CC BY
31
УДК 821.161
ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО И НАРОДНО-РАЗГОВОРНОГО ВАРИАНТОВ ЯЗЫКА КАК ВИДОВ ГОРОДСКОЙ КОММУНИКАЦИИ В СВЕТЕ КИРИЛЛО-МЕФОДИЕВСКОЙ ТРАДИЦИИ
© И.П. Прядко1
Национальный исследовательский Московский государственный строительный университет, 129337, Россия, г. Москва, Ярославское шоссе, 26.
Сопоставляются две грамматические традиции, оказывавшие в Средние века решающее влияние на подходы к проблемам литературы и языка, - традиция, идущая от переводческой практики Кирилла и Мефодия, и языковая практика средневекового Запада, основанная на грамматической концепции, нашедшей отражение в учебнике римского филолога Элия Доната. Автор обращается к свидетельствам деятелей культуры западного Средневековья и к оценкам, данным представителями восточно-христианской книжности. Среди них упоминаются просветитель англосаксов король Альфред, авторы «Повести временных лет», «Пролога». На основании высказанных ими оценок определяются основные черты кирилло-мефодиевской традиции, с одной стороны, и языковой теории средневекового Запада, с другой. Обращено внимание на грамматические формы, которым эти традиции приписывали особое сакральное значение. Дан анализ просветительской деятельности уроженцев греческого города Салоники монахов-миссионеров IX в. Кирилла и Мефодия. Предпринята попытка уточнить объем и содержание понятий кирилло-мефодиевская традиция, пословный перевод, грамматическая теория Средневековья, литературно-письменный язык Средневековья. Анализируются факторы, оказывающие влияние на изменение кирилло-мефодиевской книжности.
Ключевые слова: кирилло-мефодиевская традиция; литургия; народно-разговорный язык; традиция перевода; книжные справы; Евангелие-апракос.
CORRELATION PROBLEM OF LITERARY AND FOLK SPOKEN LANGUAGE AS URBAN COMMUNICATION OPTIONS IN THE LIGHT OF THE CYRIL AND METHODIUS TRADITION I.P. Pryadko
Moscow State University of Civil Engineering, 26 Yaroslavskoe Shosse, Moscow, 129337, Russia.
The article compares two grammatical traditions that had a decisive influence on the approaches to the problems of literature and language in the Middle ages: the tradition that took its origin in the translation practice of Cyril and Methodius and the language practice of the medieval West based on a grammatical conception covered in the textbook by a Roman philologist Aelius Donatus. The author refers to the evidences of Western cultural figures of the middle Ages and the estimates given by the representatives of the Eastern Christian literature. Among others he mentions the enlightener of the Anglo-Saxons, the king Alfred and the authors of «The Tale of Bygone Years», «Prologue». The estimates given by the latter served the basis for the determination of the main features of the Cyril and Methodius tradition on one side and language theory of Medieval West on the other. Grammatical forms that were attributed with specific sacral meaning according to these traditions have been brought into view. Having analyzed the enlightenment activities of Cyril and Methodius - the monks and missionaries born in the Greek city of Thessaloniki in the 9 century, the author makes an attempt to clarify the scope and content of the notions of the Cyril and Methodius tradition, word-for-word translation, grammatical theory of the Middle Age and written literary language of the Middle Ages. The factors that have shaped up the alterations in the Cyril and Methodius booklore are analyzed.
Keywords: Cyril and Methodius tradition; liturgy; folk spoken language; translation tradition; book spravy (Russian Church activities on editing and translation of religious books); Apracos Evangeliar.
