CC BY
37
УДК 894.3 ББК Ш5(2=Даг)
Э. М. Омаршаева
г. Махачкала
Проблемно-тематическая организация дагестанского исторического романа
Статья содержит анализ нравственных, семейно-бытовых, а также психологических проблем, характерных для произведений дагестанских авторов. В частности, в статье исследуется круг проблем, определяющих жанровый облик исторических произведений, а именно: архетипические и частноисторические проблемы. Вопросы жизни и смерти и их инварианты автор статьи исследует в соотношении со спецификой исторических произведений и выстраивает соответствующую типологию лейтмотивов.
Ключевые слова: жанр, типология, исторический роман.
E. M. Omarshaeva
Dagestan
The Problems and Theme Organization of Dagestan Historical Novel
The article contains the analyses of moral, psychological, private and everyday problems, that are typical of the national authors’ literary works. The article focuses on the problems of historical literary works genre definition, namely, the archetype and the certain historical period problems. According to the historical literary works special features, the author of the article dwells on the Life and Death problems and their invariants and makes the corresponding themes typology.
Keywords: genre, typology, historical novel.
Дагестанские исторические романы многопроблемные и многоплановые. В них, помимо историко-революционной темы, темы социального переустройства общества, поднимаются и другие острые вопросы: нравственные, семейно-бытовые, психологические и т. д.
Среди наименее типичных для жанра исторического романа отметим проблему творчества, творческой личности, к примеру, в произведении Х. Алиева «Батырай». Здесь создание целостного образа поэта-певца было бы немыслимо без заострения чисто литературоведческой, эстетической и даже эстетской проблематики. Или же сюжетная линия певца Суграя в произведениях А. Соловьева, -«наименее историческая», нарочито обособленная от других линий, но в то же время самая лиричная и вызывающе контрастная социальным проблемам, претендующим на главенство.
Вообще, сюжет художника, положенный в основу данного произведения, кажется далеким от жанровых характеристик исторического романа хотя бы в силу того, что тема творчества подразумевает концентрацию на
внутреннем мире частного (творящего) лица. То есть сама постановка проблемы уже исключает некую всеобщность и возможность выведения той или иной типологии, характерной для произведений на историческую тему, - напротив, подчеркивается исключительность, «нетипичность» талантливой личности, всегда противопоставленной и врагам, и друзьям, и родным, и даже любимым.
Выведение в качестве главного героя художника и соответствующей проблематики, казалось бы, отдаляет подобного рода произведения от жанра исторического романа, даже если данный герой и является реальным. Но не все так однозначно в приоритете проблем, присущих историческим романам: ведь история одного человека, интимное погружение в одну только душу, даже лишенное канвы «внешних» событий, может подчас рассказать о целом народе и эпохе гораздо больше, чем широкое эпическое полотно. И не факт, что историю вершат политики и военные, а не художники. Настоящие же эпохальные катаклизмы происходят в сердцах, а не на полях сражений или площадях, - или хотя бы начинаются с них. Сочинение песен никак не вя-
жется с традиционными представлениями о воинской доблести и, с обывательской точки зрения, представляется бесславным делом, обрекающим на духовное изгойничество. Такая позиция «вне», некая отстраненность, позволяют стать предельно прозорливым. Вместо оружия - музыкальный инструмент, вместо боевых подвигов - слово, призванное возвращать на путь истинный всех заблудших и ослепших.
Миссионерская роль отводится певцу Суграю в романе А. Соловьева «Хазария». Его глазами - глазами альтруиста - даются самые кровавые батальные картины в романе. «Суграй жалостлив, потому он и не воин» [7, с. 43], но именно своей аполитичностью он ценен для автора, обнажающего неприглядную суть военного времени. Певец в милитаризованном государстве пользуется противоречивой репутацией: с одной стороны, к нему относятся с некоторым пренебрежением, видя в нем человека «бесполезного» рода деятельности. С другой стороны, та же непостижимость творчества окружает его ореолом таинственности, порождающей почти страх: «Он умел не только петь, разжигая кровь слушателей, побуждая их к славным подвигам, но и сочинять песни. А такое умение простодушному степняку кажется сверхъестественным» [7, с. 218].
