CC BY
67
и Й®
юблема текста: между эпистемологией и лингвистикой
И. Т. КАСАВИН
X
ф
Ч
(С
X
<3
1. Научность гуманитаристики
и проблема текста
Проблема применения идеалов научности и объективности к гуманитарному знанию сформировалась в середине XIX в., когда филология и лингвистика, психология, социальная и культурная антропология приобретали институциональный статус в качестве эмпирических наук. Предметы и методы гуманитарных наук оценивались по аналогии с предметными областями и методологическими арсеналами математики и естествознания, причем именно последние выступали образцами объективности и точности. К примеру, Ф. Соссюр, критикуя компаративную лингвистику начала XVIII в. за ее антиисторизм и умозрительность, указывает, что в ней язык «рассматривался как особая сфера, как четвертое царство природы», как «саморазвивающийся организм» явно в контексте своеобразно понятого эволю-
Статья подготовлена в рамках проекта РФФИ 2006-2008 гг. № 06-06-80208-а.
ционизма, который начал формироваться еще до Ч. Дарвина1. Впрочем, Соссюр, жестко разграничивая внешнюю и внутреннюю лингвистику, и сам считал, что «нет никакой необходимости знать условия, в которых развивался тот или иной язык», поскольку «язык есть система, подчиняющаяся своему собственному порядку»2.
То же самое справедливо и для социальной антропологии XIX— XX вв. Основоположники этой науки хорошо осознавали вдохновляющую роль естествознания и подчеркивали свое намерение использовать принципы и методы биологии, натуралистической психологии в исследовании человеческой культуры. Ламарк, Бэр, Уоллес и Дарвин, с одной стороны, и Юм, Гартли - с другой, предоставили социальной антропологии набор методов и понятий, общих принципов и специальных теоретических объяснений.
Мы обращаем внимание на стремление гуманитариев XIX в. к научности потому, что это побуждало их выполнить три обязательные задачи. Нужно было а) найти и четко обозначить те области реальности, которые являются объектами их исследования; б) выделить теоретические средства, благодаря которым определяется предмет исследования и осуществляется рассуждение; в) и, наконец, зафиксировать набор эмпирических и теоретических процедур, позволяющих получать новое и адекватное знание об объекте исследования. Методы эмпирического исследования в естествознании традиционно сводились к наблюдению, измерению и эксперименту3. Осваивая их, гу-манитаристика одновременно обозначила свою специфику путем выделения специального метода, названного анализом текстов4. Соссюр пишет, что «поскольку языковая деятельность в большинстве случаев недоступна непосредственному наблюдению, лингвисту приходится считаться с писаными текстами как с единственными источниками... лингвистические вопросы интересны для всех тех, кто, как, например, историки, филологи и пр., имеет дело с текстами»5. И пусть лингвистика заимствовала полевое исследование из натуралистического естествознания и переносила его в контекст фольклористики и диалектологии, она не выпустила текст из фокуса внимания.
Психология также эволюционировала именно от анализа текстов (интроспекционизм) к лабораторному эксперименту (психофизика,
1 Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М., 1998. С. 10-1
2 Там же. С. 27.
X
5
Мы отвлекаемся в данном случае от определенной методологической и логической некорректности данных разграничений. Ф
4 Этот шаг был основательно подготовлен библейской экзегетикой, С£ юридической герменевтикой, а также исторической наукой и в этом смысле являлся типичным методологическим переносом. ^
5 Соссюр Ф. Цит. соч. С. 12-13.
психофизиология, гештальтизм, бихевиоризм), чтобы вновь вернуться к тексту во фрейдизме и, далее, в гуманистической психологии в целом. Социальная антропология расширила понятие текста, истолковывая ритуалы как социальную и космогоническую символику, накладываемую первобытным человеком на мир в целях его понимания и овладения им. Однако именно эта специфика гуманитарных наук, поднятая на щит благодаря лингвистике и возникновению философской герменевтики, обнаружила свою проблематичность. Текст, понятый как совокупность языковых знаков в форме словаря и грамматики6, был избран предметом лингвистики в качестве устойчивого (синхронного) измерения языковой деятельности. Однако никакие результаты экспериментов или наблюдений не могли сравниться с текстом в полисемантичности, в многообразии возможных интерпретаций, в неопределенности понимания. Для преодоления этих трудностей предстояло пройти долгий путь и понять важность анализа условий и механизмов порождения текста, связи значения и понимания, отношения между языковой и внеязыковой деятельностью.
Эпистемологическая проблема текста может быть сформулирована следующим образом. Текст как предмет и анализ текста как один из основных методов лингвистики возникли в контексте ее стремления к научности и отделению от других гуманитарных наук. Однако по мере развития самой лингвистики, а также психологии, социальной антропологии, социологии понятие текста не столько обретало, сколько утрачивало определенность. Факторы, влияющие на текст, многообразие смыслов всякого отдельного текста, разнообразие способов понимания текста - все это привело к тому, что текст стал отождествляться со всей культурой, если не со всей социальной реальностью. Уже Соссюр проницательно задавался вопросом о том, как отличить лингвистику от психологии и социологии7. Тогда этот вопрос вставал на стадии формирования лингвистики как науки. Сегодня он же возникает в процессе размывания границ между развитыми научными дисциплинами, которые уже не в состоянии сохранить свою самодостаточность. Рождается что-то вроде «семиотической культурологии», объединяющей лингвистику с философией, биологией, социологией, элементами математики, теорией и историей культуры8. Более того, сам вопрос о научности этого нового междисциплинарного движения утрачивает актуальность; «искусство», «дискурс», «нар-ратив», «сценарий» - вот понятия, в контексте которых происходит
2 -
6 См.: Соссюр Ф. Цит. соч. С. 21.
7 См.: там же. С. 12, 14.
8 См.: Степанов Ю.С. Протей. Очерки хаотической эволюции. М.,
<<1 2004.
его самоопределение. Какой же выход из этой неопределенности? Что дает понятие текста для гуманитарных наук? Каковы философские методы и перспективы его осмысления?
Для того чтобы оценить современные сдвиги в лингвистике и наметить решение эпистемологической проблемы текста, стоит вернуться назад и обратиться к специально-научным предпосылкам современного философского дискурса. Среди этих предпосылок - противостояние двух наиболее влиятельных современных лингвистических концепций текста: теории речевых актов и функционально-коммуникативной теории языка.
Теория речевых актов, в оригинале называемая «speech acts theory« (SAT), основана, как считают ее некоторые сторонники, на трех отчетливых постулатах. Первый из них требует выделить элементарный и репрезентативный лингвистический срез процесса коммуникации. Далее в качестве предмета рассматривается отдельное коммуникативное действие «единичных, целерационально действующих индивидов»9. Наконец, само же коммуникативное действие состоит в том, чтобы в процессе коммуникации сообщить информацию о доступных изоляции элементах интенции говорящего10.