Язык, на котором говорит общество, неоднороден. Происходит разграничение его на функциональные стили. Понятием функциональный стиль характеризуются особенности общения внутри разных социальных слоев, сословий, классов, профессиональных групп. Свой язык есть у молодежи и людей старшего поколения. Отличаются друг от друга письменная и устная речь. Язык каждого социального класса характеризуется особенным словоупотреблением, спосо-
бами выражения и выбором тропов и фигур. Создатель одной из первых теорий функциональных стилей Вергилий Марон противопоставлял литературную речь жителей города - sermo urbana - то есть речь, ориентированную на книжную норму, просторечью, на котором общались жители села (sermo rusticana). На эти две разновидности распадались и языки славянских народов в Средние века. Некоторых аспектов данной проблемы автор касается в настоящей работе.
1Прядко Игорь Петрович, кандидат культурологии, доцент кафедры социальных, психологических и правовых коммуникаций, тел.: 89250477631, e-mail: priadcko.igor2011@yandex.ru
Pryadko Igor, Doctor of Cultural Studies, Associate Professor of the Department of Social, Psychological and Legal Communications, tel.: 89250477631, e-mail: priadcko.igor2011@yandex.ru
Аспект 1
В современной науке все более широкую поддержку находит тезис, что главной заслугой равноапостольных солунских братьев Кирилла и Мефодия является создание первого литературного общеславянского языка (однако мнение о том, что Кирилл и Ме-фодий были составителями славянской азбуки, так называемой кириллицы, хотя еще и находит своих сторонников, но уже не разделяется большинством современных славистов [10, с. 12]). Язык переведенных Кириллом и Мефодием текстов Библии, Евангелия, некоторых богослужебных книг в качестве литературно-письменного функционировал вплоть до XVII в. и только потом уступил первенство литературным языкам Нового времени, резко сузив сферу своего применения. Параллельно с солунскими братьями попытки кодифицировать народную речь не только германцев, но и славян предпринимали и латинские клирики - непримиримые противники Кирилла и Мефодия [15, с. 27]. Достаточно вспомнить попытки перевода очень небольшого корпуса латинских текстов на разговорный славянский язык, предпринятые кельтскими миссионерами, по убеждению чешского слависта Ф. Загибы, первыми проникшими в Моравию.
Следует полагать, что острая полемика между представителями западного духовенства и солунски-ми братьями возникла от того, что участники спора по-разному понимали язык. Если Кирилл и Мефодий считали, что выполненные ими переводы являются средством передачи смысла, Богооткровенной истины, содержащейся в тексте греческого оригинала [2], то латинские клирики понимали язык, главным образом, как средство общения, как повседневную оопвивШо, и граница между языком литературным и народно-разговорным была для них размыта. Вначале позиция германских монахов заключалась в полном запрете переводов латинской или греческой Библии. Тем самым воспринималась в качестве незыблемой граница между звучащей и литературно-письменной речью. Допуская факультативное использование народно-разговорного языка в практике церкви и предписывая даже перевод некоторых текстов с латинского на местный язык (см. выше), на Западе все же считали, что данные переводы должны служить лишь лучшему пониманию, и оттого переложенные на народные -германский, романский или даже славянский языки -тексты представляли собой несовершенные пересказы своими словами книг христианского канона [2]. Обосновывая необходимость перевода богослужебных книг на язык англосаксов, король Альфред в беседе с архиепископом Верфертом высказал такое мнение: «Мне кажется, было бы лучше, если бы мы также перевели некоторые книги, весьма нужные каждому человеку, на тот язык, который всем нам понятен» [19, с. 5-6]. Из этих слов следует, что владыка англосаксов на первое место ставит фактор коммуникации, фактор понятности текста. С точки же зрения Кирилла и Мефодия, создаваемый ими язык должен стать языком православной литургии и максимально точно соответствовать греческому первообразу. И поскольку повседневная славянская речь в том виде,
в каком она существовала в IX в., для этой цели не годилась, следовало, располагая ею как исходным материалом, создать по существу новый язык.
