Научная статья на тему 'ПРОБЛЕМЫ ЦИКЛИЗАЦИИ В ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (на материале цикла И.С. Шмелёва «Сидя на берегу»)'

ПРОБЛЕМЫ ЦИКЛИЗАЦИИ В ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (на материале цикла И.С. Шмелёва «Сидя на берегу») Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
130
29
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Быстрова Ольга Васильевна

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «ПРОБЛЕМЫ ЦИКЛИЗАЦИИ В ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (на материале цикла И.С. Шмелёва «Сидя на берегу»)»

ПРОБЛЕМЫ КУЛЬТУРЫ

О. В. Быстрова

БЫСТРОВА Ольга

Васильевна, кандидат филологических наук,

ИМЛИ РАН

ПРОБЛЕМЫ ЦИКЛИЗАЦИИ В ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (на материале цикла И.С. Шмелёва «Сидя на берегу»)

Под литературным циклом обычно подразумевается «несколько художественных произведений, объединенных общим жанром, темой, главными героями, единым замыслом, иногда рассказчиком, исторической эпохой (в прозе и драматургии), единым поэтическим настроением, местом действия (в лирике)»1. Литературный цикл, распространенный во всех родах художественного творчества, заставляет обратить внимание на проблемы циклизации - тенденцию к группированию художественных текстов в творчестве художника наряду с другими бытующими формами (например, сборников, книг стихов, антологий). Кажущаяся похожесть действующих форм заставляет задуматься о принципах отбора текстов и принципах их функционирования в едином художественном пространстве. В силу особого статуса лирического художественного произведения циклизация наиболее распространена в роде лирики2.

В литературоведении русского зарубежья интерес к проблеме цикла (как принципа объединения) возник в связи с осмыслением специфики книги И.А. Бунина «Темные аллеи» (1943)3.

Цикличность должна и воспринимается как особая художественная возможность объединения «нескольких самостоятельных произведений в особое целостное единство»4. Каждый из собранных в единое целое текстов может существовать как самостоятельное произведение, но, тем не менее, извлеченный из него неизбежно будет терять часть своей художественной значимости. Иначе говоря, циклической формой можно считать ту, которая буквально испещрена «смыслами, возникающими на границах отдельных произведений, пронизанных идеей целого и воссоздающих динамический образ этого художественного целого»5. Говоря о структурном принципе организации цикла, следует выделить три типа: принцип орга-

138

низации по внутреннему переживанию и мироощущению, принцип организации внешней связи (т.е. хронологическая связь, жанрово-стилевое единство, общность адресата и др.) и принцип организации, совмещающий два вышеуказанных в своем построении.

Своеобразие циклически организованного текста в литературе русского зарубежья состоит в том, что в большинстве образующим структурным принципом является третий. При этом стоит подчеркнуть особую роль категории времени, точнее временной концепции в цикле. Речь идет о логической связи времен, позволяющей оценить событие с точки зрения его проявления в разных измерениях.

В 1938 г., в год 950-летия крещения Руси, отмечавшегося в русской эмиграции, Б.К. Зайцев опубликовал очерк «Слово о Родине» в газете «Возрождение»: «В нелегких условиях, причудливо, получудесно, но мы все-таки живем. Может быть, и бесправные, но нищи ли мы внутренно? Вот это вопрос. И ответ на него, мой: нет, не нищи. Святыни бывают различные, и различна их иерархия. Но бесспорно среди них место Родины. У кого есть настоящая Родина и чувство ее, тот не нищ. Одно дело - воспринимать изнутри. Другое - со стороны. Судьба поставила нас теперь именно как бы в сторону. Что же, может быть в облегченном виде зрение и верней. Многое видишь о Родине теперь по-иному, иначе оцениваешь»6.

Характерной особенностью циклического текста в литературе русского зарубежья становится рассказ о русском прошлом (или настоящем) с точки зрения осмысления библейской и православной тематики. В 1920 г. в берлинском «Голосе России» Саша Чёрный публикует первый текст («Отчего Моисей не улыбался, когда был маленький») из цикла «Библейские сказки». Публичное чтение первых сказок состоялось еще в начале 1920 г. в Вильно. В декабре 1921 г. берлинский

журнал «Театр и жизнь» проанонсировал отдельное издание этих сказок в издательстве «Грани». Однако это издание не состоялось.

