CC BY
67
ЖУРНАЛИСТИКА В ИСТОРИКО-ТЕОРЕТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ JOURNALISM IN HISTORICAL AND THEORETICAL ASPECT
УДК 821.161.1.0
Московский педагогический государствен- Moscow State Pedagogical University
ный университет graduate student
аспирант Chuykov P.L.
Чуйков П.Л. Russia, Moscow, 8 9096961916
Россия, г. Москва, тел. 8 9096961916 e-mail: [email protected]
e-mail: [email protected]
ПЛ. Чуйков
ПРОБЛЕМА «РОССИЯ И ЗАПАД» В ИСТОРИОСОФСКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ Н.В. ГОГОЛЯ И Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО, РЕДАКТОРА ЖУРНАЛА
«ВРЕМЯ»
В статье говорится о влиянии Н.В. Гоголя на мироощущение и поэтику Ф.М. Достоевского, что позволяет выявить новые грани творческого диалога авторов и заполнить некоторые исследовательские лакуны проблемы «Н.В. Гоголь - Ф.М. Достоевский». Сделанные выводы позволяют выдвинуть гипотезу о влиянии позднего творчества Н.В. Гоголя («Выбранные места из переписки с друзьями», 1847), его итоговых религиозно-нравственных исканий на поэтику Ф.М. Достоевского в период ссылки и после него («Униженные и оскорбленные», «Скверный анекдот», «Зимние заметки о летних впечатлениях»). Высказывается предположение, что Ф.М. Достоевский проводил параллели с произведениями Н.В. Гоголя, размышляя над их идеями и мыслями. Именно они помогли Ф.М. Достоевскому в поиске новых идеалов и целей во время духовного кризиса. В работе прослеживается развитие Ф.М. Достоевским мыслей Н.В. Гоголя на страницах журнала «Время», устанавливается, что Ф.М. Достоевский обращался к его произведению «Выбранные места из переписки с друзьями», размышляя над религиозно-философской проблематикой этой книги.
Ключевые слова: Гоголь, Достоевский, «Выбранные места из переписки с друзьями», журнал «Время», «Зимние заметки о летних впечатлениях», «Униженные и оскорбленные», народ, Россия, Запад, писатель, вера.
P L. Chuykov
THE PROBLEM OF «RUSSIA AND THE WEST» IN HISTORIOSOPHICAL JOURNALISM OF N.V. GOGOL AND F.M. DOSTOYEVSKY, THE MAGAZINE «TIME»
EDITOR
The article says about the impact of attitude on N.V. Gogol and F.M. Dostoyevsky's poetics, which allows to reveal new sides of creative dialogue of these writers and to fill some research lacunas of the «N.V. Gogol - F.M. Dostoyevsky» problem. The drawn conclusions allow to make a hypothesis of influence of late works by N.V. Gogol («Selected Passages from Correspondence with Friends», 1847), his total religious and moral searches on F.M. Dostoyevsky's poetics during exile and after it («The insulted and the injured», «Bad joke», «Winter notes on summer experiences»). It is suggested that in a jail, F.M. Dostoyevsky thus drew the parallels with N.V. Gogol's works, reflecting over their ideas and thought. They helped F.M. Dostoyevsky in search of new ideals and the purposes during the spiritual crisis. The paper traces the F.M. Dostoevsky develop-
© Чуйков П.Л., 2018
ment of N.V. Gogol's thought on the pages of the magazine «Time», F.M. Dostoevsky turned to the book «Selected Passages from Correspondence with Friends» by N.V. Gogol, reflecting on the religious and philosophical issues of this book.
Key words: Gogol, Dostoyevsky, «Selected Passages from Correspondence with Friends», the magazine «Time», «Winter notes on summer experiences», «The insulted and the injured», people, Russia, West, writer, faith.
