CC BY
88
И. Н. Тяпин
ПРОБЛЕМА СМЫСЛА ИСТОРИИ В ФИЛОСОФИИ К. Н. ЛЕОНТЬЕВА
Неугасающий в последние годы исследовательский интерес к философии истории К. Н. Леонтьева (1831-1891) обусловлен не только широтой теоретических основ его концепции, но и тем, что соединение античного и христианского типов историзма, понятийного аппарата «органической» и социальной философии проецируется в ней на представления о судьбе России.
Большинство работ, посвященных творчеству К. Н. Леонтьева, ограничено политологическим форматом исследования, при котором историософская тематика оказывается почти не затронутой. Однако для Леонтьева историософия (под которой понимается философия истории, признающая высший, объективный смысл исторического развития) — это не просто проблема или тема наряду с другими, а стержневая идея, позволяющая объединить разнообразное содержание его учения в единое целое. Как христианский мыслитель он исходит из того, что смысл истории совпадает с концом истории (временной победой зла над добром), а также с христианским идеалом — Царством Божьим, уже не принадлежащим земному миру. Задачей философии становится определение признаков «последних времен» и способов затормозить их наступление. История в данном контексте раскрывается как ряд последовательно сменяющих друг друга различных типов культур. При этом важно, чтобы упадок одной культуры приходился на период становления следующей. В противном случае возникает неорганическое смешение элементов прежде существовавших цивилизаций, которое свидетельствует о приближении конца истории1.
Основным содержанием истории Нового времени Леонтьев считает противоборство двух цивилизаций — Российской и Западноевропейской, каждая из которых является преемником различных фрагментов исторического наследия Византии — цивилизации, воплотившей в себе, по его мнению, христианский смысл истории. Воспринимая Европу эпохи Возрождения как абсолютное воплощение принципов эстетичности, культурного разнообразия, Леонтьев утверждает ее непреодолимое культурное (этическое, эстетическое, политическое) вырождение в XIX в. Заслугой России перед историей является относительно целостное сохранение принципов самодержавия, симфонии государства и церкви, сословно-общинной организации (стремительно деградирующих вследствие нарастания либерально-эгалитарных тенденций). Однако в ходе своей исторической эволюции Россия утратила способность к творческому формированию национально-культурной идеи («мы прожили много, сотворили духом мало»). Общий вывод Леонтьева об итогах исторического развития России к концу XIX в. (кстати, схожий с мнением других теоретиков российского консерватизма, к примеру К. П. Победоносцева) состоит в том, что «Россия, взятая во всецелости со всеми своими азиатскими владениями, — это целый мир особой жизни, особый государственный мир, не нашедший еще себе своеобразного стиля культурной государственности.. .»2.
Размышления К. Н. Леонтьева о будущем человечества и смысле истории с точки зрения методологического основания строятся на соединении принципов христианской
© И. Н. Тяпин, 2008
апокалиптики и органицизма. В своих работах философ последовательно проводит мысль о том, что «все человечество старо»: «.Окидывая умственным взором весь земной шар и весь состав населения, видишь, что новых и неизвестных, сильных духом племен ждать неоткуда. их уже нет в среде несомненно устаревшего человечества.»3. Следуя традициям отечественной историософии, он теснейшим образом связывает проблему смысла истории с проблемой будущего России.
Леонтьев убежден, что распространение эгалитаризма в либеральной или социалистической форме неизбежно приведет к окончанию истории и гибели человечества: «разлитием всемирного равенства и распространением всемирной свободы» можно лишь «сделать жизнь человеческую на земном шаре уже совсем невозможной. Ибо ни новых диких племен, ни старых уснувших культурных миров тогда уже на земле не будет»4.
В западном социализме Леонтьев видит исключительно «орудие всеобщей анархии», он крайне недоволен его интернационалистской ориентацией, стирающей все национальные различия и ведущей к смешению культур и народов. Явно напуганный направлением эволюции «буржуазного человечества», дошедшего «путем всеобщей, всемирной однородной цивилизации до такого же однообразия, в котором находятся дикие племена»5, консервативный мыслитель убежден в том, что демократический социализм — не более чем «естественное и дальнейшее развитие. западного либерализма». Предвидя неизбежность социализма как «глубокого и отчасти насильственного переворота», Леонтьев смог на удивление верно предсказать многие его исторические черты. Реализация данной модели, по его мнению, принесет человечеству множество страданий и бед. Он пророчествует, что в XX и XXI вв. социализм в сфере государственно-экономической жизни проявит себя так же, как проявило себя христианство во времена императора Константина.
