CC BY
163
ПРОБЛЕМА ТОТАЛЬНОСТИ ВЛАСТИ В ФИЛОСОФИИ М. ФУКО И ДЖ. ЗЕРЗАНА
Л.Ю. Пионткевич
В статье воспроизводятся основные аргументы в поддержку восприятия социальной реальности как абсолютной тотальности власти, изложенные в концепциях таких философов, как Мишель Фуко и Джон Зерзан. Рассматривается трилогия «власть - тотальность - культура».
Ключевые слова: власть, разделение труда, эксплуатация, насилие, конфликт.
В современной философии власти особой популярностью пользуется идея абсолютной ее тотальности. Причем сама эта власть полностью рассредоточена. Нет суверена, нет политической элиты, нет правящего класса - существует лишь плюрализм групп и даже индивидов. Каждый, или почти каждый, обладает небольшой властью, но ни у кого нет ее так много, чтобы все время диктовать свои правила. Власть постоянно меняет свои формы и обличья, при этом задействованными оказываются все рычаги символической культуры - время, язык, число, наука... Более того, как утверждает один из современных философов Джон Зерзан, даже такой оазис человеческой субъективности, как музыка, всегда воспринимаемая как мир абсолютной свободы и неукротимой фантазии, оказывается встроенной в механизм социального регулирования и контроля, представленный современной культурой. Оригинальность этой идеи и выводы, к которым приходит Зерзан в своей культурологической концепции власти, изменяя ракурсы видения социальной реальности, открывают новые возможности решения экзистенциальных проблем современного человечества. В данной статье предлагается воспроизвести основные аргументы в поддержку восприятия социальной реальности как абсолютной тотальности власти, изложенные в концепциях таких философов, как Мишель Фуко и Джон Зерзан.
Итак, современная философия развенчала укоренившееся в общественном сознании представление о том, что власть едина. «Некогда мы полагали, - пишет Р. Барт, - что власть - это сугубо политический феномен; ныне считаем, что это также феномен идеологический, просачивающийся даже туда, где его невозможно распознать с первого взгляда, - в социальные учреждения, учеб-
ные заведения и т. п., но, в конечном счете, мы все-таки уверены, что власть едина. А что, если она множественна, если властей много, как бесов? «Имя мне - Легион», -могла бы сказать о себе власть: повсюду, со всех сторон нас окружают всевозможные лидеры, громоздкие или крохотные административные аппараты, группы давления и подавления; отовсюду раздаются «ответственные» голоса, берущие на себя ответственность донести до нас самый дискурс власти -дискурс превосходства» [1].
Благодаря современным исследовательским инструментам, разработанным, в частности, структуралистами, открывается то тайное, что невозможно было обнаружить прежними традиционными методами. Речь идет о дискурсивном анализе, исследовании практик речевого поведения, которые не конструируются, как было понимаемо ранее, а сами конструируют объекты речи. Оказалось, что при помощи речи не только что-то «говорится», но и проявляются социальные основания того, что говорится, т. е. знание и смысл, которыми располагает субъект, являются не столько воспроизведением закономерностей объективной реальности, сколько выражением произвольных сцеплений означаемого и означающего. Существование множества различных знаковых систем доказывает, что самостоятельных единиц смысла просто не существует, смысл формируется в результате распределения знаков по принципу взаимной дополнительности. Подобные исследования феномена языка, берущие свое начало в идеях Ф. де Соссюра, позволили М. Фуко прийти к выводу, что дискурсы следует рассматривать не как совокупности знаков (т. е. означающих элементов, которые отсылают к содержаниям и представлениям), а как практики, которые систематически образуют объекты, о которых они говорят. В
итоге власть и знание в философии М. Фуко оказываются связанными между собой множеством неразрывных всепроникающих связей и непосредственно друг друга предполагают.
Разбивая устоявшиеся представления о власти как «собственности» того, кто ее завоевал, Фуко доказывает, что власть является не собственностью, а стратегией, и ее действенность зависит не от присвоения, а от техники, от функционирования [2]. Так, Ж. Бод-рийяр замечает, что экономике удалось чудесным образом скрыть истинную структуру власти, поменяв местами составные части ее определения. В то время как власть состоит в том, чтобы односторонне одаривать (и, в частности, жизнью), нам внушали как очевидность нечто противоположное: будто власть состоит в том, чтобы односторонне брать и присваивать себе. Поэтому необходимо отказаться от представлений о власти как соотношения сил и проанализировать власть в категориях дара, одаривания, в противоположность ее трактовкам как господства в целях одностороннего присвоения. Иначе все усилия угнетенных попадут в ловушку: они будут пытаться отобрать у власти взятое ею у них или даже «взять власть» как таковую, не видя, что тем самым они лишь содействуют своему угнетению [3].
