CC BY
23
М. В. Корышев
Проблемы речевого взаимодействия в
древнегерманском библейском эпосе
(на материале евангельской гармонии и поэмы «Хелианд»)
Исследования в сфере прагматики и теории речевых актов можно по праву считать одним из самых актуальных направлений лингвистического анализа на протяжении последних нескольких десятилетий — с того времени, когда центр внимания языковедов переместился с языковой системы на речевую деятельность, когда начинается систематическое изучение высказывания в русле отношений «знаки — люди, которые используют эти знаки». В области высказывания выделяется, прежде всего, его модус, коммуникативная интенция, которой руководствуется говорящий при общении с адресатом, а значит и средства её выражения. Диктумная же часть содержания важна для прагматики, прежде всего, в плане подробности информации о вещественном положении дел, так как это — одно из проявлений взаимоотношений коммуникантов1. Становление прагматики опиралось на укрепляющиеся связи лингвистики с социологией и психологией: речевая деятельность рассматривается как часть коллективной деятельности людей в процессах их общественной деятельности (ранее речевая деятельность изучалась лишь в плане индивидуальной психологии). К 70-ым годам относятся и первые попытки классификации высказываний по прагматическим признакам. Пионерами в этой области можно считать Дж. Остина и Дж. Сёрля. Популярность и востребованность прагмалингвистики и теории речевых актов обусловлены, очевидно, целым рядом причин, которые можно свести к следующему: сложившиеся в лингвистике представления о речевой деятельности не давали возможности подойти к непосредственному рассмотрению реальных процессов говорения и восприятия речи. Кроме того, прагмалингвистика смогла предложить
1См. подробнее: Валли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955. Гак В. Г. Теоретическая грамматика французского языка. Синтаксис. 2-е изд., испр. и доп. М., 1986.
Труды ИЛИ РАН. Том 11. часть 1. СПб., 2006. 22^
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
оригинальную модель коммуникативной ситуации: она развила идеи о необходимости изучения языка исходя из тех задач, инструментом решения которых и являются те или иные языковые средства, — идеи, сложившиеся в среде представителей пражского структурализма, которые, однако, не раскрыли ведущей роли именно фактора цели в языке2.
С конца 70-х годов XX века в качестве самостоятельного направления оформляется историческая прагматика. Одним из основных этапов зарождения этого направления стал германи-стический коллоквиум, состоявшийся в 1978 году в Цюрихе3. Это направление выбирает объектом своих исследований литературные произведения, возникшие в разные исторические эпохи. Предметом изучения в данном случае является исторический аспект существования коммуникативных характеристик высказывания, их вариативность и роль прагматического фактора в процессе изменения языковых форм и значений на протяжении исторического развития рассматриваемого языка4. Задача прагмалингвистического анализа текста памятника имеет в первую очередь таксономический характер5: необходимо определить тот инвентарь коммуникативных актов, который сложился на определенном этапе исторического развития языка.
2 Подробно весь этот комплекс проблем рассмотрен в статье И. М. Кобозевой «„Теория речевых актов" как один из вариантов теории речевой деятельности». См.: Новое в зарубежной лингвистике: Вып. 17. Теория речевых актов. М., 1986. С. 7-21. В этой же работе имеется достаточная библиография ad hoc. Наиболее полно эти положения пражской лингвистической школы отражены в статье В. Скалички «Копенгагенский структурализм и «пражская школа»». См.: Звегинцев В. А. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1960. Также см.: Коржинек И. К вопросу о языке и речи jj Пражский лингвистический кружок. М., 1967. О полемике членов Пражского лингвистического кружка рассказано в работе В. М. Алпатова: Алпатов В. М. История лингвистических учений. М., 2001. С. 180-188.
3По материалам этого коллоквиума был опубликован сборник статей, являющихся во многом программными: Ansätze zu einer pragmatischen Sprachgeschichte: Zürcher Kolloquium 1978 / Hg. von Horst Sitta. Tübingen, 1980.
4См.: Вармина E. Г. Прагматическая характеристика речевых эпизодов в древнеанглийской эпической поэме «Веовульф» / Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. СПб, 2004. С. 3.
5 Отметим, что именно эта задача является одной из основных и для синхронной прагмалингвистики.
М. В. Корышев
Дальнейшей задачей является построение диахронической вертикали изменения системы коммуникативных актов на разных этапах существования языка. Кроме того, результаты прагма-лингвистического анализа могут быть полезны и для решения некоторых частных вопросов: например, для решения вопроса о наличии общего источника, на который опирались «авторы» текстов, излагающих сходные сюжеты.
Сложности при приложении теории речевых актов к историческому материалу обусловлены тем, что данная теория создавалась на базе современного состояния языка, притом языка повседневного общения, тогда как в случае с памятниками минувших эпох рассматривается материал, возникший в эпоху, от которой нас отделяют многие столетия, и созданный людьми с иным типом мышления. Именно это обстоятельство не дает исследователю права априорно навязывать древнему тексту те категорий, которыми оперирует наука при исследовании языка в синхронии6. Вторым возражением может служить то, что историческая прагматика обращается к исследованию литературных произведений, используя методику, разработанную применительно к анализу обыденной речи. Говоря о сложности применения методики прагмалингвистики к историческому материалу, необходимо отметить, что универсальность таких категорий прагматики, как коммуникативные типы высказывания, речевые акты, пресуппозиции позволяет применять их и к древним памятникам, при условии возможно более полного учета социокультурного аспекта, в котором создавались эти памятники. Таким образом, полнота воссоздания условия реализации коммуникативных актов является залогом достоверности результатов исследования. Для достижения этих целей лингвисту приходится обращаться к данным смежных наук — истории, литературоведения и т.д.; при этом данные, полученные в результате прагмалингвистического анализа текста могут
6Об этом много писал А. Я. Гуревич. См., к примеру: Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981; Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. Для целей прагматически ориентированного собственно лингвистического исследования особую важность приобретает реконструкция контекста, в котором существует древний текст.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
быть полезны и для этих дисциплин7. Касательно второго возражения следует указать на важность учета при прагмалин-гвистическом анализе тех особенностей, которые обусловлены жанровой природой изучаемого памятника как литературного произведения и его эстетической природой как произведения словесного искусства8. При этом приходится признать, что обращение к памятникам художественной литературы — мера в некоторой мере вынужденная, поскольку мы не располагаем иными источниками для реконструкции тех ситуаций общения, в которых находились люди прошедших эпох9.
Задачей этой работы является показ возможностей приложения прагмалингвистического подхода и методики анализа материала к тексту «Хелианда» и евангельской гармонии От-фрида, а также наметить возможность дальнейшего исследования этих памятников именно в прагмалингвистическом аспекте.
Поэма «Хелианд» является наиболее крупным памятником древнесаксонской литературы. Это произведение датируется первой половиной IX века. «Хелианд»10 написан аллитерационным стихом и в содержательном плане представляет собой поэтическое изложение евангельской истории, очевидно, на основе латинского перевода Татиана11. Автор поэмы неизвестен, но в
7Насколько можно судить, результаты прагмалингвистического анализа библейского текста широко используются в современной экзегетике.
8 Доказательством возможности реализации именно такого подхода является вышеупомянутая диссертация, выполненная Е. Г. Варминой на материале «Веовульфа».
9См. в связи с этим интересную статью X. Фромма: Fromm H. Von der Schriftlichkeit zur Mündlichkeit? Mit einem Rückblick auf die Tagung in Freiburg // Das Mittelalter und die Germanisten. Zur neueren Methodengeschichte der germanischen Philologie. Freiburger Colloquium 1997. / Hrsg. von E. C. Lutz. Freiburg / Schweiz, 1998. S. 139-159. Справедливым является, на первый взгляд, возражение, что разговорная речь отражена в глоссах и разговорниках. Конечно, глоссы и разговорники являются в данном случае исключением, однако сам объем дошедшего до нас материала такого рода делает необходимым обращение к анализу литературных памятников.
10Текст «Хелианда» приводится по изданию О. Вехагеля: Heliand und Genesis / Hrsg. von О. Behaghel. 4. Aufl. Halle (Saale), 1933.
11 Имеется в виду перевод на латинский язык евангельской гармонии, составленной предположительно во II веке сирийцем Татианом на сирийском языке и позже переведенной не только на латынь, но и на греческий и арабский языки. Издание латинского текста с переводом на восточноф-ранкский диалект: Tatian / Hrsg. von Ed. Sievers. 2. Aufl. Paderborn, 1892.
