CC BY
31
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ПРОМЫСЛ БОЖИЙ В СУДЬБАХ ГЕРОЕВ И.С.ШМЕЛЕВА И И.А.ГОНЧАРОВА
DOI: 10.24411 /2310-1679-2019-10404
Ярослава Олеговна ГУДЗОВА,
доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры литературы Московского государственного института культуры, Москва, Россия
e-mail: disava@yandex.ru
Духовная и художественная основа повествования в романах «Пути небесные» И.С.Шмелева и «Обрыв» И.А.Гончарова напрямую связана с авторской концепцией жизни как реализации Божия Промысла. Пространственные образы, вынесенные в заглавие произведений, маркируют духовную вертикаль, связанную с греховными заблуждениями героев и поисками праведного пути. В религиозной основе романов заключается их концептуальное родство, реализующееся в изображении духовного роста личности. Влияние на «Пути небесные» житийного жанра создает особый художественный мир, который противоположен романному пространству «Обрыва», где религиозные идеи выражены «светским языком». И у Шмелева, и у Гончарова можно четко определить круг персонажей, которые по своей духовной природе безоговорочно верят в Божий Промысл. Однако Райский только готовится осознать то, что для шмелевской Дариньки является непреложной истиной. При этом гончаровский идеал присутствует в произведении как потенциальная возможность, тогда как у Шмелева идеал приобретает земные формы в ютовских сценах романа, где герои переживают удивительные метаморфозы.
Ключевые слова: И.С.Шмелев, И.А.Гончаров, Божий Промысл, духовный рост, грех, праведность, христианский идеал.
DIVINE PROVIDENCE IN THE FATE AND FORTUNES OF CHARACTER OF I.S.SHMELEV AND I.A.GONCHAROV
Yaroslava O. Gudzova, Ph.D. (Philology), Associate Professor of the Department of Literature, the Moscow State Institute of Culture, Moscow, Russia
e-mail: disava@yandex.ru
The spiritual and artistic bases of the novels «The Celestial Ways» by I.S.Shmelev and «The Cliff» by I.A.Goncharov are directly connected to the author's life concept as the realization of the Divine Providence. The spatial images in the works' title mark the spiritual pivot associated with the characters' sinful delusions and their search for a righteous path. The religious basis of the novels is their conceptual kinship in depicting the personality spiritual growth.
The impact of the hagiography on «The Celestial Ways» creates a special artistic world vs. the romantic space of «The Cliff» with its religious ideas expressed in a «basically laical language». Both Shmelev and Goncharov can clearly define the circle of characters who by their spiritual nature unconditionally believe in the Divine Providence. However, Raysky is only on his way to realize things that are a glaring truth for Darin'ka de Shmelev. At the same time, the Goncharov ideal is present in his work as a potency, whereas in Shmelev's works it acquires material forms in the novel's Yutov scenes, where the characters experience amazing metamorphoses. Keywords: I.S.Shmelev, I.A.Goncharov, Divine Providence, spiritual growth, sin, righteous path, Christian ideal.
Приверженность И.С.Шмелева традициям русской классической литературы обнаруживается в творческом усвоении художественных принципов, культурных приоритетов и жанровых предпочтений И.А.Гончарова. Идея духовного становления героя как доминанта художественной картины мира в романах «Пути небесные» и «Обрыв» актуализирует православный аспект произведений, демонстрируя созвучие духовных и этико-эстетических установок писателей.
Роман «Обрыв» как завершение трилогии, по замыслу Гончарова, должен был стать его главным романом. «Пути небесные» Шмелев определял как книгу итогов. Обращает на себя внимание «пространственная» символика перекликающихся названий «Пути небесные» (1935-1948) и «Обрыв» (1869), идейно и художественно связанная с христианской темой духовного поиска. Заявленная в заглавиях произведений духовная вертикаль говорит о крайних проявлениях человеческой природы: от греховного подчинения низким страстям и увлечения ложными ценностями до обретения духовного смысла жизни в связи с Высшим Началом.
Образы обрыва и путей небесных маркируют два мира. Земной, зачастую греховный, обиталище человеческих слабостей и пороков — и над-мирный, где героев, их поступки и желания направляет воля Промысла. Мотив движения, искания праведного пути составляет религиозную основу произведений, главные герои которых после ряда жизненных испытаний и падений находят выход и спасение в животворящей вере. Православная основа романов составляет их концептуальное родство.
