CC BY
22
ФИЛОСОФИЯ
Вестник Омского университета, 2005. № 2. С. 48-51. © В.М. Шкарупа, 2005
УДК 101.1
ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ H КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ УРОВЕНЬ ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОГО КОНТЕКСТА ОСНОВНОГО ВОПРОСА ФИЛОСОФИИ
В.М. Шкарупа
Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского, кафедра философии
644077, Омск, пр. Мира, 55а1
Получена 10 марта 2005 г.
The author considers that Soloviev's idea about Plato's life as a drama must be applies not only to all idealists in ontological meaning but to all materalists in history of philosophy.
Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман.
А. С. Пушкин
Историко-философский ракурс проблемы сознания в своем первом приближении выявляет -и это, безусловно, не будет какой-то неожиданностью - две противоположные тенденции в трактовке и раскрытии природы сознания - материалистическую и идеалистическую. Такой подход неоспорим в том смысле, что раз в основе человеческого бытия заложена мировоззренческая сущность, т. е. человек впервые начинает определять и постигать свое собственное бытие лишь на основе противопоставления его бытию внешнего мира, выявляя основные моменты взаимоотношения «человек - мир», то и определенность, специфика человеческого бытия конституируется лишь в процессе понимания противопоставленности, противоположности человеческого сознания внешнему бытию вещей, человека окружающих. Поэтому подход к проблеме сознания, основывающийся на основном вопросе философии (ОВФ), четко и бескомпромиссно сформулированном в марксизме и концептуально восходящем к творческому наследию немецкой классической философии, является оправданным и необходимым как вносящий известную упорядоченность и систематичность бесчисленного количества философских систем и учений, так или иначе затрагивающих проблему сознания (что, впрочем, и неудивительно - что касается количества философий - любая философия так или иначе, явно или неявно, но должна определиться по отношению к проблеме сознания, никакая философия немыслима, если она полностью отказывается судить о сознании, ибо философия перво-наперво есть осознающее себя мышление и
1 e-mail: shkarupa@univer.omsk.su
только потом уже все остальное, как определял философию еще Аристотель, это есть мышление мышления). Итак, при первом беглом взгляде на историко-философский процесс в общем и целом представляется целесообразным для начала выделить два основных типа систем, противоположным образом решающих проблему сущности сознания, - материалистическую трактовку сознания и идеалистическую.
Крайняя заидеологизированность философских форм мышления советского периода марксистской философии привела к прямолинейной и однозначной интерпретации историко-философского процесса с позиций упрощенно толкуемого ОВФ в его законченном варианте, данном Энгельсом [4]. Однако дело здесь заключается не только в том, чтобы сквозь призму этого вопроса история философской мысли представлялась чрезмерно упрощенной, однобокой и, в конце концов, некорректной в своих деталях и приближениях более высокого порядка. Все так или иначе можно подправить где надо, исходя из того, что ОВФ задает как бы модель философии в целом, а в реальной жизни все намного сложней, непредсказуемо и перемешано так, что в итоге нам никогда не найти ни чистых идеалистов, ни чистых материалистов (в абсолютном смысле, конечно, ибо если взять как идеальный, образцовый, тип, то скажем, каноническими представителями двух типов философствования, двух линий в истории философии являются, по Ленину, Демокрит и Платон).
Гораздо сложнее проблема видится не на фак-туальном, а концептуальном уровне. Если фактуально мы сталкиваемся с логической непоследо-
вательностью и проявлениями субъективизма того или иного мыслителя - хотя сознательно он хочет и может придерживаться однозначно выбранного направления, занять четкую позицию по той или иной мировоззренческой проблеме в соответствии с тем или иным решением ОВФ, однако на деле это отнюдь не означает, что все его построения будут безукоризненно четкими и не будут эклектичными, - то концептуально теоретическая невыдержанность в строгом и последовательном проведении какой-то одной определенной позиции, материалистической или идеалистической, является следствием уже не субъективного порядка, но объективного. На этом уровне положение вещей от воли философствующего субъекта напрямую не зависит, хочет или не хочет мыслитель, но неумолимая логика объективного положения дел подталкивает его к известного рода эклектицизму (хотя субъективно он себя зачастую не считает и не ощущает эклектиком, а высшие достижения философской мысли поражают своей последовательностью и целостностью, логичностью построения и изложения системы - и, действительно, они являются примерами, достойными восхищения, почитания и подражания - причем вне зависимости от философских предпочтений и мировоззренческой ориентации).
