CC BY
36
УДК 304.5+316.3
Solovyev O.B. THE PRODUCTION OF SUBJECT: CONSUMPTION, DESIRE, INFRASTRUCTURE. The article examines the modern processes of producing the subject of capital at the communicative space of the language games. It is shown that the main constituents of these processes - such as the consumption, monetary policy, logic of finances - lead both to the synthesis and to the destruction of subject which is the owner of investment goods, the investor. The author proves there is no sense to investigate the social objects without reflexive objectification of researcher's position.
Key words: subject, reflection, capital, consumption, financialization.
О.Б. Соловьёв, доц. каф. философии НГУЭУ, канд. филос. наук, г. Новосибирск, E-mail: obssib@mail.ru
ПРОИЗВОДСТВО СУБЪЕКТА: ПОТРЕБЛЕНИЕ, ЖЕЛАНИЕ, ИНФРАСТРУКТУРА
В статье рассматриваются современные процессы производства субъекта капитала в коммуникативном пространстве языковых игр. Показано, что основные составляющие этих процессов - потребление, денежно-кредитная политика монетаризма и сама логика финансизма - работают не только на синтез, но и на уничтожение субъекта, собственника средств производства, инвестора, а их изучение не имеет смысла без рефлексивной объективации исследовательской позиции учёного.
Ключевые слова: субъект, рефлексия, капитал, потребление, офинансированный режим роста и накопления.
Исследование социальной системы, которая в зависимости от результатов исследования изменяет своё поведение, внутрисистемные связи и характер движения, представляет серьёзную методологическую проблему В социальных исследованиях зачастую невозможно уйти от участия наблюдателя в изучаемой системе, когда само это участие выступает не ошибкой наблюдения, порождаемой порочной субъективностью эмпирической работы, а необходимым условием эмпирии: действительно, социолог находится в обществе, а историк - в истории. Так, исследования финансовых рынков порождают некоторые ожидания; ожидания, в свою очередь, изменяют курсы валют и ценных бумаг, то есть изменяют всё то, что связано с предметом познания. Нередко эти изменения начинают происходить ещё в ходе исследования в силу утечки информации либо в силу самого факта изучения, свидетельствующего о повышенном внимании к данному сегменту рынка, особенно если исследования ранее не проводились либо были нерегулярны. Таким образом, с точки зрения классической рациональности, объективное знание о социальных явлениях оказывается невозможным по той причине, что исследователь сам занимает некоторое место в изучаемом им объекте и влияет на результат его изучения. Релятивность позиции исследователя в историческом процессе обуславливает недостоверность получаемого знания: мы не можем взглянуть на мир со стороны, увидеть его глазами вселенского разума, наше видение всегда предопределено понятийной системой, уровнем развития науки и техники, потребностями познавательной деятельности - словом, всем тем, что составляет достояние исторического существа.
Эти и другие чётко осознанные социологической мыслью проблемы, - по емкой формулировке Г.Д. Лассуэлла, все науки являются политическими, - вызвали к жизни неклассическую и постнеклассическую рациональность в социальных и гуманитарных науках второй половины ХХ столетия. Как исследователи, мы уже включены в поле истории: заняться историей этого поля, полагал один из выдающихся представителей новейшей философии М. Фуко, значит найти средство освободиться от последствий истории, продуктами которой являемся, в том числе, и мы сами. Чтобы прийти к идее социологии знания, которую можно найти и у Э. Дюркгейма в «Эволюции педагогики во Франции», М. Фуко пришлось начинать с «Генеалогии морали» Ф. Ницше. Социальные науки могут избежать исторического релятивизма, возникающего из-за того, что они суть продукт исторических существ, если смогут подвергнуть историзации самих себя - к такому выводу пришли независимо друг от друга П. Бурдьё и М. Фуко. П. Бурдьё предложил называть это требование принципом «двойной историзации»: опасности релятивизации продуктов речи, претендующей на научность, сформулировал он, могут быть ограничены и даже устранены, если мы подвергнем историзации, с одной стороны, познающего субъекта, а с другой - познаваемый объект. Это означает, что для адекватного понимания философского ли произведения М. Хайдеггера, авторографичной эпопеи М. Пруста или ситуации на фи-
нансовых рынках при производстве субъекта капитала нам придётся, прежде всего, по-новому расположить познающего субъекта в поле деятельности, внутри которого ведётся анализ, а также по-новому расположить познаваемый объект в поле, где производится знание. Без одновременной историзации, то есть определения места в исторически обусловленной познавательной деятельности, учёного и исследуемого им объекта мы будем думать, что имеем дело непосредственно с изучаемым объектом, а на деле - с частной, далеко не полной интерпретацией смысла понятий.
Императив двойной объективации, или двойной историза-ции, требующий объективировать наше бессознательное отношение к объекту, тяжело осуществим на практике. По словам П. Бурдьё, наша голова забита историей: будучи усвоенными, слова, категории, дихотомии формируют картину реальности такой, какая только возможна при их посредстве. Их нельзя преодолеть единственно усилием мысли, ибо они, в известном смысле, и есть сама мысль; нужна историческая работа объективации. Средство, которое П. Бурдьё предложил для того, чтобы хотя бы частично снять социальное давление, состоит в объективации субъекта объективации, ведь для знания хотя бы немногого из того, что и как мы мыслим, следует рассмотреть всю совокупность исторической деятельности, в которой формируется наше мышление. Эту коллективную работу по объективации, которую нельзя осуществить в одиночку при помощи интроспекции или самонаблюдения, М. Фуко определил как археологию знания.
