Прочтение истории: очерк эволюционной морфологии Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Вернер Дж. Патцельт

ПРОЧТЕНИЕ ИСТОРИИ: ОЧЕРК ЭВОЛЮЦИОННОЙ МОРФОЛОГИИ»

I. В каком изучении истории нуждается политическая наука?

Способна ли историческая наука на нечто большее, чем простой пересказ событий? И может ли прочтение истории выявить порядок в потоке меняющихся обликов институтов, режимов, империй? Можно ли расширить масштаб систематических сравнительно-исторических исследований и выйти за пределы провидений традиционной «философии истории»?

1. Краткий диалог с историками

Многие историки отреагируют встречным вопросом - а зачем вообще нужно нечто подобное? А потом они бы заявили, что (а) обработка исторических документов и написание исторических нарративов, т.е. «изложение истории» само по себе является достаточно сложным вызовом. Они бы добавили, что (Ь) они и в самом деле ищут закономерности, такие как взлет и падение режимов, расширение и сжатие империй либо взаимодействие между культурой, экономикой, обществом и политикой. Затем они бы заметили, что (с) многие структуры подобного рода, которые предполагается обнаружить «среди фактов», скорее «вытекают из ментальных состояний исследователя», попавшего в ловушки мышления своего времени. Нетрудно показать, что (ф сложные исторические нарративы не единожды переписывались и что история предстает иначе перед каждым новым поколением историков. В завершение многие историки подытожат свои рассуждения доводом, что (е) мы узнаем гораздо больше о логике

» Перевод статьи выполнен в рамках проекта «Разработка интеграционных методов и методик фундаментальных социально-гуманитарных исследований» (грант РФФИ № 13-06-00789, руководитель: М.В. Ильин).

228

развития наших идей, чем о контурах исторического процесса, когда мы всматриваемся в историю и историографию. И к этому еще бы добавили, что (1) лучше всего мы можем понять в истории то, как идеи способны (иногда) повлиять на поведение людей столь сильно, что это может (иногда) сказаться на ходе истории.

В этих утверждениях нет ничего порочного. Однако их следует рассмотреть в более широком контексте, чтобы их смысл и пределы могли стать понятнее.

Утверждение (а) описывает основной вклад историков в науку, в том числе политическую. Мы нуждаемся в этой работе историков. Никто лучше их не сможет этого сделать.

Утверждение (Ь) относится к вызовам, с которыми сталкиваются историки. С теми же вызовами сталкиваются и политологи, правда, в основном на современном материале. Однако отклик на вызовы различен. Большинство политологов для выявления структур используют отчетливые, обобщающие, а порой даже хорошо проверенные теории. Большинство же историков при разгадывании скрытых фактурой паттернов полагаются на просвещенный здравый смысл собственного времени и изучаемой эпохи. Иногда эти различия переносятся с метода на предмет, на трактовку изучаемых времен. Тогда можно услышать, будто современные теории годятся только для современности, тогда как средневековые теории, пригодные для своей эпохи, ничего не способны добавить к объяснению особенностей нашего времени. Главный аргумент гласит: каждая эпоха нуждается в своей и для себя пригодной теории, тогда как использование концепций и теорий иных времен порождает «анахронизмы». При всем том, что реконструкция сознания, двигавшего действиями людей в определенную пору, требует тщательного отображения структуры знаний и эмоциональных предпочтений соответствующего времени, не стоит принимать этот аргумент безоговорочно. С одной стороны, большая часть политической теории Аристотеля («благая жизнь» как цель политики) по-прежнему справедлива и сегодня. С другой стороны, никто не сомневается, что современная медицина может помочь понять, какие нарушения здоровья были распространены во времена фараонов, а современные технологии узнать, с чем приходилось сталкиваться при строительстве пирамид. Мои собственные требования состоят в том, что политологи лучше бы справлялись со своим делом, если бы пытались сформулировать адекватные теории конструкций социальной действительности и политического порядка, а также развития институтов и режимов на всем протяжении человеческой истории. Точно так же я утверждаю, что историки получили бы гораздо больше аналитических результатов овладения фактами, помещая свои выводы в рамки обобщающих теорий социальных наук, касающихся устройства действительности и институционального развития.

Утверждение (с) верно в любом случае. Все заключения о фактах вытекают из теоретических оснований, какими бы неполными они ни бы-

229

ли. Однако существует важное различие, которое не следует упускать из виду. Одно дело изменения выводов, которые вытекают из новой теоретической парадигмы, совсем другие изменения вытекают из меняющихся устремлений и моды повседневной жизни. В первом случае мы имеем дело с обычным ходом науки, будь это медленное приращение устоявшейся науки или те быстрые сдвиги теории, которые указывают на «научную революцию» [см.: Kuhn, 2012]. Здесь ученые в известной мере выступают как господа своих теорий. Они могут управлять соотношением между теоретическими предположениями и свидетельствами данных. Во втором случае ученые ведут себя скорее как слуги. Ими движут актуальность, новая интеллектуальная мода, общественные интересы, выделяемые фондами средства, новые можно и нельзя, навязанные злободневными мнениями, которые по разным причинам оказались господствующими. Хотя перед этими изменяющимися стимулами или ограничениями допустимо склониться, абсолютно неприемлемо для ученых отказаться от осмысления того, как подобное давление влияет на наше виПдение истории. По зрелому размышлению становится ясно, что не история изменилась, а лишь стандарты или требования обсуждения и осмысления истории. Таким образом, утверждение (d) не может служить основанием для произвольного изменения исторической интерпретации. Только такое переписывание истории можно принять, которое помогает нам лучше узнать и лучше понять, «что же на самом деле произошло», - знаменитая формула немецкого историка XIX в. Леопольда Ранке [Mommsen, 1988]. Можно сказать иначе. Рассмотренные в другом свете интерпретации и переосмысления истории должны отвечать советам Карла Поппера об увязке смелых предположений и эмпирически обоснованных опровержений.

На этом фоне утверждение (e) является слишком простым, чтобы быть приемлемым в его нынешнем виде. Когда смотришь на развитие и изменение наших знаний об истории с течением времени, становятся понятны развитие наших представлений, а также изменения внутри наших научных теорий и их смена друг другом. Но из этого не следует, будто всякий раз, когда наше виПдение истории изменится, история также станет другой. Так будут утверждать только конструктивисты в онтологическом смысле, т.е. те немногие ученые, которые считают, что нет никакой реальности вне нашего представления о ней1. Большинство других ученых, однако, приводят следующий тройной аргумент. Во-первых, при изучении истории происходит множество проб и ошибок, как и при изучении природы, так что нам необходимо снова и снова изменять наши описания и пояснения. Во-вторых, история обрела определенный ход, именно этот -и никакой другой, совершенно независимо от того, что мы думаем о ней.

1 Но даже они обычно воздерживаются от того, чтобы утверждать, что раковая опухоль исчезает, как только кто-то перестает верить в истинность соответствующего диагноза, поставленного врачом.

230

Поэтому, в-третьих, мы несомненно имеем возможность - но не гарантию - выяснять те пути, которые люди действительно прошли в процессе своей истории. Другими словами, мы смеем надеяться, что сможем выявить те слои знания, навыков, культуры и институтов, которые были созданы людьми, но уничтожались, оставлялись, забывались или, наоборот, передавались новым поколениям на протяжении всей истории. Несомненно, постоянно были и будут происходить изменения в том, что мы знаем или предполагаем обо всем, изменения в выводах, корректировки в организации наших знаний. Но на самом деле мы получаем намного больше от прошлого, чем только идеи об истории, по крайней мере до тех пор, пока исследования истории эмпирических исследований осуществляются в рамках достоверных и надежных результатов качественной методологии.

Что же до утверждения (f) о связях между идеями и историей, то не может быть никаких серьезных сомнений, что культура и общество, а также институты в качестве их «твердого ядра» создаются и поддерживаются, изменяются или разрушаются в результате деятельности человека. Эта деятельность обусловлена идеями, эмоциями и нашими природными особенностями, включая стремление к половому удовлетворению, материальным благам, высокому положению и контролю над определенной территорией [см.: Voland, 2007; 2009]. Аналитический подход к социальной действительности под названием социальный конструктивизм сосредоточивает внимание на действиях, которые эта действительность вместе с культурой создает и поддерживает. Эта идея была рассмотрена в различных теориях социального конструирования реальности [Berger, Luckmann, 2012; Giddens, 2009; Patzelt, 1987] и глубоко отличается от онтологического конструктивизма. Общее и различное в данном подходе можно представить следующим образом: в социальной действительности нет ничего, что «дано естественно», но есть что-то, сделанное людьми. Все это, конечно, существует вне нашего сознания и не зависит от желаний отдельного человека. Одного примера должно быть достаточно. Нацистский режим был создан и управлялся людьми. И к краху его привели люди. Однако он стал тем, чем был, только потому, что многие немцы (и некоторые другие) неправильно воспринимали его цели и действия. И не исчезал, как только некоторые немцы (и многие другие) возжелали избавиться от него.

2. Задачи на будущее

Как обществоведы, мы должны извлечь несколько уроков, касающихся того, как обращаться с историей и как читать работы историков. Во-первых, мы должны тщательно изучить, как социальная действительность и политический порядок были сформированы конкретными действиями в конкретных ситуациях и в конкретных местах. Для решения этой задачи у нас под рукой есть много теорий конструирования реальности.

231

Во-вторых, мы должны разрабатывать гипотезу, что конструирование социальной действительности и политического порядка оставалось неизменным на протяжении всей человеческой истории, хотя форма была обусловлена различными наборами знаний, вызовов и возможностей, предоставляемых материальной культурой. В конце концов, нет никаких доказательств того, что человеческая природа, возможно, изменилась за последние десятки тысяч лет. Идеи социобиологии и эволюционной психологии могут и должны быть использованы, поскольку эмпирическая основа антропологии должна корениться в конкретной теории социального конструирования реальности или политического порядка.