Таким образом, солунские братья, используя славянскую речь, изобрели новую знаковую систему, упорядочив при помощи норм и правил греческой грамматики славянскую речевую стихию [14, с. 18]. Недаром логики и семиотики определяют язык Кирилла и Мефодия как квази-искусственное образование. «Первоучители действительно творили язык, чтобы перевыразить на нем Псалтырь, Евангелие, Апостол, святоотеческий трактат или византийскую гимнографию», - подчеркивает современный филолог Е.М. Верещагин [5, с. 3]. Греческий послужил образцом и катализатором: он активизировал те средства выражения, которые уже потенциально присутствовали в речи славян. При этом из конкурирующих форм, существующих в народной речи, литературным языком усваивалась та, которая соответствовала нормам греческого языка, а параллельная ей форма так и оставалась в речи народной [1; 3, с. 136]. Благодаря деятельности Кирилла и Мефодия исходный славянский языковой массив распался на литературный язык и просторечный. Такое состояние Б.А. Успенский определял как диглоссию.
Славянские первоучители по существу превратили находившийся в их распоряжении диалектный славянский язык в литературный, стоящий над диалектами и воспринимаемый как свой в различных регионах славянского мира, - и мораванами, и болгарами, и жителями Древней Руси. Главное условие такого приобщения - принадлежность к городской культуре. «Учитывая реальную для середины IX в. славянскую диалектно-этнографическую ситуацию, - подчеркивает А.Г. Хабургаев, - можно утверждать, что в эпоху языковой деятельности первоучителей книжно-литературный язык, призванный сформулировать понятия и идеи, не связанные с бытовыми и производственными отношениями раннесредневековых общин, независимо от его диалектной основы, носителями любого славянского говора должен восприниматься как свой на уровне замкнутых систем» [16]. Именно возможность такого превращения, судя по всему, отрицали баварские оппоненты Кирилла и Мефодия.
Аспект 2
Е.М. Верещагин, говоря об использовании языка в практике церкви, рассматривает два способа такого применения - основной и вспомогательный. Под вспомогательным исследователь подразумевает употребление языка при распространении религиозного учения (миссионерстве) и при наставлении новообращенных в вере (катехизаторстве). Вспомогательное использование родного языка прозелитов не всегда предполагало его письменную фиксацию и не влекло за собой создания литературного языка (здесь следует оговориться, что письменная фиксация языка и создание литературного языка - явления разного порядка) [3, с. 186]. В противоположность вспомогательному использованию языка его основное применение всегда приводило к возникновению литературного языка. Под основным же использованием языка в
Средние века следует понимать тот случай, когда родной язык применялся не только в целях распространения христианского вероучения, но и когда он становился также языком богослужения и богослов-ствования [3, c. 187]. Такое употребление языка исследователь называет основным, поскольку именно церковная служба выступает в качестве средоточия и основы любой религии, в то время как проповедь и катехизаторство суть ее вспомогательные и факультативные аспекты. По данной причине использование языка во время службы сразу повышает его статус и влечет за собой его кодификацию, способствует превращению разговорной речи в язык литературный. «Как показывает практика, - пишет исследователь, -при основном использовании языка мы всегда наблюдаем его письменную фиксацию (при вспомогательном - лишь иногда); здесь, как правило, наблюдается разрыв с разговорной традицией, обусловленный практикой интенсивного нормирования средств выражения и последующей консервацией нормы» [3, а 187].
Ясно, что коль скоро переводы на язык германцев на латинском Западе всегда рассматривали как что-то факультативное и вспомогательное, никто из латинских книжников необходимости нормировать средства выражения не ощущал. Поэтому создание литературных языков произошло здесь позже, совсем в других исторических условиях.
