CC BY
20
чает «любитель отечества, ревнитель о благе его, отчизнолюб, отечественник или отчизник» [3, с. 241]. Патриотизм как качество личности проявляется в любви к своему Отечеству, преданности и готовности служить Родине. С патриотизмом органически связано национальное самосознание, которое базируется на национальной самоидентификации. Ещё Поместный Собор 1990 г. констатировал, что «на протяжении тысячелетней истории Русская Православная Церковь воспитывала верующих в духе патриотизма и миролюбия. Патриотизм проявляется в бережном отношении к историческому наследию Отечества, в деятельной гражданственности, включающей сопричастность радостям и испытаниям своего народа, в ревностном и добросовестном труде, в попечении о нравственном состоянии общества, в заботе о сохранении природы» [4].
Христианский патриотизм одновременно проявляется по отношению к нации как этнической общности и как общности граждан государства. Православный христианин призван любить свое отечество, имеющее территориальное измерение, и своих братьев по крови, живущих по всему миру. Такая любовь является одним из способов исполнения заповеди о любви к ближнему, что включает любовь к своей семье, соплеменникам и согражданам. При этом патриотизм православного христианина должен быть действенным. Он проявляется в защите отечества от неприятеля, труде на благо отчизны, заботе об устроении народной жизни, в том числе путем участия в делах государственного управления. Христианин призван сохранять и развивать национальную культуру и народное самосознание.
Сейчас очевидна необходимость единой государственной политики в области патриотического воспитания граждан России и соответствующей этой политике государственной системы патриотического воспитания, способной консолидировать и координировать эту многоплановую работу. Система государственных мер должна включать формирование у граждан Российской Федерации духовно-патриотических ценностей, а результатом функционирования системы патриотического воспитания должны быть в социально-идеологическом плане обеспечение духовно-нравственного единства общества и на этой основе снижение социальной напряженности. РПЦ считает, что в ближайшее время необходимо подготовить и принять Концепцию военно-патриотического воспитания молодежи, предусмотрев в ней роль и участие Церкви, а на основе этой Концепции принять Программу патриотического воспитания молодежи, включив ее в общий план развития страны.
Из христианской заповеди посещать заключенных и заботиться о спасении их душ развилась идея исправления как одна из задач Церкви по отношению к заключенным. В России подобное служение возобновилось в 1990 гг. Первым в тюрьмах в начале 1990-х годов был построен силами самих заключенных храм св. Вениамина Петроградского под Санкт-Петербургом. В настоящее время в большинстве тюрем открыты или строятся православные часовни и храмы. На данный момент в учреждениях уголовно-исполнительной системы (УИС) функционируют 426 храмов, в том числе 403 РПЦ, 15 мусульманских мечетей, 5 буддийских дуганов и 3 костела Римско-католической церкви. Действуют 720 молитвенных комнат, в том числе
Библиографический список
517 РПЦ, 56 мусульманских, 7 буддийских, 2 Римско-католической церкви, 73 евангельских христиан-баптистов, 51 христиан веры евангельской (пятидесятников) и 5 для представителей других вероисповеданий. Ежегодно растет количество верующих осужденных. В исправительных учреждениях создано более 1100 религиозных общин различных конфессий, в которых насчитывается более 70 тысяч верующих осужденных, что составляет 6,4% от их среднесписочной численности. Из них примерно 4,9%
- православные, 0,9% - мусульмане, буддисты, иудеи и католики, 0,6% - представители протестантских вероисповеданий.
В 65 регионах России организовано 375 воскресных школ (библейских курсов), где проходят обучение религиозным предписаниям, нормам вероучений и культовой практике около 12,5 тысяч верующих осужденных. Многие руководители и сотрудники исправительных учреждений сами вошли в православные братства или содействуют их работе. Заключенные с помощью православных храмов и братств получают на Пасху пасхальные яйца и куличи, регулярно проводятся богослужения и беседы, открываются православные библиотеки для заключенных при храмах и общинах, организуются мастерские. Проведение богослужений и присутствие в тюрьме священника поддерживает нравственную атмосферу среди заключенных и ведет к снижению правонарушений.