Сохранившиеся тексты пяти библейских сказок («Отчего Моисей не улыбался, когда был маленький», «Сказка о лысом пророке Елисее, о его медведице и о детях», «Первый грех», «Праведник Иона», «Даниил во львином рву») свидетельствуют о переосмыслении истории. Сам повествователь, рассказывая о событиях древних, произносит: «А я думаю, что дело было не так»7. Показательна в этом отношении история о Моисее, композиционно строящаяся по принципу наложения текста библейского на текст, созданный автором и графически оформленный многоточием, отделяющим историю из «толстой книги» от ее современной интерпретации.

В цикле следование одного текста за другим нельзя рассматривать только как хронологическое движение событий во времени; это - переход от одной ступени к следующей, а от нее к последующей, и так дальше до бесконечности. Здесь нужно, вероятно, говорить о присутствии в циклических текстах двух уровней временного (т. е. исторического) и постоянного (т.е. внеисторического). Синтез этих двух уровней дает возможность постигать знание и мудрость жизни.

Цикл является вершиной знаний и устремлений художника, он выстраивается по следующей логической прямой: цикл -рассказ (т.е. повествование) - слово. Это триединство подтверждается и другим: цикл (самое будущее) - прошлое (т.е. воспоминание художника) - настоящее (т.е. правда, которую художнику необходимо донести до своего читателя).

Фундаментом «цикла» (как, впрочем, и самой литературы) является слово, которое «возносит человека на высоты, ближе к Богу. Литература всякого народа - его правда, его стремления и идеалы; его...

139

судьбы. Нет народа без литературы, как нет народа без Божества»8.

Это положение дает возможность говорить о восприятии сложной структуры цикла: это не только срез настоящего времени, это осмысление прошлого через призму настоящего, но и, самое главное, это возрождение привычной жизни (пусть в чужом мире) «на основе высоконравственной - Евангельское учение деятельной Любви»9.

Эти принципы построения и осмысления современности прослеживаются в творчестве Б.К. Зайцева (три произведения: «Преподобный Сергий Радонежский», «Алексей Божий человек», «Сердце Авраама» - представляют собой своеобразный цикл и в содержательной конструкции, и в жанровой); К. Д. Бальмонта (его цикл «Славословие», состоящий из шести стихотворений, объединенных эпиграфами из Евангелия от Иоанна и Требника).

Наиболее четко они предстают в тексте И.С. Шмелёва «Сидя на берегу», впервые опубликованного в книге «Въезд в Париж: Рассказы о России зарубежной», вышедшей в Белграде в 1929 г.

Американская исследовательница О.Н. Сорокина предложила классификацию эмигрантского творчества И. Шмелёва; она выделила три группы, в которые укладываются все тексты писателя: те, которые описывают послереволюционную Россию; те, которые затрагивают тему русского человека в эмиграции; те, которые живописуют Россию в ретроспективе. «Сидя на берегу» она отнесла ко второй группе, назвав весь текст «Сидя на берегу» в целом серией и, соответственно, каждый входящий в него - очерком10.

Отчасти такая точка зрения на произведение оправдана. Используемая Шмелёвым цитата в последней главе «Вереск» -«Унылая пора, очей очарованье» - заставляет вспомнить «Осень» Пушкина. Возникающее созвучие двух произведений позволяет говорить о возможном продолжении (или о возврате к интересующей

140

авторов теме?) и потому о своеобразной незаконченности текста. Но это законченное произведение, это - именно цикл, -своеобразный по построению и глубинный для понимания творчества И.С. Шмелёва в целом.

Подтверждение этому можно найти прежде всего в композиции. Шмелёв использует здесь излюбленный свой прием -кольцевое построение текста. Первая глава «Океан» начинается фразой: «Иду на пустынный берег, к океану. Тропинка ведет лесами...»11, а заканчивается: «Вон и вереск бурыми пятнами покрылся! Вот и еще лето откатилось»12. Перед читателем возникает картина ухода от океана, тем более что для такой переклички (аллюзия возникает через образ откатившегося лета, похожего на откатывающуюся волну от берега) есть подтверждение в тексте: «Иду, считаю.»13 (курсив мой. - О. Б).

