CC BY
104
Вестник Челябинского государственного университета. 2018. № 6 (416). Филологические науки. Вып. 113. С. 76—82.
УДК 82-31 ББК 83.3(2)6
ПРОБЛЕМА ВЕРЫ В СОВРЕМЕННОМ РОМАНЕ О ГЕРОЕ-ИНТЕЛЛИГЕНТЕ: «АНДЕГРАУНД, ИЛИ ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ» В. МАКАНИНА И «СВЕЧКА» В. ЗАЛОТУХИ
А. Ю. Колпаков
Красноярский государственный педагогический университет им. В. П. Астафьева,
Красноярск, Россия
Рассматривается проблема веры в современном романе о герое-интеллигенте. Истоки художественного воплощения дихотомии веры и безверия русской интеллигенции лежат в творчестве Ф. М. Достоевского. Современный «интеллигентский» роман явно ориентирован на традицию Достоевского. Подтверждением этому являются романы В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» и В. Залотухи «Свечка».
Ключевые слова: современный роман, интеллигенция, Достоевский, Маканин, Залотуха.
Проблема религиозности имела особую значимость для русской интеллигенции. Отношение к вере являлось одним из принципов самоидентификации интеллигенции, маркером принадлежности интеллигента к той или иной группе. Перефразируя героя-интеллигента Кириллова из романа Достоевского «Бесы», русскую интеллигенцию «Бог всю жизнь мучил».
Дихотомия веры и безверия как одна из основ интеллигентского дискурса наглядно проявилась в первом опыте саморефлексии интеллигенции — сборнике «Вехи» [2]. С одной стороны, авторы «Вех» поставили отсутствие веры в ряд главных пороков интеллигенции. Именно в безрелигиоз-ности они видели прямой путь интеллигенции к революционности и духовному распаду. Вместе с тем пафос обличения подразумевал и не менее очевидный призыв к необходимости веры. Парадоксальным образом, разоблачая безбожие интеллигенции, веховцы именно от нее ждали духовного возрождения России.
Но задолго до «Вех» проблема религиозности интеллигенции вошла в пространство русской литературы. Еще не имея укоренившегося в лексиконе понятия «интеллигенция», литература второй половины XIX в. уже заговорила о вере и безверии «образованного» общества. Во всей своей сложности эта проблема была поставлена и разработана в творчестве Достоевского. Закономерно, что имя Достоевского стало для «Вех» одним из главных авторитетов.
Важно понимать, что к литературному и публицистическому осмыслению проблемы религиозности интеллигенции Достоевский пришел через собственный жизненный опыт; прежде всего опыт каторги. Из острожной жизни Достоевский вы-
нес три важных открытия: осознание своей принадлежности «образованному» слою общества, то есть интеллигенции («человек образованный, с развитой совестью, с сознанием, сердцем» [4. С. 43]); сложность отношений интеллигента с народом; вера и Христос. Хорошо известно письмо Достоевского («дитя века, дитя неверия и сомнения» [5. С 176]) Н. Д. Фонвизиной о Христе как высшем идеале.
В первых же произведениях послекаторжно-го периода Достоевский обращается к проблеме веры «образованного» человека. В «Записках из подполья» и «Преступлении и наказании» писатель исследует тупики атеистического сознания. Далее образ атеиста-интеллигента воплощается в Ипполите, многочисленных вариациях бесовщины в романе «Бесы», образах Версилова и Ивана Карамазова. Призывом к интеллигенции обратиться к русскому народу и «русскому Христу» наполнена Пушкинская речь Достоевского.
Вместе с тем уже в «Преступлении и наказании» обозначена возможность выхода интеллигента из духовного тупика. Раскольников подобно самому Достоевскому приходит на каторге к открытию Евангелия. По мысли Достоевского, путь к вере для интеллигенции не заказан, напротив, именно интеллигенция с обретением веры может занять место «лучших людей» в обществе. Достоевский последовательно проводит эту мысль прежде всего в художественных произведениях. Примерами этому могут служить образы князя Мышкина, Смешного человека, Алеши Карамазова.
Достоевский сыграл ключевую роль в формировании художественной системы романа с героем-интеллигентом, одним из жанровых призна-
ков которого стала проблема веры. Устойчивость жанра подтверждается продолжением традиции Достоевского в современном романе. Рассмотрим данный тезис на примере двух значимых для новейшей отечественной литературы романов: Владимира Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» (1998) и Валерия Залотухи «Свечка» (2001—2014).