Однако, в современных условиях священнослужители, главным образом РПЦ, окормляющие практически все учреждения УИС, осуществляют свое служение безвозмездно, на добровольной основе и, в основном, дополнительно к своим прямым обязанностям. В необходимости создания службы пенитенциарных капелланов убеждены многие представители исполнительной и законодательной власти. Вместе с тем необходимо отметить, что в отличие от некоторых стран Европы, где существует реальная поддержка так называемым «государственным» церквам (как, например, в Дании, где Евангелическая Лютеранская Церковь является официальной церковью этой страны согласно параграфам 4 и 6 конституции Королевства Дании), в России такого понятия не существует. Таким образом, возникает вопрос, какие конфессии имеют право окормлять своих приверженцев в учреждениях УИС. Вполне очевидно, что он может быть решен только в законодательном порядке.
Светская власть нередко обращается к опыту русского Православия при анализе и решении многих вопросов национального и международного масштаба. Вместе с тем, не все церковные инициативы, имеющие значительный социальный потенциал и серьезную общественную поддержку, находят у неё должную оценку. Именно поэтому необходимо подчеркнуть, что наступило время восстановления правильного понимания места и роли Церкви в развитии славянской культуры, государственности и духовно-нравственных основ народной жизни. РПЦ же, высказываясь за укрепление общественной нравственности, призывает всех людей, верующих и неверующих, видеть мир и общество в эсхатологическом свете их конечного предназначения и для этого зовет своих приверженцев к участию в общественной жизни, которое должно основываться на принципах христианской нравственности.
1. Русская православная церковь в новом тысячелетии // Наука и религия. - 2004. - № 11.
2. Свистунов, М.Н. Русская православная церковь о духовных основах современной цивилизации // Социально-гуманитарные знания. - 2003. - № 6.
3. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. - М., 1955. - Т. 3.
4. Послание Поместного Собора Русской Православной Церкви от 7-8 июня 1990 года // Церковь и время. - 1998. - № 4.
В1Ь!1одгарИу
1. Киввкауа ргауов!аупауа сегкоч V поуот ^ИвуасИе^и // Ианка I ге!1д1уа. - 2004. - № 11.
2. Бу^ипоу, М.Ы. Киввкауа ргауов!аупауа сегкоч о (^икИоушИкИ овпоуакИ воугетеппоу смИиасп // Зос1а!]по-дитапКат1Ие ипашуа. - 2003. - № 6.
3. йа^, V.!. То!коу1Иу в!оуаг иИК/одо уе!1когиввкодо уаи1Ика. - М., 1955. - Т. 3.
4. Ров!ап1е Ротев^одо БоЬога Киввкоу Ргауов!аупоу Сегк/1 о1 7-8 1уипуа 1990 до(^а // Сегкоч I угетуа. - 1998. - № 4.
Статья поступила в редакцию 14.09.11
УДК 008.
Багрова Н.В. PREDICTIVE MODEL AND INNOVATIVE DEVELOPMENT STRATEGY OF ARCHITECTURAL-CRITICAL ACTIVITY. The paper describes the model of architectural-critical discourse, which allows to predict its changes under the influence of general social factors. Based on the model, a strategy of network-structural development and architectural-critical activities is explained.
Key words: architectural-critical discourse, network-structural effect, the development of architectural-critical activity.
Н.В. Багрова, канд. культурологии, доц. НГАХА, г. Новосибирск, E-mail: [email protected]
ПРОГНОСТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ И ИННОВАЦИОННАЯ СТРАТЕГИЯ РАЗВИТИЯ АРХИТЕКТУРНО-КРИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В статье описывается модель архитектурно-критического дискурса, позволяющая прогнозировать его изменения под влиянием общесоциальных факторов. На основе модели разрабатывается стратегия структурно-сетевого развития архитектурнокритической деятельности.
Ключевые слова: архитектурно-критический дискурс, структурно-сетевое воздействие, развитие архитектурно-критической деятельности.
Проблема практического использования исследуемых тенденций архитектурно-критической деятельности в построении прогностических моделей обусловлена сложностью и многофакторностью процессов, протекающих в профессиональной культуре и за ее пределами: «мы должны рассматривать теорию архитектуры как вид знания, получение и применение которого управляется системами деятельности, с его типологической расчлененностью, телеологией, идеологией, произволом и случайностью, социальными конфликтами, возможностями памяти, продуктивного мышления, откровения и уровнями рефлексии» [1]. Поэтому архитектурный дискурс не может рассматриваться как закрытая система, отдельно от влияния общесоциальных дискурсивных практик.
