CC BY
69
Вопросы теории и истории государства и права
УДК 340:2(470)
ПРОБЛЕМЫ СООТНОШЕНИЯ ИТОГОВ СУДЕБНОЙ РЕФОРМЫ 1864 Г. И СИБИРСКОЙ РЕФОРМЫ М. М. СПЕРАНСКОГО: ПРАВОВОЙ И ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТЫ. Ч. 1
© Арзуманов И. А., 2014
Иркутский государственный университет, г. Иркутск
В статье проводится историко-правовой анализ специфики государственного регулирования общественных отношений в Восточной Сибири рубежа XIX в. в свете судебной реформы 1864 г. и сибирской реформы М. М. Сперанского. За основу взяты архивные документы и нормативные правовые акты, характеризующие соотношение итогов данных реформ в этноконфессиональном аспекте.
Ключевые слова: государственное управление; государственное регулирование; судебная реформа; сибирская реформа; Восточная Сибирь; этноконфессиональные отношения.
Методология общего государственного управления и регулирования и политико-правовой интеграции коренных народов в Сибири связана с управленческой и правотворческой деятельностью М. М. Сперанского. Основной посыл его реформ основывался на констатации отличий Сибири от внутренних губерний Российской империи, сказывающихся в отсутствии основного управленческого класса (дворянства), недостатке чиновников, больших расстояниях, а также малочисленности населения [1]. Отсутствие же действенного надзора за местной администрацией со стороны центральных органов власти приводило к крайним формам злоупотреблений, что снижало эффективность государственного управления регионом, ключевым аспектом которого были фискальные интересы по обеспечению стабильности податных возможностей местного ясачного населения. Судебная реформа 1864 г. не имела радикального влияния на обычно-правовую сферу суда и судопроизводства автохтонов Восточной Сибири в силу особенностей ее административного управления и включения в его структуру элементов общинно-родовых форм социального контроля. В свете данных особенностей нормы обычного права стали основой для проведения судопроизводства в Восточной Сибири вплоть до 1918 г.
Необходимо помнить и о том, что общие процессы включения обычно-правовой сферы этносов Восточной Сибири в правовую систему Российской империи осуществлялись в рамках реформ губернского управления XVIII — нач. XIX в. Сибирская часть Российской империи, на основании норм § 1 «Учреждения для управления Сибирских Губерний» 1822 г. [2] (далее «Сибирское учреждение». — И. А.) была разделена на два генерал-губернаторства: Западно-Сибирское (центр в Тобольске) и Восточно-Сибирское с центром в Иркутске. К Западной Сибири были отнесены Тобольская и Томская губернии, Омская область [3]. К Восточной Сибири, согласно § 3 Сибирского учреждения, относились Иркутская, вновь образованная Енисейская губерния, Якутская область, Охотское и Камчатское приморские управления и Троицко-Савское пограничное управление [4]. Губернии делились на округа, а последние — на волости и инородные управы [5]. Основополагающие моменты, определяющие круг задач государственного регулирования процессов ассимиляции и интеграции коренных этносов, отчасти были определены § 170 Устава об управлении инородцев 1822 г. [6]. Среди них законодатель выделял: 1) непостоянство мест проживания [7] — автохтонное население Байкальского региона до начала и в период колониза-
ционных процессов преимущественно придерживалось номадного (кочевого) способа производства; соответствующей данному цивилизационному типу общественных отношений «степени гражданскаго образования» [8], и, как следствие, обычно-правовые формы регуляции общественных отношений; 2) по социальной структуре подавляющее большинство этнических групп придерживалось семейно-родового строя и уклада жизни, отличающихся «простотою нравов» [9], «особыми обычаями» [10] и «образом пропитания» [11]; отсутствием письменных правовых памятников и пестротой родовых обычно-правовых систем [12]; отсутствием привязки к породным землям у ряда «бродячих» инородцев и родов, сопряженной с трудностями взаимообщения [13], сбыта произведенного и добытого непосредственно на местах лова [14], недостатком наличных средств для товарно-денежного обращения [15]; 3) следствием злоупотреблений представителей имперской администрации, отсутствия четкой административной системы и контроля над деятельностью государственных чиновников явилось снижение податных возможностей сибирского населения.
Как результат — трудности в управлении и реализации фискальных функций государства и потеря авторитета государственной власти [16]. Реформы управленческого характера отчасти были детерминированы процессами включения автохтонных народов в общероссийский рынок. Включение, например, бурят в систему буржуазных отношений товарно-денежного порядка привело к замене натурального ясака денежным, что, безусловно, способствовало вхождению автохтонных хозяйств в региональную и общероссийскую сферы социально-экономических связей, отношений и также требовало перестройки системы управления [17]. М. М. Сперанский выводит ряд базовых принципов управления инородцами Сибири, попытка реализации которых впоследствии отразилась и в проектах степных законов для инородцев Восточной Сибири (в стадии их составления, в принципах судоустройства и судопроизводства). К главным правилам (принципам) государственного управления инородческим населением в соответствии с §170 Устава относилось: 1) предоставление кочующим инородцам права в частных делах словесной (устной) расправы по нор-
мам обычного права. Одновременно предполагалось уменьшение числа предметов судебного разбирательства, подлежащих рассмотрению имперскими судебными учреждениями; 2) проблемы урегулирования социально-экономической жизни, для налаживания которой необходимо было устранить препятствия в обеспечении свободы торговли и производства и создание условий к исполнению инородцами их обязанностей (для чего необходимо было точно определить налогообложение, правила взимания налогов, упрощение времени проведения процедур при сделках и расчетах убытков, с ними сопряженных).