M. В. Корышев
латинском предисловии к ней сообщается, что король Людовик Благочестивый приказал одному мужу из племени саксов, который считался очень известным певцом (поэтом), переложить стихами на немецкий язык Ветхий и Новый завет12. Для поэмы характерно использование традиционных образов и стиля германского аллитерационного эпоса. Название дано поэме И. Шмеллером, впервые издавшим ее в 1830 году. Памятник известен в двух списках, один из которых хранится в Мюнхене, а другой, более полный, в Лондоне. Мюнхенская рукопись датируется IX веком, а лондонская — X-XI вв.
Отфриду принадлежит написанное в 863-870 гг. на южно-рейнскофранкском диалекте обширное стихотворное изложение евангельской истории в 5 книгах13. Из четырех сохранившихся списков этого произведения старейшим и наиболее полным является венская рукопись; многочисленные корректурные поправки, сделанные на этой рукописи, принадлежат, вероятно, самому Отфриду14. К особенностям стихотворной техники От-фрида относятся отказ от аллитерации и конечная рифма, впервые введенная в этом произведении по образцу средневековой латинской поэзии.
Непосредственным объектом анализа избраны сравнительно небольшие фрагменты этих произведений, начиная с эпизода, повествующего о провозвестии рождения Иоанна Крестителя, и до встречи с ним Христа («Хелианд», гл. 1 12. ст. 1-959; Отфрид, кн. 1, гл. 4-24). При выборе именно этих эпизодов во
12«Praecepït nanique cuïdam viro de gente Saxonum, qui apud suos non ignobilis vates habebatur, ut vetus ac novum Testamentum in Germanicam linguam poetice transferre studeret, quatenus non solum literatis, verum etiam illiteratis, sacra divinorum praeceptorum lectio panderetur» (Heliand und Genesis, p. 1). Специально прологу к «Хелпанду» посвящена следующая работа: Hellgardt Е. Die Praefatio in librum Antiquum lingua Saxonica conscriptum, die Versus de poeta & interprete huius codicis und die altsächsische Bibelepik Ц Entstehung des Deutschen: Festschrift für Heinrich Tiefenbach / Hrsg. von A. Greule, E. Meinecke, Chr. Thim-Mabrey. Heidelberg: Universitätsverlag Winter, 2004. S. 173-230.
13Текст евангельской гармонии Отфрида приводится по изданию Эрдмана / Вольфа: Otfrids Evangelienbuch / Hrsg. von О. Erdmann. 6. Aufl., besorgt von L. Wolff. Tübingen, 1973.
14 См. работу Г. Эрисмана: Ehrismann G.Geschichte der deutschen Literatur bis zum Ausgang des Mittelalters. I. Die althochdeutsche Literatur. 2. Aufl. München, 1932. S. 178-182.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
внимание принималась исключительно их содержательная близость, позволяющая сравнивать результаты анализа, поскольку при изучении коммуникации, отраженной в этих письменных памятниках, которые по сюжету восходят к единому источнику, можно предполагать и общность основных элементов коммуникативного акта, а именно говорящего, слушающего, предмета коммуникации, а также и экстралингвистических условий, в которых данный коммуникативный акт осуществляется.
Достижение вышеназванных целей предполагает решение следующих конкретных задач. Во-первых, необходимо показать, на основании каких признаков производится выделение в тексте памятника отдельных коммуникативных актов. Во-вторых, нужно установить, каков их инвентарь в выбранных для анализа текстовых фрагментах, и выяснить, каковы черты сходства / различия между памятниками и, по возможности, чем обусловлено наличие этих черт.
Исходной единицей анализа можно считать речевой эпизод — текстовый фрагмент, содержащий прямую речь. На этом шаге анализа необходимо остановиться особо. При анализе исследуемых памятников приходится учитывать, с другой стороны, наличие сложных и переходных случаев, обусловленных самой неразвитостью категории авторской / неавторской речи: фигура персонажа неотделима здесь от фигуры рассказчика, персонажная — в сегодняшнем понимании — речь является составной частью эпического повествования. Однако число таких случаев незначительно и не влияет на общую картину. Следует отметить, что маркеры косвенной / прямой / авторской речи, приводимые в современных работах15, являются во многом языковыми универсалиями и поэтому актуальны также и для древних памятников. Итак, в исследуемом текстовом фрагменте «Хелианда» насчитывается 31 речевой эпизод, равно как и в «Отфриде».
Следующим этапом является выделение и атрибуция отдельных коммуникативных актов, входящих в состав речевых
"См., например, материал работы: Weinrich Н. Textgrammatik der deutschen Sprache. Mannheim; Leipzig; Wien; Zürich, 1993, где автор описывает различные трансформации (использование лица, времени, различных обстоятельств).
M. В. Корышев
эпизодов16. Существует две возможности — либо коммуникативный акт равен речевому эпизоду, либо речевой эпизод состоит из нескольких коммуникативных актов. Возможность, что несколько речевых эпизодов образуют один коммуникативный акт, заранее исключается: представляется, что в художественном тексте такая ситуация невозможна по следующим соображениям. Прежде всего, логично предположить, что разделение одного коммуникативного акта на разные речевые эпизоды, в принципе не функциональное ни в микростилистическом, ни в композиционно-архитектоническом аспекте, вряд ли целесообразно. Кроме того, сам факт разбиения автором одного, на первый взгляд, коммуникативного акта на несколько речевых эпизодов является достаточным доводом в пользу признания самостоятельности частей этого акта, распределенных по разным эпизодам. Необходимо, однако, подчеркнуть, что единства коммуникативного акта не разбивают слова автора, вклинивающиеся в речевой эпизод, если они содержат лишь нейтральные глаголы говорения типа sprekan, queSan в «Хелианде» и sprechan, quedan у Отфрида17, поскольку глаголы эти, не являясь перформативными, не характеризуют коммуникативной установки высказывания. При этом такого типа глаголы могут служить наряду с другими средствами дополнительными маркерами границ коммуникативного акта, выполняя функцию де-автоматизации восприятия речи и привлечения тем самым внимания слушающего.
Обратимся теперь к инвентарю языковых средств, позволяющих выделять и атрибутировать отдельные коммуникативные акты. Основными средствами маркирования тех или иных типов коммуникативных актов являются перформативные глаголы в эксплицитно-перформативном употреблении, модальные глаголы, наклонение глагола, частицы и модальные слова, а также сами структурные типы предложения. Важную роль играют в устной речи просодические явления, которые, однако,
16 В работе принимается классификация коммуникативных актов, предложенная В. В. Богдановым. См.: Богданов В. В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты. Л., 1990. С. 51-58.
Орфография цитируемых изданий памятников не соответствует написаниям непосредственно в тексте работы, где предпочтение отдается т. н. нормализованным вариантам.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
вряд ли возможно учесть при работе с вышеназванными памятниками. Далее, из рассмотрения нельзя исключить как пропозициональное содержание высказывания, так и ситуацию, в которой протекает коммуникативный акт.
Обращаясь к тексту «Хелианда», рассмотрим речевые эпизоды (РЭ), содержащие несколько коммуникативных актов (КА) (ст. 115-138, 141-158, 216-220, 222-224, 259-269, 271-273, 397-409, 480-492, 521-526, 554-561, 878-903, 931-948). Из них 7 эпизодов содержат по два КА (ст. 115-138, 216-220, 222-224, 271-273, 480-492, 521-526, 931-948), остальные 5^три и более КА. Проанализируем средства, сигнализирующие смену КА в РЭ.
Речевые эпизоды, содержащие более 2 КА, можно подразделить на две группы — эпизоды с кольцевым построением (между двумя КА одного типа — в исследуемом материале всегда аффирмативы — располагается третий КА) и с некольцевым построением. Кольцевое построение имеют эпизоды в ст. 259-269, 397-409 и 878-903.
В РЭ в ст. 397-409 между аффирмативами содержится инъюнктив (КА, где побуждение основывается на полномочии говорящего отдавать те или указания):
«ic seal eu», quaö he, «liobora thing,
suîôo uuârlîeo uuilleon seggean,
cûôean craft mikil: nu is Krist geboran
an thesero selbun naht, sâlig barn godes,
an thera Dauides burg, drohtin the godo.
That is mendislo manno cunneas,
allaro fîriho fruma. Thar gi ina fîôan mugun,
an Bethlemaburg barno rîkiost:
hebbiad that te têcna, that ic eu gitellean mag
uuârun uuordun, that he thar biuundan ligid,
that kind an ênera cribbiun, thoh he sî cuning obar al
eröun endi himiles endi obar eldeo barn,
uueroldes uualdand».
