CC BY
173
Новый филологический вестник. 2015. №1(32).
И.А. Каргашин (Калуга)
ПРОБЛЕМЫ ТИПОЛОГИИ СУБЪЕКТНЫХ СТРУКТУР В ЛИРИКЕ О. МАНДЕЛЬШТАМА
Аннотация. В статье рассматриваются проблемы типологии и поэтики субъектных структур лирики О.Э. Мандельштама. В частности, особое внимание уделяется степени выраженности лирического субъекта и его функциям в пределах поэтического текста. Впервые субъективность автора в «безличных» стихотворениях исследуется как текстопорождающий принцип поэтики Мандельштама. В итоге показано, что анализ мандельштамовской поэзии актуализирует проблему субъектной организации лирики в целом.
Ключевые слова: лирика; автор; субъектная организация; лирический герой; типология.
I.A. Kargashin (Kaluga)
On the Typology of Subject Structure in the Lyrics of Osip Mandelstam
Abstract. The article deals with the problem of the typology and the poetics of subject structures in the poetry by Osip Mandelstam. The author pays special attention to the forms of explicitly of lyrical subject and its functions within the poetic text. It is for the first time that the author’s subjectivity in the “impersonal” poems is studied as a text-generating principle of the poetics of Mandelstam. As a result, the paper shows that the analysis of Mandelstam’s poetry actualizes the problem of the subjective structure in poetry in general.
Key words: lyric poetry; author; subject structure; lyrical subject; typology.
Современные классификации субъектных структур лирики, как правило, учитывают три фактора: степень выраженности («явленности») лирического субъекта, его функции в пределах поэтического мира (выступает он лишь субъектом или становится и предметом изображения), соотношение его сознания с сознанием автора1. Однако, как показал анализ, типология текстов Мандельштама именно по этим базовым основаниям крайне затруднительна. Более того: попытки типологизации обнаруживают скорее недостаточность сегодняшнего подхода к анализу лирических субъектных структур в целом.
Так, общим положением стало выделение двух крайних форм субъектной организации лирических стихотворных текстов, см.: «Если представить себе субъектную структуру лирики как некую целостность, двумя полюсами которой являются авторский и геройный планы, то ближе к авторскому будут располагаться внеличные формы выражения авторского сознания, ближе к геройному (почти совпадая с ним) - герой ролевой лирики; промежуточное положение займут лирическое “я” и лирический герой»2. Но в том-то и дело, что в поэзии Мандельштама не совсем соблюдается (совсем не соблюдается?) и эта общая закономерность.
Во-первых, следует отметить, что к поэтике Мандельштама вообще вряд ли применимо обозначение «внеличный» («безличный» и т.п.) текст.
68
Новый филологический вестник. 2015. №1(32).
Ярчайшей особенностью его лирики является именно «личный» характер! Если даже субъект сознания не выражен грамматически (местоименными формами, окончаниями глаголов и т.п.), его личность отчетливо проявляется благодаря чрезвычайно индивидуализированному - изощренноприхотливому, неповторимому - вйдению предметов. Разумеется, точка зрения на мир, принцип отбора изображаемого всегда так или иначе «выдают» субъекта, но у Мандельштама мы встречаемся с качественно иным присутствием «наблюдателя», ср. хотя бы:
На мертвых ресницах Исакий замерз,
И барские улицы сини -Шарманщика смерть, и медведицы ворс,
И чужие поленья в камине...
Уже выгоняет выжлятник пожар -Линеек раскидистых стайку -Несется земля - меблированный шар -И зеркало корчит всезнайку.
Площадками лестниц - разлад и туман -Дыханье, дыханье и пенье -И Шуберта в шубе замерз талисман -Движенье, движенье, движенье... 3
(Далее стихотворения цитируются по тому же изданию, в скобках указаны страницы).
По классификации Кормана, перед нами «собственно авторская» лирика (в ее «безличном» варианте) - субъект сознания не выступает как «я» (все изображение выдержано в третьем лице), а потому, казалось бы, его внутренний мир не может быть предметом читательского восприятия. Показателен и образец такой лирики, который приводит исследователь («В разлуке есть великое значенье» Тютчева), и общий закон, им сформулированный: «Субъект сознания тем ближе к автору, чем в большей степени он растворен в тексте и незаметен в нем»4. В соответствии с этой закономерностью в собственно авторской лирике субъект сознания наиболее близок к автору, особенно удалены от него герои ролевой лирики.