Показательно, что в качестве предшественника на нелегком поприще изображения «образа современного христианина» Гончаров видел Гоголя, Шмелев - Достоевского. Сложнейшая художественная задача оказалась актуальной в новых исторических условиях, тем более что совершенного творческого воплощения она так и не получила. Гончаров задался целью «выстроить глобальный по значению христианский идеал человека в современных условиях, показать пути духовного роста личности, различные варианты "спасения" и "борьбы с миром"» [1, с. 331]. Шмелев стремился показать «путь, ведущий человека из тьмы — через муку и скорбь к просветлению». Оценивая «бремя-задание» романа как «непостижимое»,
автор «Путей небесных» утешался тем, что шел от виденного, изображая «историю одной чудесной жизни»: «что слыхал, что сам видал, что... снилось» [1, с. 40]. В обоих случаях писатели опирались на собственный религиозный и жизненный опыт.
Движение автора «Путей небесных» к новой эстетике (изображение указаний, озарений, соблазнов, вещих снов), его желание «обожить» литературу и влияние на роман житийного жанра создают особый художественный мир, который противоположен романному пространству «Обрыва», где религиозные идеи, по заключению В.И.Мельника, выражены «принципиально светским языком». Тем не менее результаты вроде бы разнонаправленных творческих усилий оказались удивительно похожими. Мысль о художественных недостатках «Путей небесных» — общее место в исследованиях о Шмелеве. Автора «Обрыва» в разное время упрекали в стилистической неоднородности, размытости и психологической недостоверности образов, незавершенности архитектоники романа.
Духовная доминанта повествования, определяющая символико-мо-тивный план романов, и у Шмелева, и у Гончарова связана с авторской концепцией жизни как реализации Божественного Промысла. По наблюдениям В.И.Мельника, Гончаров в «Обрыве» уже не ставит задачу резкой переделки личности, как это было в «Обыкновенной истории» (1847) и «Обломове» (1859). «Если можно так выразиться, — настаивает исследователь, — он стал более доверять Богу, более верить в Божий Промысл о человеке» [5, с. 313].
Вера в Промысл никогда не изменяла Шмелеву. Несмотря на суровые испытания, посланные судьбой, писатель говорил о себе: «Я под кровом Его.» [1, с. 460]. Не случайно идея Божественного Попечения является лейтмотивом всего творчества Шмелева. Так, в части «Скорби» автобиографического повествования «Лето Господне» (1927-1948) о Воле Божией рассуждает богомольный старичок-странник. От него герои романа узнают о словах Оптинского старца «высокой жизни», сказанных в назидание оскудевшей духом благочестивой жены, потерявшей единственного сына: «Не проникай земным разумом в Пути Господни. Это вам во испытание крепости душевной ниспослано, а то и во избавление от скорбей горших» [7, т. 10, с. 480]. Мальчика Ваню «священный старичок» так и не утешил, а мудрость его стала понятна герою много позже: «Неисповедимо открываются пути даже и зверю неразумному, а сокрыто от умных и разумных» [7, т. 10, с. 481]. Герои последнего романа писателя по Промыслу Божиему тоже должны были пройти проверку «для укрепления» и «в отпущение».
В итоговой книге Шмелева идея Божественного Попечения предельно акцентирована. На страницах романа Воля Господня получает многочисленные определения: «Промысел», «Божие произволение», «Промыш-ление Господне», «свято-премудрый План», «путь», «Живая Механика»,
«перст указующий», «рука ведущая», «чудеснейшие чертежи», «планомерность жизни», «предопределенность», «план наджизненный», «узор». Подчеркнутая тенденциозность произведения Шмелева, по сути, выливается в тот же морализм («наставление»), в котором Гончаров упрекал Гоголя («не сладил, не одолел»).
По наблюдениям А.М.Любомудрова, понятия Плана и Промысла в «Путях небесных» не всегда совпадают. Мысль о предначертанности жизни не является подлинно христианской, восходя к учению о предопределении Вл.Соловьева [4, с. 24-25]. Замысел Божественного Промысла не лишает человека свободы воли, тогда как в романе Шмелева понятие Пути иногда сопрягается с фатальной предопределенностью. Духовные усилия героев «Обрыва», напротив, предполагают не фатализм, а «постоянное усилие воли для того, чтобы остаться на нравственной высоте» [5, с. 320].
