ПРОБЛЕМЫ СОБЛЮДЕНИЯ РОССИЕЙ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ ПО СТАТЬЕ 3 ЕВРОПЕЙСКОЙ КОНВЕНЦИИ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА В ОТНОШЕНИИ ЗАДЕРЖАННЫХ: ПРАКТИКА ЕСПЧ Текст научной статьи по специальности «Право»

JUS HOMINUM

Проблемы соблюдения Россией обязательств по статье 3 Европейской Конвенции по правам человека в отношении задержанных: практика ЕСПЧ

Руслан Кантур*

Статья посвящена отражению в практике Европейского Суда по правам человека вопросов, связанных с применением пыток и иных форм жестокого обращения в отношении задержанных физических лиц российскими правоохранительными органами. Выявлено, что подобные действия, идущие вразрез с нормами статьи 3 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 года, нарушают фундаментальные демократические ценности и недопустимы по общему международному праву. Проанализированы принятые в 2017 году постановления по делам Барахоева, Масловой и Шмелевой против Российской Федерации. Отмечено, что Суд руководствовался автономным пониманием терминов «пытки» и «жестокое, бесчеловечное или унижающее достоинство обращение». Данное автономное понятие включает в себя, inter alia, норму-определение, закреплённую в Конвенции против пыток 1984 года (за исключением клаузулы о должностных лицах, содержащейся в статье 1), а также правило минимального порога жестокости и критерий тяжести страданий жертвы ввиду противоправного деяния, выработанные Судом в ходе своей предыдущей практики. Проведено их сопоставление с постановлениями по делам Михеева и Копылова, в результате чего сделан вывод о статичном характере данного автономного понятия, а также правового содержания элементов состава преступления и того, что считать animus nocendi при совершении подобных противоправных деяний. Проанализированы правовые позиции высших судебных органов Российской Федерации по проблеме пыток и жестокого обращения. Высказана и аргументирована гипотеза о том, что предусмотренный с 2015 года в российском праве механизм признания не соответствующими российскому конституционному законодательству постановлений Суда едва ли может быть применим в отношении постановлений, связанных с нарушениями Россией статьи 3 Европейской Конвенции, как по причине того, что в отношении данной нормы не действует свобода усмотрения государств, так и в силу безоговорочной и безусловной обычно-правовой природы нормы о запрете пыток и иных форм жестокого, бесчеловечного и унижающего достоинство обращения и явно выраженного признания Верховным Судом России абсолютного характера такого запрета.

^ Европейский Суд по правам человека;жестокое обращение; право не подвергаться DOI: 10.21128/2226-2059-2018-2-62-76 пыткам; нарушения прав задержанных

1. Введение

В 2017 году Европейский Суд по правам человека (далее — ЕСПЧ, Суд) вынес постановления по трём жалобам граждан Россий-

* Кантур Руслан Алексеевич — магистр права, юрист Департамента по вопросам новых вызовов и угроз Министерства иностранных дел Российской Федерации, Москва, Россия (email: ru.a.kantur@gmail.com).

ской Федерации1, в которых заявители утверждали о допущенных российскими правоохранительными органами в отношении задержанных физических лиц нарушениях норм

1 См.: European Court of Human Rights (далее — ECtHR).

Barakhoyev v. Russia. Application no. 8516/08. Judgment of 17 January 2017; Maslova v. Russia. Application no. 15980/12.

Judgment of 14 February 2017; Shmeleva v. Russia. Applica-

tion no. 43664/16. Judgment of 28 November 2017.

статьи 3 Конвенции Совета Европы о защите прав человека и основных свобод 1950 года (далее — Европейская Конвенция, ЕКПЧ), в соответствии с которой никто не должен подвергаться пыткам, бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию (далее — жестокое обращение2). Следует отметить, что более чем треть принятых за последние пятнадцать лет постановлений по делам с участием России в роли ответчика связана именно с нарушением статьи 3 Европейской Конвенции, в том числе в связи с бесчеловечными условиями содержания за-держанных3.

Фактические обстоятельства всех трёх упомянутых дел были схожими — в каждом речь шла о серьёзных злоупотреблениях со стороны российских правоохранительных органов своими должностными полномочиями в отношении задержанных физических лиц — граждан Российской Федерации во время осуществления в отношении них процессуальных действий, предусмотренных главой 12 УПК РФ. Проблема применения пыток правоохранительными органами, в том числе для получения признательных показаний, ранее оказывалась объектом пристального внимания не только ЕСПЧ, но и Комитета против пыток, являющегося органом, осуществляющим международный контроль над соблюдением Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания 1984 года (далее - Конвенция 1984 года) и учреждённым в соответствии со статьёй 17 данной Конвенции4. В частности, в Заключительных замечаниях к Пятому периодическому докладу Российской Федерации 2012 года Комитетом была выражена обеспокоенность непрекращающимися сообщениями о применении пыток с целью «выбивания» признательных показаний, низким показателем возбуждения уголовных дел по факту совершения сотрудниками правоохранительных ор-

2 В целях удобства и экономии места автор вкладывает в понятие «жестокое обращение» следующее: жестокие, бесчеловечные или унижающие достоинство виды обращения и наказания.

3 См.: Violations by Article and by State: Statistical Data. URL: http://www.echr.coe.int/Documents/Stats_violation_1959_ 2017_ENG.pdf (дата обращения: 10.05.2018).

4 Convention against Torture and Other Cruel, Inhuman or Degrading Treatment or Punishment, New York, 20 December 1984.

ганов преступлений такого характера и неспособностью официальных уполномоченных органов обеспечить эффективное и надлежащее расследование указанных правонарушений5. Обсуждалась проблема пыток и в Совете Европы, под эгидой которого в Страсбурге в 1987 году была принята Конвенция о предупреждении пыток и бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания (далее - Европейская конвенция 1987 года)6. В частности, в резолюции № 1896 (2012) ПАСЕ «Соблюдение Российской Федерацией обязательств и гарантий» отмечается, что жестокое обращение и смерть под стражей являются недопустимыми на территории государства - члена Совета Европы, вне зависимости от обстоятельств, в которых что-то подобное произошло7.

В докладе, подготовленном по итогам визита в Россию в 2012 году делегации Европейского комитета по предупреждению пыток (далее - Европейский комитет), возглавляемой известным азербайджанским юристом Латифом Гусейновым, отмечаются случаи издевательства над задержанными, использования одних заключённых для применения насилия в отношении других, посягательства на их сексуальную неприкосновенность, создания специальных «пресс-хат» и иных нарушений8. Доклад содержал также перечень рекомендаций, адресованных российским властям и направленных на противодействие, в том числе посредством законодательных мер, таким нарушениям прав человека. После 2012 года в Россию было осуществлено ещё пять визитов (в 2013, 2014, дважды в 2016 и 2017 годах), однако никаких докладов по итогам этих визитов выпущено не было (таким образом, доклад 2012 года является хроноло-

5 Cm.: Concluding Observations on the Fifth Periodic Report of the Russian Federation (CAT/C/RUS/5), adopted by the Committee at its Forty-Ninth Session (29 October — 23 November 2012), Committee Against Torture. § 6, 8.

6 European Convention for the Prevention of Torture and Inhuman or Degrading Treatment or Punishment, Strasbourg, 26 November 1987.

7 Parliamentary Assembly of the Council of Europe. Resolution 1896 (2012). The Honouring of Obligations and Commitments by the Russian Federation, adopted by the Assembly on its 31st meeting, 2 October 2012. § 14.

8 Cm.: Report to the Russian Federation on the Visit to the Russian Federation Carried Out by the European Committee for the Prevention of Torture and Inhuman or Degrading Treatment or Punishment (CPT), from 21 May to 4 June 2012, Strasbourg, 17 December 2013, CPT/Inf (2013) 41.

гически последним докладом Европейского комитета, посвящённым России9): в соответствии с пунктом 1 статьи 11 Европейской конвенции 1987 года, собранная Европейским комитетом по итогам визита информация является конфиденциальной и может быть опубликована только с согласия государства, в которое имел место визит. Примечательно, что, согласно представленным на официальном сайте Европейского комитета данным, из 23 подготовленных данным органом докладов Россия дала согласие на обнародование только трёх10.