Но в данном стихотворении Мандельштама лирический субъект, формально не выраженный и не названный, вовсе не «растворен» в тексте и, несомненно, «заметен» в нем. Здесь и экспрессия (см. перечисления: Шарманщика смерть, и медведицы ворс, /И чужие поленья в камине... и настойчивые повторы: Дыханье, дыханье и пенье... Движенье, движенье, движенье...), и ракурс восприятия объектов, и изощренный ряд ассоциаций-намеков («Шарманщика смерть» - Шуберт, стайка линеек - нотный стан и т.п.) делают субъекта предметом пристального читательского внимания. Точнее говоря, такой (так поданный) субъект сознания оказывается уже предметом изображения - «собственной темой», или субъектом-для-себя в терминологии С. Бройтмана.
Такого рода приемы «субъективизации» внеличных форм встречаются
69
Новый филологический вестник. 2015. №1(32).
уже в самой ранней лирике поэта, см. стихотворение 1909 г.:
Невыразимая печаль Открыла два огромных глаза, -Огромная проснулась ваза И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена Истомой - сладкое лекарство!
Такое маленькое царство Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая -И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна... (26)
Показателен комментарий-интерпретация М. Гаспарова, увидевшего здесь «стихотворный натюрморт»: «просыпающаяся женщина, букет в вазе у изголовья, глоток вина и бисквит; отрывистые метафорические предложения заострены антиграмматической концовкой “И, тоненький бисквит ломая, Тончайших пальцев белизна”»5. В то же время, очевидно, что самодостаточным предметом лирического освоения становятся здесь не только изображаемое, но и сознание и сиюминутные чувствования того, кто воспринимает и выражает этот «натюрморт». Причем, по-видимому, можно говорить о двух сознаниях, становящихся предметом воссоздания: видение и ощущения «героини» накладываются на восприятие этой «картины» лирическим субъектом. Ср., например: Огромная проснулась ваза - восприятие просыпающейся женщины, останавливающей взгляд на предмете, который прямо перед глазами; И, тоненький бисквит ломая, / Тончайших пальцев белизна... - наблюдение «со стороны», оценка «зрителя» (субъекта). Любопытно отметить, что восклицание - сладкое лекарство! - выражает общее ощущение героини и субъекта лирического высказывания, а многоточие в конце текста обозначает молчаливую сосредоточенность созерцателя натюрморта.
Субъективность созерцателя в «безличных» текстах становится текстопорождающим принципом поэтики Мандельштама в целом. Подобным образом выстроены тексты самых разных («серьезных» и шуточных, написанных «на случай») стихотворений: «Когда городская выходит на стогны луна.», «Вы, с квадратными окошками, невысокие дома.», «Орущих камней государство .» (из цикла «Армения»), «И по-звериному воет лю-дье.», «Там, где купальни, бумагопрядильни.», «Импрессионизм», «Тянули жилы, жили-были.» и т.п. Способы интериоризации («оличнения» и «овнутрения») поэтического мира у Мандельштама очень разнообразны. Особенно выделяются среди них обращения, экспрессивно-оценочная лексика и интонация (прежде всего эпитеты, вопросительные и восклицательные конструкции).
Неслучайно эта авторская субъективность нередко «прорывается» наружу - например, сильные позиции текста выступают «оправданием»
70
Новый филологический вестник. 2015. №1(32).
индивидуально-неповторимого и сиюминутного видения. Типичная «модель» такого оправдания - стихотворение «О, бабочка, о, мусульманка...»:
О, бабочка, о, мусульманка,
В разрезанном саване вся -Жизняночка и умиранка,
Такая большая - сия!
С большими усами кусава Ушла с головою в бурнус.
О флагом развернутый саван,
Сложи свои крылья: боюсь! (198) -
здесь причудливая ассоциация (бабочка рождается из савана куколки, похожего на мусульманское покрывало) поддерживается приемами ин-териоризации (обращения, восклицания, ярко оценочные неологизмы), а последнее слово заключительного стиха обнаруживает источник (и причину!) столь непривычного взгляда.
В работе «О соотношении между семантикой поэтического текста и внетекстовой реальностью» Ю. Левин назвал неопределенность коммуникативного статуса и синкретизм (неотделимость фабульного от внефабульного, духовного от материального, внутреннего от внешнего, личного от всеобщего, действительного от воображаемого и т.д.) важнейшими особенностями поэзии Мандельштама. Может быть, еще более очевиден «парадокс Мандельштама» в текстах с лирическим героем. Если в ранний период «я» автора «прорывалось» в безличных структурах, то у «позднего» Мандельштама (в стихах 30-х гг.) «почти каждое вхождение “Я” в текст отмечено напряженно личным началом, далеко выходящим за конвенциональные рамки лирического “самовыражения”. Это единство облика Я в текстах соотносится с единством личности и творчества во всех его проявлениях. Для М.-человека не существовало разных сфер: одной для домашнего употребления, другой - для “искусства”»6.