Деятельность М. М. Сперанского, назначенного в 1819 г. генерал-губернатором Восточной Сибири, была направлена на упорядочение данных проблем и создание благоприятного режима государственного управления краем. Организационный режим управления Сибирью обеспечивался рядом нормативных правовых актов, разработанных под руководством М. М. Сперанского и лежащих в основе государственного регулирования этноконфессиональной сферы региона.
22 июля 1822 г. императором было утверждено 10 актов, составивших особое «Сибирское учреждение». В него входили: «Учреждение для управления сибирских губерний», заложившее административно-правовые основы государственного управления, «Устав об управлении инородцами» [18], «Устав об управлении киргиз-кайса-ков» [19], «Устав о ссыльных» [20], «Устав об этапах в Сибирских губерниях» [21], «Устав о содержании сухопутных сообщений в Сибири» [22], «Устав о сибирских городовых казаках» [23], «Положение о земских повинностях в Сибирских губерниях» [24], «Положение о казенных хлебных запасных магазинах» [25], «Положение о разборе исков по обязательствам, заключаемым в Сибирских губерниях обывателями разных сословий» [26]. Свод «Сибирского учреждения» 1822 г. явился предтечей общероссийской кодификации 1832 г., и почти на целое столетие определял характер государственного регулирования общественных отношений в ВосточноСибирском регионе [27].
Данный свод определял структуру судоустройства и природу судопроизводства в этноконфессиональной среде Восточной Сибири не только до введения судебных
уставов в 1896 г., но и в последующие периоды. Так, например, открытие Иркутской судебной палаты и Иркутского окружного суда состоялось лишь в 1897 г., а первое судебное заседание с участием присяжных заседателей прошло в Иркутске лишь в 1909 г. [28]. Проблемы судоустройства для автохтонных народов Восточной Сибири решались в рамках принятой в империи интеграционной методологии. В ее основе лежали принципы административной структуризации механизмов родового управления с совмещением функций административного контроля и судопроизводства. Поэтому сибирские реформы М. М. Сперанского касались как общеимперских структур администрирования на губернском уровне, так и органов местного самоуправления.
Судебная реформа 1864 г. включала в себя основные параметры принципов состязательного процесса, которые, безусловно, носят демократический характер. В рамках данного исследования важны положения судебной реформы 1864 г., касающиеся гласности суда, демократических начал института присяжных заседателей (как основного маркера реальности участия в процессах отправления правосудия населения), отказа от сословного характера суда. При соотношении данных политико-правовых явлений с этноконфессиональными характеристиками социокультурного пространства гипотетически возможно выведение положения о том, что: 1) сибирские реформы 1822 г. в области губернского административного управления заложили не только основы его структуры, но и на базе структуры местного самоуправления санкционировали обычно-правовые формы судоустройства и судопроизводства; 2) основные, имеющие демократический характер, институты судебной реформы 1864 г., отчасти компенсировались обычно-правовыми началами судоустройства и судопроизводства в этноконфессиональной сфере Восточной Сибири.
Рассмотрим данные положения.
В части 1 «Общее образование управления» § 13 определяется состав Главного управления Западно- и Восточно-Сибирского генерал-губернаторств, включающего в себя генерал-губернатора и совет [29]. Данная структура главного управления была введена неслучайно: основной задачей для М. М. Сперанского кроме упорядочи-
вания законодательной базы государственного регулирования было создание такой структурной основы административного управления, которая позволяла бы нивелировать личный произвол кого бы то ни было в управлении делами Восточно-Сибирского генерал-губернаторства. Базовым элементом такой структуры для М. М. Сперанского виделись коллегиальные органы, корректирующие принцип единоначального управления. В качестве такого органа М. М. Сперанским определил органы советов при главных управлениях, губернские и окружные советы.
В губернские советы кроме членов, утверждаемых высочайшими указами, входили главные чиновники той губернии, в которой находилось главное управление — гражданский губернатор, председатели губернского правления, казенной палаты и губернского суда [30]. Глава 2 «Сибирского учреждения» в § 21 определяет разделение губернского управления на две части — общее и частное [31]. Общее губернское управление, согласно § 22 гл. 2 «Учреждения для управления сибирских губерний», составляли гражданский губернатор и губернский совет [32], в основной предмет управления которых входило осуществление надзора над правильностью и успешностью решения всех местных как губернских, так и «нижних управлений и доставление им нужных разрешений» [33].
В предмет надзора, преимущественно входившего в компетенцию гражданского губернатора, помимо прочего входило и утверждение «волостных голов и инородных начальников — тайшей, князцев, шуленг, зайсанов... и пр., и в особенности лам» [34].
В предмет ведения губернского совета входили: 1) надзор за движением дел; 2) разрешение сомнений в исполнении законов; 3) дела, проходившие по хозяйственному управлению [35].