Допустим, мы считаем, что знаем, что такое монетарная экономика: знаем как на практике - экономическая модель монетаризма целенаправленно реализуется, начиная с 1980-х гг. в США и Великобритании и с 1990-х на постсоветском пространстве, - так и в теории, которую изучают в университетах, применяют в прикладных и фундаментальных исследованиях, а М. Фридман получил за её разработку Нобелевскую премию. На деле, когда в экономике обваливается каждый элемент: потребление, инвестиции в жилищное строительство, капиталовложения, запасы, экспорт, - всего этого комплекса знаний явно не достаточно, и крахом инвестиционных банков осенью 2008 г. Уолл-стрит также обязана этой половинчатости нашего знания. Для того чтобы знать, что и как мы думаем о монетаризме, нам следует рассмотреть категории мышления и мыслительные структуры, которые появились задолго до монетаристской теории и стали объектами предварительного конструирования её оснований. Нам нужно учесть достижения в области анализа потребления, истории денежного обращения и кредитной политики, исследовать мотивацию действий правительственных организаций, корпоративных, государственных и международных финансовых институтов, существование которых позволило состояться модели М. Фридмана. Тогда и только тогда обнаружится, что значительная часть из того, что нам известно о монетаризме, в действительности говорится и делается не столько от имени социальных наук в интересах экономического развития,
сколько от лица государственных чиновников в политических целях. Задачи инвестиционных программ и решений, принимаемых государственными органами власти, по разным причинам могут быть далеки от реальной экономики, проблем занятости, образования, медицинского и пенсионного обеспечения населения. Тогда и М. Фридману будет придано значение не только учёного, экономиста, родоначальника Чикагской экономической школы, но и политически ангажированного общественного деятеля, гуру рыночного фундаментализма, хотя и классического либерала [1, c. 21-25].
Капитал - квазипричина современной социокультурной динамики власти и знания. Пущенный в оборот, капитал воспроизводит совокупность общественных отношений, в которых его собственник - странный субъект без фиксированной идентичности - определяется долей забранного из производства, рождаясь из состояний, которые потребляет, и перерождаясь с каждым своим состоянием. Субъект производится как остаток, рядом с машинами желания - машинами конъюнктивного синтеза потребления. Он рождается из каждого состояния серии событий, потребляя рождающие и возрождающие его состояния таким образом, что переживаемое состояние становится первично по отношению к тому, кто его переживает. Будучи получен из состояний, через которые он проходит, субъект всегда децент-рирован - сам он не находится в центре, это место занимает порождающая состояния машина желания.
Великим открытием психоанализа было открытие бессознательного производства желания. Субъект, «кочевой и бродячий», бывает постоянным лишь благодаря подавлению желания; обыкновенно субъект не достигает желания, которое, будучи самопроизводством бессознательного, составляет одно целое со своим объектом. Желание - это машина, его объект это тоже машина, отдающая произведённое на долю эгоистическому субъекту. И то и другое в качестве предмета материалистической философии и науки феномены исторические: желание, пишут Ф. Гваттари и Ж. Делёз, всегда удерживается вблизи от условий объективного существования, оно прилегает к ним и следует за ними, не сохраняется без них, смещается с ними [2, c. 43-61]. Социальная и культурная динамика власти и знания заключена в этом коллективном бессознательном желании, как колосс в зерне. Невозможно по вкусу зерна догадаться, кто его вырастил, по продукту узнать отношения производства. В этом, пожалуй, состоит наиболее значительная трудность изучения современного капитализма, который сумел ввести желающие машины в процесс экономического производства, а желание довёл до автоматизма.
Субъект, или собственник, капитала анонимен; безымянный, он не имеет лица - неизвестны его человеческие свойства, известно одно лишь его потребление. Достаточно назвать характеристики этого потребления, чтобы стало понятно, о ком идёт речь - клуб Chelsea, яхта Eclipse, подводные лодки, крупнейший в мире частный самолёт, ранчо в Колорадо. Но вывеска «Абрамович» на фасаде этого потребления ещё не означает, что мы нашли собственника капитала, субъекта этого потребления. Яхта может затонуть, футбольный клуб перепродан, недвижимость в Сити записана на юридическое лицо, и капиталист исчезнет из поля зрения, растворится в частном потреблении яиц Фаберже или картин Эрмитажа - сторонах, о которых мы не можем ничего знать, да и вряд ли желаем, поскольку тоже озабочены потреблением - своим, частным, мелкособственническим. Во всём этом нет человека - ни личности, ни индивида, ни справедливости, ни благородства, ни какого-либо иного человеческого качества, разве что меркантильность. Нет также и субъекта собственности, субъекта капитала. Это скорее он -то, что обозначено картинкой с надписью «Абрамович», - принадлежит капиталу, чем капитал ему - капитал пользуется машинами желания для своего воспроизводства, оставляя рядом с собой место для своих слуг, чьи имена не больше чем звуки голоса. «Абрамович» уйдёт, а капитал будет также воспроизводить себя, яхты плавать, недвижимость дорожать.
Не иллюзорен ли субъект капитала? Как прежде был иллюзорен субъект власти - господства, в действительности основанного не столько на противостоянии, сколько на консенсусе. Почему люди борются за своё рабство, как будто речь идёт об их спасении? «Один хозяин, другой. Как говорится, домовладелец бессмертен, - замечает герой Дж. Джойса. - Покупают свои владения на золото, а всё золото всё равно у них» [3, c. 126]. «Домовладелец» бессмертен как идея капитала самого по себе,
и как идея безличен: его можно понять умом, но не увидеть глазами, это тело без органов. Кто эти «они», у которых всё золото? В новейшее время «они» скорее симулякр, чем живые люди из плоти и крови. По словам В. Райха, удивительно не то, что одни люди воруют, а другие бастуют, а скорее то, что голодные воруют не всегда, а эксплуатируемые не всегда бастуют. На протяжении столетий люди терпят унижение, рабство, эксплуатацию и не сопротивляются желанию этого как для других, так и для самих себя. Однажды при определённых обстоятельствах стадное желание подталкивает их к умопомрачительной пропасти фашизма, большевизма или ещё какого-либо слепого обожания власти. И мягкотелые либералы, которым «с приятцей снится сильная рука», порождают Гитлера, Сталина, Ильича.