Казалось бы, здесь нет предмета для спора, все очевидно, ведь речь идет о таких исповедальных монологах, как «Пусти меня, отдай меня, Воронеж.», «Я должен жить, хотя я дважды умер.», «Да, я лежу в земле, губами шевеля.», «Нет, не спрятаться мне от великой муры.», «Я пью за военные астры.», «Еще далёко мне до патриарха.», «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма.» и т.п.
Однако именно эти стихотворения не только заставляют корректировать сегодняшние представления о специфике субъектной организации лирических текстов, но и актуализируют проблемы понимания лирики как таковой - ее родовой природы в сравнении с эпосом и драмой. Об этом свидетельствуют прямо противоположные мнения в оценке одного и того же (фундаментального!) явления. Так, Л. Гинзбург (работы которой развивают концепцию «лирического героя» Ю. Тынянова) подчеркивала: «Личность поэта не была средоточием поэтического мира раннего Мандельштама - это момент чрезвычайно важный и для дальнейшего его развития. Позднее сказали бы, что Мандельштам - поэт без лирического героя» (подчеркнуто нами - И.К.)1. М. Гаспаров в статье «Мандельштам», приведя воспоминания И. Эренбурга, Н. Павлович, Г. Иванова, А. Ахмато- 11
11
Новый филологический вестник. 2015. №1(32).
вой, резюмирует: «.. .все писавшие о Мандельштаме со стороны, начинали с того же самого: как непохож Мандельштам в быту на Мандельштама в стихах - или хотя бы на Мандельштама, читающего стихи»8.
С другой стороны, ср. принципиальное суждение Ю. Левина: «.я сознательно допускаю то, что принято считать методологической ошибкой, смешивая “Я” стихов и личность самого М. Думаю, что именно применительно к М. такой подход не только оправдан, но и необходим, - именно в силу нераздельности мандельштамовского “искусства” и “судьбы”»9.
На наш взгляд, сознательная «методологическая ошибка» - как и феномен Мандельштама в целом - ярчайшее свидетельство «типологического тупика» в современных представлениях о взаимоотношениях автора и субъекта в лирике. Обратим внимание, например, на полярные толкования сущности лирического высказывания вообще. Хорошо известно высказывание В.Е. Хализева о лирике: «Лирике в ее доминирующей ветви присуща чарующая непосредственность самораскрытия автора, “распахнутость” его внутреннего мира»10. Ср. утверждение М.Л. Гаспарова:
«Искренность, индивидуальность, психологическая неповторимость лирики - такая же литературная условность, как и все в поэзии. Авторская личность - лишь совокупность оттенков в подборе общепринятых в данной поэзии психологических и иных мотивов: они не более существенны, чем, скажем, стилистические предпочтения. “Я” в поэзии всегда условно: это не то, что автор есть, а то, чем он хочет быть. Хочет быть не столько из стремления выразить свою неповторимость, сколько из стремления выразить повторимость, социализироваться, стать оттенком общего вкуса»11.
Интерпретация и попытки аналитического рассмотрения лирики Мандельштама заставляют исследователя вновь и вновь обращаться к решенным, казалось бы, проблемам. В частности, выяснять понятие «лирический герой» - ключевое в теории автора. В самом деле, всегда ли лирический герой - «художественный двойник» (формула И. Роднянской) поэта - т.е. образ сочинителя, укорененный в поэтической традиции? Или же, «поверх конвенций», автор стихотворений способен высказаться напрямую (без каких бы то ни было двойников)? По «закону» Кормана, «по мере того, как субъект сознания становится и объектом сознания, он отдаляется от автора, то есть, чем в большей степени субъект сознания становится определенной личностью со своим особым складом речи, характером, биографией, тем в меньшей степени он непосредственно выражает авторскую позицию»12. Отдаляется ли Осип Мандельштам от автора в своей поздней лирике? Скажем, в строчках «Пусти меня, отдай меня, Воронеж.»?
Таким образом, «проблема типологии» не только в том, что у Мандельштама есть тексты «полисубъектные» (см. анализ стихотворения «Ламарк» в работах Ю. Левина) и случаи «неосинкретизма» - о чем писал С. Бройтман. Его тексты «выбиваются» из традиционных типологий в силу следующих основных факторов:
1. Неповторимо-личностное видение, отбор и оценка изображаемого: субъективность поэта «переплескивается» через границы типологий!
2. Сложная ассоциативно-образная природа его поэзии в целом («текучесть» и синкретизм лирических произведений).
72
Новый филологический вестник. 2015. №1(32).
3. Общая эволюция поэтики Мандельштама, которая делает невозможной типологию «по единому основанию» (разные «наполнения» дает лирическое «я» в разные периоды творчества).