Всё вышеизложенное указывает на неоспоримую актуальность изучения проблемы применения пыток и иных форм жестокого обращения в контексте соблюдения Россией своих обязательств по статье 3 Европейской Конвенции.

Ещё одним фактором, подчёркивающим актуальность темы, является присутствие с 2015 года в действующем российском праве механизма признания Конституционным Судом Российской Федерации (далее — Конституционный Суд) постановлений ЕСПЧ не соответствующими Конституции и неисполнимыми на территории Российской Федерации. Неясно, насколько этот механизм применим в отношении постановлений, принятых ЕСПЧ по факту нарушения Россией своих обязательств по статье 3 Европейской Конвенции. Также пока остаётся без ответа вопрос о том, что будет, если Конституционный Суд гипотетически не согласится с толкованием Судом статьи 3 ЕКПЧ.

Цель настоящей статьи — посредством сравнения правовых позиций ЕСПЧ и высших судебных органов Российской Федерации проанализировать механизмы выполнения Российской Федерацией своих международно-правовых обязательств, вытекающих из статьи 3 Европейской Конвенции, о недопустимости применения пыток и иных форм жестокого обращения в отношении задержанных.

9 См.: The CPT and the Russian Federation // European Committee for the Prevention of Torture and Inhuman or Degrading Treatment or Punishment (CPT). URL: https://www.coe.int/ en/web/cpt/russian-federation (дата обращения: 10.05.2018); Council of Europe Committee for the Prevention of Torture: Russian Federation. URL: http://www.refworld.org/country,, C0ECPT,,RUS,,,,0.html (дата обращения: 10.05.2018).

10 См.: The CPT and the Russian Federation.

Для достижения данной цели были поставлены следующие задачи:

1) раскрыть правовое содержание терминов «пытки» и «иные формы жестокого обращения» в контексте теории автономных понятий;

2) проследить эволюцию правовых позиций ЕСПЧ по рассматриваемой проблеме на примере постановлений с участием России по делам, связанным с применением российскими правоохранительными органами пыток и иных форм жестокого обращения в отношении задержанных;

3) выявить правовые позиции высших судебных органов России по проблеме пыток и иных форм жестокого обращения и, в свете положений Постановления Конституционного Суда России от 14 июля 2015 года № 21-П, ответить на вопрос, может ли теоретически постановление ЕСПЧ по статье 3 быть признано не соответствующим Конституции и не исполнимым на территории Российской Федерации.

2. Пытки и иные формы жестокого

обращения как автономное понятие

В Европейской конвенции 1987 года, как и в статье 3 ЕКПЧ, не даётся никакого определения понятия пыток, однако в пункте 5 Пояснительного доклада к Европейской конвенции 1987 года содержится отсылка к Конвенции 1984 года, принятой под эгидой ООН11. В соответствии с пунктом 1 статьи 1 Конвенции 1984 года пыткой считается любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется сильная боль или страдание, физическое или нравственное, чтобы получить от него или от третьего лица сведения или признания, наказать его за действие, которое совершило оно или третье лицо или в совершении которого оно подозревается, а также запугать или принудить его или третье лицо, или по любой причине, основанной на дискриминации любого характера, когда такая боль или страдание причиняются государственным должностным лицом или иным лицом, выступающим в официальном качестве, или по их подстрекательству, или с их ведома

11 См.: Explanatory Report to the European Convention for the Prevention of Torture and Inhuman or Degrading Treatment or Punishment, Strasbourg, 26 November 1987. URL: https:// rm.coe.int/16800ca43b (дата обращения: 10.02.2018).

или молчаливого согласия. Таким образом, по смыслу Конвенции 1984 года, для квалификации пытки необходимо одновременное наличие следующих существенных элементов:

1) факт совершения противоправных действий, направленных на причинение сильной боли или страдания (actus reus);

2) умышленный характер совершаемого деяния (mens rea), поскольку субъект преступления должен осознавать преступный характер своих действий, намеренно совершаемых им (dolus directus);

3) наличие преступного намерения посредством пытки добиться от жертвы преступления или третьего лица сведений или признаний, наказать за некие ранее совершённые действия либо запугать или осуществить принуждение жертвы или третьего лица (dolus specialis; в англоязычной доктрине применительно к пыткам в этом контексте принято также использовать термин "prohibited purpose"12);

4) совершение преступления государственным должностным лицом или лицом, выступающим в официальном качестве, либо по его подстрекательству, либо с его ведома, либо ввиду его молчаливого согласия (таким образом, в соответствии с данной клаузулой о должностных лицах приведённая норма -определение распространяется только на те деяния, которые были совершены лицами, действующими в официальном статусе).

В статье 16 Конвенции 1984 года закреплена противоправность любых иных форм жестокого, бесчеловечного или унижающего достоинство обращения и наказания, не соответствующих определению статьи 1, то есть не являющихся пыткой, но, вследствие своей бесчеловечности, противоправных. Тем не менее, даже судя по наименованию договора, очевидным является тот факт, что, с точки зрения Конвенции 1984 года, пытки — это если и не синоним жестокого обращения, то, как минимум, его разновидность. Данный вывод подтверждается и travaux préparatoires Конвенции 1984 года, где пытка однозначно рассматривается в качестве разновидности жестокого обращения13.

12 Farrell M. The Prohibition of Torture in Exceptional Circumstances. Cambridge : Cambridge University Press, 2013. P 241.

13 Cm.: Report of the Thirty-Fifth Session of the Commission of Human Rights: Official Records: 12 February — 16 March 1979:

В силу отсутствия нормативного закрепления определения пыток и иных форм жестокого обращения в ЕКПЧ концептуальные представления Суда относительно того, что считать таковыми, можно выявить только с опорой на его практику. В частности, как следует из Руководства по имплемента-ции статьи 3 ЕКПЧ, обобщающего практику ЕСПЧ, существенными элементами пытки являются14:

1) причинение жестокой физической или психической боли или страдания;

2) преднамеренное или умышленное причинение боли;

3) преследование некой особой цели, на достижение которой направлено применение пытки (например, получение информации, наказание или запугивание).

При этом отличие пытки от иных форм жестокого обращения, как следует из Руководства, заключается в тяжести страданий жертвы ввиду противоправного деяния (intensity), переносимых в результате такого обращения; при оценке таковых учитываются длительность этих страданий, последствия для умственного и физического состояния жертвы, её пол и возраст, а также способ, посредством которого эти страдания были ей причинены15.

В итоге можно сделать вывод о том, что понимание пытки и иных форм жестокого обращения в контексте Европейской Конвенции практически полностью совпадает с определением, содержащимся в Конвенции 1984 года, подразумевает такие же actus reus и animus nocendi, включающий dolus direc-tus и dolus specialis, за исключением того, что норма, закреплённая в статье 3 ЕКПЧ, не содержит клаузулы, относящейся к официальному статусу субъекта противоправного деяния. Более того, существующая на данный момент практика Суда по статье 3 исходит из возможности так называемого горизонтального эффекта, когда государство обязано предпринимать меры, направленные на защиту человека от посягательств со стороны

Supplement No. 6. New York : United Nations, 1979. P 36, 38-

39, 145.

14 Cm.: Reidy A. The Prohibition of Torture: A Guide to the Implementation of Article 3 of the European Convention of Human Rights. Strasbourg : Directorate General of Human Rights, Council of Europe, 2002. P. 12.

15 Cm.: Ibid.

частных лиц16. Постановления, принятые Судом в разные годы, позволяют уточнить правовое содержание термина. В частности, для квалификации нарушения статьи 3 необходимо, чтобы деяние подразумевало минимальный уровень жестокости ("minimum threshold of severity"17, "minimum level of severity"18), при этом предполагается, что характер минимальной жестокости деяние приобретает в силу совокупности обстоятельств, сопровождающих его совершение (содержание и контекст, способ осуществления, продолжительность, физические и психические особенности жертвы)19; тяжесть страданий жертвы, определяемых отдельно в каждом конкретном деле, позволяет при этом отличить пытку от иных форм жестокого и бесчеловечного обращения (критерий intensity)20.