Аспект 3
В рамках славянской книжной традиции постоянно подчеркивалось, что Кирилл и Мефодий являются создателями славянской литургии. Именно это ставится солунским братьям в заслугу. В литературных произведениях, написанных на славянском языке, неоднократно звучит мысль о том, что «язык, используемый как средство отправления христианской литургии, становится священным языком, а говорящий на этом языке народ повышает свой статус и превращается в народ, посвященный Богу» [11, с. 357]. Исследователи постоянно подчеркивают, что литературный общеславянский язык от языка повседневного общения отличался функционально: литературный язык был, прежде всего, языком богослужения, высокой религиозной литературы, культуры и науки [1]. Все эти сферы интеллектуальной деятельности в условиях Средневековья были тесно связаны с областью сакрального, с культом, и поэтому первую функцию литературного языка - быть языком церковной службы -мы выделяем как самую важную. Лишь те тексты, которые читались во время службы, сохраняли созданный солунскими братьями литературный язык в его первозданной чистоте. Таким образом, нормированная форма языка, изобретенная Кириллом и Мефоди-ем, была призвана служить орудием культа, культуры, высокой литературы, а ненормированная форма служила целям обиходного общения.
Данный тезис тесно связан с представлением о том, что литургический текст содержит в себе глубокий сокровенный смысл, и потому основным требованием к переводу в рамках славянской книжной традиции было требование адекватной передачи этого
Смысла - Смысла, заключенного в неподвластном времени Слове, в Слове, исходящем от Господа (поэтому и перевод солунских братьев определяется как пословно-смысловой). В соответствии с этим в Прологе к Евангелиям, который одни исследователи приписывают св. Кириллу (мнения, что Пролог был составлен Константином-Кириллом придерживались Е.Е. Голубинский, И.Я. Франко, Н.К. Никольский, болгарский славист Емил Георгиев, русско-американский исследователь Р.О. Якобсон, П.А. Лавров; а другие -преславскому архиепископу Константину, так считали А.И. Соболевский, Б.И. Иванов, чешский филолог Ма-тия Мурко, Райко Нахтигал [17, с. 218]), можно прочесть такое обращение к славянам (церковнославянские тексты воспроизводятся без соблюдения титл, надстрочных знаков и юсов; йотированные гласные заменены сочетанием /+гласная, а ять заменена на е):
Слышите оубо народи словьньсти
Слышите СЛОВО отъ Бога бо приде.
СЛОВО же крьмя человьческьпа доуша
СЛОВО же крьпя сръдце и оумъ.
СЛОВО готовая Бога познати [18, 21].
Перевод этих строк на современный язык звучит так: «Услышь весь народ славянский! Услышь это Слово, что исходит от Господа, Слово, питающее души людские, Слово, укрепляющее дух и сердце, Слово, приготовляющее к познанию Бога!».
Автор ясно дает понять, что слово рассматривается им не только как средство общения, но и как хранитель Смысла; оно помогает людям постичь Премудрость Бога. Ведь речь в данном отрывке идет не о слове в обиходном смысле, не об обычной единице повседневного общения. Слово для славянского книжника является аналогом греческого LOGOS^ -ключевого термина античной и средневековой философии. Еще первоучители славян, переведя греческое En Arche en ho LOGOS славянским искони бе СЛОВО, совершили «акт перенесения на славянскую обиходную лексему греческой философской семантики» [4, с. 28] и изобрели тем самым первый философский термин на славянской почве [4, с. 31]. Создавая язык литературы, солунские братья возвысили речь славян до уровня философского языка, вложили в славянские лексемы те смыслы, которых в них до этого не было, и тем самым сделали возможным разговор о сложных богословских предметах на этом языке. Здесь мы обнаруживаем и особое отношение к пространству и ко времени, специфический взгляд на историю, идущий от Евсевия Кесарийского и Григория Амартола. Древнеславянские тексты способствовали формированию литературного и эстетического вкуса. Через эти тексты средневековый человек мог ознакомиться не только с достижениями византийской духовной прозы и поэзии, но и с образцами античного умозрения.
