CC BY
227
УНИВЕРСИТЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ
Вестник ПС! 1 У
II: История. История Русской Православной Церкви. 2013. Вып. 1 (50). С. 7-28
Профессура Московского университета второй половины XVIII — первой четверти XIX в.
А. М. Феофанов
В статье на основе опубликованных источников и архивных данных анализируется численность и социальный состав профессорской корпорации Московского университета второй половины XVIII — первой четверти XIX в. Изучаются возрастные характеристики, семейное положение, особенности карьерного продвижения, социальный статус (чины и владение недвижимостью, причисление к дворянскому сословию) профессуры; место преподавателей высшей школы в российском обществе между чиновниками, дворянами и интеллигенцией.
Изучение московской профессуры уже привлекало внимание исследователей1. Вышли в свет биографические справочники2, раскрывающие различные стороны жизни преподавательской корпорации Московского университета, а иностранным преподавателям в российских университетах и вовсе посвящены отдельные издания3. Но монографий, исследующих профессорскую корпорацию Московского университета в целом, не так много4.
1 Андреев А. Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX в. М., 2000; Он же. Профессора // Университет для России. Взгляд на историю культуры XVIII столетия. М., 1997. Т. 1. С. 174—219; Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. М., 2002. Т. 1—2; Он же. Профессора //Университет для России. Московский университет в Александровскую эпоху. М., 2001. Т. 2. С. 190—232.
2Волков В. А., Куликова М. В. Московские профессора XVIII — начала XX в.: Естественные и технические науки. М., 2003; Волков В. А., Куликова М. В., Логинов В. С. Московские профессора XVIII — начала XX в. Гуманитарные и общественные науки. М., 2006. См. также: Императорский Московский университет. 1755—1917: Энциклопедический словарь / сост. А. Ю. Андреев, Д. А. Цыганков. М., 2010.
3 Петров Ф. А. Немецкие профессора в Московском университете. М., 1997; Иностранные профессора российских университетов (вторая половина XVIII — первая треть XIX в.): Биографический словарь / Под общ. ред. А. Ю. Андреева. Сост. А. М. Феофанов. М., 2011.
4Никс Н. Н. Московская профессура во второй половине XIX — начале XX века. Социокультурный аспект. М., 2008. Попытка дать коллективный портрет профессуры Московского университета второй половиныXVIII в. сделана в книге: Сердюцкая О. В. Московский универ-
В данной статье в качестве основного подхода к социальной истории московской профессуры используется п р о с о п о г р а ф и ч е с к и й метод, а также метод реконструкции коллективной биографии5. В коллективной биографии профессоров, по мысли немецкого ученого Т. Маурер, должны рассматриваться социальное и национальное происхождение, первоначальное образование, обучение в университете и подготовка к профессиональной деятельности, карьера, работа преподавателей высшей школы в педагогической и научной сфере, условия жизни и общественная значимость6. С одной стороны, этот подход позволяет понять индивидуальные черты какой-то социальный общности, что дает возможность выхода на другие аналогичные биографии и социальный контекст. С другой стороны, этот метод направлен на конструирование социальных типов, позволяя, однако, в любое время вернуться к нетипичному, индивидуальному7. Цель этой методики: создание такой истории профессоров в России, которая учитывает три аспекта их профессиональной деятельности: «организационно-правовой — условия получения образования, приема на службу и деятельности профессоров, т.е. рамки для формирования их карьеры; историко-научный — изучение их научной и издательской деятельности; социальный — происхождение, материальное положение и социальный статус, самосознание, отношение кучащимся и т. д.»8.
Всего профессорский корпус Московского университета XVIII — первой четверти XIX в. насчитывал 96 человек, из них 60 россиян, включая «русских немцев»9. До 1803 г. получили кафедру 48 профессоров и столько же — в первой четверти XIX в.
В 1755 г. из намеченных в новом университете десяти профессорских кафедр лишь одну занял отечественный преподаватель — ученик Ломоносова Николай Поповский; все остальные предназначались иностранцам.
В конце сентября 1756 г. прибыл в Москву и был зачислен по контракту в штат университета куратором И. И. Шуваловым в качестве профессора истории и права Ф. Г. Дильтей, со второго полугодия начали читать лекции И. Г. Фроманн и И. М. Шаден. С 1757 г. начали занятиях. Г. Кельнер, И. Г. Рейхель, И. А. Рост10. С 1758 г. доктор медицины И. X. Керштенс приступил к преподаванию химии, минералогии, а также физики". В 1761 г., после смерти Поповского, кафедру
ситет второй половины XVIII в. как государственное учреждение. Преподавательская служба. М., 2011.
5 В отношении ученых Санкт-Петербургской академии наукXVIII в. подобная работа уже была проделана; см.: Фундаминский М И. Социальное положение ученых в России XVIII столетия // Наука и культура России XVIII века. Л., 1984. С. 52—70.
6 Маурер Труде. Новый подход к социальной истории университета: Коллективная биография профессоров //Из истории русской интеллигенции: Сб. ст. к 100-летию со дня рождения В. Р. Лейкиной-Свирской. СПб., 2003. С. 287.
7Там же. С. 280.
8 Там же.
9То есть родившихся в Российской империи.
10И. А. Рост с 1757 г. вел курс английского языка и преподавал математику; с 1762 г., после отъезда в Казань магистра Савича, занял кафедру прикладной математики, механики и физики в должности ординарного профессора.
11В 1757 г. курс физики читал аббат Франкози (см.: Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. М., 1855. С. 536).
красноречия занял преподававший математику в университетской гимназии еще с 1755 г. А. А. Барсов, второй профессор из «природных россиян», тоже ученик Ломоносова. В дальнейшем освежении профессорского состава происходило интенсивнее.
В целом можно согласиться с делением О. В. Сердюцкой профессоров второй половины XVIII — первой четверти XIX в. на несколько поколений, два из которых приходятся на XVIII в., а третье поколение — это те, кто занял кафедру во время реформ М. Н. Муравьева. Впрочем, это разделение в известной мере условно. Д. С. Аничков по времени рождения должен был бы попасть в первое поколение, да и фактически курс он начал читать с 1765 г., когда кафедру логики освободил вернувшийся в Германию И. Г. Фроманн, однако звание экстраординарного профессора он получил только в 1771 г., поэтому в данном исследовании (в отличие от работы Сердюцкой) он отнесен ко второму поколению.
Средняя продолжительность профессорского служения составляла во второй половине XVIII в. 16—17 лет. Шесть профессоров преподавали свыше 20 лет (рекорд принадлежит воспитаннику Геттингенского университета Иоганну Росту, который провел в Москве 34 года). Меньше всех нести службу выпало профессорам Бордельеру (1772—1773) и Ф. К. Курике (1785), которые скончались, состоя на службе.
Полвека спустя, в 1804 г., новый университетский устав предусматривал в Московском университете уже 28 профессорских кафедр, и попечитель Михаил Никитич Муравьев по этому поводу писал: «...как в Москве сейчас на казенном штате 14 профессоров, следовательно, половину вызвать можно»12.
Муравьевым были приглашены и заняли кафедры в 1803—1805 гг. профессора Ф. Рейхель, X. Ф. Гольдбах, Г. Ф. Гофман, Г. Грелльман, Г. И. Фишер фон Вальдгейм, И. Т. Буле, X. Ю. Штельцер, Ф. А. Гильтебрандт, Ф. Рейсс, И. А. Иде. Средний срок службы профессоров этого призыва составил 12—13 лет. К середине 1820-х гг. эхо процесса приглашений первого десятилетия XIX в. почти полностью затухает: в четырех российских университетах (Московском, Казанском, Харьковском и Санкт-Петербургском) тогда осталось лишь восемь профессоров-иностранцев (из 70 приглашенных)13.
Возрастные характеристики московской профессуры в связи с поворотными пунктами карьеры ее представителей
Под поворотными пунктами в биографиях специалистов понимается «комплексная жизненная ситуация смены места работы (занятости), существенно меняющая социально-профессиональное положение, характер и план сложившейся (или складывающейся) профессиональной карьеры. Под профессиональной карьерой понимается последовательность продвижения в выбранной сфере деятельности, в том числе по ступеням иерархии. Предполагается, что
12 ОР РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 14. Л. 16.