В новое время субъект власти определяется технико-технологическим развитием, в лоне которого капитал научился расти и подавлять любую другую власть. Искусство, которым в настоящее время овладел субъект власти, это практика пустоты в виде рыночной экономики - организация нехватки в изобилии производства. Этот дефицит и нехватка выстраиваются и распространяются в соответствии с организацией действующего производства, вызывая у потребителя сильнейший страх что-то недополучить, быть обделённым жизненными благами. «Некий заколдованный и извращённый фетишистский мир относится ко всем типам общества как константа социального воспроизводства», - полагают постмодернисты [2, с. 27]. Это не удивительно: люди не могут не фетишизировать предметную реальность. Удивительно другое: фетишистский мир есть константа социального воспроизводства, тогда как субъект капитала находится в постоянном изменении, причём радикальном настолько, что его существование представляется иллюзорным. Вчера это «владелец заводов, газет, пароходов»; сегодня тот, кто не без помощи «электронной нервной системы» и ультрасовременных информационных технологий налаживает «бизнес со скоростью мысли». Вполне возможно, что завтра электронные системы станут его собственной плотью и кровью, а стволовые клетки и нанотехнологии сделают жизнь этого постоянно меняющего обличье субъекта капитала вечной, насколько вечным вообще может быть потребление.
Вместе с тем «субъект капитала» - понятие родовое, такое же, как понятие воды у Фалеса, субстанции у Р. Декарта, капитала у К. Маркса. «А как вообще можно владеть водой? Она никогда не та же, вечно тает, струится в потоке, ищет в потоке жизни наш взгляд. Потому что и жизнь поток» [3, с. 117]. Субъект капитала, капиталист - ещё один симулякр в ряду образов без подобия, иллюзорность которого становится очевидной в кризисные эпохи раскола и перелома в обществе и сознании. Современный финансовый кризис и экономический спад - зона бифуркации в истории мирового капитализма - обнаруживает, насколько капитал зависим от кредита, капиталист, без разницы лавочник он или миллиардер, от текущей платёжеспособности. Такова природа денег как инструмента кредитных услуг. Даже мировая финансовая элита, эмитирующая доллар в качестве стандарта глобальной валютно-кредитной системы, получает кредит общественного производства, вовлечённого в систему мирового капитализма, иссечение потока которого в состоянии обанкротить любого частного собственника, олигарха, страну или народ. Потребляя этот кредит, капиталист оказывается чем-то смежным самому потреблению - тем, кто выполняет свою социальную роль и как кредитор и как заёмщик одновременно, ведь объём кредитов при линейной динамике общественного развития обыкновенно превышает объём депозитов, а кредитный рычаг в постиндустриальных странах более велик, чем в странах периферии. Удивительно, но всё это капиталистическое богатство - акции, паи, недвижимость, права и патенты - может рассеяться, как дым, подобно миллионам Фрэнка Каупервуда в завершающем творении «Трилогии желания» Т. Драйзера. Капитал требует постоянного участия, неизменной заботы, или, с чем согласен американский реалист, страдания, порождаемого желанием.
В данной работе нас интересует не сама актуализированная М. Фуко тема смерти субъекта, но скорее лишь то, что работает на его рождение и «умирание» - потребление, желающее производство и его инфраструктура. Сознание субъекта формируется внутри этой системы производственных отношений как его элемент, планирующий и управляющий воспроизводством. Машины желания и общественные технические машины, обеспечивающие производственный цикл и контролирующие это
обеспечение, одинаковы по своей природе и различны лишь по режиму: техника изнашивается и отдаёт продукту часть своей стоимости, которую теряет на этом износе, топливом же для машин желания служат их собственные детали. Режим работы желающих машин задаётся бинарным правилом - одна машина всегда состыкована с другой, одно желание обусловлено другим и, в свою очередь, обусловливает последующее. Бинарная серия желаний и событий их возвращения выстраивается линейно во всех направлениях, хотя природа её такова, что она не может работать не ломаясь. Поломка является частью самого функционирования желающих машин; именно при поломке субъект конституирует себя как часть нереализованного желания, отделяет себя от производящей машины.
Влечения, или машины желания, не знают различия между социальностью и техничностью: они производят реальное, воспроизводя бессознательное как цикл. Для работы сознания нет никакого значения, существовала ли «Анна Каренина» на самом деле, жив ли ещё «Лев Толстой», не сгорела ли «недвижимость на островах». Сознание оперирует этими понятиями с равной лёгкостью вне зависимости от того, соответствует ли им некоторая предметная реальность или же всё мыслимое всего лишь воображение, фантазм, пароксизм желания. «Реальное не невозможно, оно всё более и более искусственно» [1, с. 60]. За этой постоянной работой сознания, интенционально присваивающего объекты, скрывается гигантский цикл воспроизводства бессознательного желания. Бессознательное имеет множественную организацию, несводимую к закону потребности и нехватки, эдипову или какому-либо другому комплексу, функционируя повсюду, иногда без остановки, иногда с перерывами.
Что касается дееспособности субъекта в постоянно изменяющемся мире частнособственнических отношений, Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают параллелизм между смысловыми сдвигами у шизофреников и механизмами усугубляющейся разба-лансировки постиндустриальных обществ. «Капитализм, - пишут они, - производит огромный шизофренический заряд, на который он переносит весь груз своей репрессии и который, тем не менее постоянно воспроизводится в качестве предела роста» [2, с. 60]. Машины желания срезают потоки - товарные, финансовые, продуктовые, световые, энергетические. Можно сказать, что субъект капитала пользуется товарами, финансами, продовольственными продуктами, вырабатываемой механической и электрической энергией для поддержания своего существования и развития производства. Это справедливо применительно к субъекту общественных отношений любой исторической эпохи, независимо от механизма и характера производства самого субъекта.