(«Я должен вам, — сказал он, — сказать приятную вещь, воистину великую радость, возвестить силу великую: ныне Христос родился, в эту самую ночь, благословенное дитя Бога, в городе Давида, добрый господин. Это радость рода человеческого, добро всем людям. Там, в Вифлееме вы найдете сильнейшего из детей. И вот вам знак, я могу вам сказать это истинными словами: дитя лежит там спеленатое
M. В. Корышев
в яслях, хотя он властитель всего на земле и на небе, [властитель] людей, отец мира»18.)
В отрывках, содержащих ст. 397-403 и 405-409, сообщается не известная слушающим информация — говорящий представляется, объясняет, что и где произошло и о чем слушающие не знают (рождение Христа), и говорит, что они там увидят (при этом высказывание не содержит признаков обещания: дело уже обстоит именно так, как говорит ангел). Ст.403-404 содержат побуждение к говорящим выполнить определенное действие — отправиться в Вифлеем, при этом это требование обусловлено, очевидно, положением говорящего, что и позволяет причислить этот К А к инъюнктивам. Императивная модальность выражается, в первую очередь, при помощи глагола mugan «vermögen, Ursache haben», придающего высказыванию оптативный оттенок, важную роль играет также и контекст. Аффирмативность К А видна из контекста и из отсутствия каких-либо дополнительных средств, служащих для маркирования других К А. Модальный глагол sculan не нарушает создавшейся картины: предложение с ним не выражает побуждения, что обусловлено пер-сональностью высказывания (1 л. ед.ч.), — в нем говорящий только представляется слушающим. Переходы от одного К А к другому маркируются при помощи дейктических слов: в первом случае — наречия thar «dort, da», во втором — своеобразное использование императивной формы глагола hebbian. Эта структура не выражает по существу побуждения — образуя по сути главное предложение, она выполняет скорее функцию привлечения внимания адресата, служа средством эмфатического выделения (ср. схожие по функции модели предложений в немецком языке с десемантизированным главным предложением).
Речевой эпизод на ст. 259-269 содержит адвисив (совет в широком смысле слова):
«Hêl uuis thu, Maria», quaö he, «thu bist thînun hêrron liof, uualdande uuiröig, huuand thu giuuit habes,
18Переводы выполнены автором статьи. Основным принципом перевода было стремление к точности, пусть даже за счет стилистических норм русского языка. В подстрочных переводах сохраняется для удобства орфография, принятая в используемых изданиях, для облегчения поиска нужных мест в подлиннике, если русская орфография не требует иных знаков препинания.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
idis enstio fol. Thu scalt for allun uuesan uuîbun giuuîhit. Ne habe thu uuêcan hugi,
ne forhti thu thînun ferhe: ne quam ic thi te ênigun frêson herod
ne dragu ic ênig drugithing. Thu scalt ûses drohtines uuesan
modar mid mannun endi scalt thana magu fodean,
thes hohon hebancuninges suno. The seal Hêliand te namon
êgan mid eldiun. Neo endi ni kumid,
thes uuîdon rîkeas giuuand, the he giuualdan seal,
mâri theodan».
(«Будь благословенна, Мария, — сказал он, — ты мила господину твоему, достойна [в глазах] правящего, потому что есть у тебя мудрость, госпожа, полная милостей. Из всех жен тебе быть благословенной! Не будь робкой сердцем, не бойся в глуби жизни своей! Не [затем] пришел я, чтобы испугать тебя, и не обман принес я тебе. Тебе быть среди людей господина нашего матерью и тебе родить сына высокого короля небесного. Ему прозваться спасителем у людей. Не придет никогда конец, погибель обширной державы, которой ему, великому властителю, править».)
Как и в рассмотренном выше примере, в ст. 259-262 и 20 1 269 сообщается неизвестная слушателю информация. Формы претеритопрезентного глагола sculan в этом случае также не имеют собственно модального значения: они служат прежде всего для выражения будущего времени, тогда как сема долженствования, не исчезая полностью, отступает на второй план. Высказывание, открывающее речевой эпизод, не является экс-прессивом, хотя и приближается по функции к нему: оно привлекает внимание слушателя и содержит скорее новую для него информацию, а не выражает эмоции говорящего. Строки 202 263 («Ne habe thu uuecan hugi, ne forhti thu thinun ferhe») заключают в себе побуждение в форме совета, выражаемое формами императива: эти слова не обоснованы властью или социальным положением говорящего и не побуждают слушающего к действиям в пользу адресанта, что позволяет говорить об адвисиве. Для разграничения инъюнктива (см. эпизод выше) и адвисива решающим является ситуация общения, статус коммуникантов, а не определенные языковые средства. Переход от одного КА к другому маркируется прежде всего изменением структурного типа предложения (в побудительных предложениях глагол
M. В. Корышев
стремится к начальной позиции), а контекст сигнализирует, что императивные формы используются в прямом значении.
РЭ в ст. 878-903 (проповедь Иоанна Крестителя) распадается на 2 аффирматива и располагающийся между ними ад-висив19. Границы КА маркируются следующими языковыми средствами. Переход от аффирматива к адвисиву обозначен сменой персональности высказывания: в аффирмативе использовано существительное, отсылающее слушателей к предмету коммуникации, в адвисиве говорящий обращается к адресатам (сам адвисив обозначен использованием глагола lâtan, свидетельствующим о побудительности, далее — направленностью побуждения, положением коммуникантов и их отношением к перлокутивному акту). Переход к аффирмативу обозначен так же — сменой персональности.
Обратимся к РЭ, включающим в себя 3 и более КА, с некольцевым построением. Примером является РЭ в ст. 1 11 158:
«huuo mag that giuueröan so», quaö he, «aftar an aldre? it is une al te lat
so te giuuinnanne, so thu mid thînun uuordun gisprikis. Huuanda uuit habdun aldres êr efno tuêntig uuintro an uncro uueroldi, êr than quâmi thit uuîf te mi; than uuârun uuit nu atsamna antsibunta uuintro gibenkeon endi gibeddeon, siöor ic sie mi te brûdi gecos. So uuit thes an uncro iuguöi gigirnan ni mohtun, that uuit erbiuuard êgan mostin, fodean an uneun flettea, nu uuit sus gifrodod sint habad une eldi binoman elleandâdi,
that uuit sint an uncro siuni gislekit endi an uneun sîdun lat;
flêsk is une antfallan, fei unsconi,
is unca lud giliöen, lîk gidrusnod,
sind unca andbâri oôarlîcaron,
mod endi megincraft —, so uuit giu so managan dag
uuârun an thesero uueroldi, so mi thes uundar thunkit,
huuo it so giuueröan mugi, so thu mid thînun uuordun gisprikis».
(«Как это может стать так?, ^сказал он,^в таком возрасте? Нам уже слишком поздно получить [это], как ты говоришь своими словами. Ибо мы имели возраста равным образом двадцать зим жизни
19Начало ст. 878 (до слов quaö he)—пример недифференцированное™ авторской и персонажной речи.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
оба, прежде чем пришла эта женщина ко мне; затем были мы вместе семьдесят зим, [деля] скамью и постель, с тех пор как я ее выбрал себе в жены. Как мы в молодости своей не могли добиться, чтобы мы имели возможность иметь наследника, родить его в нашем доме, — теперь же мы так состарились, возраст отобрал у нас подвиг, [поэтому] мы оба стали слабы глазами и немощны своими чреслами; плоть спала с нас, кожа стала некрасивой, облик пропал, тело исхудало, лица наши изменились, настроение и сила, — так как мы уже были некий день в этом мире, то мне кажется чудом, как может случиться то, что ты своими словами сказал»).
Первое предложение в приведенном РЭ содержит вопрос, целью которого не является получение информации — это риторический вопрос, при помощи которого говорящий выражает эмоцию — удивление. Итак, структура предложения и, в первую очередь, контекст позволяют рассматривать данный К А как экспрессив. Затем говорящий, рассказывая о себе, сообщает информацию, известную слушающему: положение коммуникантов и тема разговора дают основание причислить этот КА к констативам. Переход от экспрессива к констативу маркируется сменой структурного типа предложения и использованием эмфатической структуры с местоимением it, которая деав-томатизирует речевой поток20 и, как указывалось, содействует привлечению внимания слушателя. Ст. 156-158 («so uuit giu so managan dag uuârun an thesero uueroldi, so mi thes uundar thunkit, huuo it so giuuerSan mugi, so thu mid thînun uuordun gisprikis») содержат аффирматив: говорящий подводит итог вышесказанному и оценивает обещание собеседника, сообщая тем самым новую для слушающего информацию. Делимитативную функцию берет на себя в этом случае структура предложения: за нераспространенными, выстроенными по одной структурной схеме предложениями, завершающими констатив, следует сложноподчиненное предложение. Создаваемый таким образом
20Применительно к тексту «Хелианда» обращение к терминам и традиции античной и раннесредневековой риторики представляется нецелесообразным, так как мы не можем постулировать связи предполагаемого «автора» поэмы с риторической традицией античности (Цицерон, Квинтили-ан) и христианства (прежде всего св. Августин и его трактат «De doctrina Christiana»). Не в последнюю очередь этим и обусловлено использование терминологии, принятой в современных работах по анализу разговорной речи.