По мнению философа, возможен и другой путь исторической эволюции, также связанный с социализмом, точнее, с такой его моделью, которая служит целям «реакционной организации» и восстановления дисциплины в обществе: «.Будущие победители устроятся или свободнее, либеральнее нас, или, напротив того, законы и порядки их будут несравненно стеснительнее наших, строже, принудительнее, даже страшнее»6. Согласно второму варианту развития событий, к концу исторической жизни человечества христианские идеи будут распространены повсюду. Всеобщая проповедь христианства усилит смешение культур и приблизит человечество к наибольшей однородности, т. е. послужит всеобщей ассимиляции жизни на Земле. Мир откажется от идей свободы и равенства. Если для христианских народов церковно-мистическая ассимиляция будет явлением охранительным, то для культур, основанных на мусульманстве, буддизме, брахманизме, она окажется разрушительной, но все же не в такой степени, как утилитарный буржуазный прогресс. Несмотря на то, что всеобщее христианство неизбежно уменьшит разнообразие и нанесет урон эстетике исторической жизни, философ призывает содействовать его успеху: «Христианству мы должны помогать даже и в ущерб любимой нами эстетике из трансцендентального эгоизма»7.
Ассимилируя народы, христианство достигает всеобщего сходства людей лишь в отношении исповедальной веры, но сохраняет различия в государственном устройстве, общественной организации, национальных традициях. В отличие от утилитарной ассимиляции, христианство не стремится свести всех людей к одному «полезному», но не эстетичному «среднему» типу, не грозит уравнять человечество до «той убийственной однородности, до какой может довести его современное учение прогресса, оно довольствуется ролью мозга и нервной системы в живом организме, — не пытаясь обратить его
в бесформенную однородную массу»8. Леонтьев уверен, что утилитарная ассимиляция доведет человечество до духовной смерти, поэтому он и призывает отдать предпочтение христианской ассимиляции, стремящейся лишь к обращению наибольшего числа людей в единую веру. Россия как хранительница христианства должна стать во главе человечества, но не того «безбожно-бесстрастного», серого и однообразного, каким его сделал либерально-эгалитарный прогресс, а «всечеловечества», взращиваемого новой цивилизацией. По мнению Леонтьева, для всеобщей христианизации нужно ориентироваться не на Запад, как советует Вл. Соловьев, а на Восток и, в первую очередь, утвердить православие там, где ныне исповедуются мусульманство и буддизм.
Футурологическая концепция славяно-восточной цивилизации, согласно которой Россия сначала должна решить назревшие политические, религиозные и экономические проблемы, а затем перенять у Запада эстафету мировой истории, создавалась Леонтьевым в рамках Русской идеи, несмотря на то, что он постоянно критиковал славянофильско-почвеннические политические проекты. Как замечает Р. А. Гоголев, «этот проект, выработанный на базе оригинальной теории истории, в разделе целей и задач содержал в себе как черты идеалов предшественников (старших славянофилов, Тютчева, Данилевского) в сочетании с архетипическими элементами „вечного возвращения“, так и парадоксальные собственные интуиции»9.
Проект Леонтьева соединял в себе элементы разных типов цивилизации. Всевластие государства и религии (носительницы мистического единства общества) было вдохновлено Востоком. Иерархия вассального типа и независимое в своих поступках дворянство — атрибуты западноевропейского типа цивилизации. Само же сочетание Востока и Запада в представлении об общественном совершенстве восходило к идеальному государству Платона, соединившему в себе полисное устройство Афин и религиозно-бюрократическую структуру Египта. К этому добавилась идея дисциплинирующего прогресса, творчески развитого византизма, без чего, по мысли Леонтьева, социально-культурное созидание на практике невозможно. «Нам, русским, надо совершенно сорваться с европейских рельсов и, выбрав совсем новый путь, — стать, наконец, во главе умственной и социальной жизни всечеловечества»10, — учит своего читателя Леонтьев. Для этого необходимо, чтобы общество осознало фальшивость доктрины равноправия, отказалось от безрелигиозного рационализма и научного эмпиризма и, наконец, нужна «вера в дальнейшее и новое развитие Византийского (Восточного) христианства (православия), в плодотворность туранской примеси в нашу русскую кровь; отчасти и в православное тШБ-Бшеерйо властной и твердой немецкой крови и т. д.»11.
