CC BY
243
ТЕМА НОМЕРА
В.В. Бушуев
Проблема взаимосвязи «истории» и «политики» в социально-гуманитарном знании (теоретический анализ)
В статье предпринята попытка осмыслить соотношение указанных понятий в классической и современной социально-гуманитарных научных традициях. Указывается, что изучение теоретических взаимосвязей между этими категориями есть комплексная теоретическая задача, сложность которой объясняется, в том числе, и множественностью разнообразных интерпретаций феноменов «истории» и «политики» в современной науке. Автор, опираясь на двойственное понимание природы исторического («объективной» и «субъективной» истории), предпринимает попытку систематизации взглядов на соотношения исторического и политического элементов в общественном развитии. Выделяется четыре подхода к осмыслению такого соотношения: кон-текстно-детерминирующий, коэволюционный, идеалистический и конструктивистский. Особое внимание уделяется методологическим возможностям социального и политического конструктивизма как эвристической основы исследования динамических взаимосвязей исторического и политического в структуре современной социальной реальности.
Ключевые слова: история, политика, конструктивизм, социум, подход.
Одной из значимых проблем российской и мировой политической науки, оказывающих серьезное влияние на практику политической жизни, является осмысление соотношения понятий «история» и «политика» в социально-гуманитарном знании. Следует оговориться, что указанная проблемная ниша отличается определенным своеобразием и противоречивостью. С одной стороны, и в современном, и в классическом социогуманитарном знании имеются исследования по различным аспектам взаимосвязи истории и политики [1, 2]. С другой стороны, по-прежнему не доведенной до логического решения и в силу этого актуальной представляется задача систематизации и концептуализации отношений между «историей» и «политикой».
Важный момент, который заслуживает особого упоминания: научный анализ взаимообусловленностей исторического и политического элементов в социаль-
© Бушуев В.В., 2011
ной жизни до конца ХХ века осуществлялся преимущественно в рамках исторической традиции. Политическая наука в этом плане отдала «пальму первенства» коллегам-историкам, которые, за некоторым исключением (прежде всего к таким «исключениям» следует отнести Ф. Броделя и французскую историческую традицию второй половины ХХ века) предпочитали размышлять скорее не о взаимном влиянии, а о «воздействии» исторической составляющей на жизнь общества, его динамику. Но вместе с тем современные российские ученые признают, что «актуальность проблемы взаимоотношения истории и политики очевидна». Подчеркивая при этом, что «она обусловлена как современными историческими процессами, так и усилением идеологической борьбы вокруг основных проблем отечественной истории» [2].
В рамках политического знания в конце ХХ — начале ХХ! в. были предприняты попытки системного осмысления взаимосвязей двух типов общественного развития: исторического и политического. Однако задача изучения роли исторического фактора в социально-политическом процессе по-прежнему является востребованной современной политической наукой.
Учитывая, что рассматриваемая нами научная проблема относительно нова для политической науки, необходимо обратиться к терминологическим аспектам исследования, дать «рабочие» (не претендующие на всеобъемлющую роль, но широко распространённые и используемые в рамках данного исследования) определения «истории» и «политики».
Важно отметить существенный, на наш взгляд, момент, связанный с традицией двойственного понимания «истории», которая оформилась как в отечественном, так и в мировом социально-гуманитарном сообществе. С одной стороны, к понятию «истории» традиционно относится «движение времени» и протекающая в его русле череда событий личностей, факторов, на них влияющих и т.д. Принципиально иная интерпретация «истории» заключена в идее истории как системы знаний и представлений о прошлом.
Опираясь на современную историческую традицию, восходящую к классикам зарубежной и отечественной (прежде всего к В.О. Ключевскому) социальноисторической мысли, необходимо рассматривать «историю», её взаимосвязь с политикой в двойственном ключе [3]. С одной стороны, как «историю — процесс», совокупность специфических условий, созданных предшествующей логикой социального развития. В данном понимании история выступает как контекст (система условий, возможностей, ограничений) трансформирующей деятельности разнообразных политических акторов. С другой стороны, необходимо также вести речь о взаимном влиянии «политики» и «истории» как множественности взаимосвязанных представлений о прошлом, которые существуют как на научном уровне, так и на обыденном уровне социально-политических представлений.
Следующей важной задачей является поиск операционального определения «политики», которое должно отражать:
1) системные (политическая система, политические институты, неинституциональные элементы политической системы) составляющие;
2) процессуальные составляющие (политический процесс);
3) деятельностные (управленческие) составляющие (политика как целенаправленная деятельность акторов, государственная политика).
В частности, мы считаем, что вполне приемлемым с научной точки зрения является «деятельностно-властное» определение политики, данное В.П. Пугачёвым и А.И. Соловьёвым [4]. Они понимают политику как «деятельность социальных групп и индивидов по артикуляции (осознанию и представлению) своих противоречивых коллективных интересов, выработке обязательных для всего общества решений, осуществляемых с помощью государственной власти» [4, с. 9]. При этом они подчеркивают, что «властные» определения политики... конкретизируются и дополняются с помощью институциональных дефиниций. Последние характеризуют политику через организации, институты, в которых воплощается и материализуется власть, и прежде всего через важнейший институт — государство» [4, с. 6]. Соглашаясь с предложенным определением в целом, хотелось бы конкретизировать, что, по нашему мнению, В.П. Пугачёв и А.И. Соловьёв несколько идеализируют роль государственной власти, рассматривая последнюю в инструментальном ракурсе, в качестве «помощника», механизма агрегирования, согласования и выражения общественных интересов (см. коммент. 1). На наш взгляд, современное государство — не только инструмент ретрансляции общественных запросов в плоскость политических решений и действий. Но также и инструмент, который позволяет политическим элитам корректировать интересы, запросы и ожидания других социальных групп.
На основании изложенных выше теоретических замечаний мы можем зафиксировать, что в современной науке оформились контуры двух принципиально разных концептуально-аналитических схем, каждая из которых по-своему объясняет взаимозависимость «истории» и «политики».