13 Подробнее см.: Феофанов А. М. Иностранные профессора российских университетов второй половины XVIII — первой трети XIX в.: Опыт коллективного описания // Иностранные профессора российских университетов (вторая половина XVIII — первая треть XIX в.). С. 11-24.
можно выделить два основных типа поворотных пунктов в биографии ученых. Во-первых, обусловленные в основном внешними обстоятельствами (прежде всего изменениями в структурах занятости). Во-вторых, обусловленные преимущественно личными обстоятельствами (изменением мотивации, ценностных установок в связи, например, с появлением семьи и т. д.)»14. Для ученого и преподавателя такими поворотными пунктами являются прежде всего начало образования, принятие в студенты и окончание университета, присуждение ученых степеней, возведение в должности (адъюнкт15, экстраординарный (т.е. без занятия кафедры) и ординарный (стоявший во главе кафедры) профессор)16.
Средний «стартовый» возраст профессора (на время производства в должность) в период с 1755 по 1770 г. — 32 года (от 25 у Шадена до 45 у Керштенса); с 1771 по 1801 г. — также 32 года (от 23 лет у В. М. Рихтера до 47 у Д. Н. Синь-ковского); с 1803 по 1825 г. — 38 лет (от 25 у Р. Ф. Тимковского до 66 у X. И. Ло-дера). При этом у русских преподавателей средний возраст составлял 30, 32 и 38 лет соответственно. И если в первом поколении русские профессора были примерно одного возраста, от 28 до 33 лет, то во втором разброс значительно шире — от 23—27, как у В. М. Рихтера и Ф. И. Барсука-Моисеева, до 39—47, как у А. М. Брянцева и Д. Н. Синьковского. В третьем поколении, если не брать исключительный случай Лодера, максимальный возраст вырос до 60—61 года (П. И. Суворов и А. П. Рогов), а минимальный составил 25 лет (Н. А. Бекетов и Р. Ф. Тимковский).
Практически все первые русские профессора первого поколения начинали учение в духовных учебных заведениях, кроме М. И. Афонина, который начал учебу сразу в университетской гимназии, что, очевидно, объясняется его нетипичным для профессора дворянским происхождением. В Славяно-греко-латинской академии учились Н. Поповский, А. А. Барсов, П. Д. Вениаминов и С. Г. Зыбелин. В духовных семинариях — С. Г. Десницкий (Троицкая семинария в Лавре) и И. А. Третьяков (Тверская). Далее следовал переход, обычно в возрасте 20—22 лет (самое раннее — 18, Барсов, самое позднее — 25, Третьяков), в светское учебное заведение: Академический (Поповский и Барсов) или Московский (Вениаминов, Зыбелин, Десницкий, Третьяков, Афонин) университет, и производство в студенты. После этого наступал черед производства в магистры либо в России (Барсов и Поповский получили эту степень в Академии наук в 23 и 2517 лет соответственно), либо во время стажировки за границей, которую прошли все профессора первого поколения из питомцев Московского университета. Десницкий и Третьяков получили степени магистров в Глазго в 25 и 29 лет соответственно,
14Попова И. И «Поворотные пункты» в биографиях и профессиональные карьеры специалистов // СОЦИС. 2011. № 4. С. 83-84.
15 Адъюнкт — преподавательская должность, предшествовавшая должности доцента. Адъюнкт выполнял обязанности помощника ординарного профессора (см.: Императорский Московский университет. 1755—1917. С. 14).
16 Пример анализа поворотных пунктов на основе изучения казанской профессуры XIX в. см.: Костина Т. В. Карьера в университете, или Сколько лет должно быть профессору: На материалах Казанского университета 1804—1863 годов // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., 2007. № 20. С. 262—269.
17 По другим данным, в 27 лет.
а через два года были удостоены докторского звания. Зыбелин, Вениаминов и Афонин несколько лет слушали лекции в Кенигсбергском университете, после чего первые двое продолжили образование в Лейденском университете, где и получили докторские степени в 29 лет и 31 год соответственно, последний удостоен аналогичной степени в Упсальском университете в возрасте 25 лет.
Для профессоров второго поколения наблюдается некоторое замедление карьерного роста. Все русские профессора этого времени, кроме 3. А. Горюшкина, получили образование в Московском университете. Только четыре человека (из 17) учились за границей. Некоторые (3. А. Горюшкин, П. И. Страхов, Е. Б. Сырейщиков, X. А. Чеботарев) не имели никаких ученых степеней, что не встречалось ранее, либо только степень магистра (7 из 17). Степень доктора имели только медики: Ф. К. Кур и ка, Ф. Г. Политковский, В. М. Рихтер, которые получили это звание за границей, и Ф. И. Барсук-Мойза, первый получивший степень доктора медицины в Московском университете (1794). Кроме того, И. А. Сибирский имел звание кандидата медицины18.
Сократилось число учившихся до университета в духовных учебных заведениях: таких было чуть более половины (9 из 17). Кроме воспитанников Славяно-греко-латинской академии и семинарий Центральной России (Троицкая, Пере-славская, Вологодская), появляются студенты Киево-Могилянской академии (А. А. А н т о н с к и й - П р о к о п о в и ч, М. И. Панкевич, П. А. Сохацкий, Ф. И. Барсук-Мойза), Черниговской семинарии (Политковский).
Что касается профессоров, но не медиков, то их жизненный путь складывался обычно следующим образом: в 18—19 лет ученик гимназии производился в студенты (как исключение — в 15 лет у Чеботарева), если же он был студентом духовного учебного заведения, то в возрасте 20—23 лет переводился в университет (исключение — 18 лет у Сохацкого). Проучившись несколько лет, студент начинал преподавать в гимназии, числясь информатором (учителем), или получал чин коллежского переводчика (в 23—24 года, как Е. Б. Сырейщиков и
В. К. Аршеневский); Чеботарев числился переводчиком уже с 18 лет, через три года после принятия в студенты, а с 21 года служил информатором в гимназии. Как исключение М. М. Снегирев с 20 лет (через месяц после зачисления в студенты Московского университета из богословского класса Троицкой лаврской семинарии) уже преподавал, а через три года, 9 января 1786 г., «за приобретенное в науках знание» из студентов «повышен на степень магистра философии и свободных наук», 13 ноября того же года произведен провинциальным секретарем (чин 13-го класса)19. В 27 лет получил степень магистра Аршеневский,
18 Сибирский был готов к испытанию на степень доктора, но Медицинская коллегия не разрешила Московскому университету производить в эту степень. Данное право, согласно положению от 9 июня 1764 г., было закреплено лишь за этой коллегией как государственным
органом, поэтому Сибирский именовался в дальнейшем кандидатом медицины, хотя диссертацию все же защитил в 1778 г. перед получением должности профессора (см.: Документы и материалы по истории Московского университета второй половиныXVIII века. М., 1963. Т. 3. С. 381).
в 29 — Аничков, в 38 — Брянцев, в 39 — Синьковский, служившие учителями в гимназии20.
Страхов с 21 года служил секретарем у куратора университета М. М. Хераскова, к которому попал по счастливой случайности, и благодаря его протекции получил в возрасте 28 лет, накануне своего заграничного путешествия вместе с сыном Хераскова (1785-1786), звание экстраординарного профессора по кафедре красноречия. Через два года, по возвращении, был назначен смотрителем Благородного пансиона (кафедра красноречия оказалась занятой Чеботаревым) и только в 1789 г., после кончины Роста, утвержден ординарным профессором физики.
При этом Страхов, как и Сырейщиков, и Чеботарев, не имел ученой степени. Не было ученой степени и у 3. А. Горюшкина, который, строго говоря, никогда не носил звания профессора, хотя читал курс права, фактически занимая кафедру гражданского судопроизводства. Будучи родом из бедной дворянской семьи, Захарий Аникеевич начал действительную службу в 15 лет копиистом Сыскного приказа. Служил в Юстиц-коллегии и 21 января 1786 г. в возрасте 37 лет, уже имея чин коллежского асессора, был определен в университет «для обучения студентов практической российской юриспруденции и судопроизводству»21.