Состав и предмет частного губернского управления определен § 35, согласно которому в предмет губернского правления входили дела по полиции, губернскому правлению, казенной палаты, хозяйственные дела, судебные дела — как гражданские, так и уголовные, а также дела, проходящие по губернскому суду [36]. Данная предметная спецификация отражена при разделении созданной М. М. Сперанским канцелярии на четыре отделения, дела в которых рассматривались на основе отраслевого прин-
ципа [37]. Устав об управлении инородцев (далее по тексту — Устав) стал базовым нормативным правовым актом, непосредственно регулирующим этноконфессиональ-ную сферу в Восточно-Сибирском регионе в отношении инородцев [38]. Задачи унификации системы управления и кодификации обычного права инородцев решались в два этапа, в целом определяемых положениями § 1 и 68 Устава. Параграф 1 содержал в себе положения по стратификации инородческого ясачного населения на 3 разряда, каждый из которых отражал специфику образу жизни и степень «гражданского их образования»: первый разряд включал в себя оседлых, живущих в селениях и в городах; второй разряд — кочевых и третий разряд — бродячих (или ловцов).
Данное разделение сопровождалось административной реформой управления. В ее рамках выстраивались иерархия власте-отношений и фискальная система административного управления, обеспечивающая сбор ясака и других повинностей силами родоплеменных структур самоуправления. Параграф 68, с одной стороны, легитимировал обычно-правовую систему управления инородческими общинами, а с другой — предопределял параметры правотворческой деятельности администрации в свете общих задач реализации интегративной функции государства. Данным параграфом, в частности, определялась организация губернских временных комитетов по рассмотрению собранных «местным начальством» и почетнейшими из инородцев людьми полных и подробных сведений о местных законах и обычаях. Цель сбора — переработка с последующим изменением всего «дикого и жестокого»; отмена не сообразного с иными уже имеющимися установлениями позитивного права, систематизация их в надлежащем порядке с последующим утверждением местными главными управлениями.
При этом, согласно положениям § 71 и 72, после утверждения систематизированных законов, изменение в них и порядке управления не допускалось до смены самого образа жизни. Необходимо отметить также, что данные положения, сопряженные с коронными интересами имперского казначейства в систематической интенсификации ясачных пушных и денежных сборов, приводили впоследствии к искусственной консервации всего строя родоплемен-ных отношений. Вслед за упорядочением
территориально-родовых аспектов административного управления краем в рамках реформ, проводимых под руководством М. М. Сперанского, последовали и процессы консолидации обычного права автохтонных этносов. Параграфами 35—37, 68, 69, 70—72 Устава об управлении инородцев в Сибири и § 733—735 Общего свода законов о состояниях, кочевым и бродячим инородцам было предоставлено право во «всех тяжебных и маловажных уголовных делах, не исключая кражи, суда и расправы по их степным законам и обычаям».
В отношении на имя генерал-губернатора Восточной Сибири 1837 г. управляющий делами Сибирского комитета А. Величко, в рамках обсуждения Проекта свода степных законов писал о том, что законы каждого племени имеют свои отличия, поскольку носят устный характер преданий. В связи с этим отмечались также их сбивчивость и неопределенность, что и объясняло задачи местных органов государственного управления и самоуправления не только по сбору, но и систематизации собранных сведений по обычному праву [39]. Рассмотрение результатов проведенной систематизации происходило в губернских особых временных комитетах.
Утвержденный свод степных законов планировалось «напечатать на российском языке, если можно, на языке тех самых племен, до коих оные относятся, или на языке, с употребляемым ими сходственном; по напечатании представить в Правительствующий сенат, и принимая их в основание присуждений о делах кочующих и бродячих инородцев, не только в родовых управах, но и в присутственных местах, когда по жалобам поступят на ревизию, а недостаток дополняя уже при решении российскими узаконениями, — не допускать в степных законах никаких изменений, пока с переменой образа жизни и степени образования не будет надобности изменить образ самого управления инородцев. К исполнению сего в обеих губерниях Восточной Сибири, открыты были, под председательством гражданских губернаторов, комитеты, которые, вызвав от каждого из инородческих ведомств соответственное народонаселению число депутатов, по совещании с ними составили два проекта степных законов, — один для инородцев Иркутской, а другой для инородцев Енисейской губернии» [40].
Реализация положений Устава объективно имела системный характер, а также типологические и особенные черты в губерниях и областях Восточной Сибири.
Внедряемая на основании норм Устава структура управления инородческим населением была типовой и представляла собой многоступенчатую административно-иерархическую лестницу строгой подотчетности и подконтрольности. Так, она включала в себя родовые управления (§ 172—186 Устава об управлении инородцев 1822 г.), инородные управы (обязанности которых изложены в § 187—198), степные думы — высший орган самоуправления родовыми объединениями (§ 203—213 Устава). Необходимо при этом учесть, что степные думы как отдельный структурный элемент системы самоуправления для кочевых инородцев Восточной Сибири были учреждены не для всех этно-групп [41] (§ 203-213 Устава).