В чем же может состоять привлекательность этой концепции для лингвиста? Во-первых, в том, что все исследование исходит из языка и остается к нему привязанным. Ведь не только действия непосредственного говорения (локутивные действия, в терминологии Дж. Остина), но и иллокутивные действия осуществляются языковыми средствами. Локуция представляет целенаправленное использование субъектом коммуникации определенных знаковых структур, коммуникативное назначение которых в том, чтобы ограничить тему сообщения, содержательно локализировать ситуацию общения. Иллокуция же, по Остину, выносит речевой акт за пределы языка и выражает связь высказывания с обстоятельствами ситуации, в которой оно произносится11. Как поясняет С.С. Гусев, «оценивая иллокутивную силу
4 См.: Vieweger D. Handlungsorientierte vs. tätigkeitsorientierte Sprachbetrachtung. Einige methodologische Überlegungen // Linguistische Studien. Reihe A. Arbeitsberichte. 62, II. Berlin, 1979. S. 110.
10 См.: Kuk-Hyun Cho. Kommunikation und Textherstellung. Studien zum sprechakttheoretischen und funktional-kommunikativen Handlungskonzept. Dissertation. Universität Münster, 2000. S. 5.
11 См.: Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XII. М., 1986. С. 95.
2. Лингвистика текста: две концепции
высказывания, люди, воспринимающие содержащееся в нем сообщение, получают представление о целях, на которые ориентируется его автор. Таким образом, иллокутивный слой связан со степенью выраженности мотива, обусловившего локутивный акт. Он является формой представления определенного намерения говорящего, его отношения к ожидаемому результату осуществляемого речевого акта»12.
Среди прочих (специально-научных) достоинств SAT и то, что в ней могут быть выполнены строгие методологические требования. В частности, с помощью используемых в ней грамматических и лексических индикаторов можно успешно осуществлять эмпирическое лингвистическое исследование. В качестве предпосылок исследования SAT выделяет грамматические и коммуникативные знания, которые объединяются в системное единство.
К коммуникативным знаниям в контексте SAT относятся, по мнению известных немецких лингвистов13, знания:
• об объективной реальности и мыслительных конструкциях;
. о типах языковых актов и их отношении к высказываниям;
. о многообразии коммуникативных ситуаций;
. об умении вести разговор;
• о типах текстов;
• об институтах, релевантных языковой деятельности;
. о характере восприятия текстов.
И, наконец, еще одно методологическое преимущество: исследование на основе SAT аналитично; оно начинается с хорошо обозреваемых областей, с отдельных языковых актов, и затем результаты распространяются на сложные целостные области, т.е. тексты.
Концепции SAT противостоит функционально-коммуникативная теория языка («functional-communicative speech theory», или FCS). Ее исходными пунктами служат холистский взгляд на процесс коммуникации в целом и рассмотрение частей с точки зрения всего процесса14. В качестве предмета исследования FCS выступает сложная коммуникация как целенаправленный процесс. Само коммуникационное
Гусев С.С. Коммуникативная природа субъективной реальности. Статья первая // Эпистемология и философия науки. 2004. Т. II. № 2. С. 25. В этой статье дается вообще основательный анализ теории языковых актов и ее философского значения, «.-с 13 См.: Mötsch W., Pasch R. Bedeutung und illokutive Funktion
X sprachlicher Äußerungen // Zeitschrift für Phonetik, Sprachwissenschaft und 3; Kommunikationsforschung. 37, 4. Berlin, 1984. S. 471. ® 14 См.: Schmidt W. (Hrsg.). Funktional-kommunikative Sprach-
ig beschreibung. Leipzig, 1981; Michel G. Anliegen und Entwicklungsetappen SS. der funktional-kommunikativen Sprachbescheibung // Potsdamer Forschungen.
Reihe А. H. 101. Potsdam, 1989.
действие, согласно FCS, состоит в том, чтобы языковыми средствами достичь индивидуальной или социальной цели, релевантной по отношению к некоторой иной, внеязыковой и более социально значимой деятельности. В сравнении с SAT достоинства FCS могут быть подытожены в четырех пунктах.
Во-первых, исследователь исходит из внеязыковых факторов деятельности и ищет их инварианты в целях познания возможно более разнообразных аспектов сложной структуры деятельности. Во-вторых, между языковыми и деятельностными категориями проводится строгое различие. Тем самым систему коммуникативной деятельности можно описать относительно независимо от языковых структур. В-третьих, выполняется требование, имеющее образовательное и практическое значение. Так, коммуникативные и языковые регулярности, будучи сформулированы, могут быть непосредственно применены для развития коммуникативных способностей путем придания тек-
¡1
сту формы, позитивно влияющей на восприятие. Наконец, в-четвер-тых, в фокусе анализа всегда находится текст как нечто целое.
Значение концепции FCS проявляется в первую очередь в том, что она, обращая внимание на глобальные свойства языкового действия, позволяет дать основательную критику SAT. Это важно, поскольку большинство современных концепций философии языка ориентируются именно на нее.
В частности, выясняется, что не существует никакой единой теории языковых актов, якобы лежащей в основании SAT: классические подходы Дж. Остина15 и Дж. Серла16 интерпретируются и пересматриваются десятками авторов, в силу чего нельзя даже говорить о каком-либо терминологическом единстве. И главное состоит в том, что текст как целостный феномен, как выражение сложной коммуникационной деятельности остается недоступным описанию как с точки зрения внутренней структуры, так и внешних контекстов, если смотреть на него с аналитической и атомистической позиции SAT. В последней всегда идет речь лишь об отдельных элементах, аспектах текста и коммуникационного действия. Для FCS же особое значение приобретают понятия коммуникационной задачи, цели, плана. Она выходит за пределы рассмотрения отдельных элементов коммуникации и берет текст в целом как форму доказательства, обсуждения, рассказа. В тексте всегда видится нечто большее, чем сумма высказываний, его нельзя просто вывести из иллокутивных иерархий17. И даже если х
15 ®
" См.: Austin J.L. How to do things with words. Oxford, 1962.
16 См.: Searle J.R. Speech Acts. An Essay in the Philosophy of Language. <0
Cambridge, 1969.
17 См.: Michel G. Op. cit. S. 40.
X
<3
it И
is
иметь в виду необходимость анализа структурных измерений языкового действия, это не меняет сути дела.