В реализации своего проекта Леонтьев возлагал надежды на простой народ, неевро-пеизированное крестьянство, которому отводилась роль «почвы». Однако самодержавие, от сохранения которого зависел весь дальнейший ход истории, не могло непосредственно опираться на «простонародные толпы». Исторический прогресс требовал творческого развития национального самосознания, а это — дело интеллигенции. Благодаря усилиям интеллигенции русская мысль должна получить развитие и стать не просто реакционной, а «реакционно-двигающей». «На месте стоять нельзя, — пишет Леонтьев, — нельзя и восстановить то, что. по существу своему утрачено (например, дворянские привилегии в прежней их форме), но можно и должно, одной рукой — охраняя и утверждая святыню Церкви, могущество самодержавной власти и развивая и обновляя пренебреженные остатки быта нашего, другою — двигать нацию вперед совсем не по западному и тем более не по либеральному пути»12.
Требования к внутреннему устройству России Леонтьев излагает в нескольких пунктах, среди которых особую значимость имеют следующие: (1) сильное, сословноиерархическое, медленно реформируемое государство; (2) более автономная, но не изолированная от государства, православная церковь, обладающая неформальным духовным авторитетом; (3) разнообразие художественной и бытовой культуры, ее отличие от западной («Или совсем, например, не танцевать, а молиться Богу, а если танцевать — то по-своему, выдумывать или развивать народное до изящной утонченности и т. п.»)13.
Учитывая, что «внешние вещественно-исторические. толчки были всегда необходимы для внутренних переворотов: душевных, умственных, духовных»14, Леонтьев придает огромное значение проблеме политического центра государства и его историческому перемещению (здесь можно предположить влияние отечественной историографии, например В. О. Ключевского): «Русское племя и русская государственность, имея в себе всегда мало оригинального, всякий раз, меняя центры, меняли и нечто весьма важное в своем культурном типе, во всем строе своей жизни и в духе своего мировоззрения»15. Новгород — это «первый зародыш государственности и племенного объединения»; Киев — «православие и начало удельной системы (какая-то неудачная попытка своеобразного устройства)»; Владимир, а затем Москва символизировали собой «падение удельной федерации, царство, утверждение восточно-византийского культурного стиля»; Петербург — это уже «Европа. но с сохранением огромного. крепко нажитого, византийского запаса»16. Леонтьев считает, что перенесение столицы в Киев поможет в очередной раз изменить характер российской цивилизации и заодно создаст на юге плацдарм для экспансии православия на Босфор (схожие геополитические идеи примерно в этот же период разрабатывались и В. И. Ламанским): «Царьград есть тот естественный центр, к которому должны тяготеть все христианские нации, рано или поздно (а, может быть, и теперь уже) предназначенные составить с Россией во главе великий восточно-православный союз»17. «.Будут тогда две России. Россия — империя, с новой административной столицей (в Киеве) и Россия — глава Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре»18. По мнению философа, только экспансия на Восток даст новый импульс к развитию оригинальной русской культуры, к новой жизни, отсрочит гибель русской государственности. Примечательно, что в создании колоссального царства на манер империи Александра Македонского Леонтьев не видел ничего принципиально невозможного: «Против объединения всех когда-нибудь в одно государство нет никаких указаний. Всемирность религиозная — не требует, конечно, космополитических граждан и культур, как думают иные; это вздор; но она и не запрещает их»19.
Для Леонтьева единственный путь к покорению Стамбула и восстановлению там православия — война. Он убежден, что в завоевании и присоединении других стран к России состоит единственное спасение цивилизации от начавшегося процесса смесительного упрощения. Мыслитель откровенно заявляет, что «для скорейшего достижения подобной цели позволительно русскому гражданину желать, чтобы Австрия или Англия. или сама Турция какими-нибудь новыми и нестерпимыми беспорядками вынудили бы нас воевать»20. Он допускает даже «кровопролитную войну» с Германией, хотя считает последнюю наиболее родственной России европейской страной. Гибель западноевропейской государственности в самое ближайшее время кажется ему неотвратимой, но в таком случае на месте локальных государств может возникнуть их новое объединение, противостоящее России. Чтобы не стать жертвой, Россия сама должна завоевывать мир (в том числе, разумеется, и посредством интеллектуальной экспансии).