Учреждение родовых управлений и степных дум кроме укрупнения единиц управления и удобства реализации контрольно-фискальных функций имело своим последствием этноконсолидационные процессы, сплачивающие имеющиеся этнические локальные группы. Роды фактически укрупнялись в общем порядке административного управления. Данный признак-маркер тем не менее объективно соответствовал семейно-родовому укладу и обеспечивал достаточно высокую степень «ручного» управления, а также эффективность и «общественный» характер устного судопроизводства. Устный характер судопроизводства фиксировался на положениях § 101 Устава 1822 г.: «Родовое управление производит все дела словесно».
Судоустройство основывалось на структуре самоуправления, закрепленной Уставом 1822 г. и произведенной на его основе реформацией родовой структуры управления.
Так, до принятия Устава 1822 г. все инородцы, обитающие в Иркутской губернии, управлялись своими родоначальниками, носящими названия тайшей, князцев, тойонов, шуленг и зайсанов. Приобретение прав управления по обычному праву [42] для этой категории лиц носило наследственный характер. Тем не менее вступление их в права управления подтверждалось избранием родовичей, производимым на неопределенное время. Их компетенция в делах управления была достаточно полной: «каждый из них был полный хозяин в своем племени или роде» [43].
Каждый главный родоначальник [44] имел до реформ Сперанского конторы, переименованные в степные думы, а сами главные родоначальники стали именоваться председателями степных дум. Необходимо отметить, что динамика трансформации роли степных дум как высшего звена местного самоуправления в общей структуре судоустройства и судопроизводства была неоднозначной. Нормами Устава об управлении инородцами 1822 г. и размещенного в т. 2 СЗРИ (1857 г.) Положения о сибирских инородцах судебные компетенции степных дум не оговаривались. Степные думы преимущественно учреждались для бурятских родов Забайкалья, имеющих, как известно, свои формальные источники обычного права. Трансформацию родовых структур в административно-фискальные отмечал в своих ответах на замечания к проектам степных законов иркутский гражданский губернатор в 1838 г.: «Главные родоначальники управляют целым племенем инородцев; родовые - одним родом. главные родоначальники, т. е. тайши, коих в Иркутской губернии всего 7 (в том числе главный родоначальник нерчинских тунгусов князь Гантимуров), получили название председателей степных дум; родовые же названы или головами инородных управ, или старостами родовых управлений» [45].
Родоначальникам, у которых в подчинении находилось меньше 500 душ родовичей, «назначено управление под именем инородной управы», а сами родоначальники «приняли название голов». Тем из родоначальников, у которых в управлении находилось не более 100 или 200 душ, «назначено родовое управление», а сами они получили наименование старост» [46]. Данная дифференциация, основанная, опять же, на количественном составе родоплеменных сообществ инородцев, легла в основание избрания лиц к управлению, определения прав каждого родоначальника, организационных основ местного самоуправления, судоустройства и судопроизводства. Судоустройство с учетом административной реформы родовых управлений и в целях «скорейшего разбирательства исковых дел между инородцами» представляло собой три степени словесной расправы. На основании положений п. 53, 56, 70, 79 Положения о сибирских инородцах первая степень словесной расправы принадлежала родовым управлениям, в судопроизводстве
которых находились исковые дела между инородцами [47].
Вторая степень словесной расправы предполагалась в случаях возникновения иска между людьми, принадлежащими разным стойбищам, а также не согласными с результатами разбирательств, осуществленных словесной расправой родового управления — суда первой степени [48]. Суд второй степени, с учетом данных обстоятельств, производился в инородных управах, которым, согласно п. 57 Положения об инородцах, «родовые управления во всем подчинялись». В свою очередь, для дел инородцев, принадлежащих разным инородным управам, или недовольных исковым разбирательством, произведенным инородной управой, предполагалась третья (последняя) степень словесного суда, производимого местной полицией (земской суд) [49].
Решения данных степеней «словесных расправ» имели полную силу и являлись окончательными в случае удовлетворения ими тяжущихся сторон [50]. Законодатель при этом определял главную обязанность словесных расправ, состоящую в прекращении частных тяжб и примирении спорящих сторон на основе норм степных законов и обычаев [51]. В этой связи в главе 2 Проекта свода степных законов «Об обязанности лиц, находящихся при должностях» среди основных обязанностей главных и родовых инородческих начальников в п. 2 § 20 определялось «скорое и справедливое разбирательство жалоб» [52]. Более того, § 26 «Об ответственности родоначальников в случае невыполнения просьбы по иску» определялась мера ответственности родоначальников в случае игнорирования ими иска или жалобы со стороны кого-либо из родовичей: «Ежели кто из родоначальников или лиц, имеющих начальство, не войдет в разбирательство какого-либо иска или жалобы, и из того поимеет истец или проситель убытки, то оные взыскиваются с виновного» [53]. В Проекте свода степных законов для инородцев Иркутской губернии в редакции 1838 г. глава 6 была посвящена вопросам судопроизводства. В частности, § 53 определялось, что судопроизводство заключается в разбирательстве всех вообще исковых дел, не исключая и кражи, кроме дел уголовных [54].