С точки зрения парадигмы «объективной» истории (истории как темпорального процесса, «движения времени») можно выделить два подхода, объясняющих место исторического фактора в социально-политических процессах: контекстно-детерминирующий и коэволюционный.
С точки зрения парадигмы «субъективной истории» (истории как знания и представлений о прошлом) можно выделить «объективистский» (идеалистический) и конструктивистский подходы.
Контекстно-детерминирующий подход основывается на «объективном», контекстно-детерминирующем понимании исторической составляющей и исходит из того положения, что «объективная» история либо прямо предопределяет процессы развития политических систем на различных уровнях их структурно-иерархической организации (глобальный, национальный, субнациональный, локальный), либо косвенно «задаёт» тенденции их эволюции. В рамках данного подхода можно обозначить две линии научного осмысления исторического фактора в политике.
Первая линия восходит к традиции исторического детерминизма и кон-текстуальности в различных их вариациях: географической, антропологической, позже — культурологической. Первоначально элементы такого подхода были заложены в трудах представителей детерминистского направления исторической мысли (Г. Бокль, Г. Спенсер и др.) и отчасти отцов-основате-лей геополитики (А. Мэхэн, В. Зомбарт, Х. Макиндер и др. [6, с. 634; 7; 8, с. 421—437]). Согласно их воззрениям, историческая и политическая динамика обществ обусловлена рядом детерминант, прежде всего географического характера. Тем самым естественная «среда обитания» (климат, «географическая ось», взаимовлияние «моря» и «суши» и т.д.) задаёт траекторию исторического развития макрополитических систем, ограничивает пространство для «творчества» разнообразных социальных и политических акторов.
Рассматриваемый подход в полной мере нашел свое отражение и дальнейшее развитие в трудах российских (прежде всего позднего славянофильства и евразийцев) [9, 10, 11] и зарубежных исследователей конца Х1Х — первой половины ХХ века, которые понимали историю как «судьбу», движение в направлении реализации собственной «миссии», а политику — преимущественно как средство её реализации. Наиболее ярко указанные идеи обозначены в работе О. Шпенглера «Закат Европы», для которого специфика локальных цивилизаций объясняется через призму доминирования социокультурного фактора. При этом иные типы общественных отношений — экономические и политические — оказываются обусловленными культурно предопределенной исторической «судьбой» конкретного цивилизационного типа [12]. По мнению отечественного исследователя Н.Е. Осипова, в «Закате Европы» почти полностью игнорируется значение таких важнейших аспектов социальной жизни, как экономика, материально-производственная технология и часто даже политика. Они не выступают у него в качестве движущих сил истории.
О. Шпенглер — сторонник «культурологического детерминизма» [13, с. 128].
Аналогичные «детерминистские» посылы можно встретить и в других трудах немецкого философа. Так, в работе «Пруссачество и социализм» он даёт следующую характеристику историческому будущему Европы: «Демократия, как ее ни оценивать, представляет собой политическую форму этого столетия, которой суждено (курсив мой. — В.Б.) утвердиться. Для государства существует путь демократизации или нет никакого пути.» [14]. Таким образом, для Шпенглера политическая жизнь — важный, но всё же вторичный компонент цивилизационной динамики, зависимый от общего течения истории (которое, в свою очередь, обусловлено культурной составляющей). Не менее важный аспект рассмотрения О. Шпенглером политики как зависимой переменной — идея исторической цикличности, прямо предполагающая «повторяемость» макрополитических процессов и стадий общественного развития (см. коммент. 2).
В указанных концепциях история воспринимается как некая предопределенность, в которую в той или иной мере вписаны все (политические, экономические, культурные и др.) процессы общественного развития.
В рамках данного подхода мы сталкиваемся с так называемой «вторичной детерминацией», благодаря которой история (будучи первично детерминированной разнообразием географических, антропологических, культурных факторов) выступает темпоральным полем, жестко структурированной системой координат, ограничивающей вариации политического выбора и задающей направленность политических процессов.
Следует отметить, что сочетание идей «исторической миссии» и «цивилизационной уникальности» вкупе с инструментально-утилитарным рассмотрением политики как вторичного, зависимого от «исторической необходимости» элемента в значительной мере характерно и для части современных зарубежных (А. Боземен, С. Хантингтон и др.) и российских ученых-гуманитариев (А. Дугин, А. Подберезкин, В. Володихин, С. Вальцев и др.) [15; 16, с. 608]. Так, А.Г. Дугин декларирует, что «внутренняя геополитика России зависит от её планетарной функции» [16, с. 297]. Не менее показательным является высказывание российского историка В. Володихина: «Сейчас в кругах консерваторов популярен проект обустройства России как государства-цивилизации, то есть системы пусть и достаточно открытой для всего мира, но полностью независимой от него во всех аспектах. Россия-цивилизация не является политическим субъектом, ведущим регионы постсоветского пространства к торжеству либерально-демократических или коммунистических ценностей. Она может использовать элементы либерализма, социализма или демократии, если интерес чисто прагматического свойства сделает их полезными» [цит. по 16].
Вторая линия (Ж. Кондорсе, А. Фергюссон, К. Маркс, Ф. Энгельс, Ф. Фукуяма и др.) связана со становлением и развитием материалистического понимания исторического процесса в целом и стадиальных его концепций в частности. Её предвестником можно считать Г.Ф. Гегеля, который говорит о провиденциалистском характере исторического развития, подчеркивает факт наличия «идеи» как независимой от внешних обстоятельств, обусловленной своей внутренней сущностью, логики движения общества к идеалу свободы [17; 18; 19, с. 255—277]. В этом смысле гегелевская «Философия истории» во многом созвучна провиденциалистским концепциям (теологическим, истории как судьбы и т.д.) и также предполагает подчиненность политики закономерностям более высокого общественно-исторического порядка.