Вместе с тем субъект капитала, капиталист времён К. Маркса, то есть до реализации кейнсианской модели экономического управления, и субъект, который образован оборотом и воспроизводством капитала в постиндустриальном обществе, то есть после реализации кейнсианской модели, это два разных субъекта. Образцом первого может служить герой романов Т. Драйзера - титан Фрэнк Каупервуд, неутомимый в любовных связях, рискующий ради них именем и положением в обществе, кредитом и капиталом. Другой образец американского предпринимателя, восторженно слепленный Д. Лондоном в «Маленькой хозяйке Большого дома», - Дик Форрест, добрый семьянин и крупный землевладелец. Он - как цепь с совершенно одинаковыми звеньями: нет ни одного слишком тяжёлого или лёгкого. По голым цифрам он способен угадать больше жизненных драм, чем любой писатель в водовороте большого города. Тайны раздражают его, как красная тряпка быка. Ему недостаточно знать как, ему должно знать как и почему, чтобы тайна не была тайной, но фактом, подлежащим обобщению и научному доказательству. Неадекватная самооценка и частое переживание тревоги тщательно скрываются ими от самих себя, но вдруг разражаются в мысли о самоубийстве под аккомпанемент фобии потерять свою любовь или капитал. З. Фрейд видел в своём современнике невротика, чьё поведение обусловлено подавлением и вытеснением сексуального вожделения; в нашем современнике Ж. Делёз и Ф. Гваттари диагностируют шизофрению, обусловленную всем циклом общественного производства. По мнению постмодернистов, прогулка шизофреника, в качестве примера которого они используют судью Шребера с солнечными лучами в заду и перегретым заводом тела под кожей, - лучшая модель субъективного, нежели невротик, уложенный на диван [2, с. 13-23].
В начале ХХ века сращение финансово-банковского и промышленного капитала описывалось исследователями как один из признаков империалистической стадии развития капитализма. Предметами, которые приносили тогда субъекту капитала «частичное утешение» и защищали от «перекрёстного умножения превратностей судьбы», Дж. Джойс называл страховой полис, чековую книжку и облигационные сертификаты [3, с. 505]. По ним можно было судить, насколько велико состояние обладателя финансового капитала - того, кто кредитует правительство, торговлю, промышленное и сельскохозяйственное производство, неважно, является ли он при этом мелким рекламным агентом или олигархом. Ускоренное технико-технологическое развитие атомного века создало предпосылки исчезновения, или смерти, субъекта в том его виде, в каком он сформировался в философии нового времени к середине XVII столетия. Согласно выводам М. Фуко: «Взяв сравнительно короткий хронологический отрезок и узкий географический горизонт - европейскую культуру с XVI века, можно сказать с уверенностью, что человек
- это изобретение недавнее. Среди всех перемен, влиявших на знание вещей, на знание их порядка, тождеств, различий, признаков, равенств, слов, среди всех эпизодов глубинной истории Тождественного, лишь один период, который начался полтора века назад и, быть может, уже скоро закончится, явил образ человека. И это не было избавлением от давнего неспокойства, переходом от тысячелетий заботы к ослепительной ясности сознания, подступом к объективности того, что так долго было достоянием веры или философии, - это просто было следствием изменений основных установок знания... Если эти установки исчезнут так же, как они возникли, если какое-нибудь событие (возможность которого мы можем лишь предвидеть, не зная пока ни его формы, ни облика) разрушит их, как разрушилась на исходе XVII века почва классического мышления, тогда - в этом можно поручиться - человек изгладится, как лицо, нарисованное на прибрежном песке» [4, с. 398]. Ныне черты его всё более изглаживаются; и есть риск, что субъекта капитала не станет точно так же, как не существовало его в средние века, когда честь и достоинство феодала позволяли пользоваться милостями монарха, а опала лишала всего.
Это «умирание» не есть сугубое теоретизирование; оно отражает магистральный процесс современной социокультурной динамики власти, знания, интенций понимания, технического прогресса, потребления, глобального расширения и сжатия кредита. Сначала очевидной стала «смерть автора» в литературе, затем коллективный характер исследовательской деятельности существенно обезличил получаемый научный результат, имена собственников потеряли былое значение, и ныне владелец всё более предпочитает оставаться «в тени». Наконец, сращивание промышленного и финансового капитала привело к такой степени обезличивания капитала, что сделало уже совершенно неразличимым кредитора и заёмщика: банковские организации, являясь кредитором торговых и промышленных предприятий, в свою очередь, заимствуют денежные средства на финансовом рынке путём размещения ценных бумаг, привлечения межбанковских кредитов и депозитов на клиентские счета.
Частная собственность на средства производства, а вместе с ней и субъект капитала, таким образом, не могут расти и вообще существовать без кредита, иначе угроза поглощения со стороны других, более динамичных конкурентов будет приведена в исполнение. Какой бы ни был собственник, мелкий или крупный, он пользуется услугами финансового рынка. Постиндустриальная экономика предполагает, что субъект капитала -заёмщик по определению и необходимости. Кто же его кредитор? Не является ли кредитор настоящим, подлинным субъектом капитала - этаким Гаруном-аль-Рашидом, которому принадлежит всё золото мира? Следует обратиться к природе инструментов кредитования, чтобы убедиться, что даже государственный кредитор, кредитор последней инстанции, организатор системы рефинансирования выпускает кредитные билеты - денежные знаки. Его стабильность, порядок и условия рефинансирования зависят от доверия, каким пользуются эмитируемые им финансовые инструменты - долговые обязательства, будь они в виде облигаций или наличных и безналичных денежных средств. Деньги - это двусторонний балансовый счёт [5, с. 151]; они имеют контрактную природу. Как и все товары, торгуемые на финансовых рынках, деньги представляют собой недовыполненные контракты, или контракты, находящиеся в процессе своего выполнения. Это обязательства одной стороны, эмитента,
исполнить определённые действия в случае, если другая сторона выполнит те, которые предполагает данный контракт. А любой контракт - это знаковая модель, план совместных действий его сторон [6, c. 134]. Монетарная экономическая модель состоялась, когда наибольшее доверие в качестве инструмента кредитования заслужил американский доллар, эмиссия которого Федеральной резервной системой привела к тому, что внешний государственный долг США в настоящее время превышает 14 трлн. долл.