M. В. Корышев
контраст служит все той же цели: деавтоматизации восприятия речевого потока.
Заслуживает отдельного рассмотрения РЭ в ст. 554-561, где Ирод приветствует царей с Востока: 8 строк распадаются на 4 КА:
«huueöer lêdiad gi uundan gold
te gebu huilicun gumuno? te huî gi thus an ganga kumad, gifaran an foöiu? Huat, gi nêthuuanan ferran sind erlös fon öörun thiodun. Ic gisihu that gi sind eSili giburdiun cunnies fon cnosle godun: nio hêr êr sulica cumana ni uuröun êri fon öörun thiodun, sîôor ik mösta thesas erlo folkes, giuualdan thesas uuîdon rîkeas. Gi sculun mi te uuârun seggean for thesun liudio folke, bihuuî gi sîn te thesun lande cumana».
(«Вы везете золотое узорочье в дар какому-то человеку? Зачем вы пришли-приехали? Вот что! Вы с чужбины, не знаю, откуда, мужи других народов. Я вижу, что вы [из] знатного рода [и] благородного племени. Никогда прежде не приходили сюда такие [люди], как вы, от других народов, с тех пор как я имею возможность управлять этим народом мужей, этой обширной державой. Вы должны сказать мне правду перед этим народом людей, зачем вы пришли в эту страну»).
В ст. 554-555 Ирод побуждает адресатов снабдить его определенной информацией. Грамматически первые два предложения являются вопросительными, их открывают вопросительные наречия hweôer и te huí. В данном случае наблюдается соответствие формы и содержания высказывания, что позволяет с полной уверенностью определить этот КА как интеррогатив. Далее говорящий констатирует факт — цари прибыли издалека, являются людьми благородными. Этот КА представляет собой констатив: он неритуален, не содержит побуждения, не является психологически выражающим, в нем сообщается известная информация. Во втором предложении главное предложение как бы подчеркивает констатирующий характер высказывания: ik gisiu, that. Грамматически предложения оформлены как повествовательные. Переход от интеррогатива к констати-ву маркируется, во-первых, междометием hwat21 и, во-вторых,
21 Указания на частеречную принадлежность даются в соответствии со словарем О. Вехагеля к его изданию поэмы.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
сменой структурного типа предложения. Затем в следующем предложении меняется характер передаваемой информации — сообщается новая информация, поэтому можно говорить об аф-фирмативе. Такой вывод обусловлен различной степенью осведомленности коммуникантов о предмете общения — о положении в Иудее, о чем мы делаем вывод на основании контекста. Далее в ст. 560-561 («Gi sculun mi te uuärun seggean for thesun liudio folke, bihuui gi sin te thesun lande cumana») следует инъюнктив: Ирод побуждает адресатов не дать какую-либо информацию, как в случае с интеррогативом, а совершить действие (дать ему обещание), при этом требование это основано на власти и социальном положении говорящего. Лексическим средством, маркирующим инъюнктив, является глагол sculan. Он, занимающий в предложении с инъюнктивом второе место, и маркирует переход к другому виду К А.
В исследуемом отрывке «Хелианда» насчитывается 7 РЭ, состоящих из двух К А. Общей чертой этих РЭ эпизодов является то, что одним из КА в этих РЭ всегда является тот или иной ассертив (КА, в котором сообщается о том или ином положении вещей) — констатив (слушающему сообщается уже известная ему информация) или аффирматив (слушающему сообщается новая для него информация). Так, в ст. 115-138 переход от аффирматива к косвенному инъюнктиву маркируется изменением персональности и использованием глагола hetan22. Переход от констатива к аффирмативу в ст. 216-220 сигнализует-ся употреблением местоимения that, сменой персональности, а также изменением свойства сообщаемой информации по линии известности / неизвестности адресату23. Смена констатива ад-
22Ст. 122-138 — аффирматив, если рассматривать речевое действие говорящего, и инъюнктив с точки зрения описываемого субъекта речи. С известными оговорками возможность такой трактовки второго КА обусловливается тем, что большинство высказываний перформативно, а не дескриптивно. Кроме того, в данном случае сама фигура говорящего-по-сланника наводит нас на мысль об основной функции его слов, заключающейся в передаче приказа. Налицо также и контраст между коммуникативной функцией высказываний в ст. 115-122 и 122-138: в первом случае — сообщение новой информации, во втором — побуждение адресата к действию.
23Последнее относится скорее к атрибуции КА, а не к установлению границ между ними внутри РЭ.
M. В. Корышев
висивом в ст. 222-224 обозначена междометием wita. Замещение вопросительного структурного типа предложения, открываемого вопросительным наречием hwö, повествовательным, начинающимся с личного местоимения ic с отрицанием свидетельствует и о смене К А в РЭ в ст. 271-273. Смена персональности маркирует переход от реквестива (т. е. от просьбы сделать что-либо, нужное говорящему) к констативу в РЭ в ст. 480-492 (см. анафорическое употребление местоимений ic и thu, организующее этот переход). Наречие so, а также замена предмета коммуникации свидетельствует о смене КА в ст. 521-526, хотя основным маркером является изменение типа сообщаемой информации: сначала говорится об объективно данном положении дел, затем выражается психологическое состояние субъекта. Изменением персональности и наклонения выражен переход от аффирматива к инъюнктиву в РЭ в ст. 931-938: на смену предложениям с глаголами в индикативе, стержневым элементом которых является местоимение ic, приходят предложения с глаголами в императиве множественного числа (hebbiad, forlätad, sokead), адресованные группе слушающих.
Обобщим результаты анализа маркеров перехода от одного коммуникативного акта к другому в рамках единого речевого эпизода. Особенно частотными средствами сигнализации является смена персональности высказывания, использование различного рода дейктических слов, междометий и практически десемантизованных оборотов, служащих выражению эмфазы: все эти средства выполняют функцию деавтоматизации восприятия речевой цепи. Кроме того, при разграничении внутри одного речевого эпизода коммуникативных актов, в которых предложения имеют особенности в структурном оформлении: смена структурного типа предложения маркирует переход к другому КА24. Иногда сигналом перехода к другому КА служит изменение объема предложения, когда за краткими предложениями с параллельной структурой следует развернутое сложноподчиненное предложение. Наконец, делимитатив-
24 Имеются в виду иитеррогативы, которые вводятся вопросительными словами (местоимениями или наречиями) и в которых глагол при отсутствии вопросительного слова стремится к начальной позиции, а также неинформационно-побудительные директивы, содержащие императив в его основной функции, формы которого тоже тяготеют к началу предложения.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
ную функцию могут выполнять и единицы морфологического уровня .
После подробного рассмотрения средств маркирования перехода от одного КА к другому в составе РЭ обратимся к атрибуции отдельных К А, хотя кратко этот вопрос уже затрагивался выше.
Все КА делятся обычно на институциональные и неинституциональные26. К институциональным К А относятся декла-ративы, являющиеся лингвистической частью ритуала. Таким образом, атрибуция декларатива возможна на основании контекстного окружения, из которого явствует, являются ли те или иные слова частью ритуала или нет. В обследованном материале декларативов не обнаружено; редкость декларативов обусловлена самим характером памятника: то, что станет ритуалом позже, в исследуемых текстах ритуалом еще не является, так как ритуал возникнет позже, за пределами новозаветного текста и, следовательно, за пределами «Хелианда» и гармонии Отфрида27.
Неритуальные КА делятся на побуждающие и непобужда-ющие. Побуждающие КА распадаются на адресантно-иниции-рующие (комиссивы) и на адресатно-инициирующие. Остановимся на комиссивах. Комиссивами являются обязательства, обещания, уверения, клятвы согласия и отказы, обеты, угрозы и т. д. В нашем материале обнаружен только один комиссив — это слова Марии, где она выражает согласие (ст. 283-288):
«Than ic her garu standu», qua5 siu,
«te sulicun ambahtskepi, so he mi egan uuili.