В 1779 г. при университете на средства Дружеского ученого общества была открыта Педагогическая (Учительская) семинария. Ее воспитанниками были Сохацкий и Панкевич, в 1788 г. получившие степень магистра в 24 и 31 год соответственно; кроме того, звание бакалавра Учительской семинарии с 22 лет носил Прокопович, который, минуя степень магистра, в 26 лет получил должность адъюнкта, а еще через два года был назначен экстраординарным профессором.
Профессора третьего поколения (российские подданные) в среднем вступали на кафедру в еще более зрелом возрасте, чем профессора предыдущего, многие достаточно поздно поступали в университет. И. С. Андреевский в 25 лет только стал студентом, в то время как Н. А. Бекетов и Р. Ф. Тимковский в его возрасте уже получили должность экстраординарного профессора. В самом юном возрасте (14 лет) стали студентами будущие профессора И. И. Давыдов и А. А. Альфон-ский. В 15 лет получили студенческие шпаги Н. А. Бекетов, Р. Ф. Тимковский и Н. Н. Сандунов, на год позже — В. П. Ризенко. Средний возраст производства в студенты составил 18—19 лет.
В духовных учебных заведениях (Киевской и Славяно-греко-латинской академиях, духовных семинариях и Харьковском коллегиуме) учились 20 профессоров из 36, т. е. также чуть более половины, как и среди предыдущего поколения. Харьковский коллегиум, воспитанники которого не встречались ранее среди московской профессуры, окончили И. Ф. Венсович, И. А. Двигубский, М. Т. Каченовский и Е. О. Мухин, при этом последние двое не учились в Московском университете.
Мухин, окончив обучение в коллегиуме, изучал медицину в Елизаветград-ском госпитале, где в возрасте 23 лет после экзамена был утвержден подлекарем
20 Синьковский станет профессором только в 47 лет, Аршеневский — в 37, Аничков — в 38, Брянцев — в 39.
21РГИА. Ф. 733. Оп. 28. Д. 146. Л. 5 об.
и определен прозектором анатомии. Менее чем через два года (январь 1791 г.) он получил звание лекаря, служил в Московском военном госпитале и Московской хирургической школе адъюнктом, а также доктором в Голицынской публичной больнице, читал лекции по медицине в Славяно-греко-латинской академии. В 34 года (1800) получил степень доктора медицины и хирургии, а в 47 лет стал профессором медицинского факультета Московского университета22.
Каченовский из коллегиума в возрасте 12 лет вступил в службу полковым урядником в Екатеринославское казачье ополчение, был переведен в Харьковский губернский магистрат с переименованием в канцеляристы. В неполные 20 лет определился сержантом в армейский полк, а через шесть лет от воинской службы был по прошению отставлен. Служил библиотекарем при графе А. К. Разумовском, а накануне 30-летия, по предложению попечителя Муравьева, был без экзамена произведен в магистры философии. Через год получил степень доктора философии и изящных наук, еще через два — стал адъюнктом и на 35-м году жизни — экстраординарным профессором23.
Десять профессоров, чуть менее трети, учились за границей, что составляет примерно такой же процент (28%), как и во втором поколении (24%). Трое из них не учились в Московском университете.
Суворов с 15 лет учился в Англии, где и получил степень магистра. По возвращении в Россию служил учителем в Морском кадетском корпусе и Черноморском штурманском училище в Николаеве. Уже будучи в отставке, в возрасте 60 лет Высочайшим указом он был назначен ординарным профессором высшей математики в Московский университет.
Сын киевского аптекаря X. Г. Бунге окончил Санкт-Петербургскую медикохирургическую академию, где учился с 17 лет, потом получал образование в Вене и Берлине, а вернувшись, занял в московском отделении Медико-хирургической академии кафедру ветеринарной диететики и там же в 34 года получил степень доктора медицины. Через два года Бунге занял кафедру ветеринарной науки в университете.
Третий профессор занимал особое положение. Уроженец Риги, сын пастора, Христиан Иванович Лодер в 20 лет окончил Рижский лицей и продолжил свое образование в Геттингене, где через четыре года получил степень доктора медицины и хирургии. Далее он путешествовал по Голландии, Франции и Англии, занимал профессорские кафедры в Йене и Галле, служил лейб-медиком герцога Саксен-Веймарского, первым придворным доктором принца Саксен-Веймарского и прусского короля, от которого получил чин тайного советника. Переехав в Россию, он получил чин действительного статского советника и звание лейб-медика. Он «не входил в число профессоров медицинского факультета и в университетский Совет, а последний, в свою очередь, не имел права контролировать педагогическую деятельность Лодера, который отчитывался лишь
22См.: РГИА. Ф. 1349. Оп. 4.1814 год. Д. 16. JI. 46 об.—47 об. См. также: Волков В. А., Куликова М. В. Российская профессура XVIII — начала XX в. Биологические и медико-биологические науки: Биографический словарь. СПб.: Изд-во РХГИ, 2003; Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. М., 2002. Т. 2. С. 643.
23 См.: ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 190. Л. 56 об.-Л. 57 об.
перед попечителем Московского учебного округа»24. С 1819 г. Лодер возглавлял кафедру анатомии, которую ему уступил Мухин, лекции он читал безвозмездно. В 1827 г. он просил дозволения прекратить лекции по нездоровью, но Николай I поручил министру народного просвещения уговорить Лодера продолжать лекции, собственноручно написав на докладной записке: «объявить Лодеру спасибо»25.
28 профессоров третьего поколения имели степень доктора наук: 19 — медицины (из них трое получили это звание в Медико-хирургической академии), семь — философии и словесных наук и двое — физико-математических. Лодер, кроме медицинского звания, полученного в Геттингене, имел степень доктора философии, полученную им после защиты диссертации в Йене. Профессор церковной истории Г. А. Левицкий (Левитский) имел только степень магистра богословия, полученную в Санкт-Петербургской духовной академии, а упомянутый выше Суворов получил степень магистра в Оксфорде.
Трое профессоров имели только степень магистра философии и свободных наук: А. Ф. Мерзляков, А. П. Рогов и А. В. Болдырев. Мерзляков и Болдырев получили ее в 26 лет, Рогов — только в 33 года. Мерзляков получит должность адъюнкта через год, Болдырев — через пять лет, а бесталанный Рогов только через долгих 26 лет.
Среди профессоров этого поколения только четверо не имели ученой степени: М. Г. Гаврилов, Н. Е. Черепанов, Т. И. Перелогов и Н. И. Сандунов; профессорами все четверо стали после 40 лет (Перелогов позднее всех, в 49).
Гаврилов и Перелогов стали студентами в 17 лет26. Гаврилов через три года стал «педагогическим семинаристом», «в котором звании употребляем был для вспоможения всем при обеих гимназиях немецким классам», с 23 лет служил учителем, а в 36 получил звание адъюнкта27. Перелогов с 20 лет преподавал в Благородном пансионе, с 26 служил учителем в университетской гимназии и только в 40 лет стал адъюнктом.
Черепанов поступил в университет в 20 лет и еще студентом «обучал катехизису», а в 25 лет, «по выходе из студенческого звания», был определен учителем в университетскую гимназию; звание адъюнкта получил в 37 лет28.
Сандунов проделал более сложный путь к профессорской кафедре. С десяти лет он учился в дворянской гимназии Московского университета, через пять лет был произведен в студенты. С 18 лет он учитель в гимназии, через четыре года определен к куратору Хераскову в секретари и получил чин коллежского регистратора. Далее служил в штате генерал-губернатора Т. И. Тутолмина, в Комиссии о составлении законов и обер-секретарем 7-го департамента Сената. В воз-
24 Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. М., 2002. Т. 2. С. 188.
25 Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского Университета. М., 1855. Т. 1. С. 472.
26М. Г. Гаврилов был помещен на 11-м году на казенный счет в университетскую гимназию своим старшим братом (учителем в университетской гимназии).
27См.: РГИА. Ф. 1349. Оп. 4. 1817 год. Д. 46.
расте 42 лет, после смерти Горюшкина, занял кафедру гражданского и уголовного судопроизводства29.
Семейное положение
Для профессуры, как и для других социальных групп, естественны связи внутри своего круга, ученого сословия. В. М. Рихтер и Ф. Ф. Рейсс были женаты на дочерях профессора Ф. Керестури. Профессор Рост был женат на Марии Карловне Вольф, двоюродной сестре историографа Г. Ф. Миллера. Мерзляков был женат на Любови Васильевне Смирновой, с братом которой, Семеном, «связан узами родственной и литературной приязни»30.