Так, сторонники SAT подчеркивают необходимость отличать друг от друга следующие парные феномены: пропозициональные (коммуникационно-предметные) и иллокутивные (коммуникационно-функциональные, интенциональные) измерения; предмет и намерение (процесс); выражение специфического содержания сознания и коммуникативную установку. Но в таком случае внимание концентрируется на статическом аспекте текста, тексте как результате. Такая позиция упускает из виду то обстоятельство, что создание текста выходит за пределы овнешнения, озвучивания концептуальных репрезентаций. И поэтому в принятом в рамках SAT перечне структурных параметров текста тема его генезиса вообще не фигурирует. К сожалению, сторонники FCS кроме критики также ничего не предлагают для решения этой проблемы, поэтому приходится выходить за пределы лингвистики и обращаться к философии.
И здесь, уже за пределами противостояния лингвистических концепций текста, возникает вопрос о возможности расширения измерений текста. К примеру, имеет ли смысл говорить об отдельном уровне «производства текста», уровне «порождения смысла»? К такому вопросу нас подталкивает философско-эпистемологическая позиция, для которой генетическое объяснение является одним из ключевых. Природа некоторого типа знания или сознания в значительной степени объясняется историей и условиями его формирования - это важнейшее положение культурно-деятельностной, социальной эпистемологии. Что же вытекает из этого для лингвистики?
Если мы обходимся без уровня производства текста, то, по существу, не выходим за рамки того, что Соссюр называл «статической», или «синхронической», лингвистикой18. Однако даже сам Соссюр считал последнюю недостаточной, хотя в основном и ограничил ею свои исследования. А если допустить противоположное и выделить специальный уровень «производства текста» в структуре текста как такового? Но в таком случае в угоду «эволюционной», или «диахронической», лингвистике исчезает весьма значимое различие между уже устоявшейся дисциплиной «лингвистика текста»19 и еще только формирующейся лингвистикой дискурса и, тем самым, между языком и речью, в терминологии Соссюра, между идеальной моделью и реальным процессом порождения текста. Результатом этого будет утрата
>У Во второй половине XX в. текст стал специальным предметом лин-X гвистического анализа - возникает лингвистика текста как самостоятель-
18 См.: Соссюр Ф. Цит. соч. Глава III.
19 ,
<3
ная дисциплина.
всякой концептуальной определенности, что и происходит сегодня с понятиями текста и дискурса. Вероятно, следует уделить больше внимания лингвистике дискурса как возможной самостоятельной дисциплине, переосмысливающей задачи «генеративной лингвистики» Н. Хомского в русле культурно-исторического подхода к языку. Примерно в этом направлении размышляет немецкий лингвист: «Если лингвистика хочет исследовать язык так, как он являет себя в обществе, а не как искусственно препарированную систему абстрактных элементов, если она стремится тем самым к дальнейшему своему развитию в теорию текста, то она должна исследовать: а) язык в социально-коммуникативном контексте и б) язык в текстах»20.
В рамках FCS обращается внимание еще на одну группу важных коммуникативных терминов и понятий. Речь идет о конвенции (правиле), интенции и интеракции. Они позволяют точнее разграничить то, что Соссюр относил к сферам внешней и внутренней лингвистики21, а современные лингвисты называют внешней и внутренней сторонами коммуникативного действия. Это имеет и более широкое фило-софско-методологическое значение, которому, как мы увидим ниже, отдал должное и Л. Витгенштейн. Итак, под внешней стороной коммуникативного действия имеется в виду, что именно и как именно было сделано. В ней можно разграничить три измерения и, соответственно, три проблемы: 1) природа элементарного речевого акта; 2) регуляция речевого действия, иногда отождествляемая с проблемой следования правилу; наконец, 3) социокультурный контекст деятельности. Рассмотрим их последовательно.
3. Акт-правило-контекст 3.1. Речевой акт
Лингвисты, пытающиеся решить проблему описания речевого акта в рамках SAT, заимствуют из психологии соответствующую концепцию действия вообще. Последняя предполагает взаимодействие ин-тенциональности и операциональности в деятельности. Ориентируясь на теории А.Н. Леонтьева и С.Л. Рубинштейна, лингвисты принимают различие деятельности, действия и операции. Так, всякая деятельность состоит из ряда действий, которые подчинены частным целям. Sg Роль общей цели деятельности играет осознанный мотив. Поскольку ЗЕ конечная цель деятельности достигается совершением ряда дейст-
Ш
I
et
--«3
20 Schmidt S.J. Texttheorie. München, 1976. S. 15. *
21 См.: Соссюр Ф. Цит. соч. С. 25-27.
Вий? то их результаты являются средствами достижения цели деятельности и целями частичных действий, или операций. Так строится иерархическая структура деятельности, состоящая из доминирующих и подчиненных уровней. Аналогично, по SAT, можно построить иерархию иллокутивных языковых актов, в совокупности образующих текст. Однако в итоге выясняется, что такая иерархия носит идеализированный и даже абстрактный характер и не пригодна для описания большинства текстов.
Сторонники FCS, напротив, различают не типы действий, но простые и сложные процессы коммуникации. Простые процессы направлены на адекватную передачу некоторого отдельного положения дел (сообщение, просьба, приказ), имеют предметный смысл и непосредственно связаны с достижением основной цели текста. Сложные процессы направлены на адекватное изложение ряда событий и явлений, которые образуют структурированное единство (аргументация, описание, обсуждение). Они лишь опосредованно связаны с основной целью текста, представляя собой по большей части отношение между элементарными коммуникативными актами. Поэтому в сложных процессах операциональный смысл доминирует над предметным.
Преимущество подхода в рамках FCS состоит в учете большего количества факторов даже при рассмотрении элементарного речевого акта. Ведь всякая коммуникация изначально предполагает учет позиции не только говорящего, но и слушающего. Тем самым, при построении сообщения, адресованного слушающему, во внимание должны приниматься не только актуальная ситуация, но также прошлые и потенциально возможные акты коммуникации. Этот диахронический (в терминах Соссюра) подход отчасти напоминает нам его же основной методологический вывод, касающийся синхронического анализа такого феномена, как единица языка. «Последняя, - полагал он, - есть отрезок речевой цепи, соответствующий определенному понятию, причем оба они (и отрезок и понятие) по природе своей чисто дифференциальны»22, т.е. характеризуются отличием от всех других отрезков и понятий. Сравнивая грамматические формы немецкого слова «ночь» в единственном и множественном числе, Соссюр показал, что специфику слов образует их отличие друг от друга и даже от всего ряда подобных слов в обоих числах (а мы добавим - и в падежах). Трудности выделения элементарной единицы языка он сумми-^ рует на редкость современно: «язык - это ...такая алгебра, где имеются лишь сложные члены»23. Таким образом, лингвистика FCS при-
Ф —---
"2 Там же. С. 118. Ср. понятия перехода Ж.-Ф. Лиотара и различения-X различания Ж. Деррида. 23 Там же. С. 119.
