CC BY
115
ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ТЕРРОРИЗМА В РОССИИ В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ И СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ*
УДК 930.85
Политический террор, если подразумевать под этим словом «применение силы или угрозу её применения в политических целях», к сожалению, имеет очень богатую историю. Громкие террористические акты совершались в разных странах в разные исторические эпохи и вызывали совершенно разную реакцию у разных групп населения. Кто-то утверждал, что любой террористический акт, какими бы причинами он ни был вызван, является обыкновенным уголовным преступлением, страшным грехом или нарушением норм человеческой морали, а кто-то, что «каждый человек имеет право убить деспота, и народ не может отнять этого права ни у одного из своих граждан» [8, с. 4]. В научном сообществе уже давно популярен тезис о том, что «теракт лежит в основе любой культурной традиции. Мифологический пласт идеологии подразумевает создание сакрализованного пантеона мучеников и героев. Если первый из образов является преломлением архетипа жертвы, то второй - террориста. Юдифь и Брут, зелоты и ассасины, Робин Гуд и Ермак представляют собой вариации террористической канвы архаических периодов истории» [1, с. 4]. Появление научного термина «террор» обычно связывают с историей Великой французской революции. При этом некоторые западные исследователи по-прежнему называют «родиной массового политического терроризма» Россию, а многие российские ученые склонны видеть в терроризме «чисто западное явление», искусственно привнесенное на российскую «почву». Не прекращаются споры о том, как соотносятся понятия «политический террор» и «государственный терроризм». Резкий всплеск террористической активности на рубеже ХХ-ХХ1 вв., придает осо-
И.В. СИБИРЯКОВ
бую актуальность анализу широкого круга проблем, связанных с историей политического терроризма в России. При этом, на наш взгляд, особенно важно обратить внимание на то, как история российского политического террора начала ХХ в. была отражена на страницах отечественных научных исторических исследований, как профессиональные историки оценивали роль террора в политической истории страны, какие сюжеты и на какой источнико-вой базе они изучали. Хорошо известно, что политический террор в России в начале ХХ в. носил масштабный характер и самым существенным образом повлиял на формирование особой политической культуры широких слоев населения страны. Не последнюю роль в этом процессе сыграла и историческая наука.
В рамках данной статьи под термином «терроризм», в соответствии с определением Дж.Хардмана, мы будем понимать метод или теорию, обосновывающую метод, «посредством которого организованная группа или партия стремится достичь провозглашенных ею целей преимущественно через систематическое использование насилия. Террористические акты направляются против людей, которые как личности, агенты или представители власти мешают достижению целей такой группы» [19, с. 26]. При этом мы исключаем из предмета нашего анализа сюжеты, связанные с изучением проблем «государственного терроризма» в отечественной историографии ХХ в., так как последние требуют самостоятельного полноценного научного исследования.
Сегодня многие ученые признают, что теория террористической борьбы, была рождена еще в XIX в. и создавалась при активном участии российской интеллиген-
* Работа выполнена в рамках аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы (2009-2010 гг.). Мероприятие 1».
ции. Работы С.Г. Нечаева, М.А. Бакунина, П.Н. Ткачева и других идеологов русского террора второй половины XIX в. пользовались популярностью как в России, так и за ее пределами. Они оказали серьезное влияние на развитие многих радикальных политических движений и организаций, стали своеобразным идеологическим фундаментом для нового поколения российских сторонников террора, вступивших в политическую борьбу в начале ХХ в. Среди первых исследователей феномена «русского террора» можно назвать С.С. Татищева, А.П. Мальшинского, Н.Н. Голицына, А.И. Спиридовича и др. [4]. Труды данных авторов составили основу т.н. официальной, или «охранительной концепции» революционного движения в России. Авторы этой концепции обратили внимание на то, что, помимо социально-экономической обусловленности терроризма, появлению устойчивых террористических групп, как правило, предшествует определенный, весьма длительный период пропаганды идей террористической борьбы. Ключевую роль в этом процессе играют представители интеллигенции. Важным шагом в разработке данной концепции стала книга «Обзор социально-революционного движения в России», в которой утверждалось, что анализ развития революционных процессов «... приведет беспристрастного исследователя к тому существенному выводу, что не занесенные извне учения и лишенные всякой почвы мечтания породили и питают в нашем отечестве дух крамолы и разрушения. ... На ясно осознанном разложении общества, потерявшего свое равновесие, основаны все расчеты подпольных бунтовщиков - продукта того же процесса разложения» [13, с.321-322].