Роман Маканина выходит спустя 130 лет после публикации «Идиота». «Андеграунд, или Герой нашего времени» стал более чем заметным явлением литературной жизни конца 90-х. Он перешагнул рубеж веков и прочно обосновался в первом ряду новейшей отечественной литературы. О нем существует обширная критическая и научная литература; роман закрепился и в учебниках по истории современной литературы [11; 12].
«Андеграунд...» — попытка подведения итогов интеллигентской эпохи Советского Союза. Главный герой романа — в прошлом писатель, ныне общажный сторож Петрович — относит себя к маргинализированной интеллигенции: «интеллигентный, а все же бомж» [3].
Роман прочно связан с традициями русской классики, и прежде всего с творчеством Достоевского. Отсылка к Достоевскому звучит в самом названии романа. Впоследствии Маканин подчеркивал, что понятие андеграунда соотносится с «подпольем» Достоевского. В самом тексте отсылки к Достоевскому носят разнообразный характер: упоминание имени Достоевского, прямые и скрытые цитаты, сюжетные переклички, типы героев, проблематика и т. д. [1].
Кроме «Записок из подполья», роман Маканина связан и с «Преступлением и наказанием». Отметим общую тему преступления и наказания, мотив убийства. Общее маргинальное положение Раскольникова и Петровича — оба они «бывшие». Тождественны пространства «общаги» и петербургских углов, «психушки» и каторги; двойни-чество следователя Порфирия Петровича и заведующего отделением психиатрической больницы Холина-Волина.
Вместе с тем Маканин (точнее, его герой) не повторяет Достоевского, а вступает с ним в сложную полемику. И прежде всего с главным тезисом Достоевского о недопустимости убийства. Петрович совершает два убийства. Оба преступления не имеют весомых жизненных оправданий. В обоих случаях исходной причиной убийства становится не идея (как у Раскольникова), а уязвленная гордость общажного интеллигента. Мотив убийства кавказца с рынка таков: «Я защищал. Не те малые деньги, которые он отнял (совсем мало) — я защищал "я". Он бы ушел, отнявший и довольный
собой, а я после пережитой униженности не находил бы себе места: я бы болел!» [13. С. 188]. Втрое убийство — доносителя КГБ Чубика — также замешано на чувстве страха за свою репутацию. Обвинив своих товарищей по цеху перед Чубиком, Петрович в ужасе думает о репутацион-ных последствиях: «В беспристрастных кагебэш-ных отчетах однажды отыщется не непризнанный писатель, не гений литературного подземелья (как говорит обо мне добряк Михаил), ни даже просто человек андеграундного искусства, а осведомитель, филер, стучавший (из зависти) на писателей, имена которых хорошо известны и славны. Вот, значит, как завершился многолетний, за машинкой, труд» [Там же. С. 292].
Оба преступления порождают болезненный самоанализ героя-интеллигента. Выражаясь словами Раскольникова, его терзают мысли о том, «тварь ли я дрожащая или право имею». В первом случае Петрович обнаруживает полное отсутствие голоса совести. Убийство кавказца не повлекло ни раскаяния, ни даже сильного переживания: «Мне ведь и точно жаль, что я убил его, этого случайного человека. Жаль и сожалею, но вот раскаяния. нет» [Там же. С. 190].
Сложнее отзывается второе убийство. Если в первом случае у Петровича есть хотя бы формальный повод для убийства — кавказец показал нож, то убийство Чубика оправдать сложно: «Годунов-ские мальчики, дети у гроба Чубисова (восьми и пяти лет) — первое, что должно бы подсовывать русскому писателю чувство вины, а с ним и мало-помалу выползающая из норы совесть. Писатель слаб против детишек, против испуганных и примолкших (тетка их подтолкнула на шаг вперед, ближе к отцовскому гробу. Два мальчика...). Но я не давался: я сказал себе, что у Чуба, скорее всего, уже взрослые дети» [Там же. С. 316]. Петрович не находит оснований для успокоения. Он понимает, что стал не благородным борцом за честь (как Пушкин, стреляющий в Дантеса), а банальным убийцей из страха прослыть стукачом: «Кавказец в конце концов понятен и простим, как-никак ножи мы вынули почти одновременно. Столь мгновенную развязку на скамейке в сквере можно и впрямь счесть разборкой и видом поединка в наши дни. (Соотносилось с дуэльными выстрелами на заснеженной опушке.) Но за гэ-бэшника совесть настаивала на моей вине — зарезал бедолагу! Мол, тут-то никакой заснеженной дуэли и ренессансности. Просто взял и зарезал. И оставил валяться труп. Ведь человек» [Там же. С. 317].