1
ходит к пониманию принципиальной методологической и теоретической нагруженности понятия «элементарная единица языка», отчасти осознанной уже Соссюром.
3.2. Следование правилу
Проблема регуляции речевого действия близка той, которую Л. Витгенштейн рассматривал в связи со «следованием правилу». Одно из самых известных мест в «Философских исследованиях» посвящено ей. «Следовать правилу, делать доклад, отдавать приказ, играть в шахматы - все это обычаи (способы использования, институты)»24. И здесь же он поясняет контекст этого высказывания, смысл которого - сформулировать нечто вроде того, что потом назовут «тезисом Дюгема-Куайна»: «Понять предложение значить понять язык. Понять язык значит овладеть техникой». Вписывание в более широкий контекст - это и есть понимание, как его определяет (в этом месте и на этот момент) Витгенштейн.
Дальнейшее уточнение его позиции по поводу следования правилу нацелено на то, чтобы разграничить правило и действие. «Наш парадокс звучал так: никакое развертывание действия не может быть детерминировано правилом, поскольку всякое развертывание действия может осуществляться в соответствии с правилом. Ответ был таким: если все может быть выполнено в целях соответствия правилу, то оно же может быть выполнено и вразрез правилу. И потому здесь не может быть ни соответствия, ни конфликта»25. Витгенштейн, как мы видим, намеренно заостряет различие правила и действия, чтобы подчеркнуть: правило - социальное изобретение, оформленное в виде ясных словесных инструкций; действие же, напротив, - спонтанное и индивидуальное проявление человека, определяемое множеством факторов. Действие до определенной степени может быть подчинено правилу, но зазор между ними, сфера человеческой свободы остается всегда. Правило, будучи по видимости конкретным, является, тем не менее, абстрактным руководством к действию, поскольку не в состоянии учесть и описать многообразие условий и факторов, а также предписать соответствующее им определенное действие. Действие же, по видимости выступая как нечто совершенно конкретное и доступное описанию, на деле включает в себя массу вариаций и следст- ^ вий, а потому не только не укладывается в правило, но даже едва ли может быть однозначно описано. 2.
24
\Vittgenstein Ь. РИПоБорЫса! Гпуез^аиопв. ОхСог<1, 1978. Р. 199. 1Ыс1. Р. 201.
(В
х
Отсюда вытекает необходимость следующего разграничения, которое Витгенштейн проводит между действием и интерпретацией. Вышеуказанный парадокс, поясняет он, обязан тому, что мы предлагаем одну за другой разные интерпретации действия. В силу этого возникает соблазн сказать: всякое действие в соответствии с правилом есть лишь интерпретация. Можно ли показать, что схватывание правила есть не просто интерпретация, но подлинное следование или сопротивление ему в конкретных случаях? Можно, полагает Витгенштейн, поскольку мы в состоянии отличить друг от друга коллективные социальные действия и действия «приватные», индивидуальные. К первым относятся социальные действия по признанным правилам, в том числе и языковое поведение, ко вторым - такие вещи, как интерпретация, мышление, ментальные состояния вообще. «И поэтому следование правилу есть практика. А думать, что некто следует правилу, не то же самое, что следовать правилу. Тем самым, невозможно следовать правилу «приватно»: в противном случае, думать, что кто-то следует правилу, будет реальным следованием ему»26.
3.2.1. ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ
Термин «интенциональность» обозначает свойство сознания, выражающееся в направленности на предметы или, в более общем виде, на реальные и идеальные цели. Когда мы, к примеру, воспринимаем мир, то выделяем в нем не только впечатления звука, цвета и формы, но одновременно устанавливаем отношения к определенным объектам (машинам, деревьям, людям и пр.), а когда размышляем, то всегда думаем о чем-то определенном. Термин «интенциональность» происходит от латинского intentio (внимание, намерение), отличаясь от близкого по смыслу термина «интенция» тем, что последняя выражает не свойство сознания, но свойство деятельности быть направленной на определенные цели и задачи.
Вопрос о природе интенциональности широко обсуждается в аналитической философии и философской феноменологии, где сталкиваются и отчасти синтезируются позиции Ф. Брентано, Э. Гуссерля, М. Мерло-Понти, Р. Чизолма, Дж. Серла и Д. Деннета. Так, пытающийся балансировать между ментализмом и элиминативизмом Д. Деннет дает такое определение интенциональной системы. «Под интенциональной системой понимается система, поведение которой 5 может быть (по меньшей мере, иногда) объяснено и предсказано, ос-ф новываясь на приписывании ей верований и желаний (и других свойств с интенциональными характеристиками, которые я буду име-X -
26 Ibid. Р. 202.
. г
новать интенциями, включая в последние надежды, страхи, восприятия, ожидания и т.п.)»27. В данном случае (не говоря об очевидном порочном круге в определении) реверансом по отношению к элимина-тивному материализму оказывается снятие вопроса об онтологическом статусе интенциональности. Допущение Деннетом интенцио-нальности - методологический кунштюк, напоминающий самообман и ничего на деле не объясняющий и не предсказывающий. В самом деле, пока Г. Каспаров рассматривал шахматный компьютер как интен-ционального противника, он ему проигрывал. Как скоро он в полной мере осознал, что соревнуется с автоматом, у него появилась возможность выигрыша. Пытаясь избежать дуализма, Деннет словно забывает, что и для дуалиста-Серла дуализм, по сути, тоже методологическая позиция. Спор методологических концепций неразрешим с
¡ж
vi
Ш
позиции прагматизма, поскольку каждая из них имеет свои основания, обеспечивает удобство и успешность рассуждения. Тупик в понимании языка и сознания, который в аналитической философии называется «проблемой интенциональности», определяется исходной предпосылкой: пониманием субъекта как изолированного индивида, для которого культура - лишь вторичная искусственная среда, в принципе объяснимая из его биологической природы.
В современной лингвистике рассмотрение внутренней стороны коммуникативного действия также обусловлено неотрефлексирован-ным смешением аналитического натурализма с элементами культурно-исторической концепции сознания и небольшой дозой феноменологического трансцендентализма. В целом доминирующей методологией остается та или иная форма бихевиоризма, будь то в психолингвистике, генеративной лингвистике, а также в прагматике. Даже в когнитивной лингвистике, которая анализирует языковые явления как выражения когнитивных процессов, в качестве способов обоснования психологических гипотез используется компьютерное моделирование языковых операций. И, тем не менее, погруженность в коммуникативные проявления языка побуждает лингвистов к пониманию субъекта как принципиально взаимодействующего с другими интерактивного существа.