В-третьих, мы должны принять то, что история - от «большого взрыва» до недавнего кризиса евро - создала структурные слои действительности [см.: Ра12е1^ 2007, р. 184-193]. Ничто не возникло по мановению волшебной палочки, ничто не упало к нам на Землю с небес: ни виды, ни языки, ни религиозные убеждения, ни экономические структуры, ни социальные институты, ни политические режимы. Все они основаны на предпосылках и вышли из предварительных условий, которые либо материализовались в конкретной ситуации, либо не смогли сделать этого. Говоря простым языком, наслоение структур может быть представлено следующим образом. Основу составляют атомы и молекулы. На следующем уровне находятся живые существа, которые эволюционировали по-разному, движимые «генетической программой» нахождения партнеров для размножения, воспитания или защиты от врагов. Далее люди, а не го-миниды добавили к этому слою культуру (знания, навыки, артефакты...). На этом уровне новые поколения за поколением рождаются и социализируются («культурно программируются») в определенной конкретной культуре. Движимые своей «генетической программой» и руководствуясь своей культурой, они формируют связки социальных ролей. Такие связки могут стать сложными. Некоторые ролевые структуры получаются особенно стабильными за счет их институционализации (см. ниже). За счет институтов возникает надежный политический порядок. В следующем слое возникают империи и государства. Затем государства вместе с неправительственными организациями создают системы международных отношений, которые развиваются в своей собственной логике. В этой структуре слоев социальной действительности нижние слои обеспечивают «строительный материал» или «компонент» для каждого следующего слоя, в то время как более высокие уровни, возникнув однажды, устанавливают ограничения для своих компонентов и каналов создания будущих слоев. Очевидно, что события на этих различных слоях идут с разной скоростью. Вероятно, атомы и молекулы нашего мира неизменны на продолжении 14 млрд лет. Человеческая природа, которая воспроизводится в каждом новом поколении нашими генами, не претерпела существенных изменений за десятки тысяч лет. Значительная часть культуры изменилась с течением веков и создала некоторые институты, такие как религиозные ор-

232

дена или армия. В то же время большинство других структур, таких как бизнес-предприятия или международные режимы, имеют гораздо более короткий жизненный цикл или более быстрый темп развития.

Структурные слои были описаны и проанализированы и в других областях философами - Николаем Гартманом, биологами - Рупертом Рид-лом, историческими институционалистами - Кэтлин Телен [Thelen, 2009] и, конечно, историками и политологами (см. подробнее: [Patzelt, 2007, p. 194-193]). Широко известны концепции французского историка Ферна-на Броделя [см.: Braudel, 2011 (1980)], касающиеся различных времен-ныШх структур в различных слоях реальности. По его мнению, основные структуры, например геологические формации или человеческая природа, выглядят вполне «стабильными», если они анализируются во временно □ м диапазоне десятков тысяч лет. Они на самом деле изменяются только в темпе «больших длительностей («longue durée»). Структуры в следующем слое, например в геоэкономических и геополитических параметрах общественных структур, также развиваются в более быстром темпе сотни лет. Их взлеты и падения (так называемые «конъюнктуры») иногда даже мы можем ощущать в рамках собственной жизни. На верхнем слое социальной действительности, независимо от того, сколько разных слоев может быть между «низом» и «верхом», мы находим короткоживущие явления повседневной жизни, которые мы знаем как «нормальный бизнес» или «повседневная политика». Бродель называл их histoire événementielle.

Глядя на динамические процессы, которые происходят внутри этих структурных слоев, нетрудно признать, что вновь и вновь в различных слоях возникают исторические процессы. Они имеют свои масштабы, временно □й диапазон, длительность (durée). Человеческий род и его общества возникли и продолжают развитие. Империи типа Римской и Османской переживали взлеты и падения и наконец ушли с исторической сцены. Отдельные политические режимы сменяют друг друга зачастую на протяжении жизни одного поколения. Смена сессий парламентов запрограммирована в четкие сроки.

Мы также видим, что некоторые возникающие структуры создают предпосылки для дальнейшего развития. Между континентами возникают прогалы, прерывая миграцию человеческих популяций на протяжении тысяч лет с довольно заметными биологическими и культурными последствиями. Мы даже обнаружили, что некоторые результаты «исторического становления» кажутся «замороженными» на протяжении длительного времени, например доминирования человеческого рода, или в течение более короткой эпохи двухполюсного мира - конфликта Восток - Запад. Подобным образом мы замечаем «оттепели» или, по крайней мере, податливость структур на отдельных, обычно коротких периодах истории. Иногда мы видим внезапный крах режимов, общественного порядка, культуры или даже исчезновение популяций. Возникают вопросы поиска общих причин для такого «ускорения истории». В итоге «ви^дение» типов этих

233

процессов выявляет гораздо больше порядка в истории (и даже в настоящем, которое станет прошлым довольно скоро), чем мы могли бы заметить, когда бы ограничивались описаниями того, «какой была жизнь в определенное время» или «как этот конкретный человек приобрел и потерял власть». Очевидно, что мы также распознаем факторы формирования нынешнего состояния мира, который станет историческим миром довольно скоро, если будем рассматривать наличную действительность как «исторически выросшую» в слоистой структуре мира. В конце концов, основы поздних слоев лежат не где-нибудь, а в прошлом, и в целом «архитектуру» нашего настоящего положения можно «расшифровать» только при рассмотрении всего диапазона истории, в ходе которого она появилась на свет. Таким образом, мы должны смотреть на все структуры, которые мы находим в современном мире, так же как геолог смотрит на различные слои геологических отложений. Внизу он находит старые структуры, вверху самые последние. Глядя на них, он может достоверно восстановить историю этого особого места в мире. И сделать он это может, не полагаясь на то, что кто-то был свидетелем этих процессов и оставил нам данные на этот счет.

На этом фоне в целом мы можем обоснованно утверждать, что политическая наука должна разобраться в себе и стать - в какой-то своей части - эволюционной дисциплиной, подобно геологии. Наша дисциплина на деле упускает многие возможности, когда ограничивает себя описанием нынешнего «пейзажа», опросами, статистическим анализом и формальными моделями. Однако для утверждения эволюционной и исторической политологии нам необходимы аналитические инструменты, способные раскрыть функционирование различных слоев социальной действительности, их взаимодействие. Нам следует научиться понимать, как процессы развития снова и снова позволяют осаждаться новым слоям, как они непрерывно преобразовываются, что происходит в разных слоях - иногда с удивительной скоростью. Ясно, что простое описание структур политического порядка, будь они современными или историческими, является всего лишь аналогом фотографии или геологического обнажения. Вместо этого нам необходима теория исторических процессов, которая позволит нам «читать» слои структуры социальной действительности и наслоение процессов.

Потребность в подобной теории ощущалась на протяжении веков. Сегодняшние историки и политологи далеко не первые, кто захотел узнать, откуда мы пришли и на какой перемещенной «тектонической плите» нам приходится жить. Мы также не первые, кто надеется, что такое знание может помочь нам понять, что происходит в настоящее время. Мы не первые, кто задумался, можно ли использовать процессы, которые начались до или, по крайней мере, без нас, как «повлиять» на них. Хорошо известны аристотелевская теория конституционных циклов и политически влиятельная теорема исторического материализма. Едва ли менее известны

234

разновидности теории модернизации, проводящие различие между несовременным и современным обществом или режимом, и теории подъема и упадка мировых держав (см. недавнюю монографию: [Morris, 2011]).

Особое семейство теорий, касающихся подобных трансформационных процессов, называется историческим институционализмом [Thelen, 1999; Structuring politics, 2002]. Его конечная цель не сводится к анализу конкретного исторического процесса или к предвидению ближайшего будущего. Ключевой вопрос состоит в том, как в обобщенных терминах (general terms) осмыслить то, что обычно происходит в открытых процессах и что можно ожидать, ясно проявится в конкретном изучаемом казусе. Ключевыми понятиями в связи с этим становятся «тропа зависимости», «критическая развилка», «прерывистое равновесие», «конъюнктура», «институциональные слои» или «институциональные преобразования». В таких случаях понятие «эволюция» играет важную роль. Иногда это понятие означает не более чем «постепенное разворачивание» политических процессов, т.е. их протекание не в форме революции. Иногда возникают аналогии с биологической эволюцией.

В некоторых случаях, однако, идея становится центральной, и понятие «эволюция» становится не чем иным, как сокращенным выражением комплексной теории преемственности поколений развития структуры в изменяющихся условиях. Далеко идущая теория развития и структура слоев общественного порядка была сформулирована вокруг этой идеи под названием эволюционный институционализм1. Она включает в себя теорию меметической репликации, институциональной архитектуры, институционального развития и реформ, а также эволюционной морфологии. Эта последняя, четвертая часть эволюционного институционализма позволяет обнаружить в истории (1) «слои» с развивающимися возможностями, идеями и структурой, (2) ограниченные степени свободы даже в неслучайных процессах развития по тропе зависимости, (3), взаимодействие темпоральных структур на различных слоях социальной действительности. «Прочтение истории», таким образом, со временем будет превращаться в эволюционную морфологию. В следующих двух разделах излагаются основные идеи как эволюционного институционализма в целом, так и эволюционной морфологии в особенности. Завершающий раздел посвящен наиболее серьезным проблемам усвоения и применения морфологии в политической науке.

1 Данная дисциплина разрабатывается в Дрездене в рамках исследовательского проекта «Институциональность и историчность». Основные публикации сделаны на немецком языке [Ра1ие11, 2007; 2010; 2012]. На английском языке - краткое введение и пример использования см.: [Ра1ие11, 2011].

235

II. Эволюционный институционализм

Институты - это «твердое ядро» социальной действительности и политического порядка. В структурных слоях реальности они могут быть найдены в переходной зоне между микроуровнем социальной действительности (от нашей биологической природы до культурно формируемого образования ролей) и ее макроуровнем, начиная с империй и государств. Поэтому вполне оправдано фокусирование на них исторического центра политической науки. Эволюционный институционализм определяет институт как набор формальных и неформальных правил, которым следуют и, тем самым, придают стабильную форму взаимодействиям людей. Подобное взаимодействие в процессе создания и воспроизводства наборов ролей и позиций обычно организуется в виде иерархий. Возникающий набор правил и ролей, который закрепляется с помощью символического выражения основных идей и принципов соединения, получил название институциональная форма. Эту форму мы часто можем обнаружить в законах и постоянно действующих правилах. Мы также можем найти ее в этнографическом анализе неформальных институтов. Эта институциональная форма может использоваться включенными в соответствующие институты людьми, обладающими различными навыками и приоритетами. В результате любая «практикующаяся» институциональная форма становится гораздо конкретней и насыщенней «институциональной формы самой по себе» (institutional form proper) за счет привнесения темпоральных, человеческих (member) и ресурсных особенностей.