Отвергнув на каторге возможность устранения социальных противоречий революционным путем, Ф.М.Достоевский выступает за мирное объединение образованной части общества с народом, с «почвой». Так появляется новое направление литературно-общественной мысли - почвенничество, манифестом которого становится журнал «Время» (1861-1863), созданный Федором и Михаилом Достоевскими. Почвенники были близки к славянофилам, нравственно ориентированным на крестьянство, и считали спасение человечества особой миссией, возложенной на русский народ. Но и западных достижений они не отвергали. Как отмечает Т.А.Касаткина, Достоевский понимал «русскую идею» «во "всеединстве", в объединении разрозненных идей всех наций и народностей, путь русской интеллигенции - в объединении славянофилов и западников на родной почве (но не объединение в безличности - нет, каждый должен остаться со своим ликом, каждый важен!)» [1; с. 322]. Понятие «почвы» было не чуждо и тем, кто задумывался над духовной биографией Н.В.Гоголя. П.А.Кулиш вспоминает, что писатель хотел путешествовать по всем уголкам России, изучая жизнь народа, с целью написания географической книги, «чтоб была слышна связь человека с той почвой, на которой он родился» [2; с. 13].
Достоевский верил в идеал народной правды, которая всегда стремилась к победе добра и справедливости. В объявлении о подписке на журнал «Время» писатель скажет о необходимости объединения интеллигенции и народа: «...миллионы русских войдут в русскую жизнь, внесут в нее свои свежие непочатые силы и скажут свое новое слово» [3; XVIII; с. 35]. При этом Достоевский понимал значение слова «народ» в самом широком смысле, видя и признавая весь сложный и противоречивый характер этой общности. С восхищением говорит о самобытности русского народа и Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1847), вспоминая наблюдения маркиза де Кюс-тина за русскими старцами: «Не один раз сознался он, что нигде в других землях Европы <...> не представлялся ему образ человека в таком величии, близком к патриархально-библейскому» [4; VIII; с. 405]. Гоголь выражает симпатии к простому народу, ставя его выше людей образованных: «Крестьянин наш умеет говорить со всеми себя высшими, даже с царем, так свободно, как никто из нас, и ни одним словом не покажет неприличия <...>» [4; VIII; с. 406].
Как отмечает Е.В.Сартаков, Гоголь как автор «Переписки» критикует Запад с религиозно-нравственной точки зрения, в то же время не отрекаясь от него: «для Гоголя Россия изначально страна христианская и в этом смысле европейская» [5; с. 80]. Гоголь обеспокоен бездуховностью католической Европы, обмирщением служителей католической церкви и всеобщей секуляризацией. После первого путешествия по странам Европы, Достоевский понимает, что человечество придет к катастрофе, если будет опираться только на свой разум. Описывая в «Зимних заметках о летних впечатлениях» («Время», 1863) хрустальный дворец на Всемирной выставке в Лондоне, Достоевский подчеркивает, что человеку нужно много душевных сил, чтобы не поддаться соблазну принять увиденное за высший идеал и не обоготворить Ваала: «.вы чувствуете, что тут что-то уже достигнуто, что тут победа, торжество. <...> Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса <...>» [3; V; с. 6992
70]. В развитии промышленности Европа ушла от России далеко вперед, но это не основная цель, к которой должно стремиться человечество. Поэтому Достоевский упоминает библейский рассказ о вавилонском столпотворении, когда возгордившиеся жители города решили, вопреки воле Господа, построить башню, высота которой достигла бы неба. Господь в наказание за грехи смешал языки «строителей», они перестали понимать друг друга и разбрелись по миру. Писателя возмущает обожествление человеческого разума и, как следствие этого, стремление западного человека быть собственником, накопителем. Те же проблемы волновали и автора «Выбранных мест». Размышляя о том, какой должна быть губернаторша, Гоголь призывает довольствоваться на балах и собраниях самым необходимым: «Хвалите на всех только то, что дешево и просто. Словом, гоните эту гадкую, скверную роскошь, эту язву России, источницу взяток, несправедливостей и мерзостей, какие у нас есть» [4; VIII; с. 309-310]. В накоплениях, в разного рода излишествах, Гоголь видит причину многих бед своего отечества, о гордыне же разума, как о главном пороке современного человека, он пишет так: «Чего не видит его ум, того для него нет. <.. .> Во всем он усумнится: в сердце человека, которого несколько лет знал, в правде, в боге усумнится, но не усумнится в своем уме» [4; VIII; с. 413-414].
