CC BY
22
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2010. № 4
И.А. Емелин
ПРОБЛЕМА СТАНОВЛЕНИЯ ПРИНЦИПОВ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ В ПРЕРОМАНТИЧЕСКОЙ ЛИРИКЕ А.С. ПУШКИНА
Статья посвящена становлению психологизма в ранней лирике А.С. Пушкина и развитию преромантической традиции. Анализ мотивного уровня поэтического текста позволяет выявить ряд существенных закономерностей в эволюции лирического субъекта, обнаружить предпосылки для возникновения романтического типа лирического сознания.
Ключевые слова: выразительность, лирика, мотив, оссианизм, прероман-тизм, психологизм.
The article under consideration deals with the problem of pre-romantic tradition in A.S. Pushkin's lyric poetry written in his first period of creative activity. The analysis of Ossianic motifs and their expression reveals specific nature of the lyrical subject and brings to light the prerequisites for Pushkin's romanticism.
Key words: expression, lyric poetry, motif, Ossianic tradition, pre-romanticism, psychologism.
Проблема выразительности ранней лирики Пушкина связана с разнонаправленными стратегиями создания поэтического текста: с одной стороны, она обусловлена установкой на просветительское требование логической ясности в передаче незатемненного смысла, для чего необходимо находить mot juste («точное слово»), применять правила риторического оформления поэтических мыслей, использовать метонимическую и аллегорическую образность; с другой стороны, она приобрела новые грани, так как преромантические «сдвиги» в культурном пространстве конца XVIII - начала XIX в. предопределили становление и развитие новых форм выражения. Понятие возвышенного (sublime), заимствованное Э. Бёрком из приписанного Лонгину трактата «О возвышенном», становилось своеобразной альтернативой законченной в своей симметрии и гладкости форм гармонической красоте. Изменение идеала вело за собой поэтизацию торжественности, восхищения (а не наслаждения!) перед чем-то необъятным, мощным и вместе с тем неясным и беспорядочным. Переход в сторону замирающей чувственности активизировал новые поиски словесного выражения, которые позднее у романтиков будут принимать вид mot propre («точного названия предметов»), индивидуализированного, уникально-личностного словоупотребления.
Для Пушкина-лицеиста увлечение Оссианом было не просто фактом ученичества (хотя его мы не можем отрицать, ведь Пушкин шел здесь вослед Г.Р. Державину, К.Н. Батюшкову, В.А. Жуковскому и Э.Д. Д. де Парни). Создание оригинального стихотворения («Ос-гар», 1814) говорит о прохождении Пушкиным этого необходимого этапа по-своему1, поиск свежих форм выразительности сочетался у Пушкина с абстрактно-изобразительными способами номинации, традиционными фразеологическими моделями: «...поиски новых выразительных средств» иногда принимали вид «включения старых образов в новые ряды ассоциаций. Творчество поэтов-современников Пушкина, и прежде всего самого Пушкина, идет по пути освобождения образов от устойчивых применений»2.
В стихотворении «Кольна (Подражание Оссиану)»3 обращает на себя внимание поэтика сверхпредельного, высокого, звучащего, привлекающего глаз и огненного, не согревающего, но обжигающего («геройства жар»). Стремительность «источника быстрого», несущегося «потоком мутным», передает страстность желания возлюбленного обрести счастье с Кольной (тройное действие волн - «шумят», «сверкают», «корни орошают» передают напряженность страсти). Любовная окраска образов водной стихии присутствует как у Мак-ферсона, так и у Пушкина:
Источник быстрый Каломоны, Бегущий к дальным берегам, Я зрю, твои взмущенны волны Потоком мутным по скалам При блеске звезд ночных сверкают Сквозь дремлющий, пустынный лес, Шумят и корни орошают Сплетенных в темный кров древес. Твой мшистый брег любила Кольна, Когда по небу тень лилась; Ты зрел, когда, в любви невольна, Здесь другу Кольна отдалась. (I, 29)4
1 Пушкинский текст тяготеет к балладной форме изложения поэтического сюжета, которая способствует более стремительной смене картин, устранению больших долгот и «пауз», уплотнению ритмической структуры текста; естественно, ряд мотивов заимствуется (см.: Левин Ю.Д. Оссиан в русской литературе. Л., 1980. С. 97-99.)
2 Григорьева А.Д., Иванова Н.Н. Поэтическая фразеология Пушкина. М., 1969. С. 20.