В связи с этим представляется необходимым проанализировать правовое содержание пыток и иных форм жестокого обращения в контексте теории автономных понятий. Данная теория берёт начало в середине 1970-х годов. Под термином «автономное понятие» понимается интерпретация некоего юридического термина, выдвинутая Судом, даже если такая интерпретация будет отличаться от той, коей оперируют национальные правовые системы государств — участников ЕКПЧ. Автономные понятия формулируются Судом в постановлении по какому-то конкретному делу

16 Как следует из практики ЕСПЧ, для квалификации горизонтального эффекта необходимо соблюдение определённых требований: реальный характер опасности (см.: ECtHR. H.L.R. v. France. Application no. 24573/94. Judgment of 29 April 1997. § 40), неспособность органов государственной власти предпринять меры по защите от такой опасности (см.: Ibid.; ECtHR. X. & Y v. the Netherlands. Application no. 8978/80. Judgment of 26 March 1985. § 18); кроме того, горизонтальный эффект применяется в случае нарушения статьи 3 ЕКПЧ в отношении наиболее уязвимых категорий населения, например детей (см.: ECtHR. A. v. the United Kingdom, Applications nos. 100/ 1997/884/1096. Judgment of 23 September 1998. § 22; DP. & J.C. v. the United Kingdom, Applications no. 38719/97. Judgment of 10 October 2002. § 109).

17 ReidyA. Op. cit. R 11.

18 Ibid. R 10.

19 См.: ECtHR. Soering v. the United Kingdom. Application no. 14038/88. Judgment of 7 July 1989. § 100; Gäfgen v. Germany [GC]. Application no. 22978/05. Judgment of 1 June 2010. § 88.

20 См.: ECtHR. Selmouni v. France [GC]. Application no. 25803/ 94. Judgment of 28 July 1999. § 91-99; Stanev v. Bulgaria [GC]. Application no. 36760/06. Judgment of 17 January 2012. § 201-205; Hatton and Others v. the United Kingdom [GC]. Application no. 36022/97. Joint Dissenting Opinion of Judges Costa, Ress, Türmen, Zupancic, and Steiner of 8 July 2003. § 13.

(необязательно Суд при этом использует словосочетание "autonomous concept") и, по мнению Н. В. Витрука, представляют собой конкретные правовые позиции (ratio decidendi), на которые Суд в будущем опирается при рассмотрении аналогичных дел21. Причём, как отмечено В. А. Тумановым, в данном случае такие позиции выступают в роли «практико-прикладного инструментария правоприменительной деятельности» ЕСПЧ22. Важно отметить, что, как указывал Г. О. Ма-тюшкин, необходимо отличать «автономное понятие» от термина «динамическое толкование»23: «динамическое толкование» подразумевает интерпретацию юридических категорий таким образом, чтобы они отвечали реалиям текущего времени и соответствовали стандартам в области защиты прав человека, которые существуют на данный момент, в то время как «автономное понятие» отражает сложившуюся интерпретацию базовых юридических категорий, используемую Судом в последующих своих постановлениях.

За последние десятилетия теория автономных понятий неоднократно находила отражение в различных делах ЕСПЧ; впервые это произошло в 1976 году, когда в постановлении по делу Энгеля24 Суд истолковал понятие «уголовное» (в сочетаниях «уголовное обвинение», «уголовное преследование» и т. д.), затем применявшееся в целом ряде последующих дел25. Другим примером использования теории может служить определение понятия «гражданская служба», впервые осуществлённое Судом в постановлении по делу Пеллегрена26; впоследствии Суд на

21 См.: Витрук Н. В. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации: понятие, природа, юридическая сила и значение // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 1999. № 3 (28). С. 95-102, 95.

22 Туманов В.А. Избранное. М. : Норма : ИНФРА-М, 2010. С. 668 - 669.

23 Матюшкин Г. О. Россия и Европейский Суд по правам человека. М. : Российская правовая академия Министерства юстиции Российской Федерации, 2010. С. 15.

24 ECtHR. Engel and Others v. the Netherlands. Applications nos. 5100/71; 5101/71; 5102/71; 5354/72; 5370/72. Judgment of 8 June 1976. § 81.

25 См., например: ECtHR. Lauko v. Slovakia [GC]. Application no. 26138/95. Judgment of 2 September 1998. § 57; Phillips v. the United Kingdom. Application no. 41087/98. Judgment of 5 July 2001. § 35-41; Ezeh and Connors v. the United Kingdom [GC], Applications nos. 39665/98, 40068/98. Judgment of 9 October 2003. § 100.

26 ECtHR. Pellegrin v. France [GC]. Application no. 28541/95. Judgment of 8 December 1999. § 63.

него ссылался в своих постановлениях по некоторым другим делам27.

Суд отмечал, что статья 3 Европейской Конвенции представляет собой одну из фундаментальных ценностей демократического общества28. Тенденция по гуманизации обращения с задержанными наметилась уже в эпоху Нового времени; в XIX веке пытки как наиболее вопиющая форма жестокого обращения были повсеместно запрещены во всех европейских странах29. И несмотря на широкую практику применения пыток и иных форм жестокого обращения европейскими тоталитарными режимами в первой половине XX века, после Второй мировой войны возобладала точка зрения об их неприемлемости, что с течением времени привело к их абсолютной криминализации30. Как закреплено в статье 7 Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 года, никто не должен подвергаться пыткам или жестоким, бесчеловечным или унижающим его достоинство обращению или наказанию31. В связи с этим норма о запрете пыток32 и иных форм жестокого обращения33 не допускает возможности дерогации. Таким образом, государства не вправе вводить внутренние правоустановления, позволяющие им отходить, даже со ссылкой на исключительные обстоятельства, от своих международно-правовых обязательств по абсолютному запрету подобных деяний. Поэтому противоправность пыток и иных форм жестокого обращения представляет собой норму общего международного права34. При этом особую

27 См., например: ECtHR. Ferrazzini v. Italy [GC]. Application no. 44759/98. Judgment of 12 July 2001. § 25-29; Jussila v. Finland [GC]. Application no. 72053/01. Judgment of 23 November 2006. § 29.

28 См.: ECtHR. Barakhoyev v. Russia. § 30.

29 См.: ForowiczM. The Reception of International Law in the European Court of Human Rights. Oxford : Oxford University Press, 2010. P. 190.

30 См.: Ibid.

31 Международный пакт о гражданских и политических правах, Нью-Йорк, 16 декабря 1966 года.

32 См.: Aust A. Handbook of International Law. Cambridge : Cambridge University Press, 2010. P 228.

33 См.: Hunt K. Abandoned to the State. New York ; Washington : Human Rights Watch, 1998. P 51.

34 См.: VanDervort Th.R. International Law and Organization: An

Introduction. Thousand Oaks, CA : Sage Publications, 1997.

P 109; Murphy J. F. The United States and the Rule of Law in International Affairs. Cambridge : Cambridge University Press, 2004. P 101; Lepard B. D. Customary International Law: A New

Theory with Practical Applications. Cambridge : Cambridge Uni-

versity Press, 2010. P 332; Perry J. T. Understanding Torture:

актуальность такое установление имеет в контексте решения вопросов о выдаче, поскольку в случае запрашивания выдачи лиц, по поводу которых есть серьёзные основания полагать о наличии угрозы, в том числе связанной с применением к ним пыток и иных форм жестокого обращения, действует принцип non-refoulment, являющийся по своей правовой природе обычной нормой35, то есть установлением, доказывающим существование всеобщей практики, признанной в качестве правовой нормы (пункт 1 (b) статьи 38 Статута Международного Суда).