К судопроизводству приглашались почетные и опытные члены родовой общины, число которых зависело от обстоя-
тельств рассматриваемого дела [55]. В этой связи необходимо также отметить, что к опытным и почетным родовичам относились также и шаманы. Как свидетельствуют источники, шаманы, например у прибайкальских бурят, возглавляли облавные охоты и военные экспедиции [56]. Они же участвовали в идеологическом обеспечении всех жизненно важных семейно-родовых циклов воспроизводства социума. Шаманы, как правило, возглавляли семейно-родовые собрания на священных для данной этно-группы местах. К ним же обращались и в случаях разногласий между родовичами. Здесь встает вопрос о степени соотношения в процессах властеотношений нормативно-социальной регуляции обычного права в структуре механизма контроля и регулирования и раннерелигиозных форм санкций, имеющих, как правило, коллективный характер [57]. О. В. Малова пишет, например, что у эскимосских народов шаманы выполняли роль местных судей, так как они не только имеют право, но и обязаны следить за порядком [58]. Присущие шаманам административно-фискальные функции социального управления и контроля в рамках родоплеменных образований отмечаются практически в большинстве этнографических исследований, посвященных анализу специфики социальной роли шаманистского мифорелигиозного комплекса [59]. У прибайкальских бурят, по свидетельству М. Н. Хангалова, шаманы вплоть до второй половины XVIII в. в ряде родов выполняли функции «главных» [60] — фактически руководили родовой жизнью. С учреждением инородческих контор как имперских административных органов у кудинских, капсальских, верхоленских, ольхонских и ленских бурятских родов «шаманы уже более не были "главными"» [61]. Но даже с потерей непосредственно административных функций шаманов шаманистский мировоззренческий комплекс играл значительную роль в обосновании ряда этапов процесса «словесных расправ». Началом процесса судопроизводства служило устное или письменное обвинение, за которым следовал призыв ответчика или ответчиков. Призыв совершался по объявлению родовым управлением или инородной управой. Каждый ответчик по призыву должен был явиться в назначенное время. При этом если ответчик не являлся по первой «посылке», не имея к тому уважительных
причин, то в первый раз он подвергался выговору и взысканию штрафа в 5 руб. «в пользу общественных доходов». В случае же неявки без уважительных причин «по второй и третьей посылке» обвиняемый признавался виновным по иску или обвинению [62]. В том же случае, если ответчик признает иск, то, согласно § 58 Проекта, выносилось решения по нему, а если иск ответчиком не признавался, то родовое управление обязано было «войти в рассмотрение всех обстоятельств, представляемых со стороны истца и со стороны ответчика» [63].
Согласно § 59 главы 6 Проекта о степных законах для инородцев Иркутской губернии к видам доказательств относились собственное признание ответчика или обвиняемого, ясные и неоспоримые доказательства, свидетельства людей, заслуживающих доверия, и присяга [64]. Вопрос о присяге связан с вопросом о соотношении норм обычного права и морали. Вопрос непростой, если учитывать его постановку с точки зрения различных типов правопонимания. В данном случае авторы Проекта фиксировали этноконфессиональный фактор обычно-правовых обыкновений, выводящий участие в процессе судопроизводства на уровень нравственной ответственности за его результаты. Чувство сакрального, свойственное всякой коллективной санкции родоплеменных форм социальной регуляции, обусловлено ранними формами религиозного сознания, сфокусированными в мифорелигиозных комплексах шаманизма. Рассматриваемые нормы Проекта степных законов отражают процессы смены элементных форм сакрализации судопроизводства как властных проявлений государства. Присяга давалась участниками разбирательства - «свидетелем со стороны истца или свидетелем со стороны ответчика, или самому истцу, или ответчику, но преимущественно последнему». Присяга давалась по обрядам, свойственным каждому из инородческих племен. М. Н. Хангалов, описывая виды доказательств в процессе словесной расправы бурятских родов Балаганской степной думы Иркутской губернии начала XIX в., приводит примеры форм присяги. Среди основных общепринятых форм считалась присяга перед ружьем или шпагой [65]. В особо важных случаях данная форма присяги проводилась перед Шаманским камнем в устье Ангары. В случае отказа от данной формы ответчик считался виновным [66].
Присяга перед Шаманским камнем являлась видом сугубого доказательства, заслуживала у шаманистов безусловного доверия и правоты тяжущегося, поскольку в религиозной картине мира Шаманский камень был связан с представлениями о суде духов — эжинов, наказывающих самого присягателя и его потомство за обман. Как пишет в этой связи М. Н. Хангалов, «буряты вообще избегают ложных показаний, в особенности после присяги на Шаманском камне, боясь кары со стороны заянов, распространяющейся не только на самих виновников, но и на детей и их потомков» [67]. Для крещеных инородцев принесение присяги осуществлялось по обрядам православной церкви [68].
Подводя предварительные итоги анализа соотношения результатов судебной реформы 1864 г. и сибирской реформы М. М. Сперанского в их правовом и этноконфессио-нальном аспектах, можно сделать вывод о том, что нормы обычного права заключали в себе начала демократических принципов судоустройства и судопроизводства. Данное положение базировалось на фактически «законсервированном» Уставом об управлении инородцев 1822 г. механизме родового управления, совмещающего в себе как административно-управленческие, так и судебные функции. Несмотря на отсутствие отделенности суда от административных органов, начальные степени судоустройства «словесной расправы» представляли «выборные» от населения. Прецедентность данных историко-правовых аспектов может стать методологической базой в условиях возрождения форм самоуправления в ряде регионов РФ с сильными тенденциями этноконфессиональной самоидентификации. Не бесполезным могло бы быть и рассмотрение возможности легализации аналогичных форм в процессе общесоциального регулирования в наиболее крупных национально-культурных объединениях. ^
Продолжение следует
1. Окунь С. Б. Сибирский комитет // Архивное дело. 1936. № 1. С. 92-103.