3 Опубликовано в «Вестнике Европы» за 1814 г., в четырнадцатом номере журнала.
4 Здесь и далее пушкинские тексты цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937-1949; Т. 17 (Справочный). М.; Л., 1959. Римские цифры обозначают номер тома, арабские цифры указывают на книгу (где это требуется) и страницы.
Ср.:
«Мятежный поток Кол-амона, мрачный скиталец далеких долин, я взираю на путь твой среди деревьев вблизи гулкозвучных чертогов Кар-ула. Там красотою сияла Кольна-дона, дочь короля. Очи ее были звезды блестящие, руки - белая пена потоков. Перси тихо вздымались, словно волна океана зыбучая. Сердце ее было потоком света. Кто среди дев мог сравниться с этой любовью героев?»5.
Пейзажная динамика света и мрака образует двойственное ощущение разомкнутого в прошлое бытия: «темные леса», «мрак лесов дремучих», ряд могил, памятник побед, «вечерний хлад», «мгла ночи печальной», с одной стороны, и «полдневный жар», «зарею латы серебрятся»6, «денница красная», «златое утро», «златится твердь румяна»- с другой.
Редеет ночь - заря багряна Лучами солнца возжена... (I, 32)7
Наличие психологического субъекта («Я зрю.») не является определяющим для целостности элегии, так как уже в конце первой строфы наблюдается редукция субъектной сферы, лирическая ситуация изменяется: «Ты зрел.». Однако ощущение непосредственности восприятия поэтических картин сохраняется и в дальнейшем. Быстрые смены видовременных форм глаголов привносят ощущение всеохватности бытия и объективности изложения. Память о прошлом, лейтмотивом повторяющаяся в сюжете прозаической поэмы Джеймса Макферсона «Кольна-дона», которую поэтически переложил Пушкин, в тексте стихотворения не занимает центра лирического повествования: глаголы прошедшего времени как бы обрамляют текст, придают ему некий орнамент, а в середине - глагольные формы настоящего («зрю», «шумят», «орошают» и др.) либо будущего времени («воспомнит», «узрит», «ляжет» и др.), императивные конструкции («Вещай», «Гряди», «Подай» - все в начале стиха - и др.). Тем не менее финальная сцена узнавания описывается как бы со стороны, с помощью прошедшего глагольного времени, причем переход к другой форме лирического повествования совершается у Пушкина стремительно («.И Тоскар / Приемлет щит, пылая мще-ньем. / Но вдруг исчез геройства жар.»).
5 Макферсон Дж. Поэмы Оссиана. Л., 1983. С. 272. Перевод Ю.Д. Левина. Известно, что Пушкин мог обходиться переводом Е. Кострова (1792), однако со времени С.П. Шевырева ставится вопрос об использовании Пушкиным французского перевода-посредника: «Сила Державина, с его особенной рифмой, с частыми усеченными прилагательными, с его любимыми выражениями, блистает в переводах из Оссиана, переделанного Баур-Лормианом, и особенно в "Воспоминаниях о Царском Селе"» (Шевырев С.П. Сочинения Александра Пушкина (1841) // Шевырев С.П.
Об отечественной словесности. М., 2004. С. 169-170).
6 Ср.: «Из бездны волн сребристых» (I, 30).
7 Разрядка в текстах Пушкина наша. - И.Е.
9 ВМУ, филология, № 4
Стихотворение «Эвлега» (1814), написанное как перевод поэмы Парни "Isnel et Asléga" (1802), о которой О.М. Сомов в трактате «О романтической поэзии» (1823) писал, что «эта поэма может назваться первою романтическою поэмой во Франции»8, обладает более тонкой выразительной организацией, отражает постепенное усиление звучания «струн» психологизма. Традиционный оссиа-нический пейзаж (туманный свод небес, бледная луна, темный лес, замутненный водный поток) востребовал изображение сильных эмоциональных контрастов звуковой и зрительной вещественности, которыми обнажались противоречия внутренней, духовной жизни. Внешне статические эффекты монументальных образов у Пушкина начинают постепенно преобразовываться в тонкие выразительные сигналы внутреннего переживания - здесь нужно говорить о специфических образах «лирического переживания»9.
Уже в первой строфе появляется пушкинский прием расширения границ лирической эмоции, перенесения вовне, в природную среду образа внутреннего переживания:
Вдали ты зришь утес уединенный;
Пещеры в нем изрылась глубина;
Темнеет вход, кустами окруженный,
Вблизи шумит и пенится волна.