За страхом совести стоит и проблема веры. После первого убийства герой размышляет: «Кто,
собственно, спросит с меня — вот в чем вопрос. Бог?.. Нет и нет. Бог не спросит. Я не так воспитан. Я узнал о нем поздно, запоздало, я признаю его величие, его громадность, я даже могу сколько-то бояться Бога в темные мои минуты, но... отчетности перед ним как таковой нет. Не верю в отчет. Но уж тем более никакой отчетности перед людьми и их суетой. Что люди для отдельного, как я, человека?! Что мне их нажива и само обустройство их жизни — их же и проблемы» [13. С. 190].
Для Петровича Бог — это абстракция, существующая где-то вне и помимо человеческой жизни. Связи между Богом и человеком не существует. Единственным мерилом нравственности становится русская литература. Ею бывший писатель, бомж-интеллигент оправдывает себя. Показательно, что Петрович признает религиозность русской классики, но при этом отказывается от мысли о христианской парадигме литературы. Бог для нее существует где-то с краю: «Понятно, что и сама литература косвенно повязана с Богом, мысль прозрачна. Но понятно и то, что косвенно, как через инстанцию, отчет не дают. Литература — не требник же на каждый день» [Там же. С. 190—191].
Исключая религиозный центр, Петрович лишает литературу твердых нравственных координат. Литературой со смещенным центром оказывается довольно легко манипулировать, подбирая удобные примеры и отвергая неудобные авторитеты. В частности, Достоевского. Роман Достоевского «Преступление и наказание» для Петровича становится только литературой. Нравственный авторитет романа не выходит за границу текста, не имеет религиозной точки опоры во вне. Поэтому «не убий» становится не заповедью, а только лишь словом: «Замечательный сущностный урок "не преступить убийства", к примеру, роман Достоевского — все еще жив для нас. Но жив уже как мысль, как энергично выраженная художественная абстракция. .. .Достоевский тоже ведь и нас побеждал словами. Но как только Ф. М., с последним словом, торжествовал победу, выяснялось, что победил он кого-то стороннего. Не меня. То есть побеждал лишь внутри, в полях своего текста; когда я читал. Внутри текста — но не внутри моего "я"» [Там же. С. 198—199].
После второго убийства совесть тем менее достает героя. Его мучения достигают апогея, когда он подобно Раскольникову после убийства заболевает. В кризисный момент Петрович изливает свою боль в крике. Его крик (или вой) обращен к Богу. «Оооо... Уууу... — И следом теперь налетала боль, настолько скорая, настолько нещадящая, что
человек в такие минуты уже не человек, не сам по себе — он уже как ломаемая ветка, как животное, он готов стать хоть глупым, хоть кающимся, примитивно бьющим поклоны, каким угодно, — только бы боль унять» [Там же. С. 358].
Однако крик не стал прорывом к Богу, не обратился в покаяние. Вслед за избавлением от мучений, возникает ирония по отношению к совести, раскаянию, Богу: «Тот ночной крик в бомжатнике был расслышан. Они (там, высоко наверху) приняли мой вой и мою боль как покаяние; приняли и зачли. Мысль мне нравится. Тем провалом в кратковременный ужас и сумасшествие я оплатил первую (скажем, так) из присланных мне квитанций. Могу жить. Совесть, похоже, умолкла. (Бедный наш рудимент. Пришлось-таки с ней считаться!) Возможно, я оплатил уже и весь счет, знать я не мог» [Там же. С. 362].
Бог для Петровича не становится нравственной опорой и реальностью его существования. В отличие от «Преступления и наказания» сюжет романа Маканина отходит от сюжетной схемы «преступление — наказание — воскресение». Повествование «Андеграунда.» все время уходит от поворотного события, мир Петровича неизменен, как и сам герой. Закономерно, что он всегда возвращается в общагу, так и не изменив свою жизнь. Этим мир «Андеграунда.» схож с «Записками из подполья» Достоевского, как сходятся и герои этих произведений.