Институционализация - это процесс, который обладает рядом признаков:

1) она делает направляющую идею или комплекс таких идей привлекательной для последователей и притягивает новых членов или сторонников к практикованию института;

2) она проясняет, какие правила и роли действительно будут полезны для обеспечения целей, определенных набором направляющих идей, а также реализует правила и роли, так чтобы «компетентные» члены организации соблюдали правила и уважали роли и чтобы такие члены могли отличаться от «чужаков» или «лазутчиков»;

3) она закрепляет согласие с помощью (a) символического, эмоционально привлекательного и обязывающего выражения руководящей идеи или идей, (b) создания коллективных карт сознания (collective mind maps), в котором руководящая идея или идеи, правила и роли формирующегося института появляются - хотя бы для «компетентных членов» (competent members) института - как «безусловно очевидные факты» (simply sound facts), не нуждающиеся в непрерывном обсуждении и пересмотре, (c) гарантирования путем применения власти, что коллективные карты сознания не подвергаются сомнению, установленные правила соблюдаются, роли исполняются, а

236

те, кто ощущает и ведет себя иначе, оказываются маргинализированы как чужаки или даже вытеснены как враждебные элементы;

4) она помогает передавать правила соблюдения институциональных норм и ролей, а также руководящие идеи, вокруг которых они сосредоточены, от одного «поколения» компетентных институциональных членов к следующему поколению.

Именно такое понимание «институционального поколения» имеет решающее значение для эволюционного институционализма. Никогда это понятие не относилось к различным «фазам» или «этапам» в истории институтов, даже если создание современных парламентов было сделано «предыдущими поколениями». Всегда «институциональные поколения» означают когорту институциональных первокурсников или «новичков», которые входят в институт (например, парламент или партии, религиозные ордена или армии), получают более или менее успешную институциональную социализацию и становятся (возможно) компетентными институциональными членами; это будет способствовать (более или менее) поддержанию формы их института и передаст в один прекрасный день эти культурные модели, которые используются для функционирования института и воспроизведения, в новую когорту институциональных первокурсников. Обычно в институтах существует сотрудничество многих когорт опытных институциональных членов с уже более или менее полностью социализированными преемниками и первокурсниками. Все они, если не выпадут из института по какой-либо причине, пройдут через него определенный путь. Институты зависят от определенного числа активных, компетентных членов, но не зависят от отдельных людей. Отдельные люди приходят и уходят, но институты остаются. Они не умирают - ишуег8Иа8 поп топШг. Так гласит средневековая формула.

При таком понимании поколений весь теоретический аппарат теории эволюции становится доступным для институциональных исследований. Требуются, несомненно, серьезные усилия по абстрагированию от биологических аналогий и для конкретизации полученных абстракций в обществоведении. Кроме того, необходимо еще одно концептуальное изменение. Причина последнего очевидна. Нам неизвестны гены или генетические «чертежи» или «рецепты», передающиеся от одного институционального поколения к следующему. Есть нечто иное. Это информация о правилах, которым необходимо следовать, отношение к роли, которое должно соблюдаться, и руководящие идеи, которые, по крайней мере эмоционально, разделяются. Если нам не нравится по уважительным причинам использовать такое строго метафорическое понятие, как «институциональный ген», то нам необходимо найти другое слово для обозначения тех «чертежей» или «рецептов», которые используются поколениями и передаются от одного к другому. Для этого мы можем воспользоваться похоже звучащим термином мем (тете). Более чем два десятка лет назад он был предложен британским эволюционистом Ричардом Докинзом [Эа^гктз, 1989]. Позд-

237

нее обозначаемое им понятие было популяризировано Сьюзен Блэкмор [Blackmore, 1999]. Соответствующее слово в единственном (meme) и множественном числе (memes) означает не что иное, как «культурный образец», который может быть распознан и использован для оформления собственных мыслей или действий1. Одиночные мемы (конкретные правила, определенные паттерны поведения или элементы руководящей идеи и т.п.) могут быть объединены в настоящем или, возможно, «срастись» в прошлом, в более сложной меметической структуре, в «комплексе взаимосвязанных мемов», который называется «мемплекс» (memplex). А где мемы существуют? Они переносятся и распространяются «носителями» (vehicles) - мыслями и речами людей, текстами и фотографиями, ритуалами и религиозными церемониями, такими институтами, как политические партии или кафедры политической науки.

Таким образом, институциональная эволюция основана на передаче меметических чертежей / рецептов (например, при помощи институциональной социализации) для воспроизводства нормативных и поведенческих моделей (т.е. институциональной формы) в процессе замены одной институциональной генерации следующей. Хотя мы знали в течение многих десятилетий, что биологические виды используют для репликации генетической информации свою биологическую структуру, мы только сейчас начинаем понимать в подобных простых терминах, что институты просто полагаются на меметическую репликацию информации для выстраивания социальных структур. Верно, что некоторые институты сочетают биологическую и меметическую репликации, например в династических монархиях. Но большинство институтов полагается исключительно на меметическую репликацию, например через политические партии и религиозные ордена.

1 Здесь следует отметить, что в понятии «мем» и в самом факте существования мемов нет никакой загадки. Все явления, которые могут быть отнесены к числу мемов - от культурных паттернов, таких как идеи или «образы мысли», и до мелодий, ритмов, танцевальных па и стихотворных размеров, - хорошо известны сами по себе, как известны и практики по их передаче от одного поколения (философов, композиторов, танцоров и поэтов) другому. Дело лишь в том, что здесь они рассматриваются в гораздо более абстрактном плане, нежели это принято в их привычных сферах и дисциплинах, где они выступают «общепризнанной коммуникативной валютой». Таким образом, использование языка ме-метики похоже, например, на использование языка теории систем. Там тоже масса привычных вещей рассматривается в очень абстрактном виде и представляется на особом языке: речь начинает идти о системах, подсистемах, входах, выходах, обратной связи и т.п. Смысл обсуждения в такого рода терминах заключается не в том, чтобы подыскать названия для эмпирических объектов, которые не имеют ясных обозначений в повседеневном языке или в научном вокабуляре, а в том, чтобы открыть новые и в некоторых отношениях более аналитически продуктивные способы рассмотрения тех или иных вещей. Тому же служит и язык меметики.

238

Как только происходит процесс репликации или социализации, начинает работать алгоритм эволюции1. Похоже, что его работа в мире культуры и общества не многим отличается от работы в мире природы.

1. Всякий раз, когда генетическая картина «скопирована», или всякий раз, когда меметическая картина «имитируется» или «восстанавливается по ранее изученным правилам», могут происходить некоторые изменения.

2. Не все версии будут иметь одинаковые шансы быть сохраненными и стать основой для дальнейших строительных конструкций. Отбор пройдет и приведет к вариации, и лишь некоторые будут сохранены. Сохранившиеся вариации можно назвать культурными или институциональными «мутациями».

3. В процессе отбора в первую очередь включаются внутренние факторы селекции. Изменения будут иметь больше шансов быть сохраненными, если они соответствуют уже существующей структуре конструкции, будь то одно из животных или институтов. В результате контингент изменения в фундаментальных структурах редко будет сохранен, но изменения, не обязательно в будущем, в поверхностных структурах могут сохраняться довольно часто. Таким образом, новые «слои» существующей структуры накладываются поверх существующей структуры или новые связи создаются между существующими элементами системы. Хотя такие изменения могут повлиять только на определенную деталь, они будут иногда открывать совершенно новые и непредусмотренные, и даже удивительные пути дальнейшего развития.

4. Затем включаются внешние факторы селекции. Сохраняются изменения, которые не поддаются отключению «цепочкой услуг и возврата» между институтом и его окружающей средой или нишей2. Если изменения открывают новые возможные функции, которые институт может выполнить, тем самым привлекая все больше ресурсов для института и ее членов. Если появляется «функционально нейтральный» вариант, т.е. не произойдет уменьшение ресурсов, которые институт получает в качестве компенсации за услуги, которые он оказывает в своей нише, то модификация имеет шанс остаться сохраненной. Однако если изменение отрежет доступ к ранее существующим ресурсам, то оно останется в силе только тогда, когда существует компенсация за ресурсы, которые больше не доступны из-за этого изменения.

Результатом этого двойного процесса селекции становится асимметричная «архитектура» того или иного института. Дальнейшая институцио-нализация или институциональное развитие включается в тропу зависимости. С точки зрения структуры всегда будут некоторые сравнительно старые основные структуры или нижележащие слои элементов, которые все дру-

1 Подробнее о разработке этого понятия см.: [Dennett, 1996].

2 Окружающая среда - это все, находящееся за пределами института. Ниша института - это только та часть среды, которая по тем или иным причинам важна для института.

239

гие («высшие») институциональные слои несут как «бремя». Это приводит к тому что «верхняя часть» института зависит от поддержки со стороны своих «нижних частей». Отсюда вытекают два следствия. Первое заключается в том, что случайные изменения в верхних слоях «институциональной архитектуры» по сравнению с изменениями в базовой структуре имеют больше шансов встроиться и согласоваться (fit with) с остальными частями института. Суть второго следствия состоит в том, что изменения в высших слоях институциональной формы будут иметь больше шансов пройти через внутренние селекционные процессы, чем произвести изменения в нижних или в более базовых слоях института.