В центре такого представления лежит идея стадиального исторического прогресса как детерминанты социально-политического развития, предполагающей хотя и нелинейное, но неизбежное движение к общественному идеалу. Зародившись в трудах философов XVII—XVIII столетий (А. Фергюссон, Ж. Кондорсе, А. Смит и др.), идея материально обусловленного стадиального развития была доведена до концептуально-теоретической формы в трудах К. Маркса и его последователей. Её результатом явился формационный подход.
Важно оговориться, что формационное учение отличается двойственным взглядом на политику, её взаимосвязь с историей. С одной стороны, сам К. Маркс придавал существенное значение политической составля-
ющей в жизни общества: она является не только частью надстройки, но и инструментом воздействия на базис, способна ускорять, замедлять или корректировать динамику исторической смены формаций [20].
Но вместе с тем марксистская школа достаточно четко подчеркивает зависимость политической жизни общества от базиса как исторически сложившегося типа экономической системы. Учитывая, что трансформация экономического базиса, по Марксу, неразрывно связана со стадиальной (формационной) логикой исторического развития (см. коммент. 3), можно говорить о том, что марксистская версия материалистического подхода также представляет собой разновидность «вторичной детерминации» политического процесса: «объективные законы» истории обусловливают смену экономических систем, а последние, в свою очередь, — изменения в политических системах (см. коммент. 4).
Вместе с тем становление формационной теории знаменует собой начало поворота к коэволюционному пониманию её взаимосвязи с политикой, которое начинает более отчетливо проявляться в идее революции как «двигателе истории». Таким образом, политический фактор если и не признаётся сопоставимым экономическому, то обретает определенную «автономию» по отношению к базису.
Таким образом, можно отметить следующие основные положения кон-текстно-детерминационного подхода:
1. Политические отношения, институты и процессы являются зависимой составляющей общественно-исторической динамики. Их содержание и специфика обусловлены непосредственным влиянием разнородных (географический, культурный, экономический, духовный) факторов, и через указанные факторы — опосредованному влиянию логики стадиально -го или локального исторического развития.
2. Политические отношения, институты и процессы, их характеристики, являются производными от исторического фактора и обусловлены спецификой конкретно-исторической эпохи (стадиальный подход) или социо-исторической системы (цивилизационный подход).
3. Вариации в развитии политических систем возможны, но они ограничены параметрами более масштабной, исторической трансформации общества и не влияют коренным образом на её ход.
Второй подход — коэволюционный — исходит из более гибкого понимания истории в качестве темпорально-смыслового пространства («системы координат»), на фоне которого социально-политическая реальность получает определенную направленность, логико-смысловое (см. коммент. 5) и ценностное содержание. В рамках данного понимания подчеркивается, что история не может быть охарактеризована исключительно как система разнородных детерминант, а обладает более сложной двойственной природой, которая, с одной стороны, выступает как фон, «историческое время»: структурная (линейная, циклическая и т.д.) константа, которая «задаёт» траекторию эволю-
ции политической системы. А с другой стороны — как результат этой самой эволюции, событийное и смысловое наполнение «исторического времени».
Предшественником коэволюционного понимания взаимосвязи исторического и политического факторов явились идеи западноевропейских мыслителей ХК и первой половины ХХ века (Т. Карлейль, Ж. Де Мэстр, А. Курно, М. Алданов и др.), которые выступали с позиций субъектного (персоналист-ского) и событийного анализа, подчеркивая, что история есть главным образом последовательность социальных и политических событий. В этом случае причинно-следственные связи между событиями — не что иное, как логика исторического процесса. Следовательно, именно социально-политическая жизнь «наполняет» историю смыслом, делает её содержательной.
В становлении коэволюционного взгляда на историю и политику важную роль сыграло критическое переосмысление детерминистских теорий в рамках концепций антиисторизма (Ф. Хайек, Л. Мизес, К. Поппер, Р. Арон). Согласно взглядам представителей данного течения, история выступает не как совокупность объективных законов, по которым развивается общество, а исключительно как констатация прошлого во всём многообразии социальной, политической, духовной жизни человечества. По мнению одного из наиболее видных представителей антиисторизма К. Поппера, «история есть просто последовательность событий. И вообще, «единой истории человечества нет, а есть лишь бесконечное множество историй, связанных с разными аспектами человеческой жизни, и среди них — история политической власти» [21, с. 3 12]. Мы видим радикальное смещение акцентов: политика «пишет» историю, а не наоборот.
Вместе с тем абсолютно очевидной является ограниченность антиисторизма в его рафинированном виде. Хотя бы в силу того, что специфика политических систем и процессов, в них протекающих, не может рассматриваться абсолютно изолированно, вне контекстов предшествующего развития. Это противоречие косвенно признают и сами классики антиисторизма, которые, переходя от методологических вопросов к анализу конкретных политических систем и режимов («открытое общество VS закрытое общество», демократия), вынуждены констатировать, что фактор исторической преемственности играет одну из определяющих ролей в политическом облике современного западного мира (см. коммент. 6). Таким образом, теоретики данного направления (прежде всего К. Поппер и Р. Арон) приходят к противоречию «методологии» и фактов: с одной стороны, история рассматривается ими не более как «последовательность событий». С другой стороны, вектор современного политического развития есть, по их мнению, продолжение исторической эволюции, уходящей корнями в Античность. Таким образом, антиисторизм вплотную приближается к идее коэволюционной взаимозависимости исторического и политического факторов, но не пересекает эту теоретическую черту ввиду собственной методологической специфики (вытекающей хотя бы из самоназвания данного направления).