Восприятию кольцевой композиции в немалой степени способствует образ безбрежного «океана», приобретающий символическое звучание. В 1924 г. в парижском «Звене» был опубликован «Закон Океана: Морская страница» К. Д. Бальмонта. С уверенностью можно говорить о том, что Шмелёв знал этот текст (об этом могут свидетельствовать дружеские отношения между писателями). Для символического ощущения Бальмонта океан был местом прилива и отлива душевных сил и переживаний: «Закон Океана - прилив и отлив. После полного оскудения вод, ушедших далеко от прибрежных песков, - так далеко, что я спокойно, часами, прохожу по океанскому дну, - так далеко, что не видно морской воды, и не слышно совсем ее голоса. И слушаешь только тишину - новый отдаленный шелест неустанно стремящихся притекающих вод, отдаленный подходящий говор волн, научающий мою человеческую душу твердо знать, что за покоем приходит волнение, что после отдыха оскудевших сил, с говором, с гомоном, с зовом, с возбуждением, придет и примчится неизбежный, полный силы, творческий прилив»14. Принимая этот образ «безбреж-

ного океана», реалист Шмелёв заставляет увидеть иной океан. Его океан - это три океана в одном: Атлантический, океан людей, океан памяти. Именно образ этого «безбрежного» и одновременно «составленного» океана подталкивает к обязательному прочтению в тексте буквенном - текста цифрового. Главную роль в тексте играют цифры: «1» (образ Ока), «3» (три дня, в которые укладывается весь сюжет цикла, и др.) и «7» (семь глав соответствуют семи остановкам Креста; упоминаемый Крест имеет семь значений; и др.).

Именно последняя цифра опять-таки подтверждает кольцевую композицию. В этом цикле, как, может быть, ни в каком другом, становится очевидной «принципиальная ориентация на православную духовную традицию»15, которая в большей степени проявляется именно в осмыслении гармонии чисел, влияющих на восприятие текста.

В цикле «Сидя на берегу» семь глав: «Океан», «Крестный ход», «Золотая книга», «Город-призрак», «Москва в позоре», «Russie», «Вереск». Эта цифра многократно повторяется в самых разных библейских сюжетах и ее символический смысл доступен пониманию человека. Эта цифра обозначает много понятий - совершенство, покой, благословение; эта цифра складывается из «3» (число духовности) и «4» (число устойчивости). В свой текст И. Шмелёв, думается, заложил иное понимание этой цифры - «седмицы», более того «Страстной седмицы», - тем самым обращая внимание читателя на круговорот самого текста и жизни, отраженной в нем. Страстная седмица - последняя неделя перед Пасхой. Такое название обусловлено воспоминанием последних дней земной жизни Спасителя: Его страданий, крестной смерти и погребения. Понедельник, вторник и среда этой седмицы посвящены воспоминаниям последних бесед Господа Иисуса Христа с народом и учениками; служба Великого Четверга по-

священа воспоминанию умовения Иисусом Христом ног ученикам, Тайной Вечери, молитвам Иисуса Христа в саду Гефсиманском и преданию Его Иудой; Служба Великой Пятницы посвящена воспоминанию крестных страданий Спасителя, Его смерти и погребения; Богослужение Великой Субботы посвящено воспоминанию пребывания Иисуса Христа «во гробе плотски» и затем наступает Светлое Воскресение Христово16. Каждая глава цикла «Сидя на берегу» соответствует по своему психологическому ощущению, восприятию и повествованию каждому дню седмицы. Для Шмелёва это было очень важно не только потому, что за воскресеньем наступал понедельник и это возвращало человеку надежду; но еще и потому, что кольцевой принцип композиции цикла заставлял вновь почувствовать, ощутить и увидеть связь, которую насильственно прерывали те, кому неведомы были (да и не под силу!) духовные искания могучей русской литературы.

Особенностью цикла «Сидя на берегу» является то, что здесь трудно выявить само сюжетное действие. Главным героем является не столько повествователь, вспоминающий о своем, родном, сколько связь между обретенным в прошлом и утраченным в настоящем (выделено мною. - О. Б.). Достаточно обратиться к главе «Москва в позоре»: из 66 абзацев (т.е. каждая мысль повествователя или реплика обозначена красной строкой) -34 являются случайно подслушанными репликами, таким образом большая часть текста - это мнения разных людей. Их всех объединяет то, что они говорят о большой беде. На конкретный вопрос -о какой беде идет речь - не всегда можно ответить точно. Провидческое зрение художника позволяет увидеть не только Москву послеоктябрьскую, но одновременно - Москву в 1812 г., Москву в дни набегов татар, Москву во дни поражений и позора. Для Шмелёва Москва - это город

141

двух времен: прошлого и настоящего; прошлого, наполненного «дымным золотом и звоном», и настоящего, в котором только «вопль православного народа».