Данный процесс известен как «структурная инерция», которая неизбежно работает, даже если изменения в окружающей среде организации необходимы для быстрой и глубокой адаптации. С точки зрения функций эти механизмы работают следующим образом: в каждом сложном институте существует несколько основных функций, которые должны быть выполнены для того, чтобы более зависимые институциональные функции были выполнены надлежащим образом. Таким образом, любая организация может быть рассмотрена как пучок «функциональной цепи». Случайные изменения на «свободных концах» (far ends) таких функциональных цепочек имеют значительно больше шансов быть сохраненными, чем на «закрепленных концах» (fixed ends) функциональной цепи. Это приводит к «функциональной инерции», которая является вторым источником или формой «институциональной инерции».

Инерция, однако, дает лишь альтернативный способ представить различные скорости развития. Поэтому в пересчете на скорость мы находим основные слои политического порядка, которые по своей основе человеческой природы меняются достаточно медленно, если вообще меняются. Основные слои институтов изменяются медленно или исчезают вместе с институтом, который больше не вписывается в свою нишу и потерял ресурсы для репродукции. Верхние слои институтов изменяются с гораздо более высокой скоростью, так как они несут гораздо меньше нагрузки, а значит, имеют гораздо больше свободы для изменений. Таким же образом практикуемые формы институтов меняются куда быстрее, чем надлежащие формы институтов. С самой высокой скоростью изменяются элементы политического порядка, которые не являются ни биологически зафиксированными, ни институциональными. Представляется, что мемы меняются быстрее всего. Видимо, это связано с тем, что они просто являются «символами связи». Действия изменяются при значительно более низкой скорости, поскольку они используют стабилизированные взаимодействия, в которых они укоренены.

Функциональные требования к системе, порожденные окружением или нишей, меняются произвольно, иногда даже турбулентным образом. В результате асимметрия функциональных цепей не способствует развитию по тропе зависимости, как это делает асимметрия структурных слоев.

240

Другой важный эффект заключается в том, что двойные структурные асимметрии нагрузки и функции цепи показывают то, что не все варианты структур и функций на самом деле имеют равные шансы быть сохраненными, чтобы произвести «мутацию» институциональной формы. Вместо этого, определенные пути развития системы всегда более вероятны, чем другие. Вот почему мы признаем так много «направленных процессов» при взгляде на историю. Равным образом далеко не всякое мыслимое будущее действительно «открыто» в каждый момент времени. Даже контроль над громадной экономической и политической мощью не обеспечит ни любой желательной институциональной трансформации, ни любой привлекательной институционализации - во всяком случае, не в любой момент и не надежным образом.

Алгоритм эволюции работает во всех формах институционализации или институциональной истории. Следует учесть, однако, что эволюция вообще не предполагает телеологического «генерального плана». Действительно, институциональная приспособленность может возникнуть, но это отнюдь не «необходимый» (necessary) процесс или результат. Напротив, мы очень часто можем наблюдать, что институты ставят «эволюцию в тупик» (например, французское Национальное собрание IV Республики) или порождают «регулятивные катастрофы» (как рейхстаг Веймарской республики). Институционализации - даже связанные тропами зависимости - не являются принципиально «необратимыми». Если меметическая репликация не является достаточно эффективной, то институты могут «разрушаться», т.е. они все больше и больше будут страдать от двусмысленных правил, и все меньше и меньше будет ясности в тех ролях, которые должны играть компетентные институциональные члены.

Конечно, институты могут научиться улучшать свои организационно-правовые формы и поддерживать институциональную пригодность [ср.: Demuth, 2003]. В некоторых случаях это может быть сделано умышленно. Гораздо чаще институциональное обучение, даже если предпочтения институциональных субъектов противятся этому, выливается в одну из следующих форм: 1) «институциональное наслоение», 2) «институциональное преобразование», 3) «институциональный дрейф», 4) «институциональное смещение»1. Изменения в окружающей среде системы могут радикально изменить шансы на сохранение, которые происходят в функциях цепи и конструкциях институтов. Причина в том, что изменения, которые, возможно, были вредны для определения ресурсов института вчера, завтра могут открыть новые пути развития. Если это произойдет, то (1) новые институциональные структуры будут созданы более старыми или (2) старые структуры под воздействием изменят свои функциональные требования и преобразуются для служения новым целям. Также институты могут

1 Эти формы были выделены и описаны (но не были по-настоящему объяснены) в: [Thelen, 2003].

241

сохранить большую часть структурной архитектуры, даже если архитектура была изменена в нескольких точках в течение долгого времени так, что теперь она может работать совершенно иначе (3), и это несмотря на то, что эти институты (части института) выглядят очень похоже на то, как они выглядели прежде. И если часть института (или сам институт) хорошо зарекомендовала себя для достижения определенных целей в данных условиях, можно попытаться перевести проверенные институциональные решения для решения функциональной проблемы от этих установок к совершенно другим (4). В этом случае институциональные проекты будут «экспортированы» или «импортированы», и меметическая репликация не пойдет «вертикальным путем», т.е. от предшествующего поколения к поколению преемника, но пойдет «горизонтальным путем» - от одной социальной или культурной среды к другой.

Мы и подошли к тому, что известно в сравнительных исследованиях как проблема Гэлтона [см.: 8сЬае1ег, 1974]. Ее можно сформулировать следующим образом: если институциональные особенности при двух разных ситуациях аналогичны, значит ли это, что сходства вытекают из адаптации различных структур к аналогичным вызовам со стороны среды (в следующем разделе это называется «аналогичными сходствами» и требует «функционального объяснения»), или же их сходства вытекают из общих «чертежей» или «рецептов», т.е. из схожих мемов или мемплексов, которые были использованы для создания тех институциональных структур под разные наборы вызовов со стороны среды (это называется «гомологичным сходством» и требует «культурологического объяснения»)? Работу с проблемой Гэлтона, как с подходом к сравнительному анализу режима, мы разрешаем в области морфологии.

III. Эволюционная морфология

1. Основы

Понятие «морфология» было введено в науку и в живой язык Иоганн-ном Вольфгангом Гёте еще в XVIII в. С его помощью описывались исследования и их результаты, которые нацелены на:

• «распознавание образов», или «гештальтраспознавание», т.е. вычленение значимых конфигураций;

• анализ развития соответствующих конфигураций или структур (patterns);

• соотношения между соответствующими конфигурациями (они же объединены общей историей).

242

При таком понимании морфология означает не что иное, как сравнительный анализ структур (comparative pattern analysis), и включает в себя как исторические, так и нынешние конфигурации1.

Под разными названиями морфологические исследования довольно распространены в сфере истории искусства, языков, идей, правовых институтов и живых существ в целом. Неожиданным в свое время открытием стала реконструкция «индоевропейского языка», который оказался предком санскрита и большинства европейских языков. Величайший триумф морфологии был достигнут в естествознании. Зоологам удалось в течение века или чуть больше классифицировать около 2 млн видов животных, при этом не только их «семейная принадлежность» была отражена без особых противоречий, но и удалось обосновать всю историю жизни на Земле на основе классификации ее форм. Это весьма убедительно свидетельствует о том, что шансы морфологии раскрывать «порядок в развитии» (developing order) весьма близки к фактам.

Обратите внимание, что исследования не опирались ни на исторические документы, ни на генетический анализ. Они была основаны исключительно на рассмотрении окаменелостей и живых тел, а также на использовании процедур самокоррекции сравнений по мере обновления баз данных, что было потом отчасти методологически осмыслено в рамках так называемого укоренения в данных теории (grounded theory) [Glaser, 2011]. Это позволило сначала обнаружить, а затем и объяснить паттерны, морфологические структуры. Вряд ли сегодня найдутся зоологи и биологи, которые рискнут переделать линнеевскую классификацию животных и растений как «научную фантастику». Напротив, анализ генетического родства подтверждает то, что за десятилетия до того было в основном обнаружено путем распознавания паттернов. Таким образом, мы не должны отказываться от использования морфологических идей и методов классификации исторических и современных режимов. Такие же по сути идеи и методы помогли сравнительной зоологии и лингвистике в выявлении реальных (исторических) порядков во всем многообразии их проявлений. При анализе общественных институтов и политических режимов подобные решения сходных задач должны быть даже проще, чем это было в зоологии и в лингвистике. Нам не только приходится наблюдать явления. Мы еще и обладаем историческими источниками, которые могут рассказать нам о том, что же произошло.

2. Морфологические понятия и их фоновые теории

Основные понятия морфологии - «гомология» и «аналогия». Отталкиваясь от них, можно ввести понятие «гомойология». Рассмотрение более

1 Именно это означает слово «морфология»: по-древнегречески morphé - это «образ» или «форма», а «-logia» - учение (как в словах биология, геология и т.п.).

243

глубоких уровней подводит нас к понятиям «гомодинамия» и «гомономия». В конечном счете мы усваиваем понятия мозаичной и параллельной эволюции и относим их к широкому понятию «институциональная архитектура» и его структурной рамке, предназначенной для анализа различных «скоростей» эволюционных процессов.

Вне сомнения, очень широко распространено использование слова аналогия. Однако оно остается неясным и способно ввести в заблуждение в повседневной речи. Также слово гомология, не говоря уже об этом понятии, используется довольно редко даже в научной среде. Такова же и реальность для понятий мозаичной и параллельной эволюций, хотя они кажутся интуитивно доступными. Однако понятия гомойологии (или гомоаналогии), гомодинамии и гомономии в основном неизвестны даже в обычной научной речи. Их странно звучащие греческие названия могут служить препятствием к их использованию. Возможно, однажды кто-то найдет более интуитивно понятные и привлекательные слова. Тем не менее уже сейчас нам необходимо их понимать.

А. Гомология

Гомология означает сходство, вытекающее из общей истории. В терминах общих генов и мемов она возникает в связи с генетическими и ме-метическими чередами повторений, начавшимися однажды с единого предка. Двух примеров может быть достаточно. Если посмотреть на скелет с некоторой долей экспертных знаний, видно, что передняя часть лошади и человека во многом похожи. В этом случае результаты эволюционного исследования говорят нам о том, что оба вида имеют одинаковое происхождение в истории позвоночных животных. В результате мы заявляем о том, что они - гомологии. Более того, когда мы рассматриваем политические институты с учетом исторических знаний, мы осознаем, что Имперский сейм Священной Римской империи германской нации и Федеральный совет как императорской Германии, так и нынешней Федеративной Республики Германии созданы по единому образцу: послы, иногда главы правительств, составные части федеративной империи или республики собираются для совместного рассмотрения и принятия законов. Именно это представляет собой гомологическое сходство.