В рамках заявленного исследования решается ряд вопросов: во-первых, насколько в действительности тотальным оказывается воздействие власти, во-вторых, в какой степени можно говорить о негативности данного воздействия и, последний вопрос, можно ли противостоять власти? В философии власти Мишеля Фуко идея вездесущности власти получила свое наиболее полное и последовательное воплощение. Фуко отрицает существование какого-либо центра власти, он утверждает, что власть проявляет себя повсюду, индивиды движутся между ее сетей, одновременно подчиняясь ей и осуществляя ее. «Власть идет снизу... бинарное и всеобъемлющее противопоставление правителей и управляемых не образует основы властных отношений. Власть - это не то, что можно получить, захватить или поделить. власть осуществляется из бесчисленных точек» [4]. Воспроизведя развитие исторического процесса Европы, М. Фуко приходит к выводу, что после упразднения королевской власти
на смену ей пришли дисциплинарные общества. Эти общества требовали более тщательного контроля над индивидуальным поведением и обладали своей собственной дисциплиной. В дисциплинарных обществах объект манипулирования меняется: им становится не «физическое» тело, как это было в европейской истории вплоть до XVIII в., а «психическое» тело как особое поле предпочтений, приоритетов и желаний, что и переводит проявление власти на микроуровень, на уровень, который находится ниже порога сознания. Такой контроль не мог устанавливаться и осуществляться из одной точки ни отдельной личностью, ни политической элитой, ни правящей партией или классом: отсюда бесчисленные точки власти и ее всеохватные сети, которыми, как говорит Фуко, мы все опутаны. Однако добраться до первоначала этого кошмара оказывается невозможно. Как типичный постмодернист, Фуко отрицает изучение истоков и то, что за или под доминирующим дискурсом эпохи существует какая-либо «реальность». Поэтому он и предпочитает теоретическим обзорам детальные исторические описания, названные «археологиями знания», которые будто бы не несут в себе ни идеологических, ни философских скрытых предположений. Для Фуко нет никаких основ социального, различимых вне контекста различных исторических периодов, или, как он их называл, эпистем: основы меняются от одной эпистемы к другой. Фуко не задается вопросом, почему, собственно говоря, все так происходит, где причина этой вездесущности власти и ее абсолютной тотальности? Очевидно, что на этот вопрос нет ответа не только у Мишеля Фуко, но и у тех современных философов власти, которые, так или иначе, разделяют основные положения его учения. Единственное, что можно сказать, так это только то, что «власть -это наше все», реальность, в которой мы вынуждены жить, с которой мы вынуждены считаться. Власть представляет собой сеть отношений, в которой субъекты возникают и в качестве продуктов, и в качестве агентов власти.
Следует заметить, что подобная модель социальной реальности является «классическим» воплощением основных установок «неклассической» философии, согласно которым доминантой человеческого существова-
ния является отчужденная жизнь, подвергающаяся непрерывному манипулированию -подавлению: «наше сознание есть независимая от сознания реальность». Человек не может быть свободен, его свобода есть лишь «условие еще большей свободы», т. е. его существование возможно только на пределе непрерывного сопротивления структурам, институтам, условностям и т. д. Однако подчинение необходимо и естественно, ибо сама культура включает в себя эту основополагающую догму: цивилизационный процесс, как отмечал Фрейд, - это принудительный обмен свободной жизни на существование, регламентируемое культурой. Начиная с теорий Ницше и Фрейда вся культура рассматривается как система принудительного подавления, и идея власти в этих теориях получает самую серьезную поддержку. Современным же философам удалось вскрыть такие совершенные механизмы власти, благодаря которым индивид не только контролируется, но и перестает принадлежать себе, теряет свою субъективность в смысле своей универсальной формы - субстанции. Человек становится «сделанным субъектом» - формой, он теряет свою собственную идентичность, попеременно подключаясь то к одним, то к другим властным структурам, которые и определяют в конечном счете его существование. Иными словами, человек начинает желать того, что нужно, чтобы он желал, субъект теряет свою «непрерывность и само-тождественность», и «вырабатывается» такая историческая форма субъективности, как «человек желающий». Так центром социальной теории Делеза вместо людей становятся «желающие машины», образованные сочетанием человеческих и нечеловеческих частей, без различия между ними.