Вечор, когда туманилась луна,
Здесь милого Эвлега призывала;
Здесь тихий глас горам передавала
Во тьме ночной печальна и одна... (I, 34)10
Сочетание зрительно-изобразительных и акустико-изобрази-тельных мотивов в начале стихотворения («шумит и пенится волна» и др.) создает основные контуры лирической ситуации уединения: замедленность течения времени, тоска по возлюбленному, близость к водному потоку - все говорит о типичном для оссианической поэзии «антураже»11. Парадоксальной кажется на первый взгляд связь
8 Литературно-критические работы декабристов. М., 1978. С. 239.
9 Сквозников В.Д. Лирика Пушкина. М., 1975. С. 11.
10 Ср.: «.На лире счастливой я тихо воспевал / Волнение любви, уныние разлуки - / И гул дубрав горам передавал / Мои задумчивые звуки. («В печальной праздности я лиру забывал.», 1817).
11 Если взять в качестве примера отрывок из поэмы Парни, то в нем окажется схожий набор мотивов ('шумный водный поток', 'уединение', 'бодрствование', переживания в форме медитации). Изменится лирическая ситуация, субъект и добавится мотив 'ветра': "Je suis assis sur le bord du torrent. / Autour de moi tout dort, et seul je veille; / Je veille, en proie au soupçon devorant: / Les vents du nord sifflent à mon Oreille, / Et mon épée effleure le torrent" (Цит. по: Французская элегия XVIII-XIX веков в переводах поэтов пушкинской поры / Сост. В.Э. Вацуро. М., 1989. С. 168).
(«Сижу на берегу потока. Вокруг меня все спит, и только я один бодрствую; я бодрствую, и меня поглотило подозрение: северные ветра свистят в мое ухо, и мой меч мутит поток». - Пер. наш.)
«тихого гласа» с «горами», но такая связь мотивирована как возвышенно-торжественным характером употребления старославянизмов («зришь», «глас», «уединенный»), так и свойствами ночного пейзажа, ведь в ночное время звуки слышатся наиболее отчетливо, остро и напряженно. Комбинация эпитетов «печальна» и «одна», впервые встречающаяся у Пушкина в этом стихотворении, в дальнейшем приобретет характер поэтической формулы, описывающей тоску по далекой (как в пространственном, так и во временном отношении) возлюбленной, как в элегии «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла.» (1824):
Вот время: по горе теперь идет она
К брегам, потопленным шумящими волнами;
Там, под заветными скалами,
Теперь она сидит печальна и одна. (II, 1, 348)
Обратная динамика лирического движения (от «гор» к «брегам») конкретизирует параметры ночного пейзажа, устанавливает иное соотношение «скал» (в оссианической лирике - «утеса») и «девы», которая приобретает черты лирического «ты» в стихотворении «Эв-лега» и романтического «она» в элегии 1824 г. Примечательно, что уже в ранней лирике Пушкина появляется аффективное изображение страсти, которое обыкновенно приписывается достижениям его 12
романтической лиры :
Пылает грудь, за вздохом вздох летит.
И поцелуй любовью возгорит. (I, 34)
«Страшны взоры», «грозен вид», «хладны разговоры», «восторги страсти нежной» предвещают измену и сильную, трагическую развязку лирического сюжета, которая между тем от нас скрыта (если в романтической поэме мы чаще не знаем, как погибает герой / героиня, то здесь нам неизвестно, кто именно), окутана покровом тайны («И смерти глас их ярость оковал»).
В оригинальном пушкинском стихотворении «Осгар» (1814) мотив измены получает дополнительную окраску безмолвной, «дикой» «ярости»:
.в объятиях изменницы Звигнел!
И ярость дикая во взорах закипела;
Немеет и дрожит любовник молодой.
Он грозный меч извлек, и нет уже Звигнела,
И бледный дух его сокрылся в тьме ночной! (I, 37)
12 Пушкин «.включал в интеллектуально-психологическую сферу романтизма необыкновенное, поднимающее человека над повседневностью (бурные страсти, увлекательные приключения)» (Фридман Н.В. О романтизме Пушкина («Цыганы» в художественной системе южных поэм) // К истории русского романтизма. М., 1973. С. 136).