3.2.2. ИНТЕРАКЦИЯ
X
Термин «интеракция» был впервые использован в самоназвании X
социально-психологического подхода к пониманию поведения малых
__ю
X
<1
~7 Деннет Д.К. Условия личностного // Юлина Н.С. Головоломки проблемы сознания. М., 2004. С. 454.
групп американского исследователя Р.Ф. Бэйлса28. Его определение таково: «Под социальной интеракцией мы понимаем разговор или поведение, с помощью которого два или более индивида непосредственно общаются друг с другом»29. Об интеракции можно говорить уже тогда, когда деятельность одного индивида (подобно раздражению) вызывает действия (реакцию) другого индивида. Эмпирический анализ инте-ракционного поведения исходит из предпосылки, что действующие субъекты взаимно ориентируются в отношении друг друга с помощью дополнительных ожиданий (определений ситуации, ролевого понимания). При этом предметом исследования являются те нормативные образцы поведения, смысловые символы и коммуникативные техники, которые в каждом конкретном случае влияют на интеракцию, определяя развитие личности и микропроцессы социальных взаимодействий.
Под термином «интеракционизм» объединяются различные теоретические подходы, общим местом которых является допущение, что развитие личности базируется на межчеловеческом общении.
Философскую дефиницию интеракции как синонима коммуникативной деятельности мы (по-видимому, впервые) находим у Ю. Ха-бермаса. «Под коммуникативной деятельностью я понимаю... символически транслируемую интеракцию. Она осуществляется в соответствии с обязательно принимаемыми нормами, которые определяют взаимные поведенческие ожидания, а также понимаются и признаются, по крайней мере, двумя действующими субъектами... В то время как состоятельность технических правил и стратегий зависит от состоятельности эмпирически истинных или аналитически правильных высказываний, значение социальных норм основано лишь на интерсубъективном согласии по поводу интенций и гарантировано общим признанием своих обязательств»30.
Даже беглое обращение к проблематике интеракционизма показывает, что целый ряд современных идей и подходов (социальный конструктивизм, «смерть субъекта», тотальность интерпретации, ситуационный анализ) находит свои истоки уже в психологии и социологии начала XX в. Естественно, что и современная лингвистика наследует понятие интеракции из интеракционистской социальной психологии. Связь внешнего и внутреннего в языке трактуется поэтому как интеракция, в которой внутреннее (сознание) осуществляется с по
х -
"8 См.: Bales R.F. Interaction Process Analysis. Cambridge (MA), 1950.
® 29 Bales R.F. Die Interaktionsanalyse // König R. (Hrsg.). Praktische
(P Sozialforschung II. Beobachtung und Experiment in deutscher Sozial-
5C. forschung. Köln/ Berlin, 1962 (1956). S. 148.
<{.i 30 Habermas J. Technik und Wissenschaft als «Ideologie». F/ M., 1968. S. 62.
мощью внешнего (поведения). Общая схема коммуникации приобретает следующий вид: субъект стремится интенционально связать себя с другими, производя эту связь по социальным правилам и тем самым оказывая интерактивное влияние на других. Чего все еще не хватает в данной схеме?
3.3. Контекст
Понятие социальных правил подразумевает, что они понимаются и признаются участниками коммуникации. Однако этого недостаточно, поскольку вопрос о том, что гарантирует это понимание и признание, остается за кадром. Именно включенность всякого коммуникативного действия в более широкий контекст (реальный или потенциальный) придает ему смысл и обязывает участников придерживаться тех правил, которые они установили. Сакраментальный вопрос: что скажет княгиня Марья Алексеевна? Тем самым мы приходим к пониманию коммуникации как не просто изолированной интеракции, но целостной коммуникативной ситуации и ее окружения, т.е. коммуникации, задающей социальный контекст и одновременно осуществляющейся благодаря ему. И вновь обратимся к Витгенштейну, который говорит: «Описание моего состояния сознания (скажем, страха) есть нечто, что я делаю в определенном контексте»31. Этот контекст, по-видимому, состоит из коммуникативных партнеров, но не только. В него также входит коммуникативная ситуация, которая разыгрывается по поводу некоторого реального или возможного события, а также все «окружение» - так он именует социальный и культурный контекст. «Ожидание укоренено в ситуации, из которой оно возникает»32, - пишет Витгенштейн. И далее: «Значение того, что сейчас происходит - в данном окружении (surroundings). Окружение придает происходящему важность. А слово «надежда» относится к феномену человеческой жизни. (Улыбающийся рот улыбается только на человеческом лице.)»33 И он предлагает мысленный эксперимент для пояснения понятия окружения.
Представьте, что вы сидите в комнате и надеетесь, что НН придет и принесет вам деньги. Допустим, что отрезок этого состояния величиной в одну минуту может быть изолирован, вырезан из контекста.
Можно ли этот выделенный элемент назвать «надеждой»? Что это 3 _ ф
~ d
31 Wittgenstein L. Op. cit. P. 188. (0
32 Ibid. P. 581. *
33 Ibid. P. 583.
<3
будут за слова, которые вы скажете в данный отрезок времени? Они более не будут частью языка. «И институт денег также не существует в других типах окружения»34. Такой же вывод справедлив в отношении процедуры коронации монарха, вырванной из контекста. Золото может оказаться непригодным металлом, а корона - пародией на респектабельную шляпу. И так далее.
Последующее развитие аргументации Витгенштейна в значительной степени определило философскую программу контекстуализма, аналог которой разрабатывался параллельно в этнографии и лингвистике Б. Малиновским и Дж. Ферсом. Современные аналитические дискуссии по проблеме контекста производны от столкновения позиций, берущих свое начало в скептицизме Д. Юма, в здравом смысле Дж. Мура и в идее контекста Л. Витгенштейна. Контекстуализм подчеркивает зависимость смысла и значения единиц языка от включенности в синтаксические, семантические и прагматические системы, от ситуации употребления, культуры и истории. Скептицизм, принимая посылки контекстуализма, доводит его программу до крайне релятивистских следствий: если содержание высказывания определено только контекстуально, то исчезают такие понятия, как «значение», «истина», «объективность», «рациональность». Философия здравого смысла, напротив, отрицает необходимость контекстуального подхода как избыточного, ибо с точки зрения здравого смысла смысл большинства высказываний очевиден. Современный эпистемологический контекстуализм возник, таким образом, как ответ на скептическое отрицание возможности знания мира вокруг нас и на упрощенное обоснование возможности такого знания.