«Андеграунд.» Маканина в полной мере выразил кризис общества и человека. В эпоху социального распада 90-х обостряется и сомнение в незыблемости нравственных и культурных норм. Нравственный центр смещается и в литературе, и в человеке, и в обществе. И тем литература не оставила своего стремления показать именно в интеллигенте путь носителя веры.
Работу над романом «Свечка» Валерий Залоту-ха начал в 2001 г. То есть примерно в одно время с выходом «Андеграунда.». Роман был завершен в 2014 г. Уже после смерти писателя, в 2015-м, «Свечка» вошла в число победителей премии «Большая книга». Критика высоко оценила роман, увидев в нем осмысление жизни интеллигенции 1990—2000-х гг. Ввиду большого объема, временной протяженности действия, многогеройности роман претендовал на итоговый роман века.
Главный герой «Свечки» ветеринар Евгений Золоторотов — интеллигент. В романе лейтмотивом идут слова: «Один интеллигентный человек пошел защищать демократию и встретил Бога». Имея в виду объем романа, его эпический размах и героя-интеллигента, мы относим «Свечку» к особой жанровой разновидности русского ро-
мана — «большого романа» об интеллигенции, ставя его в ряд таких романов, как «Жизнь Клима Самгина» А. М. Горького и «Доктор Живаго» Б. Л. Пастернака [9].
Между «Андеграундом.» и «Свечкой» имеется множество перекличек. Кроме центрального героя-интеллигента, отметим следующие: маргинальное положение героев, смежность хронотопов (общага, психбольница, тюрьма, лагерь), общая для героев романов значимость русской классики и общая тема преступления и наказания. Так же как и в «Андеграунде.», важное место в повествовании играют прямые и скрытые отсылки к Достоевскому, включая часть «Речь Евгения Алексеевича Золоторотова на внезапное для него появление в Москве памятника Федору Михайловичу Достоевскому».
Общей является и одна из центральных проблем романа — проблема веры. Вместе с тем За-лотуха разрешает эту проблему принципиально иначе, чем Маканин. Можно сказать, что «Свечка» стала ответным словом «Андеграунду.».
Различие касается прежде всего коренной ситуации сюжетов произведений. У Маканина Петрович совершает преступления, которые остаются нераскрытыми, а преступник остается ненаказанным. У Залотухи Золоторотов преступником не является. Напротив, он — образцовый семьянин, общественник, врач, мягкий и добрый человек. Однако именно его — интеллигента — обвиняют в страшных преступлениях, осуждают и отправляют в лагерь.
В «Свечке» очевидна библейская основа сюжета — Книга Иова. Цитата из Иова взята в качестве эпиграфа: «Был человек в земле Уц». Показательно, что вторым эпиграфом идут слова Пушкина («Слаб и робок человек, слеп умом и все тревожит»), как бы выказывая связь литературы с Богом. Как Иову, на долю Евгения Золоторотова выпадают тяжелые испытания. Он теряет все, что имел, чем жил: семью, дом, место в обществе, свободу. Ложной оказывается любовь к нему матери, жены, любовницы. Выясняется, что Алиса не его дочь. От него отворачиваются соседи. Его предают почти все, кто был когда-то рядом.
Единственное, что остается у Золоторотова, — это Бог. Тема Бога появляется уже на первых страницах романа Залотухи. Причем в контексте русской литературы. В отличие от Петровича для Золоторотова русская литература и есть один из путей к Богу: «Это Лермонтов, я сразу вспомнил то стихотворение, хотя наизусть его не знаю и не знал никогда, там первые строки: "Когда волнуется желтеющая нива." .Но последние слова я запомнил и вряд ли забуду: И В НЕБЕСАХ
Я ВИЖУ БОГА [выделено нами. — А. К.]» [7. С. 75—76].
Однако наступает момент, когда и эта вера рушится. Это эпизод в тюрьме, когда сокамерники насилуют и избивают Золоторотова. Несколько дней издевательств низводят Золоторотова до уровня животного, которое начинает бояться всего, думать только о спасении. Герой в буквальном смысле опускается на самое дно жизни: «Девять дней одного — одна тысяча девятьсот девяносто восьмого — года под шконкой сорок четвертой камеры Бутырской тюрьмы лежала тварь дрожащая, не имевшая права ни на что, и это был ты, Золоторотов» [8. С. 626].