Очевидно, что в столь многофакторной системе, которой является современная культура, любой сколько-нибудь ответственный прогностический дискурс принимается со значительными допущениями. Каким же образом можно рассчитывать на построение готового к практическому использованию прогноза?
В качестве исходной посылки можно полагать то утверждение, что прогностическое моделирование в исследованиях сверхсложных объектов социокультурного уровня, в отличие от построения теоретических моделей, не требует столь же строгого соответствия создаваемого представления изучаемому объекту. Как пишет М.Н. Кокаревич «моделирование как познавательная процедура, метод познания - это, прежде всего, продуцирование, конструирование такой адекватной системы (образа, modulus), которая описывает определенные аспекты какой-либо данности в силу того, что эта система изоморфна исследуемой данности» [2, c. 8]. Требования, предъявляемые к модели, таким образом, менее строги в том смысле, что модель не обязана воспроизводить все аспекты исследуемого феномена, но должна быть изоморфна ему по заявленным заранее критериям.
Существенное преимущество метода прогностического моделирования заключается в том, что уже построенная в соответствии с определенными свойствами объекта модель отнюдь не обязательно должна быть отвергнута при признании важными каких-либо других свойств объекта, но может быть дополнена и доработана без потери уже достигнутой изоморфности. Эта особенность метода представляется чрезвычайно важной, поскольку современный научный дискурс существует в условиях одновременного функционирования целого ряда противоречащих друг другу теорий культуры и теорий субкультур. Даже наиболее подходящие к какому-либо конкретному случаю теории часто бывает невозможно объединить по принципу дополнительности по причине несовместимости их методологических оснований.
Изучение культуры посредством ее моделирования в качестве системы, основанное на типологизации системообразующих признаков исследуемого культурного феномена или процесса, широко известно по работам отечественных и зарубежных ученых. Неизбежное упрощение исследуемых феноменов, являющееся неотъемлемым свойством метода моделирования, в данном случае является значимым плюсом, поскольку употребление в инструментальном смысле данных, полученных в пространстве пересекающихся дискурсов современной культуры без существенного обобщения просто невозможно. Превращение же массивов данных в образы векторов, тенденций -одна из наиболее распространенных и существенных упрощаю-щее-обобщающих характеристик метода моделирования.
Построение прогностической модели процессов в пространстве архитектурно-критического дискурса с учетом выделения в качестве гештальта характеристик хронотопического характера, рассмотренных нами ранее, позволяет нам построить ряд таких векторов. Под гештальтируемыми характеристиками мы имеем в виду структурирование текстов архитектурно-критичес-
кого дискурса через фрейм времени-ориентации высказывающегося. Наиболее интересным, в контексте прогностической возможности, является анализ причин усиления или ослабления частоты использования, иначе говоря, мощности того или иного фрейма в зависимости от каких-либо причин. Через выявленную опосредованность изменение частотности тех или иных психологически детерминированных установок влияет на фрейм оценки архитектурных значений. Затем - на изменения архитектуры как парадигмы мышления. И далее - уже и на реально возникающие через мышление архитекторов проекты и постройки. Так, представляется, и происходит действие так называемого «социального заказа» или «вызовов времени»: культура социума влияет на сознание индивидов, а те уже отвечают артефактами, становящимися, в свою очередь, социокультурными текстами для других индивидов.
Усиление и ослабление влияния хронотопических фреймов в нерефлексивном пространстве их использования архитектурной критикой, по всей видимости, имеет серьезнейшие основания, выходящие за пределы архитектурной субкультуры, и опирающиеся на общесоциальный дрейф психологических установок в обществе, связанный с процессами крупных изменений состояния общества в целом. Так, мощность действия и активности ретроспективистского фрейма заметно растет всякий раз, когда в социуме повышаются уровни тревожности, нарастает (но еще не приводит к обрушению и массовой аномии) дестабилизация норм и ценностей. Активность контекстуалистского фрейма нарастает при низком уровне социальной тревожности и знаменует собой социальный настрой на «обживание», «обустройство» и «обозначение» текущей действительности. Футуристический фрейм, парадоксальным образом, получает максимальную влиятельность в двух противоположных случаях - при крайне высоком уровне социальной нестабильности или глобальных перемен, в ситуации, когда любые традиционные методы продемонстрировали свою несостоятельность, или, напротив, в условиях привычной, проверенной и ожидаемой впредь устойчивой стабильности. Эти два варианта футуристического мышления можно сравнить с двумя вариациями миграций: либо мигранты бросают дом в отчаянии, спасая жизнь, либо туристы позволяют себе посмотреть мир, так столь различные причины порождают сходное поведение.