«Либеральная концепция» революционного движения в России сформировалась в начале ХХ в. при активном участии Б.Б. Глинского, В.Я. Богучарского, А.А. Корнилова, П.Б. Струве и др. [7]. Сторонники этой концепции отмечали «вынужденный» характер народнического террора и его «практическую несостоятельность». П.Б. Струве по этому поводу писал: «Условием, которое с исторической необходимостью породило и порождает революционный террор, является в нашей стране бессилие общественного мнения, закона и права» [18, с. 153]. А В.Я. Богучарский подчеркивал, что «методы борьбы народовольчества -
заговор и терроризм - как методы совершенно неверные, оказались и совершенно несостоятельными на практике» [17].
Охранительной и либеральной концепциям долгие годы противостояла собственно народническая концепция. Она начала формироваться почти одновременно с охранительной концепцией и в противовес ей. «Волна историографической апологии терроризма, - по словам В.Э. Багдасаряна и А.А. Бакаева, - была инициирована изданием в 1893 г. в Женеве брошюры П.Ф. Алисова «Террор» [1, с. 7]. Первоначальную основу народнической концепции составили нелегальные издания «Народной воли» - программные статьи, прокламации, биографии деятелей партии, следственные показания, судебные речи. К ним добавились изданные в эмиграции сочинения П.А. Кропоткина, П.Л. Лаврова, С.М. Степняка-Кравчинского, Л.А. Тихомирова и др. Народники признавали политический террор в России исторически и нравственно оправданным, хотя его «практическую пользу» оценивали далеко не однозначно. Показательно, что К. Маркс и Ф. Энгельс, много размышлявшие о месте террора в политической жизни России, тоже были готовы оправдать народнический террор. Они считали, что он продиктован «действиями противников», а значит, по его поводу следует морализировать так же мало, как и «по поводу землетрясения на Хиосе» [11, с. 158].
В начале ХХ века тема политического террора оказалась в центре внимания части российского общества в связи с активной деятельностью радикальных политических партий и организаций, а также в связи с трагической историей первой российской революции. Первым историографическим трудом послеоктябрьского периода по истории революционного терроризма явилась книга, изданная партией социалистов-революционеров в 1918 году, которая называлась «Боевые предприятия социалистов-революционеров в освещении охранки» [2]. Показательно, что в советской историографии индивидуальный политический террор осуждался не как насилие, а как проявление мелкобуржуазного индивидуализма в классовой борьбе. Ему противопоставлялись массовые формы движения угнетенных классов. Сам по себе террор не только не осуждался, но превозносился как наиболее действенный способ
разрешения социальных антагонизмов. Индивидуальный террор в контексте выхода на политическую арену пролетариата считался недостаточным. Мелкобуржуазному индивидуальному терроризму противопоставлялся массовый пролетарский террор.
Идеологическим клише советской историографии стали оценки, высказанные В.И. Лениным в отношении терроризма в 1902 году в статье «Почему социал-демократия должна объявить решительную и беспощадную войну социалистам-революционерам?». Терроризм определялся в ней как скоропреходящее явление, не связанное с революционным движением масс. Вслед за В.И. Лениным советские историки констатировали, что на деле террор социалистов-революционеров является «ничем иным, как единоборством, всецело осужденным опытом истории».
В.И. Ленин, оценки которого часто служили первоосновой для выработки ключевых подходов советской историографии, был далек от того, чтобы осуждать терроризм по гуманистическим соображениям. В работе «Детская болезнь левизны в коммунизме» он писал: «Мы отвергали индивидуальный террор только по причинам целесообразности, а людей, которые способны были бы «принципиально» осуждать террор великой французской революции или вообще террор со стороны победившей революционной партии, осаждаемой буржуазией всего мира, таких людей еще Плеханов в 1900-1903 годах, когда Плеханов был марксистом и революционером, подвергал осмеянию и оплевыванию». Неслучайно в начале ХХ в. большевики также устраивали террористические акты, менее эффектные, чем у эсеров, но более прагматически выверенные.
Тезис о мелкобуржуазной сущности индивидуального политического террора был апробирован в советской историографии еще в начале 1920-х годов. Авторами работ, затрагивающих проблемы эсеровского и анархистского террора, выступили главным образом видные большевистские деятели, такие, как А.В. Луначарский, Ю.Стеклов, А.Платонов, Я.Яковлев и др. Отличительной особенностью этих трудов являлось преобладание дидактического компонента. Названные авторы не столько пытались реконструировать историческую канву, сколько полемизировали со своими оппонентами в социалистическом лагере,
еще не сошедшими к тому времени с политической авансцены [16].