Бунт против Бога проявляются у героя Залоту-хи так же, как и отчаяние Петровича, — в крике: «Крик был такой, какого никто не слышал ни в сорок четвертой камере, ни в соседних. Он испугал твоих мучителей и остановил их, а обитателей соседних заставил вскочить со шконок и заколотить в двери, торопя надзирателя, который уже поднялся из-за своего стола и, матерясь, семенил по коридору.
Одни подумали тогда, что ты сошел с ума, другие, что умираешь, но это было ни то ни другое — ты просто начал свой разговор с Богом...» [Там же. С. 629].
Бог, которого открывает Золоторотов, оказывается не «интеллигентным». Это карающий ветхозаветный Бог: «Умному, тактичному, предупредительному, одним словом — интеллигентному, а к другому — новому, неумолимому, жестокому, дикому — именно с ним тебе предстояло теперь и жить, и быть. Но что же ты ему кричал тогда, что означал твой крик? .В переводе с русского крика на русский литературный, ты обращался к своему богу со следующими главными и горькими упреками: — Кто, если не Ты!!! Я знаю — это Ты. Ты! Ты! Ты! Зачем ты меня мучаешь? Что Тебе от меня нужно? Что?!» [Там же. С. 631].
Кризис веры разрешается в «Свечке» прозрением героя. Именно безвинность страданий заставляет Золоторотова почувствовать реальность Бога, его явное присутствие в мире. На зоне, пройдя испытание тюрьмой, Золоторотов открывает Бога-отца, ниспосылающего испытания, но и любящего человека. Встреча с Богом-отцом сливается со встречей с земным отцом, которого Золоторотов до этого не знал. Этой встречей сына и отца, человека и Бога завершается основная часть романа: «Отец с хрустом расправил плечи, потянулся, успокоено вздохнул и громко смешно захрапел. Отец твой и бог твой. Отец мой и бог мой».
Воплощенная Достоевским в литературе, развернутая «Вехами» в публицистике дихотомия
веры и безверия русской интеллигенции не утратила своей напряженности в современном романе. Более того, роман конца XX — XXI в. вносит в трактовку этой проблемы свои акценты. В частности, можно отметить усиление мотива вины и наказания. Вина интеллигенции — важный элемент интеллигентского дискурса. Вина перед народом, вина перед обществом, вина перед самим собой — варианты вины разнообразны. Комплекс вины прочно закрепился в системе интеллигентского сознания [16]. Собственно, сама литература приняла активное участие в его формировании. В частности, проблема вины интеллигенции стала одной из главных в творчестве Достоевского [15]. Возможно, что современная литература как раз и пытается найти пути освобождения из-под бремени вины интеллигенции.
Преодоление вины является шагом к настоящей свободе интеллигента, его возможности войти в пространство жизни из своего ограниченного круга существования. Маканин и Залотуха по-разному подходят к решению этой проблемы. Ма-канин показывает стремление героя-интеллигента вступить в полемику с идеей вины. Его концепция «удара» подразумевает правоту силы, правоту витальности перед дискурсом вины и страдания [14]. Залотуха проводит своего героя путем Иова к пониманию силы и любви Бога. В безвинности страданий эта мощь Бога и проявляется очевиднее всего. Оба варианта прочно связаны с Достоевским. В первом случае очевидна отзывчивость на проблематику «Преступления и наказания». Во втором — на предельно напряженную тему Иова у Достоевского [6; 10].
Список литературы
1. Васильева, О. Н. Роман В. С. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» в диалоге с творчеством Ф. М. Достоевского (к проблеме интертекстуальности) / О. Н. Васильева // Вестн. Башк. ун-та. — 2012. — Т. 17, № 4. — С. 1826—1834.
2. Вехи. Из глубины. Сборник статей о русской революции : сб. ст. о рус. интеллигенции. — М., 1991. — (Из истории отечественной философской мысли).
3. Воробьёва, Е. С. Маргинал в русской литературе конца XX — начала XXI века / Е. С. Воробьёва // Вестн. Сев. (Арктич.) федер. ун-та. Сер.: Гуманитар. и соц. науки. — 2014. — № 5.— С. 91—98.
4. Достоевский, Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Т. 4 / Ф. М. Достоевский. — Ленинград, 1984.