Одним из примеров рецепции античного знания через церковно-славянские переводные источники, на взгляд автора, является изречение александрийского грамматика Ария Дидима, приведенное в славянском варианте Пчелы (XIII в.): «Всяка творимаiа благость сущьство имеiеть, еже всегда ся творить, а не уже
сътворила ся iесть» [20. с. 5]. Попробуем дать анализ этой фразы под углом зрения современного логического анализа языка. Квантор общности pasa (вся-ка), который мы находим в тексте греческого оригинала, указывает, что свойство себя устанавливать есть неотъемлемое качество - сущность - мыслимого объекта. В славянском тексте аористный инфинитив ginestai переводится описательно - всегда ся творить. Не находя в славянском языке грамматической формы, соответствующей греческому аористу, переводчик, чтобы передать глубинный смысл текста, использует описательное выражение. Данная особенность перевода проясняет значение аориста - прошедшего времени, не маркированного в отношении завершенности-незавершенности. Этой глагольной формой обозначается действие, происходящее всегда. Рассмотренный пример показывает, каким образом характеристика P - неотъемлемое качество субъекта S - может быть выражена при помощи грамматических форм естественного языка. Данную фразу мы используем как пример, иллюстрирующий то понимание времени, которое нашло отражение в средневековой книжной традиции.
Таким образом, акт творения нового языка происходил в том числе и путем внедрения новых семантических единиц в смысловые структуры славянских слов (Слово в средневековых контекстах рассматривалось как единица речи, как смысл, как средоточие разума и как Слово Божье). Аспект 4
По мнению славянских книжников, обретение письменности означало обретение языка, слуха и зрения. Получив от солунских братьев письменный язык, народ, как считал автор Пролога, получил и возможность услышать то, что недоступно грубому слуху людей непросвещенных, увидеть то, что невозможно увидеть плотскими очами. Лишенная письменности безбуквенная душа уподобляется автором Пролога мертвому неодушевленному телу, которому не дано постичь красоту окружающего мира - Божьего творения:
¡ако бе[з] свьта радость не будетъ окоу видяштоу божит тварь вст нъ без льпоты не видимой ¡есть тако и доуша вьська без боукъвъ не съвьдушти ни закона Божт закона иже на грьховьнааго закона раи Божии ¡авл^аюшта кыи бо слоухъ громныи ¡ятьнъ слыша можетъ Бога не ботися ноздри же пакы цвьта не юхатшта како Божию чоудо разоумыяитъ оуста бо ¡аже сладъка не чоуттъ ¡ако камьна творятъ чьловька паче же сего доуша без боукъвьна [18, с. 14]. Та же тема звучит в «Повести временных лет». Рассказывая о начале русской грамоты, летописец приводит слова пророка Исайи. Он пишет: «Симъ же раздаяномъ на ученье книгамъ, събысться пророчество на Русьстей земли, глаголющее: "Во оны днии услышатъ глусии словеса книжная и яснъ будеть язык
гугнивых"» [12, с. 81]. В этом отрывке некрещенные славяне, использующие в общении друг с другом только устную речь, уподоблены гугнивым - лишенным способности изъясняться ясно и четко, то есть, по мысли русского книжника, изъясняться языком литературным. Создание славянского литературного языка было, как полагали восточные книжники, продолжением чуда Пятидесятницы. Ведь Пятидесятница рассматривалась в то время как антитеза строительства Вавилонской башни: если Вавилонская башня разобщила людей, то Пятидесятница людей соединила, и они благодаря ей вновь обретают единый язык, становятся единым христианским народом [8, с. 89]. «Как Пророки предсказали прежде, - пишет автор Пролога, - Христос пришел, дабы объединить народы, ибо есть он Свет миру». Христианская литургия объединяет враждующие народы, и язык литургии становится их общим языком. У языка этого могут быть разные ипостаси, но единым является грамматический строй, общие грамматические категории, используемые для выражения определенных смысловых нюансов.