2. Полное собрание законов Российской империи (ПСЗРИ) : в 45 т. 1-е изд. СПб., 1830. Т. 38, № 29125.
3. Там же. § 2.
4. Там же. § 3.
5. Там же. § 4.
6. ПСЗРИ. 1830. Т. 38, № 29126.
7. Там же. П. 1 § 170.
8. Там же. П. 2 § 170.
9. Там же. П. 3 § 170.
10. Там же. П. 4 § 170.
11. Там же. П. 5 § 170.
12. Исключение на начало XIX в. являла обычно-правовая система некоторых бурятских племен, в частности хорин-ских и селенгинских родов, имеющих кодифицированные акты обычного права, составленные еще в XVIII в. Достаточно подробная характеристика этих памятников дана рядом российских исследователей дореволюционного, советского и современного периодов. См., напр.: Леонтович Ф. И. К истории права русских инородцев. «Древний монголо-калмыцкий или ойратский устав взысканий». Одесса, 1879; Самоквасов Д. Я. Сборник обычного права сибирских инородцев. Варшава, 1876. 272 с.; Жамцарано Ц. Ж., Турунов А. Н. Обозрение памятников писаного права монгольских племен. Иркутск, 1920; Рязановский В. А. Обычное право бурят. Чита, 1920; Тумурова Т. А. Генезис обычного права бурят. Улан-Удэ, 2005. 224 с.; Обычное право хоринских бурят : пер. с монг. Новосибирск, 1992. 312 с. (Памятники старомонгольской письменности).
13. ПСЗРИ. М., 1830. Т. 38, № 29126, п. 6 § 170.
14. Там же. П. 8 § 170.
15. Там же. П. 7 § 170.
16. Власть в Сибири: XVI — начало XX в. / сост. М. О. Акишин, А. В. Ремнев. 2-е изд., перераб. и доп. Новосибирск, 2005. С. 144; Архипкин И. В. Местное самоуправление в России: историко-зкономический аспект. М., 2010. С. 62-68.
17. Ганусенко И. В. Проблемы правового регулирования налогообложения предпринимательской деятельности в России в XIX в. // Сиб. юрид. вестн. 1995. № 4. С. 10-14; Она же. Теория принципов налогообложения предпринимательской деятельности в дореволюционном отечественном праве // Налоги. 2009. № 4. С. 34-37 ; Зуляр Ю. А., Снытко В. А. Деятельность Н. Н. Муравьева-Амурского в Сибири и на Дальнем Востоке (к 200-летию со дня рождения) // География и природ. ресурсы. 2010. № 1. С. 165-170; Казарин В. Н. Н. Н. Муравьев-Амурский в материалах Всероссийской конференции «Сибирское общество в контексте мировой и российской истории (Х1Х-ХХ в.) // Изв. Иркут. гос. ун-та. Сер. Политология. Религиоведение. 2011. № 1 (6). С. 270-280; Он же. Политологические аспекты в «Третьих университетских социально-гуманитарных чтениях 2009 года» // Изв. Иркут. гос. ун-та. Сер. Политология. Религиоведение. 2010. № 1 (4). С. 256-263; Минникес И. А. Индивидуальное правовое регулирование: понятие и виды : учеб. пособие. Иркутск, 2009. С. 45; Он же. Индивидуальное правовое регулирование: проблемы теории и практики : монография. Иркутск, 2008. С. 78.
18. ПСЗРИ. М., 1830. Т. 38, № 29126.
19. Там же. № 29127.
20. Там же. № 29128.
21. Там же. № 29129.
22. Там же. № 29130.
23. Там же. № 29131.
24. Там же. № 29132.
25. Там же. № 29133.
26. Там же. № 29134.
27. Власть в Сибири: XVI - начало XX в. С. 157.
28. Абрамитов С. А. Суд присяжных в Восточной Сибири так и не был введен: хроника событий и анализ причин (1897-1920 гг.) // Рос. судья. 2008. № 11. С. 40-41.
29. ПСЗРИ. М., 1830. Т. 38, № 29125, § 13.
30. Там же. § 16.
31. Там же. § 21.
32. Там же. § 22.
33. Там же. § 31.
34. Там же. § 33, п. 6.
35. Там же. § 34.
36. Там же. § 35.
37. Там же. § 40, 41, 42, 43.
38. ПСЗРИ. 1830. Т. 38, № 29126.
39. Государственный архив Иркутской области (ГАИО). Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 415.
40. Там же. Л. 414.