5. Достоевский, Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Т. 28. Кн. 1 / Ф. М. Достоевский. — Ленинград, 1984.
6. Ермилова, Г. Г. Иов / Г. Г. Ермилова // Достоевский: Эстетика и поэтика : слов.-справ. / сост. Г. К. Щенников, А. А. Алексеев. — Челябинск, 1997.
7. Залотуха, В. А. Свечка : роман в 4 ч. с приложениями и эпилогом : в 2 т. Т. 2 / В. А. Залотуха. — М., 2015.
8. Залотуха, В. А. Свечка : роман в 4 ч. с приложениями и эпилогом : в 2 т. Т. 1 / В. А. Залотуха. — М, 2015.
9. Колпаков, А. Ю. «Большой роман» об интеллигентном герое как жанровая разновидность русской романистики: к постановке проблемы / А. Ю. Колпаков // Новый филол. вестн. — 2017. — № 2 (41). — С. 128—138.
10. Левина, Л. А. «Новый Иов» в творчестве Ф. М. Достоевского и в русской культуре XX века / Л. А. Левина // Достоевский: материалы и исследования. Вып. 11. — СПб., 1994. — С. 204—221.
11. Лейдерман, Н. Л. Современная русская литература: 1950—1990-е годы : учеб. пособие для студентов высших учеб. заведений : в 2 т. Т. 2. 1968 —1990 / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. — М., 2003. С. 626—641.
12. Липовецкий, М. Н. Растратные стратегии, или Метаморфозы «чернухи» / М. Н. Липовецкий // Новый мир. — 1999. — № 11. — С. 193—210.
13. Маканин, В. С. Андеграунд, или Герой нашего времени / В. С. Маканин. — М., 2008.
14. Рытова, Т. А. «Удар» как концепт романа В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» / Т. А. Рытова // Русская литература в XX веке: имена, проблемы, культурный диалог. Вып. 8. — Томск, 2006. — С. 133—160.
15. Турышева, О. Н. Вина как предмет художественной мысли: Ф. М. Достоевский, Ф. Кафка, Л. фон Триер / О. Н. Турышева. — Екатеринбург, 2017.
16. Элбакян, Е. С. Российская интеллигенция: ментальность и архетип / Е. С. Элбакян // Нац. интересы. — 2004. — № 2. — С. 33—39.
Сведения об авторе
Колпаков Алексей Юрьевич — кандидат филологических наук, доцент кафедры мировой литературы и методики ее преподавания, Красноярский государственный педагогический университет им. В. П. Астафьева. Красноярск, Россия. aleksej-ka@narod.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 6 (416). Philology Sciences. Iss. 113. Pp. 76—82.
THE PROBLEM OF FAITH IN A MODERN NOVEL ABOUT INTELLIGENTSIA: "UNDERGROUND OR A HERO OF OUR TIME" BY V. MAKANIN AND "CANDLE" BY V. ZALOTUKHA
A. Yu. Kolpakov
V.P. Astafiev Krasnoyarsk State Pedagogical University, Krasnoyarsk, Russia. aleksej-ka@narod.ru
The article deals with the problem of faith in a modern novel about intelligentsia. The artistic presentation of the faith/unbelief of Russian intelligentsia dates back to the works by F.M. Dostoyevsky. The modern "intelligentsia" novel is clearly based on Dostoyevsky's tradition. The novels "Underground or a Hero of Our Time" by V. Makanin and "Candle" by V. Zalotukha can definitely support this claim.
Keywords: modern novel, intelligentsia, Dostoevsky, Makanin, Zalotukha.
References
1. Vasil'yeva O.N. Roman V.S. Makanina "Andegraund, ili Geroy nashego vremeni" v dialoge s tvorchest-vom F.M. Dostoevskogo (k probleme intertekstual'nosti) [V.S. Makanin novel "Underground or the Hero of our time" in dialogue with F.M. Dostoevsky's works (intertextuality problem)]. VestnikBashkirskogo univer-siteta [Bulletin of Bashkir University], 2012, vol. 17, no. 4, pp. 1826—1834. (In Russ.).
2. Vekhi. Iz glubiny. Sbornik statey o russkoy revolyutsii: sbornik statey o russkoy intelligentsii [Landmarks. From the Depths. A Collection of Articles on the Russian Revolution: a collection of articles on Russian intelligence]. Moscow, 1991. (In Russ.).