Важным условием становления коэволюционного взгляда на историю и политику стало комплексное развитие социогуманитарного знания в ХХ — начале ХХI в., его исторических (Ф. Бродель, Г. Дюби, Ж. Ле Гофф), исто-рико- и социально-философских (Ж. Деррида, А.В. Коротаев, А.С. Малков, Л.Е. Гринин и др.) и собственно политологических концепций (Г. Алмонд, Л. Пай, Ю.С. Пивоваров, А.С. Панарин, А.С. Ахиезер, К.С. Гаджиев, В.И. Пантин и др.), характеризующих воздействие исторического фактора на политическую сферу общества.
Так, один из наиболее знаковых историков ХХ века Ф. Бродель формулирует двойственное понимание взаимодействия исторических и политических сил на мировой арене. С одной стороны, он наследует цивилизационной и детерминистской парадигмам, говоря о влиянии природных факторов на социальное развитие, «великих культурных конфликтах в мире» и «множественности цивилизаций». Но вместе с тем «долговременная жизнь бро-делевских цивилизаций не монотонна, а переплетается с более динамичным по своей природе «конъюнктурным временем». По мнению историка, «существует множество конъюнктур, затрагивающих экономику, политику» и ряд других сфер общественной жизни [22, с. 66]. Идея интеграции исторической темпоральности и ареалов политических событий находит отражение в концепте «Время — Пространство» (TimeSpase) Э. Валлерстайна. Таким образом, историческое «время больших длительностей» и «пространство» как арена макрополитических изменений органично накладываются друг на друга и характеризуются взаимозависимостью и сопряженной динамикой.
Взгляды мир-системного подхода на соотношение истории и политического процесса во многом воспроизводит представитель современного цивилизационного направления в политической науке С. Хантингтон. «Впервые в истории глобальная политика и многополюсна, и полицивилиза-ционна... распространение западных идеалов и норм не приводит ни к возникновению всеобщей цивилизации в точном смысле этого слова, ни к вестернизации не-западных обществ» [23, с. 16]. Схожую позицию по вопросам соотношения исторической (цивилизационной) уникальности высказывает А.С. Панарин. Для него является очевидными и в равной мере значимыми как факт наличия коренных, исторически обусловленных цивилизационных особенностей, так и факт трансформации современного мира, отдельных государств под влиянием международных и внутренних (национальных) политических процессов. Созвучная идея «возможностей» российского общества, обусловленных потенциалом политической трансформации, находит свое отражение в работах и ряда других исследователей (например, А.С. Ахиезера, С.Б. Переслегина).
Западная и российская политическая мысль ХХ века, развивающаяся в русле теории цивилизаций, вынуждена признать, что политические процессы современности не могут быть описаны только через систему разнообразных детерминант. Они представляют собой нечто большее, чем отражение
фиксированной исторической данности, «уникальности», «судьбы», а именно — один из системообразующих факторов трансформации и отдельных локальных социоисторических образований, и мир-системы в целом.
Следующее значимое направление в развитии коэволюционного взгляда на соотношение исторического и политического фактора представлено именами Г. Алмонда, А. Лейпхарта, С. Вербы, Ч. Тилли, Ю.С. Пивоварова, М.В. Ильина и др.). Анализируя политические процессы современности с точки зрения социокультурного подхода, они отмечают, что логика эволюции политических систем не может быть сведена исключительно к внутренним (собственно политическим) факторам и определяется, помимо всего прочего, фактом наличия определенного культурно-исторического «наследия». Для Г. Алмонда таким значимым культурно-историческим условием является фактор гомогенности обществ; для А. Лейпхарта — многосоставность, для Ч. Тилли — опыт предшествующих демократизаций. Таким образом, политическая система, ее институциональная и функциональная сферы находятся в состоянии постоянного поиска баланса с политической культурой, ее исторически сложившимися основаниями, и в процессе этого поиска трансформируют друг друга, формируют новую политико-историческую реальность.
Завершая рассмотрение коэволюционного (интеграционного) подхода, можно сделать следующие выводы:
1. Историческая и политическая динамика общества представляют собой неразрывно связанное совместное развитие (коэволюцию). При этом исторические и политические процессы тесно переплетены, взаимно интегрированы, их дифференциация носит скорее методологический, чем практический характер.
2. Исторический и политический факторы обладают взаимным трансформационным (корректирующим) эффектом. Политические процессы не только опосредуют себя в темпоральном ракурсе, но и через «потенциал трансформации» способны преодолевать «границы» (и как географические константы, и как исторически сложившиеся социокультурные «ограничения») политических систем. Предшествующая историческая ситуация оказывает непосредственное или опосредованное (прежде всего через социокультурные особенности) воздействие на текущие политические процессы.
Объективистский (идеалистический) подход. Становление парадигмы «субъективной» истории («истории — знания») в социально-гуманитарных науках связано с работами классиков Античности, Средневековья и Нового времени. Наиболее ярко эта идея выражена в интерпретации Ф. Бэкона, для которого история — прежде всего субъективно обусловленная «память человечества» [24].
Во-первых, в рамках данной парадигмы нужно обозначить идею концептуализации истории как структурно организованного, научного знания, которое в своём развитии «отделено» от политической конъюнктуры, но может быть использовано в двойственном ключе:
1) как объективно сложившееся идейное обоснование дальнейшего политического развития, «пути», по которому должно двигаться общество;
2) как потенциал оптимизации принимаемых политических решений на основе аналогичного исторического опыта.
Отражение данного понимания «субъективной истории» («истории-знания») можно найти прежде всего в трудах представителей зарубежной (Р. Коллинз, К. Боулби, Ф. Филд и др.) и российской (И.М. Ильинский) исторической и философской мысли.
Ёмкую характеристику указанному подходу в своей статье «История учит» даёт И.М. Ильинский: «История становится подлинной историей лишь тогда, когда становится известной лицевая сторона событий и явлений, а также стоящие за ними субъекты. Только тогда можно сказать, что мы знаем действительную историю, поскольку имеем возможность не просто рассказать о той части событий и процессов, которые были известны, но перейти к их научнотеоретическому объяснению. Только такая история стоит того, чтобы ее по-настоящему изучать, знать и понимать. Ибо только такая история действительно учит. » [25]
К рассмотренному выше подходу примыкает направление (К. Боулби, Г. Лодж, Ф. Филд, П. Тойнби, Л. Самани и др.), рассматривающее исторический фактор («прошлое») двойственно.