Создатель «Зимних заметок» пересматривает свои социалистические убеждения. Хотя социалисты позаимствовали у христианства идею братского общежития, они все же полагали, что людей свяжет экономическая сила, Достоевский же в стремлении человечества к братству отводил эту роль силе нравственной. Социалисты возлагали надежды на разум и логику, а писатель указывал путь к братству через духовное очищение людей, независимо от среды, в которой они живут: «.не имеется натуры, способной к братству, натуры, верующей в братство, которую само собою тянет на братство. В отчаянии социалист начинает делать, определять будущее братство, рассчитывает на вес и на меру, соблазняет выгодой, толкует, учит <...>» [3; V; с. 81]. Гоголь рассуждает в «Переписке» о сферах деятельности гражданского закона, обычаев и церкви в Европе и в России: «.как возвратить всё на свое место? В Европе сделать этого невозможно: она обольется кровью, изнеможет в напрасных бореньях и ничего не успеет. <...> в России может этому дать начало всякий генерал-губернатор <...>» [4; VIII; с. 364]. Гоголь, как и Достоевский, верил в бескровный, ненасильственный выход из кризиса, нужны лишь мудрые, преданные своему делу губернаторы. Гоголь мечтал о братстве людей, защищал человека от произвола государственной машины, протестовал против превращения человека в «винтик» бюрократического механизма, в автомат, все силы которого не простираются далее производства бессмысленной, механической работы, в чем «маленький человек» находит даже что-то аскетическое, пародийно напоминающее подвижнический образ жизни. Но во «Времени» выходит повесть «Скверный анекдот» (1862), где Достоевский высмеивает либеральные попытки чиновников-«реформаторов» следовать, подобно Гоголю, идеалу «братства». Это говорит о более реалистичном взгляде Достоевского на проблему.
Для «значительного лица», генерала Пралинского, желание прийти на свадьбу к «маленькому человеку» Пселдонимову и стать ему «братом» - поступок не искренний. В массовом общественном сознании многие гуманистические идеи Гоголя стали штампом, «красивой позой». Молодой генерал уверен, что гости оценят его поступок исключительно как героический и джентльменский, и мечтает о громкой славе: «...назавтра в канцелярии мой подвиг уже известен. <...> Душу мою знают, суть мою знают: "Он строг как начальник, но как человек - он ангел!" И вот я победил <...>; они уж мои; я отец, они дети...» [3; V; с. 14]. Писатель не жалует либералов: в мыслях Пра-линского нет заботы о своем «брате» Пселдонимове. Генералом движет тщеславие, он думает о том, каким человеком предстанет в глазах сослуживцев, о карьере. Для гене-
рала такое «хождение в народ» заканчивается неудачей, «маленький человек» в эпоху великих реформ Александра II утрачивает христианскую доброту и кротость, свойственную Башмачкину из повести Гоголя «Шинель» (1842). Пралинский видит в глазах «маленького человека» вместо смирения Акакия Акакиевича затаенную ненависть и рабскую злобу на своего начальника. «А чтоб ты провалился, проклятый!» [3; V; с. 28], - словно читает генерал по взгляду Пселдонимова. В результате, какими бы гуманными ни были реформы, не помогают они людям взглянуть друг на друга как на братьев и обняться, поэтому получается «скверный анекдот».
Отдавая предпочтение «восточникам» в споре западников и славянофилов, Гоголь в «Переписке» беспристрастно оценивает оба лагеря. Он призывает к примирению для устранения разногласий, которые наносят вред общественному развитию: «...два противоположные мнения, находясь в таком еще незрелом и неопределенном виде, переходят уже в головы многих должностных людей. <...> И плуту оказалась теперь возможность, под маскою славяниста или европиста, смотря по тому, чего хочется начальнику, получить выгодное место и производить на нем плутни <...>» [4; VIII; с. 262263]. О неверном толковании чужих высказываний пишет во «Времени» и Достоевский: «Клеветать, извращать идею и грубо насмехаться над нею - это главное средство всех льстецов большинства» [3; XIX; с. 125].