М. Я. Мудров взял в жены дочь X. А. Чеботарева, которую вылечил от оспы, когда она еще была 11-летней девочкой. Сам Чеботарев был женат на воспитаннице жены московского главнокомандующего (губернатора) графа 3. Г. Чернышева. Жена Каченовского была дочерью штаб-лекаряХ. Б. Бауэра.
Случались браки профессоров и с «простолюдинами». У Д. Е. Василевского жена Анна Павловна Просвирнина была из купеческого звания31.
Далеко не все из сыновей профессоров выбирали путь науки. Более того, не все даже поступят в университет. Только у 24 человек (из всех 96 профессоров) дети получат звание студента32. Примечательно, что у девяти профессоров дети обучались в Благородном пансионе.
Карл Гольдбах до поступления в университет «обучался в доме брата моего доктора медицины Льва Гольдбаха»33. Александр Венсович, оставшись сиротой после смерти отца-профессора, до производства в студенты обучался «в доме благодетеля статского советника и кавалера г. профессора Матвея Яковлевича Мудрова»34.
Только у двух профессоров (В. М. Рихтер и М. М. Снегирев) дети также станут профессорами. Еще у четверых сыновья изберут ученое поприще, но достигнут лишь звания адъюнктов (дети X. А. Чеботарева, X. Ф. Гольдбаха, Ф. А. Гиль-тебрандта и М. Г. Гаврилова). Многочисленные сыновья Зыбелина учились в университетской гимназии, но ни один не стал студентом. Дети профессоров Суворова и Керестури не учились в университете. Сыновья Суворова, долгое время преподававшего в Морском корпусе, выбрали морскую службу35, а сын Керестури Николай служил в Министерстве иностранных дел.
29См.: РГИА. Ф. 1349. Оп. 4. 1797 год. Д. 1; ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 161.
30 Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского Университета. Т. 2. С. 97.
31 Московское дворянство. Родословная книга дворянства Московской губернии. Дворянство жалованное и выслуженное. А—И. / Под ред. Л. М. Савелова. М., [1914]. Т. 1. С. 217.
32 К ним следует добавить «воспитанника» профессора Горюшкина.
33 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 116. Д. 300. Л. 1.
34Там же. Оп. 120. Д. 383. Л. 1.
35 Старший, Василий, получит воспитание в Черноморском морском кадетском корпусе,
а младший, Петр, поступит сразу волонтером на Черноморский гребной флот, не имея специ-
ального морского образования.
Чины
Социальный статус в исследуемый период определялся прежде всего в соответствии с классом в Табели о рангах, но как раз чиновностью профессора похвастаться не могли.
В XVIII в. многие профессора совсем не имели чинов, а если и имели, то достаточно скромные. С. Е. Десницкий, Д. Н. Синьковский, Е. Б. Сырейщиков, И. А. Иде и знаменитый И. Г. Шварц скончались в чине 8-го класса36. В екатерининское правление чин надворного советника (7-й класс) получат только Д. С. Аничков, X. А. Чеботарев, М. И. Скиадан, И. А. Гейм, коллежского советника (6-й класс) — А. А. Барсов, И. А. Рост и Ж.-Ж.-С. Бодуэн.
В положение профессоров некоторое изменение внес именной указ 16 декабря 1790 г. «О правилах производства в статские чины», в котором предписывалось «медицинских чинов и Профессоров награждать чинами тех, кто в подданство Наше вступили, полагая таким, кои не меньше 10 лет Докторами Медицины или Профессорами других факультетов служили, чины надворных советников; Штабс-Лекарям Коллежских Асессоров; Магистрам же Титулярных Советников, производя далее сих последних в Асессорский чин по узаконениям»37. Окончательную привязку к Табели о рангах дали «Предварительные правила народного просвещения» (1803), согласно § 16 которых ординарные профессоры состояли в 7-м классе, а ректор — в 5-м38.
X. Ф. Матеи, служивший в университете с 1772 г. (с 1776 г. — экстраординарным профессором), получит чин коллежского асессора 28 февраля 1782 г. (через четыре года после производства в ординарные профессора), но уже 21 июня 1784 г. будет уволен от службы и вернется в Германию. Он получит 7-й класс как соответствующий званию ординарного профессора только после возвращения в Россию в 1804 г. и так и скончается в чине надворного советника.
Н. И. Тургенев в письме к брату Александру (21.01.1811, Геттинген), поздравляя его с получением чина коллежского советника, писал: «...хотя я уже и давно позабыл об этих степенях различия государственных чиновников, однако же еще помню, что коллежского советника называют у нас в России человеком с имянем, а бедных Профессоров выше и жаловать долго не хотели»39.
Массовое повышение в чинах произойдет во время правления Павла I. П р о к о п о в и ч - А н т о н с к и й, Гейм и Рихтер получат за короткое царствование сына Екатерины чины сразу 7-го и 6-го класса.
Директор Московского университета И. П. Тургенев в письме (22.11.1800) генерал-прокурору П. X. Обольянинову ходатайствовал за Панкевича, Сохацко-го и Аршеневского: «Сделайте милость, благоволите употребить Вам известные средства, чтоб все представляемые получили то, что они по трудам, усердию и по времени получить ласкаются <...> [их] младшие уже по Университету обошли
,6 Недолгое время (1782—1788) служивший Якоб Шнейдер также имел чин коллежского асессора.
,7ПСЗ.Т. 23. № 16.930.
,8 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1873. Т. 1. Стб. 16.
39 Архив братьев Тургеневых. СПб., 1911. Т. 1. С. 401—402.
чинами, будучи пожалованы по имянным указам; а они, будучи уже один раз представлены, получили от Сената отказ за невыслужением положенного времени и остались без награждения, и для того осмеливаюсь просить Ваше Высокопревосходительство об исходатайствовании и им имянного указа. <...> доставя всем сим Господам испрашиваемые классы, не токмо им и мне окажете милость и покровительство, но и весь Университетской корпус изволите обязать к живейшей благодарности, и ободрить к большим трудам»40. Благодаря хлопотам Тургенева упомянутые профессора получат чин надворного советника со старшинством с 3 декабря 1800 г.
Отдельно нужно сказать о профессорах, получивших свои чины не во время служения в университете. Горюшкин получил чин коллежского асессора за службу в Юстиц-коллегии (1782), за четыре года до начала преподавания в университете. В университете он получит чин коллежского советника (1798) и выйдет в отставку с награждением чином статского советника в начале 1811 г.
Суворов выслужил чин премьер-майора (8-й класс) за преподавание в Морском кадетском корпусе и был награжден чином статского советника, как и Горюшкин, при отставке (из Черноморского штурманского училища в Николаеве, 1804).
Сандунов получил чин 8-го класса в 28 лет (1797). В следующем году он получит чины надворного и коллежского советников, а в возрасте 33 лет, за девять лет до получения кафедры, — статского советника (5-й класс)41.
В александровское правление, после издания упомянутых «Предварительных правил» (1803) и университетских уставов (1804), чиновность профессуры стала постепенно повышаться. Еще в 1803 г. среди профессоров не было ни одного статского советника, кроме В. М. Рихтера (что, видимо, связано с его службой, кроме университета, при Московском воспитательном доме), и, несмотря на то что, согласно новому уставу, этот чин присваивался ректору, первый выборный глава Московского университета X. А. Чеботарев получит чин статского советника со старшинством только от 31 декабря 1808 г., как и его преемник на посту ректора (с июня того же 1808 г.) И. А. Гейм.
Профессоров нечасто награждали и орденами, охотнее перстнями, которые являлись знаком монаршей милости, но не государственной наградой, обозначавшей принадлежность к орденской корпорации и дававшей право на получение потомственного дворянства. В письме А. С. Кайсарову из Москвы (1805) А. И. Тургенев пишет: «Университет все называют вертепом разбойн...42 Однако ж все профессора получили перстни. Антон[ский] обижен, сидит без креста (т. е. без орденского знака. — А. Ф.), с одним перстнем»43. Прокопович-Антонский настолько трепетно относился к своим наградам, что даже указывал в своем формулярном списке, что был представлен к ордену Владимира 4-й степени, удостоен Сенатом, но «за смертию» Екатерины II не получил его44.