Однако никакие смысловые наращения не отменяют концептуального совпадения главной мысли двух романов, заключенной едва ли не в тождественных выражениях: «Да будет воля Твоя» в «Путях небесных» и «Что Бог даст» в «Обрыве».
Мир «Путей небесных» и «Обрыва» ценностно поляризован по принципу восприимчивости — невосприимчивости героев к Божией премудрости и направляющей заботе, в свете которой преломляются остальные элементы повествовательного поля, занимающие подчиненное место.
В романе Гончарова можно четко определить круг героев, которые по своей духовной природе безоговорочно верят в Божий Промысл, для которых этот путь естествен и поэтому единственно возможен. К числу таких персонажей можно отнести бабушку Татьяну Марковну Бережкову, Веру, Марфиньку, Викентьева, Тушина, Леонтия Козлова, отца Василия, художника Райского. Жизнь этих героев протекает в искреннем доверии Провидению, однако в силу особенностей характера и жизненной позиции природная гармония и духовное самостояние свойственны им в разной мере, и в разной мере они соответствуют роли идеального христианина.
К примеру, святая простота, Леонтий Козлов, при всех своих нравственных достоинствах так полюбил ученую древность, что современная жизнь «от него ушла и спряталась»: житейская повседневность была настолько чужда ему, что герой в жизни выглядел смешным и нерасторопным. При всем желании он не мог быть действенной силой, противостоящей современному злу в лице «нового апостола» и его искушающей лжи.
«Голубиная простота» Марфеньки всецело обусловлена бабушкиным воспитанием. Душевные бури, терзания страсти и любые другие отклонения от Пути не по натуре гончаровской героине. «Ангел чистоты» несет в сердце такой заряд «человеческой» любви, что никакие искушения ей не страшны. Следовать Промыслу так же естественно для Марфеньки, как и для евангельской святой, под чьим покровом проходит ее жизненный путь
[5, с. 317]. «Это Бог тебя любит, дитя мое, — убеждена бабушка, — за то, что ты сама всех любишь, и всем, кто поглядит на тебя, становится тепло и хорошо на свете!» [1, т. 6, с. 119].
Тушин - еще одно воплощение природной гармонии, «счастливая натура», менее всего нуждающаяся в какой бы то ни было переделке. Правда, в отличие от Марфеньки, душевные свойства которой явно перевешивали возможности ее ума, герой представляет собой счастливое равновесие того и другого. В случае с Тушиным редкий талант «быть человеком» состоит в умении почувствовать и удержать «красоту природной простоты», «понимать прелесть правды и жить ею»: «Он не был сам творцом своего пути, своей судьбы; ему, как планете, очерчена орбита, по которой она должна вращаться; природа снабдила ее потребным количеством тепла и света, дала нужные свойства для этого течения — и она идет неуклонно по начертанному пути» [1, т. 6, с. 226]. За кажущейся ограниченностью героя чуткий Райский сумел разглядеть «ясную» и «великую» красоту души.
«Нужная степень нравственного развития» от природы свойственна Татьяне Марковне Бережковой. Доверие Богу как жизненный принцип воплощается в словах и делах героини: «Она сделала из наблюдений и опыта мудрый вывод, что всякому дается известная линия в жизни, по которой можно и должно достигать известного значения, выгод, и что всякому дана возможность сделаться (относительно) важным или богатым, а кто прозевает время и удобный случай, пренебрежет данными судьбой средствами, тот и пеняй на себя!» [1, т. 5, с. 232]. Несчастья, нищету, обиды и пороки бабушка безапелляционно относила на счет самого человека: «Какой-нибудь грех да был за ним или есть. Бог накажет иногда, да и простит, коли человек смирится и опять пойдет по хорошему пути. <...> А если просто слаб, силенки нет, значит веры нет: когда есть вера, есть и сила» [1, т. 5, с. 233].