Очевидно, что общесоциальные тенденции не могут быть детерминированы архитектурной субкультурой. Даже столь сильное психологическое влияние, которое оказывает на население архитектурный контекст города, формируется чрезвычайно медленно и не сопоставим по скорости нарастания с политическими, идеологическими или этносоциальными изменениями социума. Архитектурно-критический дискурс вовсе не имеет мощности, сопоставимой с экономическими или социополитическими влияниями на самочувствие членов социума. В принципе, такое положение вещей свойственно каждому внутреннему профессионально-культурному контексту. Влияние искусства на общество хоть и мощно, но сильно разнесено по времени. Обратный процесс темпорально очень компактен.
Таким образом, при моделировании ближайших перспектив развития архитектурно-критического дискурса через представление о взаимозамещающих и непрерывно конкурирующих хро-нотопических фреймах мы выводим основание прогностируемых изменений из чисто архитектурного контекста и позиционируем его на трендах массового психологического настроя.
В целом, представляется, что механизм действия хроното-пических фреймов таков, что активность каждого из них детерминирована извне, и сама по себе уже детерминирует тенденции дискурсивных практик внутри архитектурной субкультуры, в том числе и ее критический сегмент. Однако, вовсе не обязательно, чтобы влияние внешних социокультурных тенденций на состояние архитектурно-критического дискурса оставалось един-
ственно довлеющим, формирующим внутренние процессы как бы «само по себе». Осознанная деятельность, в отличие от деятельности спонтанной, а также осознанные психологические потребности, в отличие от потребностей неосознаваемых, гораздо успешнее регулируются, поддаются как минимум стилевой, а иногда и векторной коррекции. Соответственно, основной стратегией повышения управляемости фреймовых тенденций архитектурно-критического дискурса является рефлексивность фреймового мышления, под которой предлагается понимать осознанную избирательность конкретных для каждой решаемой критической задачи фреймовых границ. Отстранение от собственных психологических установок, позволяет постепенно формировать хронотопическую инструментальность, которую можно обозначить как искомую цель использования предлагаемой в данной работе модели.
Представляется, что использование предлагаемой модели в вопросе влияния на тренды, возникающие в архитектурной субкультуре, не сможет полностью сгладить или тем более развернуть формируемые внешними по отношению к архитектурно-критическому дискурсу причины. Сознательное, подразумевающее существенную рефлексивную работу поведение никогда в исторически обозримое время не было способно преодолеть векторы, заданные коллективным бессознательным компонентом психологических установок социума. Задача, которую возможно ставить в данных условиях, формулируется как расширение границ ведущего фрейма; снижение уровня противопоставления логик разных фреймов, преодоление «слепых пятен», формируемых через невключение, семиотическое обнуление тех или иных объектов и смыслов неотрефлексирован-ным фреймом.
Основными стратегиями влияния на данную проблему, думается, следует считать, во-первых, введение представлений о естественном формировании фреймов в критическом мышлении, о накладываемых ими ограничениях и структурируемых фреймовым мышлением сюжетах в профессиональное архитектурное образование. Представляется, что рефлективность, осознание тенденций собственного мышления, и способность преодолевать в соответствии с имеющимися критическими задачами давление этих тенденций должно войти в одну из личностных компетенций профессиональной архитектурной деятельности. Данная стратегия, на наш взгляд, имеет достаточно традиционный характер, поскольку идея обобществления, широкого применения и введения в соответствующие профессиональные требования каждого нового знания существует с тех пор, как наука и образование вступили в постоянный союз. Тем не менее, предоставляемые данной стратегией возможности влияния, к сожалению, практически не дублируются иными методами.