40РГИА. Ф. 1374. Оп. 3. 1800 год. Д. 2734. Л. 1 об-Л. 2.
41 См.: РГИА. Ф. 1349. Оп. 4. 1797 год. Д. 1; ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 161.
42 Так в тексте.
43Архив братьев Тургеневых. СПб., 1911. Т. 2. С. 236.
44ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 190. Л. 11 об.
Правда, через два года П р о к о п о в и ч - А н т о н с к и й получит желанный знак отличия. «Антонский отменно рад, и Керестури, говорят, тоже. Завидные люди (не по кресту, а потому, что радуются)», — отмечает Н. И. Тургенев в дневниковой записи от 8 сентября 1807 г.45
В письме (11.02.1818) директору Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий А. И. Тургеневу, воспитаннику Благородного пансиона, Прокопович-Антонский сетовал: «...ужели профессорам и по 8 и по 10 лет быть в одном чине? За что на них следует такой строгий казус? Ужели коллежские советники — профессоры, наставники и образователи умов — не смеют быть статскими, когда мастеровые и арх[ивные] люди дослуживаются до превосходительных? Чем безграмотные подъячие лучше нашей ведут службу, разве тем, что пиют кровь человеческую, а между тем выходят в губернаторы и сенаторы, а мы за то, что печемся о просвещении людей, остаемся в презрении. Профессором быть гораздо труднее, чем доктором, и всегда меньше значило докторство, чем профессорство. Между тем, их жалуют в генералы, а нас, стариков, и в бригадиры совестятся произвести. Академиьси, директоры училищ, даже учители по корпусам больше награждаются, чем мы. Бог весть, за что этакий грех на Московский университет, который, кажется, больше всех дал годных людей Отечеству. Нас, как израильтян, быдло, желают держать в египетской работе. Не велик кураж и не велика честь быть в ученом сословии, когда его от мала до велика станут презирать! Нескоро, кажись, их учить, а те, что есть, будут тужить, зачем пошли в такое состояние, где служба совсем не ценится и никаким годом не жалуется. Матушка мне говорила, будто она слышала, что я стесняюсь своего места. Пока держусь. Только сдал хозяйственную часть...»46.
При этом сам Прокопович-Антонский уже имел чин статского советника («бригадира») со старшинством с 1808 г. С этого же года в чине 5-го класса числились Гейм, Страхов и Чеботарев. Рихтер получил этот чин еще в 1802 г., другие профессора — во второй половине правления Александра I: А. М. Брянцев (1816), Е. О. Мухин (1817), Н. А. Двигубский, Ф. А. Гильтебрандт (1818), Г. Ф. Гофман, Г. И. Фишер фон Вальдгейм, X. А. Шлецер (1819), М. Я. Мудров, М. М. Снегирев, Л. А. Цветаев, Н. Е. Черепанов (1820), М. Г. Гаврилов, В. М. Котельницкий, А. Ф. Мерзляков, Ф. Ф. Рейсс (1822), М. Т. Каченовский (1824).
Первым (1810) получил «генеральский» чин 4-го класса Рихтер, чуть позднее — Прокопович-Антонский, Сандунов (1817) и Фишер фон Вальдгейм (1822). Мухин получит чин действительного статского советника только в 1826 г. (в этом же году Бунге получит чин статского советника)47.
Мерзляков в письме В. А. Жуковскому (4.06.1825) сетовал: «...я профессорствую уже более 20 лет, 6 лет исправляю деканскую должность <...> начальники не любят нас представлять, и потому нет места в целой России по службе более
45 Архив братьев Тургеневых. Т. 1. С. 85.
46«Не велика честь быть в ученом сословии» (Из письма А. А. Прокоповича-Антонского А. И. Тургеневу) / Предисл., публ. и коммент. Ф. А. Петрова // ВМУ. Сер. 8. История. 1997. № 2. С. 108-109.
47 В николаевское правление и царствование Александра II профессура в целом станет более чиновной. И. И. Давыдов (профессор с 1820 г.) даже получит чин тайного советника (1856) и станет сенатором (1859).
несчастного, как наш университет». Получением ордена Св. Владимира Мерзляков, по его словам, обязан «вдовствующей Императрице, а не своим, ибо их силой заставили представить обо мне», «стыдно мне, статскому советнику, перед своими учениками, которые, служа по Воспитательному дому или в других местах, увешаны знаками отличия»48. «Не имея никакого состояния, я убиваю себя и время на скучные уроки, которые доставляют только насущное — и ничего не дают впрок. Это весьма грустно и тягостно в мои лета»49.
Алексей Федорович таки не получит более ни одного ордена, ни повышения чином и скончается в ранге статского советника. И. И. Дмитриев писал, вспоминая о похоронах Мерзлякова: «...подле гроба, на подушке, один только крестик Владимира: всё как-то сказывало, что погребают поэта!»50
Причисление к дворянскому сословию
Получив чин, профессор имел право на формальное причисление к дворянской корпорации губернии, что позволяло участвовать в сословном самоуправлении и приобретать населенные имения. Большинство профессоров были внесены в 3-ю часть Московской дворянской родословной книги как выслужившие дворянство на гражданской службе.
В 1788 г. в родословную книгу первыми из профессоров были внесены Прокопович-Антонский, Зыбелин (3-я часть) и Скиадан (4-я часть)51. В 1789 г. в 3-ю часть был внесен профессор Керестури, в 1796 г. — вдова профессора Шварца с детьми.
В первой четверти XIX в. были внесены В. М. Рихтер (1809), X. Ф. Маттеи (1815), Ф. А. Гильтебрандт, С. М. Ивашковский, М. Т. Каченовский, М. Я. Му-дров, М. М. Снегирев, Л. А. Цветаев, Н. Е. Черепанов (1816), Т. И. Перелогов (1817), А. И. Данилевский (1819), А. А. Альфонский (1822), X. Г. Бунге (1824), М. Г Гаврилов (1825).
В николаевскую эпоху были записаны в родословную книгу В. И. Ромоданов-ский (1828), М. Г. Павлов (1830), Г. И. Фишер фон Вальдгейм (1833), Н. А. Дви-губский (1835), Д. Е. Василевский (1836). В 1836 г. был внесен в 3-ю же часть родословной книги и Ф. И. Чумаков, сын пензенского ротмистра. Формально чин ротмистра давал право на потомственное дворянство, но отец профессора по каким-то причинам не счел нужным оформлять свою принадлежность к дворянскому сословию.
48Русский архив. 1871. Стб. 0154.
49Тамже. Стб. 0154—0155.
50 Сушков Н. В. Московский Университетский Благородный пансион и воспитанники Московского Университета, Гимназий Его, Университетского Благородного Пансиона и Дружеского Общества. М., 1858. С. 99.
51 Правда, оба этих внесения не были утверждены Сенатом. В 1788 г. в 4-ю часть были внесены доктор «секунд-майорского ранга» Георгий Афанасьевич Скиадан и его двоюродный племянник, надворный советник, профессор и доктор Московского университета Михаил Иванович Скиадан. Но Временное присутствие Герольдии указом от 28 сентября 1844 г. отказалось утвердить решение Московского дворянского депутатского собрания «по недостатку доказательств» (см.: Наумов О. Н. Геральдика дворянства Московской губернии: новые источники // История Московского края. М., 2008. Вып. 2. С. 144).
Дети профессора Рогова были внесены в родословную книгу уже после его смерти: в 1819 г. (коллежский секретарь Петр Андреевич) и в 1834 г. (Андрей Андреевич), «из штаб-офицерских детей». Также после смерти профессоров были внесены в 3-ю часть Московской дворянской родословной книги семьи Н. Г. Щеголева (1823), Н. А. Бекетова и П. А. Сохацкого (1834), Ф. А. Денисова (1839).
П. И. Суворов был записан в родословную книгу в 1815 г., в 3-ю часть, но не утвержден. Также были внесены в ту же 3-ю часть, но не утверждены X. И. Лодер (1815), Ю. П. Ульрихе (1817) ирод Прокоповичей-Антонских(1828), происходивший из Черниговской губернии (ректор университета Антон Антонович и его родной брат Михаил с детьми).