Литературному языку, по мнению солунских братьев и их учеников, резко противопоставлена народно-разговорная речь - язык гугнивых. Ведь народно-разговорная consuetudo не нормирована, в рамках ее наличествуют и конкурируют параллельные формы, одни категории выходят из употребления и заменяются другими, тончайшие смысловые оттенки со временем становятся неразличимы (о подвижности и изменчивости народно-разговорного языка, эволюционировавшего на фоне неизменного книжно-письменного, см., например, у Р.И. Аванесова [1]). Этой изменчивостью народной речи исследователь, между прочим, объясняет то обстоятельство, что с течением времени различий между книжно-письменным и народно-разговорным языком становилось больше. Изменчивый и непостоянный устный язык в рамках кирилло-мефодиевской традиции воспринимался как глоссолалия - нечленораздельный звук, издаваемый живыми существами, не вполне оформившаяся речь [14, с. 10]. Подобный звук - бессловесный боевой клич, так называемый barditus [6, с. 10; 9, с. 13] - слышали римские легионеры, когда им приходилось отражать атаки германских и кельтских отрядов. Подобным образом и венгры, напавшие на Константина Философа, когда тот направлялся к хазарам, выли по-волчьи, и лишь слова молитвы Святого сделали их тихими и кроткими [8, с. 78]. Следует сказать, что звериный способ выражения своих чувств - волчий вой (lukethmos) является характерной чертой поведения варваров в произведениях византийских авторов. Народы бесписьменные и некультурные у них часто уподобляются хищным зверям (см. примечание Б.Н. Флори к [8, с. 119]). Только упорядоченная по примеру греческого койне речь, считали восточные книжники, может называться языком в подлинном смысле этого слова.
Аспект 5
Такое понимание языка, между тем, присуще и Константину Философу, который на венецианском диспуте, отстаивая право совершать литургию на сла-
вянском языке, цитировал I-е послание апостола Павла к коринфянам [8, с. 89-90]. Славянский первоучитель был первым, кто уподобил некнижную народную речь глоссолалии. Он призывал, чтобы язык, который ранее звучал как глоссолалия, стал о-смысленным, прикосновенным великому Смыслу. Осмысленность же эта, в свете всей деятельности славянского первоучителя как переводчика, тесно увязана с возможностью использования языка в качестве средства распространения христианской истины.
Противопоставляя литературный язык изменчивой народной языковой стихии, Константин Философ в беседе с василевсом ромеев Михаилом III уподобляет эту стихию стихии водной. Всякий же, кто пытается использовать устный язык для разговора о мире умных сущностей, - утверждает философ, - неизбежно впадает в ересь. «И кто может, - задает риторический вопрос Константин, - на воду беседу писати, и не ере-тическо имя себе обрести?» [8, с. 87, 127].
Участвуя в литургии на родном языке, народ преображается, вступает в семью христианских народов, обретает свой язык. Вот почему на востоке Европы германцев, народно-разговорный язык которых не был и не мог быть средством для отправления христианской литургии, считали немыми - «немцами» и противопоставляли народам, изъясняющимся словесами, то есть грекам и славянам - «словянам» (о подобного рода осмыслениях этнонима славяне с критических позиций см. [13, с. 49]). Несмотря на то что у германцев уже в VIII в. стала зарождаться собственная лите-
ратура и предпринимались первые попытки записать звучащую народную речь, об использовании их языков в литургии никто пока не помышлял. Можно полагать, что именно отсутствие у германцев литургии на родном языке и давало право восточным христианам считать их народами бессловесными. В свете сказанного следует обратить внимание на свойственную «Про-гласу» игру звучаний «слово - словене», недвусмысленно намекающую на глубинную близость этих понятий.
Итак, именно литургическое использование отличает славянский литературный язык от языков германских. И если германский язык, будучи записанным, оставался при этом средством повседневного общения, то славянский, благодаря Кириллу и Мефодию приобретя особые грамматические формы [7, с. 58, 82], неупотребительные в повседневном общении (или употребляющиеся в нем очень редко), закреплял эти формы за собой (оттого они и делались особыми признаками книжности), порывал со своим народно-разговорным прошлым и, как греческий, становился орудием цивилизации.