В советской историографии в период доминирования школы М.Н. Покровского предпринимались неоднократные попытки объяснения феномена революционного терроризма с позиций экономического детерминизма. Преобладал тезис о том, что теракты были вызваны резким ухудшением экономического положения народных масс. В воспоминаниях о М.А. Натансоне бывший представитель партии социалистов-революционеров Г.Ульянов утверждал, что начало эсеровской пропаганды терроризма, осуществлялось на фоне голода в Центральной России. Однако если проследить хронику политических терактов, то прямой зависимости их динамики от хозяйственного положения страны не обнаруживается. Политические убийства осуществлялись в годы как экономического упадка, так и подъема. Более того, в условиях хозяйственного кризиса представители радикальных организаций начинали апеллировать к народу и соответственно отдавали приоритет в тактическом отношении к массовым формам революционного движения, тогда как в годы экономического роста оставалось возлагать надежду на индивидуальные методы борьбы.
После осуждения школы М.Н. Покровского экономическое объяснение сущности политического терроризма оказалось окончательно заменено социологической интерпретацией. По мнению сторонников такого подхода, террористические методы борьбы, в первую очередь, определялись особенностями политической тактики мелкой буржуазии.
Советская послеоктябрьская историография во многом развивалась под знаком «охоты на ведьм». Историки революционного движения активно включились в поиск бывших агентов царской охранки. Они достаточно быстро обнаружили, что иногда интересы охранных служб и террористов парадоксальным образом совпадали. Полиции, по ее корпоративным соображениям, полный разгром террористических организаций был не выгоден. При отсутствии террористической угрозы социальный, а соответственно и материальный статус охранки имели бы тенденцию к понижению. Поэтому охранные службы иногда пользовались приемами создания террористических фантомов. Естественно, что советские
авторы не упускали возможности разоблачения такого рода провокаций. Уже в 1918 году В.К. Агафонов писал об организации П.И. Рачковским в Париже лаборатории по изготовлению бомб, сведения о которой были переданы французской полиции. В результате оказалось сфабриковано следственное дело о заговоре в целях убийства Александра III во время визита того во Францию [16].
В 50-80-е гг. ХХ века исследование проблем, так или иначе связанных с историей политического терроризма в России проходило под очень сильным давлением тех методологических конструкций, которые сформировались в рамках знаменитой истории КПСС. Оценки и суждения высокопоставленных партийных чиновников часто выступали в качестве главного аргумента при решении любой научной проблемы [3].
Тем не менее, особенно в 70-80-е гг. ряду ученых, занимавшихся историей общественно-политических движений в России, удалось сделать следующий шаг в исследовании истории отечественного политического террора. Так, В.А. Дьяков сумел показать взаимосвязь между освободительным движением в России в 18251861 гг. и национально-освободительной борьбой, развернувшейся в этот период в Польше и ряде других регионов империи, детально проанализировал организационные принципы и тактику дворянских революционеров, которые в дальнейшем повлияли на развитие народнических революционных организаций [5]. Н.А. Троицкий исследовал роль политических процессов 60-90-х гг. Х!Х в. в развитии революционного движения в России. Он выявил две главные особенности поведения обвиняемых перед царским судом: первая - это «сознательное стремление революционеров, как правило, на каждом судебном процессе превращать скамью подсудимых в трибуну для обличения существующего строя и пропаганды революции...», а вторая - «... их безграничная и бескорыстная, далеко не всегда «целесообразная» самоотверженность» [20]. Н.А. Троицкий очень высоко оценивал морально-волевые качества революционеров, используя термин «террористы» в, безусловно, позитивном смысле.
М.Д. Карпачев в монографии «Истоки российской революции: легенды и реаль-
ность» проанализировал основные подходы англо-американской историографии к вопросу о социальных истоках и причинах общественного движения в пореформенной России, а также дал критическую оценку многим суждениям английских и американских историков об особенностях идеологической и практической деятельности русских революционеров 1860-х гг.
