выражающих согласие с формулировкой «совершил измену интересам польского народа» в обоих случаях была на уровне 23% (см.: Kwiatkowski, 2008, s. 425).
Первый после 13 декабря 1981 г. зондаж мнений о военном положении провел опросный центр при Комитете по телевидению и радиовещанию. Ставился вопрос о том, насколько была оправданна эта мера, выяснялось, какая часть опрошенных считают введенные ограничения свободы и гражданских прав чувствительными для общества и лично для них. Как полагает автор книги, организаторы
данного опроса интерпретировали полученные результаты в соответствии с ожиданиями властей, утверждая, что «число лиц, непосредственно испытывающих на себе связанные с военным положением ограничения, оказывается меньшим, чем тех, которые полагают, что эти ограничения коснулись всего общества» (Ibid., s. 359). Наиболее спорным представляется Квятковскому включение в исследование темы «позитивных изменений в жизни страны», наступивших в результате военного положения. Он также обращает внимание на то, что при «официальных» опросах в предлагаемых вариантах ответов нигде не фигурируют опасения тогдашних руководителей ПНР перед советской интервенцией в отличие от обследований, выполненных оппозиционными опросными центрами. Квят-ковский представил также данные ежегодного мониторинга «своего» опросного центра Pentor, проводившегося с 1995 по 2006 г. по вопросу: «Как польские граждане оценивают мотивы, на основании которых тогдашний глава государства В. Ярузельский ввел военное положение»? Варианты ответов: «уберечь государство от советской интервенции», «предотвратить распад государства», «удержать коммунистов у власти», «ликвидировать "Солидарность”», «иные цели» и «трудно сказать». На первом месте все эти годы оказывался первый вариант (в интервале от 36% до 45% от числа опрошенных), но многие затрудняются с ответом (Ibid., s. 422). Но корректно ли было спрашивать у граждан, в чем состояли мотивы действий тогдашнего руководства страны? В полной мере они могут быть известны генералу Ярузельскому и, возможно, отдельным лицам из его ближайшего окружения, но не рядовым гражданам. Отметим, что по поводу политических опросов Пьер Бурдье заметил, что «нет ничего более неадекватного, чем выражать состояние общественного мнения через процентное соотношение» (Бурдье, 1993, с. 164).
В оценках решения о военном положении выделяются три большие группы. Одна усматривает в действиях правительства Ярузельского попытку стабилизации положения государства, другая — предупреждение возможной интервенции или гражданской войны, третья — стремление спасти ПОРП, сохранить ее власть и уничтожить оппозицию. Войцех Ярузельский в ходе судебных слушаний обоснованно заметил, что обвинители настаивают на рассмотрении только одной стороны вопроса - факта принятого решения о военном положении и его реализации, но игнорируют второй вопрос: «Что привело нас к необходимости принимать это решение»? И далее: «Я не намерен таким путем релятивировать зло. Даже будучи наименьшим, оно все равно остается злом.» (Jaruzelski, http://www.geocities.com/wojciech_jaruzelski/25latstarsi.htm). Видимо,
о периоде существования ПНР еще долго будут вестись бурные и трудные дискуссии. В Польше не обнаруживается признаков поиска консенсуса в понимании событий недавнего прошлого. В то же время в сознании поляков жива и всегда будет жить память о давнем величии Речи Посполитой — «nieodzyskana przesztosc». Ее прекрасные образы передают полотна художника Яна Матейки, а также классическая польская литература XIX - начала XX в. — исторические романы Юзефа Крашевского и Генрика Сенкевича.
Литература
1. Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993. С. 164.
2. Гоигорьева И. Л., Салоников Н. В. Коллективная память. Непонятное Средневековье // http://www.novsu.ru/press/novuniver/i.2526/?number=2006_02_08&article=srvek
3. Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Пер. с фр. А. Б. Гофмана. М.: Канон, 1995. С. 190.
4. Налевайко Е. Политический популизм и социальный страх // Социология. Минск, Белорусский государственный университет. 2009. № 4.
5. Assorodobraj N. «2ywa historia». Swiadomosc historyczna: symptomy i propozy-cje badawcze // Studia socjologiczne. 1963. N 2.
6. Hafas E. Polityka symboliczna i pami^c zbiorowa. Zmiany nazw i ulic po komunizmie / M. Marody (red.). Zmiana czy stagnacja. Spoteczenstwo polskie po czternastu latach transformacji. Warszawa: Wydawnictwo Naukowe SCHOLAR, 2004.
7. Jaruzelski W. Stan wojenny. Starsi o 25 lat (Tekst z okazji 25-tej rocznicy wprowadzenia Stanu Wojennego) // Opublikowano na oficjalnej stronie Generate Wojcecha Jaruzelskiego w grudniu 2006 r. // http://www.geocities.com/wojciech_ jaruzelski/25latstarsi. htm
8. Kwiatkowski P. T. Pami^c zbiorowa spoteczenstwa polskiego w okresie transformacji. Warszawa: Wydawnictwo Naukowe SCHOLAR, 2008.
9. Le Goff J. History and Memory. New York: Columbia University Press, 1992.
10. Polski Wrzesien. Grupa rekonstrukcji historycznej // http://www.grh.friko.pl/
11. Prawo i Sprawiedliwosc. Program 2005. IV Rzeczpospolita. Sprawiedliwosc dla Wszystkich // http://www.pis.org.pl/doc.php?d=unit&id=3
12. Szacka B. Czas przeszty. Pami^c. Mit. Warszawa: Wydawnictwo Naukowe SCHOLAR, 2006.
13. Szpocinski A., Kwiatkowski P.T. Przeszlosc jako przedmiot przekazu. Warszawa: Wydawnictwo Naukowe SCHOLAR, 2006.
14. Szpoczynski A. Przeszlosc jako tworzywo kanonu kulturowego. Kanon kulturowy upowszechniany w programach telewizyjnych // J. Kurczewska (red.). Kultura narodowa i polityka. Warszawa: Oficyna Naukowa, 2000.