Обширная судебная практика ЕСПЧ указывает на то, что пытки и иные формы жестокого обращения могут считаться автономным понятием, особенно по причине того, что оно входит в число играющих наиболее важную роль в процессе отправления Судом правосудия. Автономное понятие пыток и иных форм жестокого обращения включает, seorsum, минимальный порог жестокости и позволяющий различать пытки от иных форм жестокого обращения критерий тяжести страданий жертвы ввиду противоправного деяния (intensity), а также возможность горизонтального эффекта. Автономный характер данного понятия обусловлен не столько материально-правовым содержанием запретительной нормы, так как автономное определение пыток и иных форм жестокого обращения включает нормы, закреплённые в пункте 1 статьи 1 и статье 16 Конвенции 1984 года, сколько тем, что, по смыслу Европейской Конвенции, запрет таковых является абсолютным и не может быть объектом дерогации (в частности, в целом ряде своих постановлений ЕСПЧ отмечал недопустимость дерогации в отношении статьи 3 ЕКПЧ, отражающей фундаментальные демократические ценности36; более того, статья 3 не входит в

Law, Violence, and Political Identity. Ann Arbor, MI : University of Michigan Press, 2010. P 16; Duffy H. The 'War on Terror' and the Framework of International Law. Cambridge : Cambridge University Press, 2015. P 506; Hannum H., Shelton D. N., Anaya S.J, Celorio R. International Human Rights: Problems of Law, Policy, and Practice. New York : Wolters Kluwer Law & Business, 2017. P 146-148.

35 См.: De Wet E., Widmar J. Hierarchy in International Law: The Place of Human Rights. Oxford : Oxford University Press, 2012. P 186-187; Hamdan E. The Principle of Non-Refoulement under the ECHR and the UN Convention against Torture and Other Cruel, Inhuman or Degrading Treatment of Punishment. Leiden ; Boston, MA : Brill, 2016. P 334-337.

36 См.: ECtHR. Al-Saadoon and Mufdhi v. the United Kingdom. Application no. 61498/08. Judgment of 2 March 2010. § 122;

содержащийся в статье 15 перечень статей, отступление от обязательств по которым допускается во время чрезвычайного положения); на данный запрет не распространяется свобода усмотрения государств (margin of appreciation)37, поскольку допущение такой свободы усмотрения грозит размыванием абсолютного и универсального характера нормы, запрещающей пытки и жестокое обра-щение38, и расходится с пониманием данного запрета как обусловленного существованием обычной нормы, закрепляющей подобный запрет.

Таким образом, можно сделать следующие предварительные выводы:

1) понимание пыток и иных форм жестокого обращения по смыслу Конвенции 1984 года в целом совпадает с пониманием таковых Судом (за исключением клаузулы о должностных лицах, так как, по мысли Суда, их совершение необязательно должно сопровождаться участием в том или ином качестве государственного должностного лица или лица, наделённого официальным статусом); более того, Судом было чётко сформулировано, что для квалификации пыток и иных форм жестокого обращения необходимы достижение минимального порога жестокости и наличие у жертвы тяжёлых физических или умственных страданий ввиду противоправного деяния (intensity);

2) пытки представляют собой разновидность жестокого обращения; отличие пытки от остальных форм жестокого обращения характеризуется степенью тяжести испытываемых жертвой страданий (степень intensity), определяемой Судом в каждом случае с учётом обстоятельств конкретного дела;

3) норма о запрете пыток и иных форм жестокого обращения является частью общего международного права; она не может быть объектом дерогации; в силу абсолютного характера запрета пыток на неё не распространяется свобода усмотрения государств.

El-Masri v. the Former Yugoslav Republic of Macedonia [GC]. Application no. 39630/09. Judgment of 13 December 2012. § 195; Hasanov v. Azerbaijan. Application no. 46505/08. Judgment of 15 January 2015. § 43.

37 Cm.: Greer S. The Margin of Appreciation: Interpretation and Discretion under the European Convention of Human Rights. Strasbourg : Council of Europe, 2000. P 27.

38 Cm.: Ibid.

3. Общая характеристика постановлений ЕСПЧ по жалобам Барахоева, Масловой и Шмелевой в свете статьи 3 ЕКПЧ и теории автономных понятий; их сопоставление с делами Михеева и Копылова

Жалоба гражданина России Барахоева была направлена в ЕСПЧ 25 декабря 2007 года. Как следует из материалов дела, 10 января 2007 года Барахоев был задержан в Северной Осетии местными сотрудниками правоохранительных органов и доставлен в отделение внутренних дел. По версии заявителя, в отделении сотрудники милиции, пытаясь добиться от него признательных показаний в незаконном хранении оружия, подвергли его пыткам, в частности периодически надевали ему на голову чёрный полиэтиленовый пакет, вызывая тем самым приступы удушья, жестоко избивали, а при потере сознания обливали холодной водой, чтобы в момент продолжающихся издевательств задержанный находился в сознании39. Нанятая родителями Барахоева адвокат сделала фотоснимки нанесённых её клиенту травм, а затем в результате медицинского освидетельствования заявителя судмедэксперт составил заключение, подтверждавшее наличие телесных повреждений. Через несколько дней уголовное дело по факту незаконного хранения оружия было прекращено за отсутствием состава преступления40, а спустя месяц было возбуждено новое дело — на этот раз в связи с неправомерным задержанием бывшего обвиняемого; однако следственные действия тянулись до 2015 года, и за это время дело периодически закрывали и открывали вновь: на момент вынесения постановления Суда оно так и продолжало оставаться открытым, но никаких действий по нему не предпринималось. Вскоре после коммуницирования Судом жалобы заявитель скончался, и правом locus standi была наделена его мать41. Ссылаясь на предыдущую практику по статье 3 ЕКПЧ, Суд указал, что для квалификации нарушения закреплённой в данной статье нормы необходимо наличие подходящих доказательств (appropriate evidence), позволяющих подтвердить факт нару-

39 См.: ECtHR. Barakhoyev v. Russia. § 7—8.

40 См.: Ibid. § 14.

41 См.: Ibid. § 23.

шения соответствующих материальных норм без обоснованных сомнений (beyond reasonable doubt42), а сами пытки или иные формы недостойного обращения должны отвечать требованию минимального уровня жестокости (minimum level of severity43), чтобы задействовать механизм статьи 3 ЕКПЧ. Суд заключил, что государство-ответчик не предоставило никаких доказательств в пользу своей версии данных событий, и констатировал нарушение статьи 3 ЕКПЧ44.

Жалоба гражданки России Масловой по поводу незаконного задержания её брата была подана в ЕСПЧ 5 марта 2012 года. Брат заявительницы Лямов во время следования в ОВД был жестоко избит полицейскими, вследствие чего оказался не в состоянии самостоятельно передвигаться, поэтому сотрудники милиции силой приволокли его в здание ОВД, где бросили на пол в холле; в таком состоянии он пролежал в продолжение пяти часов, лишённый всякой медицинской помо-щи45. Подошедший к нему в итоге спустя пять часов сотрудник ОВД обнаружил отсутствие пульса и вызвал бригаду врачей, которая, приехав, констатировала смерть. Примечательно, что ни осматривавшие тело врач и фельдшер, ни впоследствии судмедэксперт не обнаружили наличия телесных повреж-дений46. В результате проведённой по требованию семьи новой судмедэкспертизы и возбуждения прокуратурой уголовного дела по факту смерти Лямова было установлено наличие на теле множества физических повреждений, а также факт его насильственной смерти47. В результате серии судебных разбирательств суд приговорил одного милиционера к трём годам лишения свободы (минимальная планка, предусмотренная частью 3 статьи 286 УК РФ) и назначил дополнительное наказание в виде лишения права занимать должности в системе МВД в течение трёх лет48. Дальнейшие попытки Масловой добиться выявления и наказания лица, причастного к убийству её брата, были тщетны-

42 Cm.: ECtHR. Jalloh v. Germany [GC]. Application no. 54810/ 00. Judgment of 11 July 2006. § 67.

43 Cm.: ECtHR. Bouyid v. Belgium [GC]. Application no. 23380/ 09. Judgment of 18 September 2015. § 86.

44 Cm.: Ibid. § 35-44.

45 Cm.: ECtHR. Maslova v. Russia. § 7.

46 Cm.: Ibid. § 7, 9.

47 Cm.: Ibid. § 12.

48 Cm.: Ibid. § 28.

ми. В своём постановлении ЕСПЧ, в свете статьи 3 ЕКПЧ, отметил, что государство так и не объяснило причин травм, приведших к смерти брата заявительницы, и тем самым квалифицировал нарушение Россией обязательств по статье 3 ЕКПЧ в материальной части, определив, что государство обязано выплатить Масловой компенсацию49.