М.Д. Карпачев, как и многие его предшественники, по-прежнему утверждал, что «русским народникам террор был навязан царским правительством», «а покушения на официальных лиц были ответом на жесткие полицейские гонения и смертные казни» [6, с. 188]. Вместе с тем, именно М.Д. Карпачев впервые в советской историографии столь подробно и детально изложил на русском языке взгляды своих оппонентов. Внимательный читатель, изучая данную работу, мог узнать, что Дж. Биллингтон настаивал на закономерном торжестве сторонников революционного насилия в русском освободительном движении, которое он связывал с тем, что «русская общественная мысль не знала здоровой умеренности и постоянно оказывалась между Сциллой реакции и Харибдой революционного экстремизма», что Р.Пайпс был абсолютно убежден в том, террор социалистов-революционеров превратился в террор ради террора и осуществлялся для того, что бы доказать, что он осуществим, а спор шел только о том, «у кого воля сильнее: у кучки революционеров или у всего истэблишмента империи», что Ф. Рэнделл считал, что террористическая атака выросла в обстановке глубокого разочарования, русское общество вскоре после окончания войны с Турцией. Сам же М.Д. Карпачев настаивал на том, что превращение террора в орудие политической борьбы было следствием слабости тех социальных сил, которые поддерживали революционное движение. Тактика террора и политического заговора являлась неизбежным спутником интеллигентской революционности, завершающим аккордом ее развития» [6, с. 189].
В качестве главного аргумента, подтверждавшего правоту его взглядов, М.Д. Карпачев по недоброй традиции советской исторической науки использовал цитату из работы В.И. Ленина, который писал: «В 70-х и 80-х годах, когда идея захвата власти культивировалась народовольцами, они представляли из себя группу интелли-
гентов, а на самом деле сколько-нибудь широкого, действительно массового революционного движения не было. Захват власти был пожеланием или фразой горсточки интеллигентов, а не неизбежным дальнейшим шагом развивающегося уже массового движения» [10, с. 365].
Важно подчеркнуть, что в 70-80-е гг. этический аспект в развитии терроризма вызвал более серьезный интерес у западных, а не отечественных исследователей. Так, по мнению У.Лакера, который в 1977 году опубликовал работу по названием «Terrorism», доминирующей тенденцией в истории мирового террористического движения стала дегуманизация насилия. «Если ранние террористические группы, - писал американский историк, - воздерживались от актов намеренной жестокости... с изменением характера терроризма как левого, так и правого, гуманное поведение больше не является нормой ... Политический террорист наших дней . освободился от угрызений совести» [1, с. 116]. Отечественные историки обратили свое внимание на данный аспект проблемы намного позже.
В.Р. Лейкина-Свирская в своей книге «Русская интеллигенция в 1900-1917 гг.» очень кратко, но затронула вопрос о социальном составе партии эсеров. В.Р. Лейкина-Свирская констатировала, что проводившаяся партией эсеров «тактика индивидуального террора не могла обеспечить ей массовую опору. Со своего основания в начале 1902 г. по 1911 г. эсеры осуществили 205 террористических актов против высшей и низшей администрации царизма; подавляющее количество из них (191) приходится на 1905-1907 гг. В списке террористов, о которых можно было собрать сведения, у В.Р. Лейкиной-Свирской оказались 149 человек, из которых 42 интеллигента, 13 студентов, 10 учащихся, 69 рабочих, остальные - крестьяне, солдаты, матросы и др.» [9, с. 247].
Проблемы политического терроризма начала ХХ в. продолжали интересовать советских историков и в годы перестройки. При этом традиция прочной увязки вопросов террора с историей деятельности отдельных политических партий и организаций в это время еще сохранялась. Так, в 1989 г. Д.Б. Павлов опубликовал книгу «Эсеры - максималисты в первой российской революции». В ней он подробно проанализировал историю возникновения
эсеровского максимализма, его теоретические основы и деятельность максималистов в годы революции. Подводя итог анализа позиции эсеров-максималистов в отношении террора, Д.Б. Павлов писал: «Вера максималистов в возможности террора была поистине безграничной. С помощью всех видов террора («центрального», местного, массового, «экономического», аграрного) они рассчитывали дезорганизовать правительственный аппарат самодержавия, терроризировать весь класс помещиков и буржуазии, вызвать подъем революционного движения и подготовить массы к вооруженному восстанию». Д.Б. Павлов был вынужден в своей работе вернуться к вопросу об отношении к террору В.И. Ленина. Проанализировав несколько высказываний В.И. Ленина, Д.Б. Павлов констатировал: «В чем же заключалось ленинское понимание террора, который должна была применять революционная организация? Главное здесь заключалось в требовании тесной связи боевой работы с массовым революционным движением. Эта связь, по Ленину, состояла в том, что террор должен был стать одним из подсобных средств борьбы масс, пригодным и необходимым лишь в период «решительного штурма» самодержавия» [14, с. 158].