41. В частности, они были организованы для бурятских родов как Предбайкалья - Аларская, Балаганская, Верхоленская, Идинская, Кудинская, Ольхонская и Тункинская степные думы, так и Забайкалья - Хоринская,
Агинская, Кударинская, Баргузинская, Селенгинская. Cм.: История Бурят-Монгольской АССР. Т. 1. Улан-Удэ, 1954. С. 224; Михайлов Т. М. Бурятский шаманизм. Новосибирск, 1987. С. 23.
42. Имеются в виду обычно-правовые комплексы хорин-ских и селенгинских родов бурят, проживающих преимущественно в Забайкалье. Нормы обычного права данных родовых этногрупп ко времени составления проектов степных законов имели письменно фиксированный характер, являясь основным источником для разработчиков проектов степных законов. См.: Тумурова Т. А. Генезис обычного права бурят. Улан-Удэ, 2005; Обычное право хоринских бурят. Новосибирск, 1992.
43. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 357.
44. «Главных родоначальники, носящих имя тайшей, в Иркутской губернии насчитывается семь, кои управляют следующими племенами бурят: хоринскими, селенгинскими, аларскими, кудинскими, идинскими, балаганскими, тункин-скими и каждый из них имеет контору; сверх же оных, родоначальники носящих имя главных шуленг и зайсанов, кои заведывают племенами тоже бурят: 1 - верхнеленскими, 2 -китойскими, 3 - ольхонскими и 1 - агинскими и главный родоначальник нерчинских тунгусов князь Гантимуров». См.: ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 357, 357 об, 358. «О составлении проектов степных законов для народов Восточной Сибири».
45. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 366.
46. Там же. Л. 358, 358 об.
47. Свода законов Российской империи (СЗРИ). М., 1857. Т. 2, ч. 1. Положение об инородцах.
48. Там же. П. 80.
49.Там же. П. 81.
50. Там же. П. 86.
51. Там же. П. 87.
52. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 203.
53. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 205 об.
54. Согласно 37 § Устава 1822 г. под уголовными у инородцев рассматривалось 5 категорий дел - возмущение, намеренное убийство, грабеж и насилие, делание ложной монеты, похищение казенного и общественного имущества. Все остальные дела, включая кражу, считались исковыми до «умягчения» посредством образования нравов инородцев. См.: СЗРИ 1857 г. Т. 2, ч. 1. Положение об инородцах. § 37.
55. ГАИО Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 215.
56. Хангалов Н. С. Собр. соч. В 3 т. Т. 1 / под ред. Г. И. Румянцева. Улан-Удэ, 2004. С. 148-157.
57. О. В. Малова при анализе вопроса о правовом обычае как источнике права отмечает, в частности, что «механизмы поддержания социального контроля... широко варьировались между конституциированной властью и различными формами взаимопомощи с религиозными и сверхъестественными санкциями и процессами примирения различных источников права». См.: Малова О. В. Правовой обычай как источник права основных правовых систем современности. Иркутск, 2006. С. 11; Минникес И. В. Источники российского права: проблемы эволюции : учеб. пособие. М. ; Иркутск, 2009. С. 25-30; Минникес И. В. Выборы в истории Российского государства в IX - начале XIX века. СПб., 2010. С. 21-32.
58. Малова О. В. Правовой обычай как . С. 11-12; Она же. Формы и способы санкционирования обычаев в истории русского государства // Сиб. юрид. вестн. 2012. № 2. С. 15-19.
59. См., напр.: Хангалов Н. С. Собр. соч. В 3 т. Т. 1. С. 175, 176, 284; Михайлов Т. М. Бурятский шаманизм: история, структура и социальные функции. Новосибирск, 1987. С. 19; Уолш Р. Дух шаманизма. М., 1998; Фрайкопф Г. Вселенная шамана. СПб., 1996; Хагдаев В. В. Шаманизм и мировые религии. М., 2000; Жуковская Н. Л. Неошаманизм в Бурятии // Буряты / отв. ред. Л. Л. Абаева, Н. Л. Жуковская. М., 2004. С. 390-397.
60. Функции, присущие впоследствии главным родоначальникам - тайшам.
61. Хангалов Н. С. Собр. соч. Т. 1. С. 166.
62. И сверх того с него взыскивались проездные деньги в пользу посланного за ним по 5 коп. за версту. См.: ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 215 об.
63. Там же. Л. 216.
64. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 217.
65. Такая же форма присяги была распространена и в среде татар, кочующих на юге Енисейской губернии. Форма присяги состояла в том, что «целовали отверстие дула заряженного ружья со взведенным курком, ныне делают они присягающему съесть кусок хлеба с конца обнаженной сабли». См.: ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. 378 об.
66. Хангалов Н. С. Указ. соч. С. 137.
67.Там же. С. 160.
68.В условиях отдаленного жительства священников от инородческих мест кочевий инородным управам или родовым управлениям дозволялось приводить к присяге крещеных инородцев и без священников перед иконами «с приличным к тому увещанием». См.: ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 217 об.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Архипкин И. В. Местное самоуправление в России: историко-экономический аспект / И. В. Архипкин. — М. : 000 «ИПЦ „Маска»», 2010. — 350 с.
Власть в Сибири: XVI — начало XX в. / сост. М. О. Акишин, А. В. Ремнев. — 2-е изд., перераб. и доп. — Новосибирск : ИД «Сова», 2005. — 969 с.