Гоголь признает неизбежность установления европейских традиций в России, но сожалеет, что они пришли без спокойной рассудительности: «. воля бога вложила ему (Петру I. - П.Ч.) мысль ввести молодой народ свой в круг европейских государств и вдруг познакомить его со всем, что ни добыла себе Европа долгими годами кровавых борений и страданий» [4; VIII; с. 369-370]. Писатель подчеркивает, что приход просвещения без крови и потрясений должен был послужить лишь толчком к развитию, а слепо копировать обычаи другой страны - ошибка: «.никто еще не услышал, что он пробудился затем, чтобы с помощию европейского света рассмотреть поглубже самого себя, а не копировать Европу <...>» [4; VIII; с. 370]. Е.В.Сартаков обращает также внимание на фрагмент в «Записной книжке» Гоголя, в котором писатель, сожалея о том, что Россия копирует Европу, упрекает в этом не самого Петра I, а его последователей, потому что они «перешли границу всего и впали в крайность» [4; VII; с. 389]. В «Зимних заметках» Достоевский не говорит прямо о своем отношении к деятельности Петра I, лишь его великое творение, Санкт-Петербург, он называет самым фантастическим городом мира. По мнению автора, начиная именно с истории Петербурга, Россия стала частью Европы: «.Петербург взял свое. Теперь уж мы вполне европейцы и доросли» [3; V; с. 57]. Позже, в «Дневнике писателя» (1876), он скажет о реформах императора: «.мы сознали тем самым всемирное назначение наше, личность и роль нашу в человечестве, и не могли не сознать, что назначение и роль эта не похожи на таковые же у других народов, ибо там каждая народная личность живет единственно для себя и в себя, а мы начнем теперь, когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения» [3; XXIII; с. 47]. Писатель не просто восхищается деятельностью Петра I. Отмечая его заслуги, он отводит русскому народу главную роль в деле объединения человечества.
В 1864 году Достоевский пишет в своем дневнике, что высочайшее достижение человека в будущем - «уничтожить свое я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно» [3; XX; с. 172]. Но писатель сталкивается с проблемой: «Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, - невозможно. Закон личности связывает, Я препятствует» [3; XX; с. 172]. Хотя Евангелие учит любить даже врагов: «Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не
так же ли поступают и язычники?» (Матфей 5:46, 47). Эта проблема волновала и Гоголя, который видел исполнение заповеди Христа в братской любви людей. Для этого человеку сначала необходимо обратить внимание на свои недостатки: «.затем именно окружили его презренные и подлые люди, чтобы, взглянувши на них, взглянул он на себя и поискал бы в себе того же самого, чего так испугался в других» [4; VIII; с. 413]. Достоевский пишет в «Зимних заметках» о важности развития и становления личности, способной страдать за своих братьев, в отличие от европейцев: «.самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, признак высочайшего развития личности, <.> высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. <...> чтоб и другие все были точно такими же самоправными и счастливыми личностями» [3; V; с. 79]. Гоголь считает, что возлюбить человека можно через сострадание и любовь ко всей России. Это приведет к истинной любви к Богу и к спасению: «Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее (России. - П.Ч.) и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья. А состраданье есть уже начало любви. <.> А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к богу, а не возгоревшись любовью к богу, не спастись вам» [4; VIII; с. 300-301]. На примере своих героев Достоевский вел читателя через сострадание к ближнему, которое должно пробудить всепрощающую любовь к России и Богу, а через нее привести к спасению. Не случайно эпиграфом к роману «Братья Карамазовы» Достоевский выбрал строки из Священного Писания, указывающие путь к возрождению: «.если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Иоанн XII, 24). Надо умереть, но не в прямом, а в переносном смысле: отказаться от своего я, всецело служить людям. Гоголь в «Выбранных местах» поясняет: «„Не оживет: аще не умрет", -говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть» [4; VIII; с. 297]. Воскреснуть - возродиться для праведной, приносящей пользу обществу жизни.