Разумеется, частные кредиторы не могут до такой степени рассчитывать на инвестиционную привлекательность своих финансовых инструментов и потому в полной мере изведывают риски, связанные с неопределённостью финансового результата в будущем. Так, в 1994 г. Ник Лисон, 27-летний «трейдер-победитель» Сингапурского офиса английского банка Barings, получил от руководства банка генеральную доверенность на опционно-фьючерсную торговлю в азиатско-тихоокеанском регионе, которая не ограничивала его сделки ни по количеству заключённых контрактов, ни по сумме. Такое расположение Питера Беринга, наследника одного из старинных английских банков, объяснялось финансовым гением Н. Лисона, принесшим семейному бизнесу Берингов более 15 млн. фунтов стерлингов в 1993 г. и около 18 млн. в первой половине 1994 г. В январе 1995 г. трейдер скупил более 61 тысячи фьючерсных контрактов в расчёте на рост индекса Nikkei 225, но после землетрясения в Кобэ 17 января 1995 г. игра на понижение рынка ежедневно повергала английский банк в огромные убытки за счёт роста вариационной маржи. Эти убытки трейдер отражал на счёте 88888, который не показывал руководству банка. Биржа в Сингапуре отслеживала состояние счёта 88888 и отправляла отчёты в лондонский офис; отчёты попадали к сотрудникам отдела информации, которые удаляли их как спам. Глава Сингапурского отделения Barings плохо разбирался в торговле деривативами и не вникал в сущность дел. «Финансовому гению» без труда удалось заморочить голову аудиторам Deloitte & Touche, проверявшим его деятельность годом ранее.
Нежелание Н. Лисона фиксировать убыток привело банк к катастрофе: к 24 февраля 1995 г. убыток составлял 1.4 млрд. долл., что более чем в 2 раза превышало собственный капитал банка. Усилия П. Беринга по спасению семейного бизнеса были потрачены впустую: ни национальный банк Англии, ни султан Брунея, которому предлагалось купить Barings, не решились покрыть убытки. После банкротства бизнес был продан голландской страховой группе ING за 1 фунт стерлингов, вкладчики потеряли более 4 млрд. долл., 4 тысячи сотрудников Barings остались без работы. Н. Лисон отбыл в сингапурской тюрьме четыре с половиной года и прошёл курс лечения от рака химиотерапией. В настоящее время он проводит семинары по управлению рисками и совершает сотни сделок в день на международном валютном рынке. С тех пор, как разорился банк Barings, в Сингапуре открыто производство пива, названного его именем.
В новейшее время субъект капитала производится как остаток производственных отношений, срез потоков производства
- срез потребления, накопления и кредита в конечном итоге. Финансовые потоки, обуславливающие целостность финансового рынка, распределяются посредством срезов и восполнений, производимых кредитными учреждениями, которые функционируют как детали желающих машин, социокультурные механизмы воспроизводства субъекта [7, с. 297-300]. Н. Лисон с наглостью биржевого спекулянта, живущего воображаемыми капиталами, срезал финансовые потоки банка, на который работал, не восполняя срезы правами, гарантиями, страхованием. «Позиция довлела над ним» - заторможенность резко сменялась возбуждением, рациональный анализ не был возможен; это было состояние шизофренической утраты ощущения реальности происходящего. Расщепление мышления и эмоций выражалось в принятии спонтанных решений; помрачение сознания сменялось внезапным его прояснением.
Общественное производство, будучи инфраструктурой машин желания, выстраивает субъекта по своему образу и подобию, в соответствии с порождаемыми им потоками произведённого и производимого. Усиливаясь, эти потоки грозят сгладить с картины действительности не только индивидуальные черты капиталиста, тем самым обезличив его окончательно, но также не оставить следа и от родового понятия «субъект капитала» -уничтожить капиталиста как класс, но бескровно, без революции, о необходимости которой так долго говорили большевики.
Это пока ещё не вступление в коммунистическую эпоху. Светлая перспектива постэкономического развития, когда общественное производство позволит человеку реализовать свои лучшие творческие способности, дарит надежду на глобальное исчезновение классового деления в случае длительного устойчивого социально-экономического развития.
Это в будущем. Пока что же, приговорённый к каторге наслаждений, предрасположенный к шизофрении субъект капитала - его собственник, или бенефициарий, или управляющий, тот, кто замещает собственника, распоряжаясь капиталом и извлекая из него прибыль, - выстраивает временную перспективу по образцу, отличному от традиционной мудрости, какой следовали общества дисциплины, не склонные злоупотреблять кредитом. Ф. М. Достоевский хлёстко и резко приписал этой мудрости соответствующий образ жизни: «Все работают, как волы, и все копят деньги, как жиды» [8, с. 226]. Ещё в начале прошлого века уложенный на кушетку невротический субъект капитала жил надеждой на будущее; его страхи и опасения вызывались тревогой о будущем: что произойдёт, если случится страшное -нечто из того, что приходит ему на ум. Его забота о капитале носила смысл и характер заботы о самом себе, поскольку именно капитал обеспечивал ему идентификацию с самим собой. Застрелиться, если разорение неотвратимо, было признанным способом сохранить свою самость - честь, характер, достоинство, твёрдость или даже свободу, словом, такие качества и особенности, выказывание которых на деле всегда отличало человека благородного.