Райский, поначалу задавшийся целью «перевоспитать» бабушку, вскоре оценил ее гуманную, снисходительную, трогательно доверчивую и самобытную натуру, жизнь которой покоилась на простых и прочных основаниях. Его долго забавляло бабушкино отношение к судьбе («такое же понятие, как у древнего грека о фатуме»), казавшееся художнику «рабством», а Промысл Божий мнился герою чем-то вроде «невидимого квартального надзирателя», неизвестно зачем и для какой цели приставленного к человеку. «Для какой цели? — повторила она (бабушка — Я.Г), — а для такой, чтоб человек не засыпал и не забывался, а помнил, что над ним кто-нибудь да есть; чтобы он шевелился, оглядывался, думал да заботился. Судьба учит его терпению, делает ему характер, чтобы поворачивался живо, оглядывался на всё зорким глазом, не лежал на боку и делал, что каждому определил Господь» [1, т. 5, с. 235].
Глубоко закономерно, что в драматической истории падения Веры бабушка тоже всецело полагается на Волю Божию, останавливая пылкого Райского в его безудержном порыве проучить сплетника Тычкова. «Что же делать?», — страдает художник от собственного бессилия. «Что Бог даст! — в глубокой печали шептала Татьяна Марковна. — Бог судит людей через людей — и пренебрегать их судом нельзя! Надо смириться! Видно, мера еще не исполнилась!» [1, т. 6, с. 233].
Явным противовесом героям, доверяющим Промыслу, оказывается атеист Марк Волохов. В его системе жизненных ценностей духовности нет места. Герой строит свою жизнь, апеллируя исключительно к категориям рационалистическим и прагматическим. Не случайно, предостерегая Райского от нежелательного знакомства, бабушка и Тушин, словно сговорившись, обращаются к одному и тому же понятию, выражающему главную «проблему» нигилиста. «Он тебя с пути собьет!», — предостерегает бабушка. Реплика Тушина вносит в вопрос больше ясности: «Должно быть, сбился в ранней молодости с прямого пути» [1, т. 5, с. 223].
В отличие от героев, безоговорочно принимающих или отвергающих Промыслительную Волю, художник Борис Райский — фигура противоречивая. Он искренне стремится к преодолению тягостного раздвоения собственной натуры «на реальное и фантастическое», ужасается диких порывов «слепой натуры», ведет мучительную работу по разрушению в себе «ветхого человека» и созиданию нового.
Понятие Пути, Промысла пока не стали убеждениями Райского, но уже неясно усматриваются им в сумбурном, на первый взгляд, течении человеческой жизни: «Вглядываясь в ткань своей собственной и всякой другой жизни... он яснее видел эту игру искусственных случайностей, какие-то блуждающие огни злых обманов, ослеплений, заранее расставленных пропастей, с промахами, ошибками, и рядом — тоже будто случайные исходы из запутанных узлов» [1, т. 6, с. 74]. По мнению автора, герой выбрал самый сложный путь к высотам нравственного и умственного развития — «сознательное достижение этой высоты» через муки, ошибки и жертвы.
Однако только сознательных усилий для духовного роста явно недостаточно. В «Обрыве» Гончаров «впервые ставит вопрос о действии Благодати в человеческой душе, хотя и не называет в романе этого слова» [5, с. 314]. В ряду «жизненных приманок» и «малодушных страхов», хаосе порывов и почти беспредметных исканий «таинственный дух» («чистый дух», «тайный дух») настойчиво взывал художника «к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека»: «Пробегая мысленно всю нить своей жизни, он припоминал, какие нечеловеческие боли терзали его, когда он падал, как медленно вставал опять, как тихо чистый дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд,
помогая встать, ободряя, утешая, возвращая ему веру в красоту правды и добра и силу — подняться, идти дальше, выше» [1, т. 6, с. 39]. К слову, преподобный старец Паисий Афонский считал доверие Богу ниточкой, которая постоянно протянута между человеком и Господом.
Тонким чутьем творчески одаренной натуры Райский отгадал в душе человека «другое творчество», независимое от художественного, «другую живую жажду», кроме животной, и «другую силу», кроме силы мышц. Герой мучительно ищет свой путь, терзается сомнениями и соблазнами и одновременно с «захватывающим ужасом счастья» ощущает в себе работу «чистого гения».