1 Корман Б.О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов // Корман Б.О. Избранные труды. Теория литературы. Ижевск, 2006; Бройтман С.Н. Русская лирика XIX - начала XX века в свете исторической поэтики (субъектно-образная структура). М., 1997; Романова И.В. Поэтика Иосифа Бродского: лирика с коммуникативной точки зрения. Смоленск, 2007.
2 Бройтман С.Н. Лирический субъект // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М., 2008.
3 Мандельштам О. Стихотворения. Проза. М., 2001. С. 217.
4 Корман Б.О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов // Корман Б.О. Избранные труды. Теория литературы. Ижевск, 2006. С. 317.
5 Гаспаров М.Л. Комментарии // Мандельштам О. Стихотворения. Проза. М., 2001. С. 608-609.
6 Левин Ю.И. Тридцатые годы // Левин Ю.И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998. С. 99.
7 ГинзбургЛ.Я. Камень // Мандельштам О. Камень. Л.:, 1990. С. 272. (Литературные памятники).
8 Гаспаров М.Л. Мандельштам // Мандельштам О. Стихотворения. Проза. М., 2001. С. 4. (Библиотека поэта).
9 Левин Ю.И. Тридцатые годы // Левин Ю.И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.,1998. С. 98.
10Хализев В.Е. Теория литературы. М., 2004. С. 328.
11 Гаспаров М.Л. Введение // Лирика: генезис и эволюция. М., 2007. С. 11.
12 Корман Б.О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов // Корман Б.О. Избранные труды. Теория литературы. Ижевск, 2006. С. 317.
References
1. Korman B.O. Tselostnost’ literatumogo proizvedeniya i eksperimental’nyy slovar’ literaturovedcheskikh terminov [The integrity of a literary work and experimental dictionary of literary terms], in: Korman B.O. Izbrannye trudy. Teoriya literatury [Selected works. Theory of literature]. Izhevsk, 2006.
2. Broytman S.N. Russkaya lirika XIX - nachala XX veka v svete istoricheskoy poetiki: su ’’ektno-obraznaya struktura [Russian lyrics of the 19th - early 20th centuries in the light of historical poetics: subject-images structure]. Moscow, 1997.
3. Romanova I.V. PoetikaIosifa Brodskogo: lirika s kommunikativnoy tochki zreniya [Poetics of Joseph Brodsky: lyrics on a communicative point of view]. Smolensk, 2007.
4. Broytman S.N. Liricheskiy su’’ekt [The lyrical subject]. Poetika: slovar’ aktual’nykh terminov i ponyatiy [Poetics: dictionary of current terms and concepts]. Moscow, 2008.
5. Mandel’shtam O. Stikhotvoreniya. Proza [Poems. Prose]. Moscow, 2001, p. 217.
6. Korman B.O. Tselostnost’ literatumogo proizvedeniya i eksperimental’nyy slovar’ literaturovedcheskikh terminov [The integrity of a literary work and experimental
73
Новый филологический вестник. 2015. №1(32).
dictionary of literary terms], in: Korman B.O. Izbrannye trudy. Teoriya literatury [Selected works. Theory of literature]. Izhevsk, 2006, p. 317.
7. Gasparov M.L. Kommentarii [Comments], in: Mandel’shtam O. Stikhotvoreniya. Proza [Poems. Prose]. Moscow, 2001, pp. 608-609.
8. Levin Yu.I. Tridtsatye gody [Thirties], in: Levin Yu.I. Izbrannye trudy. Poetika. Semiotika [Selected works. Poetics. Semiotics]. Moscow, 1998, p. 99.
9. Ginzburg L.Ya. Kamen’ [The Stone], in: Mandel’shtam O. Kamen’ [The Stone]. Leningrad, 1990, p. 272. (Literaturnye pamyatniki).
10. Gasparov M.L. Mandel’shtam, in: Mandel’shtam O. Stikhotvoreniya. Proza [Poems. Prose]. Moscow, 2001, p. 4. (Biblioteka poeta).
11. Levin Yu.I. Tridtsatye gody [Thirties], in: Levin Yu.I. Izbrannye trudy. Poetika. Semiotika [Selected works. Poetics. Semiotics]. Moscow, 1998, p. 98.
12. Khalizev V.E. Teoriya literatury [Theory of literature]. Moscow, 2004, p. 28.
13. Gasparov M.L. Vvedenie [Introduction]. Lirika: genezis i evolyutsiya [Lyrics: genesis and evolution]. Moscow, 2007, p. 11.
14. Korman B.O. Tselostnost’ literaturnogo proizvedeniya i eksperimental’nyy slovar’ literaturovedcheskikh terminov [The integrity of a literary work and experimental dictionary of literary terms], in: Korman B.O. Izbrannye trudy. Teoriya literatury [Selected works. Theory of literature]. Izhevsk, 2006, p. 317.
74