После реализации кейнсианской модели временная перспектива собственника капитала коренным образом изменилась. Невротическое ожидание лучших времён, столетний преемственный труд, терпение и накопление сменились шизофреническим расщеплением субъекта между неутомимой жаждой потребления в настоящем, подогреваемой всеми средствами информационного общества, и ограниченной работоспособностью, не позволяющей получить в кредит все желаемые блага мира. Жизнь взаймы стала нормой и, в отличие от кредита старого доброго капитализма, ручейками ростовщичества питавшего бизнес, широкими потоками захватила значительную часть работоспособного населения. Машины желания срезают эти потоки, восполняя их трудом, который, в свою очередь, опять порождает потоки услуг и товаров.
Готанда Рёити, герой романа Харуки Мураками «Дэнс, Дэнс, Дэнс», на вопрос бывшего одноклассника, сколько он задолжал, признаётся:
«Бешеную сумму. То есть, это я знаю, что бешеную. Но сколько уже отдано, сколько ещё осталось - мне, должнику, непонятно. Ты знаешь, я не хвастаюсь - я могу всё, что может обычный человек, а то и больше. Вот только в денежных вопросах слабак. От одного вида цифири в гроссбухах меня просто трясти начинает. Глаза будто сами со страницы соскальзывают. Родители мои - старомодная была семья - это видели, да так и воспитывали: коли в деньгах ничего не смыслишь - так и не лезь во всю эту бухгалтерию. Плюй на цифры, вкалывай на полную катушку и не шикуй. Живи скромно, по средствам - и всё будет в порядке. На мелочи не разменивайся, думай о главном, лишь бы по большому счёту жизнь удалась... Ну, ты знаешь, есть такая философия у людей. По крайней мере, была когда-то... Но сегодня сама идея - «жить по средствам» - теряет смысл! И вся эта их философия летит под откос. Всё перепуталось до невозможности. Где она, эта «жизнь по большому счёту»? Была, да вся вышла. Остался только мой финансовый кретинизм. Просто кошмар. Сколько денег приходит, сколько уходит - понятия не имею. Бухгалтер в конторе мне что-то объясняет, себя не помня. Так мудрёно, что сам чёрт ногу сломит. Ясно одно: бабки бешеные крутятся. Здесь у нас дебет, здесь кредит, тут мы расходы списали, тут налоги уплатили - голова кругом идёт! Сколько раз я их умолял - давайте както проще всё сделаем. Куда там! Даже не слушает никто. Тогда, говорю, хоть объясняйте, сколько долга ещё осталось. Вот они и объясняют. Это как раз проще всего. До фига ещё осталось - вот и все объяснение. Тут вы почти рассчитались, но здесь и там - ещё до фига. Так что отрабатывайте. А пока можете тратить сколько угодно на представительские расходы. Вот такая ерунда получается».
Утопающий в славе и роскоши, Готанда глубоко несчастен:
«Паршиво себя чувствую - сил нет. Словно какаято личинка мерзопакостная. Ведь ты пойми - я готов отработать. И работу свою, в общем, люблю. Только хуже некуда, если тобой
вертят как хотят, а ты даже не понимаешь, что происходит. Иногда такой ужас охватывает.
Стресс накапливается - и я проваливаюсь туда, внутрь. В зазор между мной настоящим - и тем, кого я играю. Этот чёртов зазор я сам в себе вижу отчётливо. Огромная трещина - словно земля под ногами распахивается. Ноги разъезжаются - и я лечу туда, в эту пропасть. Глубокую, тёмную - хоть глаз выколи... Когда это случается, я вечно что-нибудь разрушаю. Потом спохватываюсь - а ничего уже не исправить» [9, c. 545-547].
Исправить индивидуальными человеческими усилиями здесь ничего нельзя, потому что проблема героя собственно не является проблемой индивидуального самосознания. Это проблема «завалов» общественного бытия и «провалов» общественного сознания. Между тем на работе, в которую влип соблазнённый потреблением современный заёмщик, завалов не разгрести никогда. В развязке романа раскрывается, что Готанда Рёити страдает раздвоением личности, не понимая, до каких пор -реальность, а с каких пор - один только бред. Мир действительности уступает место иллюзии. Готанда болен: он не помнит и не сознаёт ничего из того, что происходит «совсем в другом мире». Слишком велика пропасть между тем, кого он играет среди людей, и тем, кем он стал по природе отношений между людьми. И эта пропасть только растёт. Узнав об убийствах, совершённых в беспамятстве, Готанда выбрасывается в море на одном из самых дорогих в Японии автомобилей. Иного способа покончить с кошмаром раздвоения, кошмаром иллюзорного богатства и неподлинного бытия герой не находит.
Иллюзорным существование субъекта капитала делают не одни только экономические отношения и риски, с ними связанные - коммерческие, операционные, маркетинговые, деловые и т. п. Отношения власти, предполагающие неизбежное разделение общества на тех, кого принято считать субъектом власти, политическим актором, и её исполнителем, между субъектом имущественных прав и его правопреемником, между чиновником и просителем изменчивы, как колесо фортуны. Разорения банка Barings можно было избежать, если бы П. Беринг поостерёгся подписывать генеральную доверенность на имя Н. Лисо-на и ограничил суммы спекулятивных сделок разумным пределом. В любом банкротстве можно найти немало таких «если бы», без которых предприятие продолжало бы существовать, а субъекту капитала не пришлось бы полагаться на фортуну. Вместе с тем капитализм не был бы капитализмом, и свобода частного предпринимательства оказалась бы чистой фикцией, если бы финансовые и товарные рынки однажды и навсегда достигли равновесной цены, а системные риски свелись к нулю.