Жалоба гражданки России Шмелевой была направлена в Суд 25 июля 2016 года. Заявительница была матерью Выржиковско-го, который 1 октября 2010 года был привезён в одно из петербургских УВД50. В течение шести часов Выржиковский подвергался издевательствам со стороны сотрудников УВД, пытавшихся «выбить» из него признание в совершении кражи и наносивших ему удары в область живота, головы и конечностей, а также подвергали распространённой пытке «ласточка» - подвешиванию задержанного со скованными сзади руками и ногами51. На следующий день Выржиковский оказался в госпитале, где вскоре скончался. Ввиду вскрытия была установлена причина смерти в результате тяжёлой лёгочной эмболии, сопровождавшейся множеством дополнительных серьёзных повреждений, нанесённых потерпевшему при жизни52. Против нескольких сотрудников УВД были выдвинуты обвинения в причинении смерти по неосторожности и превышении должностных полномочий, приведших к тяжким последствиям и с применением насилия. Суд первой инстанции признал пятерых оперативников виновными по обоим пунктам обвинения и приговорил их к различным срокам лишения свободы, однако вышестоящий суд приговор изменил, смягчив его в части, касавшейся превышения должностных полномочий, и отменив в части убийства по неосторожности за недоказанностью вины подсудимых, направив дело на повторное рассмотрение. Расследование было прекращено 2 марта 2015 года за невозможностью идентифицировать лиц, причастных к совершению преступления. ЕСПЧ единогласно квалифицировал нарушение статьи 3 ЕКПЧ, которое правительство даже не оспаривало53.

49 См.: Ibid. § 72, 73, 62.

50 См.: ECtHR. Shmeleva v. Russia. § 6.

51 См.: Ibid. § 7.

52 См.: Ibid. § 9.

53 См.: ECtHR. Shmeleva v. Russia. § 24-28.

Дело Барахоева Дело Масловой Дело Шмелевой

actus reus факты жестоких избиений задержанных факты избиений и применения специальных разновидностей пыток (в частности, «ласточки»)

dolus directus намерение сотрудников милиции причинить задержанным физические страдания

dolus specialis намерение посредством избиений добиться получения у задержанного признательных показаний намерение запугать жертву намерение посредством избиений добиться получения у задержанного признательных показаний

intensity причинение задержанным сильных физических страданий, подтверждённых результатами медицинского освидетельствования или патолого-анатомической экспертизы

minimum threshold of severity серьёзность полученных травм; продолжительность избиений значительная продолжительность избиений; серьёзность полученных травм, приведших к смерти потерпевших

Сопоставление трёх дел, представленное в вышеприведённой таблице, не только указывает на схожесть их фабул (практически аналогичные асИ гв1), но и иллюстрирует единство подхода Суда в отношении того, что считать нарушением статьи 3 ЕКПЧ.

Представляется крайне актуальным сравнить постановления, вынесенные ЕСПЧ в 2017 году в связи с нарушениями Россией статьи 3 ЕКПЧ, с более ранними схожими делами, рассмотренными Судом за тот пятнадцатилетний период (с 2002 по 2017 год), в течение которого жалобы от задержанных о применённых в отношении них пытках поступали в ЕСПЧ постоянно, в силу необходимости выявить автономное понимание Судом пыток и иных форм жестокого обращения. К рассмотрению предлагаются хрестоматийные дела Михеева и Копылова.

В деле Михеева заявителем был житель Нижнего Новгорода, задержанный сотрудниками местного РОВД в связи с исчезновением молодой девушки, с которой заявитель познакомился за два дня до задержания. Под надуманными предлогами его держали в камере, когда в итоге предъявили обвинение в незаконном хранении боеприпасов, а затем — в убийстве пропавшей девушки. Вскоре заявителя стали подвергать пыткам электротоком. Однажды во время проведения в отношении него следственных действий Михеев, оставленный на мгновение без внимания, попытался совершить суицид, выпрыгнув из окна здания РОВД, но выжил и получил перелом позвоночника, ввиду чего его доставили в госпиталь, где он перенёс сложную операцию. В тот же день объявилась пропавшая девушка. Прокуратурой было предъявлено обвинение в отношении двоих сотрудников милиции, допрашивавших Михеева, которых суд первой инстанции признал виновными и

приговорил каждого к четырём годам лишения свободы с лишением права занимать должности в системе МВД в течение трёх лет. Тем не менее, оценивая фактические обстоятельства дела, ЕСПЧ отметил, что если лицо оказывается под стражей в нормальном состоянии здоровья, а по окончании задержания выходит на свободу с повреждениями, то государство обязано представить этому убедительные объяснения54. На основании того, что государство не смогло выступить с такими объяснениями, Суд пришёл к выводу, что Михеев был повергнут пыткам с целью получения признательных показаний, и квалифицировал нарушение статьи 3 ЕКПЧ55.

Дело Копылова по своей фабуле похоже на предыдущее, хотя и более драматично: заявитель был задержан и препровождён в одно из областных РОВД по подозрению в торговле наркотическими средствами, где следователи РОВД сразу же начали жестоко пытать его с целью вынудить дать признательные показания в его причастности к убийству сотрудника милиции, после чего он дал требуемые показания, однако затем по совету адвоката и в условиях общественного резонанса, который приобрело дело, Копылов решился отозвать показания — обвинения с него были сняты, так как иных доказательств виновности не имелось. Вследствие пыток здоровье Копылова оказалось непоправимо подорванным до такой степени, что ему была присвоена инвалидность. Тем не менее прокуратура дважды отказывала в возбуждении уголовного дела в отношении указанных сотрудников РОВД. В апреле-мае 2005 года обвинение в

54 См.: ECtHR. Mikheyev v. Russia. Application no. 77617/01. Judgment of 26 January 2006. § 127.

55 См.: Ibid. § 135—136.

Дело Михеева Дело Копылова

actus reus факты жестоких избиений задержанных

dolus directus намерение сотрудников милиции причинить задержанным физические страдания

dolus specialis намерение посредством избиений добиться у задержанных самооговора

intensity причинение задержанным сильных физических страданий, подтверждённых результатами медицинского освидетельствования

minimum threshold of severity серьёзность полученных травм; продолжительность избиений серьёзность травм, приведших к инвалидности потерпевшего; продолжительность избиений

превышении должностных полномочий при отягчающих обстоятельствах было предъявлено десяти сотрудникам РОВД, из которых четверо были осуждены условно, шестеро получили наказание ниже низшего предела. Жалоба заявителя была связана с тем, что расследование обстоятельств пыток было неэффективным (избрание в отношении подсудимых чрезмерно мягкого наказания; безнаказанность двоих сотрудников прокуратуры, участвовавших в пытках; неполнота и умышленная затянутость следствия; факт того, что участвовавшие в пытках милиционеры продолжали нести службу в органах и даже повышались в званиях и т. д.). Суд полностью согласился с доводами заявителя и квалифицировал нарушение статьи 3 ЕКПЧ. По мнению Суда, государство своими действиями в данном деле фактически поощряет безнаказанность, вместо того чтобы показать, что подобные действия являются абсолютно недопустимыми56.

Фабулы приведённых дел свидетельствуют о том, что автономное понимание ЕСПЧ пыток и иных форм CIDTP в целом носит статичный характер: представления Суда о правовом содержании acti rei и animi nocendi таких деяний к 2017 году не изменилось. В обоих делах 2006 и 2010 годов речь шла о грубых нарушениях прав и свобод человека, выразившихся в совершённых с преступным умыслом (mens rea) действиях, направленных на причинение задержанным физических повреждений (actus reus), перешедших минимальный порог жестокости (minimum threshold/level of severity) и, в силу особой безжалостности, принесших им тяжёлые физические и умственные страдания (intensity). Тяжесть преступлений обусловили серьёз -ные проблемы со здоровьем у задержанных (состояние инвалидности в деле Копылова),

56 См.: ECtHR. Kopylov v. Russia. Application no. 3933/04. Judgment of 29 July 2010. § 141.