Thiu bium ic theotgodes. Nu ik theses thinges gitruon;
ииегбе mi aftar thinun uuordun, al so is uuilleo si,
herron mines; nis mi hugi tulfli,
ne uuord ne uuisa».
25 Речь идет о формах императива, тяготеющих, как указывалось выше, к началу высказывания.
26 При характеристике отдельных классов коммуникативных актов используются термины, принятые в вышеназванной работе В. В. Богданова (см. сноску № 10).
Мы не останавливаемся на имеющихся в тексте отдельных декларати-вах, так как они не встречаются в обследованных фрагментах.
M. В. Корышев
(«Тогда я здесь стою готовая, — сказала она, — к такому служению, где меня хочет иметь он. Служанка я господа бога. На это я и положусь. Да станет мне по твоим словам, да будет итак воля господина моего. Ни душа да не усомнится, ни слово, ни дело»).
Языковыми маркерами побудительности являются использование презенса оптатива глагола wesan (si) и императива twlflian (twlfli). Направленность побуждения на самого говорящего, сигнализовано личным местоимением 1 л. (в форме mi, далее встречается ic) и подхвачено однокоренным притяжательным местоимением (в форме mines). Кроме того, важную роль играет и контекст — появление комиссива подготовлено самим ходом диалога: в этом месте должен последовать отказ или согласие.
Адресатно-инициирующие высказывания (директивы) подразделяются на информационно-побудительные (интеррогати-вы) и неинформационно-побудительные. Интеррогативы — это вопросы и прочие способы получения информации. В изученном фрагменте «Хелианда» — 3 интеррогатива (ст. 271-272, 554-556, 919-929), два из которых рассмотрены выше. Показателен последний К А: основным маркером является сам строй предложений: это вопросительные предложения с вопросительным словом (местоимение hwat, вопросительное наречие bihwi) или без него, из которых построен К А. Обращает на себя внимание использование в ст. 921 императива глагола seggian, который усиливает высказывание по линии побудительности, подчеркивая важность для говорящего вопроса, содержащегося в придаточном предложении: главное предложение, состоящее из этой формы и дополнения в форме местоимения us, несет на себе функцию эмфатического выделения.
Неинформационно-побудительные высказывания содержат побуждение к выполнению адресатом какого-либо действия. В зависимости от того, на чем основано это побуждение, они подразделяются на инъюнктивы, где побуждение опирается на власть или социальное положение, и на не-инъюнктивы, распадающиеся на реквистивы (побуждение к совершению действия в пользу адресанта) и адвисивы (побуждение к совершению действия не в пользу адресанта). Побуждение как подвид императивной модальности выражается при помощи императива,
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
модальных глаголов и глагола hêtan (см. ст. 122). Разграничение инъюнктивов и не-инъюнктивов возможно только в контексте, тогда как местоимения позволяют развести реквистивы и адвисивы. Рассмотрим КА в ст. 480-484:
«Nu ic thi, hêrro, seal», qua5 he,
«gerno biddean, nu ic sus gigamalod bium,
that thu thînan holdan seale nu hinan huerban lâtas,
an thîna friöuuuära faran, thar êr mîna forörun dedun,
uueros fon thesero uueroldi ...»
(«Теперь я буду тебя, господь, — сказал он, — усердно просить, так как я теперь стар, чтобы ты своего верного слугу отсюда уйти позволил и в твой подлинный покой отправиться [позволил], туда, куда прежде [отправились] мои предки, мужи, из этого мира... »)
Перформативный глагол biddean в сочетании с личным местоимением 1 л., повторяющимся и далее, притяжательное местоимение 1 л., свидетельствуют, что перед нами просьба28. Адвисивы таких маркеров лишены.
Непобуждающие КА делятся на психологически выражающие (экспрессивы) и непсихологически выражающие (ассер-тивы). Так как за основу этого подразделения берется то, что именно они выражают — психологическое состояние говорящего или положение дел в мире, — то основным критерием при атрибуции КА будет являться пропозиция высказывания. Так, слова ангелов содержат сообщение об их ощущении радости (ст. 418-422):
«diuriöa sî nu», quäöun sie, «drohtine selbun an them hohoston himilo rikea endi friöu an eröu firiho barnun, goduuilligun gumun, them the god antkennead thurh hluttran hugi.»
(«Да будет слава, — сказали они, — самому богу в высочайшей державе небесной и мир на земле детям людей, стяжающим добро, [тем], которые познают бога чистой душой»).
28 Важную роль играет и контекст: самонаименование говорящего^Мпап holdan seale), название им предмета своих исканий (thîna frïôuuuâra), которым владеет слушающий.
М. В. Корышев
Из приведенного примера видно, что атрибуция производится исключительно исходя из анализа ситуации и контекста. Можно отметить лишь «снятие» функции оптатива в первой строке приведенного фрагмента. То же можно сказать и о подразделении ассертивных высказываний на констативы, сообщающие известную информацию, и аффирмативы, в которых передается новая для слушающего информация: представляется, что собственно лингвистических критериев выделения этих двух последних типов КА нет, в связи с чем встает закономерный вопрос о целесообразности подразделения ассертивных высказываний на констативные и аффирмативные. Прояснения требует и оправданность подразделение высказываний на инъюнктивные и не-инъюнктивные: как кажется, отсутствуют языковые средства, однозначно маркирующие положение говорящего в обществе, решающими факторами являются ситуация общения и личность говорящего, т. е. критерии, не являющиеся, строго говоря, лингвистическими.
Подводя итог сделанному выше, можно сделать следующий вывод: во-первых, в указанном фрагменте текста «Хелианда» 31 речевой эпизод распадается на 50 коммуникативных актов, при этом 18 эпизодов содержат по одному К А, остальные 32 К А входят в состав 12 речевых эпизодов; во-вторых, РЭ состоят из следующих К А:
1. комиссивы —1 (ст. 283-288);
2. интеррогативы — 3 (ст. 271-272, 554-556, 919-929);
3. инъюнктивы ^6 (ст. 122-138, 318-329, 403-404, 560-561, 704-710, 943-948);
4. реквестивы^2 (ст. 480-487, 605);
5. адвисивы — 4 (ст. 223-224, 226-231, 262-263, 879-882);
6. экспрессивы — 4 (ст. 141-142, 418-422, 525-526, 821-824);
7. констативы — 9 (ст. 142-156, 216-219, 222-223, 272-273, 484-492, 521-525, 556-558, 724-727, 825-828);
8. аффирмативы —21 (ст. 115-122, 156-158, 165-170, 211 214, 219-220, 259-262, 264-269, 275-281, 397-403, 405-409, 499-502, 557-560, 563-605, 621-629, 771-775, 878-879, 882903, 912-913, 915-917, 931-943, 956-959).
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
Декларативов в обследованном фрагменте не обнаружено.
По рассмотрении текста «Хелианда» перейдем к анализу соответствующего фрагмента евангельской гармонии Отфрида (I,
4-24). Анализ отрывка из гармонии целесообразно построить по тому же плану, что и анализ текста древнесаксонской поэмы: после выделения речевых эпизодов следует сначала показать, по каким основаниям производится их членение на отдельные коммуникативные акты, а затем произвести атрибуцию отдельных КА.
Переходя к членению выделенных РЭ на отдельные КА отметим, что в указанном фрагменте гармонии обнаружено 19 РЭ, распадающихся на 2 и более КА. Из них один РЭ (I, 23; 37-56) состоит из четырёх КА, 9 (I, 4; 49-56; I, 5; 15-32; I, 6;
5-14; I, 7; 3-22; I, 10; 3-26; I, 17; 21-28; I, 19; 3-12; I, 22; 43-52; I, 23; 23-32) — из трёх КА и столько же из двух КА (РЭ в строках I, 4; 27-46; I, 5; 35-40; I, 9; 16-18; I, 12; 7-20; I, 15; 27-31; I, 17; 45-50; I, 21; 7-8; I, 22; 53-54; I, 24; 3-12).
Остановимся сначала на речевом эпизоде, состоящем из четырёх КА. Этот эпизод — слова Иоанна Крестителя, которые он произносит в начале своего служения (I, 23; 37-56):
«Wer öugta iu», quad, «fillörane, fon nâtaron gibörane,
thaz ir intfliahet héile themo gotes ürdeile?