Во-вторых, в качестве инновационной стратегии, причем пригодной для гораздо более широкого и вариативного воздействия, предлагается работа с сетевыми дискурсивными структурами архитектурной субкультуры, особенно со структурами критического дискурса. Особенность сложившейся ныне ситуации такова, что впервые за измеримый период пространство архитектурно-критического дискурса не закрыто перед дилетантами, но, напротив, распахнуто для каждого желающего высказаться. Если в печатных архитектурных изданиях направленности редактор мог публиковать исключительно отобранные высказывания обывателя, то современные сетевые структуры уравнивают профессиональный и непрофессиональный дискурсы. Значимыми остаются только такие факторы как художественная и публицистическая ценность суждения, согласованность суждения с некоторой группой мнений и дискурсивная значимость обсуждаемого объекта. Зачастую острое и красивое мнение дилетанта, одновременно, может быть, технически неграмотное, оказывается весомее и громче проверенного, но нечетко сформулированного мнения профессионала.
В целом, специфика и проблемы сетевого критического дискурса достаточно широко обсуждаются как в искусствоведческой, так и в социологической научных сферах, так что нет необходимости останавливаться на них более подробно. В целях настоящего исследования важно уделить внимание особенностям механизмов намеренного воздействия на общий дискурс сетевых архитектурно-критических практик.
Во-первых, здесь следует указать усиление важности такого достаточно традиционного метода воздействия на общее дискурсивное пространство, как создание тематических площадок. Однако если ранее такими площадками являлись, прежде всего, печатные издания и в меньшей степени, радио и телевизионные программы, то на сегодняшний день на передний план выходят существенно менее монологичные схемы, к которым мы отнесем
блоги и форумы, к которым можно отнести, например, тематический блог «Башня и Лабиринт» [3]. Технологии введения определенных представлений и моделей в архитектурно-критический дискурс через принципиально диалогичные сетевые структуры существенно отличаются от классических лекционных образовательных схем. Вместо единократного, быть может развернутого до размеров книги, сообщения, в активную фазу возвращается обсуждение, причем формы его разнообразны. Это может быть диалог Сократовского типа, а может быть и формат вопрос-ответ, парадоксальным образом воспроизводящий в распространенном Р.Д.О. образ медиевального катехизиса.
Соответственно, основной объем образовательной работы смещается с фазы подготовки (выступления, обучающего текста, презентации некоторого идейно-смыслового содержания) на поддержание и развитие дискуссии, ведомой, может быть, в основном усилиями противоположной (обучающейся) стороны. Более того, как показывает опыт наблюдения за блогами естественно-научного содержания, достаточно часто в ходе дискуссий происходит обучение не только конкретным знаниям, но методологическим принципам того или иного научного направления в форме, которая далеко превышает возможности популярного дискурса.
По всей видимости, рефлексивность хронотопического аспекта архитектурно-критической деятельности может быть выведена за круг узкого профессионального знания именно через сетевые сегменты современного образовательного процесса. Такая стратегия позволит усилить медленно нарастающее на данный момент в отечественном архитектурном мире сокращение разрыва между профессиональным и наивным за счет повышения уровня рефлексии наивного критика.
В классической профессионально-образовательной парадигме такой подход, тем не менее, не мог заинтересовать ставящего перед собой серьезные задачи инноватора. Причиной этому был непреодолимый разрыв между объемом знаний по предмету, доступных профессионалу и дилетанту. Но следует подчеркнуть, что одним из самых броских изменений, произведенных нарастающим сетевым контентом, является легкодос-тупность и нарастающая систематизированность единичных знаний по любой теме, включая архитектуру. Обратим внимание, что вопрос создания такого мощного, пронизывающего все области архитектурного знания, в отечественном архитектуро-ведении уже поставлен, а в зарубежном - по большей части даже решен. «В науке и философии, не говоря уже о литературе, достаточно хорошо организована служба хранения и издания всех значащих для истории этих областей источников. В архитектуре
- это запущенная область, и сегодня нужны специальные усилия и обоснованные доводы в пользу широкого развития информационных систем, библиографического обслуживания, издания справочной и энциклопедической литературы, издания классиков, хрестоматий, пособий и т.п.» [4]. В связи с нарастающей общедоступностью и систематизированностью знаний в виде массивов информации все уменьшается разница между профессионалом и профаном с точки зрения информированности; и все явственнее становится разница в способности сформировать сбалансированное, рефлексивное суждение на основе этих массивов информации. И именно поэтому сетевой критический дискурс становится еще более значимым, поскольку именно в нем реализуются функции доказательства профессиональной критической компетенции, в нем происходит процесс повышения рефлексивности суждений, и в нем, наконец, происходит непрерывный дискуссионный процесс, выявляющий текущие тренды и их изменения.