Цикл «Сидя на берегу» можно назвать феноменальным явлением в русской литературе. Возникающие в воображении читателя два времени - прошлое и настоящее -иллюзорны. Уникальность цикла состоит в том, что здесь три времени: два названных и одно неназванное, но присутствующее и заставляющее говорить о себе. Это - будущее время; это время исполненной надежды; это время, когда «Ярое Око Его сожжет закрывшую Его тьму»17. И ради этого времени «укрылся бездной» Светлый Китеж, ради него теперь повествователь пытается унять думы бездумьем, «идти и считать без счету»18.

Присутствующее в каждой главе, но неназванное, будущее время позволяет говорить об уровнях построения текста. Для осмысления композиции цикла характерны два понятия: триединство как категория философская, и тройственность (вариант: троичность) как категория эстетическая. Разумеется, между ними нельзя проводить черту, ибо одна плавно перетекает в другую и наоборот. Ярким подтверждением тому является аллюзивность текста. Уже упоминаемый текст А.С. Пушкина «Осень: Отрывок» возникает в сознании автора, когда он идет по пустоши и видит желтеющий папоротник. Это кажется логичным, потому что приближается осень. Но это абсолютно нелогично - потому что автор идет и считает, так как «думы можно унять бездумьем, идти и считать без сче-ту»19. И тем не менее это - логично, но через призму преемственности времен и знаний, которые для Шмелёва были естественны. Эпиграфом к своему произведению Пушкин взял цитату из Державина: «Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?», которая и объясняет состояние героя, пытающегося не думать о своей потере, но вновь и вновь возвращающегося к мысли о России. В качестве аналогичных примеров можно привести главы «Города-призрака»

142

(в которой эпиграфом взята строка из стихотворения Ф. Глинки «Москва») и «Russie» (которая посвящена И. А. Бунину).

Взаимопроникновение этих трех временных категорий позволяет вплотную подойти к разрешению вопроса о том, что из себя представляет в жанровом отношении каждый текст, входящий в цикл. По логике построения произведения - это рассказ о времени, размышление о себе. И тем не менее это - не рассказ. По своей сути, рассказ - это повествование о реально имевшем место событии или выдаваемом автором за таковое. Но в данном художественном тексте реальное событие не описывается, как таковое, это скорее ощущение после произошедшего ранее (реального) события. Каждый включенный в единое пространство цикла текст содержит в себе и тексты иных жанров: глава «Город-призрак» включает в себя тексты молитвы, стихотворения (Ф. Глинка «Москва»), воспоминание о прошлой, московской, жизни и мир, окружающий в настоящем.

Эта реальность (т.е. настоящее, в котором живет автор) повествователю невыносима - он пытается жить по другим правилам, которые сам себе устанавливает в этой другой, чужой, жизни: «слушаю - вижу -вспоминаю», «иду - считаю - вспоминаю». Воспоминания ведут его в мир, который еще недавно был так реален и близок. Он ведет за собой читателя по этому пути в мир, где царит покой и счастье, гармония и тишина. Рассматривая через эту призму тексты И. Шмелёва, можно с легкостью убедиться, что для него важно не столько пространство, сколько ощущение времени. Пространство всегда одно - Россия; даже в том случае если «земля - чужая». А вот время - всегда разное, но оно позволяет выйти на иной уровень осмысления событий, происходящих в настоящем: это Вечность, в которой сходятся все три времени. Здесь нет людей, но есть «Спас Темный», который «неусыпным взирает Оком»20. Ему одному ведомо, что будет дальше. И автор, которому много открыто, ведет за собой

тех, в ком еще сохранилась вера. И потому -каждый текст, входящий в цикл, может и должен рассматриваться именно как «повесть», в которой рассказчик поведет читателя за собой <выделено мною. - О. Б.>. Можно с уверенностью говорить о том, что в цикле Шмелёв пытался разработать особый тип повествования, созвучный времени. Осмысление поиска писателя важно тем, что в древнерусской литературе повесть не

считалась жанром, этим словом обознача-

21

лись разные типы повествования , лишь после разделения литературы на светскую и религиозную, стал развиваться принятый в современном литературоведении вид «повести». Учитывая специфику отражения времени (особенно прошедшего) в текстах цикла «Сидя на берегу», думается, что именно этот тип повествования наиболее точно отражал замысел художника, и потому тексты имеют право называться повестями.

Анализируя текст цикла, нужно принять во внимание то, что Шмелёв «редкостный мастер русского многоцветного слова»22. Феномен художественного метода Шмелёва в том и состоит, что «через повседневную деталь просвечивает модель национальной жизни»23. Слово для Шмелёва - не просто буквы, но глубинный смысл. И потому можно, чуть перефразируя одного из первых исследователей творчества писателя Л.А. Спиридонову, сказать: Шмелёв - редкостный мастер русского многогранного слова. Каждое слово, поворачиваясь гранью, к которой приготовлена душа, видит и осознает мир в его глубинной связи с временем прошлым и будущим.