Подходящая формула звучит следующим образом: гомология представляет собой «сходство в глубинных структурах», поскольку они созданы структурообразующими процессами в соответствии с общими «образцами» и «способами». Подобное сходство не может измениться, оно лишь может быть скрыто, в частности путем трансформации исходной формы или дополнительными «слоями» поверхностных структур, которые развиваются с течением времени и будут рассмотрены в следующем разделе. Например, члены германского Федерального совета являются «нормаль-

244

ными политиками», в то время как члены Императорского федерального совета - дипломаты. Данному изменению при найме в одинаковые институциональные формы приходится столкнуться с адаптацией Федерального совета как к измененной структуре режима в целом, так и к новым возможностям легкого перемещения между столицей и другими частями Германии. Подобные различия в поверхностных структурах довольно часто скрывают общие глубинные структуры. Это может проявиться столь сильно, что ключевое сходство, восходящее к общему «чертежу» или рецепту, перестает распознаваться «наивной установкой» (naive attitude) повседневного мышления и может быть раскрыто лишь в результате аналитических усилий.

Приведем еще два примера для разъяснения этого момента. Крылья птицы и передние ноги лошади представляются «совершенно различными» для всех, кто не знаком со строением скелета позвоночного животного. Однако те, кто знает историю позвоночных животных, с легкостью увидят одинаковое строение, т.е. передние ноги, начавшие выполнять другие функции миллионы лет назад. В результате это одинаковое базовое строение было изменено в соответствии с новыми функциями и снабжено дополнительными хорошо подходящими поверхностными структурами в ходе длительного эволюционного процесса совершения проб, ошибок и характерной репродукции. Это верно и для законодательных органов в либеральных и (ранее существовавших) социалистических государствах. Они формируются (или формировались) по тому же образцу выборной представительной ассамблеи. Но они встраиваются (или встраивались) в различные общие структуры политического режима, в котором им приходилось выполнять различные функции. Следовательно, они претерпевали изменения с течением времени и приобретали разнообразные формы в зависимости от различных функций и в то же время не прекращали разделять ту же унаследованную форму.

Данное различие более значимо для конкретного исследования, нежели для теории, поднимающей вопросы о том, были ли гомологии созданы путем генетической (как в природе) или меметической (как в культуре) репликации. Во время изучения человеческой истории мы часто узнаем о меметических репликационных цепочках. В частности, это верно, если культура пользуется шрифтом, который мы не можем прочесть, и создает достаточно текстов, со временем раскрывающих развитие этих институтов, законов и идей. В подобных случаях, например в европейской и китайской культурах, тексты отображают происхождение юридических законов, а исторические архивы помогают нам следовать традициям и понимать, как армии, административные органы или партии были преобразованы из ранних форм в более поздние и таким образом приобрели дополнительные качества и черты. Но чем сильнее мы углубляемся в историю, тем меньше мы обнаруживаем текстов и исторических записей, подтверждающих, что один институт, закон или идея происходит от пре-

245

дыдущего института, закона или идеи, т.е. разделяет гомологическое сходство. И всякий раз, когда мы не находим ни одного текста, в котором эти структурообразующие образцы и методы (т.е. мемы или мемплексы) не могут быть обнаружены, мы просто не можем подтвердить, что гомологическое сходство существует. Во всех этих случаях нам приходится полагаться на наблюдение и толкование, т.е. на герменевтику. Это то, чем занимались зоологи и биологи, когда они столь успешно создавали классификацию животных и растений. Их работы основывалась исключительно на распознавании образцов, и они построили «обоснованную теорию» на допущениях, сделанных на основе толкования подобных образцов. Лишь 200 лет спустя, после развития биохимической генетики, стало возможно «объективно» определить степень генетической согласованности среди всех созданий, т.е. степени их гомологического сходства. Как всем нам известно, это изменение в методе лишь подтвердило то, что мы ранее выявили.

Не только успех биологов показал, что герменевтическое исследование может привести к действительным и достоверным результатам, которые «без сомнений» могут считаться достоверными. В действительности это подтвердили ученые в области развития архитектурных форм (таких, как соборы и мечети), живописи (вспомните сюжет Рождества, проходящий сквозь эпохи и стили) и музыки (подобно эволюции мотета от Жоскена до Баха). Все эти ученые перестроили историю изучаемых форм путем поиска гомологического сходства в их данных. И когда бы они ни отыскали дополнительные письменные источники о том, как «образцы» и «способы» создания этих форм передавались от одного поколения архитекторов, художников и композиторов к другому, они обычно подтверждали то, что уже было «увидено», «услышано» и упорядочено интерпретацией. Это верно и для ученых в области ранней истории и предыстории. Они имеют и желание и возможность перестроить целые культуры и торговые системы - от гончарного дела или от признаков человеческих жилищ. Говоря языком герменевтического анализа информации, они ничем не отличаются от таких биологов, как Карл Линней, который пытался найти закономерности среди огромного разнообразия растений и животных.

Биологам пришлось начинать при более сложных обстоятельствах. Шрифты и тексты как «образцы» и «способы» культурных и социальных структур и как «двигатели» культурных форм «читабельны» и понимаемы уже 4000 лет. В действительности их внимательный анализ проводится в течение многих столетий. Но даже существование ДНК в качестве ключевого «образца» или «способа» в природе, не говоря уже о его грамматике и значении, было совершенно неизвестным еще менее века назад. Тем не менее биологи чрезвычайно преуспели в формулировании правильных утверждений о цепочках генетических репликаций, в частности в виде утверждений о гомологических сходствах. Но каким образом они могли преуспеть? Очевидно, что животноводческие навыки, т.е. опыт в области

246

«практической генетической репликации», обеспечили их некоторыми базовыми идеями. До сих пор решающим было то, что они четко следовали методологии, ныне известной как морфология. С течением времени данный подход стал систематизированным и был сделан доступным благодаря Адольфу Ремане, Руперту Риедлу и др. На эту методологию, не располагающую текстами, прямо раскрывающими гомологии, будет разумно полагаться также и социологам.

Существуют три испытанных критерия, делающих возможным выявление гомологического сходства даже при отсутствии доступа к генетическим или меметическим шрифтам, которые физически передают «образцы» и «способы» от поколения к поколению. Все они полагаются на исчисление вероятностей. Эта базовая идея заключается в гипотетическом допущении гомологического сходства, всякий раз, когда представляется совершенно невероятным, что рассматриваемое структурное сходство будет развиваться случайно, т.е. не будет существовать из-за общего «предка», независимо от того, насколько далеким он может быть. Следует отметить, что существует важная модификация базовой идеи «репликации по образцу», которую мы применяем в области социально-культурной эволюции. Генетическая репликация - за исключением случаев искусственного оплодотвоения - нуждается в соприсутствии донора и акцептора «образца». Однако в случае меметической репликации мемы могут перескакивать через время (усвоение Фомой Аквинским идей Аристотеля после многовекового периода их забвения на латинском Западе) и пространство (институциональные формы британского парламента в бывших британских колониях). Благодаря этой модификации вероятного значения «общего предка» следующий критерий должен оказаться полезным для сравнительного анализа в гуманитарных науках, коим он уже оказался для зоологии:

- положение структуры в принимающей структуре. Находим ли мы структуры, гомологические сходства которых мы выбираем, в одних местах и с разными скелетами или видами соборов, институтов и т.д., в которых мы их размещаем? Если так, тогда существует вероятность, что это происходит не случайно, а по причине того, что «образцы» и «способы», на которых построена эта структура внутри слагаемой структуры, являются по меньшей мере в основном одинаковыми во всех случаях. Вытекающий отсюда вопрос заключается в том, как эти «образцы» и «способы» совершили «путешествие» между различными местами и «слагаемыми структурами», где мы их обнаруживаем теперь. В гуманитарных науках это привело бы нас к анализу процессов культурной диссимиляции;

- специальное качество. Отражают ли структуры, гомологические сходства которых мы выбираем, одинаковую «архитектуру» сквозь все различные скелеты и институты, или формы религиозных строений, или музыкальные композиции, которые мы сопоставляем? Если так, есть вероятность того, что это возникает не случайно, а в связи с тем, что «образ-

247

цы» и «способы», на которых построена структура, одинаковы во всех случаях. Тогда нам снова необходимо узнать, как этот структурообразующий ген или мем совершил свое «путешествие»;

- существование переходных форм. Если мы все способны найти переходные формы между ныне существующими структурами и предшествующими, предположительно «наследственными» структурами, тогда гомологическое сходство весьма вероятно. Тогда мы можем допустить ее существование, даже несмотря на то, что нынешняя структура выглядит иначе, нежели более ранняя, и / или она интегрирована в довольно отличающееся окружение. Среди впечатляющих примеров подобных гомологических сходств существуют три человеческих слуховых косточки и челюстная кость акулы. Несмотря на то, что на первый взгляд неправдоподобно, что между ними есть нечто общее, можно установить, что первые произошли от последних миллионы лет назад. Тем же способом можно выяснить, что современные парламенты произошли от государственных ассамблей, хотя эти институты представляются довольно различными.

Структуры, отвечающие по крайней мере последнему критерию, могут считаться гомологиями без каких-либо серьезных сомнений. Если структуры отвечают первым двум критериям, существует высокая вероятность того, что мы имеем дело с гомологическим сходством. И во многих случаях даже соответствие одному из первых двух критериев будет доказательством подобному притязанию.

Б. Аналогия

Мы привыкли называть аналогиями любые сходства и вспоминаем о них по любому случаю. Однако это особый класс сходств. Их выявление -весьма сложный процесс и требует тщательного осмысления. Неудивительно, что возникает немалое количество нестыковок при представлении или применении аналогий. Основная причина этих трудностей заключается в том, что необходимо исключить гомологическое сходство, прежде чем наверняка приписывать данную форму сходства двум или более сопоставляемым структурам. Это условие становится очевидным, когда мы рассматриваем ключевые черты аналогичного сходства.