Путая мечты и реальность, бросаясь от одного миража к другому, Райский в жизни и творчестве мучительно искал идеал, который бы в гармонии внешней и внутренней красоты представил равновесие сердца, воли и ума. Совершая ошибку за ошибкой и жестоко страдая от разочарований, художник смутно подозревал, что заветы «бабушкиной морали» содержат ответы на волнующие его вопросы бытия. Со временем именно в Татьяне Марковне Райский разглядел тот «идеал» и «венец свободы», который так долго и безуспешно искал: «Бабушка! Татьяна Марковна! Вы стоите на вершинах развития, умственного, нравственного и социального! Вы совсем готовый, выработанный человек! И как это вам далось даром, когда мы хлопочем, хлопочем! Я кланялся вам раз, как женщине, кланяюсь опять и горжусь вами: вы велики!» [1, т. 5, с. 445].
Историю многотрудного «уразумения» Пути Шмелев попытался развернуть в «Путях небесных». Герой Гончарова только готовится осознать то, к чему стремится Виктор Алексеевич Вейденгаммер под чутким водительством верующей героини, путь которой очерчен ясно и определенно. Дариньке суждено не только самой выдержать череду испытаний, но и стать той силой, которая способна направить героя-невера на стезю духовного возрождения.
В «Путях небесных» все события в жизни героев оправданы Промысли-тельно. В романе нет даже «благих» случайностей. «Не случай, батюшка, а Божие произволение. — возражает Вейденгаммеру матушка Агния. — А случай — и слово-то неподходящее нам» [7, т. 12, с. 33]. Случайности оборачиваются вещими снами, указаниями, приметами, знаками, явлениями как указаниями Пути, от которого человек отклоняется в силу греховной природы, руководствуясь не всегда праведными желаниями и помыслами. Так, чудом, вехой на земном пути Дариньки оказывается случайный для «маленьких глаз» удар Карпа в тесовую обшивку дома. Это простое, обиходное событие было для бывшей послушницы «вразумлением», что впоследствии подтвердил ее крестный сон.
Шмелев шел вслед за Гончаровым, выбирая верующую героиню в качестве духовной водительницы. Устами художника Райского Гончаров выра-
зил свое отношение к женщине как созидательной силе, вместилищу духовной красоты: «Мы не равны: вы выше нас, вы сила, мы ваше орудие» [1, т. 6, с. 255]. Величественная в своем горе бабушка кажется Райскому одной из тех исторических женщин, которые в минуты испытаний «из круга семьи выходили героинями», когда людям нужны были не грубые силы мышц и гордость умов, а «силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать». В финале романа «Обрыв» женская судьба закономерно сближается с судьбой России: «За ним (Райским — Я.Г) всё стояли и горячо звали к себе — его три фигуры: его Вера, его Марфенька, бабушка. А за ними стояла и сильнее их влекла его к себе — еще другая, исполинская фигура, другая великая "бабушка" — Россия» [1, т. 6, с. 266 ].
В творчестве Шмелева женские образы тоже напрямую связывались с судьбой России. Вслед за «пророком» Достоевским писатель видел в женском характере вечный источник жизни, духовную силу, высоты Света: «Русская женщина, наша мать, жена, сестра, дочь, может быть, первой будет готова принять подвиг обновления человека. Это будет святая Слава России — Великой Женщины» [6, т. 7, 326].
В «Путях небесных» «подвиг обновления человека» совершает верующая героиня. Преодолеть все пропасти и обрывы Дариньке помогает вера в Бога, в Его спасительный Промысл, постоянная забота о ближнем и готовность пострадать за свои и чужие грехи. Неверие Вейденгам-мера вчерашняя черничка воспринимает как болезнь души, требующую лечения. Промыслительный смысл встречи с Вейденгаммером для Дариньки очевиден. Свою миссию героиня видит в посильном восполнении духовной жажды, от которой страдает атеистически настроенный инженер-механик.
«Перст указующий» обнаруживается в жизни Дариньки «внушениями» и «знамениями», начиная с момента первой встречи с Вейденгаммером, заканчивая созерцанием звездного ливня и путей в небе. Иногда верующая героиня обманывается насчет Провидения, принимая искушение прелестью за указание Пути, как в случае с чудесным спасением с Димой в метели. Однако в искушениях и соблазнах герои тоже видят точный и мудрый План, начертанный «рукой ведущей».