Во-первых, как субъективно-ограничительный (не ввиду объективной невозможности их реализации, а в силу уже имеющегося негативного исторического опыта) контекст принятия текущих политических решений. Во-вторых, как инструмент их коррекции в целях оптимизации.
Согласно мнению представителей данного направления, история выступает не столько фактором, ограничивающим возможность «манёвра» для политических субъектов, сколько средством, позволяющим через анализ предыдущего опыта добиться более серьёзной и качественной проработки проводимой ими политики.
В рамках объективистского подхода закладывается императив рафинированности исторического знания, его свободы от воздействия так называемой «политической конъюнктуры», а шире — от всего спектра текущих политических факторов.
Анализируя данный подход, необходимо выделить два, на наш взгляд, очевидных его ограничения:
1. Нельзя не отметить известную одностороннюю направленность: история может и должна воздействовать на текущие политические процессы, способствуя оптимизации политических решений и в конечном счете выработке эффективного политического курса. С другой стороны, история должна быть освобождена от воздействия политической составляющей.
2. Отличительной чертой данного подхода (которая зафиксирована нами и в его названии) является гипертрофированная идеализация взаимоотношений «политический процесс — историческое знание». Очевидно,
что политические практики прошлого и настоящего демонстрируют несколько иную тенденцию, суть которой заключается в следующем:
а) идеологическая и политико-мифологическая составляющие исторической памяти в массовом сознании нередко превалируют над научно обоснованными представлениями;
б) властные акторы систематически используют исторические сюжеты в качестве инструмента реализации собственных интересов.
Завершая рассмотрение объективистского подхода, можно выделить следующие его положения:
1. История и политика рассматриваются дифференцированно, автономно. Подчеркивается, что невмешательство политиков в «субъективную» историю есть залог формирования полноценного исторического знания.
2. История представляется как потенциал оптимизации принимаемых политических решений, открывающий возможность для более эффективной политико-управленческой деятельности.
Конструктивистский подход рассматривает историю с инструментальной точки зрения, как продукт целенаправленного социального конструирования во всем многообразии его форм. В наиболее выраженном виде он отводит истории место «политики, обращенной в прошлое», описывает её как результат интерпретаций и реинтерпретаций (многочисленных идеологически обусловленных «переписываний») прошедших событий. Причем как событий давно прошедших, «дел давно минувших дней, преданий старины глубокой», так и «дня вчерашнего» в угоду «дню сегодняшнему».
Одним из предвестников инструменталистского взгляда на историю как средство управления текущими социально-политическими процессами можно считать английских историков Джона Сили и Эдварда Фрима-на. Они впервые сформулировали тезис об истории как «прошлой политике» и высказали идею о преимущественно воображаемом, искусственно создаваемом, нежели объективном характере массовых представлений об историческом процессе (см. коммент. 7). С другой стороны, в тот же период начинает обретать концептуальные черты идея исторической самоидентификации как фактора общенационального политического единства [26]. В наиболее общем виде её формулирует французский ученый того времени Е. Ренан: «.геройское прошлое, великие люди, истинная слава — вот социальный капитал, на котором основывается национальная идея» [26, с. 37—38].
Еще один немаловажный фактор в переосмыслении взгляда на историю и становлении конструктивистских её интерпретаций связан с зарождением и развитием трех направлений:
— презентизма (Дж. Робинсон, Ч. Бирд, Ф. Тернер, П. Нора и др.);
— концепций «исторической памяти» (М. Блок, М. Хальбвакс, П. Хаттон и др.) и «исторического времени» (Г. Зиммель);
— теории социальных представлений (Г. Лебон, Дж. Брунер, С. Мос-ковичи и др.).
Наиболее рельефно инструментальный и конструктивистский характер прошлого, его зависимость от особенностей и потребностей «дня сегодняшнего», находит свое отражение в словах одного из родоначальников презентизма Ф. Тернера: «Каждый век пытается сформулировать свою концепцию прошлого. Каждый век заново пишет историю прошлого, соотнося ее с главной темой своего времени» [28, с. 200].
Можно отметить, что указанные направления привнесли две существенных идеи в понимание соотношения исторического и политического факторов. Первая — идея обусловленности восприятия исторических событий спецификой современного политического развития общества (см. коммент. 8). Вторая — идея селективности (фрагментарности) восприятия истории в массовом сознании.
Таким образом, взаимосвязь истории и современности во всем многообразии её проявлений (политическом, экономическом, духовном) обретает «обратный знак» по сравнению с положениями контекстно-детерми-нирующего подхода. А именно социально-политическая специфика «дня сегодняшнего» оказывается основополагающей призмой восприятия прошлого. Можно сделать вывод, что во второй половине Х1Х — начале ХХ в. впервые обозначилась тенденция поэтапной переоценки истории, её интерпретация не как объективного (позитивистского) социального знания, но как совокупности субъективных, часто мифологизированных, сюжетов, которые представляют собой ресурс для инструментального управления социально-политическими процессами.
Существенный вклад в понимание исторического знания как ресурса текущей государственной политики внесла общественно-историческая мысль раннего советского периода. В интерпретациях ряда её представителей (М.Н. Покровский и др.) история стала рассматриваться как «политика, опрокинутая в прошлое», инструмент идеологического воздействия на существующую политическую реальность, управления массовыми представлениями о настоящем и будущем через обращение к сюжетам прошлого (см. коммент. 9). Характеризуя данное высказывание, М.Я. Геллер в своём труде «История Российской империи» пишет: «.формула Покровского позволяла тем, кто осуществлял политическое руководство страной, рассказывать о прошлом то, что им было нужно, решать, кто в былые времена был негодяем, а кто героем.» [29, с. 3]
Идея конструирования истории получила свое развитие во второй половине ХХ столетия и была отражена в разнообразных социогуманитарных концепциях исторической (Э. Хобсбаум, Э. Смит, И.М. Савельева, А.В. Полетаев), социологической (П. Бергер, Т. Лукман, С. Московичи, П. Бурдье, А.Ф. Филиппов), политологической (Э. Геллнер, И.И. Глебова, Т.В. Евгеньева) направленности.