Ni thârf es man biginnan, so er sih biginnit bélgan,
er wérgin sih gibérge fon sinemo âbulge.
Biginnet göte thankon, thaz mégit ir biwânkon
theso égislichun grünni, ir nâtarono künni!
Thu scâlt thih io mit driwon fora göte riwon,
theiz thir si wâhsenti in sineru gisihti.
Ni dröstet iuih in thiu thing, thaz iagilih ist édiling,
od о fördorono güati biscirmen thiwo dâti.
Göt mag these kisila joh alle these félisa
joh these stéina alle irquigken zi manne,
Thaz sie sint ouh in âhta thera iuwera slâhta,
joh béziron zi nöti theru iuweru güati.
Ist thiu âkus ju giwézzit, zi theru würzelun gisézzit,
ouh hârto gislimit thémo then si rinit.
Nist böum nihein in wörolti, nist er früma beranti,
suntar siu nan suénte inti fîur ânawente;
M. В. Корышев
Bi thiu büazet iuih sliumo, ouh männilih sih riwo, joh härto nemet göuma, thaz ir ni sit thie bouma.»29
(«Кто указал вам, — сказал, — погибшие, гадюкой рожденные, что вы избежите здоровыми этого приговора Бога? Не следует человеку [и] пытаться, когда он начнет гневаться, что он где-либо спрячется от его гнева. Начните [же] служить Богу, чтобы вы смогли избежать этого ужасного несчастья, вы, племя гадюки! Тебе следует всегда усердно каяться, чтобы тебе вырасти перед лицом его. Не утешайтесь тем, что каждый [из вас] — благородный человек или что добрые предки сокроют ваши поступки. Бог может эти камни и все эти скалы, и все эти камни оживить [и превратить] в людей, чтобы они были [учтены] при оценке вашего рода, и лучшим [дать] по необходимости все ваши добродетели. Есть топор, наточенный для вас, приложенный к этим корням и весьма острый, для того, по кому он попадет. [Не растят] дерево, [если] оно не рождает плодов, но он [топор] его уничтожает и подводит к огню. Поэтому немедленно покайтесь, и да раскается каждый, и следите неотлучно, чтобы вы не были этими деревьями»).
Граница между первым и вторым КА маркирована сменой структурных типов предложения: на смену вопросительному предложению, начинающемуся с вопросительного местоимения wer, приходит другой тип. Кроме того, происходит смена персональной соотнесенности высказываний: wer уступает
место существительному man. Сразу заметим, что первый К А
чп
можно отнести к ассертивамои: говорящий не желает получить ответ на вопрос, он лишь заявляет, что никому не удастся уйти от ответственности. Использование риторического вопроса — экспрессивное средство, повышающее эффективность речевого воздействия на адресата не только этого предложения, но и всего высказывания в целом. Следующий речевой эпизод цементируется компонентами функционально-семантического поля побудительности: модальными глаголом durfan, который в сочетании с отрицательной частицей ni выражает запрещение, sculan, имеющим значение долженствования31, и формами им-
29 Значения анализируемых в тексте работы лексем приводятся по словарю, прилагаемому к этому изданию, а также по словарю Р. Шютцайхеля: Schützeichel R. Althochdeutsches Wörterbuch. 5. Aufl. Tübingen, 1995.
30 Подробно вопрос о классификации ассертивов будет рассмотрен при обсуждении принципов атрибуции отдельных КА.
31 Тем самым мы подчёркиваем, что в зависимости от контекста возможно ослабление модального значения и выдвижение значения будущего вре-
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
ператива мн. ч. от глаголов beginnan и drosten. Вышесказанное позволяет атрибутировать этот КА как инъюнктив. Второй КА отграничен от третьего прежде всего изменением наклонения: на смену императиву приходит индикатив, а также сменой персональной соотнесенности высказывания: если во втором КА используется местоимение thu и бесподлежащные формы императива, соотносимые со 2 лицом, то подлежащим в третьем КА является существительное got, указывающее на лицо, которое в акте коммуникации не задействовано. Отсутствие маркеров внешней модальности нереальности или модальности императивной позволяет отнести третий КА к ассертивам. Возвратом к маркерам побудительности (смена наклонения глагола) и сменой персональной соотнесенности высказывания (got ^ ir) маркирован переход к инъюнктиву.
Рассматривая РЭ, состоящие из трех КА, остановимся сначала на РЭ с кольцевым построением. Особенностью данного памятника является наличие трехкомпонентных РЭ, где в качестве КА, открывающих и закрывающих соответствующие РЭ, используются КА-не-ассертивы. Так построен РЭ следующий РЭ (I, 19; 3-12):
«thu scalt thih héffen fflu frúa;
fliuh in ántheraz lánt, bimid ouh thesan fiant!
In Aegypto wis thu sár, unz ih thir zéigo avur thár,
wanne thu biginnes thes thines héiminges.
Ni laz iz ny úntarmuari, thia muater thára fuari;
thaz kind ouh iogilicho bisuorge hérlicho.
Ther kúning wilit sliumo inan suachen ingriuno
mit bizenten suérton, nálas mit then wórton.
Húgi fflu hárto thero minero wórto;
in hérzen giwaro wártes, thaz thu úns thia frúma haltes»
(«Ты должен подняться очень рано, беги в другую страну, избеги также и этого врага. Будь сразу же в Египте, пока я не укажу тебе,
мени (см. разобранные выше примеры из «Хелианда»). Отметим, что в древневерхненемецком этот глагол как компонент формирующейся формы буд. вр. используется редко: там, где просматривается значение будущего, присутствует и модальное значение. Одним из немногих примеров «футурального» употребления этого глагола является ст. I, 23; 23. Подробнее см.: Зиндер Л. Р., Строева Т. В. Историческая морфология немецкого языка. Л., 1968. С. 117-118.
M. В. Корышев
когда ты начнешь [путь на] родину. Не оставляй этого недоделанным, веди туда мать, и это дитя содержи достойно. Царь во что бы то ни стало хочет как можно скорее вас найти режущими мечами, а не словами. Как следует запомни на эти мои слова. Да позаботишься в сердце, чтобы ты сохранил нам этот плод!»)
РЭ открывается и завершается инъюнктивами, маркированными помимо вышеназванных средств и презенсом оптатива в ст. 12. Смена персональной соотнесенности высказывания (местоимение thu, бесподлежащный императив, соотносимый со 2 лицом ^ ther kúning ^ тот же императив, thu) и наклонения глагола маркируют переходы инъюнктив ^ ассертив ^ инъюнктив.
Интересно построение РЭ на ст. I, 6; 5-14, где два экспрес-сива окружают ассертив:
«heil wih dóhter,
wóla ward thih lébenti joh gilóubenti!
Giwihit bistu in wibon joh untar wóroltmagadon;
ist für ist alles wihes wáhsmo rêves thines.
Wio wárd ih io so wirdig fora drúhtine,
thaz seiba múater sin giangi innan hús min?
So sliumo so ih gihórta thia stimmun thina:
so blidta sih ingégin thir thaz min kind innan mir.
Alio wihi in wórolti, thir gótes boto sageti,
sie quément so giméinit ubar thin houbit!»
(«Благословенная, благодатная дочь, благословенна отныне ты, живущая и верующая! Благословенна ты среди женщин и среди дев; самым благородным во всяком жилище является плод чрева твоего. Как я стала вдруг столь достойной перед господом, что сама мать его приходит в дом мой? Как только я услышала твой голос, то обрадовался тебе мой ребёнок во мне. Благословенная из всех в мире: [как] Бога посланник сказал, все свершится, как сказано, над твоей головой»).
Ассертив выделяется среди экспрессивов только благодаря смене персональной соотнесенности высказываний: если стержнем, организующим экспрессивы, являются существительные и местоимения, соотносимые с личностью адресата высказывания (в первом экспрессиве — dóhter, thih, bistu, wáhsmo rêves
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
thines, müater sin, во втором — thir, t h i n houbit), то ao сертив конституируется местоимениями, отсылающими в первую очередь к адресанту высказывания (ih, min kind innan mir). Таким образом, выстраивается противопоставление, актуальное для адресанта: эмоции говорящего32, вызванные событиями, произошедшими со слушающим, и поэтому слушающему известные, с одной стороны, и события, о которых слушающий ничего не знает, с другой стороны. Это противопоставление представлено в тексте разными коммуникативными актами.