Проблема творческой личности решается и на образе Батырая в одноименном романе Х. Алиева.
Истинное мужество проявляется не только на полях сражений, но и в бытовых ежедневных ситуациях, где подчас некому оценить такое мужество по достоинству: «Багадур Батырай может показать чудеса храбрости и воинской доблести такие, каких еще не видывали и не слыхивали ни шамилевские наибы, ни николаевские сардары» [2, с. 95]. У певца и воина разная шкала ценностей и разное предназначение, и если погибнет последний, это будет страшной, но закономерностью, а если художник, то «горы останутся без тех песен, которые сильнее даже самых непобедимых армий» [2, с. 95]. Таким образом, кончина художника может иметь самые глобальные последствия для людей и для всего сущего.
Роман даргинского писателя изобилует рассуждениями героев о поэзии: «Каждый
по-своему, на уровне своего мировоззрения и миропонимания, рассуждает о песне и ее роли в жизни отдельного человека и общества в целом» [3, с. 389]. Подобная проблематика является вневременной: она «стоит в стороне» от истории в силу своей вечности и неизбывности. Батырая слушают, затаив дыхание, ведь он поет о своем народе, пробуждая в нем бесстрашие, гордость и другие лучшие качества, задавленные годами духовного рабства. Образ Батырая несет в себе классические черты художника, и нельзя понять, что важнее - его неповторимость как исторически достоверной личности или символичность, некая обобщенность.
Как отмечает исследователь А. Вагидов, в данном романе главным фактором, организующим повествование, выступает песня, а не жизнь Батырая, хотя фабула романа и держится на реальных или вымышленных событиях его биографии [3, с. 388]. Песня характеризует Батырая не только как поэта, но и как человека, мужчину, то есть представляет собой единственно подлинный исторический документ, который возможен при жизнеописании творческой личности.
Проблема творчества в дагестанском историческом романе возникает и в совершенно ином качестве: под созидательным процессом понимается не только сочинение художественных произведений, но и нового миропорядка, то есть революция. Последней приписывается положительный заряд, сопоставимый с поэтическим вдохновением; творцом же выступает народ во главе с большевиками. Песни имеют социальную принадлежность, выдавая статус их сочинителя / исполнителя: так, протест, невозможный в действительности, подчас переносился в поэтическую плоскость, тиражировался в народной среде и увековечивался. Вот, к примеру, песня ремесленника - поэтическая аннотация и своеобразный социальный ярлык: «Я - Жахпар, лудильщик бравый, не терплю кастрюли ржавой, все разбитое на части починить сочту за счастье, - разве есть на свете мастер лучше меня, калайчи?» [1, с. 16].
Музыка - это летопись народной истории, и «ее звуки могут рассказать о жизни, о небе, о земле...» [1, с. 12]. Поэтому песни -это знамения эпох, флагманы социальных потрясений, без которых невозможно предста-
вить идейно-тематический стержень, проблематику дагестанских исторических романов: «Новые песни призывно звучали над горами, собирая не как когда-то - под зеленое знамя ислама, а под красное знамя, все больше и больше людей» [1, с. 12].
Чем горше судьба, тем пронзительнее звуковой и смысловой ряд, ибо прекрасное покупается ценой больших страданий. Отсюда и образ в романе А. Абу-Бакара «Манана» легендарной птицы Амру, которая, умирая, так поет, что замирает весь мир: «Единственная и несравненная песнь - это песнь любви и борьбы...» [1, с. 128]. Весь смысл этого предсмертного исполнения - самопожертвование ради всеобщего преображения, что составляет и суть революции: «Мы призваны спеть эту песню, чтобы ее услышали все. Лучшее в жизни, говорят, достигается лишь ценою страдания, но страданиям народа, как видно, нет конца. Пусть прекрасной будет заря над землей!.. Когда мы бросаемся грудью на стальные шипы штыков, мы понимаем, что делаем, и идем на это, ибо прекрасно наше дело» [1, с. 128].