4. Значение и понимание текста
Итак, рассмотрев основные элементы и условия языковой деятельности, лежащей в основе формирования и функционирования текста, мы подходим к последней проблеме, без анализа которой нельзя дать более или менее целостного представления о природе текстуальности. Это проблема значения и смысла языковых выра-™j жений и, соответственно, понимания текста. Она уже последние сто х лет - от К. Бюлера и до А.Р. Лурии - выходит за пределы собственно ^ философской проблемы и представляет собой междисциплинарное
с£ пространство пересечения лингвистики и психологии, не говоря о мно-№
* -
34 Ibid. Р. 584.
значение и смысл, а также о границах индивидуального творческого мышления, более жестких (применительно к значению) и более подвижных (применительно к смыслу).
jlj , III
гих иных дисциплинах. Для ее уточнения особенно важны некоторые логико-философские и лингвистические понятия и дифференции, анализ которых - отдельная страница философии языка. Среди них различие знака, значения и смысла (Г. Фреге, Л.С. Выготский); различие текста и контекста (Б. Малиновский); различие живой речи и языка как системы (Ф. Соссюр) и аналогичное современное различение перформанса (индивидуального поведения отдельного говорящего-слушающего) и компетенции (языковой способности идеального говорящего-слушающего) (Н. Хомский).
Так, Лурия замечает, что в зарубежной психологии и психолингвистике различаются два аспекта понятия значения слова: «референтное» значение, или значение, вводящее слово в определенную логическую категорию, и «социально-коммуникативное» значение, отражающее коммуникативные функции слова. Это различие фактически совпадает с различием терминов «значение» и «смысл», которое было предложено еще Выготским в его книге «Мышление и речь» (1934). Под значением он понимает объективно сложившуюся в истории систему связей, которые стоят за словом. Слово не только указывает на определенный предмет, но подвергает его анализу, вводит его в систему объективных связей и отношений. |||
«Усваивая значения слов, мы усваиваем общечеловеческий опыт, отражая объективный мир с различной полнотой и глубиной, - пишет Лурия. - «Значение» есть устойчивая система обобщений, стоящая за словом, одинаковая для всех людей, причем эта система может иметь только разную глубину, разную обобщенность, разную широту охвата обозначаемых им предметов, но она обязательно сохраняет неизменное «ядро» - определенный набор связей. Рядом с этим понятием значения мы можем, однако, выделить другое понятие, которое обычно обозначается термином «смысл». Под смыслом, в отличие от значения, мы понимаем индивидуальное значение слова, выделенное из этой объективной системы связей; оно состоит из тех связей, которые имеют отношение к данному моменту и к данной ситуации. Поэтому если «значение» слова является объективным отражением системы связей и отношений, то «смысл» - это привнесение субъективных аспектов значения соответственно данному моменту и ситуации»35.
35 Лурия А.Р. Язык и сознание. М., 1979. С. 53. Значение для Лурии * фиксируется в научном языке, а смысл - в обыденном, художественном и * т. п. Тем самым, речь фактически идет о различии контекстов, задающих с£
ГС 5С
<3
4 Зак. 1287
49
Как мне представляется, современные дискуссии о значении во многом заходят в тупик именно потому, что не учитывают это различение. Ментализм, контекстуализм и экстернализм фиксируют отдельные аспекты континуума под названием «значение и смысл», из чего вытекают и чересчур расширительные, и радикально элиминати-вистские интерпретации.
Пожалуй, единственное, в чем сегодня согласно большинство исследователей, состоит в следующем. Признавая возможность отнесения понятия значения к отдельным словам, они убеждены, что вообще-то следует говорить лишь о значении определенных синтаксических целостностей: слова получают определенное значение в предложениях, а те - в совокупном тексте. Сам же текст совокупное значение приобретает в контексте и даже в истории своей контекстуальной интерпретации. «Слова не значат ничего. Лишь когда мыслящий субъект использует их, они чего-либо стоят и имеют значение в определенном смысле. Они суть инструменты»36, - пишут авторы известной работы, развивая идеи Л. Витгенштейна. В рассмотрении этого вопроса мы ограничимся обзором двух основных тенденций в построении современной теории значения, еще весьма далекой до своего завершения.
4.1. Теории значения
! il i
В работах представителей теории речевых актов (Дж. Остин, Дж. Серл) и интенционализма (П. Грайс, Дж. Беннет, С. Шиффер) понятие значения рассматривается в контексте своеобразного деятельностно-го подхода. Так, Остин разработал развитую таксономию речевых актов, чтобы преодолеть «дескриптивистскую ошибку» - отнесение значения только к высказываниям. Он подчеркивал важность анализа деятельности по формулировке высказываний. В интенционализме значение языковых выражений усматривается в намерениях (интенциях) говорящего. Значение - это то, что говорящий подразумевает своим высказыванием или хочет, чтобы другие понимали под ним. Однако интенции не могут быть выражены иначе, как в языке, и возникающий вопрос об их собственном значении порождает бесконеч-: ный регресс. Во многом именно этим была инициирована критическая i дискуссия о значении, когда У. Куайн провозгласил отказ от этого по-ф нятия, указывая на отсутствие критериев его определения. В рамках Ч _
X 36 Oaden С.К., Richards J.A. Die Bedeutung der Bedeutung. F/M., 1974.
<3 S. 17.
1
11
11
натуралистского подхода он заменяет термин «значение» термином «значение раздражения». Чтобы узнать нечто о значении языкового выражения, нужно пронаблюдать, какое поведение членов языкового сообщества вызывают сенсорные восприятия соответствующего высказывания. Однако даже этот бихевиористский подход не придает, согласно Ку-айну, особой адекватности нашему пониманию значения высказываний, из чего следует его известный тезис о неопределенности перевода. Содержащаяся в концепции Куайна большая доза скептицизма побудила других участников дискуссии более ясно сформулировать свои позиции.
Главный вопрос, вокруг которого разворачиваются современные споры, звучит так: какую форму должна иметь теория значения для естественного языка? Согласно схеме Грайса37, теорию значения для некоторого языка следует строить следующими шагами: она должна сформулировать высказывания о поведении членов языкового сообщества; заменить психологическую теорию о пропозициональных установках членов этой группы; учесть субъективные значения высказываний; концептуализировать конвенциональные значения высказываний и, наконец, построить «рекурсивную семантику»38 данного языка.
Основные точки зрения располагаются при этом между двумя полюсами: на одном - референциальная, или менталистская, а на другом -натуралистическая, или экстерналистская семантика. Большинство авторов отстаивает их объединение в той или иной пропорции.
Едва ли не наиболее влиятельны позиции Д. Дэвидсона и М. Дам-мита. Оба связывают понятие значения с понятиями истины или верификации. Центральным в их теориях являются принципы контек-стуальности и композиционности. Первый берет истоки в концепции Фреге и предполагает, что слова получают значение только в рамках предложений, а вне их никаким независимым значением не обладают. Согласно второму, значение сложных выражений складывается из значений простых выражений и правил построения сложных выражений из простых. Теория значения для естественного языка должна быть «рекурсивной» (Дэвидсон) или «систематической» (Даммит) и показывать, как можно на основе конечного множества выражений и правил конструировать и понимать бесконечное множество высказы-
37 См.: Grice P. Studies m the Way of Words. Cambridge, 1989. P. 213. X
38 Рекурсивная семантика - семантика порождающей речи, показы-
Ф
вающая, что речь состоит из циклов, включающих такие подзадачи, как ^ добавление, удаление и переупорядочение (См.: Демьянков В.З. Проду- ЯЗ цирование, или порождение речи // Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996. С. 129-134.