Думается, что ярко инновационный характер такого структурно-сетевого воздействия на общее пространство архитектурно-критического дискурса, заключается в его обратном, по сравнению с классическими образовательными схемами, действием. Если обычно знание изначально пропитывает профессиональную субкультуру и лишь мелкими порциями, фактически в режиме утечки, просачивается в общий социум, оцениваемый изнутри субкультуры как профанное, дилетантское, недостойное, то в описанной здесь сетевой стратегии некие знания и умения предоставляются всем желающим, и использовать их или нет, профессионал решает уже в связи со спецификой стоящей перед ним задачи.
В целом, показанная модель архитектурно-критического дискурса позволяет предсказывать определенные направления его развития, и, с помощью описанных стратегий, воздействовать на данный процесс. Насколько успешной будет реализация данных стратегий, зависит от участников архитектурно-критического дискурса.
Библиографический список
1.Раппопорт, А.Г. Смысл в архитектуре. - [Э/р]. - Р/д: http://papardes.blogspot.com/2011/02/blog-post_04.html
2. Кокаревич, М. Н. Концептуальное моделирование в социальной философии. - Томск, 2003.
3. Башня и лабиринт. - [Э/р]. - Р/д: http://papardes.blogspot.com
4. Раппопорт, А. Г. О смысле и перспективах развития архитектуроведения. - [Э/р]. - Р/д: http://papardes.blogspot.com/2009/09/blog-post_4036.html Bibliography
1. Rappoport, A.G. Smihsl v arkhitekture. - [Eh/r]. - R/d: http://papardes.blogspot.com/2011/02/blog-post_04.html
2. Kokarevich, M. N. Konceptualjnoe modelirovanie v socialjnoyj filosofii. - Tomsk, 2003.
3. Bashnya i labirint. - [Eh/r]. - R/d: http://papardes.blogspot.com
4. Rappoport, A.G. O smihsle i perspektivakh razvitiya arkhitekturovedeniya. - [Eh/r]. - R/d: http://papardes.blogspot.com/2009/09/blog-post_4036.html
Статья поступила в редакцию 22.09.11
УДК 008
Basalaev S.N. FROM THE PLAY NATURE OF THEATRE TO THE VITAL REALITY. The phenomenon of actor s play is considered in the article. Analogies between scenic experiences of actor and vital experiences of the person who plays a great number of social roles, which sometimes contradict each other are drawn here. Ways of creative improvement of a vital everyday reality at the expense of conscious presence at playing are planned.
Key words: play, actor’s play, imagination, an image of, persona, a role, inwardness of the actor, transformation of reality, psychological frameworks of play.
С.Н. Басалаев, доц. каф. театрального искусства КемГУКИ, Е-mail: [email protected]
ОТ ИГРОВОЙ ПРИРОДЫ ТЕАТРА К ЖИЗНЕННОЙ РЕАЛЬНОСТИ
В статье рассмотрен феномен актерской игры. Проведены аналогии между сценическими переживаниями актера и жизненными переживаниями человека, играющего множество социальных ролей, противоречащих друг другу. Намечены пути творческого усовершенствования жизненной повседневной реальности за счет сознательного присутствия в игре.
Ключевые слова: игра, игра актерская, воображение, образ себя психологические рамки игры.
Как капля воды отражает весь океан, так театр обнаруживает все позитивные и негативные явления художественной культуры, культуры в целом. Театр можно рассматривать одновременно и как реальное архитектурное пространство, и как иерархически выстроенное пространство культуры, и как художественное пространство - а в целом как пространство, структурирующее человеческое бытие в культуре. Прежде всего, предметом театрального искусства является преимущественно внутренний мир человека, его душевная жизнь, переживания, а также те связи и отношения, которые в этом мире рождаются в напряженных противоречивых ситуациях в процессе со-бытия с внутренним миром другого. В данном случае театр может рассматриваться как средство познания человека. В жизни вообще и в общении в частности у человека есть сферы, где он играет одновременно множество социальных, зачастую противоречащих друг другу ролей, которые созданы и востребованы обществом. Театральное искусство, подражая данному социальному феномену, использует театральность как свойство социальной жизни, поэтому ролевые отношения в актерской игре выходят на первый план.