У. Буйнакский в романе М.-С. Яхьяева «Три солнца» в своем предсмертном письме к любимой упоминает именно такие песни, омытые кровью добровольцев: «Милый друг, я хочу, чтобы для блага нашего родного народа мы с тобой спели все песни, на какие только способны.» [8, с. 170]. Героическая музыка играет роль рычага, способного поднять массы на борьбу, поэтому ее значение особенно велико для революционных преобразований. Как следствие, оно велико и для дагестанских исторических романов, в которых особенно важен показ пробуждения народного сознания, раскрепощения человеческого достоинства. Слияние голосов в хоровом пении соотносимо с народным единением в переломные исторические моменты, потому революция врывается в дагестанские города вместе с боевыми маршами.
Отметим, что практически ни один дагестанский исторический роман не обходится без подобных лейтмотивов и проблематики: в повествование постоянно прорываются звуки то военного марша, то торжественного гимна, то вдумчивого романса.
Анализируя проблематику дагестанских исторических романов, нельзя обойти
вниманием свойственную им «типологию трагического» [6, с. 246]. Осознание бытия как трагедийного состояния мира является фактом духовной развитости человека и общества. «Искусство умирать» [6, с. 246] в художественном творчестве стало предметом особо пристального интереса авторов, принадлежащих разным национальным литературам, работающим в разных координатах духовно-эстетического восприятия и отражения действительности. Все это отразилось и на центральных проблемах дагестанского исторического романа, что позволяет считать их архетипическими, повторяемыми, вечными.
Для большинства героев (особенно социально активных) в названных произведениях характерно восприятие жизни как борьбы. Так, У. Буйнакский (роман М. С. Яхъяева «Три солнца: Повесть об Уллубии Буйнакском»), всегда восхищавшийся В. Белинским, сделал девизом следующие его слова: «Жизнь есть действование, а действование есть борьба; не забывай, что твое бесконечное, высочайшее блаженство состоит в уничтожении твоего я, в чувстве любви» [8, с. 382]. «Отец русской демократии» признавал два приемлемых пути: полное самоотречение и подавление эгоизма ради блага ближних, ради родины. Только такой способ существования представлялся единственно возможным для тех исторических фигур, которые взяли на себя ответственность за проведение масштабных преобразований.
Персонажи дагестанских исторических романов, сколь бы они ни были опрощены изображением только их общественной деятельности, постоянно задаются общечеловеческими вопросами о жизни и смерти, бытии и небытии: «Вот жизнь человеческая, не успеешь оглянуться, а она уже прошла. Арба жизни, набирая скорость, катится вниз. Тут-то человек начинает что-то соображать, и тогда перед ним встает незваный и нежданный гость - старость» [4, с. 74].
Ценность жизни особенно остро осознается в периоды различных катаклизмов; войны с их неизбежным кровопролитием не должны оправдывать и, тем более, культивировать покушение на чужую жизнь. Так, в романе М. Магомедова «Раненые скалы» персонаж Гасан, решив, что убил человека,
чувствует себя проклятым всем белым светом, на законы которого он посягнул: «Что ты наделал? Ты убил человека! Проклятье тебе! Не видеть тебе больше ни солнца, ни радости! Отныне жизнь черна для тебя!» - кричали цветы, травы, горы. О, бренный мир! Нет на свете преступления страшнее убийства!» [4, с. 241].
Герои дагестанских романов отчаянно противятся смерти, поддерживаемые не только жаждой жизни, но и религиозным чувством. Даже обесчещенные женщины редко идут на самоубийство, ведь лишить себя жизни - значит совершить самый тяжкий грех: «Надо все вынести, все претерпеть, даже самую мучительную болезнь. Аллах сам знает, когда послать человеку смерть» [4, с. 126].