Задогматизированная марксистская мысль с небывалой настойчивостью следовала упрощенной схеме применения такого мощного методологического средства, как ОВФ в его энгельсовской формулировке. Здесь все ясно: либо ты материалист, либо идеалист, что сверх того, то от лукавого. Дуалисты, эклектики и прочие просто не в счет, ибо это, по существу, лишь побочные продукты того великого исторического философского процесса, который совершается под знаменем ОВФ; они подвергались нещадной критике, причем, с удовольствием потирая руки, материалисты охотно заимствовали эту критику также и у идейных своих противников, идеалистов, и методологических оснований для этого всегда находится предостаточно, так как любой формы дуализм, плюрализм и в особенности эклектика неизбежно связаны с нарушением законов и принципов логики и логической непоследовательностью. Что же касается самих идеалистов, то материалисты в лице своих лучших представителей признавали, что умный идеалист лучше глупого материалиста (Ленин). Сюда надо также добавить еще и тот момент, что собственно противоположными материалистам являются не вообще идеалисты, но идеалисты субъективные, в то время как объективные идеалисты по многим моментам совпадают с материалистами; что касается их сопоставления, то по вопросу отношения к субъективному идеализму материализм и объективный
идеализм настолько оказываются близкими, что, читая, например, Гегеля, иногда ловишь себя на мысли, что читаешь материалиста (поэтому вовсе не удивительно, что такой идеалист до мозга костей, как Гегель, является идейной основой марксистской материалистической философии).
Сложные и запутанные жизненные проблемы не дают решительно никакой возможности их точного схематического воспроизведения средствами теоретического постижения действительности. Как материалистическое, так и идеалистическое решения являются лишь идеализациями неповторимой действительности - жизнь оказывается глубже и разнообразнее любого ее теоретического схватывания.
Поэтому в истории философии известно немалое количество попыток встать над «односторонностью» материализма и идеализма, возвыситься над противоположностями, встать в «третью позицию», занять нейтральное положение между двумя крайностями и, в конце концов, вообще отказаться от ОВФ, объявив его псевдовопросом, вопросом, не имеющим отношения или затемняющим саму суть постановки подлинных философских проблем. Эти благожелатели и радетели свободы человеческого духа считают, что они оказывают философии и свободе человеческого духа неоценимую услугу, закрывая ОВФ или делая его постановку неактуальной, устаревшей, изжившей себя формой подхода к проблеме специфики того или иного типа философствования. И, действительно, мы обнаруживаем такой феномен философствования, как драматизм, в случае строгого следования тому или иному типу философии, последовательного придерживания четких принципов либо материалистических, либо идеалистических. В литературе более известен драматизм идеалистического типа философствования: последовательное проведение в жизнь идеалистических принципов приводит в конце концов к отрыву от реальности, такому вознесению в эмпиреи чистой мысли, когда любая связь со сложной реальностью человечески-природного бытия становится невозможной и неправомерной; идеализм приводит к полному выхолащиванию жизни, к перманентному недовольству ее несовершенством и полному бессилию что-либо изменить в этой жизни, исходя из максималистских идеалистических принципов, из абсолютного совершенства царства чистых идей. Неминуемый крах утопизма преследует всякого честного мыслителя, исповедующего высокие идеи и ставящего их над любой реальностью, которая всегда оказывается низменной в сравнении с идеями, парящими в недосягаемой заоблачной выси. Честный идеалист при неизбежном трагическом столкновении идей и реальности заканчивает свое духовное раз-
50
В.M. Шкарупа
витие драматически. И если в истории мы и не имеем таких многочисленных примеров (врожденное чувство реальности рано или поздно берет верх у большинства здравомыслящих людей), все же на некоторые из них можно указать. И одним из них является пример мыслителя Платона, положившего начало идеализму как культурному типу мышления.