Но именно в годы перестройки наметились первые признаки формирования нового подхода к изучению проблем политического терроризма в отечественной историографии. В рамках этого подхода проблемы терроризма стали менее жестко связываться с историей конкретных политических партий, приобретая характер самостоятельных и самодостаточных научных проблем. В СССР в последние годы существования этого государства были даже опубликованы произведения тех авторов, чьи взгляды по широкому кругу исторических, политических, социальных вопросов не совпадали со взглядами лидеров большевизма и идеологическими установками КПСС. Важную роль для постепенного изменения традиционных советских взглядов на историю политического терроризма сыграла публикация в 1990 году книги великого русского философа В.В. Розанова «Уединенное», в которой автор несколько раз обращался к различным аспектам данной истории. Он, в частности, писал: «В террор можно и влюбиться и возненавидеть до
глубины души, - и притом с оттенком «на неделе семь пятниц», без всякой неискренности. Есть вещи, в себе диалектические, высвечивающие (сами) и одним светом и другим, кажущиеся с одной стороны - так, а с другой - иначе. Мы, люди, страшно несчастны в своих суждениях перед этими диалектическими вещами, ибо страшно бессильны...» [15, с. 35].
Качественно новым явлением для советской исторической науки эпохи 80-х гг. стало издание в СССР книг историков - эмигрантов, посвященных проблемам политического терроризма начала ХХ в. Наиболее бурную реакцию в научном сообществе вызвало издание книги Б.Николаевского «История одного преда-
теля. Террористы и политическая полиция» [12].
В конце 80-х годов ХХ в. стало очевидно, что для решения проблем, накопившихся в отечественной историографии, истории политического террора в России необходимо существенно расширить ис-точниковую базу исследований, обновить методологический инструментарий, учесть достижения т.н. «западной историографии». В 90-е годы ХХ в. в рамках развития уже постсоветского этапа отечественной историографии проблем политического терроризма к исследованию феномена террора начала ХХ века подключились политологи, социологи, юристы и другие представители гуманитарного знания.
1. Багдасарян, В.Э. Российский революционный терроризм через призму исторической и общественно-политической мысли [Текст] / В.Э. Багдасарян, А.А. Бакаев. - М.: ВНИИ МВД России, 2004.
2. Боевые предприятия социалистов-революционеров в освещении охранки. М., 1918.
3. Георгиева Н.Г. Революционное движение в России в конце XIX - начале ХХ в. М., 1986.
4. Голицын Н.Н. Хроника социалистического движения в России 1878-1887 гг. - М., 1906; Спиридович А.И. Записки жандарма. - Харьков, 1928 и др.
5. Дьяков В.А. Освободительное движение в России. 1825-1861 гг. - М., 1979.
6. Карпачев М.Д. Истоки российской революции: легенды и реальность. - М., 1991.
7. Корнилов А.А. Общественное движение при Александре II. 1855-1881 гг. - М., 1909; Глинский Б.Б. Революционный период русской истории (1861-1881 гг.): Исторические очерки. - Спб., 1913 и др.
8. Кошель П.А. История наказаний в России. История российского терроризма. - М.: Голос, 1995.
9. Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 гг. - М.: Мысль, 1981.
10. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 12.
11. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19.
12. Николаевский Б.Н. История одного предателя. - М.: Высш.шк., 1991.
13. Обзор социально-революционного движения в России. СПб., 1880.
14. Павлов Д.Б. Эсеры - максималисты в первой российской революции. - М.: Изд-во ВЗПИ, 1989.
15. Розанов В.В. Уединенное. - М.: Политиздат,1990.
16. Российский терроризм в начале XX века [Электронный ресурс]. - Режим доступа: Ийр://геуо1и1:юп. allbest.ru/history/00091222_0.html (дата обращения: 21.05.2010).
17. Русская дореволюционная историография [Электронный ресурс]. - Режим доступа: Ь|Ир://шшш. sgu.rU/files/nodes/9828/1.pdf (дата обращения: 21.05.2010).
18. Струве П.Б. Ра^Ыка. - СПб., 1911.
19. Суворов, А.И. Борьба с терроризмом в России в XIX - начале ХХ века. [Текст] / А.И. Суворов. - М.:ЮНИТИ-ДАНА, 2002.
20. Троицкий Н.А. Безумство храбрых. Русские революционеры и карательная политика царизма. 1866-1882 гг. - М., 1978.