Подведём итоги. После кантовской критики вещей-самих-по-себе отнесение всякого смысла и значения к соответствующей познавательной функции явилось условием и предпосылкой любой методологической и научно-теоретической работы. Серьёзные ошибки начинаются, когда учёный, имея дело со смыслами и значениями, принимает их за понятия и объекты. Во избежание грубого детерминизма теория и социология знания должны обеспечить социальное исследование инструментами рефлексии, которые позволили бы реализовывать рефлексивные механизмы понимания. Вне рефлексивных механизмов невозможно познать, сконструировав, ни один предмет в области социальных и гуманитарных наук, иначе тому, что мы принимаем за объекты, в действительности мы не сможем рационально соотнести ничего. В философской литературе рефлексия трактуется как важнейший механизм человеческой социальной жизни во всех её формах и проявлениях и даже как источник и средство человеческой свободы. Конечно, рефлексия не делает нас богами, обладающими идеей о своих идеях, однако существенно повышает теоретическую значимость исследования, раскрывая способ существования субъекта и объекта познания в коммуникативном пространстве языковых игр.
Инструменты рефлексии представляют собой языковые средства, используемые в поле социальной практики при целенаправленном усилии понимания. Простейший рефлексивный механизм работает как связка двух плоскостей знания - пред-
Библиографический список
метного знания и знания о предметном знании: «Я знаю, что я знаю ...». Г.П. Щедровицкий описывал эту связку, в которой объект представлен по меньшей мере дважды, как ситуацию двойного знания. Рефлексивный механизм использует две группы языковых средств: одну - для изображения, репрезентации самого объекта, другую - для репрезентации знаний об объекте. Это значительно и принципиально усложняет познавательную процедуру, однако если мы действительно хотим осмыслить рефлексивные связи социального управления, в частности, связи между технологиями власти и экономическим управлением, нам следует обратиться к теоретическому языку, который позволит нормировать и фиксировать в виде определённых правил саму рефлексию.
Общественные отношения, связанные с функционированием финансовой системы и производством субъекта капитала, шире, чем собственно образование, распределение и использование денежных фондов. Функционирование финансовой системы обеспечивается денежным обращением - движением наличных денег и безналичными расчётами. Но значение денег опять же шире функции платежа или средства обращения. В «Экономическо-философских рукописях» К. Маркс называл деньги узами всех уз, связывающими индивида с человеческою жизнью, обществом и природой, и в то же время - всеобщим средством разъединения, поистине разъединяющей людей разменной монетой и подлинно связующим средством. Он подчёркивал, что извращение и смешение всех человеческих и природных качеств, «братание невозможностей», эта божественная сила денег кроется в сущности денег как отчужденной, отчуждающей и отчуждающейся родовой сущности человека: они -отчуждённая мощь человечества. В современной офинансиро-ванной модели накопления деньги как концентрированная форма, в которой отливается идеология рыночного фундаментализма, обеспечивают легитимацию политической власти и подменяют ценности социальной защиты собственно монетарными интересами - неограниченной свободой перемещения капитала, свободной торговлей и логикой финансизма в конечном итоге. В индустриальных обществах эта подмена обусловливает бедность и ограниченность потребления масс, которые, будучи последней причиной всех действительных кризисов, чреваты социальным взрывом. В постиндустриальных обществах монетаристская модель экономического управления, будучи порождена непрерывной легитимацией власти, выдаёт себя за единственно возможный или, по крайней мере, наиболее эффективный режим роста и хозяйственного развития. Осуществляя связь между наёмным работником и работодателем, потребителем и производителем, индивидом и обществом деньги создают иллюзию их общности, необходимости и естественности, незыблемости, истинности и правильности отношений.
В то же время если мы предположим человека как человека и его отношение к миру как истинно человеческое отношение, то получим возможность совсем иного понимания, в котором любовь обменивается только на любовь, доверие на доверие, страдание на бескорыстную помощь и заинтересованность. Текущий экономический кризис чётко обозначил несостоятельность претензии денежных ценностей на известную универсальность в разных сферах человеческой деятельности - в политике, экономике, образовании, медицине, в трудовых отношениях, в сфере досуга и семейных делах. Гигантское самовозрастание фиктивного капитала, как и беспрецедентные масштабы эмиссии финансовых деривативов, стали возможны лишь благодаря тому, что денежные ценности постиндустриальных обществ представляют собой не что иное, как модернизированную форму мифа. Патримониальный режим накопления соблазняет возможным потреблением в будущем, переводя ценности действительной социальной защиты, но реализованные «по минимуму», в план возможного финансового благоденствия в будущем, либо навязывая более высокий уровень потребления в настоящем, но достижимый только при условии долгосрочного кредитования. Тем самым режим экономического роста с финансовой доминантой и логика финансизма делают иллюзорным и уничтожают побочный продукт своего производства - субъекта капитала.
1. Соловьёв, О.Б. Институты знания и технологии власти в современной модели экономического управления // Вопросы философии. -
2009. - № 8.
2. Делёз, Ж. Анти-Эдип: капитализм и шизофрения / Ж. Делёз, Ф. Гваттари. - Екатеринбург, 2008.
3. Джойс, Дж. Улисс. - М., 1993.
4. Фуко, М. Слова и вещи: археология гуманитарных наук. - М., 1977.
5. Bell, S.A. The Role of the State and the Hierarchy of Money // Cambridge Journal of Economics. - 2001. - Vol. 25. - № 2.
6. Тамбовцев, В. Финансовый кризис и экономическая теория // Вопросы экономики. - 2009. - № 1.
7. Соловьёв, О.Б. Институты знания и технологии власти: На пути к современной модели экономического управления. - Saarbrucken:
LAMBERT Academic Publishing, 2011.
8. Достоевский, Ф.М. Игрок / полное собр. соч. в 30 т. - Л., 1973. - Т. 5.
9. Мураками, Х. Дэнс, Дэнс, Дэнс. - М., 2010.
Bibliography
1. Solovjyov, O.B. Institutih znaniya i tekhnologii vlasti v sovremennoyj modeli ehkonomicheskogo upravleniya // Voprosih filosofii. - 2009. - № 8.