Характерно, что Керестури, происходивший, по собственным словам, из «венгерских дворян», был записан в 3-ю, а не в 4-ю часть, куда вносили представителей иностранных дворянских родов.
Н. Н. Сандунов, из старинного дворянского грузинского рода Зандукели, также был внесен не в 4-ю, а в 3-ю часть (1815). Любопытно, что в формулярном списке 1797 г. он обозначил свое происхождение словами «из иностранцев»52, а в 1817 г., после официального причисления к московской дворянской корпорации, уже как «из дворян»53.
Профессор Рост, несмотря на происхождение из саксонских дворян, чин коллежского советника, награждение орденом Св. Владимира 4-й степени и фактическое обладание имением, вообще не был внесен в родословную книгу. В 1816 г., уже после смерти профессора (1791), в 1-ю часть (куда вносилось жалованное дворянство) Московской дворянской родословной книги были внесены его дети (надворный советник Яков54, 7-го класса Лаврентий и обер-провиантмейстер Иван). Поручик Петр Яковлевич, внук профессора, был записан уже во 2-ю часть (военное дворянство) в 1835 г., а в 1844 г. внесен с потомством и во Владимирскую родословную книгу.
В 1810 г. (уже после смерти профессора) в 4-ю часть был внесен род Ф. Г. Политковского. Он происходил из польского шляхетства. Отец профессора, протопоп Герасим Иванович, поменял фамилию Полети ка на Политковский; в 1786 г. он владел четырьмя душами обоего пола в Городнянском уезде Черниговской губернии55.
Единственным из профессоров, занесенным в 6-ю часть Московской дворянской родословной книги (в нее вносились «древние благородные дворянские роды», то есть те, предки которых владели дворянским имением ранее 1685 г.), стал Е. О. Мухин (1819), происходивший из потомственных дворян Харьковской губернии.
52 РГИА. Ф. 1349. Оп. 4. 1797 год. Д. 1. Л. 13 об.
53 См.: Там же. Оп. 4. 1817 год. Д. 46.
54Характерно, что в 1803 г., т. е. еще до внесения в родословную книгу, сын Роста Яков обозначал свое происхождение: «из саксонских дворян» (см.: РГИА. Ф. 1349. Оп. 4. 1803 год. Д. 58. Л. 792 об.).
55Модзалевский В. Л. Малороссийский родословник. Киев, 1914. Т. 4. С. 155.
Многие профессора не оформляли свою принадлежность к губернской дворянской корпорации, поскольку им не требовалось передавать свой статус по наследству. Многие не были женаты, другие вступили в брак, но не оставили потомства (В. М. Котельницкий. А. В. Болдырев), или плодом их супружества стали только дочери (Ф. И. Барсук-Моисеев, Ф. Рейсс).
Владение недвижимым имуществом
Наследственных имений практически ни у кого из профессоров не было, даже у выходцев из дворянского сословия56. Но некоторым профессорам удавалось сделать вполне приличное состояние в несколько сот душ, а уже упомянутый Рост оставил состояние наследникам в тысячу крепостных.
П р о к о п о в и ч - А н т о н с к и й к 1832 г. владел 200 душами в Нижегородской, 150 в Тульской и 135 в Московской губерниях57. Ф. А. Гильтебрандт имел 180 душ в Клинском уезде58. У Политковского (скончался в 1809 г.) было 133 души в Звенигородском уезде Московской губернии и 80 душ в Смоленской59, у Кересту-ри (умер в 1811 г.) — 83 души в Подольском уезде60. Горюшкин в 1821 г. владел 170 душами во Владимирской, Тульской и Рязанской губерниях61. У профессора Мухина к 1825 г. было 120 душ в Московской губернии62, а к 1830-м гг. его состояние вырастет до 180 душ в Калужской губернии, более 200 в Московской, 150 во Владимирской, 50 в Рязанской, и к ним следует прибавить каменный дом в Москве63. Стоит отметить, что все вышеупомянутые профессора-помещики принадлежали к дворянам по рождению (пусть даже и мало- или беспоместным) или были иностранцами.
У Мудрова в 1830 г., за год до кончины, насчитывалось 84 купленные души в Тверской губернии64. Шлецер в 1819 г. имел 16 душ, из которых к 1825 г. осталось только пять65. У Василевского в 1832 г. было 27 «благоприобретенных» душ в Калужской губернии и два дворовых в Москве''’. У Двигубского в 1825 г. крестьян во владении не значилось, а через семь лет у его жены было двое дворовых, «вместе с братом ея не разделенных» (в графе «родовое»), и у нее же 100 душ «благоприобретенных» в Каширской округе67.
56у 0Тца Политковского было четыре души (см.: Модзалввский В. Л. Малороссийский ро-дословник. Киев, 1914. Т. 4. С. 155). Вероятно, небольшое имение было у родителей Давыдова и Горюшкина.
57ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 190. Л. 9 об.
58 Московское дворянство. Родословная книга дворянства Московской губернии. Дворянство жалованное и выслуженное. А—И. / Под ред. Л. М. Савелова. М., [1914]. Т. 1. С. 348.
59Модзалевский В. Л. Малороссийский родословник. Т. 4. С. 156.
60 Родословная книга дворянства Московской губернии. Дворянство жалованное и выслуженное. М., 2010. Т. 2. С. 123.
61 РГИА. Ф. 733. Оп. 28. Д. 146. Л. 38.
Некоторые профессора были обладателями только небольшого числа дворовых людей. Барсов в 1791 г. имел 11 дворовых68. У Мерзлякова было пять душ69, у Болдырева — четыре70, у жены Чумакова была «дворовая девка, доставшаяся по наследству»71, у Котельницкого — двое дворовых мужского, двое женского пола, и у жены «дворовая девка»72. Большинство же профессоров, даже выслужив и оформив дворянство, крепостных не имели73.
Профессора также могли владеть недвижимостью. У Цветаева числился дом в Москве «за умершим родителем», а также за ним самим74. По наследству достался Котельницкому деревянный дом в Москве7'. Каченовский купил «дом с обширным садом и прудом»76, к которому были приписаны семь душ77. Деревянные дома в Москве были у Альфонского78, Болдырева79, Василевского80, Чумакова81. У профессора Рейсса было целых два деревянных дома в Москве82. У Му-дрова был собственный московский деревянный дом, а также каменным домом в Москве владела его жена83. У Мухина в 1830-х гг. из двух каменных домов в Москве один числился за его женой, а второй будет передан в приданое дочери84.
У многих же профессоров, как у знаменитого Шварца, внесенного по чину в родословную книгу, недвижимого имения «нигде не состояло»85. В некрологе о профессоре Андреевском сказано: «...имея доброе сердце, он презирал постыдные способы выказывать мнимыя достоинства, в тишине скромной жизни трудился для общей пользы и оставил по себе честное имя. <...> Покойный, следуя правилам своим, не мог нажить достатка. Осиротевшее семейство его достойно лучшей участи»86. Доказательством бескорыстия Ромодановского «служит то, что по смерти его осталось многочисленное семейство в недостаточном
СОСТОЯНИИ»87.
68СПФ АРАН. Ф. 101. Оп. 1. Д. 94. Л. Зоб.-4.
69См.: РГИА. Ф. 1349. Оп. 4. 1817. Д. 46.
70 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 190. Л. 71 об.
71 Там же. Д. 161. Л. 88 об.
72 Там же. Д. 190. Л. 49 об.
73В 1853 г. имениями (какродовыми, таки приобретенными) владели только около трети профессоров (см.: Никс Н Н Московская профессура во второй половине XIX — начале XX века: Социокультурный аспект. М., 2008. С. 37).
74 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 190. Л. 51 об.
75Там же. Л. 49 об.
76Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 517.
77 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 486. Д. 190. Л. 56 об.
78Там же. Л. 108 об.
79Там же. Л. 71 об.
80Там же. Л. 83 об.
81 Там же. Д. 161. Л. 88 об.
82 Там же. Д. 190. Л. 46 об.
83 Там же. Д. 161. Л. 52.
84Там же. Д. 190. Л. 30 об.
85РГИА. Ф. 1343. Оп. 51. Д. 248. Л. 101.
“Вестник Европы. 1809. Ч. 48. № 21. С. 82.