Можно ли противостоять власти, оказать ей сопротивление, не входя при этом в логику власти? Конечно же нельзя, т. к. сопротивление власти есть еще одна форма власти. Подобное положение дел необходимо принять как факт и уже в соответствии с ним строить практику своего существования. Выход возможен только через анархистское решение политической проблемы, а именно, как отказ от всякой политики, как поиск человеческого согласия за пределами и оковами полиса. Однако возможно и еще более радикальное решение, пусть менее реали-
стичное, но, при этом, и более оптимистичное, пронизанное верой в человека. Имеется в виду возвращение к доцивилизационным основам существования человечества, в эпоху охотников и собирателей, когда стальной нож специализации в виде разделения труда еще не вонзился в человеческую плоть, ознаменовав собой наступление новой эры -эры принуждения, господства над миром, над природой, над себе подобными в интересах технологического прогресса. Автором этого решения является Джон Зерзан, маргинальный орегонский философ, анархист и активист. Джон Зерзан обращает внимание на парадоксальный факт современных гуманитарных исследований, выражающих беспокойство в связи с тоталитарным характером современного человеческого существования. В них разрабатываются основы для выдвижения обвинений современному миру, но при этом решительно игнорируется тема истоков: отказ и подчинение в нашей жизни объясняются свойствами «человеческой природы», а власть представляется великодушным даром, избавившим человечество от дикости доцивилизационного существования, наполненного лишениями, жестокостью и невежеством. На самом деле, утверждает Зерзан, мы не всегда выступали объектом манипуляции и предопределения со стороны символической культуры. Были времена, когда все обстояло иначе. В своей философии примитивизма, главном детище Джона Зер-зана, представляющей собой своеобразный синтез «альтернативной антропологии», он с полным основанием утверждает, что быт и хозяйство собирателей и охотников представляли собой идеальное общество, вершину благополучия и комфорта. При этом он ссылается на работы современных ученых-антропологов Ричарда Ли и Маршала Салин-са, благодаря исследованиям которых этот идеологизированный взгляд на прошлое как на эпоху страданий и лишений человечества был полностью опровергнут. В итоге в антропологической парадигме произошел настоящий переворот, повлекший за собой важные выводы. «Сейчас мы знаем, - пишет Дж. Зерзан, - что до начала одомашнивания животных и земледелия у человека на самом деле было больше свободного времени, он был ближе к природе, чувственно мудрее, здоровее, а отношения между полами были
построены на равенстве. Вот что было нашей человеческой природой два миллиона лет -до того, как мы стали рабами жрецов, царей и господ» [5]. В опровержение утвердившегося представления, согласно которому длительное пребывание людей в периоде очевидной благодати объясняется их ограниченными умственными способностями, непозволяющими оставить простую жизнь ради благ цивилизации, Зерзан приводит документальную информацию, доказывающую наличие принципиально «современного» строения мозга у древних людей. Почему же тогда за два с половиной миллиона лет не произошло никаких нововведений в методике изготовления каменных орудий? Почему агрикультура появилась восемь тысяч лет назад, а, к примеру, не миллион лет назад? «Лично мне кажется, - отвечает Дж. Зерзан, - что причиной очевидного отсутствия «прогресса» был именно интеллект - осознающий совершенство общества собирателей и охотников и удовлетворенный такой жизнью. Разделение труда, одомашнивание животных, окультуривание растений, символическая культура -по-видимому, до самого последнего времени все это отвергалось» [5, с. 30]. Самое интересное, что эта мысль подтверждается данными исследований ученых, которые были обескуражены полученными свидетельствами негативных последствий перехода к оседлому образу жизни и агрикультуре.