Актуальность идей, заложенных в кирилло-мефодиевские переводы, дает о себе знать и сегодня. В настоящее время угроза размывания жесткого ядра литературной традиции оказывается более чем реальной, об этом не лишним будет напомнить сейчас, в год литературы.
Статья поступила 30.10.2015 г.
Библиографический список
1. Аванесов Р.И. К вопросам периодизации истории русского языка // Славянское языкознание: сб. докл. VII Междунар. съезда славистов (Варшава, 21-28 августа 1973 г.). М.: Наука, 1973. С. 5-24.
2. Беляков А.А. О содержании наследия равноапостольных Кирилла и Мефодия и его исторические судьбы // Вестник Международного Славянского университета. Вып. II. 1997. С. 12-14.
3. Верещагин Е.М. Из истории возникновения первого литературного языка славян. Ч. 1. Переводческая техника Кирилла и Мефодия. М.: Изд-во. МГУ, 1971. 255 с.
4. Верещагин Е.М. К дальнейшему изучению переводческого искусства Кирилла и Мефодия и их последователей: доклад на IX Междунар. съезде славистов (Киев, 1983 г). М.: ИРЖАП, 1982. 86 с.
5. Верещагин Е.М. Христианская книжность Древней Руси. М.: Наука, 1996. 207 с.
6. Егер О. Всемирная история: в 4 т. СПб.: Специальная литература, 1997-1999. Т. 2. Средние века. 1997. 690 с.
7. Живов В.М. Роль русского церковнославянского в истории славянских литературных языков // Актуальные проблемы славянского языкознания. М.: Изд-во МГУ, 1988. С. 49-98.
8. Житие Константина // Сказания о начале славянской письменности / отв. ред. В.Д. Королюк. М.: Наука, 1981. С. 70-92.
9. История немецкой литературы: в 5 т. / редкол.: Б.И. Пу-ришев [и др.]. М.: Изд-во АН СССР, 1962. Т. 1. !Х^П вв. 470 с.
10. Истрин В.А. 1100 лет славянской азбуки. М.: Наука, 1988. 189 с.
11. Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М.: ЯНУС-К, 1998. 653 с.
12. Повесть временных лет по Лаврентьевской летописи 1377 г. // Повесть временных лет / под ред. В.П. Адриано-вой-Перетц. Ч. 1. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 5-202.
13. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. 2-е изд., доп. М.: Наука, 1993. 565 с.
14. Успенский Б.А. Языковая ситуация в Киевской Руси и ее значение для русского литературного языка. М.: Изд-во МГУ, 1983. 144 с.
15. Флоря Б.Н. Сказания о начале славянской письменности и современная им эпоха // Сказания о начале славянской письменности / отв. ред. В.Д. Королюк. М.: Наука, 1981. С. 5-69.
16. Хабургаев Г.А. Старославянский язык как язык средневековой славянской культуры // Актуальные проблемы славянского языкознания. М.: Изд-во МГУ, 1988. С. 5-48.
17. Grivec F. Konstantin und Method. Wiesbaden, 1960. 271 р.
18. Jacobson R. St. Constantine's Prologue to the Hospel // St. Vladimir's Seminary Quartery. V.7. 1963. P. 14-19.
19. King Alfred's West-Saxson Version of Gregory's Pastoral Care from the natton Ms. and the cotton MSS / ed. Henry Sweet. London, 1934. 508 р.
20. Melissa. Ein byzantisches Florelegium Grichischer und altrussischer Nachdruck der Ausgabe von V. Semenov. Muenchen, 1968. 444 р.
21. Proglasb suetu Evangelju // Grivec F. Konstantin und Method. Р. 219-220.