Ганусенко И. В. Проблемы правового регулирования налогообложения предпринимательской деятельности в России в XIX в. // Сиб. юрид. вестн. — 1995. — № 4. — С. 10—14.
Ганусенко И. В. Теория принципов налогообложения предпринимательской деятельности в дореволюционном отечественном праве // Налоги. —
2009. — № 4. — С. 34—37. Государственный архив Иркутской области
(ГАИО). Ф. 24. Оп. 10. Д. 77. Л. 414.
Жамцарано Ц. Ж. Обозрение памятников писаного права монгольских племен / Ц. Ж. Жамцарано,
A. Н. Турунов. — Иркутск : [б. и.], 1920. — 134 с.
Жуковская Н. Л. Неошаманизм в Бурятии // Буряты / отв. ред. Л. Л. Абаева, Н. Л. Жуковская. — М., 2004. — С. 390—397.
Зуляр Ю. А. Деятельность Н. Н. Муравьева-Амурского в Сибири и на Дальнем Востоке (к 200-летию со дня рождения) / Ю. А. Зуляр,
B. А. Снытко // География и природ. ресурсы. —
2010. — № 1. — С. 165—170.
История Бурят-Монгольской АССР. Т. 1. — Улан-Удэ : Бурят.-Монг. кн. изд-во., 1954. — 496 с.
Казарин В. Н. Н. Н. Муравьев-Амурский в материалах Всероссийской конференции «Сибирское общество в контексте мировой и российской истории (Х]Х—ХХ вв.). // Изв. Иркут. гос. ун-та. Сер. Политология. Религиоведение. — 2011. — № 1 (6). —
C. 270—280.
Казарин В. Н. Политологические аспекты в «Третьих университетских социально-гуманитарных чтениях 2009 года» // Изв. Иркут. гос. ун-та. Сер. Политология. Религиоведение. — 2010. — № 1 (4). — С. 256—263.
Леонтович Ф. И. К истории права русских инородцев. «Древний монголо-калмыцкий или ойратский устав взысканий» / Ф. И. Леонтович. — Одесса : [б. и.], 1879. — 439 с.
Малова О. В. Правовой обычай как источник права основных правовых систем современности : монография / О. В. Малова. — Иркутск : Иркут. ун-т, 2006. — 182 с.
Малова О. В. Формы и способы санкционирования обычаев в истории русского государства / / Сиб. юрид. вестн. — 2012. — № 2. — С. 15—19.
Минникес И. В. Источники российского права: проблемы эволюции : учеб. пособие / И. В. Минни-кес ; РПА Минюста РФ, Иркут. юрид. ин-т. — М. ; Иркутск : РПА Минюста России, 2009. — 102 с.
Минникес И. В. Выборы в истории Российского государства в IX — начале XIX века / И. В. Минни-кес. — СПб. : Юрид. центр Пресс, 2010. — 526 с.
Минникес И. А. Индивидуальное правовое регулирование: понятие и виды : учеб. пособие / И. А. Мин-никес. — Иркутск : Изд-во БГУЭП, 2009. — 64 с.
Минникес И. А. Индивидуальное правовое регулирование: проблемы теории и практики : монография / И. А. Минникес. — Иркутск : Ин-т законодательства и правовой информации, 2008. — 160 с.
Михайлов Т. М. Бурятский шаманизм: история, структура и социальные функции / Т. М. Михайлов. — Новосибирск : Наука, 1987. — 288 с.
Обычное право хоринских бурят : Памятники старомонгольской письменности : пер. с монг. — Новосибирск : ВО «Наука». Сиб. издат. фирма, 1992. — 312 с.
Окунь С. Б. Сибирский комитет // Архивное дело. - 1936. - № 1. - С. 92-103.
Полное собрание Законов Российской империи (ПСЗРИ) : в 45 т. - 1-е изд. - СПб., 1830. - Т. 38, № 29125.
Самоквасов Д. Я. Сборник обычного права сибирских инородцев / Д. Я. Самоквасов. — Варшава : Тип. Ивана Носковского, 1876. — 272 с.
Свод законов Российской империи (СЗРИ). — М., 1857. — Т. 2, ч. 1.
Тумурова Т. А. Генезис обычного права бурят / Т. А. Тумурова. — Улан-Удэ : Изд-во Бурят. гос. унта, 2005. — 224 с.
Хангалов Н. Собрание сочинений. В 3 т. Т. 1 / Н. Хангалов ; под ред. Г. И. Румянцева. - Улан-Удэ : Республ. тип., 2004. - 508 с.
Problems of Correlation between the Outcomes of the Judicial Reform of 1864 and M. M. Speransky's Siberian Reform: Legal and Ethnoconfessional Aspects. Part 1
© Arzumanov I., 2014
The article presents historical and legal analysis of the specifics of the state regulation of public relations in Eastern Siberia in the late 19th century from the standpoint of the judicial reform of 1864 and M. M. Speransky's Siberian reform. The analysis is based on archival documents and regulations defining the correlation of the outcomes of these reforms in ethnical and confessional perspective.
Key words: 9ublic administration; state regulation; legal system; judicial reform; the Siberian reform; Eastern Siberia; ethnic and confessional relations.