Дальнейший путь возрождения России и человечества видится Леонтьеву (в какой-то степени предвосхитившему на полвека программу евразийцев) в определенном смешении этносов, в «прививке» славянам определенной дозы «физиологических примесей», чтобы усилить уже имеющиеся в характере русского народа «азиатские черты»: покорность властям, отвагу, добродушие, религиозный мистицизм21. «Не люблю я, — провозглашает мыслитель, — нашу чистую русскую кровь! Любил прежде крепко, но беспорядок, бесхарактерность, неустойчивость надоели смертельно!»22 Смешение народов не означает, впрочем, полного поглощения национальных меньшинств. Должен сохраниться и твердый в своем «иноверчестве» элемент, иначе (при полном распространении православия) произойдет не объединение славянских и азиатских народов, а гибель славяно-восточной цивилизации.
В последние годы жизни, наблюдая реалии российской политической и культурной жизни, Леонтьев начинает сомневаться в проекте мировой национально-культурной будущности России и с досадой склоняется к мысли о ее исключительно религиозном предназначении. Все поздние историософско-футурологические прогнозы Леонтьева носят ярко выраженный эсхатологический характер. Мечты о покорении Стамбула уже не сопровождаются рассуждениями о войне с Западом, а сводятся к идее объединения церквей под началом православного патриарха с постоянно действующим Вселенским Синодом23. В них все явственнее проступает боязнь, что конфессиональная интеграция будет способствовать окончательному всесмешению. Так, в письме к Т. И. Филиппову (сентябрь 1889 г.) философ выдвигает концепцию «трех путей» (вариантов) развития России. «Что-нибудь одно из трех, — пишет он: 1) Особая культура, особый строй, особый быт, подчинение своему Церковному Единству; или 2) Подчинение Славянской государственности Римскому Папству; или 3) Взять в руки крайнее революционное движение и. ставши во главе его — стереть с лица земли буржуазную культуру Европы»24. Его терзают сомнения в реальности первого пути, склоняя к безотрадному выводу, что «нам предстоят только две дороги — обе бесповоротно европейские. Или путь подчинения папству, и потом, в союзе с ним, борьба на жизнь и смерть с антихристом демократии; или же путь этой самой демократии ко всеобщему безверию и убийственному равенству»25.
Избежать такого финала при неизбежном историческом «разрастании» России, по мнению мыслителя, можно только одним способом — всемерно способствовать тому, чтобы эпилог исторической драмы развертывался не по сценарию космополитического всесмешения, а в соответствии с христианской апокалиптикой. Для выполнения своего религиозного призвания Россия должна сосредоточиться на миссионерской деятельности. Примечательно, что именно в распространении христианства в глубь Азии усматривает в конце жизни Леонтьев главное религиозное предназначение России: «Православие для меня самого есть вечная истина, но все-таки в земном смысле оно и в России может иссякнуть. Церковь Истинная, духовная — везде. Она может переселиться в Китай: и западные европейцы были до IX и XI века Православными, а потом изменили истинной Церкви!»26 Однако для успешного выполнения миссии необходимо, прежде всего, укрепить христианство внутри самой России, что напрямую связано с прогрессивными изменениями в светской государственности, так что прежние политические претензии Леонтьева остаются в силе.
Под влиянием все усиливающихся сомнений в том, что родное отечество сможет создать новую культуру (он называет Россию сфинксом, а русских — «Гогами и Маго-гами»27), Леонтьев допускает возможность не только положительного, но и сугубо
отрицательного призвания России, которое, правда, не исключает внешнего величия: «Россия же вполне бессословная не станет ли скорее, чем мы обыкновенно думаем, во главе именно того общереволюционного движения, которое неуклонно стремится разрушить когда-то столь великие культурно-государственные здания Запада? .Ведь и это своего рода призвание; и это — историческое назначение особого характера»28. Однако призвание такого рода означает низведение миссии России до миссии древней Македонии — «метлы всесмешения».
Леонтьев усматривает еще один, своего рода «синтетический» вариант судьбы России, согласно которому она станет лидером особого иерархического социализма. Создать корпоративный порядок способно только самодержавие, уже имеющее в наличии такие необходимые для этого инструменты, как Церковь и поземельная община. «Иногда я. думаю, — пишет он, — объективно и беспристрастно предчувствую. что какой-нибудь русский царь, — быть может, и недалекого будущего, — станет во главе социалистического движения (как Св. Константин стал во главе религиозного — „Сим победиши!“) и организует его так, как Константин способствовал организации христианства, вступивши первый на путь Вселенских Соборов. Организация значит принуждение, значит — благоустроенный деспотизм, значит — узаконение хронического, постоянного, искусно и мудро распределенного насилия над личной волей граждан. Организовать такое сложное, прочное и новое рабство едва ли возможно без помощи мистики»29. Подобно тому, как русские князья перед смертью принимали монашеский постриг, так и социалистический строй (монастырскую структуру которого Леонтьев неоднократно подчеркивал) может стать для России своеобразным преображением, принятием «нового образа и чина».