X
<3
ваний. Аргумент для использования данных принципов основывается для обоих авторов на факте реального функционирования языка и того, что носители языка в состоянии использовать и понимать такие высказывания, которые до того никогда не слышали. Наброски Дэвидсона по поводу теории значения вытекают из теории истины Тарского и работ Куайна. Он использует так называемую «Т-теорему» (от «truth» - истина), имеющую форму «S есть Т, если и только если Р». При этом правая часть теоремы содержит условия истинности, которые являются значением левой части. Так, «Т-теорема» типа «Предложение «снег бел» истинно тогда и только тогда, когда снег действительно бел» понимается Дэвидсоном как эмпирическая гипотеза, которая должна быть проверена. В этом контексте он развивает свою теорию радикальной интерпретации39.
Даммит полагает, что продвинулся значительно дальше Дэвидсона, теорию которого он называет просто «теорией перевода», или «скромной теорией значения», поскольку она нечто говорит о значении высказываний только тем, кто их уже понимает40- Успешная теория значения должна быть в состоянии реконструировать знание говорящего, который понимает высказывания. Однако осмысленно говорить о данном знании можно только тогда, когда оно себя проявляет («манифестирует») в употреблении языка. Даммит формулирует «требование манифестации», которое имеет далеко идущие следствия для разрабатываемого им понятия истины. Поскольку о большом количестве предложений мы не можем знать, истинны они или нет, но при этом их понимаем, Даммит отграничивает понимание языковых выражений от их условий истинности и использует вместо них понятия верификации или оправдания. Его набросок теории значения восходит к Фреге; он выделяет четыре ее компоненты: теория референции; теория смысла; теория силы; теория тона или опенка41. Однако возможность построения общей теории значения для естественных языков остается под вопросом. Ведь языковое понимание связано с дополнительными предпосылками, которые такой теорией не учитываются и потому должны обсуждаться в рамках общего герменевтического исследования.
Сложности, связанные с понятием значения, побуждают многих теоретиков ограничиться дискуссиями о референции языковых выра-
Подробнсе см.: Davidson D. Inquiries into Truth and Interpretation. Oxford, 1984. P. 125-140.
40 См.: Dummett M. The Seas of Language. Oxford, 1993. P. 101.
41 См.: Dummett M. The Logical Basis of Metaphysics. Cambridge, 1991.
39
1С
X
41
P. 148.
жений, в частности имен. X. Патнэм42, С. Крипке43 развивают так называемые «каузальные» теории референции, суть которых в понимании языковых выражений с помощью внешних факторов - природного окружения или языкового сообщества. Новейшие натуралистические теории предлагают ответ на вопрос о значении языковых выражений или ментальных репрезентаций на основе естественно-научной картины мира. В подходах Р. Милликена44 или Д. Папино45 привлекаются, к примеру, эволюционистские гипотезы, на основе которых проблема значения выражений обсуждается с точки зрения биологических «целей» символической деятельности.
Итак, значение - это свойство текста, но не самого по себе, а включенного в знаковую деятельность и коммуникацию и в отношения с внешним окружением. Тогда текст является в такой же степени условием понимания, как и процесс понимания - условием существования текста как такового. Стоит отметить, что авторы, пишущие о процессе понимания в целом, обычно отличают его (как стихийный, непосредственный и даже бессознательный акт) от интерпретации (как рефлексивно-теоретической процедуры). Одновременно выделяются пять типов понимания в соответствии с его объектами: 1) людьми, 2) действиями, 3) артефактами и функциональными системами, 4) знаковыми системами, 5) правилами и институтами46. Каждому из них, по-видимому, соответствуют разные науки, которые исследуют и практикуют понимание. Казалось бы, понимание текста представляет собой в таком случае лишь один из пяти типов понимания вообще. Однако если мы вспомним, что социально-гуманитарные науки всегда имеют дело с текстом и его пониманием, то картина будет несколько иной. К примеру, лингвисту важно, к каким выводам в состоянии прийти читатель текста, поскольку текст рассматривается как объективная данность, содержащая набор значений (тип 4). Психолог же пытается понять, к каким выводам читатель фактически приходит, какие субъективные состояния сознания у него возникают в связи с чтением текста, т.е. как изменяется субъект (тип 1). В отличие от этого социология фокусируется на понимании того, как в тексте
4" Cm.: Putnam H. The Meaning of <Meaning> // Putnam H. Mind, Language and Reality. Cambridge, 1975. [«¿¡j
43 Cm.: Kripke S. Name und Notwendigkeit. F/M., 1982. X
44 Cm.: Millikan R. Language, Thought and Other Biological Categories. J Cambridge, 1984. ^
45 Cm.: Papineau D. Philosophical Naturalism. Cambridge, 1993. ®
46 Cm.: Scholz O.R. Verstehen // Enzyklopädie Philosophie. Hamburg, 1999.
|1|! III
"1
явно или неявно находят выражения социальные правила и институты (тип 5). Экономика, теория деятельности, теория вероятности, теория принятия решений и пр. направлены на понимание человеческой деятельности, в том числе того, как она фиксируется и проявляется в тексте и его производстве (тип 2). И только философ проблематизирует всю систему отношений «читатель - текст -значение - языковая деятельность - контекст». Понимание текста как предмет эпистемологического анализа включает в таком случае все другие типы понимания. За текстом проглядывает личность и биография автора, стиль и манера письма, культурные реалии эпохи, социальные системы. Именно тогда понимание становится подлинной проблемой, не имеющей однозначного решения и порождающей массу риторических вопросов. Содержит ли текст значение сам по себе? Если нет, то привносится ли оно в текст читателем? Но что стоит это значение, если оно понятно лишь данному читателю? Или текст наполняется значениями и смыслами благодаря культурному окружению? Не является ли различие культур и языков непреодолимой преградой для понимания? Стоит ли вообще рассматривать понимание как мыслительную процедуру? Быть может, понять значит «уметь станцевать», или «улыбнуться в ответ», или вообще «ужаснуться бездонности смысла»?
5. Текст как таковой?