Из речевых эпизодов с некольцевым построением обращает на себя внимание РЭ, содержащий так называемую «Песнь Захарии» (I, 10; 3-26), идентичный, заметим, структуре соответствующего РЭ в тексте Вульгаты (Lc 1, 68-79)33:
«Si drühtin got gidiurto therero läntliuto,
ther ünsih irlösta joh selbo wisota.
Zi uns riht er horn heiles, nales fehtannes,
in künne eines küninges, sines drüttheganes,
Sös er thuruh alle thie förasagon sine
theru göregun wörolti was io giheizenti.
Riht er zi uns ouh heilant, thaz ünsih midi fiant,
joh alle thie liuti, thie sint unser ähtenti.
Nu wilit er ginädon then unsen ältmagon,
gihügit thaz er her iz liaz, thaz er in öfto gihiaz;
Sos er gihiaz ju wanne themo drütmanne,
thaz er uns sin gisiuni in lichamen gäbi;
Thaz wir so gidröste, fon fianton irlöste,
ünförahtenti sin imo thiononti
In wihi inti in rihti fora sineru gisihti
alle dagafristi, thi er üns ist lihenti.
Int ih scäl thir sagen, chind min: thu bist förasago sin,
thu scalt drühtine rihten wega sine;
Thaz wizin these liuti, thaz er ist heil gebenti,
inti se ouh irwente fon diufeles gibente
(Ginäda sino wärun, thaz wir nan harto rüwun,
bi thiu ist er selbo in nöti nu unser wisonti);
32 Использование эмоционально окрашенных слов, словосочетаний и соответствующего порядка слов с вынесением предикатива на первое место позволяет отнести КА в ст. 5-10 (heil, will, fürist; w о 1 а ward thih, g i w i h i t bistu), 13-14 (allo wihi in wörolti) к экспрессивам.
33 В тексте «Хелианда» «Песнь Захарии» отсутствует.
M. В. Корышев
Mit dróstu ouh thie gispréche, thie sizzent innan bêche, únse fuazi ouh rihte in sine wega réhte.»
(«Да прославится господь Бог этих людей, который нас освободил и сам нас посетил. Для нас воздвиг рог спасения, а не распри, в роде царя, возлюбленного слуги своего, как он через всех пророков своих этому жалкому миру всегда возвещал. Воздвиг он нам также и спасителя, чтобы нас избегал враг, а также все люди, которые нас преследуют. Ныне хочет он быть милостивым ко всем нашим предкам, вспоминает, что он прежде это обетовал, что он его часто обещал. Так он обещал некогда любимцу, что он даст нам свой облик в теле; чтобы мы, так утешенные, от врагов освобожденные, без страха ему служили в благословении и должным образом перед его лицом все дни жизни, которые он нам дает. А тебе я должен сказать, дитя мое: ты его пророк, ты должен приготовить господину пути его; дабы знали эти люди, что он есть спасение дающий и [что он] отвратит [и] их тоже от уз дьявола (Милостью его было, что мы весьма поскорбели, потому что он сам по необходимости ныне навестил нас); с утешением обратится к тем, которые сидят в аду, и стопы наши направит на свои пути праведные»).
В этом РЭ после экспрессива в ст. 3-4 следуют два ассерти-ва: в ст. 5-18, и в ст. 19-26. Переход от экспрессива к ассертиву маркирован сменой наклонения глагола: оптатив — индикатив. Переход от одного ассертива к другому сигнализируется сменой адресата: если в первом ассертиве используются формы личного местоимения wi и однокоренного притяжательного местоимения, то во втором ассертиве встречаются формы личного местоимения thu, которое относится к сыну Захарии, называемому в ст. 19. Кроме того, делимитативную функцию выполняет и противительный союз inti, которым начинается второй ассертив.
Не останавливаясь на подробном анализе других РЭ, состоящих из трех КА, перечислим только языковые средства, используемые для отграничения КА, входящих в один РЭ. В РЭ в ст. I, 4; 49-56 КА отделены друг от друга сменой структурных типов предложения: повествовательное предложение — вопросительное предложение с вопросительным словом — повествовательное предложение. В РЭ в ст. I, 5; 15-32 используется наряду со сменой структурного типа предложения и морфо-
-
формально односоставное императивное предложение с импе--
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
индикативе34. Смена наклонений выполняет делимитативную функцию и в РЭ в ст. I, 23; 23-32. В РЭ в ст. I, 7; 3-22 переход от одного КА к другому маркируется сменой персональной отнесенности высказывания (geist miner — ih — er). Кроме того, употребление перформативного глагола в начале второго КА (frawon) тоже можно рассматривать как делимитативное средство. В РЭ в ст. I, 17; 21-28 делимитативную функцию выполняет смена структурных типов предложения: (повествовательное предложение — вопросительное бессоюзное предложение с глаголом на первом месте — повествовательное предложение). То же можно сказать и о РЭ в ст. I, 22; 43-52, где повествовательные предложения обрамлены вопросительными.
При анализе РЭ в «Хелианде», состоящих из двух КА, отмечалось, что одним из КА в этом случае всегда является ас-сертив того или иного типа. Эта особенность присуща также и двухчастным РЭ в исследуемом фрагменте евангельской гармонии Отфрида. При этом необходимо отметить, что в качестве второго КА используются адресатно-инициирующие КА (ин-террогативы и инъюнктивы). Отграничительную функцию выполняют в этом случае смена структурного типа предложения (повествовательное предложение ^ вопросительное предложение с вопросительным наречием или местоимением, см. ст. I, 5; 35-40; I, 22; 53-54), смена наклонения глагола (индикатив ^ императив, см. ст. I, 4; 27-46; I, 15; 27-31; I, 17; 45-50; I, 21; 78; I, 24; 3-12) или использование глагола sculan, выражающего долженствование (см. ст. I, 9; 16-18; I, 12; 7-20).
Подводя итоги сказанного выше, можно сделать следующие замечания. По сравнению с текстом «Хелианда», Отфрид пользуется гораздо более скромным арсеналом языковых средств, маркирующих переход от одного коммуникативного акта к другому в рамках единого речевого эпизода. В проанализированном фрагменте евангельской гармонии не обнаружены ни десе-мантизированные эмфатические синтаксические структуры, ни междометия. Из морфологических средств используется смена наклонений глагола, из синтаксических — смена структурного типа предложения. Среди лексических средств делимитатив-
34 Принимается понимание односоставных и двусоставных предложений, изложенное в грамматике О. И. Москальской: Moskalskaja О. I. Grammatik der deutschen Gegenwatssprache. Moskau, 1971. S. 301-305.
M. В. Корышев
ную функцию выполняют местоимения и существительные, при помощи которых выражается смена персональной соотнесенности высказывания, а также модальный глагол sculan, служащий для выражения императивной модальности.
После рассмотрения маркеров смены коммуникативных актов в рамках одного речевого эпизода обратимся к атрибуции отдельных К А.
Как и в случае с проанализированным фрагментом древнесаксонской поэмы, приходится констатировать, что в исследуемом отрывке из Отфрида декларативов нет по той же причине, что и в «Хелианде»: частью ритуала новозаветный текст станет позже. Кроме того, отнесение КА к декларативам возможно исходя из ситуации, в которой протекает КА, представленной в тексте художественного произведения контекстом. Контекст таких возможностей не дает.
Среди побуждающих КА особое место занимают комиссивы: в них побуждение обращено к самому говорящему. Так, в ст. I, 5; 66 Мария выражает согласие:
«si wort sinaz in mir wáhsentaz!»
(«Да возрастет слово его во мне!»)
Императив (si) служит маркером побудительности, форма личного местоимения 1 л. ед. ч. (mir) — маркером ориентированности на говорящего. Важную роль играет и контекст.
В ст. I, 7; 3-4 контекст решающего значения не имеет:
«Nu seal géist miner, mit sélu gifúagter,
mit lidin lichamen drúhtinan diuren.»
(«Теперь надлежит духу моему, связанному с душой, с членами тела восхвалять господа»).
Основную роль здесь играют собственно языковые средства: модальный глагол sculan, притяжательное местоимение 1 л. ед.ч. (miner).
В I, 13; 3-6 важную роль играет контекст, который поддерживает транспозицию индикативной формы fiemes («мы спешим») в сферу оптатива («давайте поспешим»), что необходимо ввиду субстантного совпадения этих форм.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
Для атрибуции иитеррогативов основным признаком является структурный тип предложения: интеррогативы — вопросительные предложения с вопросительными словами или без них35. На большинство иитеррогативов уже указывалось, единственным неупомянутым примером является интеррогатив в ст. I, 9; 39:
«waz wánist thaz er wérde?»