Агрикультура создает предпосылки для разделения труда, устанавливает материальные основы социальной иерархии и приступает к разрушению окружающей среды. Жрецы, тяжелая работа, неравенство полов, война - вот только несколько прямых последствий возникновения агрикультуры. Итак, центральной идеей теоретических построений Дж. Зерзана является идея, что источником всякого отчуждения является именно «разделение труда - это убийство народа». Этот фундаментальный институт усложняет действительность, т. к. изначально он был направлен на принуждение, на покорение природы, являясь выражением желания заставить ее отдавать больше, чем она могла, заставить служить своим интересам. Стремление к власти, чувство упоения властью вырвалось из ящика Пандоры, и уже не нашлось силы, чтобы укротить его и опомниться. Были задействованы все рычаги под-
чинения, благодаря которым процесс одомашнивания - обращения в рабство - затронул не только природные растения и животных, он проник во все человеческие отношения, выстраивая иерархию, раздавая привилегии, закабаляя женщину и всех, кто вовремя не успел оказать сопротивление. В итоге разделение труда, играя роль парадигмаль-ной основы современной технологии, привело современность к тем губительным последствиям, свидетелями которых мы являемся сегодня. Разделение труда явилось основой возникновения и развития символической культуры, благодаря которой окружающий мир был взят под тотальный контроль. Джон Зерзан утверждает, что на сегодняшний день нет убедительных доказательств того, что мы думаем посредством языка, наоборот, есть данные исследований ученых, позволяющие сделать предположение, что «умственные навыки человека являются исключительно мощными даже в отсутствие языка» [5, с. 33]. Следовательно, есть основания предположить, что язык стал функционировать как «запрещающая сила», нацеленная на сдерживание потока образов и ощущений. Мощнейшим толчком символизации деятельности стал ритуал, направленный на укрепление кланового единства и иерархическое закрепление социальных структур. Из ритуала развивается искусство как одна из сторон ритуальной выразительности, средство систематизации эмоций, метод культурного управления и сдерживания. В итоге вместе с углубляющимся разделением культура вступает в игру сначала абстрактно, в качестве языка, затем более целенаправленно, как ритуал и искусство. Самое удивительное, что и музыка - этот уникальный феномен человеческого творчества, изначально воспринимаемый как нечто соотносимое исключительно с внутренними переживаниями и отношениями - своим существованием также обязана разделению труда. Более того, Дж. Зерзан утверждает, что музыку можно воспринимать как аналог социальной теории, в которой в зашифрованном виде всегда присутствуют социальное значение и ценности. Музыка с ее навязчивыми правилами является в большей мере порождением рационализированного мира социума, нежели нерацио-нализированной природы.
В своей работе «Тональность и тотальность» философ приводит доказательства того, что никакой естественной и свободной музыки не существует. Во-первых, исследования, проводимые в Чикагском университете, показали, что из существующих свыше 13 тыс. различных высот звука, доступных мелодическому восприятию, используется только очень малая часть. Даже при игре на фортепьяно не задействовано 88 тонов.
Во-вторых, Дж. Зерзан утверждает, что тональность не детерминирована физической последовательностью звуков. Тон в природе практически никогда не фиксируется на одной и той же высоте, поэтому, когда мы его оформляем в соответствии с произвольными правилами, он лишается своих естественных свойств. «В результате отбора, произведенного в звуковом континууме согласно произвольно установленной шкале, среди нот устанавливаются иерархические отношения» [5, с. 68].
Многие до сих пор считают, что появление центрального тонового элемента в музыкальном произведении является неминуемым результатом естественного гармонического процесса и подавить его невозможно. В подтверждение этого тезиса Дж. Зерзан ссылается на опыт издателя сборника «английских народных мелодий» (популярных песен)
Уильяма Чемпелла, который на уцелевшие мотивы наложил академические гармонические штампы. Таким образом, старинные мелодии оказались вытесненными: «нестандартные напевы - приведены в порядок». В итоге «гармонические символы ограничили музыкальную выразительность», тональность подавила ритмические возможности, сузила многообразие ритма до схематического чередования «ударного» и «безударного». Тональный аккорд, управляя всеми гармоническими комбинациями, притягивая их к себе, олицетворяет власть, стабильность и покой.