3. Vorob'yova Ye.S. Marginal v russkoy literature kontsa XX — nachala XXI veka [Marginal character in the Russian literature of the late 20th — early 21st centuries]. VestnikSevernogo (Arkticheskogo) federal'nogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye i sotsial'nye nauki [Bulletin of Northern (Arctic) Federal University. Series: Humanitarian and Social Sciences], 2014, no. 5, pp. 91—98. (In Russ.).
4. Dostoyevsky F.M. Polnoye sobraniye sochineniy v 30 t. T. 4 [The Complete Works in 30 vol. Vol. 4]. Leningrad, 1984. (In Russ.).
5. Dostoyevsky F.M. Polnoye sobraniye sochineniy v 30 t. T. 28. Kn. 1 [The Complete Works in 30 vol. Vol. 28, book 1]. Leningrad, 1984. (In Russ.).
6. Yermilova G.G. Iov [Job]. Dostoevskiy: Estetika ipoetika: Slovar'-spravochnik [Dostoevskiy: Aesthetics and poetics. Reference Dictionary]. Chelyabinsk, 1997. P. 90. (In Russ.).
7. Zalotukha V.A. Svechka: roman v 4 ch. s prilozheniyami i epilogom v 2 t. T. 2 [A Little Candle: novel in 4 pt. with applications and epilogue in 2 vol. Vol. 2]. Moscow, 2015. (In Russ.).
8. Zalotukha V.A. Svechka: roman v 4 ch. s prilozheniyami i epilogom v 2 t. T. 1 [A Little Candle: novel in 4 pt. with applications and epilogue in 2 vol. Vol. 1]. Moscow, 2015. (In Russ.).
9. Kolpakov A.Yu. "Bol'shoy roman" ob intelligentnom geroye kak zhanrovaya raznovidnost' russkoy romanistiki: k postanovke problem ["Big Roman" about the Intelligent Hero as a Variety Genre of Russian Romanism: A Problem Statement]. Novyy filologicheskiy vestnik [The New Philological Bulletin], 2017, no. 2 (21), pp. 128—138. (In Russ.).
10. Levina L.A. "Novyy Iov" v tvorchestve F.M. Dostoevskogo i v russkoy kul'ture XX veka ["New Job" in the works of F.M. Dostoevsky and Russian culture of the XX century]. Dostoevskiy: Materialy i issledovaniya. Vyp. 11 [Dostoevsky: Materials and Researches. Iss. 11]. St. Petersburg, 1994. Pp. 204—221. (In Russ.).
11. Leyderman N.L., Lipovetskiy M.N. Sovremennaya russkaya literatura: 1950—1990-e gody v 2 t. T. 2. 1968—1990 [Modern Russian literature: 1950s — 1990s in 2 vol. Vol. 2. 1968—1990]. Moscow, 2003. Pp. 626—641. (In Russ.).
82
A. №. KonnaKOB
12. Lipovetskiy M.N. Rastratnye strategii, ili Metamorfozy "chernukhi" [The Strategies of Spending, or Metamorphoses of gloomy stories]. Novyy mir [New World], 1999, no. 11, pp. 193—210. (In Russ.).
13. Makanin V.S. Andegraund, ili Geroy nashego vremeni [The Underground, or Hero of Our Time]. Moscow, 2008. (In Russ.).
14. Rytova T.A. "Udar" kak kontsept romana V. Makanina "Andegraund, ili Geroy nashego vremeni" ["Stroke" as a Concept in Novel by V. Makanin "The Underground, or a Hero of Our Time"]. Russkaya literatura v XXveke: imena, problemy, kul'turnyy dialog. Vyp. 8 [Russian Literature in the XX century: names, problems, cultural dialogue. Iss. 8]. Tomsk, 2006. Pp. 133—160. (In Russ.).
15. Turysheva O.N. Vina kakpredmet khudozhestvennoy mysli: F.M. Dostoevskiy, F. Kafka, L. fon Triyer [Guilt as a subject of artistic ideas: F. Dostoyevsky, F. Kafka, L. von Trier]. Yekaterinburg, 2017. (In Russ.).
16. Elbakyan Ye.S. Rossiyskaya intelligentsiya: mental'nost' i arkhetip [The Russian intelligentsia: the mentality and archetype]. Natsional'nye interesy [National Interests], 2017, no. 2, pp. 33—39. (In Russ.).