Итак, философия расширяет понятие текста до понятия культурного объекта вообще. В силу этого постижение «подлинной природы» текста как некоторого изолированного предмета оказывается практически невозможным. Но ведь это и не дело философии, которая призвана заставлять задумываться, но не выбирать конкретное решение. В таком случае стоит задаться вопросом о том, существуют ли собственно лингвистические критерии «текстуальности», отличающие текст от набора знаков? Что же такое собственно «лингвистический текст» как изолированный от процесса коммуникации? При его анализе тео-^ рия текста, или текстовая лингвистика, сталкивается с теми же про-I блемами, которые выявились при анализе понятия контекста. В какой ^ степени текст может быть рассмотрен как самостоятельное, «объек-с£ тивное», исключительно языковое целое вне учета субъектов комму-аг никации? Можно ли, напротив, ввести в текстовую лингвистику все субъективные, в том числе невербализованные, измерения текста,
способности и результаты работы автора и читателя? Как в таком случае разграничить текстовую лингвистику и герменевтику?
С точки зрения собственно лингвистики важнейшим признаком текста выступает свойство когеренции (coherence, coercion). Это - системное свойство, придающее необходимую связь частям целого; это грамматическое (синтаксически-семантическое), тематическое (грамматически связанные пропозициональные комплексы) и прагматическое (взаимосвязанность языковых актов) единство. У. Рэйбл выделяет пять ее форм:
a) ассерторическая когеренция (связь фраз и более крупных единиц с помощью таких слов, как «в действительности», «на деле», «однако», «но»);
b) актанциальная когеренция - объединение фраз в речевом акте;
c) темпоральная когеренция - единство фраз в рамках определенного отрезка времени;
d) когеренция как предпосылка единства говорящего и/или адреса (монолог) или собеседника (диалог); §1
e) когеренция как наличие общего, формального или содержательного инварианта (ритма, тона, синтаксической структуры, местоположения в тексте).
Было бы, однако, заблуждением полагать, что признак когеренции обеспечивает что-то вроде демаркации текста от других языковых феноменов, в частности дискурса или контекста. Это достаточный, но не необходимый признак текста, полагает Рэйбл: «Считая когеренцию существенным признаком текста, можно построить весьма «широкую» дефиницию текста: присутствие одного единственного типа когеренции является достаточным критерием наличия текста»47. Более того, понятие когеренции, будучи способом идентификации текста, вместе с тем обозначает не столько свойство самого текста, сколько результаты когнитивных актов использователей текста. Но тогда это категория генезиса текста, а не его самостоятельного бытия.
Примечательно, что авторы некоторых лингвистических дефиниций отказываются от жестких критериев идентификации текста и обозначают его просто как языковую целостность, используемую в акте . языкового поведения. Например, в синтаксическом смысле текст понимается как «макрознак, к которому относятся все прочие языковые
' Raible W. Zum Textbegriff und zur Textlinguistik // Text vs Sentence. Basic Questions of Text Linguistics. P. I. Hamburg, 1979. P. 65.
47
знаки, как части к целому»48. Или еще одно определение, трактующее текст как функционирующее высказывание: «Текст есть всякая языковая составная часть акта коммуникации, высказанная в коммуникативной деятельностной игре, притом что она (часть) тематически ориентирована и выполняет коммуникативную функцию»49.
Таким образом, текст выступает в качестве самого высокого уровня структуризации языка в текстовой лингвистике, ставшей результатом расширения лингвистики (грамматики) предложений. Понятие текста оказывается сложным, вмещая в себя коммуникативные, прагматические и внутриструктурные признаки.
По всей видимости, понятие когеренции можно уточнить при помощи ряда подходов, использующих понятия «подтекст», «контекст», «интертекст», «интратекст», «паратекст», «гипертекст», «дискурс», и здесь мы, естественно, выходим за пределы текста как лингвистической целостности. Однако то, что внутренние свойства текста не могут быть поняты без отношения к внешним контекстам, для многих лингвистов остается по-прежнему неприемлемым.
! • (
Итоги
Порожденная лингвистическим поворотом триада «текст-дискурс-контекст» воспроизводит на современный лад три классических методологических понятия, взаимосвязанных примерно в той же степени: «научная теория», «метод» и «основания науки». При этом философия, обобщая лингвистические представления, обнаруживает перспективы их радикальной универсализации. Так, дискурс, ранее противопоставлявшийся тексту, отныне начинает рассматриваться как текст в процессе его формирования, и тем самым в теорию текста включается теория дискурса. Далее, как скоро текст обретает смысл благодаря различным контекстам, то и теории контекста интегрируются в лингвистику текста и методологию его понимания и интерпретации. В свою очередь, теория дискурса претендует на то, чтобы вместить в себя текст и контекст и стать теорией их динамически понятого взаимодействия. Наконец, контекстуализм, развившись до глобаль-™ ной методологической программы, демонстрирует свою способность х" включить в себя текст вместе с дискурсом, поскольку они обретают ^ смысл только благодаря контексту. Таким образом, каждая из локаль-
SZ -
Я 48
Plett H.F. Textwissenschaft und Textanalyse. Heidelberg, 1979. S. 58. <•] 49 Schmidt S.J. Op. cit. S. 150.
■Щ
■
ных лингвистических теорий - теория текста, теория дискурса и теория контекста - из специальной научной дисциплины превращается в вариант общей философской теории культуры. Еще М.М. Бахтин50 догадывался, что теория текста, выходя за пределы лингвистики, становится своеобразной прототеорией культурного объекта вообще. Сегодня лингвистика является источником ряда дополнительных обобщений, распространяемых на широкую сферу социально-гуманитарного познания.
Что же нам делать с эпистемологической проблемой текста, сформулированной выше? Прежде всего ее нужно в полной мере осознать. Понятие текста, ранее призванное обеспечить научность гуманитаристики, отныне оказывается тождественно понятию культуры вообще. Так проявляет себя интеграция социогуманитарного знания и одновременно - явный отказ гуманитариев от тех критериев научности, которые свойственны естествознанию. Все это происходит на фоне смягчения стандартов нормативной Philosophy of Science, игры физиков и биологов со звучными метафорами и заимствования эпистемологией новых понятий из гуманитарного знания. Сегодня мы все глубже осознаем власть многообразных языков, которыми живет современный, а может быть, и всякий, начиная со Средневековья, человек. Для него почти нет природы как таковой, нет культуры как таковой, нет общества как такового: непосредственно доступной оказывается лишь текстовая, знаковая реальность.
Не смиряться с ней, пытаться выйти за ее пределы, понять глубинные условия ее возможности - задача философа, обязанного все же одновременно считаться с тем, что мир, понятый как текст, представляет собой универсальный контекст нашей речи; текст, понятый как мир, - едва ли не универсальный контекст нашей жизни.
х
ф
d
--«3
50 См.: Бахтин М.М. Проблема текста // Вопросы литературы. 1976.
<3