И. А. Ильин в своей работе о творчестве Шмелёва сделал ценное открытие, утверждая, что «его слова прозрачны и в то же время насыщены. Иногда бывает так, что эта насыщенность делает самый стиль его не-сразу-прозрачным»24.

Примером такой многогранности и «несразу-прозрачной» насыщенности может

служить название последней главы - «Вереск». Само по себе это растение представляет собой низкий вечнозеленый кустарник с мелкими листьями и лилово-розовыми цветами; для повествователя - это «тихий, сиротский, вдовий» цветок неплодной земли, пустынной, грустной; но для автора - это слово особое. Это слово веры. Простая разбивка на неправильные слоги позволяет выявить потаенный смысл: «вер-еск» (т.е. вера-искать). И в основе этого тоже лежит аллюзия, заставляющая читателя (особенно важного - современника писателя) доходить до самой сути в своем поиске Истины и Вечности.

Итак, каждая глава, входящая в состав цикла «Сидя на берегу», - повесть. Это подтверждается несколькими характеристиками. Прежде всего законченностью каждого отдельного текста, далее целостностью психологического ощущения текстов, указанием на реальность описываемых событий и состояний. Есть еще один характерный признак, к которому стоит присмотреться. Это - объем. Например, глава «Золотая книга» занимает всего одну страницу. Содержание этой главы заставляет вспомнить весь текст Книги человечества, его радость и скорбь. Малый объем главки объясняется прежде всего тем, что Шмелёв хотел каждого обратившегося к циклу отправить в путешествие по своей собственной памяти, заставить осознать глубину его собственного мира. Вот и получается, что объем этой главы огромен, ибо к авторскому тексту прилагается память читателя, с обязательным уточнением - память читателя-современника, которому есть что вспомнить из истории своих страданий и есть что дописать в будущее Святое Евангелие России.

Хронологически «Сидя на берегу» занимает срединное место между романами «Солнце мертвых» (1923) и «Лето Господне» (1927-1948). Но не только (вернее не столько) хронологией объясняется срединное место - скорее тут промежуточ-

143

ным оказывается поиск в построении и организации текста. Так, в романе «Солнце мертвых» нет прямых указаний на даты происходящего: «Какой же сегодня день? Месяц - август. А день. Дни теперь ни к чему, и календаря не надо. Бессрочнику все едино»25. Первое впечатление, что это просто время послеоктябрьского Крыма. Но название Великого праздника - Преображение Господня - подталкивает ассоциативно читателя к осмыслению временного пространства, которое художник описывает внешне сдержанным, но внутренне клокочущим тоном. В последней главе эпопеи рассказчик задается вопросом: «Да какой же месяц теперь - декабрь? Начало или конец? Спутались все концы, все начала. Все перепуталось, и мой «кальвиль» на веранде - праздник Преображения! - теперь ничего не скажет. Было ли Рождество? Не может быть Рождества. Кто может теперь родиться?! И дни никому не нужны. А дни идут и

26 гт

идут» . Точка отсчета времени присутствует в изменившемся мире, но она не является теперь главной для осмысления тех событий, которые переживают обитатели еще недавно богатого полуострова. Новые хозяева Крыма отказались от ориентиров старого времени, но предложить взамен смогли только голод и смерть. И для людей, живущих в ожидании неотвратимого рока - смерти, остается только вера в чудо Великого Воскресения.

В цикле «Сидя на берегу» можно вычленить дату, важную для осмысления композиционного центра всего художест-

венного цикла. Это - 14 сентября (по новому стилю 27 сентября) - праздник Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня. Именно через эту дату происходит осмысление трехкратного упоминания в тексте слов из Молитвы и Тропаря Святому Кресту. Именно этот праздник лежит в основе осмысления автором понятия Креста Спасителя, Креста России, Креста русского народа, на долю которого выпали тяжелейшие испытания.

Композиция романа «Лето Господне» уже строится согласно хронологии годового круга27. Этот роман можно назвать своеобразным завершением поисков писателя в организации временного пространства художественного произведения.