Этот пример приводит нам такой яркий философ-идеалист, как Вл. Соловьев, которого трудно уже в силу этого заподозрить в мало-мальских симпатиях материализму, написавший в конце своей жизни (что отнюдь, на мой взгляд, не является случайным) выразительный очерк «Жизненная драма Платона». Итак, Платон - «образцовый» идеалист, и вроде бы мы можем прочесть название соловьевского труда и как «Жизненная драма идеалиста», однако это не совсем так. Обратимся к такому авторитету в области истории философии, как А.Ф. Лосев, глубоко проанализировавшему жизнь, произведения и все духовное богатство Вл. Соловьева. Он справедливо указывает, что,согласно Соловьеву, одного «умозрения идей еще очень мало для преобразования жизни. Необходимо, чтобы идея еще и воплотилась материально, не теряя своей идеальности» [3, с. 165].
Из очерка мы можем увидеть, что драматизм Платона, по Соловьеву, раскрывается как нравственный, т. е. имеющий большее отношение к личности Платона, нежели к самому его философскому учению как учению идеалистическому. К пониманию драматичности как сущностной характеристики жизни Платона Соловьев приходит в результате раздумий о критерии упорядочивания платоновских сочинений для их издания: «Предприняв полный русский перевод Платона, я прежде всего столкнулся с вопросом: в каком порядке переводить и издавать Платоновы диалоги при отсутствии порядка общепринятого?» [1, с. 582]. И его ответ таков: «...Сам Платон как герой своей жизненной драмы - вот настоящий принцип единства Платоновых творений, порядок которых естественно определяется ходом этой драмы» [1, с. 585].
По мнению Соловьева, платонический идеализм как новый взгляд на мир был порожден смертью Сократа, когда ею переболел Платон: «Можно себе представить, какое действие смертный приговор Сократу произвел на такого его ученика, как Платон, который успел крепко привязаться к чарующей личности учителя и проникнуться высоким духом его речей, но уже по самому возрасту своему (28 лет) был неспособен легко мириться с торжеством зла - и еще каким торжеством! Сладкая привычка к существованию, заставляющая людей ради сохранения жизни забывать и терять ее смысл и истинную при-
чину - то, для чего стоит жить,- propter vit am vit ai perdere causas,- такая привычка не могла еще сложиться у Платона» [1, с. 603]. Из этой жизненной трагедии, грубо и бесцеремонно оборвавшей глубокую духовную связь ученика с учителем, Соловьев и делает свой основополагающий вывод о нравственных основаниях платоновского идеализма: «Тот мир, в котором праведник должен умереть за правду, не есть настоящий, подлинный мир. Существует другой мир, где правда живет. Вот действительное жизненное основание для Платонова убеждения в истинно-сущем идеальном космосе, отличном и противоположном призрачному миру чувственных явлений. Свой идеализм... Платон должен был вынести не из тех отвлеченных рассуждений, которыми он его потом пояснял и доказывал, а из глубокого душевного опыта, которым началась его жизнь» [1, с. 605].
Итак, повторю, драматизм Платона, по Соловьеву, раскрывается как нравственный, в то время как драматизм идеализма как такового требует, чтобы его раскрыли как драматизм онтологический. На первый взгляд может показаться, что именно Лосев претендует на такой шаг, исходя из его собственных пояснений, относящихся к его работе по интересующему нас вопросу. Он замечает, что «соловьевское понимание ущербности слишком абстрактной платоновской идеи было использовано в литературе еще двумя авторами», и называет E.H. Трубецкого (в его книге «Социальная утопия Платона», 1908) и себя, указывая на свою работу [2], в которой, как он утверждает, «трагизм всякого платоновского мировоззрения распространяется на любые формы идеализма вообще, придавая этому трагизму, таким образом, всемирное философско-историческое значение» [3, с. 166]. Однако, непосредственно обратившись к этой статье, в которой он подробно и глубоко рассматривает сущность платоновского идеализма, мы обещанного обобщения, т. е. распространения характеризуемого драматизма на весь идеализм, не обнаруживаем. В ее последнем, пятом, разделе «Общежизненная трагическая судьба платоновской философии», в самом его конце он задается вопросом: был ли Платон одинок в этом своем трагизме? И отвечает, что нет - ведь это была вообще трагическая эпоха, и приводит в качестве примера ораторов Демосфена, Исократа и Гиперида. И все. И где же, спрашивается, глобальное обобщение в лице всего идеализма, когда Лосев завершает «изображение философии Платона как трагически разработанного объективного идеализма» [2, с. 56]? А в заключительном абзаце он вновь подчеркивает конкретно-личностный аспект платоновской философии: «Такова была трагическая судьба
платоновского объективного идеализма, трагедия мыслителя, проявившего небывалую логическую мощь, овладевшего мельчайшими секретами самой утонченной диалектики, верившего в занебесные вечные идеалы и с неимоверной силой стремившегося воплотить свою теорию в общественно-политической практике» [2, с. 57].