Подводя итоги, следует сказать, что проблема смысла истории решалась К. Н. Леонтьевым не на основе научной рациональности, а в духе традиционного для российского консерватизма XIX в. аксиологического подхода, в рамках которого эстетические и органицистские идеи оказались основанием для теоретического и оценочного осмысления социальных явлений. Эсхатологические мотивы его работ — естественное следствие обостренного переживания разразившегося кризиса традиционного общественно-политического устройства самодержавной России. Этим же объясняется вовлеченность мыслителя в проблематику Русской идеи, которую он превратил в обоснование «государственнического» национализма и довел до абсолютной антитезы «Россия и Запад». Однако, создавая концепцию национального историософского мессианизма и ставя судьбы человечества в зависимость от духовно-политической эволюции России, Леонтьев одновременно констатировал ее отрыв от реальных социально-исторических процессов. Осознание удаления хода истории от ее идеала сделало разработанные им футурологические прогнозы утопическими и пессимистическими даже в его собственных глазах.
1 Тяпин И. Н. Периодизация всемирно-исторического процесса в философии истории К. Н. Леонтьева // Философия права в России: Теоретические принципы и нравственные основания: Мат-лы междун. науч. конф. СПб., 2007. С. 104-110.
2 Леонтьев К. Н. Письма о восточных делах // Он же. Храм и Церковь. М., 2003. С. 174.
3 Леонтьев К. Н. Владимир Соловьев против Данилевского // Там же. С. 327.
4 Леонтьев К. Н. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // Там же. С. 465.
5 Леонтьев К. Н. Письма к К. А. Губастову. Письмо № XXXVI // Русское обозрение. 1897. № 5. С. 401.
6 Леонтьев К. Н. Наши новые христиане // Он же. Собр. соч.: В 8 т. М., 1912. Т. 8. С. 190.
7 Леонтьев К. Н.—к В. В. Розанову: письмо от 13-14 августа 1891 г. // Он же. Избранные письма. СПб., 1993. С. 586.
8 Там же.
9 Гоголев Р. А. Философия истории К. Н. Леонтьева: Дис. ... канд. филос. наук. Нижний Новгород, 2001. С. 123.
10 Леонтьев К. Н. Письма о восточных делах. С. 226.
11 Леонтьев К. Н. Владимир Соловьев. С. 280.
12 Леонтьев К. Н. Не кстати и кстати // Он же. Собр. соч. М., 1912. Т. 7. С. 499.
13 Леонтьев К. Н. — к И. И. Фуделю: письмо от 6 июля 1888 г. // Он же. Избранные письма. С. 385-386.
14 Леонтьев К. Н. Владимир Соловьев... С. 286.
15 Леонтьев К. Н. Письма о восточных делах. С. 212.
16 Там же.
17 Леонтьев К. Н. Храм и Церковь // Он же. Храм и Церковь. С. 146.
18 Леонтьев К. Н. Письма о восточных делах. С. 210.
19 Леонтьев К. Н. Культурный идеал и племенная политика // Он же. Восток, Россия и славянство. М., 1996. С. 744.
20 Леонтьев К. Н. Письма о восточных делах. С. 210.
21 Там же. С. 178.
22 Леонтьев К. Н. — к И. И. Фуделю: письмо от 28 октября 1888 // Он же. Избранные письма. С. 409.
23 Леонтьев К. Н. Владимир Соловьев . С. 288.
24 Леонтьев К. Н. Письмо к Т. И. Филиппову // ГАРФ. Ф. 1099. Оп. 1. Д. 2084. Л. 5об. — 6.
25 Леонтьев К. Н. Кто правее? // Восток, Россия и славянство. С. 626.
26 Леонтьев К. Н. Моя исповедь // ГЛМ. Ф. 196. Оп. 1. Д. 8. Л. 5.
27 Леонтьев К. Н. — к В. В. Розанову: письмо от 13 июня 1891 г. // Русский вестник. 1903. Т. 285. № 5. С. 181.
28 Леонтьев К. Н. Славянофильство теории и славянофильство жизни // Он же. Восток, Россия и Славянство. С. 689.
29 Леонтьев К. Н. Письма к Анатолию Александрову // Богословский Вестник. 1914. № 12. С. 859-860.