«Творчество жизни сердцем» по Шмелеву — одно из главных достоинств русской женщины, получившее многочисленные отражения в классической литературе. Этим качеством в полной мере наделена героиня последнего романа писателя. Мудрая «не нашей мудростью» Даринька в иррациональном жизни оказывается куда более прозорливой, чем искушенный в науках Вейденгаммер. И в этом главное отличие героини Шмелева от гончаровской Веры, в которой нарушено равновесие ума, воли и сердца: «Да, я думала, что одной своей воли и ума довольно на всю жизнь, что я умнее всех вас», — кается Вера. Обещание, данное бабушке («Я буду
вашей Марфинькой» [1, т. 6, с. 167]) означает полное приятие бабушкиной морали, в том числе в ее доверии Промыслу Божию.
Роль водительницы дается Вере куда как сложнее, чем героине Шмелева, которая в нарушение всякой художественной правды движется от одной духовной победы к другой: «Вера не шла, боролась — и незаметно мало-помалу перешла сама в активную роль: воротить и его (Волохова — Я.Г) на дорогу уже испытанного добра и правды, увлечь, сначала в правду любви, человеческого, а не животного счастья, а там и дальше, в глубину ее веры, ее надежд!» [1, т. 6, с. 151].
Героиня Шмелева не только чутко угадывает Божию волю, но и сама является ее орудием. Под благотворным влиянием Дариньки многие герои преображаются. Так, о разительной перемене «мрачного демона» и «кощунника» Кузюмова Надя говорит прямо: «Явное проявление Промысла!» [7, т. 12, с. 433].
Ювелир Франц-Иоганн Борелиус видит тайну промышления Господня в появлении Вейденгаммера и непостижимом сохранении самоцветов. «Чудеснейшая из сказок моей жизни, — рассказывал герой о «скрещении жизней людей и самоцветов». — Я исполнил, что назначено мне исполнить» [1, т. 12, с. 569].
Однако едва ли не больше других персонажей «Путей небесных» в предначертание верит безымянный Рассказчик — единомышленник «позднего» Вейденгаммера. Когда в романе заходит речь о Божественном Промысле в судьбе героя, их голоса начинают звучать в унисон. К примеру, впечатления Виктора Алексеевича от истории чудесного спасения Дариньки на Каменном мосту и заступничестве старика-бутошника с ликом Николая-Угодника Повествователь передает так: «Через этот рассказ ему почти открылось, — сердцу его открылось, — что его жизнь пред-начертанно связана с ней, до конца. Этот жуткий ее рассказ приводил в стройное всё "случайное" в эти последние два года его жизни» [7, т. 12, с. 532].
Таким образом, доверие Богу и вера в Промысл — ключевые идеи романов Гончарова и Шмелева. Герои обоих произведений, пройдя ряд испытаний и горьких сомнений, находятся на пороге новой жизни. При этом шмелевский идеал обретает земные формы и находит художественное воплощение в ютовских сценах, где с героями происходят удивительные метаморфозы. Ничего похожего нет в «Обрыве». Гончаров не согрешил против художественной правды, относя свой идеал к далекому будущему, не получившему воплощения в условиях современной исторической действительности.
Литература
1. Гончаров И.А. Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1972.
2. Ильин И.А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов (1927-1934) / Сост., вступ. ст. и коммент. Ю.Т.Лисицы. М.: Русская книга, 2000. 560 с.
3. Ильин И.А. Собр. соч.: Переписка двух Иванов (1935-1946) / Сост. и коммент. Ю.Т.Лисицы. М.: Русская книга, 2000. 576 с.
4. Любомудров А.М. И.С.Шмелев и философия Владимира Соловьева // Наследие И.С.Шмелева: проблемы изучения и издания. Мат-лы Междунар. науч. Шмелевских чтений. М.: ИМЛИ РАН, 2007. С. 19-28.
5. Мельник В.И. Гончаров и православие: духовный мир писателя. М., Даръ, 2008. 544 с.
6. Шмелев И.С. Собр. соч.: в 5 т. М.: Русская книга, 2001.
7. Шмелев И.С. Собр. соч.: в 12 т. М.: Сибирская Благозвонница, 2008.