(«Кем ты хочешь, чтобы он стал?»),
где предложение начинается с вопросительного местоимения waz.
Как уже указывалось выше, разведение инъюнктивов и неинъюнктивов возможно только в контексте. Причисление КА к адресатно-инициирующим неинформационно-побуждающим КА, к которым относятся инъюнктивы, с одной стороны, и ре-квестивы с адвисивами, с другой, осуществляется на основании наличия маркеров побудительности (императив, глагол sculan) и отсутствия местоимений — маркеров обращенности побуждения к самому говорящему. При классификации не-инъюнктивов ведущую роль играет использование соответствующих перфор-мативных глаголов. Эти критерии позволили вычленить один адвисив (ст. I, 5; 17-18), где ангел советует Марии не бояться его, и 13 инъюнктивов, многие из которых уже упоминались в тексте работы. Реквестивов в обследованном фрагменте из От-фрида не найдено: Отфрид следует латинскому образцу там, где в «Хелианде» мы встречаемся с реквестивом.
Текст Отфрида более насыщен экспрессивами, чем «Хели-анд», что, однако, не в последнюю очередь объясняется тем, что не все сюжеты, где ожидаются экспрессивы, имеются в древнесаксонском памятнике. Критерием атрибуции является содержание высказывания, характер сообщаемой информации, а также присутствие / отсутствие средств выражения эмоциональности в синтаксисе (см. упоминавшиеся уже назывные предложения) и лексемы с соответствующим значением. В качестве примера экспрессива у Отфрида приведем соответствие ангельско-
35Однако важную роль играет контекст — см. прежде всего риторические вопросы, о которых уже говорилось применительно к тексту гармонии Отфрида.
M. В. Корышев
му приветствию, которое демонстрировало экспрессив в «Хели-анде» (I, 12; 23-24):
«In himilriches hóhi si gote gúallichi,
si in érdu fridu ouh állen, thie fól sin guates willen!»
(«В высоком царствии небесном да будет богу слава, а также да будет на земле мир тем, которые исполнены доброй воли!»)
Мы видим выражение эмоции — радости, а не сообщение о каком-либо положении дел. К этому выводу нас подводит и использование форм оптатива, а также такие лексемы, как прилагательное-эпитет hóhi, существительное gúallichi.
Относительно членения ассертивов на констативы и аффир-мативы в зависимости от характера сообщаемой информации можно лишь повторить уже сказанное выше: представляется, что для такого подразделения нет лингвистических оснований.
Проведенное исследование позволяет сделать следующие выводы. 31 речевой эпизод распадается на 60 КА, при этом 12 РЭ содержат по одному КА, 9 РЭ — по два КА, также 9 РЭ — по 3 К А, и один РЭ распадается на четыре К А. Атрибуция отдельных К А дала следующие результаты:
1. ко.мнсснвы 3 (I, 5; 66; I, 7; 3-4; I, 13; 3-6);
2. интеррогативы — 6 (I, 4; 55; I, 5; 35-36; I, 9; 39; I, 17; 24; I, 22; 43-46; I, 22; 53);
3. инъюнктив —13 (I, 4; 27; I, 9; 16-20; I, 11; 7-18; I, 12; 1720; I, 15; 27-28; I, 17; 45-48; I, 19; 3-8; I, 19; 11-12; I, 21; 8; I, 23; 28-30; I, 23; 39-46; I, 23; 55-56; I, 24; 3-10);
4. адвисивы—1 (I, 5; 17-18);
5. экспрессивы — 8 (I, 5; 15-16; I, 6; 5-10; I, 6; 13-14; I, 7; 5-6; I, 10; 3-4; I, 12; 23-24; I, 16; 19-20; I, 22; 52);
6. констативы - 6 (I, 4; 49-54; I, 4; 55; I, 9; 21-22; I, 15; 15-20; I, 22; 54; I, 23; 47-54);
7. аффирмативы — 24 (I, 4; 27-46; I, 4; 59-70; I, 5; 18-32; I, 5; 39-40; I, 5; 43-64; I, 5; 65; I, 7; 7-22; I, 8; 24-28; I, 9; 16; I,
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
10; 5-18; I, 10; 19-26; I, 12; 7-16; I, 15; 29-31; I, 15; 45-50; I, 17; 21-23; I, 17; 25-28; I, 17; 49-50; I, 19; 9-10; I, 21; 7; I, 22; 47-51; I, 23; 23-26; I, 23; 31-32; I, 23; 37-38; I, 24; 11-12).
Сопоставление инвентаря коммуникативных актов в одинаковых в содержательном плане фрагментов «Хелианда» и евангельской гармонии Отфрида позволяет сделать вывод, что между К А в этих памятниках нет четкой корреляции, что наталкивает на мысль о возможно различных источниках, на которых основывались «автор» древнесаксонской поэмы и Отфрид.
Дальнейшее изучение «Хелианда» и евангельской гармонии Отфрида должно проводиться при постоянном привлечении текста Вульгаты. Такое сопоставление позволит, на наш взгляд, показать, как каждый из этих памятников связан с латинским источником, в какой мере автор опирается на латинский текст, насколько сильно влияние Вульгаты, в какой мере памятники можно связать с какой-либо иной — например, устной эпической — традицией, нежели традиция церковной латинской учености. Возможности приложения методики исследования, разработанной прагмалингвистикой, очевидны. Праг-малингвистический анализ нацелен на выявление глубинных отношений, данных в тексте, поэтому достоверные результаты такого анализа могут дополнить и, возможно, уточнить данные филологической науки в традиционном смысле этого слова.
Библиография
Издания памятников,словари:
Biblia sacra iuxta Vulgatam versionem. 4.Aufl. Stuttgart, s.a.
Heliand und Genesis / Hrsg. von O.Behaghel. 4. Aufl. Halle (Saale), 1933.
Otfrids Evangelienbuch / Hrsg. von O. Erdmann. 6. Aufl., besorgt von L. Wolff. Tübingen, 1973.
Tatian / Hrsg. von Ed. Sievers. 2. Aufl. Paderborn, 1892.
Schützeichel R. Althochdeutsches Würterbuch. 5. Aufl. Tübingen, 1995.
M. В. Корышев
Прочая литература:
Алпатов В. М. История лингвистических учений. М., 2001.
Баллн Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.
Бармпна Е. Г. Прагматическая характеристика речевых эпизодов в древнеанглийской эпической поэме «Беовульф» / Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. СПб, 2004.
Богданов В. В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты. Л., 1990.
Гак В. Г. Теоретическая грамматика французского языка. Синтаксис. 2-е изд., испр. и доп. М., 1986.
Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.
Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990.
Зиндер Л. Р., Строева Т. В. Историческая морфология немецкого языка. Л., 1968.
Коржинек И. К вопросу о языке и речи Ц Пражский лингвистический кружок. М., 1967.
Новое в зарубежной лингвистике: Вып. 17. Теория речевых актов. М., 1986.
Скаличка В. Копенгагенский структурализм и «пражская школа» Ц Звегинцев В. А. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1960.
Ansätze zu einer pragmatischen Sprachgeschichte: Zürcher Kolloquium 1978 / Hg. von Horst Sitta. Tübingen, 1980.
Ehrismann G. Geschichte der deutschen Literatur bis zum Ausgang des Mittelalters. I. Die althochdeutsche Literatur. 2. Aufl. München, 1932. S. 178-182.
Fromm H. Von der Schriftlichkeit zur Mündlichkeit? Mit einem Rückblick auf die Tagung in Freiburg // Das Mittelalter und die Germanisten. Zur neueren Methodengeschichte der germanischen Philologie. Freiburger Colloquium 1997. / Hrsg. von E.C.Lutz. Freiburg / Schweiz, 1998.
Hellgardt E. Die Praefatio in librum Antiquum lingua Saxonica cons-criptum, die Versus de poeta & interprete huius codicis und die altsüchsische Bibelepik // Entstehung des Deutschen: Festschrift fuür Heinrich Tiefenbach / Hrsg. von A. Greule, E. Meinecke, Chr.
Проблемы речевого взаимодействия в древнегерманском эпосе
Thim-Mabrey. Heidelberg: Universitätsverlag Winter, 2004. S. 173230.
Moskalskaja O. I. Grammatik der deutschen Gegenwatssprache. Moskau, 1971.
Simmler Fr. Makrostrukturen in lateinischen und deutschen Textäber-lieferungen der Regula Benedicti. S. 213-295.
Weinrich H. Textgrammatik der deutschen Sprache. Mannheim; Leipzig; Wien; Zärich, 1993.