По утверждению Дж. Зерзана, во всей западной музыке, начиная с эпохи Возрождения вплоть до Шенберга, центральным элементом было тоническое трезвучие, или заданная тональность, от которой зависели все последующие ноты. Фактически тональность - это структура, имеющая основную высоту тона - тонику, как ее обычно называют, которая влияет на все остальные тоны. Влятельный специалист в тонической теории
Шенкер еще в 1906 г. писал о желании тоники доминировать над своими собратьями. В итоге тональность приобретает сходство с государственным устройством, в котором отдельные тоны попадают в подчинение в соответствии с общественным договором.
Таким образом, возникновение тональности можно сравнить с процессом проникновения в экономическую, политическую и культурную жизнь принципа национализированной и централизированной иерархии. «Шаблонные комбинации музыкальной выразительности, - пишет Дж. Зерзан, - стали обладать монопольным правом на субъективность и желаемую форму музыкальных произведений». Философ ссылается на
Клиффорда Гирца, который заметил по этому поводу, что «в конечном итоге, одним из наиболее примечательных фактов, характеризующих нас, может оказаться то обстоятельство, что все мы начинаем жизнь, обладая от природы возможностью прожить тысячи жизней, но заканчивается это все тем, что проживаем мы только одну» [5, с. 71].
Исследуя развитие тональной музыки в западноевропейской истории, начиная с эпохи средних веков, Дж. Зерзан приходит к выводу, что процесс упрочения государственной власти происходит параллельно с укреплением позиций тональности. Примерно в 1670 г. музыка забрала у живописи почетное звание главнейшего из европейских искусств, и с того времени на протяжении 250 лет музыкальные произведения были написаны на особом языке общепризнанной тональности.
Однако расширение тональной сферы одновременно обозначало ослабление силы притяжения тоники; в самом начале эпохи романтизма в сочинениях Бетховена уже можно заметить некий разрыв структуры тональности. В его творчестве появилась новая тема: эмоциональный взрыв и широкий диапазон эмоций, не говоря уже о мотиве борьбы за личную свободу, который для Бетховена был ключевым. В отличие, скажем, от Баха, Бетховен обратил свой взор на феномен отчуждения и полностью отказался от стратегии урегулирования в своем творчестве тех процессов, которые не были урегулированы в обществе; это особенно заметно в его последних квартетах, которые вызывают в памяти неполноту и скорбь позднего Моцарта.
Дж. Зерзан утверждает, что, начиная с Вагнера, в музыку начинает проникать осознание того факта, что язык музыки оказался скованным пустыми симметрическими закономерностями и стал заложником чрезмерно стандартизированного гармонического словаря. Музыка, осознавая груз собственных устоявшихся традиций, стала терять прежнюю силу выразительности.
Говоря об экспансии, Джон Зерзан вспоминает попытку Вагнера создать простую и экономную по актерскому составу оперу. В результате появилась «претенциозная пятичасовая агония» «Тристана и Изольды». Стремясь создать нечто невероятное, способное превзойти все имеющиеся постановки, Вагнер создает цикл «Кольцо Нибелун-гов». Подобное устремление подразумевало абсолютное доминирование над зрителем - с помощью грандиозных и помпезных музыкальных произведений, их удушающего благоухания и лавины чувств. Возможно, именно это произведение, считает Зерзан, побудило Ницше прийти к выводу, что «восхождение счастливой звезды Вагнера совпадает с подъемом Империи, и в этом заложен глубокий смысл». Романтический портрет кайзера Вильгельма I рядом с лебедем и в шлеме Ло-энгрина наводит на мысль о долге перед кайзером за возвеличивание и восстановление священного общественного порядка Второго рейха.
В итоге, планы Вагнера касательно искусства превосходили по своей грандиозности планы, которые строил на языке силы сам промышленный капитализм. Однако музыка Вагнера, несмотря на всю свою напыщенность и стремление к предельному господству, олицетворяет полное разложение классической гармонической системы. Оставаясь верной скрытым основам тональности, она поставила под сомнение законность господства тональной гармонии. Вагнер растянул ее до самых пределов и в итоге исчерпал ее последние ресурсы. После Вагнера гармония продолжала демонстрировать признаки внутреннего коллапса, и многие стали позволять себе вольности в отношении прежде незыблемого авторитета мажорно-мирной тональной системы (например Дебюсси).
В 1908 г. Арнольд Шенберг в своем «Втором квартете фа-диез минор» достиг окончательного раскола гармонии: это было
первое атональное сочинение. Музыка, в которой каждая нота индивидуальна.