а сами деяния были осуществлены с целью «выбить» признательные показания в совершении преступлений, к которым потерпевшие не были причастны (dolus specialis), при этом субъекты противоправных деяний отдавали себе отчёт в характере совершаемых ими преступлений (dolus directus). Сопоставляя дела Михеева и Копылова с постановлениями 2017 года, можно сделать вывод о том, что в них Суд основывал свои выводы на тех же самых соображениях, что и в делах 2006 и 2010 годов. Отличалось лишь содержание dolus specialis в деле Масловой, где специальное намерение субъекта преступления заключалось не в попытке «выбить» признательные показания, а в стремлении запугать жертву.

Таким образом, можно заключить, что:

1) в постановлениях по делам Барахоева, Масловой и Шмелевой Суд отметил абсолютный и фундаментальный характер запрета пыток и иных форм жестокого обращения;

2) во всех трёх делах Суд руководствовался автономным понятием пыток и иных форм жестокого обращения, применив правило минимального порога жестокости и критерий тяжести страданий жертвы ввиду противоправного деяния;

3) выявленный автором аналогичный подход Суда в предыдущих делах Михеева и Копылова указывает на статичный характер данного автономного понятия.

4. Правовые позиции высших судов Российской Федерации по проблеме пыток и иных форм жестокого обращения

Характер постановлений Суда 2017 года, позволяющий рассматривать их в качестве «клонов» более ранних дел (2006 и 2010 годов), побуждает заключить, что ситуация с применением пыток и иных форм жестокого

обращения в отношении задержанных сохраняет в России свою актуальность.

Проблема пыток и иных форм жестокого обращения неоднократно становилась объектом внимания в документах Конституционного Суда и Верховного Суда Российской Федерации (далее — Верховный Суд). В части 2 статьи 21 Конституции РФ закреплено, что никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию. Ещё в середине XX века выдающийся британский юрист-международник Герш Лаутерпахт писал, что обязательство государств гарантировать соблюдение прав человека является священным и непреложным57. В схожем ключе высказались члены Конституционного Суда в своём Постановлении от 15 ноября 2016 года № 24-П, где права и свободы человека расценивались как высшая ценность, определяющая смысл, содержание и применение законов и обеспечиваемая правосудием58. В целом, солидарны с коллегами-конституционалистами и члены Верховного Суда, однако их рассуждения вызывают целый ряд вопросов. Например, в Постановлении Пленума ВС РФ от 10 октября 2003 года № 5 говорится о том, что принцип всеобщего уважения прав человека, inter alia, является одним из «общепризнанных принципов международного права», понимаемых, по мысли Верховного Суда, в качестве правил поведения, принимаемых и признаваемых международным сообществом государств в целом в качестве юридически обязательных59. В то же время необходимым видится уточнение, что Верховный Суд имел в виду, когда заявил о том, что принцип всеобщего уважения прав человека «в целом» признаётся в качестве юридически обязательного. Получается, Верховный Суд допускает теоретическую возможность признания юридической обязатель-

57 См.: LauterpachtH. International Law. Vol. 3: The Law of Reace. Rarts I—VI. Cambridge : Cambridge University Rress, 1977. R. 410—411.

58 Постановление Конституционного Суда РФ от 15 ноября 2016 года № 24-П // Российская газета. Федеральный выпуск. № 7134 (266). 2016. 24 ноября. С. 19.

59 Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 года № 5 «О применении судами общей юрисдикции

общепризнанных принципов и норм международного права и

международных договоров Российской Федерации» // Российская газета. Федеральный выпуск. № 3358 (0). 2003. 2 декабря.

ности такового «не в целом»? Иными словами, не создаёт ли столь обтекаемая формулировка правовую возможность для дерогации от отдельных международно-правовых обязательств в сфере защиты и поощрения прав человека, в том числе в сфере противодействия пыткам и иным формам жестокого обращения? В контексте запретительной нормы о пытках и иных формах жестокого обращения, не допускающей возможности дерогации, этот вопрос крайне актуален ещё по одной причине: во время президентства в США Дж. Буша-младшего бурное обсуждение в юридических кругах вызвало просачивание в печать серии служебных документов Министерства юстиции США, также известных как «Меморандумы о пытках», которые были разработаны высокопоставленными сотрудниками Юридической службы Минюста США Джоном Ю и Джеем Байби60; смысл этих документов сводится к концептуальному обоснованию тезиса Джона Ю о том, что национальное законодательство и судебная практика США61 допускают дерогацию от международно-правовых обязательств по абсолютному запрету пыток и иных форм жестокого обращения и «правомерное» применение пыток при определённых обстоятельствах (например, в отношении иностранных граждан по подозрению в совершении преступлений террористической направленности). Несмотря на то что такая позиция, явно не отвечающая нормам и принципам действующего международного права и современным представлениям о цивилизованности, вызвала волну возмущения в профессиональной среде, включая научный бойкот Джона Ю и его коллег из Минюста США, а также заочное выдвижение против них в ряде стран обвинений в соучастии в военных преступле-

60 Наиболее известный из этих меморандумов датируется 14 марта 2003 года и доступен на интернет-портале Американского союза гражданских свобод. См.: Memorandum for William J. Haynes II, Washington, D.C., 14 March 2003 // American Civil Liberties Union. URL: https://www.aclu.org/files/ pdfs/safefree/yoo_army_torture_memo.pdf (дата обращения: 16.12.2017).

61 США являются государством-наблюдателем Совета Европы и участвуют в ряде международных договоров, принятых под эгидой данной международной межправительственной организации (например, в Конвенции о передаче осуждённых лиц 1983 года или Конвенции о взаимной административной помощи по налоговым делам 1988 года). Тем не менее США не участвуют в ЕКПЧ, однако являются государством — участником Конвенции 1984 года.

ниях, сам факт артикуляции подобной точки зрения даёт основания задаться вопросом: если тезис о допустимости дерогации может выдвинуть одно государство, то почему так же не может поступить другое?

Более того, в указанном Постановлении Пленума ВС РФ речь идёт о применении российскими судами договорных норм международного права с учётом известного положения части 4 статьи 15 Конституции РФ о том, что международные договоры являются частью национальной правовой системы. Однако позиция Верховного Суда по поводу применения судами обычных норм международного права остаётся неясной, поскольку запрет пыток и иных форм жестокого обращения распространяется на Россию вне зависимости от её участия в соответствующих международно-правовых инструментах и того, считают ли высшие судебные органы запретительные нормы обязательными для России или не считают. Данное замечание особенно важно с учётом того факта, что в Постановлении Пленума ВС РФ от 27 июня 2013 года № 21 подчёркивается, что право не подвергаться пыткам не может быть ограничено ни при каких условиях62.

Интересными в некоторой степени представляются суждения Верховного Суда о том, какое обращение считать бесчеловечным, а какое — унижающим. Так, Верховный Суд полагает, что для квалификации «бесчело -вечности» необходимо, чтобы обращение носило преднамеренный характер, имело место на протяжении нескольких часов или когда в результате такого обращения человеку причиняются реальный физический вред либо глубокие физические или психические стра-дания63. В силу наличия союза «или» остаётся неясным, считать ли бесчеловечным преднамеренное обращение (что это за обращение, в Постановлении умалчивается), имеющее

62 Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27 июня 2013 года № 21 «О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года и Протоколов к ней» // Российская газета. № 6121 (145). 2013. 5 июля. С. 14.

63 См.: Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 14 ию-

ня 2012 года № 11 «О практике рассмотрения судами вопро-

сов, связанных с выдачей лиц для уголовного преследования или исполнения приговора, а также передачей лиц для отбывания наказания» // Российская газета. № 5814 (141). 2012. 22 июня. С. 32.