Проведенный анализ выявил, что указанные подходы, опираясь на разные методологические основания, тем не менее, содержат ряд принципиально важных общих положений.
1. История как совокупность представлений о прошлом носит преимущественно субъективный и фрагментарный характер.
2. Субъективный характер исторических представлений обусловлен как спецификой формирования исторической памяти в сознании больших социально-политических групп (наций, масс и т.д.), так и особенностями текущей социально-политической ситуации (социальные ожидания, настроения и т.д.).
3. История является продуктом социального конструирования, процесса выстраивания социальных представлений о прошлом в структурную целостность.
4. Конструирование может носить двойственный характер и быть результатом как действия «спонтанных» социальных факторов, так и целенаправленной деятельности разнообразных политических акторов.
На наш взгляд, в социогуманитарной традиции второй половины ХХ — начала ХХ1 века отчетливо обозначились три направления, концептуально объясняющих процесс «конструирования прошлого»: социокультурное, коммуникативно-социологическое и «политический конструктивизм» (теории политико-культурной и политико-психологической направленности).
Социокультурная линия исторического конструирования в её современном понимании восходит к работам историков Э. Хобсбаума, Э. Смита и Б. Андерсона, которые сформулировали идею о возможности через культурные элементы («изобретение традиций», «печатный язык» и т.д.) воздействовать на историческое сознание наций, процессы их макрополитической самоидентификации. Так, один из ярких представителей данного направления Б. Андерсон развивает концепцию наций как «воображаемых сообществ»: «Оно воображенное, поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев по нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности». Особое место в политогенезе таких сообществ ученый отводит историческому фактору. Он подчеркивает, что «выстраиваемый» в общественном сознании «образ древности», занимает «важное место в субъективном представлении о нации» [30]. И. Савельева и А. Полетаев, анализируя особенности исторического конструирования, обращаются к концепту «картины мира» и подчеркивают социоге-нетическую природу данного явления (см. коммент. 10). По их мнению, «конструирование прошлого» есть имманентный социально-исторический процесс, имеющий культурно-символическую природу. Однако специфика формирования «картины мира» претерпевает радикальные трансформации на различных этапах развития общества (см. коммент. 11).
Коммуникативные концепции исторического конструирования получили свое отражение в работах ряда зарубежных и отечественных авторов (Ю. Хабермас, П. Бергер, Т. Лукман, Н. Луман, А.Ф. Филиппов и др.). Его важной особенностью является рассмотрение процессов формирования
массовых представлений о прошлом через призму социальных эффектов, связанных с развитием коммуникаций (в том числе СМИ), усложнением коммуникативной структуры современных социальных систем. Так, например, российский исследователь А.Ф. Филиппов, критически анализируя концепции «исторического времени» Г. Зиммеля и «события коммуникации» Н. Лумана, предлагает собственный взгляд на природу исторического конструирования как коммуникативного взаимодействия (в отдельных случаях, единства, «слияния») прошедшего и текущего событий [31]. Обращаясь к научному наследию Дж.Мида и его последователей, он также обращает особое внимание на проблему мифологизации истории (см. коммент. 12).
Вместе с тем важно отметить, что с точки зрения политической науки коммуникативный подход к историческому конструированию имеет и естественное ограничение, вытекающее из специфики его методологии. Оно состоит в том, что акцент сделан на коммуникацию как на процесс либо как на событийное взаимодействие, взаимосвязь прошлого и текущей социальной реальности. В указанных схемах на второй план отходит проблема социальных и политических акторов, «конструирующих» историю. Хотя очевидно, что идея «манипулирования» прошлым (изложенная, в частности, в работах последователей Дж. Мида) неизбежно предполагает два варианта:
— либо множество «частных случаев» манипуляции на социетальном уровне;
— либо наличие субъекта-манипулятора, обеспеченного соответствующими властными ресурсами и осуществляющего манипулятивное воздействие на макрополитическом уровне (на общество в целом или значимые его сегменты).
Становление «политического конструктивизма» как научного направления было обусловлено как предшествующим развитием социогуманитар-ной мысли, так и актуальными тенденциями политической динамики на рубеже ХХ—ХХ1 столетий (см. коммент. 13). Основные положения данного направления нашли свое отражение в трудах Э. Гидденса, М. Кастель-са, И.И. Глебовой, Т.В. Евгеньевой, Г.Г. Почепцова.
Ключевое место в системе положений политологического понимания «конструирования прошлого» занимает идея формирования и воспроизводства макрополитических идентичностей через управление массовыми представлениями. Испанский исследователь Мануэль Кастельс наделяет идентичность функцией смыслополагания и рассматривает её прежде всего как инструментальный исторический феномен, содержание которого является синергией процессов социальной эволюции и субъективных воздействий политических акторов.
И.И. Глебова акцентирует внимание на проблеме образа, являющегося центральным элементом массового исторического сознания. Характеризуя взаимосвязь политики и «образов прошлого», она подчеркивает, что последние всё отчетливее обретают форму целенаправленно создаваемых политико-ин-
формационных конструктов, «политических текстов». При этом «политическая преемственность обращается в медиатизированное, социально конструируемое явление, что придает ей отчасти имитационный характер. Она формируется и за счет управления массмедийными образами прошлого» [32, с. 3].