Отказ от тональности фактически дал возможность выразить сугубо индивидуальные черты - одиночество человека в условиях господства технологии.
В этом смысле атональность была наиболее экстремальным воплощением общего антиавторитарного подъема в обществе примерно за пять лет до начала Первой мировой войны. В «Теории гармонии» Шенберг дал хорошую характеристику старой системе: «Она всегда была направлена на центр, к точке проистекания... Тональность не служит, напротив, она сама требует служения» [5, с. 86].
Несмотря на то, что современная музыка раздроблена и отдалена от старой тональной парадигмы, она, вполне очевидно, не смогла затмить популярность мастеров барокко, а также классической и романтической эпох. Тональность абсолютно царит на всех уровнях образования: студентов учат, что доминанта требует разрешения в тонике, а их музыкальный слух проверяется на основе неоспоримых категорий и правил. «Сейчас уже совершенно ясно, - делает вывод Дж. Зерзан, - что тональность - это идеология, выраженная исключительно в музыкальных терминах, причем крайне навязчивая» [5, с. 91]. Тональность, как форма власти, проявляет себя как бесконечная тотальность. Даже такие протестные музыкальные формы современного индустриального мира, как поп- и рок-музыка, оказывается, унаследовали свою гармоническую структуру от классической европейской музыки. В итоге они не смогли вырваться за рамки массового тонального сознания: рок-музыка была «революцией» только в смысле текстов и ритма (и уровня громкости) - ни о какой тональной революции даже речи не шло.
«Совершенно очевидно, - делает вывод Зерзан, - что для того, чтобы ознаменовать наступление новой эры, нужно нечто гораздо большее, чем рокеры, разбивающие свои гитары на сцене, даже несмотря на то, что подобные действия остаются в пределах тональности» [5, с. 92].
Итак, когда-то, на заре человеческой цивилизации, соблазнив человека возможностью установить господство над миром, культура ознаменовала собой наступление
новой эры - эры принуждения и методичного, научного, преднамеренного и расчетливого подавления. Согласно выводу Дж. Зерза-на, люди сопротивлялись всему этому более одного или двух миллионов лет и лишь недавно сдались цивилизации и ее «утешительному призу - символической культуре».
Решающий момент, выделяемый нашим исследованием, состоит в том, что современная философия власти руководствуется положением, согласно которому миром социума не правит автономный субъект, воспетый и взлелеянный западной культурой, начиная с эпохи Просвещения. Социальный субъект и все его бытие формируются механизмами власти. Однако это не власть системы Суверен-Закон, которая, с легкой руки Н. Макиавелли, столетиями зачаровывала социальнофилософскую мысль. На самом деле в философии М. Фуко и Дж. Зерзана утверждается, что человек с самого рождения наталкивается на «упорядочивающие коды» культуры, которые, в конечном счете, представляют собой дискурс господства. И поскольку человек всегда существует в культуре, рожден культурой, он навсегда осужден быть подчиненным этой культуре, т. е. этому господству. Вопрос состоит в том, как возможно сопротивление власти вне логики последней? Мишель Фуко отстаивает позицию эмпирика и призывает к тактике локальных столкновений. Необходимо изучать, считает он, места
реального осуществления власти, где ее реально терпят и где ей сопротивляются: больницы, психиатрические лечебницы, тюрьмы, армии, школы, фабрики. Для Джона Зерзана такой путь неприемлем, т. к. неискорененной остается основная причина отчуждения и принуждения - разделение труда. Философ призывает оспорить миф о культуре и вырваться из удушающего пространства символической деятельности к свободе непосредственного существования.
1. Барт Р. Лекция // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 547.
2. Фуко М. Надзирать и наказывать. Киев, 1996. С. 31-32.
3. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.
4. Фуко М. Воля к истине. М., 1996. С. 194.
5. Зерзан Дж. Первобытный человек будущего. М., 2007. С. 23.
Поступила в редакцию 11.06.2008 г.
Piontkevich L.Y. Problem of power totality in M. Foucault and J. Zerzan's philosophy. In the given article the basic arguments in support of social reality perception as absolute power totality stated in conceptions of such philosophers as Michel Foucault and John Zerzan are reproduced. Authority - totality - culture.
Key words: authority, division of labour, exploitation, violence, conflict.