Оба писателя верят в возможность духовного возрождения человека, эта убежденность следует из христианского мировоззрения авторов. Автор «Зимних заметок» считает, что в русском народе есть инстинктивная, бессознательная тяга к братскому согласию и потребность любить, «несмотря на все вековые страдания нации, несмотря на варварскую грубость и невежество», «несмотря на вековое рабство, на нашествия иноплеменников» [3; V; с. 80]. Достоевский ставит перед собой задачу: показать природу русского национального характера, его противоречивость, широту души, поэтому делает запись в дневнике за 1881 год: «При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен (ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного)» [3; XXVII; с. 65].
В 1861 году на страницах «Времени» появляется роман «Униженные и оскорбленные». Атмосфера Петербурга отрицательно воздействует на души героев произведения: делает раздражительным Ихменева, пугает Анну Андреевну, рассказчику не нравится его тусклое солнце. Нелли вспоминает «о голубых небесах, о высоких горах, со снегом и льдами, <...> о горных водопадах; потом об озерах и долинах Италии, о цветах и деревьях, об сельских жителях <...>» [3; III; с. 432]. Нелли противопоставляет унылому Петербургу солнечную Италию и ее жителей, с которыми чувствует духовное родство. Такое восприятие «живого» итальянского пейзажа роднит героиню с молодым князем из повести Гоголя «Рим» (1842). Италия, по мнению князя, вселяет в человека надежду на лучшее: «.чудное собрание отживших миров, и прелесть соединенья их с вечно-цветущей природой, всё существует для того, чтобы будить мир, чтоб жителю севера как сквозь сон представлялся иногда этот юг, чтоб мечта о нем вырывала его из среды хладной жизни <...>» [4; III; с. 242-243]. Р. Джулиани отмечает, что «слияние городской среды и цветущей природы, упорядоченной в садах и парках, усиливает вос-
приятие Гоголем Рима как Эдема» [6; с. 143]. Мысли Нелли и гоголевского героя схожи.
Образ Парижа у Гоголя в целом родственен по семантике образу Петербурга. Столица Франции лжет, как и Невский проспект, вихрь новостей поселил в душе князя хаос. Париж - такой же город-призрак, мираж. И Достоевский в «Зимних заметках» с иронией скажет о Париже: «.самый нравственный и самый добродетельный город на всем земном шаре. <...> как все стараются уверить себя, что довольны и совершенно счастливы, и как все, наконец, до того достарались, что и действительно уверили себя <...>» [3; V; с. 68]. В этот тупик попал и князь до того, как разглядел изнанку парижской жизни. Противопоставляя шумному, сиюминутному Парижу тихий, задумчивый Рим, Гоголь показывает как, живя в гармонии с вечной красотой (природой, сотворенной Богом, и искусством, созданным людьми), человек с верой и любовью в душе возрождается духовно. Князь заметил, что только в Италии церковь сохранила то высокое значение, которое она утратила в «умных» европейских странах. Любой итальянский торговец так украшал свою лавочку перед Светлым Воскресеньем, что она тут же превращалась в храм. Это делалось не для выгоды, а, чтобы порадовать всех пришедших людей. Огромное значение придает князь итальянской живописи, скульптуре и архитектуре. Они целительно действуют на душу, доставляя духовное наслаждение, восстанавливают гармонию с самим собой и миром: «.высоко возвышает искусство человека, придавая благородство и красоту чудную движеньям души. Как низки казались ему пред этой незыблемой плодотворной роскошью, окружившею человека предметами движущими и воспитывающими душу, нынешние мелочные убранства <...>» [4; III; с. 236]. Герой не одинок в своем мнении, он слышит многочисленные разговоры об искусстве, гуляя по улицам. С восторгом пишет о европейской культуре и автор «Зимних заметок», подчеркивая, что не только оно оказало на него влияние: «.всё, что есть в нас развития, науки, искусства, гражданственности, человечности, всё, всё ведь это оттуда, из той же страны святых чудес!» [3; V; с. 51].