2. Delyoz, Zh. Anti-Ehdip: kapitalizm i shizofreniya / Zh. Delyoz, F. Gvattari. - Ekaterinburg, 2008.
3. Dzhoyjs, Dzh. Uliss. - M., 1993.
4. Fuko, M. Slova i vethi: arkheologiya gumanitarnihkh nauk. - M., 1977.
5. Bell, S.A. The Role of the State and the Hierarchy of Money // Cambridge Journal of Economics. - 2001. - Vol. 25. - № 2.
6. Tambovcev, V. Finansovihyj krizis i ehkonomicheskaya teoriya // Voprosih ehkonomiki. - 2009. - № 1.
7. Solovjyov, O.B. Institutih znaniya i tekhnologii vlasti: Na puti k sovremennoyj modeli ehkonomicheskogo upravleniya. - Saarbrucken: LAMBERT
Academic Publishing, 2011.
8. Dostoevskiyj, F.M. Igrok / polnoe sobr. soch. v 30 t. - L., 1973. - T. 5.
9. Murakami, Kh. Dehns, Dehns, Dehns. - M., 2010.
Статья поступила в редакцию 12.03.12
УДК 11, 13
Fedyaev D.M. WAY TO BEING: EXISTENTIAL EXPERIENCE OR ROUTINE? The article presents two ways of communion to being: “heroic” which implies existenzial philosophy and “ordinary” which is performed in everyday life. Key words: existence, boundary situation, everyday life, education, common sense, ability to judge, taste.
Д.М. Федяев, д-р филос. наук, проф. каф. философии Омского гос. педагогического университета, г. Омск, E-mail: fedyaev@omgpu.ru
ПУТЬ К БЫТИЮ: ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ ИЛИ РУТИНА?
В статье сопоставляются два варианта приобщения к бытию: «героический», предлагаемый философией экзистенциализма, и «обычный», который осуществляется в ходе повседневной жизни.
Ключевые слова: бытие, пограничная ситуация, повседневность, образование, здравый смысл, способность суждения, вкус.
Едва раскрыв гегелевскую «Логику, мы узнаем, что бытие («чистое» бытие в отличие от наличного бытия) есть истинно первое без всякого дальнейшего определения. В последующем разговоре о бытии неоднократно используется эпитет «пустое», обнаруживаются элементы юмора, который сегодня назвали бы черным: «Это то же самое, что индус называет Брамой, когда он, оставаясь внешне неподвижным и не побуждаемый никакими ощущениями, представлениями, фантазиями, вожделениями и т. д., годами смотрит лишь на кончик своего носа и говорит внутренне, в себе «ом, ом, ом», или вообще ничего не говорит» [1, с. 157]. Понятно, что категория, охватывающая все, не может иметь никакого определенного содержания. В этом смысле бытие и ничто тождественны. Но Гегель говорит и о том, что определения бытия суть «метафизические определения Бога» [2, с. 144]. Бога (не имеющего четких очертаний, как не может их иметь абсолют) как-то не принято именовать пустым. Приобщение к бытию - не пустой вопрос. Более или менее прямо его решают философы (точнее - метафизики), исследующие предельно общие категории, и люди искренне и горячо верующие, которым бытие представлено Богом.
Уже для древней философии Бытие превратилось не в совсем уж бессодержательное и пустое «все», но во все, объединенное общим принципом или принципами. Сознание, к примеру, того, что все состоит из воды, помогало несколько снизить градус страха перед запредельным: вода или что-либо иное -всеобщее первоначало, оно является первоначалом как в пределах опыта, так и за ними, а потому можно двигаться дальше, к горизонту. Впоследствии признание общих принципов бытия удовлетворяло потребности в видении целого, насколько понятие целого применимо к бесконечности: мир бесконечен, но организован так-то.
Но философов не так уж много, а таких, которые сегодня занимаются метафизическими проблемами, можно без труда пересчитать «по головам». Смею предположить, что и среди тех, кто стоит в храме во время службы (особенно перед телекамерами) и купается в проруби в крещенские морозы, далеко не все по-настоящему веруют. Возможно, сам Бог решает, кого награ-
дить даром искренней веры, а кого нет. Неужели для всех прочих приобщение к бытию недостижимо?
В какой-то мере эту потребность испытывает почти каждый, или, по крайней мере, многие. Существование, неизменно ограниченное пределами непосредственного опыта, рано или поздно разочаровывает. Человек просыпается утром в определенный час, машинально проделывает нужные манипуляции. Затем отправляется на работу, выполняет предписанные ему служебные обязанности. Потом в магазин, домой, где ждут домашние дела. Обращение к телевизору, по которому что-то показывают, а назавтра - все снова. Можно нарисовать аналогичную картину и иначе, как движение от одной цели к другой: школа, вуз, движение по служебной лестнице и др. Но именно так мы обычно и живем. Едва ли стоит переоценивать противоположный вариант - жизнь, отданную высоким целям, посвященную классу, народу, человечеству. Тот, кто сделал предметом своих забот человечество, зачастую с великолепным спокойствием игнорирует отдельных людей.
Героический способ выхода из обычной «заброшенности в мир» предлагает философия экзистенциализма, которая и сегодня продолжает пользоваться популярностью, особенно у молодых исследователей. В многочисленных статьях и диссертациях мы снова и снова читаем о подлинном и неподлинном бытии, экзистенции, экзистенциалах и др. Смею утверждать, что а) некоторые идеи экзистенциализма детерминированы не столько реальной жизнью, сколько художественной литературой; б) они не столь уж несомненны и непреложны, как это может показаться романтически настроенному философу.
Изложу их в нескольких словах. Наша обычная жизнь «неподлинна». Она характеризуется такими понятиями, как молва (представляющая возможность понять все без предшествующего усвоения дела), любопытство (беспроблемная погоня за «интересным»), двусмысленность (благодаря которой неподлинное выглядит подлинным, постигнутым и проговоренным). Мы окружены другими людьми, масса которых самим своим наличием стремится подавить наше восхождение к подлинности. Если я живу в обществе, я подобен другому, представляя собой лишь