Аналогия означает сходство, происходящее от адаптации структур различного происхождения к похожим вызовам их окружающей среды. Другими словами, аналогичное сходство представляет собой сходство в поверхностных структурах и является результатом процесса адаптации, тогда как гомологическое сходство - это сходство в глубинных структурах, возникающее в результате генетических и меметических репликаций.

Двух примеров должно быть достаточно. Крылья птиц и насекомых имеют довольно различное происхождение, но они кажутся и даже явля-

248

ются очень похожими, поскольку обеим структурам многие поколения приходилось развиваться, сталкиваясь с одинаковыми трудностями, а именно с тем, чтобы поднять тело в воздух и заставить его лететь. В мире политических институтов сенат США и Федеральный совет Германии кажутся очень схожими, если присутствовать на пленарном заседании или заседании комитета. Таким образом, они склоняют наивных наблюдателей к тому, чтобы они поверили в их принадлежность к одному типу «федеральной представительной ассамблеи». Но на самом деле у них довольно разные «предки», изначально состоящие из представителей от законодательных органов штата в случае США и представителей от государственных правительств во втором случае.

Поскольку аналогичное сходство - результат взаимодействия между различными структурами с одинаковой природой, оно появляется и исчезает в зависимости от изменяющихся функций данной структуры и от количества структурных трудностей, с которыми ей приходится бороться. Поэтому рассмотрение аналогий помогает нам распознать, каково влияние изменяющейся среды, и функциональные условия могут вызвать развитие весьма отличных друг от друга форм даже исходно идентичных структур. Другими словами, аналогии обучают нас многому, что касается внешнего процесса отбора и важных факторов дифференциальной репродукции. Поэтому Конрад Лоренц в своей знаменитой речи, произнесенной после вручения Нобелевской премии, назвал аналогии «источником знаний» [Lorenz, б.г.]. На этом фоне становится неудивительным, что историки, социологи и политические деятели склонны выявлять аналогии и стараются извлечь из них знания. Однако столь же верно и то, что они редко достигают соглашения относительно того, какая именно аналогия «действительно» способна научить, и разногласия возникают даже в отношении того, является отстаиваемая аналогия достоверной или же вводящей в заблуждение.

Какова причина подобных проблем, характерных для наиболее распространенных ярлыков рассматриваемого и растолкованного сходства? Основная причина заключается в том, что поиск аналогии обычно производится интуитивным, методологически не контролируемым способом. Это обосновывается тем, что большинство людей, и даже ученые, не владеют ясным представлением о понятии гомологии. В результате они не проводят и не излагают важное различие между «сходством по происхождению» (т.е. гомологическим сходством) и «сходством по адаптации» (т.е. аналогичным сходством). Вместо этого понятие идеологии используется в качестве универсального ярлыка для всех типов сходств. Однако поскольку существуют различные типы сходств, всегда существуют хорошие поводы заявить, что так называемая аналогия вовсе не является столь же подобной, сколь это утверждалось и использовалось при аргументации, поскольку у нее есть сходные с чем-либо еще черты. В конце концов сходство по происхождению, покрытое различными дополнительными струк-

249

турными слоями, которые адаптируют его к различным условиям, представляется чем-то довольно отличающимся от сходства, созданного адаптацией различных структур к одинаковым условиям. Поэтому неудивительно, что те, кому не хватает словарного запаса для выражения этих различий, то и дело оказываются втянутыми в бесполезные разговоры о «неправильных аналогиях» и «вводящих в заблуждение примерах», т.е. о том, существует ли «действительное» или хотя бы «достаточное» сходство между двумя и более случаями.

В наихудшем случае человека перестает устраивать сравнительное исследование в целом. Он воздерживается даже от поиска сходств, по меньшей мере, до тех пор, пока сопоставляемые случаи или структуры будут изначально считаться «похожими вне всякого сомнения». Но эмпирический смысл в значительной степени основывается на сравнениях, и ничего, кроме сравнений, не может показать, существует ли сходство. Поэтому нам просто необходимы четкие понятия для понимания различным форм сходств. Среди прочих понятия гомологии и аналогии помогают нам справиться с этой проблемой. Тем не менее этого недостаточно.

В. Гомойология или «гомоаналогия»

Может ли случиться, что сходные вызовы среды будут направлены на структуры, которые уже подобны благодаря происхождению? Конечно! Такого рода эффекты взаимодействия, т.е. формирования аналогичных сходств на основании уже существующих гомологических сходств, получили в биологии название гомойология, хотя мне кажется более удачным название гомоаналогия. В подобных случаях адаптивное принуждение к уподоблению применяется к структурам, которые уже сходны. В результате возникают очень эффективные и потому легко поддающиеся пониманию формы. Например, в либеральных демократиях мы обнаруживаем такого рода сходства среди свободно избираемых многопартийных парламентов, которые выполняют привычные функции, в частности контролируют правительство, законодательство и обмен информацией. Здесь сходные вызовы сходных условий воздействуют на институты общего происхождения и ведут к возникновению ассамблей, которые мы обычно называем «полноценным» или даже «действительным» парламентом.

Те исследователи, занимающиеся сравнительным анализом, кто заявляет, что «сопоставимость» требует «достаточного сходства», кажется, имеют в виду именно эту комбинацию из двух взаимно укрепляющихся форм сходства1. Однако довольно часто примеры сходства «только» по происхождению или «лишь» по адаптации к похожим трудностям были исключены из анализа вследствие их «недостаточного сходства». Конечно,

1 «Ношою8» в переводе с древнегреческого означает «похожий».

250

это лишает нас как изучения аналогий, так и реконструкции «скрытых отношений», т.е. гомологической схожести, стоящей за иначе адаптированными структурами. Например, при исследовании законодательных органов некоторые ученые утверждают, что только парламенты в странах с либеральной демократией могут подвергаться надлежащему сравнению, в то время как сопоставление их с социалистическими законодательными органами или с сословными собраниями неизбежно приводит к искаженным или даже абсолютно неверным результатам. Я решительно отвергаю данный тезис и считаю, что сравнительный анализ развивался бы качественнее и быстрее, если бы прекратил исключать негомоаналогичные случаи из сравнения. В дополнение мы могли бы избавиться от бесполезного обсуждения «недопустимых аналогий», если бы мы использовали понятие гомоаналогии для отделения тех случаев, когда дана «только» одна форма сходства, от примеров как гомологического, так и аналогичного сходства.

Г. Гомодинамия

Гомодинамии отличаются от гомологий, аналогий и гомоаналогий тем, что обладают сходными способностями вызывать (trigger) процессы структурообразования. В результате использования таких способностей возникают сходные структуры. Основной механизм состоит в том, что запускается определенная «программа», которая является врожденной (inborn) или усвоенной (in-trained). Ее может запустить любой триггер, но потом процесс идет в соответствии с врожденной генетической программой или усвоенным меметическим алгоритмом.

В биологии наиболее широко известным примером гомодинамии является онтогенез эмбриона. Однажды начатый и не прекращенный извне или по причине «серьезных ошибок» в процессе структурообразования1, он продолжается до тех пор, пока не приводит к появлению схожего индивида. Их сходство объясняется однажды установленными и примененными «программами», которые действуют одинаковым образов всегда и везде.

В социальном мире и, следовательно, на более высоком уровне структурообразования, нежели на уровне биологии, социобиологии и эволюционной психологии, было обнаружено одинаковое явление: ранее люди одинаково реагировали на гендерные раздражители, на физические угрозы, на объекты, которыми бы им хотелось владеть или защитить их, и они даже использовали схожие формы общения и сотрудничества. Поэтому не все сходства, рассматриваемые нами, уходят корнями в гомологию, аналогию или во взаимодействие двух форм, однако по этой причине некоторые сходства возникают в связи с разнообразными индивидуальными способностями к «реализации программ», которые нужно лишь запустить.

1 Именно это называется «внутренним отбором».

251

Поэтому если мы хотим избежать заключения неверных выводов о причинах рассматриваемого «порядка социальной действительности», мы должны выделить то сходство, которое происходит от гомодинамий. Впоследствии нам придется объяснить оставшиеся сходства.

Д. Гомономия

В отличие от гомодинамических программ порождения сходных структур гомономии, как и другие формы сходств, сами являются структурами как таковыми. Кажется, что в природе и в культуре многие базовые формы рутинно возникают на основе гомодинамий, которые впоследствии могут встраиваться в совершенно другие структуры и могут взять на себя огромное количество разнообразных функций.

В биологии примером являются формы, подобные ногам многоножки или многим типам волосяного покрова наших тел, начиная с пучка волос в ушах, являющегося распознавателем звуков, и заканчивая волосами на коже. На уровне же организации общества мы обнаруживаем, например, что люди основывают «комитеты» всякий раз, когда необходимо решать общественные проблемы, или что они с той же целью предоставляют власть вождю, таким образом устанавливая отношения вида «вождь - последователи». По большей части благодаря гомодинамическим процессам подобные структуры называют «гомономиями».

Е. Мозаичная эволюция

Мозаичная эволюция означает, что некоторые части в рамках эволюционирующей структуры могут быть каким-либо образом «заморожены» на очень длительные периоды, в то время как другие части общей структуры претерпевают значительные изменения. Например, позвоночник, являющийся центральной частью в «архитектуре» позвоночных животных, практически не изменился за 450 млн лет, тогда как многие другие части позвоночных животных изменились кардинально. Другим примером может служить двуногое хождение. Оно развивалось на протяжении эволюции млекопитающих совместно с изменениями тазового пояса и продолжалось до тех пор, пока не изменились остальные части человеческого тела. Говоря о примерах из социальной действительности, можно отметить, что в римско-католических церквях до сих пор существует разделение ролей между мирянами и священниками, хотя многие другие организационные черты - синоды, Римская курия - были добавлены или подверглись глубокой трансформации.