Поначалу восхищался Парижем не только гоголевский князь, но и молодой Достоевский, входивший в середине 1840-х годов в кружок западника В.Г.Белинского. В «Зимних заметках» он вспоминает: «.с каким благоговением <...> весь этот тогдашний кружок склонялся перед Западом, то есть перед Францией преимущественно. <...> И не то что, например, обожались такие имена, как Жорж Занд, Прудон и проч., или уважались такие, как Луи Блан, Ледрю-Роллен и т.д. Нет, а так просто, сморчки <...>» [3; V; с. 50]. В начале 60-х годов Достоевский по другому смотрит на Париж и западную цивилизацию в целом. Писатель, как и князь, понял, что поставить проблему - еще не значит решить ее, за красивыми идеями не всегда следует приносящее пользу дело. В показаниях по делу петрашевцев Достоевский говорит о французском перевороте 1848 года: «.я позволял себе судить о современных событиях, следует ли из этого, что я вольнодумец, что я республиканских идей, что я противник самодержавия, что я его подкапываю. Невозможно!» [3; XVIII; с. 123]. Достоевский мог понять западную революцию и кризис в Европе, но не хотел, чтобы это повторилось в России.
Гоголь приводит в «Переписке» слова А.С.Пушкина о Соединенных Штатах, считая их правильными: «Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит» [4; VIII; с. 253]. Похожая точка зрения звучит в романе Достоевского «Братья Карамазовы» (1880), в словах Дмитрия, для которого побег в Америку равносилен ссылке: «.не на радость убегу, не на счастье, а воистину на другую каторгу, не хуже, может быть, этой! <...> А я-то разве вынесу тамошних смердов, хоть они, может быть, все до одного лучше меня? <.> не мои они люди, не моей души! Россию люблю <...>» [3; XV; с. 186]. Это говорит не Достоевский, а его герой. Но в словах явно чувст-
вуется голос самого Достоевского (мы сочувствуем Дмитрию и с пониманием относимся к его убеждению).
Гоголь и Достоевский сходятся во мнении, что американский вариант развития и идеалы французской революции - чужды России, у нее другой путь. Первым на него указал Гоголь - это воскресение России к новой, праведной жизни. Писатель не идеализирует русских людей, но отмечает в них качества, которые утратили другие народы, поэтому вера в воскресение не покидает Гоголя: «Что есть много в коренной природе нашей, <...> близкого закону Христа - доказательство тому уже то, что без меча пришел к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала сама собой Его слово, что есть уже начала братства Христова <...>» [4; VIII; с. 417]. О том же братстве во Христе мечтает и автор «Зимних заметок».
Итак, Достоевский солидаризируется с Гоголем в том, что, идя по пути научно-технического прогресса, европейцы и американцы не думают об «имуществе духовном», нравственном прогрессе. Решением проблемы соотношения исторических путей России и Западной Европы, о которой говорил еще Гоголь, является, по мнению Достоевского, модель общества, основанного на братстве людей всех религий, людей, прошедших через духовное очищение. Идея осторожного, осмотрительного синтеза идеалов славянофилов и западников также восходит к позиции Гоголя.
Библиографический список
1. Касаткина Т.А. Характерология Достоевского. М.: Наследие, 1996. 336 с.
2. Воропаев В.А. Предисловие // Гоголь Н.В. Нужно любить Россию. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 5-15.
3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л., 1972-1990. Далее указ. том римскими цифрами и стр. арабскими цифрами.
4. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. В 14 т. М.; Л., 1937-1952. Далее указ. том римскими цифрами и стр. арабскими цифрами.
5. Сартаков Е.В. Консервативная идеология в публицистике Гоголя и русской журналистике 1840-х годов. М.: ЛЕНАНД, 2015. 119 с.
6. Джулиани Р. Рим в жизни и творчестве Гоголя, или Потерянный рай. М.: Новое литературное обозрение, 2009. 281 с.
References
1. Kasatkina T.A. Characterology Of Dostoyevsky. M., 1996. 336 p.
2. Voropaev V.A. Preface // Gogol N.V. Need love Russia. M., 2008. P. 5-15.
3. Dostoyevsky F.M. Complete works. In 30 vol. L., 1972-1990.
4. Gogol N.V. Complete works. In 14 vol. M.; L., 1937-1952.
5. Sartakov E.V. Conservative ideology in Gogol's journalism and Russian journalism of the 1840s. M., 2015. 119 p.
6. Giuliani R. Rome in the life and work of Gogol, Or lost Paradise. M., 2009. 281 p.