И еще - об одной проблеме, чрезвычайно важной в осмыслении данной темы. Это проблема читателя: он -не просто читатель, который живет за границей, а именно "русский" читатель, для которого предназначался этот цикл (как и все творчество). - «Мы - в испытаниях тягчайших. Мы многое познали: мир, культуру. умеем отличать ее подделки. На страшном опыте познали, что значит благородство, верность, честь, неблагодарность... Познали и важнейшее: какая это изумительная сила - любовь, братство, со-страданье, общность в горе. что значит - родина!»28 Для Шмелёва это самое «со-страданье» было созвучно (точнее приравнивалось) «со-творчеству», без которого немыслим союз писателя и читателя.

Примечания

1 Словарь литературоведческих терминов / Ред.-сост. Тимофеев Л. И., С. В. Турин С. В. - М., 1974. _ с. 456.

2 См. об этом: Долгополов Л.К. Поэмы Блока и русская поэма конца XIX - нач. ХХ века. - М.; Л., 1964; Сапогов В. А. Лирический цикл и лирическая поэма в творчества А. Блока // Русская литература ХХ века: (Дооктябрьский период). - Калуга, 1968; Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина (глава «Лирические циклы в поэзии Пушкина конца XX - нач. 30-х годов.) - Л., 1975; Фоменко И.В. О поэтике лирического цикла. - Калинин, 1984; Дарвин М.Н. Русский лирический цикл: Проблемы теории и анализа. - Красноярск, 1988; Ляпина Л.Е. Циклизация в русской литературе XIX века. - СПб., 1999 и др.

144

Одним из первых затронул ее В. Афанасьев в монографии: Афанасьев В.И. А. Бунин: Очерки творчества. - М., 1966; далее - к этой проблеме обращались исследователи И. Фигурновский, Н. Смирнов, О. Михайлов, Н. Кучеровский, М. Штерн, Н. Евстафьева и др. См.: Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. Николюкина А.Н. - М., 2001. - Стлб. 1189.

Дарвин М.Н. Цикл. // Введение в литературоведение: Литературное произведение. - М., 1999. - С. 487.

Зайцев Б.К. Слово о Родине // Зайцев Б.К. Сочинения. - М., 1993. - Т. 2. - С. 6. Чёрный С. Сказка о лысом пророке Елисее, о его медведице и о детях // Чёрный Саша. Собрание сочинений. - М., 1996. - Т. 5. - С. 457.

Шмелёв И. С. Удар в душу // Шмелёв И. С. Собрание сочинений. - М., 1999. -Т. 7. - С. 455. Шмелёв И.С. Пути мертвые и живые // Шмелёв И.С. Собрание сочинений. - М., 1999. - Т. 7. -С. 329.

Сорокина О.Н. Творческий путь И.С. Шмелёва в эмиграции // Венок Шмелёву: к 15-летию Российского фонда культуры и 5-летию фонда «Москва - Крым» / Сост. Спиридонова Л. А., Шотова О.Н. - М., 2001. - С. 86.

Шмелёв И.С. Сидя на берегу // Шмелёв И.С. Собрание сочинений. - М., 2001. - Т. 2. - С. 198; далее будут указываться после фамилии автора только страницы этого издания. Шмелёв. - С. 216. Там же.

Бальмонт К. Д. Где мой дом? [Худож. сб.] / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд В. - М., 1992. - С. 361.

Руднева Е.Г. Иконописная традиция в эмигрантском творчестве И.С. Шмелёва // Венок Шмелёву. - С. 179.

См.: Закон Божий / Сост. протоирей Серафим Слободский. - Репр. изд. - М., 1991. - С. 681-688. Шмелёв. - С. 206. Шмелёв. - С. 216. Там же.

Шмелёв. - С. 205.

См.: Ранчин А.М. Повесть древнерусская // Литературная энциклопедия терминов и понятий... - Стлб. 754.

Спиридонова Л. А. Феномен Шмелёва: Итоги и перспективы изучения // Венок Шмелёву. -С. 135. Там же.

Ильин И. А. О тьме и просветлении. Книга художественной критики: Бунин - Ремизов - Шмелёв // Ильин И.А. Собрание сочинений. - М., 1996. - Т. 6, Кн. 1. - С. 352. Шмелёв И.С. Солнце мертвых // Шмелёв И.С. Собрание сочинений. - М., 2001. - Т. 1. - С. 456. Там же. - С. 630.

См.: Дунаев М.М. Духовный путь И. Шмелёва // Венок Шмелёву. - С. 148-149. Шмелёв И.С. Слово // Шмелёв И.С. Собрание сочинений. - М., 1999. - Т. 7. - С. 496.

10

11

15

22

145

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.