место на протяжении нескольких часов, но не принёсшее человеку страданий физического или психического характера. Непонятно, чем отличается «физический вред» от «физического страдания». А вот «унижающим» Верховный Суд считает обращение, вызывающее чувство страха, тревоги и собственной неполноценности. Затем, поставив по не совсем очевидным соображениям между термином «пытки» и термином «бесчеловечное или унижающее достоинство обращение или наказание» союз «и», Верховный Суд отделил одно от другого, не поделившись своим пониманием термина «пытки», хотя при этом, как было показано ранее, ЕСПЧ в целом ряде постановлений ясно дал понять, что пытки являются более серьёзной разновидностью жестокого обращения. Заметим, что в документах Конституционного Суда и Верховного Суда в контексте пыток ничего не говорится о минимальном уровне жестокости, а также о способе отличить пытки от иных форм жестокого обращения. Ничего не говорится там и о том, что в практике ЕСПЧ известно в качестве горизонтального эффекта.

Анализ постановлений Конституционного Суда в связи с рассматриваемой проблематикой представляется особенно актуальным в свете неоднозначного Постановления от 14 июля 2015 года № 21-П, предусматривающего возможность не исполнять постановления ЕСПЧ в случае, если в части, обязывающей Российскую Федерацию к принятию мер индивидуального и общего характера, оно (постановление Суда) основано на положениях Конвенции о защите прав человека и основных свобод в истолковании, приводящем к их расхождению с Конституцией РФ64. В контексте рассматриваемой проблематики видится насущным затронуть вопрос о применимости сформулированного Конституционным Судом механизма к постановлениям ЕСПЧ по проблеме пыток и иных форм жестокого обращения. Может ли Конституционный Суд даже теоретически поставить вопрос о неисполнимости постановления ЕСПЧ, квалифицирующего нарушение Российской Федерацией своих обязательств по статье 3 ЕКПЧ? Может ли такое

64 Постановление Конституционного Суда РФ от 14 июля 2015 года № 21-П // Российская газета. Федеральный выпуск. № 6734 (163). 2015. 27 июля. С. 9.

постановление в принципе не соответствовать Конституции РФ? Если допустить возможность возникновения такой ситуации, когда Конституционный Суд признаёт постановление неисполнимым, предполагая, что у Конституционного Суда могут быть иные критерии того, что считать пытками и иными формами жестокого обращения, то насколько обоснованным может быть такое признание?

Даже если представить, что у Конституционного Суда как национального судебного органа государства — участника Европейской Конвенции может возникнуть своё — особое — понимание пыток и иных форм жестокого обращения, отличающееся от соответствующего автономного понятия ЕСПЧ, то предполагаемая обоснованность такого понимания выглядит спорной.

Первое. Независимость национальных судебных органов (в том числе высших) всегда может быть поставлена под сомнение, в то время как каждый из судей ЕСПЧ действует в личном качестве, что делает Суд пусть немного, но — объективнее национальных судов; ЕСПЧ применяет свои автономные понятия не для того, чтобы интерпретировать национальное право, которое может применяться национальными судами политизиро-ванно и пристрастно, а для того, чтобы выявить факт нарушения (или отсутствия такового) норм ЕКПЧ65: на предвзятый характер выводов национальных судов (включая высшие) может влиять целый набор факторов (давление со стороны государственных органов других ветвей власти; административный ресурс; личная, в том числе обусловленная корыстью, заинтересованность судьи), которые исключены (или минимизированы) в ЕСПЧ.

Второе. Приведённый выше пример с «Меморандумами о пытках» Минюста США, представлявшими собой попытку обосновать дерогацию от международно-правовых обязательств государств по абсолютному запре-

65 Данный тезис вытекает из концепции, известной как доктрина четвёртой инстанции, в соответствии с которой Суд не рассматривает ошибки в праве или факте, возникшие вследствие несправедливого решения национального суда, до тех пор, пока эти ошибки не являют собой посягательство на права и свободы, защищаемые ЕКПЧ, и в той мере, в какой такое посягательство имеет место. Более подробно см.: Dahlberg M. "It Is Not Its Task to Act as a Court of Fourth Instance": The Case of the European Court of Human Rights // European Journal of Legal Studies. Vol. 7. 2014. No. 2. P. 78-108, 78.

ту пыток и иных форм жестокого обращения, указывает на то, что то или иное государство в любой момент может казуистическими методами попытаться «юридически» аргументировать любое несправедливое толкование нормы права, допущенное им, со ссылкой на то, что, в силу наличия «особой» национальной правовой системы, у него, дескать, своё — «особое» — понимание того, какое обращение считать жестоким, бесчеловечным или унижающим человеческое достоинство, и что, например, в отношении некоторых категорий задержанных (например, лиц, обвиняемых в террористических преступлениях) такое обращение при определённых обстоятельствах может считаться допустимым.

Третье. «Автономистский» подход ЕСПЧ основан на стремлении преодолеть различия в национальных правовых системах, приблизив смысл юридических понятий к их максимально идеальному значению; судебная практика ЕСПЧ в большей степени, нежели национальный законодатель и правоприменитель, отличается гибкостью; поэтому, даже если солидаризироваться с Конституционным Судом и не согласиться с тезисом о том, что, в силу накопленной интерпретационной правоприменительной практики ЕСПЧ по тому или иному вопросу, постановления данного судебного органа обеспечивают более высокий — по сравнению с национальным регулированием — уровень защиты прав и свобод человека и гражданина66, в данном Постановлении Конституционного Суда обходится стороной резонный вопрос о бездействии государства в том случае, когда лицо не может защитить свои права, пользуясь теми внутренними средствами правовой защиты, которые имеются у него в распоряжении в соответствии с национальным законодательством.

Таким образом, с учётом приведённых аргументов и прямо выраженного признания Верховным Судом недопустимости ограничений права не подвергаться пыткам, гипотетическое признание не соответствующим российскому конституционному законодательству какого-либо постановления ЕСПЧ, квалифицирующего нарушение по статье 3, в

66 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 14 июля 2015 года № 21-П. В частности, Конституционный Суд оспаривал этот тезис, сославшись на постановление ЕСПЧ по делу Маркина о признании неправомерным отказа в предоставлении мужчине-военнослужащему отпуска по уходу за ребёнком.

том числе в отношении задержанных лиц, представляется недостаточно обоснованным.

На основании вышеизложенного, видится возможным сделать следующие предварительные выводы:

1) высшими судами Российской Федерации признано, что пытки и иные формы жестокого обращения являются недопустимы -ми; никто не может быть им подвергнут, и этот запрет является абсолютным, то есть не может быть ограничен;

2) определение пыток и иных форм жестокого обращения в документах Верховного Суда отличается неоднозначностью, связанной с тем, что Верховный Суд не рассматривает пытки как форму жестокого обращения, не поясняя при этом, чем они отличаются друг от друга, и умалчивает о том, признаёт ли он принцип минимального порога жестокости и горизонтальный эффект;

3) в свете наличия механизма признания неисполнимыми постановлений ЕСПЧ, квалифицируемых Конституционным Судом в качестве не соответствующих Конституции, гипотетическое признание таковыми постановлений ЕСПЧ, выявляющих нарушение обязательств по статье 3 ЕКПЧ, в силу «несовпадения» автономного понимания ЕСПЧ с пониманием Конституционного Суда норм статьи 3 представляется малообоснованным; предпочтительность автономного толкования Суда перед возможным «особым» толкованием Конституционного Суда обусловлена гибкостью и богатством правоприменительной практики ЕСПЧ, быстрее, чем национальный законодатель, реагирующей на правовые вызовы времени; высоким уровнем правовой защиты, которую Суд способен обеспечить тогда, когда этого не могут сделать национальные суды; большей независимостью судей ЕСПЧ; низкой вероятностью злоупотреблений в процессе правоприменения.