87 Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского Университета. М., 1855. Т. 2. С. 362.
Продолжительность жизни
Более 100 лет прожил Я. И. Шнейдер, который прослужил в университете около шести лет и уехал в Швейцарию, откуда бежал, спасаясь от якобинцев, в Одессу, где и окончил свои дни. 89 лет — Керштенс (преподавал в Московском университете 11 лет, после чего вернулся в Германию), 82 года — Фишер фон Вальдгейм, который служил профессором 30 лет. Бунге и Лодер скончались в возрасте 79 лет.
Среди русских профессоров дольше всех (86 лет) прожил Прокопович-Антонский, который преподавал в звании профессора также дольше всех (43 года). Мухин скончался в 84 года, Перелогов и Ивашковский — в 76 лет. Нужно отметить, что профессора, перешагнувшие 80-летнюю отметку, умерли уже в николаевское время или даже позднее, либо это были иностранцы, которые скончались за границей.
Из первого поколения профессоров-россиян, родившихся в 1730-х гг., дольше всех жил Зыбелин, скончавшийся в 1802 г. в возрасте 66 лет, из второго поколения — Брянцев (75 лет, скончался в 1821 г.). В том же 1821 г. в возрасте 73 лет умер Горюшкин. До 69 лет дожил Чеботарев, до 65 — Суворов и Рогов, до 63 — Сандунов, до 62 — Болдырев.
Совсем молодыми (около 30 лет) скончались Ф. К. Курика, Н. Поповский, И. Е. Грузинов, X. Г. Кельнер, И. А. Иде, И. В. Л. Мельманн. 33 года было И. Г. Шварцу. До 40 лет не дожили Р. Ф. Тимковский, И. П. Воинов, И. А. Сибирский и Н. А. Бекетов.
Средний возраст жизни профессора (не считая исключительного случая Шнейдера) составил 56 лет (у русских профессоров средний возраст на один-два года меньше). Для профессоров первого и второго поколения (российских подданных), родившихся в 1730—1750-х гг., средний возраст равен 53—54 годам.
Срок службы, ее окончание и пенсионное обеспечение
Собственно говоря, профессора служили практически всю жизнь, начиная со студенческой юности. Две трети профессоров скончались, состоя на службе. Многие из профессоров-иностранцев вернулись на родину. Некоторые (Е. Б. Сырейщиков, И. Виганд) продолжили службу в других местах. И лишь малая часть профессоров смогли оставить службу, получить пенсию и в покое окончить свои дни.
Десницкий стал первым из них и единственным в XVIII в. Он служил в университете 20 лет, из них 15 — в звании ординарного профессора, и вышел в 1787 г. в возрасте 47 лет в отставку с пенсионом всего за два года до своей кончины. В первой четверти XIX в. вышли в отставку Воинов (1808), Горюшкин (1811), Суворов (1814) и Перелогов (1825).
Воинов был уволен с пенсией в 32 года, через два года после получения звания экстраординарного профессора «по причине совершенно расстроенного здоровья» (видимо, у него началось умственное расстройство)88. В 1812 г., оставшись в Москве, он пропал без вести. Суворов скончался через несколько месяцев
88См.: Императорский Московский университет. 1755—1917... С. 133.
после выхода в отставку. Горюшкин же, получая пенсию, жил в своем имении во Владимирской губернии еще около десяти лет. Перелогов, отслужив 25 лет по университету (из них 11 лет в звании профессора), вышел в отставку с пенсией от университета, но продолжил службу при Воспитательном доме. В 1839 г. он выслужил 25 лет и в этом учреждении и вышел в отставку. Биограф Перелогова сообщает как об особой милости или удаче о том, что «не в пример другим, обе пенсии благодетельное начальство нашло возможным соединить»89. Впрочем, в марте 1841 г. профессор скончался.
Показательной является судьба профессора Рогова. С 10 лет (1755) он учился в университетской гимназии90. В 18 лет стал студентом. С 22 лет служил учителем в университетской гимназии, в 33 года получил степень магистра. Преподавал математику, исправлял должность надзирателя над больницей казенных учеников, а сверх того состоял учителем в Московском коммерческом училище. Кроме того, «на Андрея Петровича были возлагаемы разные другие занятия, которые он исполнял безвозмездно»; как замечает его биограф, ученому того времени было достаточно трудно «посвятить себя исключительно своей науке; недостаток в людях беспрестанно налагал на ученого бремя занятий, совершенно чуждых его настоящему призванию»91. В 1797 г. в возрасте 52 лет был произведен в чин 8-го класса, через четыре года — в надворные советники. В 1804 г. (59 лет) определен адъюнктом этико-политического отделения, а через два года утвержден экстраординарным профессором, т. е. через 40 лет после начала службы! Прослужив в этой должности около пяти лет, вышел в отставку и на 67-м году скончался, оставив после себя четырех дочерей и двух сыновей. В пожаре 1812 г. сгорит его дом на Остоженке, в огне погибло все имущество, в том числе рукописные курсы по математике, которые он готовил к изданию92.
Дочерям Рогова в 1811 г. будет 38 (Настасья), 36 (Александра), 27 (Екатерина) и 19 (Любовь) лет93. Младшей из них, пока она не достигнет 21 года, полагалась пенсия, но посланный от университета канцелярист Петр Гартман обнаружил, что дом Роговых сгорел, а «соседи объявили, что они об них никакого сведения не имеют, и где теперь находятся неизвестны»94. Как выяснилось, с 1812 г. сестры жили в Муроме, в доме «артиллерии поручицы Марьи Алексеевны жены Языковой»95. В апреле 1813 г., прочитав № 32 «Московских ведомостей», сестры
89 Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского Университета...Т. 2. С. 224.
90 В Биографическом словаре профессоров, Русском биографическом словаре и в энциклопедическом словаре Брокгауза датой рождения Рогова считается 8 ноября 1742 г.; И. А. Пенчко указывает 1748 г. (Документы и материалы по истории Московского университета второй половины XVIII века. М., 1963. Т. 3. С. 470). Для данных расчетов взяты сведения из ведомости Московского университета за 1764 г. (РГАДА. Ф. 17. Оп. 1. Д. 41).
91 Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского Университета. М., 1855. С. 361.
92 РГИА. Ф. 733. Оп. 28. Д. 145. Л. 24. По оценкам его дочерей, ущерб составил более 20 тыс. руб.
93 Там же. Л. 3.
94ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 109. Д. 30. Л. 56.
95 Там же. Л. 15. Видимо, это жена С. Г. Языкова, чьи дети Александр и Дмитрий учились в Московском университете.
узнали, что есть «надобность знать» о месте их пребывания, и написали в университет, после чего младшей по положению Комитета министров (09.09.1813) было определено выдать единовременное годовое жалованье отца (800 руб.) и пенсион в 200 руб., начиная со дня смерти96. Но вскоре, по исполнении Любови 21 года, «за совершеннолетием ея отнято и сие последнее, — по словам сестер, — в нашей бедности подкрепление», «доходов ни откуда и никаких» они не имели и «по сие время насущный хлеб» получали «трудами рук своих»97. Прошение их (октябрь 1817 г.) на Высочайшее имя о помощи рассматривалось и. д. министра духовных дел и народного просвещения О. П. Козодавлевым, который объявил, что «по существующим узаконениям» пенсион положен только малолетним, а поэтому следует «объявить просительницам, что за силою означенного постановления не находится никакой возможности приступить к ходатайству об определении пенсиона»98. В 1833 г. за сестер перед министром народного просвещения князем К. А. Ливеном ходатайствовал А. X. Бенкендорф и получил ответ: «Просьба не может быть удовлетворена со стороны Училищного начальства», «а зависит единственно от милосердия Государя Императора»99. Прошение на Высочайшее имя сестры подали в 1835 г., где указывали, что «проживая трудами рук своих, ныне с течением лет пришли уже в крайнюю слабость» и не имеют «никаких способов, чем провести остальные дни жизни своей»100, и просили определить пенсион. Это прошение приложено к письму Бенкендорфа к графу
С. С. Уварову (10.05.1835). На письме приписка по вертикали: «Г. министр приказал: уведомить графа Бенкендорфа, что со стороны Министерства народного просвещения нет возможности удовлетворить просьбе Роговых»101.