Идея культурно-психологического конструирования как средства управления историческим сознанием получает свое развитие в работах Т.В. Евгеньевой [33]. Она констатирует, что для легитимации проводимого политического курса политические акторы, прежде всего государство, формируют определенную систему исторических образов и символов («другой», «враг», «герой», «золотой век» и т.д.), выступающих инструментальными основаниями общенациональной самоидентификации. Особое место в концепции Т.В. Евгеньевой занимает проблематика образов «своих» и «чужих», которые рассматриваются ею в качестве инструментов воспроизводства исторического фундамента национально-государственной идентичности в кризисных и посткризисных обществах.
Анализируя политико-конструктивистский подход к восприятию прошлого, следует особо остановиться на проблематике «политического мифа» как инструмента управления социально-политическими процессами. Данная тематика нашла свое отражение в работах В.Д. Нечаева, С.А. Морозова, Е.В. Морозовой, Т.В. Евгеньевой, Г.Г. Почепцова и ряда других авторов. Они обращают внимание на такую особенность некоторых политических мифов, как их квазиисторичность, то есть апеллирование к искусственно создаваемым образам прошлого в политических целях.
Важно зафиксировать, что политическое мифотворчество как процесс характеризуется двойственно: с одной стороны — тесной взаимосвязью с исторической памятью; с другой стороны — оно является органичной частью маркетингового подхода в политике. Следовательно, интерпретации прошлого, «версии» истории в её целостном или фрагментарном виде (см. ком-мент. 14) становятся политико-технологическим «продуктом», который целенаправленно конструируется политическими акторами в инструментальных целях политической конкуренции на различных уровнях (региональный, национальный, международный) организации политических систем.
Таким образом, можно отметить, что проанализированные нами концепции «политического конструктивизма» имеют ряд общих моментов, таких как:
1) признание ключевой роли психологических механизмов восприятия и самоидентификации в процессе формирования «образа прошлого»;
2) признание управляемого характера процессов «конструирования прошлого». Представление об истории в массовом сознании рассматривается как результат целенаправленной политики разнообразных акторов, в том числе государства;
3) признание положения, что деятельность по «конструированию прошлого» носит медийный характер, тесно связана с уровнем развития политических коммуникаций и может являться элементом политического ма-
нипулирования, быть обусловлена спецификой текущего политического процесса и интересами его акторов.
Завершая рассмотрение конструктивистского подхода к роли исторического фактора в политических процессах, можно выделить следующие его положения.
1. История рассматривается как представления об истории, сформировавшиеся в массовом сознании под влиянием различных (прежде всего политических и социокультурных) факторов. Эти представления могут носить как систематизированный, так и фрагментарный характер.
2. История выступает результатом социального или политического конструирования.
3. Социальное конструирование носит преимущественно несистематизированный, спонтанный, горизонтальный характер и осуществляется на социетальном уровне через коммуникативное взаимодействие локальных субъектов (отдельные люди, малые социальные группы).
4. Политическое конструирование носит преимущественно целенаправленный вертикальный характер и осуществляется посредством информационного (через СМИ) воздействия политических акторов либо на массовое сознание в целом, либо на крупные сегменты социума.
В заключение мы можем сделать ряд выводов.
1. Взаимосвязь исторического фактора и политических процессов может быть проанализирована с точки зрения двойственного понимания самой природы истории: истории-процесса («объективной истории») и истории-знания («субъективной истории»).
2. Анализ взглядов на роль «объективной» (процессуальной) истории в политике позволяет выделить в рамках данной парадигмы два основополагающих подхода: контекстно-детерминирующий и коэвалюционный.
3. Контекстно-детерминирующий подход базируется на положении, что внутренняя историческая логика, локальные или стадиальные закономерности исторического развития «задают» направленность и определяют специфику политических процессов (их вариативность возможна, но существенно ограничена «ходом истории»). При рассмотрении данного подхода нами также выявлен феномен «вторичной детерминации», который предполагает, что исторический фактор направляет политическое развитие общества через экономические и социокультурные детерминанты.
Коэволюционный подход предполагает наличие взаимных трансформирую -щих эффектов: объективно существующая, исторически сложившаяся реальность воздействует на текущие политические процессы, и в то же время политические процессы наполняют темпоральное (историческое) поле содержанием и определяют вектор дальнейшей исторической эволюции политических систем.
4. Анализ взглядов на роль «субъективной» истории («истории-знания») в политике позволяет выделить в рамках данной парадигмы два основополагающих подхода: «объективистский» (идеалистический) и конструктивистский.
5. Объективистский подход исходит из положения, что историческое знание необходимо рассматривать как самостоятельную, научно обоснованную систему, максимально отделенную от «политической конъюнктуры». При этом исторический опыт может выступать как потенциал оптимизации проводимой политики (в частности, принимаемых политических решений).
Конструктивистский подход исходит из положения, что история есть представления о прошлом, «образ прошлого», который является результатом социального (спонтанного, горизонтального) или политического (целенаправленного, вертикального) конструирования. При этом целью политического конструирования прошлого является использование исторического фактора в инструментальных (внешне- и внутриполитических) целях.
Таким образом, в рамках данной статьи мы сделали попытку проанализировать специфику (содержание и ограничения) каждого из четырёх выделенных нами подходов: контекстно-детерминирующего, коэволюци-онного, идеалистического и конструктивистского.
Комментарии
1. В.П. Пугачёв и А.И. Соловьёв выделяют три группы определений политики: социологические, субстанциальные и научно сконструированные. К последней группе они относят деятельностные, телеологические и системные определения.
2. Например, А. Боземен пишет: «Международная история точно подтверждает тезис о том, что политические системы являются недолговечными средствами для достижения цели на поверхности цивилизации и что судьба каждого сообщества, объединенного лингвистически и духовно, зависит в конечном счете от выживания определенных фундаментальных идей, вокруг которых сплачивались многочисленные поколения и которые, таким образом, символизируют преемственность общества».