Перед лицом смерти людям свойственно оглядываться, оценивая пройденный путь. Но даже в подобных ситуациях авторы дагестанских исторических романов лишают снисхождения отрицательных персонажей. Совсем по-иному обстоит дело с героями положительными: их кончины напоминают гимн прожитому, а финалы произведений с их участием превращаются, как правило, в панегирик. Такова, например, сцена смерти доктора Ефимова, которому прошлое не дает повода для стыда и представляется ярким, как «маленький осколок солнца» [5, с. 234], не способной затеряться «незаметной песчинкой» [5, с. 234]. Его кончина тиха и полна светлой грусти, как достойный финал достойного марафона, и происходит она в декорациях умиротворяющего пейзажа, под пение птиц и смех детей, символизирующих преемственность и вечность самой жизни.
К разряду архетипических можно отнести и проблему любовных взаимоотношений героев исторических романов. Именно этот аспект смягчает прямолинейность и угловатость некоторых исторических персонажей, позволяя изобразить их не только в контексте публичной жизни.
Образ У. Буйнакского под пером М.-С. Яхьяева выглядел бы бледной схемой, мало отличной от других персонажей-революционеров, не будь он осложнен любовной линией, связанной с Тату Булач. Героиня же А. Абу-Бакара Манана в однои-
менном романе абсолютно отстранена от социальных катаклизмов и поглощена только своим чувством к Багадуру. Это один из редких дагестанских исторических романов, где любовь занимает главенствующее положение в структуре, проблематике произведения, а основное действующее лицо отчуждено от общественно-политической исторической ситуации (не говоря уже о том, что это самое лицо - женщина).
Роман К. Меджидова «Сердце, оставленное в горах» и вовсе завязан на любовных сплетениях, а образ главного героя раскрывается во всем богатстве именно в этом свете. Подчеркивается аполитичность врача, обусловленная и миролюбием его профессии, которая подразумевает одинаково гуманное отношение ко всем противоборствующим сторонам. Именно поведение в условиях любовной коллизии характеризует доктора Ефимова с лучшей стороны, раскрывает его благородство и такт, а соперника Джавада заставляет проявить редкое для горца почти христианское смирение. Любовный треугольник в этом романе вполне вписывается в литературную традицию произведений Пушкина, Лермонтова, Толстого и других авторов и разрешается он также традиционно: русский (чужой) вторгается в экзотический мир дикого Кавказа, не вписывается в него и уходит побежденный, но это добровольное поражение сродни победе.
В романе М. Хуршилова «Сулак - свидетель» опять-таки предстает любовный треугольник («Омар - Меседу - Маргарита»). Пространственные перемещения главного героя Омара, его нравственные колебания объясняются подчас его взаимоотношениями с невестой, а потом и с Марго. Последняя однозначно примыкает к большевикам только из-за любви к Омару, так что говорить о ее социальной устойчивости не приходится: это пример типично женского поведения, подчиняющегося, в первую очередь, не разуму, но сердцу. Автор, к сожалению, так и не доработал эту сюжетную линию до конца, так что психологически тонко прописанное сближение Омара и Марго неожиданно и немотивированно обрывается к концу повествования.
Можно констатировать, что архетипи-ческая проблематика органично вписывается в контекст дагестанских исторических романов, способствуя всестороннему воссозданию эпохи и ее героев. По сути, главную тему любого произведения составляют вопросы жизни и смерти, а все остальные пробле-
мы являются только «вариациями на тему», частностями названной магистральной проблемы. Так что архетипические проблемы бытия, поднимаемые авторами дагестанских исторических романов, несомненно, играют роль лейтмотивов, где приоритетным остается социальный аспект.
Список литературы
1. Абу-Бакар А. Манана. М.: Современник, 1987. 330 с.
2. Алиев Х. Батырай. Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1994. 359 с.
3. Вагидов А. М. Дагестанская проза второй половины XX века. Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 2005. 501 с.
4. Магомедов М. Раненые скалы. М.: Современник, 1970. 235 с.
5. Меджидов К. Доктор с белой прядью. М.: Современник, 1971. 154 с.
6. Поспелов Г. Н. К типологии трагического в русской прозе XX века. М.: Издательство Московского университета, 1972. 347 с.
7. Соловьев А. П. Сын Мариона. М.: Современник, 1989. 412 с.
8. Яхъяев М. С. Три солнца: Повесть об Уллубии Буйнакском. Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1985. 298с.