Максимализм страстей сочетается здесь с поэтизацией абсолютно отрешенного созерцания природного мира старым бардом («В безмолвии времен он созерцал полет»13). Он полон возвышенного чувства поэтической гармонии, выразительно статичен, не предпринимает почти что никаких действий - «задумчивый певец», «старец вдохновенный» только «взор тихий обратил» и «вещал». Образ «звучащего потока», ассоциирующийся с непрерываемым движением времени, напротив, семантически получает дополнительный оттенок предельной интенсивности действия («над воющим потоком»). «Сильный» Осгар, активно действующий («грозный меч извлек», «бранью воспылал»), переживает чувство предельного одиночества («Он в мире одинок, уж нет души родной», «Он одиночеством печаль свою питал») в течение «длинного» года. Выразительные природные детали зеркально отражают психологическое состояние оссианического героя:
Как сумрак, дремлющий над бездною морскою,
На сердце горестном унынья мрак лежал. (I, 38)
В конце стихотворения такой деталью становится материально более полно выраженный, нежели «сумрак», образ шумящего «клена» («.Над камнем гробовым уныла тень сидит / <...> И клен, зашевелясь, таинственно шумит»).
Примечательно, что в пушкинском цикле образы деревьев (ивы, клена, осины) и кустарников становятся медиаторами прошлого наподобие образов водной стихии (волн, источника, потока), т.е. природный ландшафт целостен в передаче возвышенной атмосферы таинственности и загадочности. Ситуация одиночества, психологически усложненная параллелизмом («утес уединенный», «Луна за тучами» и др.), передается устойчивыми формулами («печальна и одна», «он в мире одинок»), которые будут востребованы в поэтике пушкинского романтизма. Поэтизация полярно разведенных эмоциональных контрастов (страсти и безмятежной задумчивости, взаимности пылкого любовного чувства и тоски, одинокого уныния) создает необходимые предпосылки для появления звуковых сигналов их выражения («Мальвины имя он в отчаяньи шептал», «внемлет плещущим волнам», «Вблизи шумит и пенится волна»).
Эти и другие детали психологической выразительности, наиболее полно и отчетливо проявившиеся в стихотворениях «Эвлега» и «Осгар», позволяют говорить об индивидуализации психологического сознания. Объективная пушкинская манера изображения, унаследованная от французской элегической школы XVIII в., усложняется нюансами выражения иррационального начала, переживания
13 Ср. у Державина: «Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный, / И времени полет его не сокрушит» («Памятник», 1796).
эмоций и страсти как их высшего проявления. Отвлеченные образы преломляются через субъективный мир лирических переживаний, изобразительность целого переплетается с выразительностью отдельных слов и их сочетаний. С помощью амбивалентного соединения устойчивых и изменяющихся компонентов пейзажа постепенно формируется гармоническая норма пушкинского лирического стиля, для которой свойственны синтетизм (конкретным деталям придается сила абстракции), ясность, предельная точность номинаций, минимализм в использовании поэтических средств выражения. В прероманти-ческом цикле Пушкина, таким образом, создавались условия для последующего обогащения пушкинского лиризма в разные периоды творчества поэта, где выразительные возможности элегических образов позволяли ввести их в круг многозначных ассоциаций и совмещенных прямых и переносных номинаций.
Источники
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937-1949. Т. 17 (Справочный). М.; Л., 1959. Макферсон Дж. Поэмы Оссиана. Л., 1983.
Французская элегия XVIII-XIX веков в переводах поэтов пушкинской поры. М., 1989.
Список литературы
Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). М.; Л., 1950. Городецкий В.П. Лирика Пушкина. М.; Л., 1962.
Григорьева А.Д., Иванова Н.Н. Поэтическая фразеология Пушкина. М., 1969.
Левин Ю.Д. Оссиан в русской литературе. Л., 1980. Сквозников В.Д. Лирика Пушкина. М., 1975.
Смирнов А.А. Романтическая лирика А.С. Пушкина как художественная
целостность. М., 2007. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л., 1986. Dudek G. Das Bild des Dichters in der Lyrik A.S. Puschkin. Leipzig, 1963. Gutsche G. The Elegies of A. Pushkin. Wisconsin, 1982. Two Hundred Years of Pushkin. 1-3. Amsterdam, 2003-2004.
Сведения об авторе: Илья Анатольевич Емелин, аспирант кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: porrectum@ rambler.ru