Напомним о реальности чувств и переживаний в игре. Русский мыслитель Серебряного века Ф.А. Степун рассматривал актерствование, прежде всего, как мастерство изживания событий внутреннего плана, что изначально является функцией человеческой души, а затем уже искусства сценического [1, с. 185-189]. Сходным образом рассуждал и русский театральный деятель Н.Н. Евреинов. Под театральностью он подразумевал явление природное, досоциальное и доэстетическое, которое является сначала свойством человеческой души, а потом уже источником театра. Создатель влиятельной идеи полагал, что для человека в жизни самое важное - стать другим и делать другое, поэтому ему свойствен инстинкт преображения - «инстинкт трансформации видимостей природы» [Цит. по: 2, с. 20-24]. «Евреиновской театральности, - по мнению профессора Ю.М. Барбоя, - вообще нельзя «подражать», ее можно (и должно) только реализовывать - и в жизни, и в искусстве» [2, с. 20]. Тогда театр будет оставаться «театром живого человека» (В.И. Немирович-Данченко), с его внутренней подвижностью сценической жизни роли.
Интенции как религиозного мыслителя Ф.А. Степуна, так и модерниста Н.Н. Евреинова, не противоречащие концепции сценического существования «жизни человеческого духа» К.С. Станиславского, намного позже получили свое методологическое обоснование в работах Й. Хейзинги, М. Бахтина Е. Ба-
, роль, внутреннее состояние актера, преображение реальности,
сина и других. Мысли исследователей начала ХХ века очень важны для понимания сложного и необычного феномена актерской игры как явления культуры, посредством которого зритель видит, слышит и чувствует происходящее на сцене. Актер, общаясь с партнером, взаимодействуя с декорациями, реквизитом создает своей верой в предлагаемые обстоятельства, данные автором, режиссером и зрителем, особую реальность, особый мир, где он относится к объектам своего внимания совершенно иначе, чем в жизненной ситуации. Помня постоянно, что перед ним его коллега - актер, он относится к нему как к персонажу Причем данное отношение устанавливает в процессе общения не сам актер, а играемый им персонаж. При этом сценическое событие происходит как с персонажем, так и с актером, который его играет. В любой момент сценического существования в одном актере «здесь и сейчас» на глазах у зрителя присутствуют трое: тот, кто играет, тот, кого играют и тот, кто наблюдает за этим. То есть, актер видит и слышит одно, а относится к нему как к другому, ни на миг не забывая, что это всего лишь игра, но игра сценическая.
Так как детская игра наиболее полно обнаруживает в себе характерные черты игровой деятельности в целом, следует рассмотреть общие признаки и отличия в игре сценической и игре детской. Общими будут единые механизмы игры. И в детской, и в сценической игре чрезвычайно важна работа воображения и фантазия. Первоэлементом той и другой игры будет роль, а, следовательно, и перевоплощение (или отождествление, или подражание, или представление кем-нибудь и т.д.). Обязательное условие той и другой игры - вера в предлагаемые обстоятельства. И в детской, и в сценической игре, так или иначе, будут присутствовать моменты настоящего эмоционального переживания, драматизация, сценография. И в той и в другой игре реализуется замысел. Но существуют и отличия между игрой детской и сценической. Детская игра естественна и спонтанна, сценическая игра организуема, поведение ребенка в игре непосредственно, а актер должен быть заранее готов к непосредственному сценическому поведению. В детской игре ее участник переживает свои чувства и эмоции, а актер - чувства и эмоции персонажа. Цель в детской игре - освоить, научиться, развить эмоциональную сферу, а в актерской - донести некую мысль до зрителя. Детская игра может проходить без зрителей, в игре сценической зритель - неотъемлемый компонент сценического действа, все события театрального действа происходят в поле его восприятия. Чтобы быть понятным, актеру необходимы художественные выразительные средства. Эмоциональные про-