Внутри мозаичной эволюции действуют эффекты «структурной архитектуры», определяющие процессы зависимости от первоначально выбранно-

252

го пути. Это происходит примерно таким образом. Формируются некие базовые структуры. Со временем эти структуры обрамляются новыми слоями дополнительных структур. Эти дополнительные структуры или последующие новые слои поверх них приспосабливают базовую структуру к изменяющейся среде и новым функциональным требованиям. По ходу этих процессов происходит отбор. Только те новые структуры имеют шанс стать «прародителями» для дополнительных структур, которые по мере своего возникновения (emerging) встраиваются в базовую структуру, частью которой становятся («внутренний отбор»), а затем, уже как возникшие (emerged), они оказываются способными содействовать выполнению жизненно важных для возникающей системы функций («внешний отбор»). В результате многие не нагруженные «кусочками мозаики» всей системы изменяются, а тяжело нагруженная базовая структура остается неизменной. Если рассмотреть эволюцию административных органов, армий, религиозных порядков и т.д., то эта форма макроэволюции видна совершенно отчетливо.

Ж. Параллельная эволюция

Параллельная эволюция - понятие, применяемое в контексте анализа макроэволюционных процессов, однако имеющее отношение к видам или структурам. В действительности происходит следующее: представители одного и того же вида попадают в разные условия развития; с течением времени они вынужденно адаптируются к этим условиям, в результате параллельно начинают развиваться две (или более) версии начального организма, т.е. два или более новых подвида. В итоге некоторые характеристики исходного вида сохраняются неизменными, в то время как другие претерпевают (зачастую глубокие) преобразования или создают новые элементы вокруг себя. Этот феномен получил название «параллельная эволюция», когда сохранившиеся гомологичные структуры видов создают эти параллели у разных подвидов. Thylacinus cynocephalus (сумчатый волк), являющийся сумчатым, и Canis lupus lupus (евразийский волк), являющийся млекопитающим, как раз примеры такого типа эволюционного развития. Они имеют общего предка из семейства псовых, однако, вынужденные развиваться обособленно на протяжении миллионов лет, они претерпели значительные изменения, в результате которых один вид сегодня стал представителем сумчатых, а второй - млекопитающих. Однако у них все же сохранилось множество черт общего предка: к примеру, количество зубов и их расположение. В этом случае генетически обусловленные пути адаптации, в узких рамках вынужденные вписываться в специфические условия ареала распространения, остаются неизменными, в то время как другие элементы общей структуры являются менее необходимыми или не вписываются в условия данного ареала.

253

Рассматривая тот же принцип в рамках государственных структур, можно привести схожие аналогии: некоторые парламенты сохранили, возможно частично, элементы «родительских» коллегиальных структур, в чем в дальнейшем и проявилось их гомологическое сходство, пускай даже один парламент сейчас работает в рамках либерально-демократической среды, а другой - социалистической диктатуры. Параллельная эволюция при этом может считаться условным названием для всего макроэволюционного процесса, когда появляется новый вид или создается новый парламент, при условии сохранения исходных форм предка, в чем как раз и проявляется это гомологическое сходство подвидов. Однако по-прежнему открытым остается вопрос, до какой степени схожими должны считаться организмы, чтобы их развитие подпадало под понятие «параллельная эволюция».

3. Как следует осуществлять морфологический анализ

Морфология не дает готовых классификаций, таксономий или типологий. Она может предложить крайне мощные орудия для развития подобных «схем систематизации». Ее исключительная ценность для эмпирических сравнительных исследований заключается в способности довольно тесно связать «построенную систематизацию» с «методологически обозримой последовательностью», а также настолько, насколько это представляется возможным, близко свести последнюю к действительности существующим порядковым структурам природного и социокультурного миров. Поскольку морфология с помощью таких ключевых понятий, как «гомология» и «гомодинамия», охватывает процесс эволюции в целом, все создаваемые морфологическим анализом классификации, таксономии и типологии уходят корнями глубоко в историю, по крайней мере, настолько глубоко, насколько это позволяет утверждать доступная информация.

В дополнение морфологическое исследование проводится по четкому и подлежащему обучению пути. Ниже представлены его этапы.

• Определить круг институтов, «упорядоченные отношения» которых подлежат изучению. Таковыми институтами могут являться партии и парламенты, армии или же административные ведомства, правовые системы или целые системы государственного управления. Отдельные институты кажутся наилучшей возможной «единицей анализа» для проведения сравнительного анализа режима, как в связи с тем, что институты являются ядром каждого режима, так и поскольку весь понятийный аппарат эволюционного институ-ционализма с легкостью может быть применен в этом случае.

• Приблизиться к предмету изучения путем приобретения знаний из книг и доскональных обсуждений. Морфологический анализ является не «герменевтическим избавлением» от эмпирического исследования, а способом применить эмпирическое исследование для распознавания и разъяснения образцов.

254

• Достичь распознавания образцов с помощью сенсибилизирующих понятий при чтении и обсуждении: гомодинамию и гомономию, гомологию, аналогию, гомоаналогию, мозаичную и параллельную эволюцию, «институциональную архитектуру» с «наслаивающимися структурами» и «системы функций».

С приходом понимания того, что дальнейшее чтение не изменяет общую картину, необходимо применить ключевые этапы морфологического анализа.

• Попытайтесь найти те структуры изучаемого феномена, которые создаются гомодинамиями. Попробуйте на подобных примерах понять, как человеческая природа взаимодействует с такими социокультурно созданными структурами, как институты. С этой целью используйте те, которые значимы для социобиологии или эволюционной психологии.

• Основываясь на результатах своих поисков, попытайтесь выделить гомономии и аналитическим путем отстранить их от следующих этапов анализа.

• В остающемся явлении попытайтесь обнаружить гомологии в рамках тех партий, парламентов и административных органов, сравнение которых вы проводите. Для этого обратите внимание на меметические ре-пликационные процессы и культурное распространение. Если информация не позволяет верифицировать системы меметических репликаций, воспользуйтесь тремя проверенными критериями достоверных гипотез о предоставленных или отсутствующих гомологических сходствах: существование переходных форм, специальное «архитектурное» качество сравниваемых структур, их положение во встраиваемых структурах.

• В сохраняющейся совокупности сходств разыскивайте аналогии, т.е. сходства, происходящие из адаптации различных структур, из схожей среды и условий. Используйте подобные аналогия для того, чтобы распознать обменные процессы между сопоставляемыми структурами или системами в относящихся к ним окружающих условиях. Таким образом, будьте предельно внимательны и к изменениям, происходящим в нише изучаемых систем, и к их адаптационных процессам.

Располагая достоверными сведениями о гомологиях и аналогиях, гомономиях и гомодинамиях в подвергавшихся сравнению случаях, упорядочите материалы и догадки по двум измерениям.

• Первое из них - гомологическое сходство, т.е. «меметическая близость», в качестве степени, в которой структуры основываются на одних и тех же мемах или мемплексах. В ходе упорядочивания материалов и догадок на основе этих измерений сведите к порядку структуры, отражающие исторические отношения вида «предок - потомок» и / или культурное распространение.

• Второе измерение является аналогичным сходством, т.е. сходством, возникшим вследствие более ранних или нынешних окружающих условий.

255

Описывая свои материалы и объясняя свои догадки в подобном двухмерном имущественном пространстве, выделяйте все случаи, отображающие и гомологическое, и аналогичное сходства, т.е. гомоаналогичное сходство. По мере возможности расположите эти случае в центре графического образа аналитически возникающей порядковой структуры, для того чтобы отделять и связывать их с подобными случаями только с гомологическим или аналогичным сходством.

В разработанных соответствующим образом морфологических графиках, таблицах или схемах ищите феномен мозаичной или параллельной эволюции. Когда бы вы ни обнаружили подобный феномен, попытайтесь объяснить его путем перестроения стоящей за ним «институциональной архитектуры». В дополнение растолковывайте и обнаруженные гомоди-намии и гомономии в свете своих находок в области параллельной и мозаичной эволюции.

В заключение попытайтесь выявить «целостные конфигурации» (overall patterns), раскрываемые с помощью всех предложенных выше способов анализа. Запишите и объясните их. Используйте при этом теорию эволюционного институционализма1. После этого у вас может даже появиться возможность совершить оценку ex ante некогда задуманных или хотя бы мыслимых реформ [см.: Lempp, 2007, Patzelt, 2012 a].

4. Некоторые проблемы морфологического подхода

Несмотря на то что эта четко определенная и простая в применении методология морфологического исследования может быть с легкостью выделена и хотя морфология была столь успешна в сравнительной зоологии, в истории искусства и музыки, в сравнительной лингвистике и даже в предыстории и археологии, многие социологи до сих пор очень неохотно пользуются этим подходом. В дополнение к небольшому количеству литературы о морфологии как подходу к исторической сравнительной общественной науке существуют как минимум четыре важные причины для подобного пренебрежения или нерасположения.

Во-первых, действующие эмпирическим способом социологи раньше концентрировались на объяснении этого феномена. Обычно они принимают как должное существование и даже адекватное установление границ своего экспланадума. Основываясь на этом, они концентрируются на развитии и тестировании сложных наборов независимых и промежуточных переменных, предназначенных для объяснения самого появления и значений зависимой переменной. Но гораздо меньше усилий вкладывается в распознавание образцов, т.е. в выяснение и подробное описание того,

1 Первые примеры такого рода исследований представлены в: [Patzelt, 2007 a, 2009, 2012; Heer, 2012].

256

какие в реальности существующие порядковые структуры следует считать экспанадумом, т.е. зависимой переменной. В этом контексте весь подход морфологического мышления представляется несвойственным для многих «традиционно обученных» социологов.

Это ведет ко второй причине. Во-вторых, действенное и надежное распознавание образца нуждается в систематическом герменевтическом подходе. Однако систематическая герменевтика гораздо реже преподается на уроках методологии, нежели статистический анализ или построение модели рационального выбора. Более того, герменевтика считается «мягким» качественным исследованием в нашей современной научной культуре и ценится в меньшей степени, чем «жесткое» количественное исследование. На этом фоне морфология воспринимается как «простая интуиция», т.е. скорее как «искусство», а не «наука». При подобных обстоятельствах ученому представляется не очень привлекательным заниматься морфологией.