5. Заключение

Факт вынесения ЕСПЧ постановлений, квалифицирующих нарушение Россией своих обязательств по статье 3 Европейской Конвенции, особенно если принять во внимание поразительную жестокость обстоятельств некоторых дел (например, дела Шмелевой), заставляет в очередной раз обратить внимание на ситуацию с обеспечением прав задержан-

ных в России. Аналогичный характер фабул дел 2017 года, в целом совпадающий с делами Михеева и Копылова, по которым постановления были вынесены ещё в 2006 и 2010 годах соответственно, даёт основание считать, что Россией если и предпринимаются системные меры в борьбе с применением пыток в отношении задержанных лиц, то, возможно, в недостаточной степени эффективные; необходимость таких мер обусловлена абсолютным характером нормы о запрете пыток, что неоднократно признавалось не только самим ЕСПЧ, но и в документах высших судебных органов Российской Федерации.

Основные выводы, которые сделаны в рамках исследования, представленного в статье, состоят в следующем.

Первое. За годы своей практики Судом было сформировано автономное понимание пыток и иных форм жестокого обращения, в целом (за исключением клаузулы о должностных лицах) корреспондирующее с нормами Конвенции 1984 года и включающее в себя также правило минимального порога жестокости (minimum threshold/level of severity) и критерий наличия у жертвы тяжёлых физических или умственных страданий ввиду противоправного деяния (критерий intensity), позволяющий отличать пытки от других разновидностей жестокого обращения; абсолютный характер запрета пыток исключает возможность распространения на эту норму свободы усмотрения государств (margin of appreciation).

Второе. Из проанализированных в настоящей статье постановлений ЕСПЧ по делам Барахоева, Масловой и Шмелевой, сопоставленных с ранними делами Михеева и Копылова, следует, что Суд при рассмотрении данных дел руководствовался автономным пониманием пыток и иных форм жестокого обращения, отличающимся статичным характером и включающим правило минимального порога жестокости и критерий тяжести страданий жертвы ввиду противоправного деяния.

Третье. Прямо выраженная позиция Верховного Суда РФ о недопустимости и абсолютном запрете пыток и иных форм жестокого обращения даёт основания полагать, что механизм признания неисполнимыми постановлений ЕСПЧ, признанных Конституционным Судом РФ не соответствующими Кон-

ституции, едва ли может быть задействован в случае статьи 3 ЕКПЧ.

Библиографическое описание: Кантур Р. Проблемы соблюдения Россией обязательств по статье 3 Европейской Конвенции по правам человека в отношении задержанных: практика ЕСПЧ // Международное правосудие. 2018. № 2 (26). С. 62-76.

The issues of observing Article 3 of the European Convention on Human Rights by Russia with regard to detainees: the ECtHR case-law

Ruslan Kantur

LL.M., Legal Advisor of the Department for New Challenges and Threats of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation, Moscow, Russia (email: ru.a.kantur@gmail.com).

Abstract

This article scrutinizes judgments of the European Court of Human Rights related to the issues of torture and other forms of cruel, inhumane, or degrading treatment applied by Russian law enforcement authorities to detainees. As established, such forms of treatment run counter to Article 3 of the 1950 Council of Europe Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms and have a pre-disposition to encroach upon the core human rights values recognized in all democratic societies. Out of all ECtHR cases upon the subject, this article focuses on those of Barakhoev v. Russia, Maslova v. Russia, and Shmeleva v. Russia, adopted by the Court in 2017. Specifically, the Court has invoked the autonomous concept of torture and other forms of cruel treatment commensurate with the normative definition stipulated in the 1984 Convention against Torture and Other Cruel, Inhumane, or Degrading Treatment of Punishment (the "official capacity" clause as excluded), with the minimum threshold of severity rule and intensity criterion, which the Court elaborated in its case-law covered by this concept. The stable construction of the autonomous concept is corroborated by reference to the previous similar case-law, namely Mikheyev v. Russia and Kopylov v. Russia, with the congruence of corporum delicti, as well as animi nocendi, of the latter cases with those of 2017 being revealed. The approach of the Russian senior courts in regard to the concept of torture and other forms of cruel treatment is examined. It is argued, with reference to the explicit position of the Supreme Court of Russia, that the prohibition of torture has become part of customary international law and does not allow for margin of appreciation. This assumption is predicated upon the principle of non-derogation from international obligations springing from Article 3 that constitutes a customary norm, as is envisaged in the relevant ECtHR case-law. Hence, the judicial mechanism provided for in the Russian legislation, which authorizes the Russian Constitutional Court to hold the Court's judgments unconstitutional and thus as not having legal force on the territory of the Russian Federation, can hardly be applied to cases where the ECtHR concludes that there has been a violation of Article 3 of the European Convention.

Keywords

European Court of Human Rights; cruel treatment; right not to be subjected to torture; violations of rights of detainees.

Citation

Kantur R. (2018) Problemy soblyudeniya Rossiey obyazatel'stv po stat'e 3 Evropeyskoy Konventsii po pravam cheloveka v otnoshenii zaderzhannykh: praktika ESPCh [The Issues of observing Article 3 of the European Convention on Human Rights by Russia with regard to detainees: the ECtHR case-law]. Mezdunarodnoe pravosudie, vol. 8, no. 2, pp. 62-76. (In Russian).

References

Aust A. (2010) Handbook of International Law, Cambridge: Cambridge University Press.

Dahlberg M. (2014) "It Is Not Its Task to Act as a Court of Fourth Instance": The Case of the European Court of Human Rights. European Journal of Legal Studies, vol. 7, no. 2, pp. 78-108. De Wet E., Widmar J. (2012) Hierarchy in International Law: The Place of

Human Rights, Oxford: Oxford University Press. Duffy H. (2015) The"War on Terror" and the Framework of International

Law, Cambridge: Cambridge University Press. Farrell M. (2013) The Prohibition of Torture in Exceptional Circumstances,

Cambridge: Cambridge University Press. Forowicz M. (2010) The Reception of International Law in the European

Court of Human Rights, Oxford: Oxford University Press. Greer S. (2000) The Margin of Appreciation: Interpretation and Discretion under the European Convention of Human Rights, Strasbourg: Council of Europe.

Hamdan E. (2016) The Principle of Non-Refoulement under the ECtHR and the UN Convention against Torture and Other Cruel, Inhuman or Degrading Treatment of Punishment, Leiden; Boston, MA: Brill. Hannum H., Shelton D. N., Anaya S. J., Celorio R. (2017) International Human Rights: Problems of Law, Policy, and Practice, New York: Wolters Kluwer Law & Business. Hunt K. (1998) Abandoned to the State, New York; Washington: Human Rights Watch.

Lauterpacht H. (1977) International Law. Vol. 3: The Law of Peace, Parts I-VI,

Cambridge: Cambridge University Press. Lepard B. D. (2010) Customary International Law: A New Theory with Practical Applications, Cambridge: Cambridge University Press. Matyushkin G. O. (2010) Rossiya i Evropeyskiy sud po pravam cheloveka [Russia and the European Court of Human Rights], Moscow: Rossiyskaya pravovaya akademiya Ministerstva yustitsii Rossiyskoy Federatsii. (In Russian).

Murphy J. F. (2004) The United States and the Rule of Law in International

Affairs, Cambridge: Cambridge University Press. Perry J. T. (2010) Understanding Torture: Law, Violence, and Political Identity,

Ann Arbor, MI: University of Michigan Press. Reidy A. (2002) The Prohibition of Torture: A Guide to the Implementation of Article 3 of the European Convention of Human Rights, Strasbourg: Directorate General of Human Rights, Council of Europe. Tumanov V. A. (2010) Izbrannoe [Selected Writings], Moscow: Norma; In-

fra-M. (In Russian). Van Dervort Th. R. (1997) International Law and Organization: An Introduction. Thousand Oaks, CA: Sage Publications. Vitruk N. V. (1999) Pravovye pozitsii Konstitutsionnogo Suda Rossiyskoy Federatsii: ponyatie, priroda, yuridicheskaya sila i znachenie [Legal Determinations of the Constitutional Court of the Russian Federation]. Konstitutsionnoe pravo: vostochnoevropeyskoe obozrenie, no. 3, pp. 95102. (In Russian).