Действительное значение драматического характера идеализма раскрывается лишь онтологически, т. е. когда показывается, что драматизм проистекает не из субъективных оснований, но оснований вполне объективных, а все другие виды драматизма связаны с идеалистической трактовкой смысложизненных проблем, будь то драматизм нравственный или еще какой-либо, что в первую очередь завязано на личности философа, его жизненном устройстве (включенности в социум как конкретного индивида со своими личностными моральными, психологическими и прочими особенностями). Сама идеалистическая позиция требует в конечном счете отрешенности от земных проблем, предания их анафеме за то, что они упорно никак не желают стать лучше, чище, возвышеннее, совершеннее. Идеалист всегда - просто в силу своей изначальной установки - будет натыкаться на неразрешимую дилемму: или земля, или небо. Чтобы быть последовательным, он должен будет предать землю (в любом поклонении которой ему всегда будет чудиться что-то неустранимо языческое) и отдаться небу.
Концептуальная проблематизация ОВФ, которой мы озабочены в данной статье, не позволяет сделать иных выводов и в отношении материализма. Казалось бы, что материалист в отличие от идеалиста прочно, обеими ногами стоит на земле и поэтому ему удается избежать горькой судьбы идеалиста. Но это совершенно не так. Впору было бы по аналогии с соловьевским очерком «Жизненная драма Платона» написать другой очерк, центральной фигурой которого был бы уже материалист,- что-то типа (навскидку) «Жизненная драма Фейербаха». Хотя, конечно, это драматизм совершенно иного плана, нежели у идеалиста. Если идеалист не может окончательно свести небо с землей, то материалист не в состоянии свести землю с небом. То есть можно сказать, что это та же проблема, только с другого конца. Поскольку задача материализма, если под таковым не понимать приземленный материализм, беспощадно высмеянный еще Энгельсом взгляд, согласно которому под материализмом понимается чревоугодие, слепое стремление к радостям земной, плотской жизни любой ценой и т. д.,- заключается в построении соответствующего .мировоззрения и теории, то материализм выступает как некая идеальная система взглядов, идей, теоретических положений и пр. Но не
в этом, конечно же, заключается драматизм материализма, а в том, что как необходимо идеалисту сделать скачок из царства идей в царство вещей (теней, по Платону), точно так же и материалисту необходимо совершить скачок из царства вещей в царство идей. Какой скачок можно и нужно совершить, какой из них является более обусловленным по сравнению с другим - это все уже из области обоснования или оправдания того или другого идейного течения в сфере мировоззрения. И поскольку и то, и другое являются идеальными построениями человеческого духа, то в каком-то смысле идеалисту оказывается проще в сфере теории, чем материалисту,- ведь изначально это его стихия, он начинает с нее. Другое дело, что рано или поздно любую теорию нужно будет сочленить (совокупить) с царством вещей, в противном случае она так и останется чисто умозрительным явлением в сфере человеческой культуры и за полной ненадобностью вскоре будет забыта - «суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет» (Гете). Именно поэтому, как мне видится, и становится понятно, почему в истории философии мы встречаем значительные философские построения и учения больше всего в стане идеализма, нежели материализма.
[1] Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. М, 1988. Т. 2.
[2] Лосев А. Ф. Платоновский объективный идеализм и его трагическая судьба // Платон и его эпоха. М., 1979.
[3] Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990.
[4] Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд.