В-третьих, ценность морфологии может быть в должной мере учтена, в частности, тогда, когда нет доступных прямых указателей на взаимоотношения феноменов. Тогда рассмотрение «внешних форм», распознавание образца и поиск порядковых структур среди обнаруженных образцов - в этой последовательности - являются наиболее многообещающими шагами на пути к новым открытиям. Именно такой была ситуация в зоологии и биологии, прежде чем механизм генетической репликации был обнаружен. В догенетическую эпоху морфология была единственным способом обнаружить порядковые структуры и положить начало «системе» растений и животных. С другой стороны, биологическая морфология пришла в упадок, когда стало возможным количественное измерение генетического совмещения и генетика начала преобладать над биологией.

Однако традиционной историографии, использующей письменные источники, и социальным наукам, основывающимся на информации и опросах, произведенных на основе событий, никогда не приходилось полагаться на морфологию для проведения своих исследований. Обычно из исторических записей и из информации, полученной из событий, совершенно ясно, какие структуры, правила или идеи происходят из каких других структур, правил или идей. При таких обстоятельствах морфология может казаться тривиальной и излишней. Но когда обращение к морфологии столь бесполезно, исследованию приходится ограничиваться теми временными промежутками и режимами, по которым доступно достаточно документов. Тогда политологи превратились в специалистов по современным режимам и стали пренебрегать всеми уроками, которые они могли бы извлечь из всего ряда существующих режимов. Историки, напротив, привыкли проводить идеографические анализы. Для подобных исследований им не нужно ни всеохватывающих классификаций, ни обобщений теорий. Следовательно, они склонны полагать, что эти инструменты не представляют для них интереса. В результате они располагают столь же малым количеством стимулов для использования морфологии, как и со-

257

циологи, несмотря на то что они тоже могли бы сделать гораздо больше систематических догадок, основанных на истории, чем они делают, используя свои инструменты.

В-четвертых, язык, используемый в научных дискурсах, в истории и в социальных науках, в любом случае не является действительно полезным для тех обширных сравнений, которые побуждают к применению морфологии. Для вышеперечисленных причин все еще не существует установленного способа убедительного формулирования существующих различий и отношений между довольно различных форм и причин для сходств. В результате каждый подход, следующий за обнаружением, объяснением и упорядочиванием даже скрытых сходств, оказывается безосновательным, вводящим в заблуждение и таковым, которого лучше избегать. Находясь в страхе перед критикой за «неправильные аналогии» и «предвзятые примеры», историки и социологи просто предпочитают пренебрегать морфологией, хотя именно этот подход мог бы избавить их от проблем.

Осознавая эту неудовлетворительную ситуацию, я попытался продемонстрировать, почему нам следует использовать морфологию в качестве подхода политологов и в качестве моста через пропасть между работами историков и исследовательскими трудами политологов. В конечном счете и прошлое и настоящее предстает перед нами с тем, чтобы быть исследованными морфологически. Не нужно ничего делать, кроме как напитаться вдохновением из этой статьи и заняться исследованием, которое проверит обещанное. Почему бы нам не пойти на столь малый риск, если значимые открытия и более тесные отношения между политологией и историей кажутся досягаемыми?

Литература

Berger P., Luckmann T. Die gesellschaftliche Konstruktion der Wirklichkeit. Eine Theorie der Wissenssoziologie [The social construction of reality. A theory on the sociology of knowledge]. - 24 ed. - Frankfurt: Fischer, 2012. - 217 S.

Blackmore S. The meme machine. - Oxford: Oxford Univ. Press, 1999. - xx, 264 p.

Braudel F. History and the Social Sciences: The Longue Durée [1980] / Cultural theory. An anthology / I. Szeman, T. Kaposy (ed.). - Oxford: Wiley-Blackwell, 2011. - P. 364-375.

DawkinsR. The selfish gene. - Oxford: Oxford Univ. Press, 1989. - xi, 352 p.

Demuth C. Institutionelles Lernen. Der Deutsche Bundestag als Beispiel [Institutional Learning. The German Bundestag as a Case in Point] // Evolutorischer Institutionalismus. Theorie und empirische Studien zu Evolution, Institutionalität und Geschichtlichkeit / Patzelt W.J. (ed.) [Evolutionary Institutionalism. Theory and empirical studies in institutionality and historicity]. - Würzburg: Ergon Verlag, 2007. - S. 641-687.

DennettD. Darwin's Dangerous Idea. Evolution and the meanings of life. - N.Y.: Simon and Schuster, 1996. - 586 p.

Giddens A. The constitution of society. Outline of the theory of structuration. - Cambridge: Polity Press, 2009. - XXXVII, 402 p.

258

GlaserB.G. Getting out of the data. Grounded theory conceptualization. - Mill Valley: Sociology Press, 2012. - 201 p.

Heer S. Herausbildung parlamentarischer Steuerungsstrukturen im deutschen Parlamentarismus seit 1871 [The evolution of parliamentary steering structures in German parliamentarism since 1871] = still unpublished doctoral dissertation, Dresden, 2012.

Kuhn T.S. The structure of scientific revolutions. - 4th ed., 50th anniversary ed. - Chicago: The Univ. of Chicago Press, 2012. - xlvi, 217 S.

Lempp J. Ein evolutionstheoretisches Modell zur Analyse institutioneller Reformen [An evolutionary model for the analysis of institutional reforms] // Evolutorischer Institutionalismus. Theorie und empirische Studien zu Evolution, Institutionalität und Geschichtlichkeit / Patzelt W.J. (ed.) [Evolutionary Institutionalism. Theory and empirical studies in institutionality and historicity]. - Würzburg: Ergon Verlag, 2007. - S. 599-639

Lorenz K. Analogy as a source of knowledge. - Mode of access: http://www.nobel.se/medicine/ laureates/1973/lorenz-lecture.pdf (Дата обращения: 11.10.2013.)

Leopold von Ranke und die moderne Geschichtswissenschaft / Mommsen W.J. (ed.) [Leopold von Ranke and modern historiography], Stuttgart: Klett-Cotta, 1988. - 270 S.

Morris I. Why the West rules - for now. The patterns of history and what they reveal about the future. - N.Y.: Farrar, Straus and Giroux, 2010. - xiii, 750 p.

Patzelt W.J. Grundlagen der Ethnomethodologie. Theorie, Empirie und politikwissenschaftlicher Nutzen einer Soziologie des Alltags [The basics of ethnomethodology. Theory, empirical studies, and the use for political science of ethnomethodology]. - München: W. Fink, 1987. -384 S.

Evolutorischer Institutionalismus. Theorie und empirische Studien zu Evolution, Institutionalität und Geschichtlichkeit / Patzelt W.J. (ed.) [Evolutionary Institutionalism. Theory and empirical studies in institutionality and historicity]. - Würzburg: Ergon Verlag, 2007. - 735 S.

Patzelt W.J. Grundriss einer Morphologie der Parlamente [An outline of parliamentary morphology] // Evolutorischer Institutionalismus. Theorie und empirische Studien zu Evolution, Institu-tionalität und Geschichtlichkeit / Patzelt W.J. (ed.) [Evolutionary Institutionalism. Theory and empirical studies in institutionality and historicity]. - Würzburg: Ergon Verlag, 2007 a. -S. 483-564.

Patzelt W.J. Was soll und wie betreibt man vergleichende Diktaturforschung? Ein forschungsprogrammatischer Essay in evolutorischer Perspektive [What is and how is done comparative research in dictaturships? A programmatic essay in evolutionay perspective] // Totalitarismus und Demokratie. - Göttingen, 2009. - Vol. 6. - P. 167-207.

Patzelt W.J. Evolutionstheorie als Geschichtstheorie. Ein neuer Ansatz historischer Institutionenforschung [The theory of evolution as theory of history. A new approach to historical institu-tionalism] // Der Mensch - Evolution, Natur und Kultur. Beiträge zu unserem heutigen Menschenbild / J. Oehler (ed.). - Heidelberg u.a.: Springer, 2010. - P. 175-212.

Patzelt W.J. «Blueprints» and institution-building. Former East Germany and its present state parliaments as a case in point // Democratic institutionalism = Journal of East European and Asian Studies. - Leiden, 2011. - Vol. 2/1, Special Issue. - P. 17-40.

Parlamente und ihre Evolution. Forschungskontext und Fallstudien / Patzelt W.J. (ed.). [Parliaments and their evolution. Research framework and case studies]. Baden-Baden: Nomos. -357 S.

Patzelt W.J. Evolutionary institutionalism and innovation. Conceptual framework and areas of application in social science and society. Presentation prepared for the Conference of the Eurasia business and economics society, Istanbul, May 2012. - 2012 a. - Available from the author.

RiedlR. Riedls Kulturgeschichte der Evolution [Riedl's cultural history of evolution]. - Berlin e.a.: Springer, 2003. - xi, 236 S.

Studies in cultural diffusion: Galton's problem / Schaefer J.M. (ed.). - New Haven: Human Relations Area Files, 1974. - 279 p.

259

Structuring politics. Historical institutionalism in comparative analysis / S. Steinmo, K.A. Thelen, F. Longstreth (eds.). - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2002. - xiii, 258 p.

Thelen K. Historical institutionalism in comparative politics // The annual review of political science. - Palo Alto, Calif., 1999.- Vol. 2. - P. 369^04.

Thelen K. How institutions evolve. Insights from comparative-historical analysis // Comparative historical analysis in the social sciences / James Mahoney (ed.). - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2009. - P. 208-240.

Voland E. Die Natur des Menschen. Grundkurs Soziobiologie [Human nature. Basics of sociobi-ology]. - München: Beck, 2007. - 174 S.

Voland, Eckart, 2009: Soziobiologie. Die Evolution von Kooperation und Konkurrenz [Sociobi-ology. The evolution of cooperation and competition]. - 3 ed. Heidelberg: Spektrum. - 352 S.

Перевод Н. Михайловой, И. Фомина, Т. Шленской

260