Подведем итоги. Средний «стартовый» возраст профессора (на время производства в должность) был равен 32—38 годам (от 23 до 66 лет). Практически все первые профессора первого поколения начинали учение в духовных учебных заведениях. Для профессоров второго поколения наблюдается некоторое замедление карьерного роста. Все русские профессора этого времени, кроме 3. А. Горюшкина, получили образование в Московском университете, некоторые продолжили образование за границей. Степень доктора в XVIII в. имели только медики, некоторые профессора не имели вообще никаких ученых степеней. Профессора третьего поколения (российские подданные) в среднем вступали на кафедру в еще более зрелом возрасте, чем профессора предыдущего. Среди профессоров этого поколения появляются обладатели степени доктора не только медицины, но и философии и словесных наук, а также физико-математических, некоторые имели только степень магистра философии и свободных наук.
Общим для всех трех поколений профессуры был достаточно высокий процент иностранцев, который постепенно снижался102. Среди первого поколения было 10 профессоров-иностранцев (ок. 60 %), второго — 14 (45 %), а в третьем поколении они составляли одну четверть (12 человек). Около половины (29 из 60) профессоров из российских подданных были выходцами из духовного сословия, детьми священно- или церковнослужителей103. Дворян насчитывалось всего 15 человек (25 % от россиян и 16 % от общего числа профессуры), из которых два человека принадлежали к первому поколению (12 % от общего числа профессоров этого поколения, 20 % от числа российских подданных), семь — ко второму (ок. 23 и 41 % соответственно) и шесть — к третьему (12,5 % и 19 %). При этом во втором и третьем поколении была велика доля малороссийских дворян — по три человека, т. е. чуть менее половины в первом случае и ровно 50 % во втором от общей численности профессоров-дворян в этих поколенческих когортах.
Но в целом облик профессуры определялся иностранными учеными и выходцами из духовенства104. Недаром определение сословного происхождения Санду-нова (а он был из грузинских дворян) вызвало трудность у Д. Н. Свербеева105.
Общее представление о сословном облике московской профессуры дает таблица 1.
Таблица 1
Сословный состав профессуры Московского университета второй половины XVIII — первой четверти XIX в.
Социальное происхождение Число профессоров Процент
Из дворян 15 15, 5
В том числе дети малороссийских дворян 6 6,25
священно- и церковнослужителей 4 4
грузинских дворян 1 1
Из иностранцев 36 37,5
Из разночинцев 45 47
В том числе духовного звания 24 25
детей мелких чиновников и служащих 4 4
русских немцев 3 3
102 В серединеХГХ в. в Москве профессоров-иностранцев, по подсчетам И. И. Никс, было ок. 27 %, однако в 1853 г. иностранцев было только 11,5 % (см.: Никс Н. Н. Московская профессура во второй половине XIX — начале XX века: Социокультурный аспект. С. 32, 34).
103 Включая трех малороссийских дворян, чьи отцы были священниками, и сына ревель-ского пастора В. М. Рихтера.
104 Ср. рассуждения Герцена о «немцах» и «ненемцах» в Московском университете: Герцен А. И. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1975. Т. 4. С. 114—115.
105 «Не знаю, где и в каком заведении воспитывался сам Сандунов и какого он был происхождения, — не думаю, чтобы он был дворянин, — но он был и не из духовного звания», — писал Д. Н. Свербев. Более того, он не знал, что Сандунов окончил Московский университет! (см.: СвербеевД. Н. Записки. М., 1899. Т. 1. С. 100).
Социальное происхождение Число профессоров Процент
греков 1 1
податных (купцов, мещан, вольноотпущенных) 3 3
детей медиков (врачей, штаб-лекарей) 3 3
«интеллигенции» (дети учителя семинарии и директора Московской синодальной типографии) 2 2
Дети казака и казачьего сотника 2 2
Общий итог 96 100
В дневнике будущего декабриста Николая Ивановича Тургенева встречается следующая запись: «...было очень много купцов... Но это ничего, что были купцы: много было и хуже их дворян: например, У н и в е рс и те тс к и е Студенты, Профессорские дети, сами профессоры, канцелярские служители: всех сих скотов я не променял бы ни на одного порядочного купца»106. В этом отрывке 1807 г. любопытно, что Тургенев считает профессоров все-таки дворянами, однако такими дворянами, которые хуже купцов. «Скотство» же профессоров означает их «бессловесность», неумение держать себя в обществе, незнание языка манер и светского этикета. Так, по рассказу Н. М. Карамзина, профессор X. А. Шлецер однажды приехал на обед к князю Б. В. Голицыну, где было «лучшее общество Москвы», в длинном синем сюртуке вместо фрака и на удивленный вопрос ответил не меньшим удивлением, объяснив, что «надел сюртук в знак своего уважения к хозяину; что сюртук он почитает приличнее фрака потому, что и сукна пошло больше, чем на фрак, следовательно, и стоит дороже; а потом и закрывает всё тело: стало быть, и пристойнее фрака»107.
Общество еще долго будет с недоверием относиться к ученым людям, как к чудакам, не приспособленным к жизни, если не полностью от нее оторванным. В. Ф. Одоевский, описывая в «Пестрых сказках» биографию своего героя И. М. Гомозейки, упоминает, что того отдали учиться в губернскую гимназию «против воли матери, которую насилу убедили, что без этого нельзя будет Илар[иону] Мод[естовичу] вступить в службу; ибо она помнит своего покойного дядюшку из ученых, который был горький пьяница и все имение растерял»108.
Московский губернатор, сенатор Н. В. Обресков, служивший также и московским губернским дворянским предводителем, в разговоре со своим племянником, окончившим курс в университете, показал, что об университете он «признаться сказать, не имел никакого понятия, несмотря на то, что был московским жителем. Наука и общество жили в то время врозь и никогда не сходились»109.
В XVIII в. многие профессора совсем не имели чинов, а если и имели, то достаточно скромные. В александровское правление чиновность профессуры
106Архив братьев Тургеневых. СПб., 1911. Т. 1. С. 79.
107Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 122.
108 Одоевский В. Ф. Пестрые сказки. М.: Наука, 1996. С. 87.
109 Свврбеев Д Н. Записки. М., 1899. Т. 1. С. 179.
стала постепенно повышаться, вплоть до «генеральских» чинов 4-го класса (действительный статский советник). Получив чин, многие профессора были внесены в 3-ю часть Московской дворянской родословной книги как выслужившие дворянство на гражданской службе, некоторые, как представители иностранных дворянских родов, были записаны в 4-ю часть, и лишь один профессор — в 6-ю часть, куда вносились «древние благородные дворянские роды». Наследственных имений практически ни у кого из профессоров не было, даже у выходцев из дворянского сословия, но многим удавалось приобрести недвижимое имение, состоя на службе. Две трети профессоров скончались, состоя на службе, и многие не смогли сделать никакого состояния, оставив свои семьи «в недостаточном состоянии». Учитывая все собранные данные, можно согласиться с уже высказанным мнением110, что в изучаемое время (с момента основания Московского университета до первой четверти XIX в. включительно) попытки создать профессиональную общность ученых, чья субкультура оказалась бы привлекательной не только для иностранцев или выходцев из духовного звания, но и для широкого круга дворянства, успехом не завершились. Профессора воспринимались как чужаки обществом, и в первую очередь дворянами.
Ключевые слова', профессора, университет, дворянство, карьерное продвижение, социальный статус.
The professorate of Moscow University (second half of XVIIIth — first quarter of XIXth centuries)
A. Feofanov
In the present article the professorate of Moscow university (second half of XVIII th — first quarter of XIX th centuries) is to be analysed. The data from service records of teachers and from periodicals is involved. The field of study include researches in career advancement, extensive inquiry according to size and social strata of the Moscow professors, their age characteristics, marital and social status (rank and tenure, inclusion in the nobility).
Keywords: professorate, university, nobles, social lifting, social dignity.
110 См.: Цыганков Д. А. Традиции Т. Н. Грановского и формирование «московской школы историков»: складывание профессиональной научной среды в Московском университете как проблема трансфера культур // «Быть русским по духу и европейцем по образованию». Университеты Российской империи в образовательном пространстве Центральной и Восточной Европы ХУШ-ХХ в. М., 2009. С. 250-251, 262.