3. Характерно, что марксизм, критикуя «идеализм» Г. Гегеля, тем не менее, не отказывается от поиска объективных исторических начал общественной жизни, детерминант, через которые можно было бы универсально объяснить суть, по существу, любых политических процессов, протекающих в различных (порой диаметрально противоположных) социальных, культурных, институциональных условиях.
4. В данном контексте представляется показательным высказывание самого К. Маркса: «До тех пор, пока в ходе истории, в ее „движении” не создались еще материальные условия, которые делают необходимым уничтожение буржуазного способа производства, а следовательно также и окончательное свержение политического господства буржуазии» (По вопросу о кратковременности завоевания пролетариатом политического господства в 1794 г. см.: В.Г. Ревуненков. Марксизм и проблема якобинской диктатуры. Изд. ЛГУ, 1966).
5. Смысловая компонента выражена в более или менее чётком общественном понимании ответа на вопрос «Куда идём?», а логическая — «Зачем идём?».
6. Так, например К. Поппер в «Открытом обществе.» пишет: греки начали величайшую революцию, которая, по-видимому, все еще находится в своей начальной стадии, а именно — в стадии перехода от закрыто -го общества к открытому.
7. В частности, общеизвестным стало изречение Дж. Сили: «История — это роман, в который верят».
8. Так, например, И.М. Савельева и А.В. Полетаев констатируют: «Факт социальной обусловленности исторических оценок стал очевиден историкам уже в середине XVIII века».
9. Подчеркивая взаимосвязь истории и политики, М.Н. Покровский писал: «Знать — значит предвидеть, а предвидеть — значит мочь или властвовать. Знание прошлого дает нам, таким образом, власть над будущим».
10. Следует подчеркнуть, что, говоря о социокультурных особенностях «конструирования прошлого», указанные авторы также рассматривают и коммуникативную его составляющую, обращаясь к проблеме семантического элемента в восприятии истории.
11. Например, конструирование исторических представлений в архаических обществах отличается от конструирования в постархаическом (Античность, Средние века) и современном мире.
12. Он указывает, что мифическое прошлое — это, скорее, создание, чем воссоздание, это прошлое, которое социально создается и которым социально манипулируют.
13. Среди таких тенденций заслуживают особого упоминания: проблема глобализации, становление новых социально-политических и культурных, в том числе «транснациональных» идентичностей, «разукрупнение» полиэтнических политических образований (СССР, Югославия, Чехословакия и т.д.) и фактор «четвертого мира».
14. Под целостным видом понимается наличие у политического актора системы взглядов на прошлое, настоящее и будущее, понимание исторической «миссии». Под фрагментарным — образы отдельных событий, персонажей и т.д.
Литература
1. Гобозов И. А. Социальная философия. М., 2003.
2. Тагиров И.Р. История и политика: Учебное пособие для студентов специальности 07.00.02 «Отечественная история». — Казань: Изд-во Казанского
гос. ун-та, 2009.
3. Ключевский ВО. Русская история. Полный курс лекций. — М.: АСТ. Хар-
вест, 2002.
4. Пугачев В.П., Соловьев А.И. Введение в политологию. — М.: Аспект-пресс, 2000.
5. Бокль Г.Т. История цивилизации в Англии. М., 1906.
6. Мэхэн А.Т. Влияние морской силы на историю, 1660—1783. — М.: ACT;
СПб.: Terra Fantastica, 2002.
7. Зомбарт В. Собрание сочинений: В 3 т. — СПб.: Владимир Даль, 2005.
8. Mackinder, H. J. «The Geographical Pivot of History» //The Geographical Journal, Vol. 23, № 4. Р. 421—437.
9. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. — М.: АСТ, 2003.
10. Трубецкой НС. Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. М., 1999.
11. Савицкий П.Н. Континент Евразия. — М.: Аграф, 1997.
12. Шпенглер О. Закат Европы. Антология культурологической мысли. — М., 1996.
13. Осипов Н.Е. О. Шпенглер и цивилизация. Философия и общество. 2005. № 4.
14. Шпенглер О. Пруссачество и социализм. — М., 2002.
15. Маслов О.Ю. Русский Мир: миссия России и глобальный Проект. 22.09.2010. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.polit.nnov.ru/2010/09/22/ ruswproject.
16. Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. — М.: Арктогея, 1997.
17. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. — СПб.: Наука, 2000.
18. Каримский А.М. Философия истории Гегеля. — М., 1997.
19. Соколов В. В. Историко-философская концепция Гегеля // Философия Гегеля и современность. — М., 1973. С. 255—277.
20. Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. — М.: Прогресс, 1984.
21. Поппер К. Открытое общество и его враги. — М., 1992.
22. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV— XVIII вв. Т. 3. Время мира. — М., 1992.
23. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. — М.: АСТ, 2003.
24. Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук / Соч. в 2 т. — М.: «Мысль» (Философское наследие), 1971.
25. Ильинский И.М. История учит. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.ilinskiy.ru/publications/sod/glprot-p1.php.
26. Ренан Э. Что такое нация? — СПб., 1886.
27. Barms M. S^nes et doctrines du nationalisme. P. 1925.
28. Tumer F.J. The Significance of History [1891]// The Varieties of History: From Voltaire to the Present / Ed. F. Stem. 2nd ed. N.Y.: Vintage Books, 1972. P. 198— 208. (P. 200)
29. Геллер М.Я. История Российской империи. — М.: «МИК», 1997. Том I.
30. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Изд-во: Центр Фундаментальной Социологии, 2001.
31. Филиппов А.Ф. Конструирование прошлого в процессе коммуникации: теоретическая логика социологического подхода. — М.: ГУ ВШЭ, 2004.
32. Глебова И.И. Образы прошлого в структуре политической культуры России. Автореферат дисс... доктора политических наук. М., 2007.
33. Евгеньева Т.В. Культурно-психологические основания образа «Другого» в современной России. «Чужие» здесь не ходят. Радикальная ксенофобия и политический экстремизм в социокультурном пространстве современной России — М., 2004.
